Три дня я буду с тобой

35

Дом отца находится в элитном коттеджном поселке на окраине города. Мы подъезжаем к воротам на такси и я, расплатившись, шагаю к переговорному устройству. Маша семенит следом, опасливо озираясь.

Да уж, не думал, что мне когда-нибудь придется сюда вернуться. Столько лет старался держаться подальше от этого змеюшника. И на тебе, сам в пасть к аспиду лезу. Ну и времена пошли!

— Вы к кому? — раздается из динамика дежурный вопрос охранника.

— Максим Воронцов, — цежу сквозь зубы. — К Андрею Палычу. Пусть встречает.

На той стороне воцаряется озадаченное молчание. Ещё бы, блудный сын явился, кто бы мог подумать. Небось сейчас папаше звонят, инструкции спрашивают. Гони, мол, в шею или милость проявить?

Но спустя минуту раздается гудок и ворота начинают отъезжать в сторону. Надо же, пропускает, ирод. Видать, и правда припекло.

— Идём, — бросаю я Маше через плечо и решительно шагаю по дорожке. Чем раньше закончим этот фарс, тем лучше.

Маша послушно идёт рядом, то и дело поправляя съехавшую лямку рюкзака. Вид у неё совсем потерянный, глаза большие и испуганные. Эх, девочка моя. Прости, что втянул в эти игрища. Но я нас вытащу, обещаю.

У парадной двери нас встречает давешний охранник — здоровенный детина в камуфляже. Смеряет неприязненным взглядом, отступает в сторону. Ну-ну, силач, позлись мне ещё. Папин цепной пёс.

Я первым вхожу в просторный холл, Маша проскальзывает следом. И тут же застывает, потрясенно охнув. Ещё бы, такие хоромы не каждый день увидишь. Мрамор, позолота, все эти безвкусные побрякушки олигархического новодела. Меня и самого до сих пор с души воротит от этого великолепия. А каково Маше, выросшей в обычной семье? Небось, думает, что я тоже всю жизнь средь этой роскоши вращался. Ага, как же. Держи карман шире.

— Максимка! — раздается знакомый голос и к нам спускается по лестнице он. Андрей Палыч собственной персоной. Сияющий, лощеный, в щегольском костюме с иголочки. Ну просто воплощение успеха и достатка.

Только вот глаза цепкие, колючие. И улыбка на губах неприятная, хищная. За версту видно — пройдоха и ушлый делец. Не человек, а акула бизнеса.

— Папа, — цежу я сквозь зубы, едва кивая в знак приветствия. — Спасибо, что принял.

Он картинным жестом всплескивает руками, растягивая губы еще шире:

— Ну что ты, сынок! Как я мог не принять родную кровиночку? Да еще и с такой очаровательной спутницей!

И многозначительно стреляет глазами в сторону Маши. Та моментально краснеет и опускает взгляд. Ну все, достал!

— Это Маша, моя девушка, — сухо представляю я, делая ударение на последнем слове. — И мы пришли по делу. Нужно поговорить. Наедине.

Отец прищуривается, но кивает. Разворачивается и идет вглубь дома, кивком предлагая следовать за собой. Я беру Машу за руку и тащу за ним, чувствуя, как колотится сердце. Не время для расшаркиваний и светских бесед. Время решать вопросы.

Мы заходим в кабинет — внушительных размеров комнату, уставленную дорогой мебелью. В камине потрескивают поленья, на стенах висят какие-то абстрактные картины. Отец усаживается за массивный стол, жестом предлагает нам располагаться напротив.

— Ну что ж, Максим, — складывает он руки на груди, откидываясь на спинку кресла. — Я весь внимание. Что за срочное дело привело тебя ко мне после стольких лет игнора?

Я стискиваю зубы, чувствуя, как кулаки чешутся от желания врезать по этой сытой роже. Но сдерживаюсь. Рано. Надо разыграть свои козыри.

— Помощь твоя нужна, — говорю как можно спокойнее. И на его вопросительно вздернутую бровь поясняю:

— Нас с Машей пытаются убить. Людей Игнатьева наняли, чтобы устранить. А все из-за бизнеса, чтоб его. Теперь в бегах, скрываемся. Даже легавые отморозились помогать.

На лице отца не дергается ни один мускул. Но я слишком хорошо его знаю. По глазам вижу — напрягся, гад. Почуял, что дело пахнет керосином.

— И чего ты от меня хочешь? — спрашивает он, барабаня пальцами по столешнице. — Денег? Адвокатов? Крышу от ментовки?

Я криво ухмыляюсь. Ну конечно. Чего еще ждать от продажного папаши.

— Защиты хочу, — чеканю, глядя ему прямо в глаза. — Чтобы ты со своими связями приструнил Игнатьева. Прижал к ногтю, заставил отвалить. У тебя ведь все схвачено, да? Депутаты, чиновники, прокуроры всякие. Вот и подсуетись. Спаси шкуру своего непутевого сынка.

Отец несколько секунд молчит, буравя меня тяжелым взглядом. Потом усмехается и качает головой:

— А ты все такой же, Максим. Гордый, неуступчивый. Не привык просить, да? Даже когда припекло.

— Пока не припекло — нет, не привык, — огрызаюсь я. — Сам справлялся. Это ты у нас спец по решению вопросов. Особенно если они бабками пахнут.

— Не тебе меня судить! — вдруг взрывается он, грохнув кулаком по столу. Мы с Машей синхронно вздрагиваем. — Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти, чтобы всего этого добиться! Сопляк неблагодарный!

Я вскакиваю на ноги, сжимая кулаки:

— А ты думал, я благодарить тебя буду? За что? За то, что бросил нас с матерью? За то, что променял семью на бабки и власть? Да пошел ты!

— Стоп! — раздается вдруг звонкий окрик. Мы с отцом ошарашенно замолкаем, поворачиваясь к Маше.

Она стоит, побледнев, прямая как палка. Но глаза сверкают решимостью.

— Хватит ругаться! — четко произносит она. — Сейчас не время и не место. Максим пришел за помощью, и вы должны ему помочь. Вы его отец, черт побери! И если в вас есть хоть капля человечности — сделайте то, о чем он просит!

На несколько мгновений в кабинете повисает звенящая тишина. Мы с отцом растерянно пялимся на Машу, будто впервые ее видим. Вот это да. Какие мы, оказывается, с ней похожие. Один характер на двоих.

И знаете что? Именно в эту секунду я окончательно понимаю — люблю. Без памяти, до чертиков. И плевать мне, чем там кончится это противостояние с Игнатьевым. Маша — вот главное, что у меня есть. И я за нее любому глотку перегрызу.

А отец… Ну что отец. Хочет искупить вину — пусть искупает. Мне не жалко.

— Ладно, — наконец произносит он, устало потирая переносицу. — Черт с тобой, помогу. Только ты пообещай, что это в последний раз. И что мы после этого больше не увидимся. Идет?

Я молча протягиваю руку через стол.

Он так же молча ее пожимает.