Труп на балетной сцене

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Джульет не раз читала о том, как гориллы берегут свои тайны.

Исследователям приматов приходилось наблюдать месяцами, прежде чем они начинали понимать тонкую иерархию стаи. Точно так же и с ней — Джульет только-только стала замечать, как делилась на группы студия Янча, о чем она не подозревала во время своего первого визита.

В тот вторник в комнате отдыха Олимпия Андреадес разлеглась на диване, подсунула под голову руки, а ноги устроила на коленях Алексея Островского и Скипа (или Кипа, как его там?). Все трое играли в слова, только не в города, а в имена знаменитостей, которые, по мнению Джульет, не имели друг с другом никакого орфографического родства. Напротив них в одном большом кресле устроились Лили Бедиант и Тери Малоун. Тери массировала Лили предплечья, обе перешептывались и время от времени улыбались, будто делились забавными секретами. На другом диване у окна отдыхали Харт и Электра. Хейден кормил свою партнершу изюмом из коробочки, и ягодки одна за другой переходили из его изящных пальцев в ее не менее изящные губки. Их силуэты выделялись против света, льющегося из окна, и Джульет подумала, что легко могла бы проследить, как ягодки маленькими комочками опускаются по тонкой шее балерины. И, содрогнувшись от такой гастрономической воздержанности, она представила сочащийся кровью чизбургер с гарниром — жареной картошкой. Внезапно Электра подняла руки и дважды громко чихнула. Джульет совсем забыла, что бедняга мучилась простудой. Разве она могла распробовать эти несчастные бывшие виноградины?

В комнате было еще человек двенадцать танцовщиков. Джульет видела их и раньше, но могла сказать только то, что солисты общались между собой, танцовщики кордебалета держались вместе. В центре комнаты на столе устроились Ники Сабатино и Ион Трэпп (и тот и другой в этом сезоне исполняли ведущие партии в «Кровавой свадьбе») и жарко спорили о шансах «Янки» в «Уорл сириз».[19] Рядом на другом столе четыре танцовщика из кордебалета ломали куски от одного огромного, величиной с торговый автомат, кренделя и сообща разгадывали кроссворд. Самой нелепой парочкой, конечно, были Тери и Лили, и в прежние дни Джульет непременно занесла бы этот факт в свой блокнот, чтобы осмыслить на досуге.

Но теперь она понимала, что иерархия труппы (хотя не без исключений, пересечений) была трехступенчатой. Танцовщики из первого клана были рысистее (вот какое слово пришло в голову Джульет) остальных. Они громче смеялись, грубее подковыривали друг друга и производили впечатление дикости, которой не было в остальных. Олимпия и Райдер принадлежали к этой когорте. Джульет была почти уверена, что в их кругу не пренебрегают наркотиками. Вторую подгруппу составляли те, кто получал еще одно образование, которое могло послужить основой профессии. Не часто видишь балетного танцовщика, который читает книгу ради удовольствия. Среди людей Янча был небольшой кружок тех, кто исправно штудировал учебники по психологии и физиологии. Встречались поклонники — те льнули к своим кумирам и патриархам. Некоторые, их было совсем немного, вообще ни с кем не общались. Другие объединялись, потому что у них были дети. Русские держались русских. Латиноамериканцы и азиаты легче растворялись среди других. А единственный (это в наши-то дни в Америке) афроамериканец по своей уникальности не мог ни прислониться к своим, ни раствориться в чужих. Некоторые танцовщики обхаживали начальство (кто более нахраписто, кто тоньше). Несколько человек пытались заниматься хореографией, в надежде, что наступит день и Янч позволит им сделать что-то самостоятельное.

И конечно, между ними были романы: связи геев, связи натуралов, открытые связи, тайные связи. Единственное эмпирическое наблюдение Джульет позволяло заключить, что физический контакт партнеров по танцу не означал сексуальной привязанности. В отличие от людей других профессий танцовщики гладили, касались, щупали, иногда прижимались и даже прыгали друг на друга, но в этом никак не сказывались интересы полов. Джульет иногда задавалась вопросом: каким же образом они демонстрировали свое возбуждение? Может быть, в эпистолярном жанре? Или, только оказавшись друг с другом в постели, понимали, что это и есть секс? Или здесь в ходу были другие средства коммуникации, которые она пока не распознала (взгляды? жесты? стоны?). Все, что угодно, только не запах. Большую часть времени танцовщики невыносимо воняли, причем каждый на свой манер — и потом, и десятикратно усиленными духами.

Размышления Джульет, как это случается у исследователей приматов, были неожиданно прерваны массовым перемещением объекта ее наблюдений. Словно по мановению неведомой руки (Джульет догадалась, что эту роль сыграла большая стрелка часов, которая указала на без одной минуты пять) почти все танцовщики разом поднялись и направились к лестнице.

А ей осталось с удивлением размышлять об увиденном.

Самый драматический эпизод дня случился сразу после шести тридцати в зале номер три. Рут репетировала второе па-де-труа Пип — Эстелла — мисс Хэвишем, получившее в связи с призывами мисс Хэвишем название «Люби ее, люби ее»; трио исполнялось в середине второго акта. Рут предпочла бы поработать с новым па-де-де Пип — Мэгвич, но не вызвала Мэгвичей, зато обе Эстеллы и мисс Хэвишем были на репетиции, и хореограф не стала ломать планов.

Хотя па-де-труа предшествовало сцене, которую Рут смотрела и забраковала до перерыва, она не сильно продвинулась вперед. Джульет наблюдала, как подруга медленно продиралась сквозь такты мрачной, завораживающей, очень красивой музыки. Начало было определено: Пип нанят развлекать мисс Хэвишем — вот он поднимает ее на руки, делает несколько шагов, позволяет осторожно соскользнуть и ставит на ноги. Но дальше эпизод застопорился. Хореограф рассчитывала на вклад своих ведущих исполнителей и особенно Лили, которая в этой сцене была в самом центре внимания. Электру не отпускал насморк, прима стала жаловаться, что плохо себя чувствует. Харт казался необычно рассеянным. Зато Лили Бедиант была полна идей и предлагала коллегам разные жесты — как передать восторженное восхищение Пипа и вялую, безжизненную реакцию Эстеллы. За ее спиной изо всех сил старалась вторая мисс Хэвишем, Мери Кристи, а Кирстен Ахлсведе и Ники Сабатино напрасно ждали внимания хореографа.

В какой-то момент Рут пришла в голову поддержка: Пип брал Эстеллу за талию, словно совершая насилие, опускал почти до пола, затем поворачивался с ней и, уже как бы демонстрируя обожание, поднимал высоко над головой. Все это время Лили должна была держаться скованно, не проявлять чувств. Типично ренсвиковский прием — дать импульс исполнителям, возбудить в зрителях ожидание, а затем поставить все с ног на голову. Нечто подобное Рут уже делала в «Грозовом перевале». Но такие штучки танцевать не просто, а эта была и вовсе заковыристая. Требовалось решить множество физических головоломок: как Пипу поддерживать Эстеллу, причем выдержать вес, медленно поднимая над головой, как Эстелле незаметно помогать партнеру, а потом таким образом расположиться в его руках, чтобы зрители почувствовали, насколько она скованна, и при этом распределить вес, чтобы уменьшить нагрузку на руки Хейдена. При том, что они все время двигались в ритме музыки. Джульет разрывалась между удивлением и скукой, наблюдая, как придумывался, репетировался, снова и снова проигрывался каждый шаг. Электра блестела от пота и, отбросив всякую деликатность, ворчала в объятиях Харта. К тому времени когда Рут поняла, что удовлетворена исполнением, он тоже сильно вспотел и дышал тяжело.

Учитывая их усталость, не так уж удивительно, что, когда Рут попросила Харта вернуться к первому такту и выполнить все движения па-де-труа под музыку, чтобы оценить новую поддержку в контексте всего эпизода, он начал сцену как положено, подняв Лили Бедиант на плечи и распрямившись, сделал несколько шагов, но не выдержал, потерял хватку и уронил балерину за спину.

Последовало столпотворение, которое, как теперь знала Джульет, сопровождало любое падение артиста. Вызвали Викторин, которая в это время работала с неким Уиллисом в соседней репетиционной, и оказавшегося в студии врача. Лили упала на руки, но подбородком стукнулась об пол, у нее слегка кровоточила нижняя губа. Но она повторяла, что с ней все в порядке, и просила товарищей продолжать работать и не обращать на нее внимания. Джульет решила, что Лили очень мужественная балерина. Падение головой вниз с пяти футов могло вызвать по меньшей мере сотрясение мозга. А Харт корил себя. Уронить партнершу — дело неслыханное, это значило пренебречь ее доверием.

— Не знаю, как так вышло, — бормотал он. — Я ее поднял, и вдруг… — Люди вокруг старались не смотреть на Хейдена, словно тот был преступником.

— Бывает, — успокоил его Патрик, обняв и похлопав по плечу.

— Я никогда никого не ронял.

— Случается, дружище.

Рут, хоть и испугалась, постепенно успокаивалась: последствия падения могли оказаться куда хуже. Кровотечение остановили почти сразу, и Лили как будто пришла в себя. Но ей все равно было необходимо показаться доктору Келлеру.

— Их часто роняют, — шепнула хореограф подруге. — Взгляни на подбородок десяти балерин, и у пяти обнаружишь шрамы. Лили еще повезло.

Появился врач и усадил пострадавшую для обследования. Харт опустился на колени рядом с ее стулом и, услышав, что ничего страшного не произошло, так громко облегченно вздохнул, что было слышно по всему залу.

— Лили, извини…

Бедиант мотнула сияющей платиной гривой, стянутой лентой.

— Прекрати. Ты ведь не нарочно.

Мнение Джульет о Лили кардинально изменилось. Раньше она замечала только сварливость, раздражительность и тщеславие примы. Но в сложный момент Лили проявила себя как по-настоящему большой профессионал. Патрик вызвал машину, чтобы везти ее к доктору Келлеру.

— Можно я с тобой? — упрашивал Харт.

— Совершенно ни к чему.

— Ну пожалуйста. Если ты способна меня выносить.

Лили хотела успокоить партнера и улыбнулась. У нее опять потекла из губы кровь.

— Ладно, если тебе от этого легче. — Она встала, пошатнулась и опять поспешно села.

— Пусть едет, — распорядилась Викторин. Она сознавала, что от Хейдена будет больше проку в пути, чем от нее. Достала из длинного рукава трико платок и величественно подала своей любимице.

Пока Патрик нес сумочку и одежду балерины, Харт, еще бледнее своей невольной жертвы, стоял рядом с ней на коленях. Когда Лили, опираясь на руку партнера и прихрамывая, вышла в коридор, перевалило за семь. Все залы уже опустели. Танцовщики высыпали в коридор, по всему зданию хлопали двери.

— Поосторожнее с ней! — наказывала Викторин вслед тихо удаляющейся Лили. Она проследила, как ее любимица и Харт скрылись в конце коридора, и сама двинулась к выходу: спина, как всегда, прямая, но шаги неверные, почти спотыкающиеся.

А у Рут, что совершенно не удивило Джульет, появились новые идеи по поводу изобретенной ею поддержки, и она решила испытать их с Патриком. Джульет сидела словно на иголках: ей не терпелось уйти, но пришлось задержаться. Необходимо было обсудить записку с угрозой, которую она заметила на столе в кабинете подруги.

Хореограф уже приступила к репетиции нового рисунка танца, как вдруг воскликнула:

— Черт! Мне ведь завтра между тремя и четырьмя потребуются Пипы и Мэгвичи, чтобы начать… — Она запнулась, но тут же продолжала: — Джульет, ты знаешь Эми Иган? Женщину, которая составляет расписание. Представляешь, где ее кабинет?

Иган была женщиной среднего возраста. Бывшая балерина, теперь она большую часть времени занималась тем, что урегулировала противоречащие друг другу требования восьмидесяти с чем-то танцовщиков и их наставников. Они познакомились в дамской комнате на втором этаже, когда Эми отчаялась найти тампон, и Джульет помогла ей — ссудила своим.

— Сделай одолжение, сбегай наверх, посмотри, может быть, она еще не ушла, — попросила Рут. — А если Эми на месте, скажи, пусть будут хотя бы Райдер и Харт. — И повернулась к усталому, но, как всегда, безропотному Патрику: — С трех до четырех обеденный перерыв, но мы можем поработать.

Лишь на мгновение помощник удивленно блеснул глазами, но тут же кивнул, и Джульет побежала выполнять поручение. Эми не было на месте — весь второй этаж был тих, здесь, казалось, не осталось ни души. Джульет взяла ксерокопию расписания: пачка таких листков постоянно лежала на столе у Иган. Рут по крайней мере могла узнать, где в намеченный ею для репетиции час планировали находиться Райдер и Хейден. Она шла обратно по коридору, когда до нее донесся голос. Это был голос Викторин.

— Mais comment cela se peut-il? — спросила она, или так расслышала фразу Джульет. Дверь в кабинет была закрыта, но Викторин говорила громко и ясно. Ей никто не ответил. Джульет поняла, что балетмейстер разговаривала сама с собой. Повторился тот же звук выдвигаемого и задвигаемого ящика, что она слышала днем, и Викторин сердито проговорила: — Mais, — ou sontils, mes mistenflûtes?

«Как же хорош мой французский!» — восхитилась про себя Джульет и задержалась в коридоре, чтобы получить новые доказательства своей недюжинной памяти. Она изучала французский в качестве непрофильного предмета в Редклиффе, что оказалось очень кстати, когда потребовалось собрать материал для «Парижского джентльмена» — книги, которую Анжелика К.-Х. написала примерно семь лет назад. Джульет вспомнила, что употребляла эти самые «mistenflûtes» в «Воспоминаниях офицера наполеоновской армии». — Надо же, не забыла! — обрадовалась она и перевела с французского мысли вслух Викторин. «Как это может быть?» и «Но… где же они, мои штуковины?» «Интересно, что она там потеряла?» — подумала Джульет и в последнем пароксизме самонадеянности предположила: — Может быть, я могла бы ей помочь?

Но, немного подумав, решила, что лучше незаметно удалиться — пусть мадемуазель тешится видимостью приватности.

Джульет вернулась к лестнице и уже готовилась войти в зал номер три, как к ней подскочила изящная девушка в обычной одежде.

— Мисс Кестрел-Хейвен? — На нее умоляюще смотрели карие глаза Тери Малоун.

— Называйте меня просто Джульет, — рассмеялась писательница.

— Разумеется. — Щечки танцовщицы начали розоветь яблочками. — Не сердитесь. — Она наклонила голову и принялась копаться в висящей на плече большой кожаной сумке. — Я пойму, если вы откажетесь это посмотреть. — Она подняла голову и подала около двадцати соединенных скрепкой страниц. — Это, конечно, только набросок… но все-таки первая глава… и я надеюсь… — Тери совсем смешалась и умолкла.

— С удовольствием прочитаю, — солгала Джульет. — И дам тебе знать, как только закончу.

— Спасибо! — выдохнула Тери и скрылась.

А Джульет сунула рукопись под мышку и вошла в репетиционную. Рут наконец перестала мучить Патрика и отпустила домой. Успела собрать свои пожитки и сама направилась к двери.

— Ты была совершенно права насчет той сцены с кордебалетом, — приветствовала она подругу, подхватила ее под руку и увлекла вниз к раздевалкам. — Это па-де-де добавит глубины отношениям Пипа и Мэгвича. Если задуматься, эпизод в некотором смысле станет стержнем всего сюжета — ты согласна? Здорово, что ты мне подсказала! Мне уже кажется, что тебя следовало бы поставить в соавторы хореографии балета. Ты нашла Эми?

Джульет покачала головой, подала приятельнице расписание, и, неискренне поблагодарив за похвалу, решила не медлить с вопросом:

— Рут, ты была у себя в кабинете?

Вспотевшая и умаявшаяся подруга и не подумала остановиться и так же быстро тащила Джульет по коридору.

— А что там такого?

— Значит, не была.

— Ты видела что-нибудь особенное?

— Мне неприятно говорить… особенно теперь, когда в тебе снова забил фонтан творческой энергии… — Женщины уже были на пороге раздевалки, где, судя по всему, не осталось ни души. Но Джульет, прежде чем шепотом продолжать, обвела взглядом двойной ряд ящиков и заглянула в душевую. — У тебя на столе лежит написанная от руки угроза: «Полегче с танцовщиками, а иначе…» И никакой подписи.

Рут засмеялась.

— Что тут смешного?

Подруга расхохоталась:

— Это я сама написала после твоих утренних наставлений. Напоминание самой себе!

Джульет решила: пока не поужинает и не отдохнет, не будет читать ни письма Роба, ни рукописи Тери. Провести целый день в набитой людьми репетиционной (не говоря уже о царившей в студии напряженности и постоянно возникающих проблемах) оказалось непростой задачей. Большую часть своего рабочего дня Джульет, как правило, проводила одна. Если не считать работавшей в соседней комнате Эймс. И в большинстве случаев мирилась только с ее компанией. Что бы там ни хотел Роб, лучше узнать об этом после отдыха.

По дороге из студии Янча Джульет заскочила на корейский рынок и накупила овощей: салат-латук, перец, грибы, авокадо и другие вкусные вещи. Вспомнила Электру Андреадес, трогательно глотавшую крохотные изюминки, и добавила в корзину пакет сырых кешью, несколько гренок, полдюжины киви и дыню. Несколько секунд поколебалась у корзины, до краев полной вишнями «Бинг», такими темными и твердыми, что устоять было почти невозможно. Но, мысленно воскликнув: «Пестициды! Пестициды!» — укрепила волю, представив себе бьющую в гортань вместе с каждой ягодой сладкую струю химической отравы. Надо будет попросить Эймс разузнать, бывает ли в продаже выращенная без удобрений обычная вишня — забытый в наши дни фрукт.

Стоял конец июля, лето красиво наливалось зрелостью. Недавнюю удушающую жару сменила не такая влажная, щадящая теплынь. Равноденствие миновало, стало раньше темнеть по вечерам, но в восемь, когда Джульет села ужинать, света еще оставалось достаточно. Она поставила перед собой гигантскую фарфоровую миску с салатом (только что вымытым и нарезанным как придется) и принялась есть и любоваться видом на реку.

От привычки читать за столом Джульет всеми силами пыталась избавиться, поскольку чтение отбивало добрую половину вкуса. Она переводила взгляд с блестящего салата на розовеющий горизонт и фиолетовую воду и наслаждалась разнообразием еды, необычайностью форм и цветов и оригинальностью вкуса. Наслаждалась созерцанием реки и далей и размышляла, отчего панорама уходящих вдаль деревьев, воды и неба способна так глубоко и приятно успокаивать душу. Недавно в фойе «Метрополитен-опера» между вторым и третьим актами «Травиаты» Джульет подслушала, как девушка говорила своему спутнику: «Природа — это скринсейвер[20] жизни». Фраза всплыла в памяти, писательница вздохнула. Природа в самом деле сделалась скринсейвером жизни. А жизнь для многих — скринсейвером телевидения.

По мере того как Джульет очищала киви, настроение становилось менее философским. Появилось чувство вины перед самой собой из-за того, что она с такой готовностью бросилась на помощь Рут. Ведет себя как алкоголик — использует малейший предлог, только бы убежать из-за стола. Несчастный сэр Эдвард Райс так и остался сидеть один в кабинете, уставившись в заносчивый вызов лорда Морекамба. Книги, упрекнула она себя, не пишутся сами. Вернувшись вечером домой, Джульет обнаружила записку Эймс — помощница сообщала, что утром на web-сайте ее поклонников выставлена обложка «Лондонской кадрили». Джульет не любила, когда издатели торопятся. Она опять вздохнула. И решила: что бы ни произошло, завтра она будет работать шесть часов. В студию Янча можно пойти как-нибудь потом. Эймс позвонит Викторин и сообщит, когда ее ждать.

Джульет закончила ужин, встала и машинально поежилась. Этот зуд так и не проходил с тех пор, как она подцепила грибок. Может быть, еще один йогурт? Она слышала, что какая-то женщина просто прикладывала йогурт к коже. Надо полазить по Интернету, узнать, нет ли каких-нибудь иных естественных средств.

Примерно в половине десятого Джульет почувствовала, что пора прочитать письмо Роба. Эймс оставила его в кабинете поверх пачки корреспонденции. Письмо было свернуто, к нему прилеплен желтый листочек, а на нем аккуратными печатными буковками выведено: «Тысячу раз простите». Джульет подумала и решила прочитать письмо за рабочим столом — там она чувствовала себя увереннее всего. Может быть, Бобу что-нибудь потребовалось и она способна ему помочь? Может, нужен орган для трансплантации или он по ошибке стал мишенью охоты фэбээровцев в масштабе целой страны? Джульет развернула письмо. Но дело оказалось не настолько простым.

Когда брак Роба и Джульет окончательно лопнул, последней каплей и катализатором разрыва стала его многомесячная связь с подающей надежды молодой актрисой по имени Элиза. В семье и до этого было множество проблем, но Джульет не лезла в дела мужа, пока тот сам ей все не выложил. Ей осточертела накопившаяся ложь: и когда Роб скрывал свой роман, и во время откровений. А потом он заявил, что не может больше жить у нее «под пятой», собрал вещи и переехал со своей ненаглядной в Торонто. Через три недели после того, как Джульет подписала документы на развод, она получила извещение о свадьбе Роберта Винсента Амбросетти и Элизы Марии Крейг. А еще через три месяца — известие о рождении их дочери Джемаймы Розы Амбросетти.

Друзья Джульет и друзья Роба не были знакомы между собой, и она понятия не имела, что у молодых на подходе дитя. До рождения Джемаймы разведенной женщине удалось достигнуть душевного равновесия, но известие о появлении ребенка ввергло Джульет в период депрессии, почти такой же болезненной, как после разрыва с мужем. Через два года один общий знакомый передал, что Роб и Элиза тоже развелись, и Джульет решила, что бывший супруг и брак остались в далеком прошлом.

Но после второго развода Роб стал ей писать — все чаще и с возрастающим чувством. Сначала в письмах звучало раскаяние, потом послания стали трезвыми и рассудительными, а затем — тоскливыми. Но в конце концов сделались забавнее (и умнее). Роб как-никак работал в театре и умел развлечь. Джульет просила его не писать. Письма бывшего мужа смущали и расстраивали ее. Он держался месяц-другой, потом все началось опять. Роб умирал со скуки в Торонто. Он бы переехал в Нью-Йорк, но Элиза обосновалась в Канаде. Вернуться в Америку значило прекратить видеться с Джемаймой — по крайней мере до тех пор, пока он не начнет зарабатывать достаточно, чтобы часто летать туда и обратно. Роб, когда был несчастным, умел забавлять. Мог смешно вышучивать и Торонто, и всю Канаду. Джульет веселилась, читая его письма.

Но это оказалось особенно смешным. Она читала, и на глазах выступали слезы веселья и грусти. А в уме прикидывала короткий, взвешенный ответ, который собиралась отправить на следующий день. Потом открыла рукопись Тери, которая начиналась описанием жизни большой семьи в О-Клэр, штат Висконсин, в 1902 году. Продолжила чтение в постели. И с удовольствием обнаружила, что текст не так уж плох.

На следующее утро сэр Эдвард Райс выбрал секундантом своего племянника Райса Снида. Джульет дисциплинированно сидела за столом, подкрепляясь холодным чаем. Ее саму удивил подобный выбор. С другой стороны, ближайший друг Райса был дербиширским соседом лорда Морекамба (то есть соседом Морекамба по Дербиширу — Анжелика К.-Х. старалась придерживаться британского стиля). Естественно, сэр Эдвард не хотел ставить его в неловкое положение.

Обычно самыми трудными для Джульет были первые полчаса работы. Но когда она заставляла себя подойти к столу и выдерживала за ним какое-то время, вещи обретали собственный смысл и работа успешно катилась вперед. Расторопная Эймс успела обнаружить заметки по Хэмпстед-Хит, и, решив дело с секундантом, Джульет пару часов с удовольствием изучала границы земель, раздумывая, где бы рано утром первого апреля устроить дуэль, но так, чтобы поединок не мог заметить случайный взгляд. Она с трудом оторвалась от книги расходов на провизию паба «Джек Строус Касл»[21] за 1817 год и обнаружила, что в Нью-Йорке уже пятнадцать минут пятого. Поспешно схватила рукопись Тери Малоун (снабженную хвалебными и по большей части искренними замечаниями на желтом листочке) и поспешила к двери.

Приближалось открытие сезона, и Джульет ощущала, как все напряженнее и целеустремленнее шла работа в студии Янча. Смерть Антона Мора не была забыта, но поминальная церемония ослабила боль утраты и как-то отодвинула трагедию в прошлое, а живые трудились для будущего.

Опустив рукопись Тери в ее почтовый ящик за раздевалкой, Джульет шла по коридору и заглядывала в окошечки: в каждой репетиционной крутился хорошо отлаженный механизм — танцовщики повторяли партии, постановщики привычно подшучивали по поводу их постоянных ошибок, новые проекты начинали обретать форму. Даже в зале номер три начал выветриваться постоянно царивший там дух непрерывного аврала, хотя и спокойствия, которого добивалась Викторин, пока не было. Патрик поспешил к двери встретить Джульет, и хореограф продолжала без него. Ей не удалось заполучить Хейдена и Райдера с трех до четырех, объяснил шепотом помощник. Зато с часу до трех у нее были Электра, Лили и Харт, и они успели сильно продвинуться, репетируя четырех минутное па-де-труа «Люби ее, люби ее!». Теперь Рут снова работала с ними, рассчитывая до конца дня завершить эпизод. В шесть в зал должны были явиться все исполнители, а она собиралась прогнать все, что готово по второму акту.

— Как Лили? — шепотом поинтересовалась Джульет. — Что сказал врач?

В это время хореограф как раз работала с травмированной звездой и учила взмаху руки, чтобы казалось, будто та творит злую магию. Балерина внимательно слушала. Выглядела она, как обычно, сосредоточенной. Единственным напоминанием о вчерашнем несчастье был синяк на подбородке.

— Ничего особенного, — ответил Патрик. — Просто ушиб. С головой все в порядке.

— Слава Богу. — Джульет задержала взгляд на Лили, затем обвела глазами зал. Харт работал у станка, растягивал мышцы ног. В нескольких ярдах стояла необычайно притихшая Электра. Балерина уронила голову и неестественно сгорбилась. Вся заострившаяся, она хоть и не выглядела особенно исхудавшей, но производила впечатление очень несчастной. Джульет кивнула в ее сторону.

— Знаю, — отозвался Харт. — Видимо, что-то попало в желудок. Выглядит совсем больной.

«Почему же Рут не отпустит ее домой?» — подумала Джульет. Жалко смотреть, как нездоровый человек пытается вести себя как ни в чем не бывало.

А Электра старалась изо всех сил. Рут повернулась к ней и попросила исполнить весь эпизод до того такта, над которым только что работала. И та начала — не в полную силу, как выражаются танцовщики, но и не просто «обозначая» движения. Как и вчера, она что-то ворчала, особенно когда Харт ее поднимал и опускал. Когда Рут наконец объявила перерыв, оба сели у рояля неподалеку от Джульет.

Рут занялась с Патриком, они записывали в блокнот замечания, а Джульет, на некоторое время предоставленная сама себе, получила возможность подслушивать. Да и как было не услышать.

— Господи, как мне плохо! — чуть не всхлипывала Электра. — Помоги мне.

Харт, как показалось Джульет, как-то по-особому на нее покосился.

— Может быть, проголодалась? Ты почти ничего не ела.

— Как я могла проголодаться? — раздраженно ответила балерина. — Ты второй день кормишь меня этими долбаными изюминами. Каждый раз, когда я взлетаю вверх или падаю вниз, меня ими чуть не рвет. Черт бы ее побрал с этой поддержкой «Мадонна-шлюха» (такое название Рут дала замысловатой фигуре со взлетом и падением, которую придумала только вчера). У меня от нее все ребра болят! Только не подумай, что это твоя вина, — поспешно добавила Электра и распласталась на полу.

— Я тоже весь измотан, — отозвался Харт. У танцовщика в самом деле был бледный вид: соломенные волосы слиплись, красивое продолговатое лицо застыло и лишилось красок. Джульет заметила, что у него дергалось веко. Патрик ей говорил, что у балетных не принято жаловаться хореографу, даже если они на пределе и страдают от боли. Теперь, слушая Электру и Харта, Джульет решила, что это нелепая и бесчеловечная традиция. Словно Рут — богиня и ее творческие усилия настолько бесценны, что она имеет право крутить и вертеть жизнями всех вокруг.

Перерыв подошел к концу, и возобновилась изнурительная репетиция. Возвратилась отлучавшаяся Лили Бедиант. В руках у нее была полная бутылка с водой, а на лице выражение безмерного мученичества. Мери Кристи, Ники Сабатино и Кирстен Ахлсведе, посвятившие десять минут свободы растяжкам и прыжкам у станка, заняли места на заднем плане в конце зала, готовые копировать все, что делал первый состав (хотя на них самих никто не обращал внимания). Электра с усилием поднялась и потащилась сдаваться на милость Рут. Харт (как выражался Антон Мор) приготовился перетаскивать ее и Лили «отсюда туда и оттуда сюда». Викторин сидела прямая и бдительная. А Луис Фортунато снова, снова и снова безропотно нажимал на те же самые клавиши.

И вдруг Электре стало плохо.

Перед тем как упасть, она танцевала одна: выполняла что-то вроде пробежки с кружением и смотрела на себя в зеркало, а Харт и Лили снова репетировали эпизод «Люби ее». Электра тихонько, почти неслышно из-за звуков рояля вскрикнула, словно пьяная, опрокинулась навзничь и осталась лежать, скрючившись, как зародыш в утробе матери. Веки не опущены, но глаза закатились, кожа бледная и липкая от пота.

— Побегу за нашатырем! — крикнул Патрик и бросился из зала.

— Это, наверное, от голода, — предположил запыхавшийся Харт Хейден. — Она ничего не ела.

Викторин бросила на Рут раздраженный взгляд:

— Скорее всего переутомление.

— А не может быть из-за жары? — вставила слово Джульет. Ее всегда приводила в ужас температура оранжереи в репетиционной.

— Посмотрите! — с ужасом воскликнула Кирстен Ахлсведе, указывая на лежащую на полу балерину. Сначала находившиеся в другом конце зала Джульет, Викторин и Рут не поняли, чего она испугалась. Но прошло всего несколько секунд, и всем все стало ясно.

Между неподвижных ног Электры расплывалось бордовое пятно, быстро превращаясь в красную лужицу.