Том 26, ч.2

[1) Открытие закона дифференциальной ренты Андерсоном. Извращение взглядов Андерсона в интересах земельных собственников у его плагиатора — Мальтуса]

Андерсон был практиком-арендатором. Его первое сочинение, в котором мимоходом рассматривается природа ренты, появилось в 1777 г.[33], в ту пору, когда сэр Джемс Стюарт для значительной части публики был еще самым авторитетным экономистом, но всеобщее внимание было вместе с тем направлено на «Wealth of Nations», вышедшее за год до этого[34]. Напротив, сочинение шотландского арендатора, написанное по поводу одного непосредственно практического вопроса, дебатировавшегося в то время, — сочинение, в котором автор говорил о ренте не ex professo^{24}, а выяснял ее природу только между прочим, — не могло возбудить внимания. Андерсон рассматривает в этом сочинении ренту лишь в связи с другими вопросами, а не ex professo. Так же мимоходом касается он этой своей теории в одном или двух из своих очерков, изданных им самим в виде трехтомного собрания очерков под заглавием «Essays relating to Agriculture and Rural Affairs», 3 vols., Edinburgh, 1775–1796. To же относится и к издававшимся в 1799–1802 гг. «Recreations in Agriculture, Natural-History, Arts» etc., London. (Посмотреть в Британском музее[35].) Всё это — сочинения, которые непосредственно были предназначены для арендаторов и специалистов по сельскому хозяйству. Если бы Андерсон имел представление о важности сделанного им открытия и преподнес его публике отдельно, как «Inquiry into the Nature of Rent»^{25}, или если бы он хотя бы в минимальной степени обладал талантом промышлять собственными идеями столь же успешно, как его земляк Мак-Куллох промышлял чужими, — то дело обстояло бы иначе.

Репродукции его теории появились в 1815 г. сразу же в виде отдельных теоретических исследований о природе ренты, как это показывают уже заглавия соответствующих сочинений Уэста и Мальтуса:

Мальтус— «Inquiry into the Nature and Progress of Rent».

Уэст— «Essay on the Application of Capital to Land».

Мальтус воспользовался, далее, андерсоновской теорией ренты для того, чтобы впервые дать своему закону народонаселения одновременно и политико-экономическое и реальное (естественноисторическое) обоснование, тогда как заимствованная им у предшествовавших писателей нелепость насчет геометрической и арифметической прогрессии была чисто химерической гипотезой. Г-н Мальтус сразу же «уцепился» за предоставившуюся ему возможность. А Рикардо сделал это учение о ренте, как он сам говорит в предисловии[36], одним из важнейших звеньев в общей системе политической экономии и придал ему, — не говоря уже о практической стороне дела, — совершенно новую теоретическую важность.

Рикардо бесспорно не знал Андерсона, так как в предисловии к своей политической экономии он называет в качестве родоначальников теории ренты Уэста и Мальтуса. Уэст, судя по оригинальной манере, в которой он излагает закон, тоже. вероятно, не знал Андерсона, — подобно тому как Тук не знал Стюарта. Иначе обстоит дело с г-ном Мальтусом. Детальное сравнение его сочинения с работами Андерсона показывает, что Мальтус знает Андерсона и пользуется им. Мальтус вообще был профессиональным плагиатором. [496] Достаточно лишь сравнить первое издание его сочинения о народонаселении[37] с цитированным мною раньше сочинением его преподобия Таунсснда[38], чтобы убедиться, что Мальтус не перерабатывает сочинение Таунсенда как человек свободной творческой мысли, а списывает и пересказывает как рабский плагиатор, хотя нигде не называет его, утаивая его существование.

Характерен тот способ, каким Мальтус использовал взгляды Андерсона. Андерсон защищал вывозные премии, поощряющие вывоз хлеба, и ввозные пошлины, сокращающие ввоз хлеба, — исходя отнюдь не из интересов лендлордов, а из предположения, будто такого рода законодательство «понижает среднюю цену хлеба» и обеспечивает равномерное развитие производительных сил земледелия. Мальтус воспринял этот практический вывод Андерсона потому, что Мальтус — как истый член англиканской государственной церкви — был профессиональным сикофантом^{26}земельной аристократии, чьи ренты, синекуры, расточительность, бессердечие и т. д. он экономически оправдывал. Мальтус защищает интересы промышленной буржуазии только в той мере, в какой они тождественны с интересами земельной собственности, аристократии, т. е. защищает их против массы народа, против пролетариата; но там, где интересы земельной аристократии и промышленной буржуазии расходятся и враждебно противостоят друг другу, Мальтус становится на сторону аристократии против буржуазии. Отсюда его защита «непроизводительных работников», перепотребления и т. д.

Напротив, Андерсон объяснял различие между землей, платящей ренту, и землей, не платящей ренты, или между землями, платящими неодинаковые ренты, относительным неплодородием той почвы, которая не приносит ренты или же приносит меньшую ренту, сравнительно с почвой, приносящей ренту, или почвой, приносящей большую ренту. Но он определенно говорил, что эта степень относительного плодородия различных сортов почвы, а следовательно и относительное неплодородие худших сортов почвы по сравнению с лучшими, абсолютно ничего общего не имеет с абсолютной производительностью земледелия. Наоборот, он подчеркивал, что не только абсолютное плодородие всех сортов почвы может постоянно увеличиваться и с ростом населения должно увеличиваться, но он шел дальше и утверждал, что неравенство в плодородии, различных сортов почвы может все более и более выравниваться. Он говорил, что нынешняя степень развития земледелия в Англии не дает ни малейшего представления о возможном его развитии. Он говорил в связи с этим, что в одной стране цена хлеба может быть высока, а рента — низка, а в другой стране цена хлеба может быть низка, а рента — высока; и это вытекало из его основного положения, ибо в обеих странах высота рент и само их существование определяются различием между плодородной и неплодородной почвой, но ни в одной из этих стран ренты не определяются абсолютным плодородием; в каждой из этих стран они определяются лишь различием в степени плодородия существующих сортов почвы, но ни в одной из них они не определяются средним плодородием этих сортов почвы. Отсюда он делал вывод, что абсолютная производительность земледелия не имеет абсолютно ничего общего с рентой. Поэтому он объявил себя впоследствии, как мы увидим ниже^{27}, решительным врагом мальтусовской теории народонаселения и не подозревал, что его собственной теории ренты суждено будет послужить обоснованием для этого чудовищного измышления. Андерсон объяснял повышение хлебных цен в Англии в период от 1750 до 1801 г. в сравнении с периодом от 1700 до 1750 г. отнюдь не тем, что в обработку вводились всё менее плодородные сорта почвы, а влиянием законодательства на земледелие в течение этих двух периодов.

Что же делает Мальтус?

Вместо своей (тоже украденной) химеры насчет геометрической и арифметической прогрессии, которую он сохранил как «фразу», он для подтверждения своей теории народонаселения использовал теорию Андерсона. Он сохранил практические выводы теории Андерсона, поскольку они соответствовали интересам лендлордов, — один уже этот факт доказывает, что Мальтус столь же мало, как и сам Андерсон, понимал связь этой теории с системой политической экономии буржуазного общества; — он повернул эту теорию против пролетариата, не входя в рассмотрение контраргументов ее автора. На долю Рикардо выпало сделать тот теоретический и практический шаг вперед, который вытекал из этой теории: теоретически — для определения стоимости товара и т. д. и для уяснения природы земельной собственности; практически — против необходимости частной собственности на землю на основе буржуазного производства и, более непосредственно, против всех тех мероприятий государства, вроде хлебных законов, которые содействовали росту этой земельной собственности. Единственный практический вывод, сделанный Мальтусом, состоял в защите покровительственных пошлин, которых требовали в 1815 г. лендлорды, — сикофантская услуга аристократам, — и в новом оправдании нищеты производителей богатства, в новой апологии эксплуататоров труда. С этой стороны — сикофантская услуга капиталистам-предпринимателям.

Для Мальтуса характерна глубокая низость мысли, — низость, какую может себе позволить только поп, [497] который в людской нищете видит наказание за грехопадение и вообще не может обойтись без «земной юдоли скорби», но вместе с тем, имея в виду получаемые им церковные доходы и используя догму о предопределении, находит весьма для себя выгодным «услаждать» господствующим классам пребывание в этой юдоли скорби. Эта низость мысли проявляется и в его занятиях наукой. Во-первых, в бесстыдно и как ремесло практикуемом им плагиаторстве. Во-вторых, в тех полных оглядок, а не безоглядно смелых, выводах, которые он делает из научных предпосылок.

[2) Требование развития производительных сил как основной принцип Рикардо в оценке экономических явлений. Апологетика наиболее реакционных элементов господствующих классов у Мальтуса. Фактическое опровержение мальтусовской теории народонаселения Дарвином]

Рикардо рассматривает капиталистический способ производства как самый выгодный для производства вообще, как самый выгодный для создания богатства, и Рикардо вполне нрав для своей эпохи. Он хочет производства для производства, и он прав. Возражать на это, как делали сентиментальные противники Рикардо, указанием на то, что производство как таковое не является же самоцелью, значит забывать, что производство ради производства есть не что иное, как развитие производительных сил человечества, т. е. развитие богатства человеческой природы как самоцель. Если противопоставить этой цели благо отдельных индивидов, как делал Сисмонди, то это значит утверждать, что развитие всего человеческого рода должно быть задержано ради обеспечения блага отдельных индивидов, что, следовательно, нельзя вести, к примеру скажем, никакой войны, ибо война во всяком случае ведет к гибели отдельных лиц. (Сисмонди прав лишь против таких экономистов, которые затушевывают этот антагонизм, отрицают его.) При таком подходе к вопросу остается непонятым то, что это развитие способностей рода «человек», хотя оно вначале совершается за счет большинства человеческих индивидов и даже целых человеческих классов, в конце концов разрушит этот антагонизм и совпадет с развитием каждого отдельного индивида; что, стало быть, более высокое развитие индивидуальности покупается только ценой такого исторического процесса, в ходе которого индивиды приносятся в жертву. Мы не говорим уже о бесплодности подобных назидательных рассуждений, ибо в мире людей, как и в мире животных и растений, интересы рода всегда пробивают себе путь за счет интересов индивидов, и это происходит потому, что интерес рода совпадает с интересом особых индивидов, в чем и состоит сила этих последних, их преимущество.

Прямолинейность Рикардо была, следовательно, не только научно честной, но и научно обязательной для его позиции. Но поэтому для Рикардо и совершенно безразлично, поражает ли насмерть дальнейшее развитие производительных сил земельную собственность или рабочих. Когда этот прогресс обесценивает капитал промышленной буржуазии, то Рикардо это тоже приветствует. Если развитие производительной силы труда обесценивает наполовину наличный основной капитал, то что из этого? — говорит Рикардо, — зато ведь производительность человеческого труда удвоилась. Здесь, таким образом, — научная честность. Если точка зрения Рикардо и соответствует в целом интересам промышленной буржуазии, то это лишь потому, что ее интересы совпадают — и лишь в той мере, в какой они совпадают, — с интересами производства, или с интересами развития производительности человеческого труда. Там, где буржуазия вступает в противоречие с этим развитием, Рикардо столь же беспощадно выступает против буржуазии, как в других случаях — против пролетариата и аристократии.

Но Мальтус! Этот негодяй извлекает из добытых уже наукой (и всякий раз им украденных) предпосылок только такие выводы, которые «приятны» (полезны) аристократии против буржуазии и им обеим — против пролетариата. Он поэтому хочет не производства ради производства, а лишь производства в той мере, в какой оно поддерживает или укрепляет существующий строй и служит выгоде господствующих классов.

Уже его первое сочинение[39], один из самых примечательных литературных примеров успеха плагиата за счет оригинальных работ, преследовало практическую цель — «экономически» доказать, в интересах существующего английского правительства и землевладельческой аристократии, утопичность преобразовательных стремлений французской революции и ее сторонников в Англии. Словом, это был панегирический памфлет в защиту существующего строя против исторического развития; к тому же это было и оправданием войны против революционной Франции.

Его сочинения 1815 г. о покровительственных пошлинах и земельной ренте[40] отчасти должны были подтвердить прежнюю апологию нищеты производителей, но в первую очередь — защитить реакционную земельную собственность против «просвещенного», «либерального» и «прогрессивного» капитала, в особенности же оправдать тот шаг назад английского законодательства, который проектировался тогда в интересах аристократии против промышленной буржуазии[41]. Наконец, [498] его «Principles of Political Economy», направленные против Рикардо, имели в сущности целью свести абсолютные требования «промышленного капитала» и тех законов, по которым развивается его производительность, к таким «пределам», которые были бы «выгодны» и «желательны» с точки зрения существующих интересов землевладельческой аристократии, «государственной церкви» (к которой принадлежал Мальтус), получателей правительственных пенсий и пожирателей налогов. Но человека, стремящегося приспособить науку к такой точке зрения, которая почерпнута не из самой пауки (как бы последняя ни ошибалась), а извне, к такой точке зрения, которая продиктована чуждыми науке, внешними для нее интересами, — такого человека я называю «низким».

Со стороны Рикардо нет ничего низкого в том, что он приравнивает пролетариев к машинам, вьючному скоту или товару, так как «производству» (с его точки зрения) способствует то, что они лишь машины или вьючный скот, или так как они в буржуазном производстве действительно только товары. Это — стоицизм, это объективно, это научно. Поскольку это возможно без греха против его науки, Рикардо всегда филантроп, каким он и был в практической жизни.

Совершенно иначе обстоит дело у попа Мальтуса. Он [тоже] ради производства низводит рабочих до положения вьючного скота, обрекает их даже на голодную смерть и безбрачие. [Однако] там, где те же самые требования производства сокращают лендлорду его «ренту», где они угрожают «десятине» государственной церкви или интересам «пожирателей налогов», или также в тех случаях, когда та часть промышленной буржуазии, интересы которой тормозят прогресс производства, приносится в жертву той части буржуазии, которая является представительницей этого прогресса, — словом там, где какой-либо интерес аристократии противостоит интересам буржуазии, или там, где какой-либо интерес консервативных и застойных слоев буржуазии противостоит интересам прогрессивной буржуазии, — во всех этих случаях «поп» Мальтус не жертвует особым интересом во имя производства, а изо всех сил старается требования производства принести в жертву особым интересам господствующих классов или классовых групп в существующем обществе. И ради этой цели он фальсифицирует свои выводы в области пауки. В этом его низость в отношении науки, его грех против науки, не говоря уже о его бесстыдном плагиаторстве, практикуемом им в качестве ремесла. Выводы Мальтуса по научным вопросам сфабрикованы «с оглядкой» на господствующие классы вообще и на реакционные элементы этих господствующих классов в особенности; а это значит: Мальтус фальсифицирует пауку в угоду интересам этих классов. Наоборот, его выводы безоглядно-решительны, беспощадны, поскольку дело касается угнетенных классов. Он не только беспощаден, но и выставляет напоказ свою беспощадность, цинически кичится ею и доводит свои выводы, поскольку они направлены против «отверженных», до крайности, даже превышая ту меру, которая с его точки зрения еще могла бы быть как-то научно оправдана^{28}.

Ненависть английского рабочего класса к Мальтусу — топу-шарлатану», как его грубо называет Коббет (Коббет, правда, крупнейший политический писатель Англии нынешнего века; однако ему недоставало лейпцигского профессорского образования[42], и он был открытым врагом «ученого языка»), — эта ненависть к Мальтусу, следовательно, вполне оправдана; народ верным инстинктом почувствовал, что против него выступает здесь не человек науки, а купленный его врагами адвокат господствующих классов, их бесстыдный сикофант.

Человек, впервые открывший какую-нибудь идею, может, добросовестно заблуждаясь, доводить ее до крайности; плагиатор же, доводящий ее до крайности, всегда делает из этого «выгодное дельце».

Сочинение Мальтуса о народонаселении — первое издание — не содержит ни одного нового научного слова; это сочинение следует рассматривать лишь как назойливую капуцин-скую проповедь, как написанный в стиле Абрагама а Санта Клара[43] вариант рассуждений Таунсенда, Стюарта, Уоллеса, Эрбера и т. д. И так как оно в действительности рассчитано на то, чтобы производить впечатление только своей популярной формой, то и народная^{29} ненависть обращается против него с полным правом.

Единственная заслуга Мальтуса, по сравнению с жалкими проповедниками гармонии интересов, подвизающимися в буржуазной политической экономии, состоит именно в усиленном подчеркивании дисгармоний, которых он, правда, отнюдь не открыл, но которые он во всяком случае с поповски-самодовольным цинизмом фиксирует, размалевывает и выставляет напоказ.

* * *

[499] Чарлз Дарвин говорит во введении к своей книге «On the Origin of Species by means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life» (5th thousand), London, 1860 [стр. 4–5]:

«В следующем отделе будет рассмотрена борьба за существование между органическими существами всего мира, которая неизбежно проистекает из их способности к размножению в высокой геометрической прогрессии. Это — учение Мальтуса, примененное ко всему царству животных и растений».

Дарвин в своем превосходном сочинении не видел, что он опрокинул теорию Мальтуса, открыв «геометрическую» прогрессию в царстве животных и растений. Теория Мальтуса основывается как раз на том, что он геометрическую прогрессию Уоллеса относительно размножения людей противопоставил химерической «арифметической» прогрессии животных и растений. В произведении Дарвина, например там, где речь идет о вымирании видов, имеется и детальное (не говоря уже об основном принципе Дарвина) естественноисторическое опровержение мальтусовской теории. А поскольку теория Мальтуса опирается на теорию ренты Андерсона, она была опровергнута самим Андерсоном[44]. [499]

[3) Искажение истории взглядов на земельную ренту Рошером. Примеры научного беспристрастия Рикардо. Рента при вложении капитала в землю и рента при использовании других элементов природы. Двоякое действие конкуренции]

[499] Первое сочинение Андерсона, в котором он мимоходом развивает теорию ренты, имело практический характер полемического сочинения, трактующего не о ренте, а о протекционизме. Оно появилось в 1777 г., и уже его заглавие указывает на то, что оно, во-первых, преследует практическую цель и, во-вторых, имеет в виду непосредственно подготовлявшийся тогда законодательный акт по вопросу, в котором интересы промышленников и земельных собственников противоположны: «An Inquiry into the Nature of the Corn Laws; with a view to the new Corn-Bill proposed for Scotland», Edinburgh, 1777.

Закон 1773 г. (в Англии; об этом надо посмотреть в каталоге Мак-Куллоха[45]) в 1777 г. должен был быть (как будто) введен в Шотландии (посмотреть в Британском музее).

«Закон 1773 г.», — говорит Андерсон, — «был вызван открыто выраженным намерением понизить для наших промышленников цену хлеба, чтобы поощрением ввоза из-за границы обеспечить нашему собственному народу более дешевое пропитание» («A Calm Investigation of the Circumstances that have led to the Present Scarcity of Grain in Britain», London, 1801, стр. 50).

Сочинение Андерсона было, таким образом, полемическим произведением в защиту интересов сельских хозяев, включая лендлордов (протекционизм), против интересов промышленников. Андерсон опубликовал свою работу в качестве такого сочинения, которое «открыто» отстаивает интересы определенной партии. Теория ренты затрагивается здесь лишь между прочим. Да и в его более поздних сочинениях, которые постоянно, в большей или меньшей степени, касаются указанной борьбы интересов, теория ренты вновь упоминается, один или два раза, только мимоходом, нигде не претендуя на научный интерес или хотя бы на то, чтобы быть самостоятельным предметом изложения. После этого можно судить о правильности следующего замечания Вильгельма Фукидида Рошера[46], который, очевидно, не знает сочинений Андерсона:

«Удивительно, что учение, которое в 1777 г. осталось почти незамеченным, в 1815 и в последующих годах стало вдруг с величайшим интересом защищаться одними и оспариваться другими, ибо это учение касалось столь обострившегося за это время антагонизма между денежными людьми и земельными собственниками» («Die Grundlagen der Nationalokonomie», 3-te Auflage, 1858, стр. 297–298).

В этой фразе столько же искажений, сколько слов. Во-первых, Андерсон выдвинул свой взгляд не в качестве «учения», как это сделали Уэст, Мальтус и Рикардо. Во-вторых, этот взгляд остался не «почти», а «совершенно» незамеченным. В-третьих, он был мимоходом высказан впервые в сочинении, которое специально вращалось только вокруг значительно развившейся к 1777 г. противоположности интересов промышленников и лендлордов, «касалось» только этой практической борьбы интересов, но совсем «не касалось» общей [500] теории политической экономии. В-четвертых, в 1815 г. теория эта проповедовалась одним из тех, кто ее воспроизвел, Мальтусом, совершенно так же в интересах хлебных законов, как это делал Андерсон. Одно и то же учение было обращено его автором и Мальтусом в защиту земельной собственности, а Давидом Рикардо — противнее. Таким образом, самое большее можно было бы сказать, что одни из приверженцев этой теории защищали интересы земельной собственности, тогда как другие боролись против этих же интересов, но нельзя сказать, что в 1815 г. против этой теории боролись защитники земельной собственности (ибо Мальтус защищал эту теорию до Рикардо) или что ее защищали противники земельной собственности (ибо Давиду Рикардо не приходилось «защищать» эту теорию против Мальтуса, потому что он сам рассматривал Мальтуса как одного из ее авторов и как своего собственного предшественника; ему приходилось «оспаривать» только лишь мальтусовские практические выводы из этой теории). В-пятых, тот антагонизм между «денежными людьми» и «земельными собственниками», которого «касается» Вильгельм Фукидид Рошер, до сих пор не имел абсолютно никакого отношения ни к теории ренты Андерсона, ни к ее воспроизведению, ни к ее защите, ни к борьбе против нее. Вильгельм Фукидид мог бы узнать из книги Джона Стюарта Милля («Essays on some Unsettled Questions of Political Economy», London, 1844, стр. 109–110), что 1) под выражением «денежный класс» англичанин понимает лиц, ссужающих деньги; что 2) эти ссужающие деньги лица либо вообще живут на проценты, либо же являются заимодавцами по профессии, каковы банкиры, биржевые маклеры и т. д. Все эти люди, в качестве «денежного класса», по замечанию того же Милля, противостоят «производящему классу» (под которым Милль понимает «промышленных капиталистов», оставляя в стороне рабочих) или, по меньшей мере, отличаются от него. Следовательно, Вильгельм Фукидид должен был бы видеть, что интересы «производящего класса», т. е. промышленников, промышленных капиталистов, и интересы денежного класса — это две весьма различные вещи и что классы эти — различные классы. И далее, Вильгельм Фукидид должен был бы видеть, что борьба между промышленными капиталистами и лендлордами отнюдь не была, следовательно, борьбой между «денежными людьми» и «земельными собственниками». Если бы Вильгельм Фукидид знал историю хлебных законов 1815 г. и борьбу, которая велась вокруг них, то он знал бы уже из работ Коббета, что помещики (земельные собственники) и заимодавцы (денежные люди) шли вместе против промышленных капиталистов. Но Коббет «груб». Наконец, из истории периода с 1815 по 1847 г. Вильгельм Фукидид должен был бы знать, что денежные люди в своем большинстве и отчасти даже торговцы (например, в Ливерпуле) в борьбе вокруг хлебных законов находились среди союзников земельных собственников против промышленных капиталистов. [500]

[502] (Г-на Рошера могло бы удивить, самое большее, то обстоятельство, что одно и то же «учение» в 1777 г. служило в защиту «земельных собственников», а в 1815 г. явилось оружием против них и только тогда впервые обратило на себя внимание[47].) [502]

[500] Если бы я хотел столь же подробно осветить все подобные грубые искажения истории, имеющие место у Вильгельма Фукидида в его историко-литературных справках, то мне пришлось бы написать труд, столь же объемистый, как его «Grundlagen», и такой труд, поистине, «не стоил бы той бумаги, на которой он был бы написан». Но какое вредное воздействие ученое невежество какого-нибудь Вильгельма Фукидида может оказать, в свою очередь, на исследователей в других областях науки, видно на примере г-на А. Бастиана, который в своем сочинении «Der Mensch in der Geschichte», 1860, том I, стр. 374, примечание, приводит указанный выше отрывок из Вильгельма Фукидида, чтобы подтвердить одно «психологическое» положение. О Бастиане, между прочим, нельзя сказать: «materiam superabat opus»^{30}. Скорее «opus»^{31} не справляется здесь со своим собственным сырым материалом. Кроме того, что касается тех немногих наук, которые я «знаю», то я обнаружил, что г-н Бастиан, знающий «все» науки, очень часто полагается на авторитеты вроде Вильгельма Фукидида, что для «универсального ученого» вообще неизбежно.

[501] Я надеюсь, что меня не упрекнут в «безжалостности» по отношению к Вильгельму Фукидиду. С какой «безжалостностью» этот школьный педант обращается с самой наукой! О «полном отсутствии истины» у него я могу говорить, во всяком случае, с таким же правом, с каким он осмеливается в самодовольно снисходительном тоне говорить о «полуистинах» Рикардо[48]. Притом Вильгельм Фукидид отнюдь не «добросовестен» в своих указаниях литературы предмета. Кто не «респектабелен», тот для него не существует и исторически; так, например, Родбертус не существует для него как теоретик земельной ренты, потому что он «коммунист». Кроме того, Вильгельм Фукидид не точен и по отношению к «респектабельным писателям». Например, для Мак-Куллоха Бейли существует и даже расценивается им как человек, сделавший эпоху. Для Вильгельма Фукидида Бейли не существует. Для того чтобы в Германии развивать и популяризировать науку [502] политической экономии, такие люди, как Родбертус, должны были бы основать журнал, страницы которого были бы открыты для всех исследователей (но не для школьных педантов и вульгаризаторов) и который ставил бы себе главной целью изобличать невежество профессиональных ученых — как в области самой науки, так и в области ее истории. [502]

* * *

[501] Андерсон был далек от какого бы то ни было исследования вопроса о том, как относится его теория ренты к системе политической экономии, и это тем меньше может вызвать удивление, что его первая книга появилась через год после «Wealth of Nations» А. Смита, т. е. в такое время, когда «система политической экономии» вообще еще только складывалась, ибо система Стюарта появилась тоже всего лишь за несколько лет перед тем. Но что касается того мате риала, которым Андерсон располагал в пределах рассматриваемого им специального предмета, то материал этот был безусловно обширнее, чем у Рикардо. Подобно тому как Рикардо в своей теории денег, которая воспроизвела теорию Юма, имел перед своим взором главным образом лишь события за период с 1797 по 1809 г., так в учении о ренте, воспроизводившем теорию Андерсона, у него перед глазами были только экономические явления повышения хлебных цен с 1800 по 1815 год.

* * *

Для характеристики Рикардо весьма показательны следующие его высказывания:

«Я буду очень сожалеть, если соображения о выгодах какого-либо отдельного класса приведут к задержке роста богатства и населения страны» (Ricardo. An Essay on the Influence of a Low Price of Corn on the Profits of Stock etc. 2nd edition. London, 1815, стр. 49) [Русский перевод: Рикардо, Давид. Сочинения, том III. Москва, 1955, стр. 40].

При свободном ввозе хлеба «земля изымается из обработки» (там же, стр. 46) [Русский перевод, том III, стр. 39]. Следовательно, земельная собственность приносится в жертву развитию производства.

Но при том же свободном ввозе хлеба имело бы место следующее:

«Нельзя отрицать, что некоторое количество капитала было бы потеряно. Но что представляет собой обладание капиталом или сохранение его — цель или средство? Без сомнения, средство. В чем мы нуждаемся, так это в изобилии товаров» (в богатстве вообще), «и если бы можно было доказать, что, пожертвовав частью нашего капитала, мы могли бы увеличить годовое производство» (die jahrliche Produktion) «тех предметов, которые служат для нашего наслаждения и нашего счастья, то нам не следовало бы роптать по поводу потери части нашего капитала» («On Protection to Agriculture». 4th edition. London, 1822, стр. 60) [Русский перевод, том III, стр. 74].

«Нашим капиталом» Рикардо называет капитал, который принадлежит не нам или ему, а который вложен в землю капиталистами. Но кто это мы? — Это нация, как некоторое среднее. Увеличение «нашего» богатства есть увеличение общественного богатства, являющегося целью именно как общественное богатство, независимо от тех, кто имеет долю в этом богатстве!

«Человеку, имеющему капитал в 20000 ф. ст., приносящий ему ежегодно 2000 ф. ст. прибыли, совершенно безразлично, доставляет ли его капитал занятие для 100 или для 1000 человек, продается ли произведенный товар за 10000 или за 20000 ф. ст., если только во всех этих случаях получаемая им прибыль не падает ниже 2000 ф. ст. Не таков ли также и реальный интерес целой нации? Если только ее чистый реальный доход, ее рента и прибыль, не изменяется, то не имеет никакого значения, состоит ли эта нация из 10 или из 12 миллионов жителей» («Principles of Political Economy», 3rd edition, стр. 416) (Русский перевод: Рикардо, Давид. Сочинения, том I. Москва, 1955, стр. 285].

Здесь «пролетариат» приносится в жертву богатству. В той мере, в какой пролетариат безразличен для существования богатства, богатство безразлично для его существования. Масса сама по себе — человеческая масса — здесь «ничего не стоит».

Эти три примера [502] иллюстрируют научное беспристрастие Рикардо.

* * *

{Земля (природа) и т. д. — это тот элемент, в который вкладывается применяемый в земледелии капитал. Поэтому земельная рента равна здесь избытку стоимости продукта труда, создаваемого в этом элементе, над средней ценой этого продукта. Если же какой-нибудь находящийся в частной собственности отдельного индивида элемент природы (или вещество) входит в какое-нибудь другое производство, (физическую) основу которого он не составляет, то земельная рента — если она возникает только благодаря тому, что данный элемент просто входит в производство, — не может состоять в избытке стоимости этого продукта над средней ценой, а состоит только в избытке общей средней цены этого продукта над его собственной средней ценой. Например, водопад может заменить фабриканту паровую машину и дать ему возможность сэкономить уголь. Располагая этим водопадом, фабрикант будет все время продавать, скажем, пряжу дороже ее (индивидуальной] средней цены и получать добавочную прибыль. Эта добавочная прибыль достается земельному собственнику в виде ренты, если водопад находится в его владении, и г-н Гопкинс в своей книге, трактующей о «ренте», замечает, что в Ланкашире водопады дают не только ренту, но даже, в зависимости от размеров их естественной силы падения, и дифференциальную ренту[49]. Здесь рента есть не что иное, как избыток рыночной средней цены продукта над его индивидуальной средней ценой.} [502]

* * *

[502] {В конкуренции надо различать двоякое движение выравнивания. Капиталы внутри одной и той же сферы производства выравнивают цены товаров, произведенных внутри этой сферы, в одну и ту же рыночную цену, как бы ни относились [индивидуальные] стоимости этих товаров к этой рыночной цене. Средняя рыночная цена должна была бы равняться [рыночной] стоимости товара, если бы не происходило выравнивания между различными сферами производства. Между этими различными сферами конкуренция выравнивает [рыночные] стоимости в средние цены, поскольку воздействие капиталов друг на друга не тормозится, не нарушается третьей силой — земельной собственностью и т. д.}

[4) Ошибка Родбертуса по вопросу о соотношении между стоимостью и прибавочной стоимостью в случае вздорожания продукта]

Совершенно ошибочен взгляд Родбертуса, что если один товар дороже другого (если, следовательно, в первом овеществлено больше рабочего времени, чем во втором), то он должен поэтому содержать в себе также и больше неоплаченного рабочего времени, прибавочного рабочего времени — при равной норме прибавочной стоимости, или при одинаковой эксплуатации рабочих в различных сферах.

Если один и тот же труд на неплодородной почве (или в неурожайный год) дает 1 квартер пшеницы, а на плодородной почве (или в урожайный год) — 3 квартера; если один и тот же труд на очень богатой золотом земле дает 1 унцию золота, а на менее богатой золотом или уже истощенной земле — только ¹/₃ унции; если одинаковое рабочее время требуется как для производства 1 фунта шерсти, так и для превращения 3 фунтов шерсти в пряжу, — то, прежде всего, стоимости 1 квартера пшеницы и 3 квартеров, 1 унции золота и ¹/3 унции, 1 фунта шерсти и 3 фунтов шерстяной пряжи (за вычетом стоимости содержащейся в них шерсти) равны по величине. Они содержат в себе одинаковое количество рабочего времени — следовательно, согласно предположению [о равенстве нормы прибавочной стоимости], одинаковое количество также и прибавочного рабочего времени. Конечно, количество прибавочного труда, содержащееся в одном квартере [пшеницы, выращенной на неплодородной почве], больше [чем в одном квартере пшеницы, выращенной на плодородной почве], но зато в первом случае мы и имеем только 1 квартер пшеницы, тогда как во втором случае имеется 3 квартера, или же в первом случае мы имеем 1 фунт шерсти, тогда как во втором случае — 3 фунта пряжи (минус стоимость материала). Следовательно, массы [прибавочной стоимости] в обоих случаях равны. Но равны также и пропорциональные величины прибавочной стоимости, если сравнивать единицу одного товара с единицей другого товара. В 1 квартере [пшеницы, выращенной на плохой почве] или в 1 фунте шерсти содержится, по предположению, столько же труда, сколько в 3 квартерах [пшеницы, выращенной на хорошей почве] или в 3 фунтах пряжи. Поэтому капитал, затраченный на заработную плату, в обоих случаях находится в одинаковом отношении к прибавочной стоимости. В 1 фунте шерсти содержится в три раза больше рабочего времени, чем в 1 фунте пряжи. Если прибавочная стоимость втрое больше, то и приходится она на втрое больший капитал, затраченный на заработную плату. Таким образом, отношение остается тем же самым.

Родбертус же применяет здесь совершенно неверный расчет, он совершенно ошибочно сравнивает затраченный на заработную плату капитал с [503] большим или меньшим количеством товаров, в котором овеществляется выполненный за эту заработную плату труд. Но это совершенно неверный расчет, если, как Родбертус предполагает, заработная плата (или норма прибавочной стоимости) дана. Одно и то же количество труда, например 12 часов, может выразиться в я; или в 3х товара. В одном случае 1х товара содержало бы в себе столько же труда и прибавочного труда, сколько их содержит в себе 3х в другом случае; но ни в одном из этих случаев не было бы затрачено больше одного рабочего дня, и ни в одном из них норма прибавочной стоимости не была бы больше, например, ¹/₅. В первом случае ¹/₅ от одного х относилась бы к х так, как во втором случае ¹/₅ от 3х относится к 3х, и если мы каждый из трех х назовем х\ х" х"\ то в каждом х', х'', х'" содержалось бы ⁴/₅ оплаченного и ¹/₅ неоплаченного труда. С другой стороны, совершенно верно, что если в условиях меньшей производительности должно быть произведено столько же товара, сколько его производится при большей производительности, то в товаре будет содержаться больше труда, а стало быть, и больше прибавочного труда. Но тогда и затрачивается соответственно больший капитал. Для того чтобы произвести 3х, надо затратить (на заработную плату) втрое больше капитала, чем для производства 1х.

Не подлежит, конечно, сомнению, что промышленность не может переработать больше сырья, чем его поставляет земледелие, — следовательно, не может, например, переработать в пряжу больше фунтов шерсти, чем их произведено. Поэтому, если производительность прядения шерсти утраивается, то приходится — при предположении, что условия производства шерсти остаются неизменными, — затрачивать на труд в производстве шерсти в три раза больше времени, чем прежде, применять для производства шерсти в три раза больше капитала, тогда как для переработки в пряжу этого утроенного количества шерсти потребуется лишь прежнее рабочее время прядильщика. Но норма [прибавочной стоимости] останется та же. Одно и то же количество труда прядильщика создавало бы такую же стоимость, как и прежде, и содержало бы в себе такую же прибавочную стоимость. Труд, производящий шерсть, заключал бы в себе втрое большую прибавочную стоимость, но соответственно этому утроился бы и весь содержащийся в шерсти труд или авансированный на заработную плату капитал. Таким образом, втрое большая прибавочная стоимость исчислялась бы на втрое больший капитал. Нельзя, следовательно, на этом основании сказать, что в прядильном производстве норма прибавочной стоимости стоит ниже, чем в производстве шерсти. Можно было бы только сказать, что затрачиваемый на заработную плату капитал в три раза больше в последней отрасли, чем в первой (ибо здесь предполагается, что изменения в прядении и в производстве шерсти не проистекают из какого-либо изменения в их постоянном капитале).

Здесь необходимо различать следующее. Один и тот же труд плюс постоянный капитал дают меньше продукта в неурожайный год, чем в урожайный, на неплодородной почве, чем на плодородной, в менее богатом металлом руднике, чем в более богатом. Следовательно, первый продукт дороже, т. е. в том же количестве продуктов здесь содержится больше труда и больше прибавочного труда; зато во втором случае больше количество этих продуктов. Далее: отношение между оплаченным и неоплаченным трудом в каждой единице продукта обеих категорий этим нисколько не затрагивается, ибо если единица продукта содержит в себе меньше неоплаченного труда, то, согласно предположению, она в такой же пропорции содержит в себе меньше и оплаченного труда. Ведь здесь предполагается, что соотношение между органическими составными частями капитала — между переменным и постоянным капиталом — не подверглось никаким изменениям. Предположено, что одна и та же сумма переменного и постоянного капитала дает при различных условиях различные, большие или меньшие, количества продукта.

Г-н Родбертус, по-видимому, постоянно смешивает эти вещи и из простого вздорожания продукта делает вывод — как будто это само собой разумеется — о большей прибавочной стоимости. Что касается нормы прибавочной стоимости, то такой вывод неверен уже согласно сделанному предположению, а что касается ее суммы, то это верно только при том условии, если в одном случае авансировано больше капитала, чем в другом, т. е. если более дорогого продукта производится столько же, сколько раньше производилось более дешевого, или если увеличение количества более дешевого продукта (как в вышеприведенном примере с прядением) предполагает соответствующее увеличение количества более дорогого продукта.

[5) Отрицание абсолютной ренты у Рикардо как следствие его ошибок в теории стоимости]

[504] Что рента, а следовательно и стоимость земли, может увеличиваться, хотя норма ренты остается той же самой или даже уменьшается, что увеличивается, стало быть, и производительность земледелия, — об этом Рикардо иногда забывает, однако он это знает. Во всяком случае это знает Андерсон и знали уже Петти и Давенант. Вопрос не в этом.

Рикардо оставляет в стороне вопрос об абсолютной ренте, которую он во имя теории отрицает, так как исходит из ошибочной предпосылки, будто, если стоимость товаров определяется рабочим временем, средние цены, товаров должны быть равны их стоимостям (поэтому он делает также и тот противоречащий практике вывод, что конкуренция более плодородных сортов почвы должна вытеснять из обработки менее плодородные земли даже в том случае, когда последние приносили раньше ренту). Если бы стоимости товаров и их средние цены были тождественны, то абсолютная земельная рента, — т. е. рента с наихудшей из обрабатываемых земель или же с той земли, которая обрабатывалась первоначально, — была бы в обоих этих случаях невозможна. Что такое средняя цена товара? Затраченный на его производство совокупный капитал (постоянный капитал плюс переменный) плюс то рабочее время, которое содержится в средней прибыли, составляющей, скажем, 10 %. Следовательно, если бы капитал, функционирующий в каком-нибудь элементе, производил — только потому, что это особый элемент природы, например земля, — более высокую стоимость, чем средняя цена, то стоимость этого товара превышала бы его стоимость, и эта избыточная стоимость противоречила бы понятию стоимости, согласно которому стоимость равняется определенному количеству рабочего времени. Получилось бы, что элемент природы, — нечто специфически отличное от общественного рабочего времени, — создавал бы стоимость. Но этого быть но может. Следовательно, капитал, вложенный в землю просто как землю, не может давать никакой ренты. Наихудшая почва есть просто почва^{32}. Если лучшая почва приносит ренту, то это доказывает только то, что в земледелии разность между общественно необходимым трудом и трудом индивидуально необходимым фиксируется, так как она имеет здесь данный природой базис, в то время как в промышленности она постоянно исчезает.

Получается, что абсолютная земельная рента не имеет права на существование и что существовать может только дифференциальная земельная рента. Ибо допустить существование абсолютной ренты значило бы допустить, что одно и то же количество труда (овеществленного труда, вложенного в постоянный капитал, и труда, купленного на заработную плату) создаст различные стоимости в зависимости от того, в какой элемент этот труд вкладывается, или от того, какой материал он обрабатывает. Но допустить, что это различие стоимости имеет место, хотя в каждой из сфер производства в продукте материализуется одно и то же рабочее время, — значит допустить, что не рабочее время определяет стоимость, а нечто специфически отличное от него. Это различие величин стоимости, уничтожило бы понятие стоимости, опрокинуло бы положение о том, что ее субстанцию составляет общественное рабочее время, что, стало быть, различие в стоимости может быть только количественным и что это количественное различие может быть равно лишь различию в количестве затраченного общественного рабочего времени.

Таким образом, с этой точки зрения, для того чтобы сохранить категорию стоимости — не только определение величины стоимости различной величиной рабочего времени, но и определение субстанции стоимости общественным трудом, — требуется отрицание абсолютной земельной ренты. А отрицание абсолютной земельной ренты может быть выражено двояким образом.

Во-первых. Не может-де приносить ренту наихудшая почва. В отношении лучших сортов почвы рента объясняется тем, что рыночная цена одинакова как для продуктов, производимых на более плодородных почвах, так и для продуктов, производимых на менее плодородных почвах. А наихудшая почва есть просто почва. Она в пределах своего разряда не является дифференцированной. Она отличается от промышленного приложения капитала лишь как особая сфера приложения капитала. Если бы она приносила ренту, то последняя проистекала бы из того, что одно и то же количество труда, прилагаемое в различных сферах производства, выражалось бы в различных стоимостях, так что не количество труда само по себе определяло бы стоимость, и продукты, в которых содержатся одинаковые количества труда, не были бы равны друг другу [по стоимости].

[505] Или же [во-вторых] не может-де приносить земельную ренту та земля, которая обрабатывалась первоначально. Ибо что такое первоначально обрабатывавшаяся земля? «Первоначально» обрабатывавшаяся почва не является ни лучшей, ни худшей почвой. Это — просто почва, недифференцированная почва. Первоначально вложение капитала в земледелие может отличаться от вложения его в промышленность только в отношении тех сфер, в которые вложены эти капиталы. Но так как равные количества труда выражаются в равных стоимостях, то не существует абсолютно никакого основания для того, чтобы вложенный в землю капитал давал, кроме прибыли, еще и ренту, если только то же количество труда, вложенное в эту сферу, не производит большую стоимость, так что избыток этой стоимости над стоимостью, производимой в промышленности, составляет добавочную прибыль, равную ренте. Но это значило бы утверждать, что земля, как таковая, создает стоимость, т. е. значило бы уничтожить само понятие стоимости.

Следовательно, первоначально обрабатывавшаяся земля не может давать первоначально никакой ренты; иначе вся теория стоимости оказалась бы опрокинутой. С этим, далее, легко сочетается (хотя отнюдь не обязательно, как это видно у Андерсона) представление о том, что люди первоначально выбирают себе для возделывания, естественно, не наихудшую, а наилучшую землю, — что, следовательно, земля, первоначально не приносившая ренты, впоследствии начинает приносить ее, так как люди вынуждены переходить ко все худшим сортам почвы, и что таким образом при этом нисхождении в преисподнюю, при переходе ко все худшим почвам, с развитием цивилизации и с ростом населения, рента должна возникать на первоначально обрабатывавшейся самой плодородной почве и затем, ступень за ступенью, на следующих по качеству почвах, тогда как наихудшая почва, которая всегда представляет просто почву — особую сферу приложения капитала, — никогда никакой ренты не приносит. Все эти положения логически более или менее связаны друг с другом.

Если, наоборот, известно, что средние цены и стоимости не тождественны, что средняя цена товара может быть равна его стоимости, но может быть также больше или меньше ее, то вопрос отпадает, отпадает сама проблема, а вместе с тем отпадают и те гипотезы, которые выдвигаются для ее разрешения. Остается лишь следующий вопрос: почему в земледелии стоимость товара (или, во всяком случае, его цена) превышает — не его стоимость, а — его среднюю цену? Но этот вопрос уже совершенно не затрагивает основу теории, определение стоимости как таковое.

Рикардо, конечно, знает, что «относительные стоимости» товаров модифицируются в зависимости от различного соотношения между входящими в их производство основным капиталом и капиталом, затрачиваемым на заработную плату. {Эти два капитала, однако, не составляют противоположности; противоположны друг другу основной капитал и оборотный капитал; а последний охватывает не только заработную плату, но и сырье и вспомогательные материалы. Например, в горной промышленности и рыболовстве могло бы существовать такое же соотношение между капиталом, затрачиваемым на заработную плату, и основным капиталом, какое существует в портняжном деле между тем капиталом, который затрачивается на заработную плату, и тем, который затрачивается на сырой материал.} Но Рикардо вместе с тем знает, что эти относительные стоимости выравниваются конкуренцией. Более того: указанные модификации он вводит только для того, чтобы при этих различных вложениях капитала получалась одна и та же средняя прибыль. Это значит: те относительные стоимости, о которых он говорит, представляют собой не что иное, как средние цены. У него даже не возникает мысли о том, что стоимость и средняя цена различны. Он берет как исходный пункт только их тождество. Но так как при различном соотношении органических составных частей капитала такое тождество не существует, то он предполагает его как необъясненный, вызванный конкуренцией факт. Поэтому у него и не возникает вопроса: почему стоимости земледельческих продуктов не выравниваются в средние [506] цены? Напротив, он предполагает, что они выравниваются, и с этой именно точки зрения ставит проблему.

Абсолютно нельзя понять, почему молодцы вроде Вильгельма Фукидида^{33} ратуют за теорию земельной ренты Рикардо. С их точки зрения «полуистины» Рикардо, как снисходительно выражается Фукидид, утрачивают всю свою ценность.

Для Рикардо проблема существует только потому, что стоимость определена рабочим временем. У этих молодцов дело обстоит иначе. По Рошеру природа, как таковая, имеет стоимость. См. об этом в дальнейшем[50]. Это значит: Рошер абсолютно не знает, что такое стоимость. Что же может помешать ему допустить, что стоимость земли с самого же начала входит в издержки производства и образует ренту, — сделать стоимость земли, т. е. ренту, предпосылкой для объяснения ренты?

Фраза об «издержках производства» у этих молодцов ровно ничего не означает. Мы видим это у Сэя. Стоимость товара он определяет издержками производства — капиталом, землей, трудом. А эти издержки он определяет спросом и предложением. Это значит: здесь вообще нет никакого определения стоимости. Так как земля оказывает «производительные услуги», то почему бы цене этих «услуг» не определяться спросом и предложением — так же, как Сэй определяет цену услуг, оказываемых трудом или капиталом? А так как «услуги земли» находятся во владении определенной группы продавцов, то почему бы их товару не иметь рыночной цены и, стало быть, почему бы земельной ренте не существовать в качестве элемента цены?

Мы видим, что у Вильгельма Фукидида не было ни малейшего основания столь усердно «ратовать» за теорию Рикардо.

[6) ПОЛОЖЕНИЕ РИКАРДО О ПОСТОЯННОМ ПОВЫШЕНИИ ЦЕН НА ХЛЕБ. ТАБЛИЦА СРЕДНЕГОДОВЫХ ЦЕН НА ХЛЕБ С 1641 ГОДА ПО 1859 ГОД]

Если оставить в стороне абсолютную земельную ренту, то у Рикардо остается следующий вопрос:

Население и вместе с ним спрос на земледельческие продукты возрастают, в результате чего эти продукты повышаются в цене, как это происходит в подобных случаях в промышленности. Но в промышленности такое повышение цен прекращается, как только спрос оказал свое действие и вызвал увеличенное предложение товаров. Продукт теперь понижается до прежней своей стоимости или даже падает ниже ее. Но в земледелии этот добавочный продукт выбрасывается на рынок не по прежней цене и не по более низкой цене. Он стоит больше, и этим вызывается здесь постоянное повышение рыночных цен, а вместе с тем и повышение ренты. Как объяснить это, если не тем обстоятельством, что приходится прибегать ко все менее плодородным сортам почвы, что требуется все большая затрата труда для производства того же продукта, что производительность земледелия падает во все возрастающей степени? Почему — оставляя в стороне влияние обесценения денег — в Англии с 1797 по 1815 г. вместе с быстрым ростом населения повышались цены на земледельческие продукты? Ничего не доказывает тот факт, что они затем снова упали. Ничего не доказывает и то обстоятельство, что был отрезан подвоз с заграничных рынков. Как раз наоборот. Это лишь создало надлежащие условия для того, чтобы закон земельной ренты мог обнаружиться в своем чистом виде. Ибо как раз отрезанность от заграницы вынуждала прибегать внутри страны к обработке все менее плодородной почвы. Нельзя объяснять это абсолютным увеличением ренты, ибо возросла не только общая сумма ренты, но и норма ренты. Поднялась цена квартера пшеницы и т. д. Нельзя также объяснять это и обесценением денег, ибо такое обесценение могло бы лишь объяснить, почему — при высокой степени развития производительности в промышленности — промышленные продукты упали в цене и, значит, относительно поднялись в цене земледельческие продукты. Обесценение денег не могло бы объяснить, почему цены земледельческих продуктов все время абсолютно повышались помимо этого относительного повышения.

Столь же мало можно считать это следствием падения нормы прибыли. Падение нормы прибыли никогда не могло бы объяснить изменение в ценах, а только изменение в распределении стоимости или цены между лендлордом, промышленником и рабочим.

Что касается обесценения денег, то предположим, что прежний 1 ф. ст. теперь равен 2 ф. ст. Квартер пшеницы, стоивший раньше 2 ф. ст., теперь стоит 4 ф. ст. Допустим, что промышленный продукт подешевел в 10 раз, что раньше его стоимость выражалась в 20 шилл., а теперь — в 2 шилл. Но теперь эти 2 шилл. равны 4 шилл. Обесценение денег — точно так же как и неурожаи — могло бы, конечно, оказать здесь свое влияние.

[507] Но, оставляя все это в стороне, можно принять, что при тогдашнем состоянии земледелия (в отношении пшеницы) была введена в обработку неплодородная земля. Впоследствии эта же земля стала плодородной, так как дифференциальные ренты — по своей норме — понизились, как показывает лучший барометр — цены пшеницы.

Из самых высоких цен 1800 и 1801 гг. и 1811 и 1812 гг. первые приходятся на неурожайные годы, вторые — на годы максимального обесценения денег. Точно так же 1817 и 1818 гг. были годами обесценения денег. Но если исключить эти годы, то, надо думать (посмотреть после), останется средняя за тот или другой период цена.

При сравнении цен пшеницы и т. д. в различные периоды необходимо вместе с тем сопоставлять произведенные массы продукта с ценой за один квартер, ибо именно этим путем обнаруживается то влияние, которое оказывает на цены добавочное количество произведенного хлеба.

Среднегодовые цены на пшеницу

I

Таким образом, за 50 лет с 1650 по 1699 г. среднегодовая цена составляет 44 шилл. 2¹/₅ пенса.

В течение периода (9 лет) с 1641 по 1649 г. высшая среднегодовая цена — 75 шилл. 6 пенсов — приходится на год революции — 1645 г., затем 71 шилл. 1 пенс — на 1649 г., 65 шилл. 5 пенсов — на 1647 г., а низшая цена — 42 шилл. 8 пенсов — на 1646 год.

II

Среднегодовая цена за 50 лет с 1700 по 1749 г. — 25 шилл. 9²⁹/₅₀ пенса.

[508]III

Среднегодовая цена за 50 лет с 1750 no 1799 г, — 45 шилл. 3¹³/₅₀ пенса.

IV

Среднегодовая цена зa 50 лет с 1800 по 1849 г. — 69 шилл. 6⁹/₅₀ пенса.

Среднегодовая цена за 60 лет с 1800 по 1859 г. — 66 шилл. 9¹⁴/₁₅ пенса.

Итак, мы имеем следующие среднегодовые цены:

Период… шилл… пенсы

1641–1649… 60.. 5²/₃

1650–1699… 44.. 2¹/₅

1700–1749… 35.. 9²⁹/₅₀

1750–1799… 45.. 3¹³/₅₀

1800–1849… 69.. 6⁹/₅₀

1850–1859… 53.. 4⁷/₁₀

* * *

Даже Уэст говорит:

«При улучшенном состоянии земледелия можно на земле второстепенного или третьестепенного качества вести производство со столь же небольшими издержками, как на земле самого лучшего качества при старой системе» (Sir Edw. West. Price of Corn and Wages of Labour. London. 1826, стр. 98).

[7) Догадка Гопкинса о различии между абсолютной и дифференциальной рентой; объяснение земельной ренты частной собственностью на землю]

Гопкинс правильно улавливает различие между абсолютной и дифференциальной рентой:

«Принцип конкуренции делает невозможным существование в одной и той же стране двух норм прибыли; но этим определяются относительные земельные ренты, однако же не общая средняя рента» (Th. Hopkins. On Rent of Land, and its Influence on Subsistence and Population. London, 1828, стр. 30).

[508а] Гопкинс проводит следующее различие между производительным и непроизводительным трудом, или, как он выражается, между трудом первичным и вторичным:

«Если бы все работники использовались в таких же целях, в каких используются гранильщики алмазов и оперные певцы, то в скором времени исчезло бы необходимое для их существования богатство, потому что ни одна часть произведенного богатства не становилась бы капиталом. Если бы значительная часть рабочих была занята подобного рода трудом, то заработная плата стояла бы на низком уровне, ибо лишь сравнительно небольшая часть произведенного была бы использована в качестве капитала; но если бы подобного рода трудом были заняты лишь немногие работники и, стало быть, почти все были бы пахарями, сапожниками, ткачами и т. д., то капитала было бы произведено много, и заработная плата могла бы быть соответственно высокой» (там же, стр. 84–85). «В один ряд с гранильщиком алмазов и певцом надо поставить всех тех, кто работает на лендлордов или на рантье и кто получает часть их дохода в виде заработной платы, т. е. всех тех, чьи работы сводятся всего лишь к производству таких вещей, которые доставляют удовольствие лендлордам и рантье; в обмен на свой труд эти работники и получают часть ренты лендлорда или часть дохода рантье. Все они — производительные работники, но весь их труд направлен на то, чтобы превращать богатство, существующее в форме земельной ренты и дохода с денежного капитала, в какую-нибудь другую форму, которая больше будет удовлетворять лендлорда и рантье; эти работники являются поэтому вторичными производителями. Все другие работники — первичные производители» (там же, стр. 85).

Алмаз и пение — оба они рассматриваются здесь как овеществленный труд — могут быть, как и все товары, превращены в деньги, а в качестве денег — в капитал. Но при этом превращении денег в капитал нужно различать две вещи. Все товары могут быть превращены в деньги, а в качестве денег — в капитал потому, что в принимаемой ими денежной форме погашены их потребительная стоимость и особая натуральная форма этой последней. Они — овеществленный труд в той общественной форме, в которой этот самый труд может быть обменен на любой реальный труд, может, следовательно, быть превращен в любую форму реального труда. Напротив, могут ли товары, продукты труда, снова в качестве именно этих продуктов войти в производительный капитал как его элементы, — это зависит от того, позволяет ли данным товарам природа их потребительных стоимостей снова войти в процесс производства — в качестве ли объективных условий труда (орудие производства и материал) или же в качестве субъективных условий труда (жизненные средства для рабочих), — стало быть, в качестве элементов постоянного капитала или переменного капитала.

«В Ирландии, по умеренному подсчету, согласно переписи 1821 г., весь чистый продукт, достающийся лендлордам, государству и получателям десятины, составляет 20³/₄ млн. ф. ст., а вся заработная плата — лишь 14114000 ф. ст.» (Гопкинс, там же, стр. 94).

«Земледельцы в Италии платят в общем половину, и даже более чем половину, продукта в качестве ренты земельному собственнику, и это — при невысокой культуре земледелия и при крайней незначительности их основного капитала. Большая часть населения состоит из вторичных производителей и земельных собственников, а первичные производители, как правило, представляют собой бедный и униженный класс» (стр. 101–102).

«То же самое имело место во Франции при Людовике XIV [и при его преемниках Людовике XV и Людовике XVI]. Согласно [Артуру] Юнгу, ренты, десятины и налоги выражались в сумме 140905304 ф. ст. При этом земледелие находилось в жалком состоянии. Население Франции составляло тогда 26363074 человека. Если бы трудовое население насчитывало даже шесть миллионов семей, — что явно преувеличено, — то и тогда каждая трудовая семья ежегодно, прямо или косвенно, должна была бы доставлять в среднем около 23 ф. ст. чистого богатства земельным собственникам, церкви и правительству. По данным Юнга, — если принять в расчет еще всякие другие соображения, — на трудовую семью приходится ежегодно 42 ф. ст. 10 шилл. продукта, причем 23 ф. ст. из этой суммы она отдает другим лицам, а 19 ф. ст. 10 шилл. остаются у нее самой для поддержания ее собственного существования» (там же, стр. 102–104).

Зависимость народонаселения от капитала:

«Ошибку г-на Мальтуса и его последователей надо искать в предположении, что уменьшение рабочего населения не повлечет за собой соответствующего уменьшения капитала» (там же, стр. 118). «Г-н Мальтус забывает, что спрос [на рабочих] лимитируется количеством тех средств, которые служат заработной платой, и что эти средства не возникают сами собой, а всегда предварительно создаются трудом» (там же, стр. 122).

Это — правильный взгляд на накопление капитала. Но [Гопкинс не видит, что] создаваемые трудом средства могут увеличиться, — а значит, может увеличиться количество прибавочного продукта или прибавочного труда, — без того, чтобы масса применяемого труда увеличилась в равной мере.

«Странной представляется эта сильная склонность изображать чистое богатство как нечто благотворное для рабочего класса, ибо оно дает-де работу. Между тем, совершенно очевидно, [509] что оно может давать работу не потому, что оно чистое, а потому, что оно — богатство, т. и. нечто такое, что было создано трудом. А, с другой стороны, в то же самое время добавочное количество рабочего населения изображается как вредное для рабочего класса, хотя эти рабочие производят в три раза больше того, что они потребляют» (там же, стр. 126).

«Если бы путем применения лучших машин вся первичная продукция могла быть увеличена с 200 до 250 или 300, тогда как на долю чистого богатства и прибыли по-прежнему приходилось бы только 140, то ясно, что в качестве фонда заработной платы для первичных производителей осталось бы 110 или 160, вместо 60» (там же, стр. 128).

«Положение рабочих ухудшается либо вследствие того, что их производительной силе наносится урон, либо вследствие того, что у них отбирают то, что они произвели» (стр. 129).

«Нет, говорит г-н Мальтус, отнюдь не тяжестью вашего бремени объясняется ваша нищета, а проистекает она исключительно из того обстоятельства, что имеется слишком много лиц, несущих это бремя» (там же, стр.134).

«Первоначальные материалы [земля, вода, минералы] не включены в тот общий принцип, что меновую стоимость всех товаров определяют издержки производства; однако притязание собственников этих материалов на продукт [получаемый в результате пользования этими первоначальными материалами] приводит к тому, что в стоимость входит земельная рента» (Th. Hopkins. Economical Enquiries relative to the Laws which Regulate Rent, Profit, Wages, and the Value of Money. London, 1822, стр. 11).

«Земельная рента, или налог за пользование [землей], естественно проистекает из собственности [на землю], или из установления права частной собственности» (там же, стр. 13).

«Ренту может приносить все то, что обладает следующими свойствами: во-первых, редкостью в той или иной степени; во-вторых, способностью содействовать труду в великом деле производства» (там же, стр. 14). «Не следует, конечно, предполагать тот случай, когда земля имеется в таком изобилии сравнительно с тем трудом и тем капиталом, которые могли бы быть приложены к ней» {изобилие или редкость земли, разумеется, относительны, они определяются по отношению к тому количеству труда и капитала, которым можно располагать}, «что было бы невозможно вводить налог в виде земельной ренты — из-за того, что земля не была бы редкостью» (стр. 21).

«В некоторых странах земельный собственник может выжимать 50 %, а в других не может выжать и 10 %. В плодородных местностях Востока человек может жить на ¹/₃ продукта своего труда, приложенного к земле; напротив, в некоторых районах Швейцарии и Норвегии взимание 10 % могло бы обезлюдить страну… Мы не видим никаких других естественных границ для ренты, которую можно было бы выжать, кроме ограниченных возможностей плательщиков» (стр. 31) и «кроме конкуренции худшей почвы с лучшей, — там, где имеется земля худшего качества» (стр. 33–34).

«В Англии много пустующей земли, естественное плодородие которой такое же, каким обладала значительная часть обрабатываемой теперь земли, прежде чем она была введена в обработку; и тем не менее издержки, необходимые для превращения такой пустующей земли в обработанную, настолько велики, что она не сможет оплачивать обычные проценты на деньги, затраченные на улучшение земли, а на уплату ренты за естественное плодородие почвы уже вообще ничего не останется. И это — несмотря на все преимущества немедленного применения такого труда, который пользуется помощью искусно применяемого капитала и обеспечивается дешевыми промышленными товарами, и несмотря на наличие вдобавок хороших дорог, проходящих поблизости, и т. д. Современных земельных собственников можно рассматривать как владельцев всего накопленного труда, который в течение столетий затрачивался для того, чтобы довести землю до современного состояния ее производительности» (там же, стр. 35).

Последнее обстоятельство имеет очень важное значение для земельной ренты — особенно тогда, когда население внезапно получает значительный прирост, как это имело место в 1780–1815 гг. вследствие развития промышленности, и когда в результате этого внезапно вводится в обработку большое количество ранее не возделывавшихся земель. Вновь обрабатываемая земля может быть столь же плодородной, как старая, и даже более плодородной, чем была эта последняя до тех пор, пока в ней не накопилась культура столетий. Но что требуется от новой земли — для того чтобы она продавала свой продукт по цене не более дорогой, — так это то, чтобы ее плодородие равнялось сумме, во-первых, естественного плодородия обработанной [510] почвы и, во-вторых, ее искусственного, созданного культурой, но теперь ставшего естественным, плодородия. Таким образом, вновь обрабатываемая почва должна быть гораздо плодороднее, чем была старая почва до ее обработки. Но могут сказать:

Плодородие обработанной почвы зависит в первую очередь от ее естественного плодородия. Стало быть, от естественных свойств вновь обрабатываемой почвы зависит, обладает ли она, или нет, этим плодородием, проистекающим из природы и обусловленным природными факторами. В обоих случаях плодородие это ничего не стоит. Другая же часть плодородия обработанной земли есть искусственный продукт, обязанный своим существованием культуре, вложению капитала. Но эта часть производительности стоила издержек производства; последние оплачиваются в виде процента на вложенный в землю основной капитал. Эта часть земельной ренты есть просто процент на присоединенный к земле основной капитал. Она поэтому входит в издержки производства продукта давно уже введенной в обработку земли. Следовательно, надо только вложить такой же капитал во вновь обрабатываемую землю, и она тоже приобретет эту вторую часть плодородия; подобно тому как это имеет место в отношении давно уже введенной в обработку земли, проценты на капитал, затраченный на создание этого плодородия, войдут в цену продукта. Почему же в таком случае новая земля, — не будучи гораздо более плодородной, — не могла бы быть введена в обработку без повышения цены продукта? Если естественное плодородие одинаково, то разница обусловливается лишь вложением капитала, и процент на этот капитал в обоих случаях в равной мере входит в издержки производства.

Это рассуждение, однако, ошибочно. Часть издержек по расчистке под пашню не подвергавшейся обработке земли и т. д. в дальнейшем не оплачивается по той причине, что созданное таким путем плодородие, как это заметил уже Рикардо, частично срослось с природными качествами земли (например, издержки по выкорчевыванию пней, по мелиорации, осушению, планировке, химическому изменению состава почвы в результате многократно повторенных химических процессов и т. д.). Таким образом, — для того чтобы быть в состоянии продавать свой продукт по той же цене, что и последняя из уже введенных в обработку почв, — вновь обрабатываемая почва должна быть достаточно плодородна, чтобы эта цена покрывала для нее ту часть издержек по расчистке под пашню не подвергавшейся обработке земли, которая входит в издержки производства у вновь обрабатываемой почвы, но которая перестала уже входить в издержки у ранее освоенной почвы и срослась здесь с естественным плодородием почвы.

«Выгодно расположенный водопад дает нам пример такой ренты, которая уплачивается за обращенный в частную собственность дар природы, обладающий таким исключительным свойством, какое только можно себе представить. Это хорошо понимают в промышленных районах, где значительные ренты выплачиваются за небольшие водопады — особенно, если высота падения воды велика. Сила, получаемая от таких водопадов, равна силе, даваемой большими паровыми машинами; поэтому пользоваться этими водопадами, даже при условии уплаты большой ренты, столь же выгодно, как и затрачивать большие суммы на сооружение и эксплуатацию паровых машин. Среди водопадов одни — больше, другие — меньше. Близость к местонахождению промышленных предприятий также является преимуществом, доставляющим более высокую ренту. В графствах Йорк и Ланкастер между рентой, уплачиваемой за самый маленький водопад, и рентой, уплачиваемой за самый большой водопад, существует, по-видимому, гораздо большая разница, чем та, какая существует между рентой за 50 акров наименее плодородной земли и рентой за 50 акров наиболее плодородной земли, используемой как обычная пашня» (Гопкинс, там же, стр. 37–38).

[8) Издержки по расчистке под пашню не подвергавшейся обработке земли. Периоды повышения цен на хлеб и периоды их понижения (1641–1869 гг.)]

Если мы сравним приведенные выше среднегодовые цены на хлеб^{34} и исключим то, что обусловлено, во-первых, обесценением денег (1809–1813 гг.) и, во-вторых, особенно неурожайными годами — как, например, годы 1800 и 1801, — мы увидим, какое важное значение имеет то обстоятельство, сколько новой земли было введено в обработку в данный момент или в течение данного периода. Повышение цены на обработанных землях указывает здесь на рост населения и, вследствие этого, на избыток цены хлеба [над стоимостью]; с другой стороны, это же самое увеличение спроса вызывает введение в обработку новой земли. Если масса обрабатываемой земли относительно очень увеличилась, то повышающаяся цена, более высокая цена но сравнению с предшествующим периодом, доказывает только то, что значительная часть издержек по расчистке под пашню не подвергавшейся обработке земли входит в цену добавочного количества произведенных предметов питания. Если бы цена хлеба не поднялась, то увеличение производства не имело бы места. Результат этого увеличения, падение цены, может проявиться лишь впоследствии, так как в цену предметов питания, произведенных недавно вложенными капиталами, входит такой элемент издержек производства или цены, который в прежних вложениях капитала в землю и на прежних частях обрабатываемой почвы давно уже погашен. Разность была бы даже еще большей, если бы издержки по введению в обработку новой почвы, вследствие повышения производительности труда, не упали бы в значительной степени по сравнению с тем, какими они были в прежние времена.

[511] Преобразование новой земли, будет ли она более плодородной, чем старая, одинаково плодородной или менее плодородной, приведение ее в такое состояние (а это состояние определяется общей, господствующей на возделываемой уже земле, нормой освоения для земледельческой культуры), которое делает ее пригодной для приложения капитала и труда при тех же условиях, при каких капитал и труд прилагаются в среднем на уже находящейся под обработкой земле, — это освоение должно быть оплачено издержками по превращению не подвергавшейся обработке земли в возделанную землю. Эта разность в издержках производства должна быть покрыта вновь введенной в обработку землей. Если указанная разность не входит в цену продукта вновь введенной в обработку земли, то возможны лишь два случая осуществления этого результата. Либо продукт вновь введенной в обработку земли не продается по его действительной стоимости. Его цена стоит ниже его стоимости, что действительно происходит с большей частью земли, не приносящей ренты, так как цена ее продукта определяется не его собственной стоимостью, а стоимостью того продукта, который произведен на более плодородной почве. Либо вновь введенная в обработку земля должна быть настолько плодородной, что ее продукт при продаже его по его собственной, имманентной ему стоимости, в соответствии с овеществленным в нем количеством труда, продавался бы по более низкой цене, чем продукт уже ранее обрабатывавшейся земли.

Если бы разность между рыночной ценой, регулируемой стоимостью продукта давно уже обрабатывавшейся почвы, и внутренней стоимостью продукта вновь введенной в обработку почвы была равна, например, 5 % и если бы, с другой стороны, размер процента, входящего в издержки производства этого продукта и исчисляемого на капитал, затраченный для поднятия новой почвы на ту же ступень производительной способности, какая является обычной для старой почвы, тоже равнялся 5 %, — то вновь возделанная земля давала бы продукт, который мог бы при прежней рыночной цене оплачивать обычные заработные платы, прибыли и земельные ренты. Если бы на затраченный капитал приходилось уплачивать только 4 %, тогда как плодородие новой земли превосходило бы плодородие старой больше чем на 4 %, то рыночная цена, — после вычета из нее того, что по четырехпроцентной ставке причитается капиталу, затраченному для приведения новой земли в «пригодное для обработки» состояние, — давала бы избыток, или же продукт мог бы продаваться ниже рыночной цены, регулируемой стоимостью продукта наименее плодородной почвы. Вследствие этого вместе с рыночной ценой продукта понизились бы и все ренты.

Абсолютная рента есть избыток стоимости над средней ценой сырого продукта. Дифференциальная рента есть избыток рыночной цены продукта, произведенного на более плодородной почве, над стоимостью собственного продукта этой более плодородной почвы.

Поэтому, если в известный промежуток времени относительно значительная часть добавочных предметов питания, которых требует увеличивающееся население, производится на почве, впервые введенной в обработку, и одновременно с этим повышается или же остается неизменной цена сырого продукта, то это еще не доказывает, что плодородие почвы в стране уменьшилось. Это доказывает только, что плодородие увеличилось не в такой степени, чтобы покрыть новый элемент издержек производства, заключающийся в процентах на капитал, затраченный на то, чтобы поднять невозделанную землю до уровня обычных условий производства, при которых на данной стадии развития обрабатываются старые земли.

Таким образом, даже неизменная или повышающаяся цена, — если относительное количество вновь обрабатываемой почвы различно в различные периоды, — не доказывает, что новая почва неплодородна или что она дает меньше продукта, а доказывает лишь то, что в стоимость ее продуктов входит такой элемент издержек, который уже погашен на ранее освоенных почвах, и что этот новый элемент издержек остается в силе. хотя при новых условиях производства издержки по расчистке под пашню не подвергавшейся обработке земли значительно понизились сравнительно с теми издержками, которые были необходимы для того, чтобы привести старую почву из первоначального, естественного состояния плодородия в ее теперешнее состояние. Надо было бы, следовательно, [512] установить относительную долю огораживаний [общинной земли и ее расчистки под пашню] в различные периоды[51].

Вообще же приведенная выше таблица (стр. 507–508) показывает нам следующее:

Если рассматривать десятилетние периоды, то оказывается, что период 1641–1649 гг. стоит выше, чем какой-либо другой десятилетний период до 1860 г., за исключением десятилетних периодов 1800–1809 и 1810–1819 годов.

Если рассматривать пятидесятилетние периоды, то оказывается, что период 1650–1699 гг. стоит выше, чем период 1700–1749 гг., а период 1750–1799 гг. стоит выше периода 1700–1749 гг. и ниже периода 1800–1849 гг. (или 1800–1859 гг.).

Падение цен происходит регулярно в период 1810–1859 гг., тогда как в период 1750–1799 гг., хотя средняя цена этого пятидесятилетия ниже, имеет место движение по восходящей линии; оно является столь же регулярно повышающимся, как движение за 1810–1859 гг. — понижающимся.

Действительно, по сравнению с периодом 1641–1649 гг. происходит в общем непрекращающееся понижение средних за десятилетие цен, пока это понижение в два последних десятилетия первой половины XVIII века не достигает своего предельного пункта (самого низкого пункта).

С середины XVIII века происходит повышение, начинающееся с такой цены (36 шилл. 4⁵/₁₀ пенса в 1750–1759 гг.), которая ниже средней цены за вторую половину XVII века и приблизительно соответствует, с некоторым превышением, средней цене периода 1700–1749 гг. — 35 шилл. 9²⁹/₅₀ пенса (цене первой половины XVIII века). Это движение по восходящей линии продолжается неуклонно и в течение двух десятилетних периодов 1800–1809 и 1810–1819 годов. В последний из этих периодов оно достигает своего наивысшего пункта. С этого времени снова происходит регулярное движение по нисходящей линии. Если мы возьмем среднюю за период повышения 1750–1819 гг., то его средняя цена (несколько больше 57 шилл. за квартер) [приблизительно] равна исходному пункту периода понижения, который начинается с 1820 г. (а именно, несколько больше 58 шилл. для десятилетнего периода 1820–1829 гг.), — совершенно так же, как исходный пункт для второй половины XVIII века [приблизительно] равен средней цене его первой половины.

Какое сильное влияние на среднюю цифру могут оказывать отдельные обстоятельства — неурожаи, обесценение денег и т. д., — показывает любой арифметический пример. Так, например, 30 + 20 + 5 + 5 + 5 = 65, среднее = 13, хотя здесь все три последних числа — всего лишь пятерки. Напротив, 12 + 11 + 10 + 9 + 8 [= 50], среднее = 10, хотя, если в первом ряду вычеркнуть составляющие исключение числа 30 и 20, среднее любых трех годов во втором ряду было бы выше.

Если вычесть дифференциальные издержки на оплату капитала, последовательно применявшегося для расчистки под пашню новых земель и входящего в течение известного периода, как особая статья, в издержки производства, то цены 1820–1859 гг., быть может, окажутся ниже, чем все прежние. И это отчасти, надо думать, как-то носилось перед глазами тех болванов, которые объясняют ренту процентом на вложенный в землю основной капитал.

[9) Андерсон против Мальтуса. Земельная рента в понимании Андерсона. Положение Андерсона о повышающейся производительности земледелия и ее влиянии на дифференциальную ренту]

Андерсон говорит в «A Calm Investigation of the Circumstances that have led to the Present Scarcity of Grain in Britain» (London, 1801):

«C 1700 no 1750 г. мы имеем постоянное понижение цен за квартер пшеницы с 2 ф. ст. 18 шилл. 1 пенса до 1 ф. ст. 12 шилл. 6 пенсов; с 1750 по 1800 г. — постоянное повышение цен с 1 ф. ст. 12 шилл. 6 пенсов до 5 ф. ст. 10 шилл. за квартер» (стр. 11).

Следовательно, Андерсон, в отличие от Уэста, Мальтуса, Рикардо, имел перед своими глазами не одностороннее явление повышающейся шкалы цен на хлеб (за 1750–1813 гг.), а, напротив, двоякое явление: целое столетие, первая половина которого демонстрирует постоянно понижающуюся, а вторая — постоянно повышающуюся шкалу хлебных цен. При этом Андерсон в категорической форме замечает:

«Население одинаково возрастало как в первой, так и во второй половине XVIII столетия» (там же, стр. 12).

Андерсон — решительный враг теории народонаселения[52], и он со всей определенностью подчеркивает возрастающую и всегдашнюю способность земли к улучшению:

«Землю можно все более улучшать при помощи химических воздействий и обработки») (там же, стр. 38)[53].

[513] «При рациональной системе хозяйства производительность почвы может повышаться из года в год в течение неограниченного периода времени, пока, наконец, она не достигнет такой высоты, о которой мы сейчас едва можем составить себе представление» (стр. 35–36).

«С уверенностью можно сказать, что нынешнее народонаселение так незначительно по сравнению с тем, какое мог бы прокормить этот остров, что очень еще далеко до того, чтобы оно могло вызвать хотя бы сколько-нибудь серьезные опасения» (стр. 37).

«Везде, где увеличивается народонаселение, вместе с ним непременно увеличивается и производство страны, если только люди не позволяют каким-нибудь моральным влияниям расстраивать экономику природы» (стр. 41).

«Теория народонаселения» представляет собой «опаснейший предрассудок» (стр. 54). Андерсон стремится доказать при помощи исторических примеров, что «производительность земледелия» повышается с возрастанием народонаселения и понижается с его уменьшением (стр. 55, 56, 60, 61 и следующие).

При правильном понимании ренты прежде всего должна была, естественно, возникнуть та мысль, что рента проистекает не из почвы, а из продукта земледелия, т. е. из труда, из цены продукта, труда, например пшеницы, — из стоимости земледельческого продукта, из вложенного в землю труда, а не из самой земли, — и это правильно подчеркивает Андерсон:

«Не рента, получаемая с земли, определяет цену ее продукта, а цена этого продукта определяет земельную ренту, хотя цена этого продукта часто бывает выше всего в тех странах, где земельная рента стоит на самом низком уровне».

{Стало быть, рента не имеет никакого отношения к абсолютной производительности земледелия.}

«Это кажется парадоксом, требующим объяснения.

В каждой стране существуют различные сорта почвы, которые по степени своего плодородия значительно отличаются друг от друга. Мы их разделим на различные разряды, которые обозначим буквами А, В, С, D, К, Fи т. д. Разряд А охватывает почвы с наибольшим плодородием, а все последующие буквы обозначают различные разряды почвы, каждый из которых тем ниже по своему плодородию, чем дальше он отстоит от первого разряда. А так как издержки по обработке наименее плодородной почвы столь же велики, как и издержки по обработке наиболее плодородной почвы, или даже превышают их, то отсюда с необходимостью следует, что если одно и то же количество хлеба, все равно, с какого поля оно ни получается, может продаваться по одной и той же цене, — то прибыль от возделывания самой плодородной почвы должна быть гораздо выше, чем прибыль от возделывания других почв»

{речь идет об избытке цены [продукта] над издержками, или над ценой авансированного капитала},

«и так как эта прибыль продолжает уменьшаться по мере уменьшения плодородия, то в конце концов должно получиться так, что в некоторых низших разрядах почвы издержки по возделыванию земли сравняются со стоимостью всего продукта» (стр. 45–48).

Последняя почва не платит никакой ренты (цитата приведена по книге Мак-Куллоха «The Literature of Political Economy», London, 1845, — Мак-Куллох здесь цитирует из «An Inquiry into the Nature of the Corn Laws» или из «Recreations in Agriculture, Natural-History, Arts» etc., London, 1799–1802. Проверить это в Британском музее[54]).

То, что Андерсон называет здесь «стоимостью всего продукта», есть в его представлении, очевидно, не что иное, как рыночная цена, по которой продается продукт, произрастает ли он на лучшей почве или на худшей. Эта «цена» (стоимость) дает для более плодородных сортов почвы больший или меньший избыток над издержками. Последний продукт не дает такого избытка. Для этого продукта средняя цена, т. е. цена, определяемая издержками производства плюс средняя прибыль, совпадает с рыночной ценой продукта, — следовательно, здесь не существует никакой добавочной прибыли, которая, по мнению Андерсона, одна лишь и может образовать ренту. У Андерсона рента равна избытку рыночной цены продукта над его средней ценой. (Теория стоимости еще совершенно не беспокоит Андерсона.) Таким образом, если вследствие особого неплодородия почвы средняя цена продукта этой почвы совпадает с рыночной ценой продукта, то этот избыток отпадает, т. е. не оказывается фонда для образования ренты. Андерсон не говорит, что последняя введенная в обработку почва не может приносить никакой ренты. Он говорит только, что в том случае, когда затраты (издержки производства плюс средняя прибыль) настолько велики, что разность между рыночной ценой продукта и его средней ценой отпадает, то отпадает также и рента и что это неизбежно происходит, если все ниже спускаться по шкале. Андерсон прямо заявляет, что предпосылкой для такого образования ренты является определенная одинаковая рыночная цена для равных количеств продуктов, произведенных при неодинаково благоприятных условиях производства. Добавочная прибыль, или избыток прибыли, на лучших сортах почвы сравнительно с худшими, говорит он, необходимо имеет место, «если одно и то же количество хлеба, все равно, с какого поля оно ни получается, может продаваться по одной и той же цене», — если, следовательно, предполагается общая рыночная цена.

[514] Андерсон отнюдь не считает, — как это могло бы показаться по приведенному выше отрывку, — что различные степени плодородия являются просто продуктом природы. Напротив, по его мнению,

«бесконечное разнообразие почв» происходит отчасти от того, что «эти почвы из своего первоначального состояния были приведены в совершенно другое посредством различных способов обработки, которым они подвергались, посредством удобрений» и т. д. («An Inquiry into the Causes that have hitherto retarded the Advancement of Agriculture in Europe», Edinburgh, 1779, стр. 5).

С одной стороны, развитие производительности общественного труда делает более легкой расчистку под пашню новых земель; однако, с другой стороны, возделывание земли увеличивает различия между почвами, ибо вполне возможно, что возделанная почва А и невозделанная почва В первоначально обладали одинаковым плодородием, если мы из плодородия почвы А вычтем ту долю плодородия, которая для этой почвы теперь является, правда, естественной, но раньше была придана ей искусственно. Таким образом, само возделывание почвы увеличивает различие в естественном плодородии между возделанной и невозделанной землей.

Андерсон определенно заявляет, что та почва, для продукта которой средняя цена и рыночная цена совпадают, не может платить никакой ренты:

«Возьмем два поля, продуктивность которых приблизительно соответствует вышеприведенному примеру, а именно: с одного поля получается 12 бушелей, что покрывает издержки, а с другого — 20 бушелей; если они не требуют никаких немедленных затрат на мелиорацию, то за второе поле арендатор может уплачивать земельной ренты даже больше чем, например, 6 бушелей, тогда как за первое поле никакой ренты он платить не может. Если 12 бушелей хватает как раз лишь на то, чтобы покрыть издержки обработки, то за обработанную землю, дающую только 12 бушелей, никакой ренты уплачиваться не может» («Essays relating to Agriculture and Rural Affairs», Edinburgh and London, 1775–1796, том III, стр. 107–109).

Непосредственно вслед за этим он продолжает:

«Однако нельзя ожидать, что арендатор в том случае, когда большее количество продукта получилось непосредственно благодаря произведенной им затрате капитала и благодаря его усилиям, сможет уплачивать в качестве ренты приблизительно такую же долю продукта. Но если в течение определенного времени плодородие земли постоянно оставалось на том же высоком уровне, то арендатор будет готов платить ренту в указанном выше размере, хотя бы первоначально почва была обязана повышением своего плодородия его собственным усилиям» (там же, стр. 109–110).

Итак, пусть продукт наилучшей обработанной земли будет равен, например, 20 бушелям с акра; из них 12 бушелей, согласно предположению, оплачивают издержки (авансированный капитал плюс средняя прибыль). В таком случае 8 бушелей могут быть уплачены в качестве ренты. Предположим, что бушель стоит 5 шилл. Тогда 8 бушелей, или 1 квартер, стоят 40 шилл., или 2 ф. ст., а 20 бушелей (2¹/₂ квартера) — 5 ф. ст. Из этих 5 ф. ст. отходят, в качестве издержек, 12 бушелей, или 60 шилл., т. е. 3 ф. ст. Тогда на уплату ренты остаются 2 ф. ст., или 8 бушелей. Из 3 ф. ст., составляющих издержки, — при норме прибыли, равной 10 %,— приходятся на затраты 54⁶/₁₁ шилл., а на прибыль — 5⁵/₁₁ шилл. (54⁶/₁₁: 5⁵/₁₁ = 100:10).

Предположим теперь, что арендатор должен произвести на необработанной земле, — плодородие которой равно первоначальному плодородию земли, приносящей 20 бушелей, — всякого рода улучшения, чтобы привести ее в такое состояние, которое соответствует среднему уровню земледельческой культуры. Пусть это стоит арендатору, кроме затраты в 54⁶/₁₁ шилл., — или, если мы в издержки включим также и прибыль, кроме 60 шилл., — еще дополнительной затраты в 36⁴/₁₁ шилл.; 10 % на них составят 3⁷/₁₁ шилл., и только через 10 лет, если арендатор будет все время продавать 20 бушелей по 5 шилл. за бушель, он сможет начать платить ренту, — лишь после того как будет воспроизведен его капитал. С этого момента искусственно созданное плодородие почвы учитывалось бы как первоначальное, и его выгоды доставались бы лендлорду.

Хотя вновь обрабатываемая почва является столь же плодородной, какой первоначально была наилучшая из уже освоенных почв, все же для продукта вновь обрабатываемой почвы рыночная цена и средняя цена теперь совпадают, потому что в последнюю входит статья издержек, уже погашенная для наилучшей почвы, у которой искусственно созданное и естественное плодородие до известной степени совпадают. А у вновь обрабатываемой почвы та часть плодородия, которая создана искусственно, путем вложения капитала, еще совершенно отлична от естественного плодородия почвы. Вновь обрабатываемая почва, хотя бы она обладала таким же первоначальным плодородием, как и лучшая из уже освоенных почв, не могла бы, следовательно, платить никакой ренты. Однако спустя десять лет она могла бы не только вообще платить ренту, но даже платить столько же ренты, как и ранее обработанный наилучший разряд почвы.

Таким образом, Андерсон охватывает здесь своим взглядом оба явления:

1) что дифференциальная рента, получаемая лендлордом, является отчасти результатом того плодородия, которое арендатор искусственно придал почве;

2) что это искусственно созданное плодородие по истечении определенного промежутка времени начинает выступать как первоначальная производительность самой почвы, так как преобразовалась сама почва, а тот процесс, при помощи которого было осуществлено это преобразование, исчез, стал незаметным.

[515] Если я сегодня устраиваю бумагопрядильню и затрачиваю на это 100000 ф. ст., то у меня будет более производительная прядильня, чем та, которая была устроена моим предшественником десять лет тому назад. Я не оплачиваю разность между производительностью, которая в настоящее время существует в машиностроении, в строительном деле вообще и т. д., и той производительностью, которая существовала десять лет тому назад. Напротив, эта разность позволяет мне заплатить меньшую сумму за фабрику с той же производительностью или лишь ту же самую сумму за фабрику с большей производительностью. Иначе обстоит дело в земледелии. Различие между первоначальными степенями плодородия почв увеличивается на ту часть так называемого естественного плодородия почвы, которая на самом деле когда-то была создана людьми, а теперь органически слилась с самой землей и уже не может быть отличена от ее первоначального плодородия. Для того чтобы поднять необработанную почву одинакового естественного плодородия до этого повышенного уровня плодородия, необходимы, вследствие развития производительной силы общественного труда, уже не те издержки, какие были необходимы для поднятия первоначального плодородия обработанной почвы на высоту ее нынешнего плодородия, кажущегося теперь первоначальным; но все же для достижения этого одинакового уровня необходимы также и теперь большие или меньшие издержки. Поэтому средняя цена нового продукта оказывается выше средней цены старого продукта, а разность между рыночной ценой и средней ценой уменьшается и может даже совсем исчезнуть. Но допустим, что в приведенном случае вновь обрабатываемая почва так плодородна, что после добавочной затраты в 40 шилл. (включая прибыль) она дает не 20, а 28 бушелей. В этом случае арендатор мог бы уплачивать ренту в размере 8 бушелей, или 2 ф, ст. Но почему? Потому, что вновь обрабатываемая почва дает на 8 бушелей больше, чем старая, так что она, несмотря на более высокую среднюю цену, дает, при одинаковой рыночной цене, такой же избыток выручки, как и старая почва. Плодородие вновь обрабатываемой почвы, если бы оно не стоило никаких дополнительных затрат, было бы вдвое больше, чем плодородие старой почвы[55]. Принимая во внимание наличие дополнительных затрат, можно сказать, что плодородие новой почвы точно такое же, как плодородие старой.

[10) Несостоятельность родбертусовской критики теории ренты Рикардо. Непонимание Родбертусом особенностей капиталистического земледелия]

Теперь окончательно и в последний раз вернемся к Родбертусу.

«Она» (теория ренты Родбертуса) «объясняет… все явления заработной платы, ренты и т. д. из разделения продукта труда, которое неизбежно наступает, если даны два предварительных условия: достаточная производительность труда и собственность на землю и на капитал. Она доказывает, что только достаточная производительность труда обусловливает экономическую возможность такого разделения, так как благодаря этой производительности стоимость продукта приобретает столь большое реальное содержание, что на него могут жить еще и другие лица, которые сами не работают; она также доказывает, что только собственность на землю и на капитал обусловливает правовую действительность такого разделения, вынуждая рабочих делишь свой продукт с неработающими владельцами земли и капитала в таком соотношении, что как раз они, рабочие, получают из этого продукта лишь столько, чтобы быть в состоянии прожить» (Родбертус, цит. соч., стр. 156–157) [Русский перевод стр. 337–338].

А. Смит дает двойственную трактовку вопроса. [Первая трактовка: ] Разделение продукта труда, причем этот продукт рассматривается как данный и речь идет по сути дела о доле в потребительной стоимости. Такого же взгляда придерживается и г-н Родбертус. Встречается этот взгляд также у Рикардо, и это тем более надо поставить ему в упрек, что он не ограничивается общей фразой об определении стоимости рабочим временем, а берет это определение всерьез. Указанный взгляд применим более или менее, mutatis mutandis^{35}, ко всем тем способам производства, при которых работники и те, кто владеет объективными условиями труда, составляют различные классы.

Напротив, во второй своей трактовке Смит подмечает то, что характерно для капиталистического способа производства. Поэтому только она и является теоретически плодотворной формулой. А именно, здесь Смит рассматривает прибыль и ренту как проистекающие-из прибавочного труда, присоединяемого рабочим к предмету труда сверх той части труда, которою рабочий лишь воспроизводит свою собственную заработную плату. Там, где производство покоится исключительно на меновой стоимости, эта точка зрения является единственно правильной. В ней заложена основа для понимания процесса развития, тогда как при первой трактовке рабочее время предполагается неизменным.

У Рикардо односторонность проистекает также из следующего: он вообще хочет доказать, что различные экономические категории или отношения не противоречат теории стоимости, вместо того чтобы, наоборот, проследить их развитие, со всеми их кажущимися противоречиями, из этой основы, или раскрыть развитие самой этой основы.

[516] «Как Вам^{36}известно, все экономисты уже со времени А. Смита признают, что стоимость продукта распадается на заработную плату, земельную ренту и прибыль на капитал; следовательно, идея о том, что доходы различных классов и, в особенности, части ренты основаны на разделении продукта, не нова» (что и говорить, не нова!). «Но тотчас же все экономисты сбиваются с правильного пути. Все, — не исключая даже и школы Рикардо, — делают прежде всего ту ошибку, что не рассматривают весь продукт, законченное благо, весь национальный, продукт, как одно целое, в котором имеют свои доли рабочие, землевладельцы и капиталисты: они рассматривают разделение сырого продукта как особое разделение, при котором свои доли получают три участника, а разделение промышленного продукта — опять-таки как особое разделение, при котором свои доли получают только два участника. Таким образом, эти системы рассматривают уже сам по себе сырой продукт и сам по себе промышленный продукт, каждый из них в отдельности — как некое особое благо, составляющее доход» (стр. 162) [Русский перевод, стр. 342].

Прежде всего, А. Смит, действительно, сбил «с правильного пути» всех позднейших экономистов, включая Рикардо, а также и г-на Родбертуса, тем, что он разлагает «всю стоимость продукта на заработную плату, земельную ренту и прибыль на капитал» и таким образом забывает о постоянном капитале, который тоже составляет часть стоимости. Отсутствие этого различения [между совокупным продуктом труда и продуктом вновь присоединенного труда] делало всякую научную трактовку вопроса прямо-таки невозможной, как это доказывается в моем анализе этой проблемы^{37}. Физиократы в этом отношении были ближе к истине. «Авансы первоначальные и ежегодные» выделены ими как та часть стоимости годового продукта или как та часть самого годового продукта, которая ни для нации, ни для отдельного лица не распадается снова на заработную плату, прибыль или ренту. По представлению физиократов, сельские хозяева возмещают бесплодному классу в виде сырья его авансы (превращение этого сырья в машины выпадает на долю самих «бесплодных»), тогда как, с другой стороны, сельские хозяева возмещают сами себе из своего продукта часть своих авансов (семена, племенной и рабочий скот, удобрения и т. д.), другую же часть (машины и т. д.) они возмещают, получая ее от «бесплодных» в обмен на сырье.

Во-вторых, г-н Родбертус ошибается, когда он отождествляет разделение стоимости и разделение продукта. «Благо, составляющее дохода, не имеет никакого прямого отношения к этому разделению стоимости продукта. Экономисты так же хорошо, как и Родбертус, знают, что те части стоимости, которые достаются, например, производителям пряжи и которые выражаются в определенных количествах золота, реализуются и продуктах всякого рода — земледельческих или промышленных.

Это предполагается заранее, ибо производят эти производители товары, а не продукты для своего непосредственного потребления. Так как подвергающаяся разделу стоимость, т. е. та составная часть стоимости, которая вообще сводится к доходу, создается внутри каждой отдельной сферы производства независимо от других сфер, — хотя каждая сфера производства, вследствие разделения труда, и предполагает другие сферы, — то Родбертус делает шаг назад и вносит путаницу, когда он, вместо того чтобы рассматривать это созидание стоимости в чистом виде, с самого начала запутывает дело вопросом: какую долю в имеющемся совокупном продукте нации обеспечивают своим владельцам эти составные части стоимости? У Родбертуса разделение стоимости продукта тотчас же превращается в разделение потребительных стоимостей. Так как он эту путаницу подсовывает другим экономистам, то становится необходимым предлагаемый им корректив, требующий рассмотрения промышленных и сырых продуктов en bloc^{38}, т. е. требующий такого способа рассмотрения, который не имеет отношения к созиданию стоимости и, стало быть, неправилен, если при этом ставится задача объяснить, как стоимость создается.

В стоимости промышленного продукта, поскольку она сводится к доходу и поскольку промышленник не платит земельной ренты — будь то за землю под постройками, будь то за водопады и т. д., — имеют долю только капиталист и наемный рабочий. В стоимости земледельческого продукта имеют долю по большей части трое. Это признаёт и г-н Родбертус. То объяснение, которое он дает этому явлению, ничего не изменяет в самом факте. Но если другие экономисты, в особенности Рикардо, исходят из разделения на две части — между капиталистом и наемным рабочим — и вводят получателя земельной ренты лишь позднее, как особого рода нарост, то это вполне соответствует существу капиталистического производства. Овеществленный труд и живой труд — это те два [517] фактора, на противопоставлении которых покоится капиталистическое производство. Капиталист и наемный рабочий являются единственными носителями функций производства и теми его агентами, взаимоотношение и противоположность между которыми проистекают из сущности капиталистического способа производства.

Обстоятельства, при которых капиталист, в свою очередь, вынужден разделить часть присвоенного им прибавочного труда или прибавочной стоимости с третьими, не работающими лицами, появляются только во второй инстанции. Точно так же фактом производства является то, что — после вычета той части стоимости продукта, которая уплачивается как заработная плата, и той части стоимости, которая равна постоянному капиталу, — вся прибавочная стоимость переходит прямо из рук рабочего в руки капиталиста. По отношению к рабочему капиталист — непосредственный владелец всей прибавочной стоимости, как бы он ни делился затем ею с капиталистом, ссужающим деньги, с земельным собственником и т. д. Производство, как замечает Джемс Милль[56], могло бы поэтому продолжаться бесперебойно, если бы исчез получатель земельной ренты и его место заняло бы государство. Он — частный земельный собственник — отнюдь не является необходимым агентом производства для капиталистического способа производства, хотя для последнего необходимо, чтобы земля составляла чью-либо собственность — но только не рабочего; стало быть, например, собственность государства. Из самой сущности капиталистического способа производства — в отличие от феодального, античного и т. д. — проистекает то, что те классы, которые непосредственно участвуют в производстве, а следовательно являются и непосредственными участниками в дележе произведенной стоимости (стало быть, и продукта, в котором эта стоимость реализуется), — что эти классы сводятся к капиталистам и наемным рабочим и что здесь исключается земельный собственник, появляющийся лишь post festum^{39}, вследствие тех отношений собственности на силы природы, которые не выросли из капиталистического способа производства, а унаследованы им. Это сведение [непосредственных участников производства к двум классам] ни в какой мере не является у Рикардо и др. ошибкой, а наоборот, оно представляет собой адекватное теоретическое выражение капиталистического способа производства, выражает его differentia specifica^{40}. Г-н Родбертус еще слишком «помещик» старопрусского покроя, чтобы понять это. Все это становится попятным и само бросается в глаза только тогда, когда капиталист овладевает земледелием и всюду. как это большей частью имеет место в Англии, превращается в руководителя земледелия — совершенно так же, как и промышленности, — отстранив земельного собственника от всякого непосредственного участия в процессе производства. Таким образом, то, что г-н Родбертус считает здесь «отклонением от правильного пути», есть лишь непонятый им правильный путь; все дело в том, что Родбертус находится еще в плену воззрений, проистекающих из докапиталистического способа производства.

«Он» (Рикардо) «тоже не делит готовый продукт между участниками дележа, а подобно остальным экономистам рассматривает каждый из обоих продуктов — и сельскохозяйственный и промышленный — как некий особый, подлежащий разделению продукт» (цит. соч., стр. 167) [Русский перевод, стр. 346].

Рикардо рассматривает здесь не продукт, г-н Родбертус, а стоимость продукта, и это совершенно правильно. Ваш «готовый» продукт и его разделение не имеют абсолютно ничего общего с этим разделением стоимости.

«Собственность на капитал является для него» (для Рикардо) «чем-то данным, и притом еще раньше, чем земельная собственность… Таким образом, он начинает не с оснований, а с факта разделения продукта, и вся его теория ограничивается рассмотрением тех причин, которые определяют и видоизменяют отношение разделения продукта… Разделение продукта только на заработную плату и прибыль на капитал он рассматривает как первоначальное и как первоначально единственное» (стр. 167) [Русский перевод, стр. 346].

Этого Вы, г-н Родбертус, опять-таки не понимаете. С точки зрения капиталистического производства собственность на капитал действительно фигурирует как «первоначальная», ибо она есть тот род собственности, на котором покоится капиталистическое производство и который в этой системе производства выступает как агент производства и носитель его функций, что не имеет места в отношении земельной собственности. Последняя оказывается здесь чем-то производным, ибо современная земельная собственность, будучи на деле феодальной, была видоизменена тем воздействием, которое оказал на нее капитал; следовательно, в той форме, какая присуща ей как современной земельной собственности, она является производной, представляет собой результат капиталистического способа производства. То обстоятельство, что этот факт, как он есть и как он проявляется в современном обществе, рассматривается у Рикардо также и как нечто исторически первоначальное (между тем как Вы, г-н Родбертус, вместо того чтобы исследовать современную форму, не можете выйти из-под власти помещичьих воспоминаний), составляет одно из проявлений того заблуждения, в которое впадают буржуазные экономисты при рассмотрении всех экономических законов буржуазного общества, представляющихся им как «законы природы», а потому также и как историческое prius^{41}

[518] Но что там, где речь идет не о стоимости продукта, а о самом продукте, Рикардо имеет в виду разделение всего «готового» продукта, — это г-н Родбертус мог бы увидеть уже из первой фразы его предисловия:

«Продукт земли, — все, что получается с ее поверхности путем соединенного приложения труда, машин и капитала, — делится между тремя классами общества, а именно, между собственником земли, владельцем того фонда, или капитала, который необходим для ее обработки, и рабочими, трудом которых она обрабатывается» («Principles of Political Economy», предисловие, 3-е издание, Лондон, 1821) [Русский перевод, том I, стр. 30].

Непосредственно за этим Рикардо продолжает:

«Но на разных стадиях развития общества весьма различны доли всего продукта земли, достающиеся каждому из этих классов под именем ренты, прибыли и заработной платы» (там же).

Здесь речь идет о распределении «всего продукта», а не промышленного продукта или сырого продукта. Но эти доли «всего продукта», если этот последний предполагается данным, определяются исключительно теми долями, которые внутри каждой сферы производства каждый из участников дележа имеет в «стоимости» своего собственного продукта. Эта «стоимость» способна к превращению в определенную, соответственную долю «всего продукта» и может быть выражена в ней. Рикардо ошибается здесь, следуя за А. Смитом, только в том, что забывает, что на ренту, прибыль и заработную плату распадается не «весь продукт», так как часть его «достается» одному или нескольким из этих трех классов в виде капитала.

«Быть может, Вы захотели бы утверждать, что, подобно тому как первоначально закон равенства прибыли на капитал должен был понижать цены сырых продуктов до тех пор, пока земельная рента не исчезла, а затем, вследствие повышения цен, эта земельная рента должна была снова возникнуть из различия в урожайности между более плодородной и менее плодородной почвой, — точно так же и в настоящее время выгоды получения земельной ренты сверх обычной прибыли на капитал должны были бы побуждать капиталистов затрачивать капитал на расчистку под пашню новых земель и на улучшение старых до тех пор, пока вызванное этим переполнение рынка не понизит снова цены в такой степени, что при наименее выгодных вложениях капитала земельная рента исчезнет. Иными словами, это было бы равносильно утверждению, что закон равенства прибылей на капитал упраздняет для сырого продукта другой закон, согласно которому стоимость продуктов определяется затраченным трудом, тогда как именно Рикардо в первой главе своего труда пользуется первым законом в качестве доказательства для второго» (Родбертус, цит. соч., стр. 174) [Русский перевод, стр. 351–352].

Конечно, г-н Родбертус, закон «равенства прибылей на капитала не упраздняет того закона, что «стоимость» продуктов

определяется «затраченным трудом»; но он действительно упраздняет ту предпосылку Рикардо, что средняя цена продуктов равна их «стоимости». Однако дело опять-таки не в том, что стоимость «сырого продукта» понижается до средней цены. Как раз наоборот: «сырой продукт» — вследствие существования собственности на землю — отличается той привилегией, что его стоимость не понижается до средней цены. Если бы его стоимость на самом деле понизилась, — а это было бы возможно несмотря на наличие в ней того, что Вы называете «стоимостью материала», — до одного уровня со средней ценой товаров, то земельная рента исчезла бы. Те сорта почвы, которые теперь, быть может, не дают никакой земельной ренты, оказываются в таком положении потому, что рыночная цена сырых продуктов равна собственной средней цене продуктов этих сортов почвы, так что они — вследствие конкуренции более плодородных сортов почвы — утрачивают привилегию продавать свой продукт по его «стоимости».

«Возможно ли, что еще до того, как люди вообще перешли к земледелию, уже существовали капиталисты, получающие прибыль и вкладывающие свои капиталы в соответствии с законом равенства прибыли?» (Какая глупость!) «… Я допускаю, что если в настоящее время из цивилизованных стран [519] предпринимается экспедиция в новую, девственную страну, причем более богатые участники экспедиции снабжены запасами и орудиями уже старой культуры — капиталом, а более бедные присоединяются к более богатым в надежде получать на службе у них высокую заработную плату, — то в этом случае капиталисты будут рассматривать избыток, остающийся у них после вычета платы рабочим, как свою прибыль, ибо они привезли с собой из метрополии издавна существующие вещи и понятия» (стр. 174–175) [Русский перевод, стр. 352].

Вот именно, г-н Родбертус! Вся концепция Рикардо имеет смысл лишь при предпосылке, что капиталистический способ производства является господствующим. В какой форме выражает Рикардо эту предпосылку, совершает ли он при этом и области истории hysteron proteron^{42} — это для существа дела безразлично. Допустить эту предпосылку — необходимо; стало быть, нельзя, как это делаете Вы, вводить здесь крестьянское хозяйство, которое не знает капиталистической бухгалтерии и потому не причисляет семена и т. д. к авансированному капиталу! В «бессмыслице» повинен не Рикардо, а Родбертус, приписывающий Рикардо тот взгляд, что капиталисты и рабочие существуют «до возделывания почвы» (стр. 176) [Русский перевод, стр. 353].

«Только тогда, когда… в обществе возник капитал, когда стала известна и начала уплачиваться прибыль на капитал, началось, согласно воззрению Рикардо, возделывание почвы» (стр. 178) [Русский перевод, стр. 354].

Какой вздор! Только тогда, когда капиталист в качестве арендатора вклинился между земледельцем и земельным собственником — происходит ли это так, что прежний ленник мошенническим путем превращается в капиталистического арендатора, или же так, что промышленник вкладывает свой капитал не в промышленность, а в земледелие, — только тогда начинается, конечно, не вообще «возделывание почвы», а «капиталистическое» возделывание ее, которое по форме и по содержанию весьма отличается от прежних форм земледелия.

«В каждой стране большая часть земли стала частной собственностью узко задолго до того, как она была возделана, — во всяком случае, задолго до того, как в промышленности сложилась ставка прибыли на капитал» (стр. 179) [Русский перевод, стр. 3551.

Для того чтобы понять в этом вопросе концепцию Рикардо, Родбертусу надо было бы быть англичанином, а не померанским помещиком, и знать историю огораживания общинных земель я пустошей. Г-н Родбертус приводит пример Америки. Государство продает здесь землю

«отдельными участками поселенцам, правда, по незначительной пенс, которая, однако, должна во всяком случае уже представлять земельную ренту» (стр. 179–180) [Русский перевод, стр. 356].

Отнюдь нет. Эта цена так же не образует земельную ренту, как, скажем, всеобщий промысловый налог не мог бы образовать промысловую ренту или вообще какой-либо налог — какую бы то ни было «ренту».

«Приведенная в пункте b причина повышения ренты» {вследствие роста населения, или увеличения применяемого количества труда} «составляет, утверждаю я, преимущество земельной ренты перед прибылью на капитал. Эта причина никогда не может повысить прибыль на капитал. Правда, вследствие увеличения стоимости всего национального продукта при одинаковой производительности, но при возросшей [по численности] производительной силе (при возросшем населении) нация получает больше-прибыли на капитал, но эта увеличившаяся прибыль на капитал всегда приходится на увеличившийся в такой же пропорции капитал; следовательно, ставка прибыли остается на прежнем уровне» (стр. 184–185) [Русский перевод, стр. 359—3601.

Это неверно. Количество неоплаченного, прибавочного труда повышается, если, например, вместо 2 часов, прибавочное рабочее время составляет 3, 4, 5 часов. С увеличением массы этого неоплаченного, прибавочного труда масса авансированного капитала не возрастает [в той же пропорции], во-первых, потому, что этот новый избыток прибавочного труда не оплачивается, т. о. не вызывает никаких затрат капитала; во-вторых, потому, что затраты на основной капитал возрастают не в той пропорции, в какой здесь возрастает его использование. Не увеличивается количество веретен и т. д. Конечно, веретена быстрее изнашиваются, однако не пропорционально тому, как увеличивается их использование. Следовательно, при одинаковой производительности прибыль здесь возрастает, так как возросла не только прибавочная стоимость, но и норма прибавочной стоимости. В земледелии это невозможно из-за природных условий. С другой стороны, производительность быстро изменяется с увеличением вложенного капитала. Хотя затрачиваемый капитал абсолютно и велик, но вследствие экономии в условиях производства он не является относительно столь большим, — не говоря уже о разделении труда и о машинах. Таким образом, норма прибыли могла бы повыситься, даже если бы прибавочная стоимость (не только ее норма) осталась той же.

[520] Совершенно неверным и померански-помещичьим является следующее утверждение Родбертуса:

«Возможно, что в течение этих тридцати лет» (с 1800 до 1830 г.) «благодаря парцеллированию или даже распашке новых земель возникло много новых владений и увеличившаяся земельная рента стала, таким образом делиться между большим, числом владельцев, но в 1830 г. она распределялась не на. большее число моргенов, чем в 1800 г.; эти новые, вновь выделенные или же вновь введенные в обработку земельные участки всей своей площадью входили прежде в ранее существовавшие земельные участки, и, таким образом, меньшая земельная рента 1800 г. так же распределялась между ними и так же оказывала свое влияние на высоту английской земельной ренты вообще, как большая рента — в 1830 году» (стр. 186).

Милейший померанин! Зачем самоуверенно то и дело переносить в Англию Ваши прусские отношения? Англичанин совсем не считает, что если, как это было фактически (это надо проверить), с 1800 по 1830 г. было «огорожено» от 3 до 4 миллионов акров[57], то рента распределялась на эти 4 миллиона акров также и до 1830 г., также и в 1800 году. Эти 4 миллиона акров были, напротив, необработанной или общинной землей, не приносившей никакой ренты и никому не принадлежавшей.

Если Родбертус, как и Кэри (но на другой манер), пытается доказать Рикардо, что «самая плодородная» почва большей частью, по физическим и иным причинам, обрабатывалась но в первую очередь, то это не имеет никакого отношения к Рикардо. «Самая плодородная» почва — это каждый раз почва «наиболее плодородная» при данных условиях производства.

Весьма значительная часть возражений, выдвигаемых Родбертусом против Рикардо, проистекает из того, что Родбертус наивным образом отождествляет «номеранские» и «английские» производственные отношения. Рикардо предполагает капиталистическое производство, при котором — там, где оно существует в развитом виде, как в Англии, — капиталистический арендатор отделяется от земельного собственника. Родбертус же берет такие отношения, которые сами по себе чужды капиталистическому способу производства и для которых этот последний является только надстройкой. Так, например, то, что г-н Родбертус говорит о положении хозяйственных центров в хозяйственных комплексах, вполне подходит для Померании, но не для Англии, где капиталистический способ производства, все больше и больше входивший в силу с последней трети XVI века, ассимилировал себе все имевшиеся условия и в различные периоды снес до основания, одну за другой, созданные историей предпосылки — деревни, постройки и людей, — чтобы обеспечить «наиболее производительное» приложение капитала. Неверно также и то, что Родбертус говорит о «приложении капитала»:

«Рикардо ограничивает земельную ренту той суммой, которая уплачивается землевладельцу за пользование первоначальными, природными и неразрушимыми силами почвы. Тем самым он вычитает из земельной ренты все то, что на введенных уже в обработку земельных участках должно было бы быть отнесено за счет капитала. Однако ясно, что из дохода, получаемого с участка земли, Рикардо не вправе относить на долю капитала больше того, что полностью составляет обычный в стране процент. Ибо в противном случае он должен был бы допустить в экономическом развитии страны две различные ставки прибыли — сельскохозяйственную, которая приносила бы большую прибыль, чем прибыль, господствующая в промышленности, и другую, имеющую место в промышленности, — допущение, которое, однако, опрокинуло бы всю его систему, основанную как раз на равенстве ставки прибыли» (стр. 215–216) [Русский перевод, стр. 371–372].

Это — опять-таки представление померанского помещика, который берет в ссуду капитал, чтобы сделать свою земельную собственность более доходной, а потому хочет, по теоретическим и практическим соображениям, платить заимодавцу лишь «обычный в стране процент». Однако в Англии дело обстоит иначе. Там капитал, идущий на улучшение почвы, затрачивается арендатором, капиталистическим фермером. От этого капитала, совершенно так же как и от капитала, вкладываемого им непосредственно в производство, арендатор требует не обычного в стране процента, а обычной в стране прибыли. Он не ссужает помещику капитал, который тот должен был бы оплачивать «обычным в стране» процентом. Он, может быть, сам берет в ссуду капитал или же применяет свой собственный добавочный капитал с тем, чтобы последний приносил ему по «обычной в стране» норме прибыль, получаемую промышленным капиталистом и превышающую, по меньшей мере вдвое, обычный в стране процент.

К тому же Рикардо знает то, что знал уже Андерсон. Более того: Рикардо определенно заявляет, что [521] созданная таким образом благодаря капиталу производительная сила почвы позднее сливается с ее «природной» производительной силой и поэтому повышает ренту. Родбертус ничего не знает об этом, а потому болтает вздор.

Я уже дал вполне правильное определение современной земельной собственности;

«Рента, в рикардовском смысле, есть земельная собственность в буржуазном состоянии, т. е. феодальная собственность, подчинившаяся условиям буржуазного производства» («Misere de laPhilosophie», Paris, 1847, стр. 156)[58].

Уже там я сделал правильное замечание:

«Предположив буржуазное производство как необходимое условие существования ренты, Рикардо тем не менее применяет свое понятие о ренте к земельной собственности всех времен и народов. Это — общее заблуждение всех экономистов, которые выдают отношения буржуазного производства за вечные категории» (там же, стр. 160)[59].

Я равным образом сделал правильное замечание, что «земли-капиталы» могут увеличиваться, как и все другие капиталы:

«Количество земли-капитала может увеличиваться точно так же, как и количество всех других орудий производства. Мы ничего не прибавляем к ее материи, употребляя выражение г-на Прудона, но увеличиваем количество земель, служащих орудием производства. Одним только новым вложением капиталов в участки земли, уже превращенные в средства производства, люди увеличивают землю-капитал без всякого увеличения земли-материи, т. е. пространства земли» (там же, стр. 165)[60].

Все еще остается правильным то различие между промышленностью и земледелием, которое я тогда подчеркнул:

«Прежде всего, здесь нельзя, как в промышленном производство, увеличивать по желанию количество орудий производства одинаковой степени производительности, т. е. количество земель одинаковой степени плодородия. Затем постепенный рост народонаселения приводит здесь к эксплуатации земель более низкого качества или к новым капиталовложениям в прежние участки, соответственно менее производительным, чем первоначальные капиталовложения» (там же, стр. 157)[61].

Родбертус говорит:

«Но я должен обратить внимание еще на другое обстоятельство, которое, правда, гораздо более постепенно, но зато и гораздо более часто делает из плохих сельскохозяйственных машин лучшие[62]. Это — непрерывное возделывание земельного участка, которое, если только оно ведется по рациональной системе, уже само по себе улучшает землю даже и без малейшего чрезвычайного вложения капитала» (стр. 222) [Русский перевод, стр. 376].

Это говорил уже Андерсон. Возделывание улучшает землю.

[Далее Родбертус говорит:]

«Вы должны были бы доказать, что занятое в земледелии трудящееся население с течением времени возросло в большей пропорции, чем производство предметов питания, или хотя бы чем остальная часть населения страны. Только из этого можно было бы сделать неопровержимый вывод, что с увеличением сельскохозяйственного производства в нем приходилось затрачивать и все больше труда. Но как раз в этом отношении Вам противоречит статистика» (стр. 274) [Русский перевод, стр. 416–417]. «Да, Вы даже можете убедиться в повсеместном господстве того правила, что чем плотнее население страны, тем в меньшей пропорции занимаются люди земледелием… Такое же явление наблюдается при увеличении населения в одной и той же стране; та часть населения, которая не занимается земледелием, почти везде будет увеличиваться в большей пропорции» (стр. 275) [Русский перевод, стр. 417].

Но это происходит отчасти потому, что больше пахотной земли превращается в пастбища для скота, для овец, отчасти потому, что при большем масштабе производства — при крупном земледелии — труд становится более производительным. А также и потому — и этого обстоятельства г-н Родбертус совсем не замечает, — что значительная часть неземледельческого населения выполняет труд по обслуживанию земледелия, доставляя земледелию постоянный капитал (а этот последний возрастает вместе с прогрессом земледельческой культуры) — как, например, минеральные удобрения, заграничные семена, всякого рода машины.

По словам г-на Родбертуса,

«в настоящее время» (в Померании) «сельский хозяин не рассматривает производимый в его собственном хозяйстве корм для рабочего скота как капитал» (стр. 78) [Русский перевод, стр. 282].

[522] «Капитал сам по себе, или в народнохозяйственном смысле, есть продукт, используемый для дальнейшего производства… Но по отношению к той особой «прибыли», которую он должен приносить, — другими словами, в том смысле, в каком понимают капитал нынешние предприниматели, — он, для того чтобы быть капиталом, непременно должен выступать в виде «затраты»» (стр. 77) [Русский перевод, стр. 281].

Однако это понятие «затраты» не требует, как полагает Родбертус, чтобы продукт, в качестве товара, покупался у других. Если та или иная часть продукта, вместо того чтобы быть проданной как товар, снова входит в производство, то входит она в него как товар. Она сперва оценивается как «деньги», и это сознаётся тем отчетливее, что все эти «затраты», в том числе и те, которые имеют место в земледелии, одновременно с тем фигурируют в качестве «товаров» на рынке — скот, корм, удобрения, зерно, идущее на семена, вообще всякого рода семена. Но в «Померании», по-видимому, всего этого не зачисляют в рубрику «затрат».

«Стоимость особых результатов этих различных видов труда» (в промышленности и в производстве сырья) «составляет еще но самый доход, достающийся их владельцу, а только мерило для вычисления этого дохода. Сам этот доход, получаемый теми или иными лицами, есть часть общественного дохода, который создается только лишь совместным трудом — сельскохозяйственным и промышленным — и части которого, следовательно, тоже создаются только этим совместным трудом» (стр. 36) [Русский перевод, стр. 249].

Что мне от этого? Реализация этой стоимости может быть лишь ее реализацией в потребительной стоимости. Но речь идет совсем не об этом. Кроме того, в понятии необходимой заработной платы уже заключено то, сколько стоимости представлено в тех жизненных средствах — в сельскохозяйственных и промышленных продуктах, — которые необходимы для содержания рабочего.

С этим покончено.