Том 9

XXIV. Избиение буров

Утром я отвел в сторону Умслопогаса и сказал ему:

— Сын мой, вчера, когда ты еще не узнавал меня, ты дал мне поручение к королю Дингаану. Если бы оно дошло до ушей короля, то навлекло бы смерть на тебя и весь твой народ. Дерево, стоящее одиноко в поле, думает, что величина его огромна и что нет тени, равной той, которую оно дает. Но на свете есть другие большие деревья. Ты подобен этому одинокому дереву, Умслопогас, но верхние ветки того, кому я служу, толще твоего ствола, и под его тенью живут дровосеки, которые рубят слишком высоко выросшие деревья. Ты не можешь драться с Дингааном, хотя, живя здесь одиноко в пустынной стране, и кажешься огромным в своих собственных глазах и в глазах твоих приближенных. Умслопогас, помни одно: Дингаан ненавидит тебя за те слова, которые ты велел дураку Мезило передать умершему Черному, он слыхал твой вызов и теперь мечтает погубить тебя. Меня он прислал сюда только для того, чтобы избавиться от моего присутствия, и какой бы ответ я ни принес, конец будет один — ты вскоре увидишь у своих ворот целое войско!

— Так стоит ли говорить об этом, отец? — спросил Умслопогас. — Что суждено, то и случится. Я буду ждать здесь войска Дингаана и сражаться насмерть!

— Нет, сын мой, можно убить человека не только ассегаем, кривую палку можно выпрямить на пару. Я бы хотел, Умслопогас, чтобы Дингаан любил тебя, чтобы он не убил, а возвеличил тебя, чтобы ты вырос великим в его тени. Слушай! Дингаан, конечно, не то, что Чака, но он жесток не менее Чаки. Дингаан — глупец, и весьма вероятно, что человек, выросший в его тени, сумеет заменить его. Я мог бы стать этим человеком, но я стар, изнурен горем и не желаю властвовать. Ты молод, Умслопогас, и нет тебе подобного во всей Земле Зулу. Есть также другие обстоятельства, о которых нельзя говорить, но которые могут послужить тебе ладьей, чтоб доплыть до власти!

Умслопогас зорко взглянул на меня, он был властолюбив в то время и желал стать первым среди народа. Могло ли быть иначе, когда в его жилах текла кровь Чаки?

— Каковы твои намерения, отец? — спросил он. — Каким образом можно привести в исполнение твой план?

— Вот каким образом, Умслопогас. В Земле Свази, среди племени галакази, живет девушка по имени Лилия. Говорят, она удивительная красавица, и Дингаан страстно желает получить ее в жены. Недавно Дингаан посылал посольство к вождю галакази, прося руки Лилии, но вождь галакази отвечал дерзкими словами, что они не отдадут в жены зулусской собаке свою красавицу. Дингаан разгневался и хотел собрать и послать свои войска против галакази, чтобы уничтожить их и завладеть девушкой; я же удержал его под тем предлогом, что теперь не время начинать войну. По этой причине Дингаан возненавидел меня. Понимаешь ли теперь, Умслопогас?

— Не совсем, — отвечал он. — Говори яснее.

— Полуслова лучше целых слов в нашей стране. Слушай же! Вот мой план: ты нападешь на племя галакази, уничтожишь его и отведешь девушку к Дингаану в знак мира и дружбы!

— План твой хорош, отец! — отвечал он. — Во всяком случае, можно будет посражаться, а после сражения поделить стада!

— Сперва победи, потом считай добычу, Умслопогас!

Он подумал немного, потом сказал:

— Позволь мне позвать сюда Галази-Волка, моего военачальника. Не бойся, он человек верный и не болтливый!

Вскоре вошел Галази и сел рядом с нами. Я представил ему все дело таким образом, будто Умслопогас хочет напасть на галакази и доставить Дингаану девушку, которую тот желает получить, я же удерживаю его от этой попытки, потому что племя галакази большое и сильное. Говорил я все это, чтобы оставить себе лазейку для объяснений, если бы Галази выдал наше намерение. Умслопогас понял меня, хитрость же моя была излишней — Галази был человек верный.

Галази-Волк молча слушал, когда же я кончил, он отвечал спокойно, хотя в глазах его загорелся огонь:

— По праву рождения я — вождь галакази и хорошо их знаю. Это могущественное племя, которое может сразу собрать два полка, а у Булалио в распоряжении всего один полк, да и то небольшой. Кроме того, галакази держат день и ночь стражу и шпионов, рассеянных по всей стране, а потому очень трудно захватить их врасплох; их крепость состоит из огромной пещеры, открытой в середине. До сих пор никто не проникал в эту крепость, да и найти вход в нее могут только знающие дорогу. Таких немного, но я знаю, где вход. Отец мой показал мне его, когда я был еще мальчиком. Теперь ты видишь, за какое нелегкое дело — покорение галакази — берется Булалио. Вот как дело обстоит по отношению к Булалио, но для меня оно имеет и другое значение. Много лет назад, когда отец мой умирал от яда, данного ему колдуньей из их племени, я поклялся, что отомщу за него, что полностью уничтожу галакази, перебью их мужчин, уведу их женщин и детей в рабство! Год за годом, месяц за месяцем, ночь за ночью, лежа на горе Призраков, думал я о том, как сдержать свою клятву, и не видел к тому способа. Теперь я вижу возможность и радуюсь. Но все же это рискованное предприятие, и может быть, в конце его племя Секиры перестанет существовать! — Он замолчал и стал нюхать табак, следя поверх табакерки за нашими лицами.

— Галази-Волк, — сказал Умслопогас. — Ты лишился отца по вине собак галакази. Для меня также дело это имеет особенное значение, хотя я до вчерашнего вечера этого не знал. Их копья отняли у меня мать и с нею ту, которую я любил больше всех на свете — сестру Наду. Этот человек, — и он указал на меня, — этот человек говорит, что если мне удастся уничтожить племя галакази и взять в плен девушку Лилию, то я приобрету милости Дингаана. Мало расположен я к Дингаану, мне бы хотелось идти своей дорогой, жить, пока живется, и умереть, когда придется, может быть, от руки Дингаана или кого-нибудь другого — не все ли равно? Но, узнав о смерти матери моей Макрофы и сестры моей Нады, я начну войну с галакази и покорю их, или сам буду побежден ими. Может быть, Рот Дингаана, ты вскоре увидишь меня в краале короля и со мной девушку Лилию и скот галакази. Если же ты не увидишь меня, то будешь знать, что я умер и что племени Секиры больше не существует!

Так говорил Умслопогас в присутствии Галази-Волка, потом при прощании обнял меня.

Я быстро прошел путь от горы Призраков до крааля короля и там предстал перед Дингааном. Вначале он принял меня холодно, но когда я передал ему известие, что вождь Булалио-Убийца вступил на путь войны, чтоб добыть ему Лилию, обращение его изменилось. Он взял меня за руку и похвалил, говоря, что напрасно не доверял мне, когда я убеждал его не посылать войска против галакази. Теперь же он видит, что я хотел зажечь пожар другой рукой и уберечь его руку от ожогов, и он благодарил меня.

Король прибавил еще, что если вождь Булалио приведет ему девушку, к которой стремится его сердце, он не только простит слова, переданные Мезило умершему Черному, но отдаст Булалио весь скот галакази и возвеличит его перед народом. Я отвечал, что пусть он поступает как желает, я же только исполнил свой долг перед королем и устроил все таким образом, что, каков бы ни был исход войны, гордый вождь будет унижен и враг побежден без потерь для короля, а кроме того, может статься, что Лилия вскоре очутится во власти короля.

После того я стал ждать дальнейших событий.

Наступило то время, отец мой, когда к нам явились белые люди, которых мы называли амабуну, а вы — бурами. Невысокое мнение вынес я об этих амабуну, хотя и помог им одержать победу над Дингааном, — я и Умслопогас!

До этого времени, правда, появлялись изредка в краалях Чаки и Дингаана белые люди, но те приходили молиться, а не сражаться. Буры же умеют сражаться и молиться, а также красть; этого-то я и не понимаю: ведь молитвы белых людей запрещают воровство.

Итак, когда со времени моего возвращения домой не прошло еще и месяца, явились к нам амабуну, человек шестьдесят, под начальством капитана, высокого малого по имени Ретиф; они были вооружены длинными ружьями, которые всегда носили с собой. Может быть, буров была и целая сотня, если считать слуг и конюхов. Цель их приезда заключалась в том, чтобы получить права на землю в Натале, лежащую между реками Тугелой и Умзимвубу. Но, по совету моему и других индун, Дингаан потребовал от буров, чтобы они сперва покорили вождя по имени Сигомайо, который похитил у короля скот, и отняли бы у него похищенное. Буры согласились, отправились против вождя и вскоре вернулись, уничтожив племя Сигомайо и гоня перед собой весь его скот вместе со стадами, похищенными у короля.

Лицо Дингаана просияло, когда он увидел скот; в ту же ночь он собрал совет и спросил наше мнение о переуступке земель. Я заговорил первым и заметил, что совершенно безразлично, уступит ли он земли или нет, так как еще умерший Черный отдал их англичанам; вероятно, все кончится тем, что между англичанами и амабуну разгорится война из-за этой земли. Начинают сбываться слова Черного, мы уже слышим топот бегущих белых людей, которые со временем завоюют всю нашу страну.

Когда я замолчал, сердце Дингаана опечалилось, а лицо омрачилось, слова мои проникли в его грудь, как копье. Он не отвечал и распустил совет.

Утром король обещал подписать бумагу, в которой передавал бурам земли, о которых они просили, и все казалось гладким, как вода в тихую погоду. Перед тем как подписать бумагу, король устроил большой праздник; много было собрано воинов в краале, и в течение трех дней продолжались пляски; на третий день он распустил все войско, за исключением одного полка, состоявшего из юношей, которым было приказано остаться. Мне очень хотелось знать, что на уме у Дингаана, и я опасался за безопасность амабуну. Но он хранил свою тайну и никому, кроме командира полка, ничего не говорил, даже члены совета ничего не знали. Но я предчувствовал, что он готовит беду; мне хотелось предупредить капитана Ретифа, но я побоялся ошибиться в своих предположениях. Отец мой, если бы я исполнил свое намерение, сколько людей, умерших вскоре после того, осталось бы в живых! Но, впрочем, не все ли равно? Во всяком случае, многие из них теперь бы уже поумирали.

Ранним утром четвертого дня Дингаан послал за амабуну, приглашая их явиться к нему в крааль, где он намерен был подписать бумагу. Они пришли и оставили свои ружья у ворот крааля; смертью наказывался человек, как белый, так и черный, если появлялся вооруженным перед королем. Крааль Дингаана был выстроен большим кругом, как строились у нас все королевские краали. Вначале тянулась высокая наружная изгородь, потом тысячи хижин между наружной и внутренней изгородью. За внутренним рвом лежало большое открытое пространство, в котором могли поместиться пять полков, а в конце его, против входа, находился крааль скота, который отделялся от открытого места также изгородью, изогнутой, как лук. За нею помещалось Эм-Тандени — жилище королевских жен, далее — помещение для стражи, лабиринт и Ум-Длункулу, дом короля. Дингаан вышел и сел на скамью перед краалем скота, рядом с ним стоял человек, державший щит над его головой, чтобы предохранить его от солнечных лучей. Мы все, члены совета, были тут же, а вдоль всей изгороди, вооруженные короткими палками, а не дубинами, отец мой, стояли воины того полка, который Дингаан не отсылал. Командир полка находился рядом с королем, по его правую руку.

Вскоре вошли буры и всей толпой приблизились к королю. Дингаан принял их милостиво и пожал руку Ретифу, их начальнику. Ретиф вынул из кожаной сумки бумагу, по которой устанавливались уступка и границы земель, и переводчик перевел королю содержание бумаги. Дингаан сказал, что все в порядке, и приложил к бумаге руку; Ретиф и буры, видимо, были довольны и широко улыбались. По окончании дела они стали прощаться, но Дингаан не пустил их, говоря, что сперва он желает угостить их и показать им пляску воинов; по его приказанию были внесены заранее приготовленные блюда с вареной говядиной и чашки с молоком. Буры отвечали, что они уже обедали, но все же выпили молока, передавая чашки из рук в руки.

Воины стали плясать и запели воинственную песнь зулусов, отец мой, а буры отодвинулись к центру площади, чтобы не мешать пляске воинов. В это время я услыхал, как Дингаан приказывал одному из слуг отправиться к белому Доктору Молитвы, находящемуся вне крааля, и попросить его не бояться ничего. Я удивился, не понимая смысла приказания, почему Доктору Молитвы надо бояться танца, часто виденного им? Вскоре Дингаан встал, в сопровождении свиты прошел сквозь толпу, подошел к капитану Ретифу и стал прощаться с ним, пожимая ему руку и желая ему счастливой дороги. Затем он вернулся к воротам, которые вели к королевскому дому; около входа стоял командир полка, как бы в ожидании приказаний.

Неожиданно для всех, отец мой, Дингаан остановился и закричал громким голосом: «Билалани абатагати! Бей колдунов!» — и, закрыв лицо углом своего плаща, вошел за изгородь.

Мы же, его советники, стояли пораженные, словно превращенные в камни. Не успели мы еще слова вымолвить, как командир полка громко прокричал: «Бей колдунов!» — и возглас его был подхвачен со всех сторон. Раздался ужасный крик, отец мой, и топот ног. Сквозь облака пыли мы видели, как воины кинулись на амабуну, и, несмотря на шум, мы услыхали удары палок. Амабуну вытащили свои ножи и зачищались храбро, но нельзя было успеть сосчитать до ста, как все было кончено, — немногих уже мертвых, многих еще живых выволокли из ворот крааля, на Холм Убийств, и там перебили всех до одного. Каким образом — я лучше не скажу тебе, их перебили и сложили в кучу, и этим окончилось их предприятие, отец мой.

Но я и другие советники молча направились к дому короля. Он стоял перед своей большой хижиной, подняв руки, мы поклонились ему, не говоря ни слова. Дингаан заговорил первый, слегка посмеиваясь, как человек, чувствующий себя не вполне спокойно.

— Что, советники мои? — сказал он. — Когда хищные птицу сегодня утром взывали к небу о крови, они не ожидали пира, приготовленного для них. И вы, вожди, не знали, какого великого правителя послало вам Небо, и как глубок ум короля, вечно заботящегося о благе своего народа. Теперь страна очистилась от Белых Колдунов, о которых каркал Черный перед смертью, или, вернее, скоро очистится, так как это только начало. Слушайте, гонцы! — и он повернулся к людям, стоящим за ним. — Немедленно отправляйтесь к полкам, собранным за горой, и передайте их вождям слова короля. Вот мой приказ: пусть войско совершит набег на земли Наталя и перебьет всех буров, уничтожит их всех: мужчин, женщин и детей. Ступайте!

Гонцы прокричали привет королю и пустились, как копья из рук бойцов, через секунду они исчезли. Но мы, советники, стояли молча.

Дингаан заговорил снова, обращаясь ко мне:

— Успокоилось ли наконец твое сердце, Мбопа, сын Македамы? Ты часто жужжал мне в уши о белых людях и об их победах над нами, а вот видишь! Я только дунул на них, и они исчезли. Скажи, Мбопа, все ли колдуны умерли? Если хоть один из них остался в живых, я хочу поговорить с ним!

Я взглянул Дингаану прямо в лицо и отвечал:

— Они умерли, король, но и ты также умер!

— Для тебя было бы лучше, собака, — сказал Дингаан, — если бы ты выражался яснее!

— Да простит меня король, — отвечал я, — вот что хочу я сказать. Ты не можешь уничтожить белых людей, они не принадлежат к одному племени, их племен много, море — их стихия, они являются из черных вод океана. Убей тех, которые находятся здесь, другие придут мстить за них. Их будет все больше и больше! Теперь убивал ты, в свое время начнут убивать они. Теперь они лежат в крови, но в скором будущем, король, лежать в крови будешь ты. Тобой овладело безумие, о король, когда ты исполнил это злодеяние, и следствием этого безумия будет твоя смерть. Я сказал! Да будет воля короля!

Я стоял неподвижно, ожидая смерти, отец мой. Во гневе сердца моего, при виде совершавшегося злодеяния я не мог удержать своих слов. Раза три Дингаан злобно взглянул на меня, и на лице его страх боролся с яростью. Я хладнокровно ждал, что победит — страх или ярость. Когда же он наконец заговорил, то сказал одно только слово: «Иди», — а не два: «Возьмите его». И я ушел, а со мной советники, король остался один.

Ушел я с тяжелым сердцем, отец мой. Из всех ужасных событий, виденных мною, мне казалось, что это — коварное избиение амабуну — худшее, вместе с приказанием войскам так же умертвить оставшихся в живых и их женщин и детей. И они их перебили — шестьдесят человек перебили они — там, в Стране Плача.

Скажи, отец мой, почему Ункулункулу, который сидит на небесах, позволяет таким ужасам совершаться на земле? Я слыхал проповеди белых людей, которые говорят, что все о нем знают. Имена его — Власть, Милосердие и Любовь. Почему же он допускает все это? Зачем он позволяет людям, подобным Чаке и Дингаану, мучить людей на земле, а в конце наказывает их одной смертью за те тысячи смертей, которые они причинили другим? Вы говорите, что все это происходит в наказание людям, которые злы, но это неверно; не страдают ли безвинные вместе с виновными, не погибают ли сотнями невинные дети? Может быть, на это есть другой ответ, но как могу я в своем слабоумии постигнуть Необъяснимое? Может быть, все это — часть целого, маленькая часть того узора, о котором я говорил, узора на чаше, содержащей воды Его премудрости. Я ничего не понимаю, я — дикий человек. Но не больше знания нашел я в сердцах белых, просвещенных людей. Вы знаете многое, но многого и не знаете. Вы не можете объяснить, где мы находились за час до рождения или чем станем после смерти, зачем родились и почему умрем. Вы можете только надеяться и верить — вот и все; может быть, отец мой, скоро я стану мудрее всех вас. Я очень стар, огонь моей жизни угасает, он еще горит только в моем уме, там огонь еще ярок, но скоро и он погаснет, и тогда, может быть, я пойму.