Томас Мюнцер

Битва при Франкенгаузене

A маю 1525 года пожар Крестьянской войны охватил почти всю Германию.

Глава «Римской империи германской нации», император Карл V был далеко, отвлеченный от немецких дел интересами своей международной политики. 24 февраля он одержал победу при Павии над своим исконным соперником — французским королем Франциском, бесславно попавшим к нему в плен. Англичане не страшны больше императору, если повержен в прах их союзник — Франция. Папа вынужден будет безропотно склониться перед победителем. Но раны, полученные империей Карла в пятилетней борьбе с Франциском, слишком тяжелы. Заключение мира затягивали продолжавшиеся интриги Англии и папы. Чтобы воспользоваться плодами своей победы, императору нужно продолжать войну, а для этого нет ни денег, ни войска. В это время ему было не до внутренних дел Германии.

Имперское правительство, возглавляемое братом императора эрцгерцогом Фердинандом, без войска, без денег, не имеющее и тени реальной власти, ничего не могло самостоятельно предпринять для подавления восстания. Имперское рыцарство, недавно понесшее тяжкое поражение при попытке вернуть былую мощь, также было не в состоянии противостоять напору волнующихся крестьянских масс.

Только князья обладали реальной силой, которая могла поддержать поколебленный исконный порядок в Германии. Религиозная распря проникала и в среду князей, но перед общей страшной опасностью религиозные разногласия были забыты, и князья об’единились, чтобы обрушить свои мечи на головы непокорных подданных. Устрашенные взрывом народных страстей, к князьям примкнули все реакционные элементы нации. Швабский союз, возглавляемый герцогами баварскими, первый собрал свои силы и приступил к подавлению восстания.

Крестьянское движение приняло уже грандиозные масштабы. Все здание феодализма содрогалось под его мощными ударами. Войскам князей нужно было нанести крестьянам решительное поражение. Но страх еще сковывал инициативу реакции. Поэтому вожди и идеологи феодалов и абсолютизма чаще предпочитали в отношении крестьян миролюбие и были склонны к уступкам. Это «миролюбие» являлось могучим средством разложения и раскола неоднородной восставшей массы. Для умеренной части повстанцев мирные речи и предложения феодалов были лишним поводом нажать на революционную часть крестьянского войска в целях прекращения военных действий.

Еще около 20 апреля Лютер опубликовал «Увещание к соблюдению мира по поводу двенадцати статей крестьян в Швабии», — в котором реформатор не примыкает ни к одной стороне; он надеется на мирный исход. «Увещание» начинается с выражения надежды, что все уладится, если крестьяне отнесутся серьезно к своим «Двенадцати тезисам» и если они не захотят большего. Чтобы поднять свой авторитет в глазах восставших, Лютер нападает на врагов евангелического учения: «Никто на свете не был в такой мере причиной настоящих беспорядков и возмущения, как вы, князья и господа, особенно же вы, ослепленные епископы, сумасбродные попы и монахи… Меч приставлен к вашему горлу, вы же все еще думаете, будто так крепко сидите в седле, что никто не может вас выбить из него. Эта уверенность и ожесточенная самонадеянность приведут вас к тому, что вы сломите себе шею, вы это увидите. Знайте, бог сделал так, что народ не может и не хочет дольше терпеть вашего злодейства. Вы должны измениться и следовать слову божию; если не сделаете этого добровольно и охотно, то должны будете сделать по принуждению и с потерями для себя… Против вас, господа, восстали не крестьяне, а сам бог, который хочет наказать вас за ваши злодейства»…

О ком же заботится «миротворец»? Об угнетенных? Нет, он просто увещевает князей в их собственных интересах пойти на уступки крестьянам. Дело не в справедливости, а в благоразумии и осторожности. Он признает, что тирания необходима, но она стала уже слишком невыносимой. «Я с добрым намерением советовал бы выбрать из среды дворян несколько графов и господ, от городов — несколько советников и обсудить и уладить дело мирным путем. Вы, господа, должны оставить свое высокомерие; все равно, добровольно или нет, вам придется расстаться с ним, вам надо бы несколько ограничить свою тиранию и свой гнет, чтобы бедные люди также получили достаточно места и воздуха для жизни. С другой стороны, крестьяне дали бы себя уговорить и отказались бы от некоторых тезисов, пред’являющих слишком большие требования, так что дело хоть и не было бы сделано по-христиански, но все-таки было бы улажено по законам человеческим… Итак, совесть моя спокойна, потому что я дал вам христианский и братский совет. Дай бог, чтобы совет этот помог вам. Аминь».

Его благодетель и хозяин курфюрст Фридрих почти в то же самое время писал своему брату герцогу Иоанну: «Ужасно плохо, что приходится действовать насилием. Бедным людям, пожалуй, дали повод к этому возмущению, особенно запрещением пользоваться словом божиим. Бедные во многих отношениях терпят от нас, духовных и светских властителей. Да отвратит бог свой гнев от нас. Если бог захочет, то может случиться, что править станет народ». В это время восстание в Саксонии еще не достигло своего высшего развития. Фридрих мог надеяться, что путем ловких маневров ему удастся отвратить от своих земель «чашу сию». Тогда ему представилась бы возможность показать всем, как при его мудром правлении и покровительстве новому учению в Саксонии все идет хорошо, а у католиков, баварцев и других — плохо. Кроме того Фридрих, вовсе не самый милостивый, а просто самый рассчетливый из князей, не мог не понимать, что лишь левой фразеологией и временными уступками можно лучше всего разложить единый фронт революционного движения.

Лживые речи Лютера действовали на умеренное крыло восставших. Крестьянские вожди во главе с Гиплером пытались привлечь не только дворянство и народ на сторону крестьян, но и самого Лютера. Однако в решительный момент Лютер окончательно занял сторону князей-абсолютистов. Его позиция была уже ясна в тот день, когда исчезли надежды на мирный исход. Еще в «Увещании» есть слова, которые изобличают мнимого защитника «бедных людей» — Лютера. «Оставьте вы, — обращается он к крестьянам, — в покое имя христианина и не, делайте из него покрова для своих позорных предприятий, свидетельствующих об отсутствии в вас терпения, миролюбия, христианства; этого я не потерплю и не допущу с вашей стороны. Итак, ваше прозвище и звание должны быть и будут такие: вы люди, которые борются потому, что не желают, да и не должны терпеть несправедливости и зла, как этого требует природа». Этим Лютер заранее отгораживался от революционного движения крестьян. Он об’являл их борьбу не христианским делом. Он заранее развязывал руки, чтобы в решительный момент во имя божественной справедливости благословить князей на кровавую расправу с крестьянами.

Его увещания не произвели никакого впечатления. Крестьяне становились смелее, требования их революционнее. 5 мая умер курфюрст Фридрих. Наследовавший ему герцог Иоанн, так же как и другие могущественные князья Средней Германии, — ландграф гессенский Филипп, герцог саксонский Георг, — не думали о каких-либо уступках крестьянам. Они готовились огнем и мечом принудить крестьян к повиновению. Было очевидно, чего ожидают от Лютера его покровители. К этому еще прибавилось оскорбленное самолюбие Лютера. Когда он предпринял агитационную поездку в Гарц и Тюрингию, народные массы не хотели его слушать. Во время проповедей над ним насмехались, ему угрожали. Лютер же любил почет — «глубоко затаено в душе нашей желание, чтобы люди благоволили к нам», — говорил он, а «бедный люд» не желал признавать его авторитета.

Не успели предать земле останки умершего в Лохау Фридриха, как Лютер сказал свое последнее слово в сочинении «Против убийственных и разбойничьих шаек крестьян» — в самом, может быть, мрачном, кровожадном и циничном произведении этого сурового и беспощадного времени. Он откровенно звал князей, дворянство и всех своих единомышленников в новый крестовый поход, цель которого — поголовное истребление бунтовщиков.

«Всякий, кто в силах, должен помогать душить и резать явно и тайно, всякий должен думать, что нет ничего более ядовитого, вредного и дьявольского, чем восставший человек. Он подобен бешеной собаке, которую надо убивать. Если ты не убьешь ее, то все равно она искусает тебя и целую страну… Поэтому теперь нельзя дремать. Теперь не нужны терпение и милость, теперь время меча и гнева, а не милосердия. Кто падет, сражаясь за власть, тот будет мучеником перед господом… Умирающие же на стороне крестьян обречены на вечные муки ада… Теперь настали такие странные времена, что князь лучше может заслужить царствие небесное кровопролитием, чем другие молитвами… Пусть всякий, кто в силах, режет, бьет и душит».

И тут Лютер во всеуслышание заявил, чьей революционной деятельности он больше всего боялся и кого он больше всего ненавидел. Это к Мюнцеру относятся слова его: «Они творят дело дьявола, особенно же отличается архидьявол, царствующий Мюльгаузене и учиняющий только разбой, убийства и кровопролитие. О нем именно Христос и сказал, что он убийца искони».

Устами Лютера господствующие классы призналв Томаса Мюнцера самым опасным и грозным врагом. Это означало, что отныне Мюнцер об’явлен вне закона и нечего ему ждать пощады. Лютер преувеличивал свою роль в подавлении крестьянского восстания, хвастливо утверждая, что он «в восстании убил всех крестьян, ибо велел их умерщвлять. Вся кровь их на мне». На самом деле Лютер только покорно выполнял волю своих титулованных хозяев и в нужный момент возвестил последователям своего религиозного учения, что творимые князьями гнусности есть прямой путь к достижению царства небесного.

Князья Средней Германии взялись за оружие много раньше, чем раздался воинственный клич Лютера. После недолгой растерянности перед лицом крестьянского восстания, быстро разросшегося до грозных размеров, первым начал действовать двадцатилетний гессенский ландграф Филипп. Около 25 апреля он собрал в Альсфельде своих вассалов и отряды из принадлежащих ему городов. С этим войском, насчитывавшим не более двух-трех тысяч человек, он быстро усмирил повстанцев в своих владениях. 3 мая Филипп появился в Фульдском аббатстве, где под Фрауенбергом расположился десятитысячный крестьянский отряд. Повстанцы заперлись в городе и мужественно защищались. Но артиллерия ландграфа причинила столь тяжкий урон городу, что горожане предали своих союзников и сами отворили ворота гессенцам. Большая часть крестьянского войска разбежалась, а главари: Ганс Дальгонт — часовых дел мастер, Генье Вильке, Иоганн Кугель с полутора тысячами крестьян укрылись во рву замка. Их взяли измором после трехдневной блокады. Предводителей отряда ландграф приказал обезглавить. Их головы, воткнутые на колья, были выставлены у ворот замка для устрашения мятежного населения.

Предприимчивый ландграф воспользовался своей первой крупной победой, чтобы устроить свои личные дела. Он наложил на Фульдское аббатство значительную контрибуцию и превратил его в свой лен, тогда как до этого гессенские ландграфы сами являлись ленниками аббатства. Окрыленный удачей, Филипп двинул свое войско дальше, на Шмалькальден, Эйзенах и Лангезальц. В пути его настигла тревожная весть — Мюнцер, во главе большого крестьянского отряда приблизился к границе Мансфельдского горного округа. Грозило восстание рудокопов и присоединение их к крестьянским отрядам.

Тогда Филипп, не теряя ни часа, быстрым маршем двинулся к Франкенгаузену. Он спешил, забыв всякую осторожность. Прошел между мятежными Мюльгаузеном и Эрфуртом, рискуя подвергнуться нападению с флангов, и потом, с еще большим риском, оставил их у себя в тылу. Он учел обычную тактику крестьян драться только в своей области и их неспособность к об’единенным действиям. Этот характер крестьянской тактики, не раз спасавший княжеские войска, спас и Филиппа. Его смелый маневр вполне удался, и он беспрепятственно достиг Франкенгаузена.

Мюнцер до конца апреля не покидал Мюльгаузена. Партия Пфейфера непрочь была принять участие в погромах окрестных монастырей и рыцарских замков и отомстить надменным дворянам и прелатам. Мюнцер пытался всячески удерживать ее от этого— не время было размениваться по мелочам. Но Пфейфер вышел из повиновения и во главе мюльгаузенского ополчения двинулся в поход по Эйхсфельду, разорил ряд церквей, монастырей, замков и вернулся с богатой добычей. Мюльгаузенским горожанам понравилось это, и Пфейфер продолжал делать набеги на окрестности. Мюнцер, в свою очередь, выступил со своим отрядом в Лангезальц, где его встретили сочувственно. Оттуда он прошел в Тунгеу, Гейлигенштадт, Дудерштадт. Но его экспедиция носила агитационный характер, тогда как Пфейфер занимался погромами с дележкой добычи, что гораздо больше привлекало большинство горожан.

В Мюльгаузен доходили тревожные вести о походе гессенского ландграфа и о военных приготовлениях саксонских князей. В то же время под Франкенгаузеном образовался большой крестьянский лагерь. Мюнцер решил двинуться к Франкенгаузену, рассчитывая, что ему удастся ускорить присоединение мансфельдских горняков к восставшим крестьянам. Но тут Пфейфер отказался последовать за Мюнцером, а за Пфейфером стояло большинство горожан. Напрасно Мюнцер ссылался на полученное свыше откровение, что с восходом солнца мюльгаузенцы должны последовать за ним. Бюргерская партия Пфейфера выше всего ставила свои узкие, местные интересы. Кроме того слухи о расправах ландграфа над Фульдой и Эйзенахом внушали ей страх. Так же безуспешно пытался Мюнцер убедить эрфуртцев присоединиться к нему. Он писал в Эрфурт: «Сам бог повелевает вам собраться и вооруженной силой восстать против безбожных тиранов. В писании сказано, что сила дана будет простому народу. Все тексты писания показывают, что всякая тварь должна быть свободна, когда будет водворено слово божие. Если вы желаете стать за истину, присоединяйтесь к нам. Вам воздастся сторицею за помощь, которую вы окажете теперь бедному христианству».

Мюнцер, очевидно, был плохо осведомлен о положении дел в Эрфурте. Там победили самые умеренные элементы, относившиеся с недоверием к восставшим крестьянам. Обращения к другим городам также не дали никаких результатов.

В сопровождении всего трехсот ближайших верных сторонников Мюнцер выступил из Мюльгаузена и двинулся на север.

В Мансфельде дело обстояло так. Один из братьев правителей, граф Эрнст, живший в Гельдрунгене, открыто враждовал со своими крестьянами. Граф Альбрехт фон Мансфельд придерживался другой тактики. Хроника говорит о нем: «Крестьяне восстали также и в графстве Мансфельдском. Граф Альбрехт Мансфельдский очень затруднял их движение, ибо он приложил все старания и надавал рабочим разных обещаний, чтобы удержать их в графстве и не дать им уйти в лагерь к восставшим крестьянам». Пообещал он и крестьянам обсудить вместе с ил уполномоченными выдвигаемые ими требования, а сам тем временем вооружился. Вскоре его войска заняли все дороги, которые вели к горным районам, что и прервало их связь с крестьянами.

До прибытия Мюнцера во франкенгаузенский лагерь хитрый Альбрехт уже дважды оттягивал начало переговоров с крестьянами. Не решаясь вступить в борьбу с расположившимся под Франкенгаузеном восьмитысячным крестьянским отрядом, мансфельдские графы ждали прибытия войск ландграфа и герцога, чтобы с их помощью наверняка разгромить повстанцев.

Мюнцер разгадал вражеские замыслы. Он знал, что его хотя и многочисленным, но непривычным к войне тюрингенцам трудно тягаться с соединенными «илами князей. Поэтому надо было во что бы то ни стало ускорить столкновение с мансфельдцами и разбить их до прихода ландграфа. Мюнцер без устали агитировал. Он раз’яснял крестьянам, что граф Альбрехт бессовестно обманывает их пустыми обещаниями, а сам тайком готовит нападение. Пора потребовать к ответу врагов народа. Промедление — смерти подобно, бесполезно ждать господских милостей, надо самим принудить их к исполнению народных требований.

Видя нерешительность большинства крестьян, Мюнцер стремился разжечь гнев князей и заставлял их обнажить оружие. Пусть крестьяне сами убедятся в действительной цене их мнимого миролюбия. С этой целью он посылает графам Альбрехту и Эрнсту беспримерно дерзкие и вызывающие послания. Он писал Альбрехту: «Страх и трепет да охватят всякого, кто делает зло; мне жаль, что ты так сильно злоупотребляешь посланием Павла. Ты хочешь оправдать этим злодейство властей, подобно тому как папа превратил Петра и Павла в палачей. Разве ты думаешь, что бог не может поднять свой неразумный народ, дабы свергнуть во гневе тирана? Не о тебе ли и тебе подобных мать Иисуса Христа говорила, пророчествуя от духа святого: «Он свергнул могучих с престола и возвысил низких, презираемых тобой». Разве твоя лютеранская и виттенбергская размазня не научила тебя, о чем пророчествует Езекииль в 37 главе? Не раскусил ты разве, водя компанию с Мартином, что тот же самый пророк говорит в 39 главе, что бог требует от всех птиц поднебесных, чтобы они клевали мясо князей, и от всех неразумных зверей, чтобы они пил# кровь богачей, как сказано в Апокалипсисе (18 и 19). Неужели ты думаешь, что вы, тираны, ближе к богу, чем его народ? Ты хочешь, прикрываясь именем Христа, быть язычником и прятаться за Павла. Но знай, что тебя поймут, и сообразуйся с этим. Если ты хочешь признать, что бог дал власть народу, если ты явишься перед нами и изменишь свои убеждения, то мы охотно примем тебя и будем считать тебя наравне со всеми прочими братьями. Если же нет — там мы не посмотрим на твою глупую, кривую рожу и будем бороться против тебя, как против злейшего врага христианской веры. Прими это к сведению и руководству. Томас Мюнцер с мечом Гедеона. Писано в Франкенгаузене, в пятницу 12 мая 1525 года».

В тот же день было послано письмо к графу Эрнсту, в котором Мюнцер угрожает правителю низложением и казнью.

«Несчастный… ты должен покаяться… Ты, ручаюсь тебе, можешь безопасно явиться к нам, чтобы высказать свое убеждение. Это обещано тебе на собрании всей общины; ты должен извиниться в своем явном злодействе и указать, кто довел тебя до того, что ты, в ущерб всем христианам, прикрываясь христианским именем, хочешь быть таким язычником-злодеем. Если ты не явишься и не исполнишь возложенного на тебя, то я буду кричать на весь мир, что все братья могут со спокойным сердцем итти на борьбу. Тогда тебя станут преследовать и уничтожат. Если ты не смиришься перед малыми сими, то я скажу тебе: вечный живой бог повелел свергнуть тебя с престола, данного нам властью, ибо ты не приносишь пользы христианству. Ты — вредное орудие против друзей божиих. О тебе и тебе подобных бог сказал, что гнездо твое должно быть вырвано и уничтожено. Мы требуем ответа еще сегодня. Если ты его не дашь, мы нападем на тебя во имя бога бра ни. Мы немедленно сделаем то, что повелел нам бог, делай же и ты все, что можешь. Я кончаю».

Мансфельдские графы продолжали ждать помощи и избегали столкновений. Мюнцеру также не удалось двинуть свое войско на Гельдрунген. Благоприятный момент был упущен. Через два дня нападать было уже поздно, речь могла итти только о самозащите.

Четырнадцатого мая к Франкенгаузену подошли войска ландграфа Филиппа и герцога Генриха Брауншвейгского, а пятнадцатого герцог Георг Саксонский привел новые подкрепления.

Среди многочисленных битв восставших крестьян с княжескими войсками сражение при Франкенгаузене не было ни самым грандиозным по количеству участвовавших в нем сил противника, ни самым упорным, ни самым существенным в отношении непосредственного овладения каким-либо центром движения. И все же именно на франкенгаузенском поле решилась судьба Великой крестьянской войны.

Победа повстанцев при Франкенгаузене могла вовлечь в революционное движение наиболее грозные и организованные массы горнорабочих. Саксонские рудокопы могли бы сцементировать разрозненные, зараженные сильными местническими тенденциями отряды тюрингенских крестьян. Восстание в Мансфельде послужило бы сигналом к вступлению в революцию севера и северо-востока Германии, но рудокопы еще не осознали своей кровной связи с восставшими крестьянами. Поражение франкенгаузенского отряда означало крушение этих надежд.

Князья хорошо понимали важность возглавляемого Мюнцером франкенгаузенского лагеря. Недаром они устремились в первую очередь к этому маленькому местечку, отложив расправу с, казалось бы, гораздо более мощными очагами движения в больших городах Саксонии.

Шестнадцатого мая восьмитысячное об’единенное княжеское войско охватило полукругом становище крестьян. На флангах расположилась кавалерия, в центре — пехота. Впереди по фронту выдвинулись пушки, ядра которых должны были пробить бреши в насыпях и рядах повозок, окружавших крестьянский лагерь, а рукопашная схватка завершила бы разгром плохо вооруженных крестьян.

Основную массу нападающих составляли ландскнехты — завоевавшая всемирную известность немецкая пехота, за сорок лет до этого созданная императором Максимилианом. Для ландскнехтов война была ремеслом, и единственным стимулом, двигавшим их на военные подвиги, были деньги. Только щедрая оплата могла заставить их служить императору или немецким князьям. С таким же успехом они могли драться и против империи и против немецких территориальных владык, лишь бы нашелся богатый хозяин. Настоящие «Иваны не помнящие родства» — ландскнехты в эпоху крестьянской войны прославились истреблением крестьянских повстанцев, хотя само ландскнехтское войско вербовалось в первую очередь в немецких деревнях.

Отряды ландскнехтов были грозной военной силой. Каждый такой отряд обычно состоял из четырехсот солдат, из которых двадцать пять имели ружья, сто были вооружены алебардами, а остальные— тяжелыми восемнадцатифунтовыми копьями. Сомкнутым строем, вооруженная алебардами и копьями масса рослых и сильных людей устремлялась на врага. Сначала, поддерживаемая огнем артиллерии и ружей, она двигалась медленно, а потом, по сигналу к рукопашней, бросалась вперед с оглушительными боевыми криками, и, как спадающая с гор лавина, сметала все на своем пути. Что же противостояло этой организованной и страшной силе артиллерии ландскнехтов и рыцарской коннице, выведенной в поле князьями под водительством смелого и расчетливого воина, гессенского ландграфа Филиппа?

Восемь тысяч неопытных в военном деле, недисциплинированных и плохо вооруженных крестьян расположились на горе, носящей название «горы битв». Преимущество занятой ими на возвышенности позиции было очень невелико. Во всяком случае, оно не возмещало опытности и вооружения войск ландскнехтов. Всего только восемь пушек было доставлено во франкенгаузенский лагерь заботами Мюнцера, уже прекрасно понявшего, какое значение приобрела артиллерия. Ряды крестьянских повозок, окружающие лагерь, были плохой крепостной защитой. Они имели некоторый смысл как препятствие для кавалерийской атаки, но при нападении пехоты не могли, конечно, сыграть существенной роли.

От Франкенгаузена крестьянский лагерь отделяла река, вдалеке виднелся лес — возможный опорный пункт при отступлении.

Соотношение сил было таково, что исход битвы был ясен до ее начала. И все же князья предпочли открытому, честному бою тактику обмана и вероломства.

Наступило утро 16 мая. Грозно, в молчании, стояли княжеские войска. Лагерь крестьян ощетинился пушками, вынесенными к краю рва, копьями, вилами и немногими ружьями за барьером повозок. Ветер развевал принесенное отрядом Мюнцера из Мюльгаузена белое знамя, на котором была изображена радуга. От княжеского войска отделилось несколько конных. Впереди ехал трубач, размахивая белым полотнищем в знак мирных намерений. Это было посольство, отправленное ландграфом для переговоров. Князья предлагали крестьянам, выдать зачинщиков и сдаться, за что обещали помилование. Предложения Князей укрепляли беспочвенные надежды на мирный исход в умах колеблющихся, усыпляли бдительность более сознательных, и позволяли князьям лучше подготовить свое войско к бою. Мюнцер употреблял все свое влияние, всю силу своего красноречия на то, чтобы разоблачить коварные замыслы князей, вселить праведный гнев и бесстрашие в сердца крестьян и вдохновить их на борьбу. Но в его войске было слишком много боязливых людей, готовых удовлетвориться самыми скромными господскими уступками.

Посланцам ландграфа крестьяне дали уклончивый ответ: «Мы признаем Иисуса Христа, и пришли сюда не затем, чтобы проливать кровь, но затем, чтобы искать правды божией. Если князья согласны с нами в этом, то мы не намерены враждовать с ними». Этого только и удалось добиться Мюнцеру вместо гордого отказа от всяких компромиссов. Но и такой ответ показался крестьянам слишком решительным. Им хотелось использовать все возможности, лишь бы уклониться от решительного столкновения. Едва успело от'ехать княжеское посольство, как крестьяне посылают в стан князей трех дворян: графа Вольфганга фон Штольберга, Каспара фон Рюкслебена и Ганса фон Вертерна с полномочиями на продолжение переговоров. Через них ландграф передал, что дает крестьянам три часа на размышление, но настаивает на безусловном выполнении своих требований: безоговорочной сдачи на милость победителей с надеждой на пощаду только при условии выдачи Мюнцера и других главарей. Посланцы отправились к ландграфу вторично, причем Штольберг и Рюкслебен обратно не возвратились. Их не оставили там заложниками, нет, — они сами принесли повинную и выдали князьям все, что им было известно о положении крестьянского войска. Смущение и взаимное недоверие царили в крестьянском лагере. Напрасно Мюнцер пытался внести успокоение в смущенные души и дисциплину в расстроенные ряды. Случилось худшее из того, что могло произойти, — у него больше не было войска, готового к бою.

Все это было известно князьям, и еще задолго до конца об’явленного перемирия ландграф двинул своих ландскнехтов и конницу на крестьян. Первый же залп княжеской артиллерии нанес тяжелый урон крестьянам; многие были убиты и ранены. В наскоро устроенных заграждениях зияли пробоины. С дикими криками ландскнехты бросались на приступ. Орудия повстанцев вскоре оказались в руках неприятеля, первые ряды защитников были смяты, стоны раненых и умирающих огласили воздух. На стороне нападающих и без того были огромные преимущества, а внезапность нападения превратила сражение в бойню. Расстроенные толпы почти обезумевших крестьян искали спасения в бегстве. Часть их устремилась к близлежащему лесу, другие бежали через реку к Франкенгаузену. Горсть смельчаков засела в уцелевших укреплениях на горе и защищалась с дикой отвагой. Но им не надолго удалось задержать княжеские войска. Все до одного они были безжалостно перебиты.

Отряды, бежавшие во Франкенгаузен, думали запереться в городе и сопротивляться под защитой его стен. Но конница ландграфа, посланная преследовать беглецов, настигла их у самых ворот и следом за ними ворвалась в город. Не давали пощады не только бежавшим из лагеря крестьянам, но и мирным горожанам. Город был отдан победителям на «поток и разграбление». Дома, церкви и монастыри были разграблены. Повсюду слышались стоны и вопли. Воды речки, протекавшей через город, окрасились кровью. Около пяти тысяч крестьян было убито при штурме лагеря и во время бегства, триста пленных без суда были казнены на франкенгаузенской площади. Князья ликовали.

Филипп Гессенский, прозванный «Великодушным», сообщал в день сражения курфюрсту: «Если бы они согласились предать в наши руки Мюнцера и его сообщников, то хотели мы оказать остальным милосердие. Но они затягивали ответ, тогда двинули мы нашу артиллерию ближе к ним на гору, а за нею быстро послали нашу пехоту и конницу и открыли против них огонь из наших орудий. Когда это произошло, крестьяне бросились в бегство и бежали с горы в город или куда им было только возможно. Мы поспешили за ними следом с нашим войском и убивали тех, кого удавалось настигнуть. Вскоре мы предприняли штурм города, взяли его и истребили всех мужчин, которые в нем были. Город разграбили и таким образом в этот день с помощью бога одержали победу».

Но никто еще не завладел деньгами, обещанными за голову Мюнцера. Среди трупов, устилавших «гору битв», не было его трупа. Не нашли Мюнцера и среди беглецов, не было его и среди пленных.