Только про девчонок

КАШЕВАРЫ

— Ребята! Просыпайтесь!

Бабушка стояла под стогом сена и длинной хворостиной стегала спрятавшихся под одеяло внучек. Натка всхрапывала, будто и в самом деле спит.

— Вставайте! Пока холодок, все вместе пройдемся по картошке. Днем поспите.

Вставать не хотелось. По холодку-то как раз и спать.

— Сейчас, негодницы, воды плесну на вас! — бабушка угрожающе загремела ведром.

Шурка прыснула со смеху: ведро-то, что под стогом, пустое.

Поднялись. Натка съехала со стога вниз, Шурка следом — босыми ногами прямо в холодную от росы лебеду. Мать уже копалась на огороде, окучивала картошку.

Не хотелось Натке вставать, но вот вдохнула утренний воздух и ощутила, как охватывает ее знакомое чувство необъяснимой радости, какое давно не приходило к ней в городе.

Сладкий в деревне утренний воздух. Не вдыхать его, а пить хочется, пить без роздыха и бесконечно. С ним прибывает не только радость, но и бодрая сила. Оттого и работается по утрам охотно.

Мать идет впереди, тюкает мотыгой по черным высохшим комьям чернозема. Под мотыгой вспухают серые облачка пыли. Мать изредка разгибает спину и глядит то на часы, то на горизонт, из-за которого вот-вот поднимется солнце.

Солнце выглянуло. Качнулся застоявшийся воздух, и сразу запахло степью. Запахло полынью, хлебами. Легкий ветерок принес медовые запахи, которые всю ночь таились в красных головках татарника.

Мать положила на плечо мотыгу.

— Надо собираться. — И вздохнула. — И дома, кричи, надо остаться, и на сенокос надо. Перестоит трава, никчемушняя будет.

— Я пойду за тебя поработаю, — предложила Натка.

— Справишься ли? — засомневалась мать.

— Я же в прошлом году на граблях работала.

— На граблях у нас, поди, есть кому работать. А вот скирды вершить некому.

— Вершить не умею, — согласилась Натка.

— Ладно, я к бригадиру сбегаю, посоветуюсь.

— Я тоже с тобой поеду, — заявила Шура.

— Мама пустит — поедешь.

Мама вернулась от бригадира.

— Сумеешь кашеварить? — спросила.

— Сумею, — сказала Натка. — Я варила обеды, когда мы классом ездили за Волгу.

— Ну вот и поезжай. «Беларусь» с прицепом идет, от кузницы…

— Шурку можно взять с собой?

— Отчего ж нельзя. Можно. Помогать будет. Дровишек поднести, воды.

Шурка так и подпрыгнула от радости.

— У-р-ра! Я еду на сенокос! — закричала она.

— Не ломай картошку, сенокосница, — сказала бабушка.

Шурка, перепрыгивая через ряды окученной картошки, побежала домой. В хозяйственную сумку сложила маски, ласты, взяла ружье. Там в займище много озер, и можно будет охотиться.

Мать наказывала:

— С огнем осторожнее. Каждый раз заливайте. Пожару не наделайте.

— Не наделаем, — пообещали дочери.

Ната осмотрела ружье, поправила канатик, присела на низкий, но обрывистый берег, стала смотреть на озерную гладь воды, на заросли чакана, в котором должны быть сазаны. Сазаны не сазаны, а какая-то рыба там ходила, качала чакан.

Над озером с клокочущим верещанием летал орел. Небесный охотник тоже следил за добычей. Вот он перестал верещать, спикировал к воде, вытянул косматые ноги, выгнул крылья и, погрузив на миг лапы в воду, поднялся. В когтях, сверкая на солнце серебристой чешуей, трепыхнулась крупная красноперка.

Трудно удержать рыбу даже такому когтистому рыболову. Едва поднялся над водой, и красноперка шлепнулась в воду. Орел снова заверещал, теперь тоскливо и сердито.

— Подай трубку, — опустившись в воду, попросила Натка.

Шура подала алюминиевую трубку с длинным, но легким наставком. Это Сергей придумал наставить трубку, чтобы можно было глубже опускаться под воду. В который раз Шура спросила:

— Как ты не боишься?

— Когда первый раз поплыла под водой, то чуть не захлебнулась. Надо привыкнуть, чтобы дышать только ртом. А я дыхнула носом и выронила трубку.

Пернатый рыбак поймал и снова упустил красноперку.

— Молодой, — определила Шура. — Не научился еще.

Ната приказала сестре:

— Пока я буду охотиться, ты тренируйся дышать.

— Без маски?

— В маске.

— Она больно лоб давит.

— Привыкай.

Шура сидит, опустив ноги в воду. Она внимательно смотрит на трубку, которая медленно движется вдоль берега.

За спиной у Шурки трещат работающие травокоски, гудят тракторы. Гул моторов отдается легкой дрожью в прибрежной воде. Вода то стоит тихо и кажется зеркалом, то вдруг задрожит, будто ее разбирает беззвучный смех.

На соседнем озере людей нет. Туда перелетели дикие утки. Они то изредка спокойно крякают, переговариваются, то вдруг зашумят крыльями по воде, заорут. Что-то делят.

В двух метрах от берега около густой куги дерутся клешнятые раки. Медленно ползут они друг к другу, водят длинными усами, сходятся и с удивительной, проворностью выбрасывают свои клешни вперед. В этот миг они напоминают боксеров, каких Шурка недавно видела в кино. Будто обессилевшие боксеры, они сцепились клешнями, похожими на перчатки, и, медленно, напирая друг на друга, никак не могут разойтись. У боксеров, что в кино, — судья. Он их разводил. А у озерных драчунов судьи нет.

Шурка нащупала в траве камешек, бросила в драчунов. Он упал рядом — драка продолжалась. Шурка бросила еще и еще. Попала. Рак вздрогнул и, вырываясь, так заработал шейкой, что оторвал собственную клешню, которую крепко держал противник. Победитель с добычей ушел в кугу.

Шурка потеряла из виду алюминиевую трубочку. Забеспокоилась: не утонула ли Ната? Не шевелясь, долго искала глазами сестру. Никаких признаков. На озере тихо. Сняла маску.

Услышав позади себя автомобильный сигнал, Шурка вздрогнула. Грузовик, переваливаясь на ухабинах, ехал прямо на нее. Из кабины вышли солонцовский шофер и незнакомый парень, а из кузова выпрыгнули Ванятка Бугаев и Лешка Сапожников. В руках у Ванятки клетка со Степкой. Шурка даже рот раскрыла: ведь забыла совсем про Степку!

— А где Наташа? — спросил шофер.

— Там, — показала Шурка на озеро. — На сазанов охотится.

— Позови ее.

— Зачем?

— Надо.

— Как же я ее позову, если она под водой.

— Надо. Понимаешь какое дело, заспорили мы вот с товарищем. Не верит он, что скворцы могут говорить. Вот и заехали к вам. Я и «здравствуй» ему, и «как поживаешь», а он молчит. Выходит — проспорил. А ведь своими ушами слышал.

— Степка! — окликнула Шурка скворца.

Он сидел на жердочке нахохленный и скучный.

— Мать сказала, что он обиделся на вас. Бросили, а она не знает, чем его кормить.

— Налови кузнецов, — приказала Шурка Лешке. — Мы пойдем Нату искать.

Они шли вдоль берега, заглядывая под таловые кусты. Под кустами ходили стаями красноперки. Значит, у берега Натки нет.

— Наверно, в чакане, — догадалась Шурка. Догадалась верно. Качнулись вдруг черные головки чакана, на поверхности воды забилась рыбина, и тут же поднялась Натка.

— Есть! — сказала она. — Килограмма на два.

Крупный сазан бился на гарпуне. Ребята так и ахнули. Шурка, гордая за сестру, сказала:

— Это что, вот на Тумаке она с Сергеем не таких подстреливала!

Возразить ей никто не посмел. Значит, там, на Тумаке, и водятся крупнее сазаны. Волга — оно конечно; там и сома поймать можно запросто.

Ванятка, не отрывая глаз, смотрел на охотницу. Сазан — это здорово, и ружье — это здорово. Но он даже и не подозревал, что с помощью вот такой простой штуки, как маска с трубкой, так долго можно пробыть под водой. Если бы знала Натка, как ему нужна вот такая штука.

Пришел Лешка со скворцом.

— Не хочет он кузнецов есть. Я даю, а он не берет.

— Как поживаешь, Степка? — спросил шофер.

— У него просто нет сегодня настроения. С ним это бывает. Вы приезжайте в другой раз, — посоветовала Натка.

Ванятка отказался возвращаться в Кочки. Стал клянчить маску и ласты. Натка не дала.

— Утонешь!

— Это я утону?! — удивился Ванятка. — Да я Хопер в любом месте переплыву.

— А под водой ты плавать не умеешь. Надо учиться. Я ходила с Сергеем в кружок юных водолазов.

— В кружок, — поморщился Ванятка. — Я без кружка уже полторы минуты могу быть под водой без воздуха. Не дашь?

— Не дам.

— Ну ладно, — пригрозил Ванятка. — Жадина.

— Никакая она не жадина, — заступилась за сестру Шурка. — Она даже мне не разрешила. Не умею еще.

— Мне, мне, — передразнил Ванятка Шурку. — Тоже, водолазка. Вот ты утонешь запросто.

— Зачем же тебе маска, если ты и без нее целых полторы минуты можешь сидеть под водой? — подтрунивала Натка над Ваняткой. Но он всерьез ответил:

— Я никак не научусь глядеть под водой. На глубине вода холодная, глазам больно.

— А зачем тебе в глубину лезть?

— Значит, надо, — оборвал разговор Ванятка и пошел на луг, на котором гремели травокоски.

Натка снова натянула на глаза маску, взяла в рот трубку и побрела в воду.

…Солнце поднялось к полудню. Пора было идти на стан. Кашеварка, Ваняткина мать, просила девчонок прийти пораньше, надо сдать им продукты, рассказать, что к чему и как делать.

Девчонки принесли двух сазанов и щуку.

— Неужели сами поймали? — не поверила она Шуркиному рассказу про подводную охоту.

И все же рыба была хорошая, и косари теперь будут с ухой.

— Вот пшено, а вот картошка, лаврушка есть, — подавая один пакет за другим, говорила кашеварка. — Хорошо бы укропчику, да нету: кто знал, что будет такое. Солить станешь, пробуй на вкус. Не пересоли. Ванятку оставляю тебе в помощники! Эй! Ванятка!

Ванятка уже подменил кого-то из подгребальщиков и важно сидел на высоком железном сиденье автоматических граблей. Впереди бежал красный трактор «Беларусь», вслед за ним — ровная шеренга из четырех граблей. Ванятка глядел на соседних подгребальщиков, готовый нажать педаль, которая включает подъемник зубьев. Вот все ближе, ближе пышный вал собранного сена. Ванятка нажимает педаль, длинные дуги стальных зубьев подпрыгивают так, что достают до сиденья, и, оставив вал сена, со звоном падают на подстриженную землю.

— Ванятка! — зычным голосом кричит мать. — Не слышит… — Она выждала момент, когда он посмотрел на нее, снова закричала, махая рукой. Ванятка отмахнулся: некогда, мол, не видишь, что ли, — человек работает.

Вслед за граблями идет большой гусеничный трактор — с длинным бревном. Бревно, привязанное к трактору за концы стальными тросами, называется волокушей. Тяжелое, оно легко подпрыгивает на луговых кочках, зарывается в пышный торец сенного вала, замирает в напряжении. Сенной вал клубится, растет, растет горой, все тяжелее трактору. Трактор с оглушительным треском перегазовывает, сбавляет скорость. В этот миг по земле и проходит легкое дрожание, в это время и смеется беззвучно озеро.

— Ну ладно, девчонки, — говорит кашеварка. — Теперь его не стянешь с этих граблей. Он, черт, до работы охочий. Сами скажете, что велела помогать.

— Так он и послушает нас, — сказала Шурка, разрезая на куски щуку.

— Обойдемся и без него, — заверила Натка. — Вы идите.

— И то, пойду на дорогу, может, попадется попутная машина. Не пересолите уху, — напомнила, уходя, кашеварка и погрозила пальцем сыну: мол, смотри у меня тут…

Ели косари и скирдовальщики уху шумно, дружно. Ели и хвалили поварих:

— Ай да девчонки!

— А я думал, что городские не умеют варить.

— Какая ж она городская? Наша, деревенская…

— Три года в городе — позабудешь деревню…

— Хороша ушица.

Натка на седьмом небе — старалась не зря. Шурка пониже — ее дел тут поменьше: воды принесла, за костром следила да помнила, чтобы уху не пересолить.

Потом разговор перешел на другое. Кто-то сказал, что не мешало бы привезти сюда бредешок и ловить им рыбу. Плохо ли, если вот такая уха каждый день! Сытно и колхозу экономия.

— Кто же вам, девчонки, рыбы дал? — спросил бригадир.

— Сами поймали, — сказала Шурка. — Натка настреляла.

Все удивились. Всем захотелось поглядеть, что за снасти привезла Натка из города. Шурка побежала в полевую будку. Выскочила встревоженная. Размахивая ружьем, закричала:

— Натка! Кто-то украл! Ласты, маски кто-то украл.

— Еще этого не хватало, — поднялся из-за стола бригадир.

— Это Ваняткины проделки, — догадалась Натка. — Теперь я ему покажу.

Кинулись искать Ванятку, а его и след простыл.

Девчонки расстроились: что же это за человек Ванятка Бугаев? Илья Иванович успокаивал их:

— Принесет. Никуда он не денется.