Том 26, ч.2

[1) Исторические условия развития теории ренты у Андерсона и Рикардо]

Главное выяснено при рассмотрении теории Родбертуса, Здесь еще только некоторые дополнения.

Сначала отметим историческую обстановку. Рикардо имеет перед собой прежде всего тот период, живым свидетелем которого он до известной степени был сам, период 1770–1815 годов, когда цены на пшеницу непрерывно повышались; у Андерсона же перед глазами — XVIII столетие, в конце которого он писал. С начала этого столетия до середины его происходило падение цен на пшеницу, а с середины до конца — их повышение. Поэтому Андерсон нигде не связывает открытый им закон с уменьшающейся производительностью земледелия, или с нормальным вздорожанием продукта {по Андерсону, это вздорожание является чем-то неестественным}. Рикардо же определенно связывает их между собой. Андерсон полагал, что отмена хлебных законов (в то время это были экспортные премии) послужила причиной повышения цен во второй половине XVIII столетия. Рикардо знал, что введение хлебных законов (в 1815 году) имело своей целью помешать падению цен и, до известной степени, неизбежно должно было помешать этому падению. В связи с этим Рикардо и подчеркивал, что предоставленный самому себе закон земельной ренты неизбежно должен — в пределах определенной территории — вести к возделыванию менее плодородной земли, стало быть к вздорожанию земледельческих продуктов, к росту ренты за счет промышленности и массы населения. И Рикардо был здесь прав в Практическом и историческом отношениях. Андерсон, напротив, считал, что хлебные законы — он высказывается также и за ввозные пошлины — с необходимостью должны содействовать равномерному развитию земледелия в пределах определенной территории, что земледелие для своего равномерного развития нуждается в гарантиях и что, следовательно, этот поступательный ход развития сам по себе, в силу открытого Андерсоном закона земельной ренты, с необходимостью должен вести к увеличению производительности земледелия, а в результате этого и к падению средних цен земледельческих продуктов.

Но оба исходят из воззрения, кажущегося очень странным на континенте, а именно, что: 1) не существует вовсе земельной собственности как помехи любому применению капитала к земле; 2) что земледельцы переходят от лучших земель к худшим (у Рикардо эта предпосылка имеет абсолютное значение, если не считать тех перерывов в этом ходе развития, которые проистекают от вмешательства науки и промышленности; у Андерсона эта предпосылка — относительна, ибо худшая почва снова превращается в лучшую); 3) что всегда есть в наличности капитал, есть достаточная масса капитала, чтобы быть примененной к земледелию.

Что касается 1 и 2-го пунктов, то жителям континента неизбежно должно казаться крайне странным, что в такой стране, в которой, по их представлению, феодальная земельная собственность сохранилась в наиболее косном виде, экономисты — и Андерсон и Рикардо — исходят из предположения о несуществовании собственности на землю. Это обстоятельство объясняется:

во-первых, из особенности английского «law of enclosures»^{64}, не имеющего решительно ничего общего с континентальным разделом общих земель;

во-вторых, нигде на свете капиталистическое производство, начиная с эпохи Генриха VII, не расправлялось так беспощадно с традиционными земледельческими порядками, нигде оно не создавало для себя таких адекватных условий, нигде не подчиняло себе эти условия до такой степени. Англия в этом отношении — самая революционная страна в мире. Все исторически унаследованные распорядки, там, где они противоречили условиям капиталистического производства в земледелии или не соответствовали этим условиям, были беспощадно сметены: не только изменено расположение сельских поселений, но сметены сами эти поселения; не только сметены жилища и места поселения сельскохозяйственного населения, но и само это население; не только сметены исконные центры хозяйства, но и само это хозяйство. У немцев, например, экономические распорядки определяются традиционными отношениями различных земельных владений, расположением хозяйственных центров, известными местами скопления населения. У англичан исторические распорядки земледелия были постепенно созданы капиталом, начиная с конца XV века. Обычное в Соединенном Королевстве техническое выражение «Clearing of estates»^{65} не встречается ни в одной континентальной стране. А что означает это «clearing ofestates»? Оно означает, что не считались совершенно ни с оседлым населением — его выгоняли, — ни с существующими деревнями — их сравнивали с землей, — ни с хозяйственными постройками — их отдавали на слом, — ни с данными видами сельского хозяйства — их меняли одним ударом, превращая, например, пахотные поля в выгон для скота; — одним словом, не принимали всех условий производства в том виде, как они существовали по традиции, а исторически создавали эти условия в такой форме, чтобы они отвечали в каждом данном случае требованиям самого выгодного применения капитала. Постольку, следовательно, действительно не существует собственности на землю; эта собственность предоставляет капиталу — фермеру — свободу хозяйничанья, так как ее интересует исключительно получение денежного дохода. Какой-нибудь померанский помещик^{66}, у которого в голове только и есть, что стародедовские [angestammte] земельные владения, центры хозяйства, сельскохозяйственная коллегия и т. п., может поэтому в ужасе всплескивать руками по поводу «неисторического» воззрения Рикардо на [561] развитие земледельческих распорядков. Но этим он показывает только, что он наивно смешивает померанские и английские условия. С другой стороны, отнюдь нельзя сказать, что Рикардо, исходящий в данном случае из английских условий, столь же ограничен, как и померанский помещик, мыслящий в пределах померанских отношений. Ибо английские условия — единственные условия, в которых адекватно развилась современная собственность на землю, т. е. собственность на землю, видоизмененная капиталистическим производством. Английская теория является в этом пункте классической для современного, т. е. капиталистического, способа производства. Померанская же теория, наоборот, обсуждает развитые условия с точки зрения исторически более низкой, еще не адекватной формы отношений.

Более того, большая часть континентальных критиков Рикардо исходит даже из таких отношений, при которых вообще капиталистический способ производства совсем еще не существует, ни в адекватной, ни в неадекватной форме. Это то же самое, как если бы какой-нибудь цеховой мастер захотел выдвинутые А. Смитом законы, предполагающие свободную конкуренцию, целиком и полностью применить к своему цеховому хозяйству.

Предпосылка перехода от лучшей земли к худшей — относительно, для каждой данной ступени развития производительной силы труда, как это мы находим у Андерсона, а не абсолютно, как у Рикардо, — могла возникнуть только в такой стране, как Англия, где в пределах сравнительно очень небольшой территории капитал так беспощадно хозяйничал и распоряжался, безжалостно стараясь на протяжении столетий полностью приспособить к себе все традиционные условия земледелия. Стало быть, предпосылка эта могла возникнуть лишь там, где капиталистическое производство в земледелии существует не со вчерашнего дня, как на континенте, и где оно уже не борется со старой традицией.

Вторым обстоятельством было у англичан воззрение, почерпнутое из их колоний. Мы видели^{67}, что уже у Смита имеется налицо — с прямой ссылкой на колонии — основа всего воззрения Рикардо. В этих колониях — и в особенности в тех из них, где производились только продукты для торговли, как, например, табак, хлопок, сахар и т. п., а не обычные предметы питания, где колонисты с самого начала не пропитания искали, а основывали коммерческие предприятия, — решающее значение имело, естественно, при данном местоположении — плодородие, а при данном плодородии — местоположение земли. Колонисты поступали здесь не как германцы, которые осели в Германии для того, чтобы устроить там свое местожительство, а как люди, которые руководствовались мотивами буржуазного производства и хотели производить товары, исходя из точек зрения, с самого начала определявшихся не продуктом, а продажей продукта. То обстоятельство, что Рикардо и другие английские писатели перенесли из колоний этот взгляд, исходивший от людей, которые сами были уже продуктом капиталистического способа производства, на весь ход мировой истории, что они вообще рассматривали капиталистический способ производства как нечто предшествующее по отношению к земледелию, каковым он и был для этих колонистов, — это объясняется тем, что в указанных колониях они вообще нашли, лишь в более наглядном виде, без борьбы с традиционными отношениями, стало быть в незатемненной форме, то же самое господство капиталистического производства в земледелии, которое в их собственной стране бросается в глаза на каждом шагу. Поэтому, если немецкий профессор или немецкий помещик, выросший в стране, отличающейся от всех других народов абсолютным отсутствием у нее колоний, находит такой взгляд «ошибочным», то это вполне понятно.

Наконец, предпосылка постоянного перелива капитала из одной отрасли производства в другую, эта основная предпосылка Рикардо, означает не что иное, как предпосылку господства развитого капиталистического производства. Там, где последнее еще не утвердилось, не существует и этой предпосылки. Померанскому помещику покажется, например, странным, что Рикардо и другие английские писатели не допускают даже мысли о том, что земледелие может испытывать недостаток в капитале. Англичанин может, конечно, жаловаться на недостаток земли по сравнению с капиталом, но он никогда но жалуется на недостаток капитала по сравнению с землей. Первым из этих обстоятельств Уэйкфилд, Чалмерс и другие пытаются объяснить падение нормы прибыли. Второе из указанных обстоятельств не упоминается ни у одного из писателей Англии, где (что Корбет отмечает как само собой разумеющийся факт) капитал всегда имеется в избытке во всех отраслях. Если же представить себе немецкие условия, те затруднения, которые испытывает здесь земельный собственник при займе денег — потому что земледелием занимается большей частью он сам, а не совершенно независимый от него класс капиталистов, — то становится понятным, почему, например, г-н Родбертус выражает удивление по поводу «рикардовской фикции, будто запас капитала сообразуется с желанием прилагать его» (цит. соч., стр. 211). Если англичанину чего и недостает, так это именно «поля деятельности», места для приложения наличного запаса капитала. Но «тоски по капиталу», который желательно было бы «приложить», в Англии не существует для того единственного класса, который должен прилагать капитал, — для класса капиталистов.

[562] Эта «тоска по капиталу» отдает Померанией.

Английские писатели выдвигали против Рикардо не то возражение, что капитал имеется не в любом количестве, необходимом для приложения в каждом особом случае, а то, что отлив капитала из земледелия наталкивается на специфические технические и тому подобные затруднения.

Указанный способ критически-континентального охаиванья Рикардо свидетельствует, следовательно, лишь о более низкой ступени развития условий производства, из которой исходят эти «мудрецы».

[2) Связь теории ренты Рикардо с его трактовкой цены издержек]

Теперь — к существу вопроса.

Прежде всего, чтобы представить проблему в чистом виде, мы должны дифференциальную ренту, которая одна только и существует у Рикардо, совершенно оставить в стороне. Под дифференциальной рентой я понимаю разницу в размерах ренты — большую или меньшую ренту, возникающую из-за различия в плодородии различных разрядов почвы. (Если налицо одинаковое плодородие, то дифференциальная рента может возникнуть из различной величины вложенного капитала. Этот случай не существует для нашей проблемы, не затрагивает ее.) Эта дифференциальная рента соответствует просто тем сверхприбылям, которые извлекает при данной рыночной цене, или, правильнее, рыночной стоимости, в каждой отрасли промышленности — например, в хлопкопрядильной — тот капиталист, у которого условия производства лучше, чем средние условия производства этой определенной отрасли. Ибо стоимость товара определенной сферы производства определяется не тем количеством труда, которого стоит тот или иной единичный товар, а количеством труда, затраченным на тот товар, который производится при средних условиях данной сферы. Здесь различие между промышленностью и земледелием состоит лишь в том, что в промышленности сверхприбыли попадают в карман самого капиталиста, тогда как в земледелии они попадают в карман земельного собственника; далее, в том, что в промышленности они отличаются текучестью, не приобретают устойчивости, загребаются то одним, то другим капиталистом и постоянно вновь исчезают, тогда как в земледелии они фиксируются благодаря своей устойчивой (по крайней мере на более или менее продолжительное время) природной основе, заключающейся в различиях почвы.

Итак, мы должны отвлечься от этой дифференциальной ренты, но при этом мы должны отметить, что она одинаково возможна как при переходе от лучшей почвы к худшей, так и при переходе от худшей почвы к лучшей. В обоих случаях предполагается только, что вновь обрабатываемая земля необходима для удовлетворения добавочного спроса, но что ее хватает лишь на то, чтобы удовлетворить этот добавочный спрос. Если бы вновь обрабатываемая лучшая земля давала больше, чем необходимо для удовлетворения этого добавочного спроса, то часть плохой земли или, в зависимости от размеров добавочного спроса, вся плохая земля была бы изъята из обработки, на этой земле прекратилось бы, по крайней мере, возделывание того продукта, который составляет базис земледельческой ренты, т. е. возделывание пшеницы в Англии, риса — в Индии. Таким образом, дифференциальная рента не предполагает прогрессирующего ухудшения земледелия, она может проистекать также и из прогрессирующего улучшения его. Даже там, где она предполагает переход к худшим разрядам почвы, такой переход по нисходящей линии может, во-первых, быть обусловлен улучшением производительных сил земледелия, потому что только более высокая производительная сила делает возможной обработку худшей почвы при цене, допускаемой спросом. Во-вторых, худшая почва может быть улучшена, и всё же различия при этом остаются, хотя они и сглаживаются в более значительной степени, так что в результате имеет место лишь относительное, сравнительное уменьшение производительности, тогда как абсолютная производительность увеличивается. У Андерсона, первого автора рикардовского закона, это составляет даже предпосылку.

Далее, здесь следует иметь в виду лишь собственно земледельческую ренту, т. е. ренту с той земли, которая доставляет главный растительный предмет питания. Уже Смит выяснил, что ренты с земли, доставляющей другие продукты (продукты скотоводства и т. п.), определяются вышеуказанной рентой и, стало быть, являются уже рентами производными, такими, которые определяются законом ренты, а не определяют его; следовательно, если они рассматриваются сами по себе, то они не дают материала для понимания закона ренты в его первоначальных чистых условиях. В них нет ничего первичного.

После всего сказанного вопрос сводится к следующему: существует ли абсолютная рента, т. е. такая рента, которая проистекает из того, что капитал вложен в земледелие, а не в промышленность, и которая совершенно не зависит от дифференциальной ренты, или добавочных прибылей, доставляемых капиталом, вложенным в лучшую землю?

Ясно, что Рикардо совершенно последовательно дает отрицательный ответ на этот вопрос, после того как он уже взял за исходный пункт ошибочную предпосылку, будто стоимости и средние цены товаров тождественны. Примем на минуту эту предпосылку. Тавтологией является утверждение, что если [563] постоянная цена земледельческих продуктов дает сверх средней прибыли еще и ренту, даст постоянный избыток над этой средней прибылью, то цена земледельческих продуктов превышает их цену издержек, ибо эта цена издержек равна затратам капитала плюс средняя прибыль, и ничему больше.

Если бы цены земледельческих продуктов превышали их цены издержек, если бы они с необходимостью давали добавочную прибыль, то они — при допущении вышеуказанной предпосылки — превышали бы их стоимость. Не оставалось бы ничего другого, как предположить, что земледельческие продукты постоянно продаются выше своей стоимости, а это, в свою очередь, предполагает, что все другие продукты продаются ниже своей стоимости, или что стоимость вообще есть нечто совершенно отличное от того, что мы с необходимостью понимаем под ней в теории. Одно и то же количество труда (непосредственного и накопленного) — с учетом всех выравниваний, которые имеют место между различными капиталами вследствие их различий, вытекающих из процесса обращения, — создавало бы в земледелии более высокую стоимость, чем в промышленности. Стоимость товара, стало быть, не определялась бы содержащимся в нем количеством труда. Этим была бы разрушена вся основа политической экономии. Следовательно, правильно заключает Рикардо, нет никаких абсолютных рент. Возможна только дифференциальная рента; другими словами, стоимость произведенного на самой худшей почве земледельческого продукта, как и стоимость всякого другого товара, равна цене издержек продукта. Капитал, вложенный в самую худшую почву, это — такой капитал, который отличается от вложенного в промышленность лишь способом приложения, отличается лишь как особый вид приложения капитала. Здесь, следовательно, проявляется общезначимость закона стоимости. Дифференциальная рента (а это, согласно Рикардо, единственная рента) — на лучшей земле — есть не что иное, как добавочная прибыль, приносимая, вследствие существования в каждой сфере производства единой тождественной рыночной стоимости, теми капиталами, которые работают при условиях лучших, чем средние. Эта добавочная прибыль фиксируется только в земледелии — благодаря природной основе последнего; кроме того, так как представителем этой природной основы является земельный собственник, указанная добавочная прибыль попадает в карман не капиталиста, а земельного собственника.

Все это рассуждение Рикардо падает вместе с его предпосылкой о том, что цена издержек равна стоимости. Отпадает тот теоретический интерес, который заставляет Рикардо отрицать существование абсолютной земельной ренты. Если стоимость товара отличается от его цены издержек, если все товары необходимым образом распадаются на три категории, так что цена издержек одних товаров равна их стоимости, стоимость других товаров стоит ниже их цены издержек, а стоимость третьей группы товаров стоит выше их цены издержек, — тогда то обстоятельство, что цена земледельческих продуктов дает земельную ренту, доказывало бы лишь то, что земледельческий продукт принадлежит к тем товарам, стоимость которых превышает их цену издержек. Единственная проблема, которую оставалось бы еще разрешить, была бы следующая: почему, в отличие от других товаров, стоимость которых также превышает их цену издержек, стоимость земледельческих продуктов не сводится конкуренцией капиталов к цене издержек, стоящей ниже их стоимости? Ответ заключается уже в самом вопросе. Потому, что, согласно предположению, это имеет место лишь постольку, поскольку конкуренция капиталов может осуществить это выравнивание, а это, в свою очередь, может иметь место лишь постольку, поскольку все условия производства либо создаются самим капиталом, либо в одинаковой мере находятся в его распоряжении как элементарные силы природы. В отношении земли это не имеет места, так как существует земельная собственность, и капиталистическое производство начинает свое движение при предпосылке наличия земельной собственности, которая не возникла из капиталистического производства, а существовала уже до него. Таким образом, ответ на вопрос дается самим фактом существования земельной собственности. Все, что может сделать капитал, это подчинить земледелие условиям капиталистического производства. Но он не в состоянии отнять у земельной собственности возможность захватывать ту часть земледельческого продукта, которую капитал мог бы присваивать себе лишь при условии отсутствия земельной собственности, а не в силу своей собственной деятельности. При условии же существования земельной собственности капитал вынужден оставлять земельному собственнику избыток стоимости над ценой издержек. Но сама эта разница между стоимостью и ценой издержек проистекает лишь из различия в соотношении между органическими составными частями капитала. Все те товары, стоимость которых, соответственно этому органическому строению, превышает цену издержек, этим самым показывают, что они созданы относительно менее производительным трудом, чем те, стоимость которых равна цене издержек, и еще менее производительным, чем те, стоимость которых ниже цены издержек; ибо они требуют большего количества непосредственного труда в сравнении с содержащимся в постоянном капитале прошлым трудом, требуют большего количества труда, чтобы привести в движение определенный капитал. Это различие — историческое; оно, стало быть, может исчезнуть. Та самая аргументация, которая показывает, что существование абсолютной земельной ренты возможно, показывает также, что ее действительность, ее существование есть всего лишь исторический факт, который свойствен известной ступени развития земледелия, а на более высокой ступени может исчезнуть.

Рикардо объясняет дифференциальную ренту абсолютным уменьшением производительности земледелия, что вовсе не является предпосылкой дифференциальной ренты и не выдвигалось в качестве такой предпосылки Андерсоном. Абсолютную же земельную ренту Рикардо отрицает потому, что он [564] предполагает одинаковым органическое строение капитала в промышленности и земледелии; тем самым он отрицает существующее только как исторический факт более низкое развитие производительной силы труда в земледелии сравнительно с промышленностью. Поэтому Рикардо впадает в двойную историческую ошибку. С одной стороны, он признаёт абсолютно одинаковой производительность труда в земледелии и в промышленности, стало быть отрицает имеющее лишь исторический характер различие между данными ступенями их развития, а с другой стороны — предполагает абсолютное уменьшение производительности земледелия и объявляет это законом его развития. Первое он делает для того, чтобы приравнять цену издержек на худшей земле к стоимости; второе — для того, чтобы объяснить существующие различия между ценами, по которым продаются продукты лучших земель, и стоимостью этих продуктов. Вся ошибка в целом проистекает из смешения цены издержек и стоимости.

Тем самым, стало быть, теория Рикардо устраняется. Об остальном сказано выше при рассмотрении теории Родбертуса.

[3) Неудовлетворительность рикардовского определения ренты]

Как я уже отметил^{68}, Рикардо начинает главу о земельной ренте указанием, что надлежит исследовать, согласуются ли «обращение земли в собственность и возникновение вследствие этого ренты» (стр. 53) [Русский перевод, том I, стр. 65] с определением стоимости рабочим временем. И далее:

«Адам Смит… не может быть прав, предполагая, что первоначальное правило, регулирующее меновую стоимость товаров, — а именно, сравнительное количество труда, которым они произведены, — может вообще измениться вследствие обращения земли в собственность и уплаты ренты» (стр. 67) [Русский перевод, том I, стр. 73].

Эта прямая и осознанная связь, в которой у Рикардо теория ренты находится с определением стоимости, составляет теоретическую заслугу Рикардо. В остальном эта глава 2-я («О ренте»), пожалуй, хуже изложения Уэста. В ней много сомнительного, имеет место petitioprincipii^{69} и пристрастный подход к проблеме.

В случае собственно земледельческой ренты, которую Рикардо справедливо рассматривает здесь как ренту χατ'εξοχην^{70}, рента есть то, что уплачивается за разрешение вложить капитал в тот элемент производства, которым является земля, капиталистически производить в нем. Земля здесь — элемент производства. Иначе обстоит дело, например, в случае ренты за строения, водопады и т. п. Те силы природы, за пользование которыми здесь уплачивается рента, входят в производство как его условие, будь то в виде производительной силы или же в виде conditio sine qua non^{71}, но они не являются элементом самой этой определенной сферы производства. Далее, в случае ренты за рудники, каменноугольные копи и т. д. земля фигурирует как резервуар потребительных стоимостей, которые должны быть извлечены из ее недр. Здесь платят за землю не потому, что она является, как это имеет место в земледелии, тем элементом, в котором должно осуществляться производство, и не потому, что она входит в процесс производства в качестве одного из условий производства, как в случае с водопадом или со строительным участком, а потому, что она, как резервуар, содержит в себе те потребительные стоимости, которыми надлежит овладеть посредством производственной деятельности. Рикардовское определение:

«Рента — это та доля продукта земли, которая уплачивается земельному собственнику за пользование первоначальными и неразрушимыми силами почвы» (стр. 53) [Русский перевод, том I, стр. 65],

— неудовлетворительно. Во-первых, почва не обладает «неразрушимыми силами». (Об этом сделать примечание в конце данного раздела.) Во-вторых, она не обладает также и «первоначальными» силами, поскольку почва не представляет собой вообще ничего «первоначального», а является продуктом естественноисторического процесса. Но оставим это. Под «первоначальными» силами почвы здесь следует понимать такие силы,

какими она обладает независимо от воздействия человеческой производственной деятельности, хотя, с другой стороны, придаваемые ей человеческой производственной деятельностью силы совершенно так же становятся первоначальными силами почвы, как и те, какие ей придали происходящие в природе процессы. В остальном остается верным то, что рента уплачивается за «пользование» предметами природы — совершенно независимо от того, идет ли речь о пользовании «первоначальными силами» почвы, или силой падения водопада, или строительным участком, или же подлежащими извлечению сокровищами, содержащимися в воде или в недрах земли.

В отличие от собственно земледельческой ренты А. Смит (указывает Рикардо) говорит о ренте, уплачиваемой за древесину из девственных лесов, о ренте с каменноугольных копей и с каменоломен. Способ, каким Рикардо это отбрасывает, несколько странен.

Рикардо начинает с того, что с земельной рентой не следует смешивать процент и прибыль на капитал (стр. 53), а именно на тот капитал,

«который был употреблен на улучшение качества почвы и на сооружение построек, необходимых для хранения продукта и предохранения его от порчи» (стр. 54) [Русский перевод, том I, стр. 65].

Отсюда Рикардо тотчас же переходит к приведенным выше случаям ренты, на которые указывает А. Смит. Относительно девственных лесов Рикардо говорит:

«Разве, однако, не ясно, что лицо, уплатившее то, что он» (Смит) «называет рентой, уплатило ее, имея в виду тот ценный товар на корню, который тогда находился на данном участке, и что это лицо, действительно, возместило себе с прибылью свои деньги путем продажи древесины?» (стр. 54) [Русский перевод, том I, стр. 66].

Точно так же обстоит дело с каменоломнями и каменноугольными копями:

«Вознаграждение, даваемое за [565] копи или каменоломни, уплачивается за стоимость угля или камня, которые могут быть извлечены из них, и не находится ни в какой связи с первоначальными и неразрушимыми силами почвы. Это различие имеет большое значение при исследовании ренты и прибыли. Ибо оказывается, что законы, регулирующие движение ренты, сильно отличаются от законов, регулирующих движение прибыли, и что эти законы редко действуют в одном и том же направлении» (стр. 54–55) [Русский перевод, том I, стр. 66].

Это весьма странная логика. Различие, говорит Рикардо, надо делать между рентой, уплачиваемой собственнику земли за пользование «первоначальными и неразрушимыми силами почвы», и процентом и прибылью, уплачиваемыми ему за тот капитал, который он затратил на улучшение почвы и т. д. «Вознаграждение», уплачиваемое собственнику естественно растущих лесов за право «извлекать» из них древесину или владельцу каменоломен и каменноугольных копей за право «извлекать» из них камни и уголь, не является рентой, так как оно уплачивается не за «пользование первоначальными и неразрушимыми силами почвы». Прекрасно! Однако Рикардо ведет свое рассуждение так, как будто это «вознаграждение» тождественно с прибылью и процентом, уплачиваемыми за капитал, вложенный в улучшение земли! Но это совершенно неверно! Разве владелец «девственного леса» вложил в него «капитал», чтобы этот девственный лес давал древесину? Или разве владелец каменоломен и каменноугольных копей вложил в них «капитал», чтобы они могли содержать в себе «камни» и «уголь»? Так откуда же проистекает получаемое им «вознаграждение»? Оно ни в коем случае не является прибылью или процентом на капитал, как это хочет протащить Рикардо. Значит, это — «рента», а не что-нибудь иное, хотя и не рента в том смысле, в каком Рикардо определил ренту. Но это только показывает, что его определение ренты исключает те формы, где «вознаграждение» уплачивается исключительно за предметы природы, в которых не воплощен никакой человеческий труд, и притом уплачивается собственнику этих предметов природы и только потому, что он — «собственник», земельный собственник, безразлично, представляет ли собой эта земля пашню, лес, пруд для рыбы, водопад, строительный участок и т. п. Но, говорит Рикардо, человек, уплачивающий деньги за право рубить деревья в девственном лесу, платит, «имея в виду тот ценный товар на корню, который тогда находился на данном участке, и этот человек, действительно, возмещает себе с прибылью свои деньги путем продажи древесины». Стой! Если Рикардо называет здесь «ценным товаром на корню» деревья, растущие в девственном лесу, то это означает всего лишь то, что они δυναµει ^{72} являются потребительной стоимостью. И эта потребительная стоимость выражена здесь в слове «ценный». Но это вовсе не «товар». Ибо для этого указанные деревья должны были бы вместе с тем быть и меновой стоимостью, т. е. овеществлением определенного количества затраченного на них труда. Товаром они становятся только благодаря тому, что их отделяют от девственного леса, рубят, выволакивают, перевозят, из стволов превращают в лесоматериалы. Или, быть может, они становятся товаром только благодаря тому, что их продают?

Тогда и пахотная земля тоже становится товаром в силу одного только акта продажи!

Мы должны были бы, следовательно, сказать так: рента это — цена, уплачиваемая собственнику сил природы или просто продуктов природы за право пользования этими силами или за право присвоения (путем приложения труда) этих продуктов. Такова и в самом деле та форма, в которой первоначально выступает всякая рента. Но тогда как раз остается разрешить вопрос о том, как это возможно, что цену имеют вещи, не имеющие стоимости, и как это согласуется с общей теорией стоимости. Вопрос, с какой целью уплачивает человек «вознаграждение» за право вырубать лес с земли, на которой этот лес растет, не имеет никакого отношения к действительному вопросу. Вопрос стоит так: из какого фонда этот человек платит? Рикардо говорит: «из выручки от продажи древесины». Следовательно, из цены древесины. И притом цена ее была такова, что человек этот, как говорит Рикардо, «действительно, возместил себе с прибылью свои деньги». Итак, теперь мы знаем, в чем дело. Цена древесины должна по меньшей мере равняться сумме денег, представляющей количество труда, необходимое для того, чтобы срубить деревья, выволочь, перевезти их, доставить на рынок. Так вот, представляет ли собой прибыль, с которой человек «возмещает себе свои деньги», надбавку к этой стоимости, к меновой стоимости, только теперь приданной вырубленному лесу затраченным на него трудом? Если бы Рикардо сказал это, то он тем самым скатился бы к самому грубому представлению, стоящему ниже уровня его собственной теории. Нет. Прибыль, если предположить, что человек этот был капиталистом, представляет собой ту часть примененного им в производстве «древесины» труда, которую он не оплатил, и он, могли бы мы сказать, получил бы такую же прибыль, если бы привел в движение то же самое количество труда на хлопкопрядильной фабрике. (Если человек этот не капиталист, то прибыль равна тому количеству его труда, которое образует избыток над возмещением его заработной платы и которое составило бы прибыль капиталиста в том случае, если бы капиталист нанял этого человека, но которое теперь составляет собственную прибыль последнего, потому что он является своим собственным наемным рабочим и своим собственным капиталистом в одном и том же лице.) Но здесь употреблено несуразное выражение, что этот лесопромышленник, «действительно, возмещает себе с прибылью свои деньги». Это придает всему делу очень плоский характер и соответствует тому грубому представлению, которое может иметь об источнике своей прибыли сам капиталист, сводящий лес. Сперва он платит владельцу девственного леса за потребительную стоимость деревьев, которые, однако, не обладают никакой «стоимостью» (меновой стоимостью) и, пока они «еще на корню», не имеют даже и потребительной стоимости. Он уплачивает лесовладельцу, положим, 5 ф. ст. за тонну. А затем он продает публике ту же древесину (не считая других его издержек) за 6 ф. ст. и таким образом, действительно, возмещает себе 5 ф. ст. с прибылью в 20 %. «Он, действительно, возместил себе с прибылью свои деньги». Если бы владелец леса потребовал «вознаграждения» всего лишь в 2 ф. ст. (40 шилл.), то лесопромышленник продавал бы тонну древесины за 2 ф. ст. 8 шилл. вместо 6 ф. ст. [566] Так как лесопромышленник всегда набавляет один и тот же процент прибыли, то здесь, следовательно, цена древесины была бы выше или ниже в зависимости от того, высока или низка рента. Последняя входила бы в цену как конституирующий ее элемент и отнюдь не была бы результатом цены. Уплачивается ли «рента» («вознаграждение») владельцу земли за пользование «силами» земли или же за «пользование» «естественными продуктами» земли, это не вносит абсолютно никакого изменения в экономическое отношение, ничего не меняет в том, что производится уплата за «нечто, данное природой», за силы или продукты земли, на которые до этого не было затрачено никакого человеческого труда. И таким образом Рикардо на второй странице своей главы «О ренте» — с целью обойти возникшую трудность — опрокидывает всю свою теорию. А. Смит, по-видимому, был здесь гораздо проницательнее.

Точно так же обстоит дело с каменоломнями и каменноугольными копями.

«Вознаграждение, даваемое за копи или каменоломни, уплачивается за стоимость угля или камня, которые могут быть извлечены из них, и не находится ни в какой связи с первоначальными и неразрушимыми силами почвы» (стр. 54–55) [Русский перевод, том I. стр. 66].

Ни в какой! Но это вознаграждение находится в очень существенной связи с «первоначальными и поддающимися разрушению продуктами земли». Слово «стоимость» здесь так же несуразно, как выше слова «возмещает с прибылью».

Рикардо никогда не употребляет слово стоимость для обозначения полезности, или пригодности, или «потребительной стоимости». Не хочет ли он, следовательно, сказать, что «вознаграждение» уплачивается собственнику каменоломен и каменноугольных копей за «стоимость», которой уголь и камень обладают до того, как они извлечены из каменоломен и копей, т. е. в своем первоначальном состоянии? В таком случае он ниспровергает все свое учение о стоимости. Или же стоимость, как и следовало бы сказать, означает здесь возможную потребительную стоимость, а потому также и ожидаемую меновую стоимость угля и камня? Тогда это означает только то, что их собственнику рента уплачивается за разрешение использовать «первоначальные компоненты земли» для добычи угля и камней. И абсолютно нельзя понять, почему это не следует так же называть «рентой», как и в том случае, когда дается разрешение использовать «силы» земли для производства пшеницы. Ведь иначе мы снова придем к ниспровержению всей теории ренты, как это выяснено на примере с лесом. При правильной теории вопрос не представляет решительно никаких трудностей. Затраченные на «производство» {не на воспроизводство} леса, угля, камня труд (который, правда, не создает этих продуктов природы, но разрывает их первоначальную связь с землей и таким образом «производит» их как годные к употреблению лес, уголь, камень) и капитал принадлежат, очевидно, к тем сферам производства, где затрачиваемая на заработную плату часть капитала больше, чем затрачиваемая на постоянный капитал; непосредственный труд здесь больше, чем тот «прошлый» труд, результат которого служит средством производства. Следовательно, если товар продается здесь по своей стоимости, то эта стоимость превышает его цену издержек, т. е. износ орудий, заработную плату и среднюю прибыль. Избыток может, следовательно, быть уплачен в виде ренты собственнику леса, каменоломни или каменноугольной копи.

Но чем объясняются эти неуклюжие маневры Рикардо, неправильное употребление слова «стоимость» и т. д.? Почему он так цепляется за определение ренты как платы за пользование «первоначальными и неразрушимыми силами почвы»? Ответ, быть может, мы получим в дальнейшем. Во всяком случае, Рикардо хочет выделить собственно земледельческую ренту, подчеркнуть ее специфические черты и вместе с тем уже заложить основу для теории дифференциальной ренты посредством указания на то, что эти первоначальные силы могут оплачиваться лишь постольку, поскольку они достигают различных ступеней развития.