Том 9

Глава IX. Клятва Мадуны

Мистер Клиффорд и Джейкоб Мейер встали, собираясь идти к фургону, чтобы посмотреть, как будут распрягать волов, и распорядиться насчет корма для лошадей. Бенита тоже поднялась, спрашивая себя, когда дадут им поесть, потому что она сильно проголодалась. Тем временем Молимо обратился к своему сыну, Тамасу, говоря с ним ласковым голосом и похлопывая его по руке. Вдруг Бенита, с любопытством наблюдавшая за происходившей перед ней семейной сценой, услышала позади себя какой-то шум. Она быстро обернулась и увидела трех высоких мужчин, вооруженных с головы до ног в полные военные доспехи туземцев: на левой руке у них висел щит, в правой они держали ассегай; полированные обручи, переплетенные волосами, венчали их голову, черные страусовые перья развевались над ними, черные пояса обхватывали их бедра, черные бычьи хвосты свешивались с их колен. Люди эти шли сквозь толпу макаланга, как будто вовсе их и не замечая.

— Это матабеле! Матабеле напали на нас! — воскликнул чей-то испуганный голос.

— На стены! — кричали в другом месте. — Убейте их! Их немного, а нас много!

Но матабеле шли, не обращая ни на что внимания, пока не подошли к Мамбо совсем вплотную.

— Кто вы такие и что вам надо? — смело спросил старик, хотя при виде этих людей его также охватил страх, заставлявший дрожать все его тело.

— Тебе следовало бы знать это, вождь из Бамбатсе, — со смехом ответил один из воинов, — ведь ты и раньше видел таких, как мы. Мы дети Лобенгулы, Инкоси, Великого Слона, Черного Быка, Отца Матабеле. Увидев открытые ворота, мы вошли сюда, чтобы шепнуть тебе на ухо, старый человек, о поручении, с которым нас прислали.

— Передавайте же ваше поручение, посланцы Лобенгулы, в присутствии моего народа, — проговорил Молимо.

— Твоего народа! Неужели это весь твой народ! — воскликнул с презрением один из матабеле. — Стоило после этого инкоси посылать сюда большое войско с великими военачальниками, когда для этого было бы достаточно нескольких мальчишек с простыми палками! А мы-то думали, что это только твои сыновья, члены твоей семьи, которых ты созвал, чтобы попировать с белокожими чужестранцами.

— Закройте проход в стене! — вскричал Молимо, взбешенный этими оскорбительными словами.

Кто-то ответил ему:

— Отец, это уже сделано.

Но матабеле рассмеялись, нисколько этим не смущаясь, и один из них проговорил:

— Смотрите, братья, они думают поймать нас в ловушку, так как нас всего трое. Хорошо же, убей нас, если хочешь, старый колдун, но знай, что если нас кто-нибудь тронет, то мой ассегай пронзит твое сердце, и что дети Лобенгулы дорого продают свою жизнь. Знай также, что если это случится, войско, ожидающее невдалеке, уничтожит вас всех до единого, мужчин и женщин, юношей и девушек, стариков и грудных младенцев. Никто не останется в живых, ни один человек. Пусть говорят: здесь когда-то жили трусливые макаланга из Бамбатсе. Не будь же безрассуден и поговори с нами вежливо, тогда мы, может быть, пощадим ваши жизни.

Затем матабеле стал и друг к другу спинами, так, чтобы видеть все, что происходит вокруг, и чтобы на них не могли неожиданно напасть сзади.

— Я никогда не убиваю гонцов, — ответил Молимо, — но когда они бывают дерзки, я выбрасываю их за свои стены. Передавайте же ваше поручение, люди из племени матабеле.

— Хорошо. Внимайте же словам Лобенгулы.

Тут посланный заговорил, употребляя местоимение «я» за своего повелителя, точно речь произносил сам правитель матабеле, обращаясь к своему вассалу, вождю макаланга:

— В прошедшем году я присылал к тебе, моему рабу, дерзающему называть себя Мамбо, вождем макаланга, с требованием дани. Я требовал скота и женщин. Тогда я предупреждал, что если они не будут присланы, я сам приду взять их. Ты не прислал ничего. Но в тот раз я пощадил тебя. Теперь я снова посылаю заданью. Вручи моим посланцам пятьдесят коров и пятьдесят быков с пастухами для присмотра за ними, а также двенадцать девушек по выбору моих посланцев, иначе я уничтожу всех вас, столь долго обременявших землю, прежде чем родится новый месяц.

— Вот слова Лобенгулы, — заключил посланный, затем, сняв рожок с нюхательным табаком, взял щепотку и с насмешливым видом протянул его старому Молимо.

Но старый вождь был так взбешен, что потерял всякое самообладание и ударил по табакерке, выпавшей из рук его мучителя; при этом весь табак рассыпался по земле.

— Так же быстро прольется по земле и кровь твоего народа, — спокойно сказал посланный, поднимая табакерку и пытаясь собрать просыпавшийся табак.

— Слушайте, — проговорил Молимо слабым, дрожащим голосом. — Ваш вождь требует скота, зная, что его больше не осталось, что у нас едва ли найдется хоть одна корова, молоком которой можно было бы напоить грудных младенцев, лишенных матери. Он также требует девушек, но если мы их отдадим, нашим юношам не на ком будет жениться. Отчего же это происходит? Оттого, что злой ястреб Лобенгула ощипал нас уже до самых костей; он живьем сдирал с нас мясо. Из года в год его воины грабили и убивали, пока от нас ничего не осталось. Теперь же он требует того, чего мы не можем дать, просто желая затеять с нами ссору и окончательно уничтожить нас. Нам нечего больше дать Лобенгуле. Вот мой ответ.

— В самом деле? — насмешливо возразил посланец. — Откуда же взялся фургон, нагруженный всяким добром и запряженный волами, который я вижу вон там? Да, — прибавил он многозначительно, — фургон, нагруженный такими вещами, которые мы видывали в Булавайо. Ведь Лобенгула тоже иногда покупает у белых товар. О, ничтожный вождь макаланга! Слушай же: уступи нам фургон с этим грузом, с волами и лошадьми, и хотя это весьма незначительная дань, мы готовы удовлетвориться и ничего больше не потребуем в течение этого года.

— Разве я могу отдать вам то, что принадлежит белым людям, моим гостям? — спросил Молимо. — Убирайтесь вон, пока целы, или я прикажу прогнать вас как собак.

— Хорошо, мы уйдем, но знай же, что мы очень скоро вернемся обратно и покончим с вами, чтобы навсегда избавиться от этих долгих и утомительных путешествий, которые нам ровно ничего не дают. Идите, собирайте свое зерно, жители Бамбатсе, ибо, клянусь вам именем Лобенгулы, это будет ваша последняя жатва!

Толпа, внимавшая словам матабеле, затрепетала от ужаса, но в старого Молимо они, казалось, только влили пророческую силу. Он постоял с секунду, устремив взор в голубое небо и вытянув руки кверху, словно для молитвы. Затем он заговорил совсем иным, ясным и спокойным голосом, не похожим на его собственный:

— Кто я такой? — сказал он. — Я Молимо из Бамбатсе, принадлежащего макаланга. Я промежуточная ступень между ними и небесами. Я сижу на верхней ветке дерева, под которым они укрылись, и оттуда внимаю словам Мунвали. То, что для вас кажется ветром, для меня является голосами, нашептывающими в мое духовное ухо. Когда-то мои предки были великими властителями, господствовавшими над всей здешней землей, и назывались Мамбо. Это также и мое почетное имя. Мы жили мирно, возделывали землю и никому не причиняли вреда. Но вот вы, дикие зулусы, пришли к нам с юго-востока, оставляя за собой кровавый след. Из года в год вы грабили и разоряли нас; вы уводили наш скот, убивали наших людей, захватывали наших девушек и детей, превращая их в своих жен и рабов, и вот что осталось от великого племени, от житницы, полной зерен жизни, — горсточка людей. И ту вы хотите проглотить теперь. Но я говорю вам, что этому не бывать; как бы то ни было, я могу сказать нечто вашему королю в ответ на его послание. Передайте ему, что так говорит старый мудрый Молимо из Бамбатсе!

Я вижу его преследуемого, подобно раненой гиене, по рекам, в лесной чаще и в горах. Я вижу его умирающим в страданиях и нищете; но могилы его я не вижу, ибо ни один человек не знает, где она. Я вижу, как белые отнимают его землю и его добро; да, белым людям, а не его наследнику будет его народ оказывать почести. От всего его величия и его мощи останется только одно: проклятие, тяготеющее над именем его из рода в род. И еще я вижу мир и спокойствие в моей стране, среди моих детей.

Старик помолчал, потом добавил:

— Вот моя весть вашему вождю. Несите ее ему и убирайтесь немедля. А тебе, жестокий пес, Мунвали говорит устами своего Молимо: я не подниму на тебя руки, но тебе не суждено больше увидеть лица своего повелителя. Теперь убирайся вон и поступай как знаешь!

В первую секунду матабеле казались немного испуганными, и Бенита ясно слышала, как один из них сказал своим товарищам:

— Старый колдун заворожил нас. Он околдовал Великого Слона и весь его народ. Не убить ли нам его?

Но старший из них овладел собой и ответил со смехом:

— Так вот зачем ты, старый предатель, призвал сюда белых людей — для того, чтобы устраивать заговоры против трона Лобенгулы!

Он повернулся и внимательно посмотрел на мистера Клиффорда и на Джейкоба Мейера, потом прибавил:

— Слушайте, ты, Серая Борода, и ты, Черная Борода, я предам вас такой смерти, о какой вы еще и не слыхивали. Что же касается этой девушки, так как она красива собой, она скоро будет варить пиво для инкоси или попадет в число его жен — если только он не пожелает отдать ее мне.

Еще секунда, и все было кончено!

Джейкоб Мейер, все время вполне хладнокровно слушавший хвастливые и угрожающие речи дикаря, сразу встрепенулся, как только он заговорил о Бените. Его темные глаза вспыхнули, бледное лицо приняло жестокое выражение. Он выхватил из-за пояса револьвер и выстрелил, почти не целясь. В ту же секунду мертвый или умирающий матабеле упал на землю.

Пораженные присутствующие не шевелились. Хотя смерть в этой стране была для них делом вполне привычным, внезапность этого поступка совершенно ошеломила их. Резкий контраст между видом цветущего, полного жизни воина, стоявшего перед ними мгновение назад, и безжизненной черной массой, упавшей на землю, был так ярок, что это поразило их воображение. Он лежал на земле, а Мейер стоял над ним с дымящимся револьвером в руках и смеялся.

Бенита чувствовала, что он поступил справедливо, что матабеле вполне заслужил это страшное наказание, но смех Джейкоба казался ей ужасным, в этом смехе ей слышался голос его сердца, и этот голос был беспощаден! Когда меч правосудия падет, правосудие не должно злорадствовать.

— Взгляните, — проговорил Молимо своим тихим голосом, указывая пальцем на мертвого дикаря, — солгал ли я или сказал правду, обещая, что этот человек никогда больше не увидит лица своего повелителя? То же, что случилось со слугой, произойдет и с его господином, только не так быстро. Такова воля Мунвали, выраженная устами его пророка Молимо из Бамбатсе. Ступайте же, дети Лобенгулы, и отнесите ему в дар этот первый плод жатвы, которую белые люди соберут среди воинов его народа.

Его высокий голос умолк, и наступило такое глубокое молчание, что Бените почудилось, будто она слышит шелест ножек зеленой ящерицы, пробежавшей по камню на расстоянии одного или двух ярдов от нее.

Внезапно все переменилось. Оба оставшихся в живых матабеле повернулись и пустились бежать изо всех сил, преследуемые макаланга, походившими на овец, которые всем стадом поворачиваются и устремляются за струсившей собакой. Они хватали гонцов за руки, срывая с них доспехи и грозное военное облачение; они били их палками и забрасывали камнями. Наконец несчастные, израненные, покрытые кровью люди, не видя никакого спасения и руководимые каким-то инстинктом, направились к Бените, с ужасом наблюдавшей за всей этой сценой. Они бросились перед ней на колени, ухватились за ее платье, и стали молить о пощаде.

— Посторонитесь немного, мисс Клиффорд, — произнес Джейкоб Мейер, — смерть всей троицы обременит мою совесть не больше, нежели смерть одного из этих животных.

— Нет, нет, вы не сделаете этого, — произнесла она. — Мамбо, эти люди посланцы, их не следует убивать.

— Слушайте голос милосердия в том месте, где никогда не говорилось о милосердии! — проговорил старый пророк. — Пусть уходят. Пощадите тех, кто никого не щадит, ибо она купила их жизни своей просьбой.

— Но они приведут за собой других, — пробормотал Тамас, и даже мистер Клиффорд печально покачал головой. Но Молимо повторил:

— Я сказал. Пусть уходят. Случится то, что должно случиться, к тому же это не приведет ни к чему дурному, чего бы не произошло и без этого поступка.

— Вы слышали? Скорее уходите, — по-зулусски сказала матабеле Бенита.

Избитые люди с трудом поднялись на ноги и остановились перед ней, поддерживая друг друга. Один из них, человек с властным и умным лицом, в черных волосах которого уже виднелась седина, прошептал, обращаясь к Бените:

— Выслушай меня. Тот глупец, — тут он показал на своего мертвого товарища, — похвальба которого навлекла на него смерть, был человеком низкого происхождения. Я же, Мадуна, родственник нашего инкоси, молчал, не мешая ему говорить, и по справедливости заслуживаю смерти, так как обратился в бегство перед этими негодными псами. Тем не менее я и мой брат принимаем жизнь из твоих рук, госпожа, хотя теперь, когда мы опомнились, мы бы не приняли ее ни от кого другого. Уйду ли я к праотцам или останусь жить — не важно: войско мстителей находится уже возле стен. Чему суждено, то должно случиться: тут старый колдун сказал правду. Слушай же, госпожа: если тебе когда-нибудь понадобится, чтобы Мадуна пощадил две жизни, он обещает тебе это сделать от своего имени и от имени Лобенгулы. Указанные тобой лица пройдут беспрепятственно, захватив с собой все, что им принадлежит, не платя никакой дани. Не забудь же, госпожа, клятву Мадуны в трудную минуту, а ты, мой брат, будь свидетелем ее перед нашими людьми.

Матабеле выпрямились, насколько они могли это сделать, жестоко израненные, и подняли правые руки и поклонились Бените — так люди их племени кланяются женам и дочерям их повелителей. Потом, не обращая ни малейшего внимания на остальных и сильно хромая, матабеле пробрались к воротам, которые им тотчас открыли, и скрылись за крепостной стеной.

Пока происходила эта сцена, Мейер стоял неподвижно и молчал; затем он заговорил с горькой усмешкой:

— Милосердие, мисс Клиффорд, как говорил некий Павел в вашем Новом Завете, искупает множество грехов. Я сильно надеюсь, что в данном случае оно спасет наши тела от хищных птиц, после того как мы погибнем такой смертью, какую нам предсказывало это животное. — С этими словами он указал на убитого.

Бенита вопросительно посмотрела на отца.

— Мистер Мейер находит, моя дорогая, что ты поступила неразумно, пощадив жизнь этих матабеле. Для всех нас было бы лучше, чтобы эти люди умерли, тогда как теперь они ушли, сгорая от жажды мести. Конечно, я понимаю твое естественное чувство сострадания, но… — тут он оборвал фразу и внезапно остановился в нерешительности.

— Но ведь вождь говорил совсем другое! — горячо возразила Бенита. — Впрочем, если бы он даже и не говорил, я бы все равно так поступила. Довольно одного убийства, — добавила она, содрогаясь. — Я бы не вынесла еще чего-нибудь подобного.

— Вы не должны сердиться за смерть этого человека, так как она была вызвана его словами о вас, — многозначительно проговорил Мейер. — Если бы не это обстоятельство, я бы его не тронул. Я не стал бы вмешиваться, так как считаю это бесполезным; ведь я такой же фаталист, как и наш приятель Молимо, и верю в предопределение. Дело в том, — добавил он с резкостью, — что женщинам не место среди дикарей.

— Отчего вы этого не говорили в Роой-Крантце, Джейкоб? — спросил мистер Клиффорд. — Вы знаете, я всегда так думал, но меня не хотели слушать. Мне остается предложить вам сейчас же покинуть это место. Надо ехать, и как можно скорее, не теряя ни минуты, как только нам дадут поесть и пока путь к отступлению еще не отрезан.

Мейер взглянул на волов, которых тем временем распрягли. Девять из них расхаживали вокруг, пощипывая траву, но пятеро искусанных мухой цеце все время лежали неподвижно.

— Девять измученных волов с больными ногами не потянут фургон, — сказал он, — к тому же крепость наверняка уже окружена матабеле, вероятно узнавшими через своих шпионов, что мы везли с собой ружья. Наконец, приехав из такой дали и истратив так много денег, я не собираюсь уезжать, не добившись своей цели. Тем не менее, если вы полагаете, что ваша дочь подвергается в этих стенах большей опасности, чем вне их, в чем я сильно сомневаюсь, то вы можете попытать счастья. Если бы вам удалось раздобыть гребцов, то вы могли бы также спуститься по Замбези в челноке, рискуя, правда, схватить лихорадку. Вам с ней решать, мистер Клиффорд.

— Куда ни взглянешь, кругом одни только опасности и затруднения. Что ты на это скажешь, Бенита? — спросил ее отец.

Бенита задумалась. Ей хотелось избавиться от Джейкоба Мейера, которого она не любила и боялась; для этого она была готова пойти на многое. С другой стороны, ее отец был измучен и нуждался в отдыхе. Для него было бы большим разочарованием уйти от цели в последнюю минуту. К тому же, что можно было сделать, не имея ни волов, ни людей? Наконец, какой-то внутренний голос, тот самый голос, который побудил ее ехать, теперь удерживал ее в Бамбатсе.

— Дорогой отец, — сказала она, — я тебе очень благодарна за заботу обо мне, но, насколько мне кажется, мы подвергнемся большему риску, уехав отсюда, чем оставшись здесь. Я хотела ехать, несмотря на твои предостережения, теперь же я намерена использовать обстоятельства и надеюсь, что Бог убережет нас от опасностей. Я уверена, что макаланга смогут удержаться в такой крепости, как эта, имея в руках наши ружья.

— Я сильно на это надеюсь, — отвечал ее отец, — хотя они и очень трусливый народ. Весьма вероятно, что было бы лучше вовсе не приезжать сюда, и все же я, как и ты, думаю, что для нас правильнее всего остаться здесь, положившись во всем на Бога.