Тринадцатый хозяин

Чемпи

Рифа украли в июле, воскресной ночью.

Еще в час ночи Риф был на месте. Когда Игорь, проводив Надю, шел к себе, Риф задышал и заскулил в щель сарая, застучал по доскам хвостом. Но Игорь не остановился, а пробежал к себе на четвертый. Взбегая на этаж, он слышал тонкий вой Рифа и думал, что делает недоброе, отводя вечернее время одной Наде. И нет времени для славного пса Рифа, нет для матери — нехорошо.

Игорь открыл дверь своим ключом и вошел. И застал на кухонном столе чайник, накрытый куклой-матрешкой. Он поднял ее подол и ощупал чайник — горячий. Поев, он лег спать. Лег и ощутил Надю, ее крепенькое тело, ее острые локотки. Славная, добрая…

— Славная, свавная… саванная… — шептал он засыпая.

Побежали белые собаки, и легло поле красных маков.

Все дальше в сон катился Игорь, а не засыпал. Он ждал слонов — они стали приходить в его сны две недели назад.

Собственно, этих слонов должен был видеть Никодимов — его посылали работать в Африку. Но тот заболел, и ехать предлагали теперь Игорю.

В первую же ночь после предложения ехать — к Игорю и пришли слоны. Они шли длинной вереницей, держась за хвостики друг другу.

Глаза слонов были маленькие и веселые, уши лохмато-черные, будто у Рифа. И так захотелось Игорю к веселым слонам.

Он попросил Надю ехать вместе с ним. Женой. Надя женой стать согласилась, но ехать отказалась решительно. При отказе ехать она даже головку несколько сбычила и сжала губы. Ему захотелось поцеловать ее, а слоны как-то отошли. Но только наяву, а во сне они приходили. И только они говорили Игорю о силе его желания.

Оно — было. Но ему мечталось ехать с Надей и Рифом. В Африке жить, работать, охотиться.

Наконец-то появились знакомцы-слоны, Игорь вздохнул легко и радостно, и тут же его разбудили. Будила мама, говоря:

— Ига, проснись… Ига, проснись… Ига, Ига, Ига…

Игорь слышал ее и не мог шевельнуться, слившийся с тяжелой кроватью. А мама стукала и стукала его своим голосом, будто резиновым пузырем. Тот скрипел:

— Нига… нига… нига… нига…

— Да проснись же! — крикнула мама.

Игорю не хотелось просыпаться. Он ходил по красным макам.

За полем рос лес в виде зеленой пены, из леса выходили один за другим слоны с черными мохнатыми ушами.

Слоны трубили:

— Нига-а-а!.. Нига-а-а!.. Нига-а!..

Над слонами и маками низилось фиолетовое небо. «Не хочу, — смутно думалось Игорю. — Не хочу просыпаться. Наверное, сердцем дурит Соня, и придется звать скорую… И все кончится валерьянкой… Не хочу просыпаться, хочу слонов с черными ушами».

— Господи! Спит как убитый! — вскрикнула мать.

Голос сестры, вполне здоровый.

— Загулялся… Игорь, Рифа украли! — крикнула она.

Игорь сел, ударив в пол пятками.

Горела настольная лампа, рисовала на потолке яркие кольца.

В длинных халатах стояли мама и сестра.

В окно входила зябкость. Пол холодил. И такая сонная слабость…

«Рифа украли». Игорь хотел сжать кулак, но пальцы его не собрались вместе.

— Рифа украли? А вы почем знаете? — спросил Игорь и увидел в дверях соседа. Лицо его сонное, бородатое. На лысине отблески.

Сосед искоса взглядывал на сестру.

— Не спалось мне, Сонечка, — говорил сосед и смотрел на Игоря темными засыпающими глазами.

— А дальше? — спросил Игорь и стал одеваться.

— Не спалось, — объяснял сосед. — Выпил я демидролу — не берет, сжевал пару таблеток ноксирона — черта лысого! Распахнул окно и высунулся. Вижу: около вашего сарая возятся. Думаю — пусть возятся. Лег я, поворочался. Вдруг припомнил — ведь кто-то постанывал. Не то резали, не то давили кого. Выглянул — сарай открыт. Схватил я со стены ружьишко я вниз. Подхожу, а собачка не лает. Пусто. Скакнул на улицу — одни кошки бегают. А ноги уже подкашиваются — от таблеток. Сюда с полчаса царапался.

— Господи, как же я без Рифика жить буду? — мама всплеснула руками.

Игорь подошел к окну: чернота двора, тусклые лампы, освещающие черные кубы сараев и сарайчиков. Свой — распахнут. Игорь сморщился, он четко помнил скулеж Рифа и стук его хвоста по доскам. «А я не подошел».

— Я бы вызвал милицию, — медленно говорил сосед. — Пусть ищут, по горячим этим… следам.

«Его ведут, привязали цепку и тянут», — думал Игорь.

— Гадюка! — вскрикнул он вдруг. — Гадюка!

И побежал вниз, гремя ступенями.

Выскочил, ударив дверью. Сунулся в сарай — пусто. От ноги его отлетел замок. Он пнул его и выскочил на улицу.

Схватясь за палисадник, рванул планку. Ударил ею по земле — брызнули щепки.

Он перевел дыхание и пошел большими, скользящими шагами. И проскальзывали назад тени домов.

В милиции немедленно собаку искать не захотели. Даже обиделись.

— Что вы, дорогой товарищ, шутите, здесь дела идут серьезнее.

— Но собака-то — породистая! — вскрикнул, ощутив сжиманье в горле, Игорь. — Ищете же вы часы или иную дрянь. Моя собака подороже десятка часов, она материальная ценность. Вот что!

— Какой она породы? — спросил дежурный из-за барьерчика. У дежурного лицо с широкими углами челюстей. Но глаза маленькие, а веки черные, будто надкрылья жука.

— Какой породы? — спросил он, помаргивая веками-крыльями.

— Крапчатый сеттер, — сказал Игорь. — Всесоюзная родословная. Белый, а по нему черный и коричневый крап.

— Трехцветный, значит. Запишем. Я — Сергеев, — сказал Игорю дежурный. — А ваша фамилия и прочие обстоятельства?

Игорь сел на старый вытертый стул.

— Его дед чемпион Том, — сказал он Сергееву, человеку поистине огромнейшему. Ростом тот был с самого Игоря, но широкий, красный, налитый плотью.

«Если такой сгребет за шиворот… страшное дело…» — с удовольствием подумал Игорь.

Сергеев постукивал себя пальцем по колену, широкому, как опрокинутая чашка.

Подмигивало желтое кольцо.

— А сколь дорого стоит ваша собака? (Он еще постукал себя).

— Рублей двести по объективной оценке.

— На собак, дорогой охотничек, цена не объективная, а сколько дадут. За иную — рубля жалко, а за пойнтера Кадо доктор наук Полушин давал «Победу» с мотором «Волги» и получил шиш. Сколько же давали за твою?

Игорь смотрел в черные окна. В каждом отражалась настольная лампа, Сергеев и он сам.

— Двести рублей, собственно, мои траты. Но однажды за него предложили штучное ружье фирмы Лебо.

— Врешь! — быстро сказал Сергеев.

— Зачем? Лебо, штучный, с золоченым механизмом.

— Здесь, в нашем городе?

— Конечно.

Сергеев, стукая колено, осознавал этот исключительный факт. Должно быть, не верил.

Игорь и сам не поверил, когда Макаров предложил такое. Ружье за щенка?.. Чепуха, насмешка.

— Во дает! — сказал, помолчав, Сергеев. — Если не врешь, то дорого твой щенок стоит, Лебо за восемьсот целковых идет. Лебо… Ишь ты! Нет, не врешь, оно одно у нас в городе. Либо ха-арошая у тебя собаченция, либо Макаров с винта сошел… Он?

— Предположим.

— Лебо… По теперешней дичи только с такими ружьями и ходить, серийным ее не возьмешь, силы боя не хватит… Лебо! Тогда мастера истово работали. Ты не ружьем, ты замечательным человеком стреляешь.

И Сергеев прикрыл глаза веками.

— Лебо… — бормотал он. — Ле-бо…

К ним подошел офицер, седенький, еще не старик, а лет сорока пяти. Он посмотрел на Игоря не то ласково, не то насмешливо. Губы его сложились в серую дудочку, словно офицер сосал больной зуб.

— Я — Лобов, — сказал он Игорю. — Все слышал. Найдем вашу собачку. Слушай, Сергеев, — тихо заговорил он. — Я ухожу домой и пройду с товарищем.

— Есть, товарищ капитан, — отвечал тот, не открывая глаз. — А я подремлю, город стихает.

Лобов первым вошел в сарай.

Светало. Поблескивали велосипеды — Игоря и сестры.

Из-под тяжелой крышки погреба, вырытого в сарае, лезли запахи капусты и картофеля.

Они теснились — сытные, тяжелые.

Еще пахло собакой, ржавчиной и стоявшей на полке олифой. Игорь сморщился — он не знал, что на рассвете так активны запахи.

— О господи, — говорила мать. — Украли нашего мальчика. В чьи-то руки он попал? Дай бог, чтобы к доброму человеку. Господи, старая дура, вора добрым зову. Найдите нам Рифика, товарищ начальник, найдите.

— Посмотрим, — сказал Лобов.

Он ходил по сараю.

Нагнулся, взял раскрытый замок, подержал его на ладони и бросил. Еще нагнулся и поднял что-то. И это, поднятое, сунул Игорю в нос — ударил запах копченой колбасы.

— Краковская, три шестьдесят кэгэ, — сказал Игорь автоматично.

— Именно, — подтвердил капитан. — Вот он его чем привлек, вор-то.

— Отравленная? — тревожно спросил Игорь.

— Зачем? Просто хорошая колбаса. И потом, кто же держит породистую собаку в погребной вони? Испортите уникальный аппарат чутья. Безобразие! Вами должна заняться наша секция сеттеристов. Обязана. Капустная вонь… Вы меня простите, но для собаки лучше попасть в другие руки.

Капитан отчитывал Игоря, держа найденную колбасу двумя пальцами. Нос его брезгливо морщился.

Игорь чувствовал недоброжелательство к себе капитанского носа.

— Соседи жалуются, — говорил он.

— Чепуха! Нет, не понимаю я таких владельцев, не понимаю. Найдем — продавайте ее скорее, для блага животного. Но искать буду — снабдите меня портретиками и приметами собаки. Принесите в отделение вместе с заявлением.

И губы Лобова опять сложились в насмешливую трубочку. «Он смотрит на меня, как на идиота», — думал Игорь и почувствовал себя невыспавшимся, глупым и тяжелым, как диван. Верно — дурак! Во-первых, — не удосужился сделать сигнализацию. Второе, дрянной замок. И надоели ему все: едкие соседи, погреб, дурацкий сарай и нос капитана.

Только Надя и Риф милы ему. Надя — чудо, и Риф чудный. С ними бы жить, охотиться, испытывать приключения. С ними.

Лобов закурил и спросил мать о соседе, страдавшем бессонницей. Потом стал говорить ей о неудобствах проживания на высоте четвертого этажа.

— В вашем возрасте, — внушал он матери, — так высоко жить вредно. Собака — беспокойство, избавляйтесь от него. Я тоже собачник, все знаю. И у меня собак крали, — сказал он Игорю. — И знаете, где нашли?.. В Горьком. Я махнул рукой и купил себе щенка.

— Какого? — спросил Игорь.

— Пойнтера. И вам советую: берите пойнтера. Это гигиеничнее и удобнее.

— Так вы любитель голых собак.

«Это разумно, всегда надо поступать разумно. Надо хорошо запирать сарай, держать пойнтера, охотиться с ружьем Лебо. Капитан найдет Рифа. Опять волнуйся, выйдет ли из Рифа чемпион (он — внук). Опять в шесть утра вставай и гуляй с ним, а если гулять вечером, то Надя станет недовольной. А в разрезе семейной жизни? Такой вопрос — как мирить тещу с сеттером?»

— Завтракать, дети, завтракать, — говорила мама.

Сестра откусила хлеб, пожевала его и сказала, глядя на Игоря сквозь свои локоны, как ящер с дерева:

— Поздравляю твою Надежду.

Игорь положил на тарелку салат.

— Нет больше собаки в вашей жизни, — продолжала сестра, глядя на него, как вивисектор. — Может, ночью сам выгнал?..

— Софья! — сказала мама.

— Хотел возвеличиться своей собакой. Думал, купишь внука чемпиона, так и свою жизнь украсишь? Все будут говорить о тебе? Ты же Рифика не любил… — говорила сестра.

Игорь жевал салат, не чувствуя его вкуса.

— Посмотрим, что ты сама запоешь, когда станешь выходить замуж, — сказала мама.

— Я не выйду замуж, — сказала Соня. — Никогда.

Сестра была громоздкой и без обаяния. Решался ухаживать за ней только сосед, — плешивый, коротенького роста.

И мать, и сам Игорь оскорблялись этим.

Мать говаривала, что напрасно дала Игорю красоту, мужчине она и не нужна, а вот Сонечка оказалась обделенной.

И остается девушке один коротыш-разведенец.

Игорь тоже жалел сестру. Терпел ее нервозности, сердечные приступы и бегал ночами вызывать скорую помощь.

А вот теперь обрадовался врожденной неудачливости сестры. Радовался и ощущал мелкость и пакостность этой радости.

Сестра злобно жевала салат. Листики пищали на ее крупных зубах. Мать говорила:

— А мне очень не хватает Рифа, я с ним за эти месяцы сроднилась. Это я его выращивала. Ты, Ига, только принес и лег спать. Тебя ведь из пушки не разбудишь. Я лежу, не сплю, на лунный узор смотрю. И вдруг через него идет белая малявочка, идет и скрипит. Соскучилась, мать ищет. Я его и положила под бок. Он взял в рот мой палец и давай сосать. И так заснул, не выпуская палец. И под другой бок пришел кот Василий. Так и проспала я под двойным остережением.

— Да перестаньте вы все зудеть! — вскрикнул Игорь. — «Был, был!..» Я говорю, что Риф не только был, но и будет. Этот пропал — второго заведу. Тот пропадет — куплю собачью свору. Где живу я, там всегда будут жить собаки.

Игорь вскочил и сбежал вниз. Отомкнул почтовый ящик, вынул газету, письмо к сестре (отчего-то без обратного адреса). Вынул конверт с надписью жирным карандашом: «И. Лаптеву, в собственные руки». И в нем дрогнуло. Игорь разорвал конверт — в нем лежали деньги и бумажка, исписанная незнакомой рукой:

«В счет стоимости Рифа 500 (пятьсот) рублей».

— Однако, — пробормотал Игорь, рассматривая конверт. Оберточная бумага, склеен крахмальным клеем. Самодельный. На плотном его боку печати чьих-то жирных пальцев.

— Отпечатки, — сказал Игорь и пошел вверх — медленно. — Вошел и вытряхнул на обеденный стол — среди тарелок — кучу десятирублевок.

Мутные, сальные бумажки. Игорь пересчитал их — пятьдесят.

— Вот, в ящике нашел. — Игорь пожал плечами и улыбнулся, ощутив себя опять громоздким и глупым.

— Фальшивые, — сказала мать, а сестра захлопала в ладони и закричала:

— Поняла, поняла: компенсация! Да это твоя состоятельная тещенька. Подговорила пацанов, и те украли. Знает, что эти бумажки пойдут на ее Наденьку. Та привыкла иметь лучшее! В десять лет — золотые часики, в четырнадцать — вязаные платья, а в двадцать — здоровый, красивый и глупый муж. Верти им как хочешь!

— Не мели чепуху, язва африканская, — устало сказал Игорь и сел на стул.

— Вот деньги, — спокойно говорила ему сестра. — Кто мог их послать? Вор? Тогда в чем логика его профессии? Но берем твоих будущих родственников. Им Риф костью в горло воткнулся. И собаку вежливо и безгрешно устраняют.

— Фантастика.

Игорь снова пересчитал бумажки — пятьсот рублей. Бред какой-то. Нет, Лидия Андреевна не пришлет такие деньги. Да, она зовет их с Надей жить к себе, она сказала, что не станет жить с Рифом. Он сам говорил Наде, что курящая теща смертельно опасна для нежного чутья Рифа. И держал его при этом в сарае.

Нет, не может сделать такого Лидия Андреевна.

А если… Сидела, курила, держа сигарету в прокуренных пальцах. Они желтые, сухие, похожие на костяные рогульки. На каждом пальце по золотому кольцу: наука кормит щедро.

И так, куря и пуская дым вверх, она все обдумала и решила.

Что тут можно сделать? Купить вторую собаку? Но расставаться с Рифом сильно не хотелось. Внук чемпиона. Кому случается держать такую собаку? Почему нельзя украсить ею жизнь?

А охота?.. Как охотиться без собаки?

После обеда Игорь снова посмотрел почтовый ящик, даже стучал по нему кулаком.

Ему было интересно, что еще может появиться. Выпал один плоский конверт: «И. Лаптеву». Конверт голубой, стандартный. Он вскрыл его на лестнице:

Росчерк смелый и прихотливый. Нахальный росчерк.

Игорь стоял. У него ломило правую сторону головы и надбровья, и тукало в уши — раз, раз, раз…

Игорь прижал надбровья кончиками пальцев до боли. В голове была такая суета.

«Гм, выходит, не шутил старик… Проучу… Чертов дед! А если согласиться? Сообразим. Старик станет нянчиться с Рифом. Чертов старик… Что ему еще остается, кроме Рифа, в его кончающейся жизни? Тысяча… За пятьсот рублей куплю себе штучное ружье.

Надо покупать тяжелое, сработанное по старинному образцу.

Ружье не собака. Оно — вечная штука. А остальные деньги? И что скажет умница Лобов, раскопав историю?.. Но Риф? Я же люблю его».

…Именно Макаров сидел у Исакова, когда Игорь купил Рифа. Исаков хвалил щенка. Он то хотел, то не желал продавать его. Все твердил: будущий чемпион, чемпион…

Старик Макаров ворчал, вытягивая нижнюю брезгливую губу:

— Чемпион, чемпион… А я говорю, что генетика Тома неустойчива. Я езжу на московские состязания, там выставляют детей и внуков Тома. Посредственности! Отсюда и делай вывод!

— Кто их знает, — бубнил Исаков. — Это третий помет Магды, а бог троицу любит. Вдруг щенчишка повторит Тома?.. Если бы не проклятье квартирной тесноты, ей-богу, оставил бы всех щенят себе. Всех пятерых. А потом бы и выбирал.

— …Щенки — лотерея, — твердил Исаков. — Я чего боюсь — отдам того, что в Тома пойдет. Будущего чемпиона. Случись такое, не прощу себе. Ей-ей.

— Чепуха! — шумел Макаров. — У него пипка узкая, чутье будет плохое. И уродлив к тому же. Посмотри на голову.

— Голова маленькая, — нехотя согласился Исаков.

Игорь скорее обрадовался, чем огорчился. Конечно, старцы опытны, понимают псов до корня их хвоста. Но вот чего они не понимают. Не могут увидеть. Щенчишка, вылизанный матерью почти до синеватой белизны, светился, словно яйцо, положенное на луч света.

Он собой лучился.

Игорь понял — щенка надо брать не раздумывая, веря этому светящемуся в нем.

К тому же Игорь был удачлив. Все обстоятельства словно по договору подсовывали ему нужное — и именно в нужный момент.

И он отдал ту двадцатку, которую к тридцати положенным по таксе рублям припрашивал Исаков.

…Щенок скоро пригрелся за пазухой и уютно спал. Игорь нахлобучил шапку и вышел на зимнюю улицу. В той лотерее, о которой говорил собачей Исаков, была и у него доля надежды. Но щенка он все же назвал Рифом.

На пятом месяце жизни Риф стал быстро красиветь. «Кровь выставочных сеттеров», — определил, осмотрев щенка, Макаров. Пес на глазах умнел, выражалось это странно — он быстро научился открывать дверные запоры. И хотя собаки, если верить книгам, не различают цвета вещей, Риф ясно выделял красный веселый цвет.

Но никто из секции кровного собаководства не ждал манеры Рифа причуивать дичь, высоко поднимая нос. Риф им словно гирьку выжимал. Но чуял Риф неясно, дичь оказывалась слишком далеко. Игорь понял так — Риф примечает место, куда садилась вспугнутая птица, запоминает и ведет к ней «на глазок».

Выяснить на болото приходил Макаров. (Риф к этому времени стал плосковатый верзила с широченным черным носом).

Макаров был в полотняном костюме и сапогах. Он ворчал:

— Испортишь ты пса своей дурацкой натаской.

— Отдам егерю, — говорил Игорь.

— Не смей! Он их бьет, если хочешь знать. Наберет двадцать штук и хлещет. Его уже в секцию вызывали. Он так сказал: «Какая теперя идет собака?.. Нервная. Раньше ее дрючком, она отряхнулась и опять работает. Теперь же бьешь почти любовно, а она вся затрясется, глаза выпучит и бежать».

— Старик щурился на Рифа, кругляши его глаз ерзали.

Лицо старика большое, плоское. В фигуре было нечто от обвисшей, готовой упасть капли.

— Слышь, продай его мне, — вдруг предложил он.

Старик давал за Рифа сто рублей, потом сто пятьдесят, двести. Игорь торжествовал. Он сказал Макарову о тех словах, что столько месяцев отравляли его.

— Ошибся, — согласился Макаров. — Ошибся. Ты не злись на нашу дурость, а радуйся ей. Ну двести пятьдесят!.. Идет?..

Игорь не продал Рифа и за двести пятьдесят рублей.

Однажды Макаров поймал его по дороге с работы. Старик шел рядом и говорил, что дает за Рифа ружье с золочеными механизмами, настоящее Лебо.

— За щенка? — интересовался Игорь, чувствуя благодарность к Рифу.

— Для меня главное в охоте — собака, — говорил старик. — На ружье мне плевать.

И старик плюнул сквозь зубы.

— Я плачу, как за взрослого отличного пса, — настаивал он. — Согласитесь, им Рифа еще надо сделать.

— Не продам, — бормотал Игорь, ощущая кружение в голове. И думал: «Как мне хорошо с Рифом».

…Это и припомнил Игорь.

— К черту! — воскликнул он. — Деньги разбегутся, а в кои-то веки попадет такая собака в руки?

Игорю стало ясно, что делать — отдать Макарову деньги и пристыдить, взять Рифа на сворку, а завтра пойти в милицию и соврать, что Риф прибежал сам.

«Задам я старику взбучку», — с удовольствием думал Игорь, идя лесом от станции.

— Где здесь дача Макарова? — спросил он молодую женщину в шортах (она несла две полные сумки — хлеб, томаты, кульки молока).

Дорога была узкая, темная, лесная, и женщина шатнулась от Игоря. Но другая — постарше и храбрее — указала на избу, влезшую на гору (она виднелась сквозь сосны).

Игорь и пошел к избе. Она была хороша. Антик! Бревна потрескались, приняли серо-голубой оттенок. В них встретились цвета земли и неба.

Около забора ходил бычок, пестрый, как сорока.

Он ел траву с таким вкусным хрустом, что у Игоря набежала слюна. Подумалось — хорошо бычку жевать травы с изобилием мелких цветов.

— Здравствуй, телятина, — сказал Игорь и остановился. Бычок поднял свою растопыренную ушастую рожицу. Жевать он перестал — трава выглядывала из его рта, но она все пошевеливалась и будто сама собой входила в его черные слюнявые губы.

— Вкусно? — спросил Игорь и разрешил. — Ну, жуй, жуй…

И задумался о вечной схеме. «Бычок ест траву, я ем бычка. Собственно, трава — высшая доброта этого мира».

— Я — бычок — трава, — бормотал Игорь. — Но как мне говорить со старикашкой?

Неловко было Игорю.

Онемели кончики ушей.

— Ерунда! — рассердился Игорь на себя и потянул калитку.

Он прошел мимо дождевой бочки, пахнущей кислым пивом, прошел рукомойник, пригвожденный к столбу. На голубом его козырьке лежал белый обмылок.

За избой Игорь увидел дощатую пристройку со свежими рамами. Около земля утоптана, присыпана опилками. Значит, сделано на днях.

Игорь заглянул в окно пристройки. На строганом желтом полу в позе безнадежности лежал Риф. Он был прикован цепочкой к ножке круглого, тяжелого стола. Рядом поставлены две тарелки. В одной налито молоко, во второй лежат серые куски.

— Мой пес, — шептал Игорь, глядя на Рифа. — Мой.

И его затопила нежность, налилась до самого горла при виде несчастного зверя. Ему бы лучше жить здесь, на даче, есть из тарелок мясо и хлебать молоко. А он несчастен, его тянет в сарай.

Чудаки-дураки эти собаки.

Игорь вспомнил запахи погреба и вонь брошенной в сарай старой обуви. Ему было стыдно.

Риф встал, цепочка его звякнула — Игорь попятился. Ему отчего-то не хотелось, чтобы Риф увидел его. Он снова шел мимо рукомойника, мимо древесной чурки с глазами сучьев и воткнутым в нее топором. А вот и окна избы, маленькие, слепые, стародеревенские.

Они распахнуты, из них выбиваются голоса и табачный дым. «Кто-то сидит, — думал Игорь. — Прислушаюсь-ка. Дело тонкое, посторонние нам не нужны. Но голоса… Ну, это Макаров… А второй?» Игорь высоко поднял брови — второй был голос капитана Лобова, его шепчущий говорок.

Лобов говорил Макарову:

— …Сахаром только чай портишь… Так вот, заговорил парень о твоем Лебо, и мне все стало ясно. И Сергеев уши навострил. Я и взялся. Знай — ты, старче, свихнулся. На твой случай есть статья в кодексе. Гм, статья-то есть, а вот прецедента не имеется. Не помню.

— А Полухин?

— Осторожный человек. Кто может доказать, что именно он увел собаку?.. Нам остается его версия покупки собаки на базаре. А если Лаптев деньги возьмет и скажет — не получал? Ты бы их хоть по почте посылал, что ли… квитанция бы на руках имелась.

— Я широк — тысячу отдаю.

— И здесь удивил ты меня, старче. Интересный принцип — тысяча! Подумаешь, миллионер.

— Мало, мало… Ах, если бы ты увидел пса на болоте, я сам не свой ушел. Лаптев золото в руках держал.

— Все равно много. Твоя идея отдать тысячу просто глупа, хватило бы и двухсот. Налей-ка еще чайцу. С чем ты его завариваешь? Такая приятная горчинка. Так вот, мы могли бы заставить его продать собаку тебе через секцию.

— Не хочу одолжаться. Взял и все, и кончен разговор.

— А такая гипотеза — если тот сюда придет? От денег откажется?

Голос Макарова задвигался. Видимо, старик ходил по комнате.

— Ты слушай меня, — говорил Макаров. — Статья! Мне плевать на все статьи и все кодексы. Есть же, черт возьми, простой кодекс справедливости! Не может быть живое существо безгласным рабом. Оно — поймите вы это — единственное, оно рождено для высшего взлета. А тут вонючий сарай, дубина-хозяин. У него барышни на уме. Рифу нужен другой хозяин, чтобы мог всего себя отдать ему. — Макаров замолчал. Игорь слышал его топтанье.

— Увидел я эту собаку и понял — та! Понимаешь, я всегда мечтал иметь чемпиона, я их по пять штук выращивал. Все искал. Помнишь, держал сразу пять собак.

— Четыре, — поправил его Лобов. — Их клички — Неро, Леди, Джильда и Том.

— А всего я держал девятнадцать собак. Я профукал на них половину зарплаты, мне милее охоты было содержание и выучка собаки. Милее жены, детей, самого себя.

— Но продавал же.

— Объясню — я искал. Всю жизнь я искал одну удивительную и несравненную собаку и не мог найти. Были собаки хорошие, попадались отличные. И вот я увидел Рифа. Гены-то какие! Совмещены луэзины, лавераки, в нем кровь Ремней-Ренальда и полевого чемпиона Магды (старик долго еще бормотал странные певучие имена, называл охотничьи клубы: Кенель-клуб, общество святого Губерта). Увидел, и во мне все опрокинулось. Вот он! — сказал я себе. Знаешь, впервые я увидел Рифа на прогулке. За ним шагает современная громадина — ноги до шеи, на пузе транзистор, на роже самодовольство. Ни интеллекта, ни любви, а только сумасшедшая удача. Рассказал он мне, что Риф еще маленький, двух месяцев, сделал стойку по кошке и упал от усилия. Говорит и сам не понимает ничего. Не понимает — запах дичи сидит у Рифа в генах. Никто не верил в Рифа, я тоже. Дурак! Осел! Скотина!

Грохнуло — упал стул. Лобов засмеялся:

— Мебель-то при чем, если голова виновата.

— Месяца через два встречаю. Увидел, и сердце запело — красив, изящен, легок. На болоте увидел — решительно, по-мужски, разделывает болото. И вдруг причуял, еще сам не понимая этого. Поднял нос высоко, высоко. Как твой Кадо.

— Современный стиль, — вставил Лобов. — Раньше все же проще было: пойнтер — «король болот», сеттер — «король состязаний». А сейчас все перепутались. Лель Фирсова, немец-континенталь, куцый, грубый, а работа дальняя и чисто пойнтериная.

— Риф словно яичко на носу держит, — изящно, нежно, с любовью, — продолжал, не слушая, Макаров. — И, понимаешь, этот олух даже не заметил. Решил, что Риф на глазок работает.

А Риф причуял дупеля за тридцать метров. И вот я решил сделать его чемпионом. Есть у меня на книжке еще тысчонка. Ни-ни… Я ее так употреблю.

И Макаров долго рассказывал Лобову о диете Рифа (молоко, кости и печень — сырая), о натаске в октябре — ноябре на Северном Кавказе, о егерях-натасчиках Москвы и Ленинграда (натасчик должен быть точен и находчив, как правитель в государстве, должен гнуть пса, но не сломать), говорил о проживании Рифа в деревне и так далее.

Игорь чувствовал — немеют его усталые ноги, впадает в изумление измученный сегодняшним днем мозг. Не так он представлял себе держание собаки-чемпиона, не так. Иначе. Приятней.

Лобов сказал:

— Чемпион… А я так и помру собаководом-любителем. Печально. Кадо хорош, но стар. Ты знаешь, чем я утешаюсь? Накопил охотничьих воспоминаний. Взять этого Лаптева — лет через десять на охоту станет летать на вертолете. А зайцев мы с тобой били в том березнячке, что рос на месте вокзала. Брали десять штук в час. В памяти моей эти зайчишки живы, я их в снах стреляю. А разве теперешние могут брать за вечернюю зорю тридцать уток? Настрелять полную сетку дупелей? Наложить в штаны, встретясь с медведем? Нет.

— Я стану держать для натаски Рифа подсадных птиц. Перепелов я уже заказал Иванову по пятерке за пару, о дупелях и тетеревятах тоже условлюсь. Покажу Рифа Океанову — чудный врач.

— Он же терапевт.

— Ветеринары, мой милый, у нас просто коновалы, а у Рифа авитаминоз и неврастения. Риф!.. Дурацкое имя, я его Томом назову. А домашнее имя пусть будет Чемпи. Буду давать бром, сырой фарш, морковку тертую, горох. И обязательно рыбий жир. И тренировки. Внука заставлю, пусть на велосипеде едет, а Том за ним гонится. И года эдак через три двинемся мы с Томом за короной в Москву. Рифу будет четыре года, мне шестьдесят девять. Еще вкусим славы, успеем.

— Все же ты сумасшедший, — вздохнул Лобов.

Они ушли из комнаты. Их голоса загудели в избяных глубинах.

— Боже, какой я был дурак, — бормотал Игорь. — А они — охотники. Или вечные дети?..

И вдруг Игорь успокоился. Ясно — он не сможет быть проводником Тома в чемпионы. Только старик, положив жизнь, поднимет Тома. А охотиться можно и со средней собакой. Даже лучше. Положим, я отниму у него Рифа. Что будет? Выйдет ли из Рифа чемпион. А я честолюбив. (Сестра права, я держал его для себя). Положим, Риф дома. Сколько забот. Опять вставай в шесть утра и гуляй с ним, спи на работе.

А в разрезе будущей семейной жизни? Вопрос — как примирить тещу с Рифом? А натаска, поездки на охоту, очень дальние поездки — дичи вблизи не осталось. Разве теперь охота!..

Иметь бы механическую собаку или накладной собачий нос. Собственно, Рифу дико повезло. И мне. Но — деньги…

Вынув конверт из кармана, он отделил себе сто пятьдесят рублей, потом добавил еще пятьдесят. Остальные сунул на подоконник, среди горшков с алоэ. И — пошел. Шел, а сердце его сладко ныло и губы дрожали — Риф тихо завыл ему вслед — почувствовал.

Игорь шел быстрее, быстрее. Увидя с горы медленно идущую к станции электричку, он побежал.

К вечеру жара усилилась.

Сухой ветер гнал желтую пыль. Она погасила тополя, еще утром водянисто блестевшие листьями.

Надя пошла (вчера договорились) к реке ровно в восемь вечера. Она отыскала Игоря на набережной. Он созерцал текущую воду и мудро плевал в нее. Но лицо его было нехорошее, пыль вырисовала на лбу незаметные ранее морщины. Вдруг Игорь прицелился и бросил сигарету в воду.

— Промахнулся, — сказал он Наде огорченно. — А такая превосходная мишень!

— Игорек, что с тобой?

— Ты лучше посмотри, — сказал он. — Вниз смотри.

— Купальщики?

— Вон, в лодке. Рядом с Соней. Видишь лысину? Огромная, а я промахнулся. Какой я охотник.

— Ты один бы хотел любить? И твоя сестра имеет право на личное счастье.

Игорь скривился.

— Что с тобой? — спросила Надя.

— Ничего, — отвечал он и смотрел на нее непривычным взглядом — оценивающим. Нежная, красивая блондинка. Лицо ее до красноты сожжено сегодняшним солнцем.

«А мне повезло, — думал он. — Весьма».

Он сказал:

— Ты знаешь, я никогда не видел слонов, выходящих из лесу. Мне хотелось бы посмотреть на них хоть раз в жизни.

— Ты меня разлюбил? — спросила Надя сжатым голосом.

— Нет, нет, — испугался он. — Просто день такой. Я узнал, как собаки становятся чемпионами.

— Не понимаю.

Игорь рассказал Наде сегодняшний день. Рассказывал и видел — губы Нади складываются в ту трубочку, которой утром обидел его Лобов.

Но трубочка Лобова была серая, а эта яркая, сочная, вкусная.

— Рада?

— Нет, здесь другое, — говорила Надя. — Я рада видеть твою душу. Ты отдал Рифа тому старику, отдал свою гордость, свои надежды. Теперь я ничего не боюсь в жизни, ничего. И зачем тебе Риф? Погладь меня, ну! Мой смешной, мой красивый, хороший…

Но Игорь только осторожно потрогал пальцами ее волосы — тонкие, легкие. В них путалось солнце. Он убрал руку и снова подумал: «А мне повезло, могла бы любить другого».

— Я что-то устал сегодня, — пожаловался он.

Они взялись за руки. Игорь смотрел на скамейки, приглядывая свободное место, и говорил:

— Мне как-то все надоело. И больше всех надоел себе я сам. Я все делаю глупо. И отчего-то мне стыдно за себя, за сестру, за того старика. Ему я и на глаза не показался. Знаешь, в Африке была эра Великой Охоты, когда били всяких бегемотов. Я сегодня ощущаю, себя таким бегемотом. Красивая была охота — слоны, львы, носороги. Сегодня жарко, как в Сахаре. Вообрази Сахару. Нет, лучше саванну и стада слонов.

— Чего ты хочешь? — голос Нади угас в шепот. — Чего?

— Не знаю.

Игорь зажмурился и смотрел на солнце. Веки просвечивали розовым. Он звал слонов и не мог дозваться. Он только видел красное маковое поле. На горизонте, словно пена, всплывал лес.

Игорь говорил:

— Камерун, Уганда, Берег Слоновой Кости, Нигерия… Если я поеду, ты будешь со мной? Повтори еще.

— Но я не могу, у меня кожа слабая. Возможен рак. Ты хоть немного думаешь обо мне.

Игорь прижал пальцами свои веки — по красным макам прошел ветер.

— Хочу в Африку, — капризно говорил Игорь. — Хочу.

Надя положила руку ему на шею и погладила.

— Но поедем еще куда-нибудь. Да. Я говорила с мамой — она нам дает комнату. А если твоя мама станет жить у нас — что же, гостиная большая, поставим ей диван. Соне вы оставите свою комнату. Пусть и она строит жизнь как хочет.

— Пусть, — согласился Игорь.

Наконец появились слоны. Один за другим они выходили из леса. Сначала они были пятнышками, но вот их ноги, их спины, хоботы…

Отсветы макового поля ложатся на их бетонно-тяжелые животы.

Слоны подошли ближе. У них веселые глаза и лохматые черные уши, как у Рифа, они держат друг друга за короткие хвостики. Но вот слоны подняли хоботы и затрубили:

— Нига… Нига… Нига… — трубили они.

— Игорь… Игорь, — говорила Надя, теребя его за руку. — Опомнись.

Слоны трубили. Косо вниз падало фиолетовое небо.

Игорь открыл глаза.

— Пойдем куда-нибудь, — сказал он. — В кино? В кафе? Кататься на лодке? Куда ты хочешь, о слон души моей?