ТОП сериал 1978

Глава 4

Лебедев освободился через десять минут. Как оказалось он обсуждал с американцами сложившуюся вокруг меня ситуацию.

— Как мы и договорились ничего конкретного я им не сказал, — поведал мидовец проводив иностранных граждан и попросил меня идти к себе, а не шляться по кораблю.

Я не стал спорить и смиренно пошёл получать причитающийся разнос. Естественно, моего появления ждали. И естественно, как только я переступил порог каюты, этот самый разнос и начался.

Вдоволь наругавшись, где-то через пятнадцать минут монолога, мама решила перейти к конструктиву и попросила правдиво рассказать, как всё было.

Задача была из простых, ибо всех «ужасов» того путешествия я ей рассказать просто не мог — стеснялся. Да и не к чему ей было знать все нюансы тех «событий». Поэтому пришлось ограничиться лёгкой версией произошедшего — познакомился с красивой девчонкой, поцеловался и вот так случилось.

— Вот так всегда и случается! Получилось у него! — произнесла мама, очевидно решив, что время для диалога прошло, и вновь перешла к прерванному монологу и слезам.

Проговорили, если это можно так назвать, мы с ней ещё около получаса. Всё это время я её успокаивал и напирал на то, что всё образуется. Она же плакала, ругала себя, что не досмотрела и плакала вновь. Я старался успокаивать, как мог, и всё время твердил, что вполне возможно это провокация или шутка.

В конечном итоге и я, и она устали твердить одно и тоже, и я предложил оставить вопрос открытым до вечера.

— Почему до вечера? — с надеждой спросила мама, вытирая слёзы.

— А потому, что товарищ Лебедев сказал: «Москве виднее, что делать надо! Поэтому ждем, когда связь наладится». А к вечеру она наверняка восстановится.

Если честно, я в тот момент такого оптимизма не испытывал, но решил свои мысли не обнародовать, дав возможность моему начальству верить в своё начальство.

Маме такого моего объяснения тоже вполне хватило. И ничего необычного в этом нет. В этом времени практически все люди всегда верят, что Москве виднее. Впрочем, отчасти, и в светлом будущем так тоже многие считают, забывая народные мудрости типа: «На Бога надейся, а сам не плошай!» или «Спасение утопающих, дело рук самих утопающих».

Как говорится: «Это не есть хорошо». Такая святая вера, что кто-то из высшего руководства всё знает, всё видит, и во всём разберётся, не всегда оправдана и оправдывает надежды. Поэтому, я особо не обольщался.

Да, прекрасно понимаю, что это, так называемое, «ЧП», Москвой, без сомнения, будет взято под контроль. Это факт. Я слишком ценный «фрукт», чтобы начальство пускало всё на самотёк. Поэтому, хочу я этого или нет, с фактом того, что они вмешаются, и будут навязывать свою точку зрения, я спорить не могу. А могу и обязан я сделать только одно — направить всё это разбирательство по нужному мне пути. И путь этот я уже наметил.

Если, действительно, окажется что всё это не шутка, то от ребёнка я отказываться не буду. Если нет возможности прервать беременность, то пусть рожает и насчёт денег не парится. Буду регулярно их навещать и о судьбе ребенка, если что, позабочусь. Точка. Тем более что с деньгами, которые есть у меня, мне это сделать не составит труда. Я десяток детей поднять на ноги смогу, если не сотню или даже тысячу... Не вопрос. Деньги и на жизнь и на образование найдутся. Так что всё будет хорошо.

Приняв решение и взвалив на свои хрупкие плечи столь огромный, гигантский и неподъёмный груз ответственности, мне, как бы странно это не звучало, стало намного легче. Мир вновь стал ясен и понятен. Путь был хоть и извилист, но вполне возможен, и я стал уверен, что пройти его я смогу достойно. С этого момента эту проблему я посчитал фактически решённой, а потому никаких причин для горя и печали я больше не видел.

Наполнившись оптимизмом, я собрался поведать об этом маме. Но не успел. В дверь постучали.

— Меня нет, — быстро прошептал я и, вскочив, спрятался за угол платяного шкафа.

Мама вытирала слёзы носовым платком, посмотрела на висящие на стене зеркало, поправила причёску и открыла дверь.

— Здравствуйте! — произнёс девичий голос из коридора.

— Здравствуйте. Я немного занята, по этому...

— Извините, я Вас не отвлеку надолго, Вера Сергеевна.

— Вы меня знаете?

— Да. Вы мама Саши.

— Гм...

— Вера Сергеевна, ещё раз извините, пожалуйста, я просто хотела спросить: Вы не знаете, где Саша?

— Нет. Не знаю. А зачем он Вам? И почему Вы в слезах? Что у Вас случилось?

— Это не важно, — хлюпнула носом посетительница. — Скажите, где Саша? Мне с ним срочно нужно поговорить!

— По поводу чего?

— Это личное...

— Ах, личное, — подозрительно прошептала мама и, чуть покосившись в мою сторону, пошла на хитрость: — Понимаете ли... Простите, как Вас зовут?

— Извините, я не представилась. Меня зовут Маша.

— Маша, а откуда вы знаете моего сына?

— Мы с Сашей учимся в одной группе в институте. И, — девушка явно сдерживала истерику, — и дружим с ним.

— Дружите?

— Да. Давно дружим, — раздался девичий всхлип.

— Поняла. Так вот, Маша. Я не знаю, где сейчас находится мой сын, но, если Вы мне расскажите всю правду — всю! Вы слышите меня?! Всю!! До малейших подробностей, то я попробую Вам помочь в его поисках.

— Правду?

— Да! Правду и только правду! — сказала мама и неожиданно потребовала: — Признавайтесь, у вас с Сашей роман?

— Это неважно... — всхлипнула одногруппница.

— Что значит «неважно»?! Роман или нет?! — продолжала настаивать родительница.

— Простите, Вера Сергеевна, я Вам на этот вопрос ответить не могу. Это секрет, — наконец зарыдала Маша и, резко отстранившись, проговорила: — Извините! До свидания! — вероятно, убежала по коридору.

— Что значит, не могу?! Девушка, вернитесь! — крикнула мама ей в след и бросилась за ней. — Стойте! Девушка, стойте!

— Этой-то что надо? — выдохнул я, выйдя из своего убежища. Потёр ладонями лицо и присел на диван. — Уже жалею, что поддался на уговоры Давида.

О том, чтобы я предложил небольшую роль и взял в поездку Машу Демакратичковскую, меня просил лично Давид Эдуардович Хачикян.

«Саша, аказав эту нэ балъшую услугу её папэ, ты с ным савсэм помэриться сможэшь».

В тот день я, собственно, пояснил «липовому» учителю, что с её папой — режиссёром, я и не ссорился никогда.

«Это у него маленько с головой проблемы, вот он ко мне и привязывается», — было моим аргументом.

Давид соглашался, но, тем не менее, не прекращал просить. И я, в конечном итоге, поддался на уговоры и согласился, тем более Давид был прав — взять одногруппницу в поездку, и тем самым оказать услугу её папе, мне, действительно, ничего не стоило. И я, абсолютно не ожидая никаких проблем, предложил одну из эпизодических ролей Маше. Утвердили её на роль практически мгновенно, что было неудивительно — папа её в режиссёрских кругах был известен и уважаем.

— Интересно, что у неё случилось? — хмыкнул я, закрыв глаза в ожидании возвращения мамы.

Бесконечный день всё никак не собирался заканчиваться. Да что там заканчиваться, ещё и двенадцати дня не было, а я уже устал от всех этих «сантабарбар».

Мама вернулась через пять минут и ожидаемо устроила мне допрос с пристрастием.

— А ну быстро говори, что у тебя с этой Машей и почему она плачет?

— Плачет? — якобы удивился я и пожал плечами: — Не знаю. Я тут не причём.

— Опять не причём?! А ну говори: у тебя с ней тоже что-то было?! Она что, беременна?!

— Не знаю… э-э… — опешил прилежный сын от такого предположения.

— Что значит, не знаешь? — даже приоткрыла от удивления рот мама.

— Да нет, конечно! Что ты?! — быстро взял я себя в руки и даже головой замотал для убедительности: — Нет! Нет! И ещё раз нет!

Но это маму не устроило.

— А ну, честно говори! Прекрати врать! Было?!

— Нет!

— Если бы не было, то она бы и не плакала вовсе! Значит было!

— Да не было ничего! Так, поцеловались разок-другой, вот и всё! — неожиданно даже для себя ляпнул я и тут же пожалел об этом.

— Ах, поцеловались!? Ах, разок-другой?! — взорвалась мамуля. — И она тоже забеременела?

— Да нет! Что ты…

— Не «штокай» мне! Совсем от рук отбился, — заплакала мама и вновь стала причитать: — Отца на тебя нет... Если бы он не погиб...

И вновь пришлось её успокаивать...

Наконец, в сотый раз услышав от меня, что Маша не беременна, во всяком случае, от меня, что всё будет хорошо, и что в Москве разберутся, я таки сумел вселить надежду в завтрашний день.

Она перестала плакать и я, сказав, что хочу к себе в каюту, собрался идти спать. Мама моё решение поддержала и согласилась с тем, что в моём состоянии необходимо отдохнуть и хорошенько подумать о своём поведении.

Чмокнул её в щёчку и вышел в коридор, в котором, к счастью, никого поджидающего меня не оказалось. Не теряя времени, помчался к себе в каюту, с намереньем закрыться там и, чтобы ни случилось, никому не открывать.

К счастью, мне удалось это сделать. По дороге меня никто не перехватил.

Обрадовавшись этому, я написал на листе бумаги объявление, и лейкопластырем приклеил его на внешней стороне двери. Закрыл эту самую дверь на замок, и падая на кровать, провалился в беспробудный сон.

Объявление, висевшее на двери каюты, гласило:

«Пишу новый роман! Ни в коем случае не беспокоить! По всем вопросам обращаться к начальнику экспедиции товарищу Лебедеву!

P . S . (постскриптум): При пожаре и затоплении судна выносить в первую очередь!!

ВАС»

Не знаю, что подействовало на посетителей, но никто до вечера меня так и не побеспокоил. Возможно, просто я был пока никому не нужен. Возможно, грозное объявление сыграло свою роль оберега. А возможно, что из-за нервного стресса я так крепко уснул, что не слышал, как стучат в дверь моих покоев.

Тем не менее, когда открыл глаза, то часы показывали девять часов вечера. Посмотрел в иллюминатор. Судя по всему, погода налаживалась. Шторм прошёл. Облачность была умеренной, а заходящее солнце, своими лучами освещало, всё ещё слегка волнующиеся, морские просторы.

Потянулся и пошёл в санузел, что был совмещён с каютой. Ну да, именно такую каюту я себе смог выбить на второй день похода. В ней был и душ и туалет. Да, пришлось применить административный ресурс, чтобы такую роскошь выбить лично для себя. Но мне это было нужно не только для того, чтобы удовлетворять свои потребности с большим комфортом, а для того, чтобы как можно меньше передвигаться по кораблю. Почему? Да потому что любая моя встреча с кем-либо сулила огромное количество бесконечных разговоров. Все, от актеров до пассажиров, желали со мной пообщаться по поводу и без. Это было просто бедствие какое-то. Невозможно было и шага ступить, чтобы кто-то со мной не заговорил.

Я не страдал «звёздной» болезнью. Общение с людьми мне было не чуждо и не в тягость. В тягость мне было бесконечное общение, у которого не было видно ни конца, ни края.

Нет, конечно, людей я понимал. Им, разумеется, было очень интересно поговорить со звездой мировой величины. Узнать, как он живёт, как пишет музыку, романы. Как снимает фильмы? Какая у него семья? И в каком он учится институте? Понять-то это было можно, но вот принять — нет. Все эти бесконечные разговоры ни о чём отнимали у меня огромное количество времени. Я говорил в коридорах, на лестницах меж палуб и на всех четырёх палубах, в трюме, в столовой, в спортзале да вообще везде. Это так напрягало, что если бы мне ещё предстояло вести беседы в санузле, то я бы, возможно, сошёл с ума.

Корабль — замкнутая экосистема, так что общения с другими пассажирами было не избежать. Но, тем не менее, я старался такое общение, по возможности, ограничить. В конце концов, в один из дней после того, как я проделал пятиминутный путь от капитанского мостика до второй палубы за сорок минут, ибо пришлось разглагольствовать с десятком пассажиров о будущем нашего кинематографа, я пожаловался лично товарищу Лебедеву.

Тот меня выслушал. Согласился с моими доводами и выделил мне каюту с санузлом. А заодно издал приказ, согласно которому, без его личного разрешения, кому бы то ни было, под страхом высылки на Родину, со мной запрещалась говорить! Это немного остудило пыл жаждущих общения с милым бывшим пионером, но полностью, естественно, не прекратило.

Быстро ополоснулся, причесался, оделся и пошёл к начальнику экспедиции, чтобы узнать, удалось ли связаться с Центром?

Застал его в тревожном расположении духа. Он был хмур и неразговорчив. В двух словах описал ситуацию. Как оказалась, связь была, но ничего конкретного там не сказали. Они выслушали «мою версию событий», сказали, что конкретные инструкции мы получим при следующем сеансе связи ранним утром и дали отбой.

— Что ж, придётся ждать, что скажет Москва, — устало констатировал Лебедев и отправил меня восвояси.