Туфельки для мамы чемпиона

Глава 4

4.

Только через месяц после отъезда Роберта в столицу Беата наконец призналась себе, что скучает. По его взгляду из-под длиннющих тёмных ресниц, когда он отвечает у доски, а смотрит по привычке только на неё. И даже по почти ласковому детскому прозвищу "Жабка".

Жабой её уже никто не называл. Потому что из нескладного большеротого ребёнка Беата Торочинская превратилась в стройную девушку с глазами в половину лица. И чуть великоватый рот уже никто не замечал. Фигура Беаты перетягивала всё внимание на себя.

Музыкальная школа была закончена. Французским они с мамой баловались дома. Нужно было задумываться о будущем.

Для себя Беата ничего лучше не придумала, как готовиться в педагогический на факультет иностранных языков, русское отделение. Только вместо английского, с которым поступало большинство, Беата решила сдавать французский. Так шансов больше.

А ещё они с мамой съездили в Москву. Это была давняя мечта обеих. Пани Юлия помнила этот город обрывками. Детские воспоминания всегда яркие. Красные воздушные шары на седьмое наября, большая ледяная горка во дворе.

Попасть в Советский Союз даже бывшей советской гражданке оказалось непросто. Даже факт, что муж и отец польских туристок — бригадный генерал Войска польского, не помог. И всё же им дали визу "для посещения могилы родственников". Бабушка и дедушка покоились на Кунцевском кладбище, только относительно недавно ставшем московским.

Пока оформляли документы, пока покупали билеты, наступил январь. Только вот январь в Гданьске — это температура около нуля и дождь, серое небо и шторм на море. А в Москве было минус пятнадцать.

Торочинские поселились в гостинице "Россия" в самом центре возле Красной площади. И гуляли пешком, сверяясь с картой.

На второй день съездили на кладбище. Сугробы там были по колено. Вымокли и замёрзли. Долго не могли поймать такси. А когда таксист понял, что они иностранки, пытался обмануть их с ценой. Тогда Беата услышала от матери в адрес таксиста весьма витееватую фразу. Все слова там были приличными. Но выдала её пани Юлия без запинки, без малейшего акцента и таким тоном, что водитель покраснел. — Простите, дамочка. Кто ж вас, иностранцев, знает. — Я москвичка — вздеренула нос Юлия Владимировна Торочинская, урожденная Семенова, и вышла из машины.

Чтобы окончательно не замёрзнуть, пришлось купить в ГУМе пуховые платки. В этих платках они с мамой стали похожи на матрешек, которыми Беата играла ещё в детстве. Голубоглазые, беленькие и с красными от мороза щеками.

Им удалось попасть в Большой театр. Смотрели "Жизель" в хореографии Григоровича. В огромных зеркалах отражались две прекрасные дамы в туфельках, предусмотрительно взятых на такой случай.

Вечером накануне отъезда пани Юлия неожиданно предложила дочери сходить посмотреть на русское Рождество. На метро они доехали до Бауманской. И пошли в Елоховский кафедральный собор. — На месте собора раньше стояла церковь. Там крестили Пушкина, — рассказывала дочери пани Юлия. — А откуда ты знаешь про русское Рождество? — Папа рассказывал. Он же "из бывших". В их доме всегда была большая елка. И свечи на ней. Детский праздник, куда собирались дети друзей его родителей.

Они зашли в храм. Там оказалось неожиданно очень светло. Столько позолоты Беата ещё никогда не видела. Горящие свечи отражались в ней, умножая свет. Пахло чем-то особенным. Таинственным. — Это ладан и воск так пахнут, — объяснила Беате мама, — У бабушки возле икон горела свечка и был такой запах. Я помню. Хор откуда-то сверху пел на незнакомом языке, в котором Беата распознала церковнославянский. — Тут в хоре поют даже солисты Большого театра. Они постоял почти у входа ещё немного. Послушали службу. Читали Евангелие. И засобирались обратно. Выходя из ворот, подали всем нищим. — Папа говорил, что его мама всегда так делала, — проговорила пани Юлия, торопливо надевая тёплую перчатку.

В самолёте домой Беата снова вспомнила про Роберта. Как она тогда рассказывал про "больших белых летающих птиц"