Туве Янссон: работай и люби

Модернизм пятидесятых

Война и годы дефицита завершились, и с начала 1950-х годов в Финляндии начался период подъема. В 1952 году были выплачены последние контрибуции, тяжелым бременем лежавшие на экономике страны, и настало время улучшать благосостояние собственного народа. Настроение в обществе было приподнятое. В будущее смотрели с оптимизмом и начали отстраивать страну заново. Летняя Олимпиада 1952 года, которая прошла в Хельсинки, немало способствовала тому, что Финляндия становилась все более интернациональной. В первый раз в Хельсинки оказалось так много людей разных национальностей и рас, и горожане удивлялись и восхищались ими. Постепенно менялись и привычные городские пейзажи. Новые дома поднимались на месте тех, которые были разрушены во время войны. Здания, имеющие историческую ценность, ремонтировали и реставрировали, в общем, облик города улучшали изо всех сил. Специально перед Олимпиадой был построен новый аэропорт, из которого самолеты выполняли прямые рейсы в разные европейские города. В глазах общественности Финляндия хотела выглядеть благополучной западноевропейской страной. Если раньше финские национальные черты не особенно ценились за границей, что финнами воспринималось как своего рода унижение, то в том же 1952 году все изменилось — Мисс Вселенной была избрана финка Арми Куусела.

Дела обстояли если не хорошо, то, по крайней мере, куда лучше, чем раньше. Продуктов хватало на всех, и прилавки ломились от товаров. У финнов даже появились деньги на приятные излишества. В стране началась продажа кока-колы, что стало знаком интернационализации и выросшего благосостояния. Имидж Финляндии быстро менялся, но часто изменения касались лишь внешней оболочки жизни. Травмы, нанесенные войной, никуда не исчезли, а были похоронены глубоко в сердцах людей. Вытаскивать эти увечья на дневной свет люди не хотели. Они предпочитали замалчивать тоску и беспокойство и спешили сосредоточиться на будущем. Мир переживал период холодной войны, и Европу разделил железный занавес. Он повлиял в существенной мере и на то, как развивалось искусство в Финляндии.

Творческое сообщество в Финляндии в очередной раз распахнуло окна своих мастерских и салонов навстречу веяниям из Европы. Порожденный войной и послевоенным дефицитом духовный вакуум нужно было чем-то заполнить, и Финляндия стремилась стать частью современного европейского сообщества с его современными мышлением и направлениями в искусстве. В то же время были еще сильны консервативные взгляды, основанные на продвижении националистической идеи в искусстве. Двойственность — вот что было главной особенностью этого периода.

1950-е годы считаются золотым десятилетием финской литературы, и для этого есть все основания. Литературный мир был словно миниатюрной моделью мира настоящего, с его кипением и бурлением, в котором старые и новые литературные позиции противопоставлялись друг другу. Большая группа видных финских писателей, среди которых были Вейо Мери, Туомас Анхава, Марья-Лииса Вартио и другие, избрали модернизм в качестве направления для своего творчества и занялись поисками нового литературного языка. Особенно бурные дискуссии в кругах писателей-модернистов шли вокруг современного стихосложения. Из маститых писателей прошлых лет по-прежнему активно писали Мика Валтари, Юха Маннеркорпи и Вяйно Линна. В 1954 году увидел свет роман Вяйно Линны «Неизвестный солдат», что вызвало очередной виток национального самопознания и новые споры о войне, о нахождении на передовой и о реальности, в которой оказывались солдаты.

Это же десятилетие стало золотой эрой финского дизайна. Искусство финских стеклодувов получило всемирную известность. Особое признание получили работы Тимо Сарпаневы и Тапио Вирккалы, которых вознесли на пьедестал как гениев. Наращивала свою популярность, в том числе и далеко за пределами страны, самая разная продукция финских дизайнеров, например керамические изделия Рут Брюк и Кая Франка, текстиль компании «Маримекко», основанной Арми Ратиа, а также мебель, спроектированная Алваром Аалто и поставляемая в разные страны мира компанией «Артек». Ставший знаменитым финский дизайн стал путеводной звездой для страны, которая понемногу восставала из разрухи, и одновременно поднимал самооценку ее проигравших войну граждан. Не была чужда новаторского дизайна и полиграфическая промышленность, в частности иллюстрации Туве Янссон.

В изобразительном искусстве пятидесятые годы стали, с одной стороны, периодом подъема, с другой — временем глубоких противоречий и споров. У художников все чаще и чаще появлялась возможность выезжать за рубеж, и наиболее привлекательным местом для них был Париж, который в те годы считался важнейшим оплотом изобразительного искусства в Европе. Шло движение и в другом направлении: из-за границы в Финляндию привозились выставки, одна значительнее другой. Результатом этого отчасти стало, например, укрепление позиций абстракционизма в финском искусстве, направления, которому ранее местные художники не уделяли особого внимания.

Сам Ванни и Биргер Карлстедт первыми из друзей Туве заинтересовались нефигуративным искусством и начали работать в этом направлении. Карлстедт еще в тридцатые годы занимался экспериментами с абстракцией, однако дальше этого дело не пошло, и он продолжил работать в традициях натуральной школы. Сам Ванни заинтересовался абстрактной живописью во время своих поездок в Париж в сороковых — пятидесятых годах. Его выставка, организованная в 1953 году компанией по продвижению финского искусства и дизайна «Артек», практически полностью состояла из абстрактных полотен, также как и экспозиция, представленная публике двумя годами позже. Уже первая выставка вызвала небывалую шумиху. Несмотря на то что Ванни был обласкан критиками и заслужил оценку и признание публики, его абстрактную живопись восприняли очень сдержанно. В то время одним из самых известных арт-критиков был Э. Й. Вехмас. Написанная им рецензия на выставку Ванни, по словам самого художника, больше напоминала некролог. Вехмас буквально оплакивал канувший в небытие талант Ванни. Однако, несмотря на сопротивление, а может быть, именно благодаря ему, на большинстве выставок конца пятидесятых годов в Финляндии в той или иной степени было представлено абстрактное искусство, и даже молодежь, обучавшаяся в Атенеуме, заинтересовалась этим направлением. Ванни, являясь художественным наставником молодежи, был одним из основных проповедников абстракционизма в стране, и впоследствии именно его ученики составили следующее поколение известных финских абстракционистов.

Самым спорным и получившим наиболее широкий резонанс художественным событием послевоенной Финляндии стала выставка Klar Form. Выставка прошла в 1952 году в Хельсинки в выставочном центре Тайдехалли. Из Парижа в финскую столицу были привезены работы Виктора Вазарели и других выдающихся художников, которые в большинстве своем были представителями современного абстракционизма. Считается, что именно эта выставка положила начало новой эпохе в развитии финского мира искусства. Ее значение трудно переоценить. Нефигуративное искусство попало в поле зрения широкой публики и оказало влияние на новое поколение художников.

Должно ли искусство быть абстрактным или конкретным — этот вопрос стал главным и превратился в ту границу, которая на долгие годы разделила художественный мир. Уже в пятидесятые годы многие шведскоязычные художники из поколения Туве стали новаторами и передовыми реформаторами финского художественного мира. Первое поколение финских абстракционистов практически без исключения принадлежало к шведскоговорящему меньшинству. Шведскоязычная пресса Финляндии куда более одобрительно, нежели финноязычная, относилась к новым веяниям в артистической среде, а шведскоязычные арт-критики отлично владели современной терминологией, которая была необходима при оценке новых направлений в искусстве. Владеющие шведским языком граждане Финляндии имели возможность отслеживать все изменения в культурной жизни других северных стран, в особенности то, что писали о культуре их западные соседи. Для них годы войны не стали культурным вакуумом, как для остальных финнов, которые после войны оказались просто не готовы оценивать новое направление в живописи. За такими резкими изменениями не поспевали ни глаза публики, ни язык критиков.

При этом широкая публика не могла обойти вниманием новое искусство и выносила свои суждения с размахом. Проблемы нового искусства широко освещались в прессе, и основные споры шли вокруг вопроса, есть ли в абстракции душа и любовь. Согласно общей оценке, абстрактное искусство было пустым. Не все уродство красиво, пусть даже его и привезли из самого Парижа, писали газеты. В отзывах о выставках и картинах не сдерживались в выражениях и даже рисовали безжалостные карикатуры. Одним из карикатуристов была и Туве.

Тем не менее, Klar Form заставила Туве в какой-то мере заинтересоваться абстрактным искусством. Она назвала выставку фантастической, однако к абстракции все равно относилась сдержанно. В одном из своих писем из Штатов Ева написала Туве, что побывала на выставке Матисса, и Туве тут же ответила, что предпочла бы с куда большим удовольствием увидеть шедевры Матисса, нежели Klar Form. Несмотря на то что Туве прекрасно понимала значение этой выставки, тем не менее, увиденные там работы не сумели поколебать ее собственные творческие идеалы. Как для самой Туве, так и для ее учителя Сама Ванни, примером для подражания и, даже можно сказать, любовью всегда был Анри Матисс. Теперь же Ванни, сохранив почтение к импрессионистам, стал в такой же степени вдохновляться языком абстракции и работами Виктора Вазарели. Туве же от этого воздержалась.

Сдержанная в кругу восторженных

Реакция Туве на выставку Klar Form и представленные на ней работы наглядно демонстрирует ее отношение к искусству в целом и также объясняет дальнейшее развитие ее карьеры как художника. Туве не собиралась изменять традиционным ценностям, всему тому, чему ее научили отец и классическая художественная школа. Хотя новое искусство в какой-то мере ее и заинтересовало, но общая реакция была далека от восторга. Туве отнеслась к новшествам с осторожностью и хотела соблюдать дистанцию — или вообще обойти все новое, продолжать идти по тому пути, который лично ей казался верным.

Такую же дистанцию Туве держала и по отношению к сюрреализму и экзистенциализму, не говоря уже о соцреализме. В течение долгих лет она провозглашала себя художником, творящим l’art pour l’art — искусство ради искусства. Так же она отнеслась и к абстракционизму. Довольно забавно, что в целом именно это направление считалось как раз тем самым искусством ради искусства. Считали, что в абстракции нет содержания, что она пуста и бессмысленна — идеальное воплощение принципа l’art pour l’art.

Свое собственное творчество Туве часто называла асоциальным, подчеркивая этим, что ее работы не являлись искусством общественного заказа. В то же время она постоянно повторяла, что является индивидуалистом. Групповое поклонение чему бы то ни было противоречило ее характеру, и новые веяния в искусстве принуждали Туве занимать в какой-то мере оборонительную позицию. Возможно, что ее заставляло держаться за прошлое желание сохранить свою уникальность и свободу выбора. Эти устремления препятствовали ей не то что принять новые артистические тенденции, а даже толком с ними познакомиться. Туве относилась к искусству с огромным уважением, поэтому внезапное разрушение всех традиций в живописи вряд ли могло прийтись ей по вкусу. Отец внушил ей мысль, что потешаться можно над чем угодно, но не над искусством. Искусство — это серьезно.

Не поняла Туве и желания близких друзей, в особенности Ванни, сменить прежний стиль на абстракционизм и сделать это именно в начале 1950-х годов. «Именно тогда, когда он был так хорош, ему потребовалось вдруг начать рисовать какие-то шипастые штуковины», — говорила она общему другу Эрику Крупскофу.

Большинство, если не все сменившие свое творческое направление на абстракционизм художники в самом начале нового пути писали хуже, нежели ранее. Это объясняется тем, что им пришлось отказаться от многих уже усвоенных знаний и умений. Пред лицом нового они были бессильны, и воодушевление, которое это новое в них пробудило, не могло заменить потерянный навык. У многих художников, например у Ларса-Гуннара Нордстрёма, Эрнста Метера-Боргстрёма и даже в какой-то мере у Ванни, первые абстрактные работы выглядят довольно бледно по сравнению с их более ранним творчеством. Новые умения требовали времени, железной воли и веры в собственный талант.

Вдохновлялись абстракционизмом и художники из ближайшего круга Туве: тот же Ванни и Карлштедт, Рольф Сандквист и Анитра Люкандер. Большинство тех, кто выставлялся в художественной галерее «Артек», возглавляемой Майре Гюлликсен, выступали за новаторство и активно пробовали себя в современных направлениях живописи. Туве могла бы влиться в их общество, более того, присоединиться к ним в этом увлечении было бы для нее делом крайне легким и даже ожидаемым. Однако какие-то другие силы погасили ее желание участвовать в этом полном энтузиазма и временами даже экзальтации крестовом походе молодых художников, хотя ей наверняка было тяжело осознавать, что она «отстает» от своего ближайшего окружения.

Наверное, можно сказать, что в своем творчестве Туве была неуверенной и зависимой. Постоянное подчеркивание своего желания оставаться независимой могло парадоксальным образом являться лишь следствием ее фактической неуверенности в себе как в художнике. В какой-то мере об этом говорит и ее болезненное отношение к общественному одобрению, что прежде всего означало одобрение отца. Восхищение, которое она питала к отцу, потребность в его положительной оценке заставляли ее быть сдержанной по отношению ко всему новому, а требование серьезно относиться к искусству могло сковывать ее творческие порывы. По своей природе Туве была остроумной интеллектуалкой, она обожала сатиру, пародию и юмор. Это все отлично видно в ее книгах и иллюстрациях, однако в ее живописи от этого нет и следа.

Не искусства, но жизни ради

Париж, бывший тогда центром искусства, оказал на финских художников существенное влияние. После окончания Второй мировой войны, когда стали возможны поездки по Европе, и до начала пятидесятых годов Париж стал для них настоящей Меккой. Оказавшись во Франции, художники из северных стран предпочитали держаться вместе, и шведскоязычные финны таким образом смогли использовать опыт и знания своих скандинавских коллег, которые уже какое-то время прожили в Париже. В конце пятидесятых палитра изобразительного искусства стала еще более разнообразной, и разные течения абстракционизма объединились под крылом информализма, главным центром которого в Европе стала Италия.

Туве, в отличие от многих, не смогла поехать в Париж на рубеже сороковых и пятидесятых годов. Проблемы с деньгами, солидная ссуда, взятая в банке, а также работа — все это удерживало ее в Финляндии. Правда, вряд ли причиной этого было лишь отсутствие денег, поскольку Туве все же путешествовала в те годы. Она побывала в Италии и во Франции, но не в Париже, а в Бретани, где прилежно занималась живописью. В Италии же в то время не было подобного парижскому воодушевляющего и объединяющего художников творческого духа, не было эйфории, вызванной новыми идеями и предвкушением будущих выставок. А короткие визиты Туве в Париж не способны были вызвать у нее столь сильного душевного подъема.

В 1951 году Туве отправилась вместе с Вивикой Бандлер в путешествие, во время которого они объехали Италию, Северную Африку и посетили Париж. Путешествие было задумано как источник новых жизненных ощущений, и Туве получила их сполна. Путешественницы чувствовали себя абсолютно свободными и гуляли по улицам городов буквально до полного изнеможения. При этом похоже, что мысли о Муми-доле не покидали Туве. Доказательством этого является большинство сделанных ею во время поездки рисунков, да и в целом многие события этой поездки легли в основу сюжетов будущих книг и комиксов о муми-троллях. В тот период у Туве были хорошие отношения с Вивикой, и впечатления лились на бумагу как из рога изобилия. Искусство и музеи на этот раз ее не слишком привлекали. Вообще ее притягивала самая обычная жизнь. Как Туве писала Атосу, она почувствовала, что пресытилась блеском ночной жизни. В то же время в Париже находилась Тууликки Пиетиля, будущая возлюбленная Туве, с которой Вивика и Туве случайно столкнулись в одном из ночных клубов.

Очевидно, что Туве не была заинтересована в том, чтобы осесть в Париже на более длительный срок, как делали ее коллеги-художники из северных стран, даже при том что такая возможность у нее была. Рабочее время Туве отныне занимала не столько живопись, сколько тексты и иллюстрации к ним, в особенности к муми-троллям. В 1954 году Туве снова отправилась во Францию, на этот раз вместе с Хам. Мать и дочь поехали через Лондон и Париж на Французскую Ривьеру. Об этой поездке Туве пишет в рассказе «Муми-тролль на Ривьере» и новелле «Поездка на Ривьеру». Хам и Туве уже давно мечтали о совместной поездке. Путешествие стало возможным после того, как Туве получила стипендию и гонорар за выполненную ею настенную роспись в офисе Объединенного банка северных стран. Хам к тому времени успела выйти на пенсию, так что постоянная работа более не удерживала ее в Финляндии. Это был прежде всего совместный отдых матери и дочери, время набраться сил и освежить воспоминания.

Несмотря на популярность, которую к тому времени успели завоевать муми-тролли, Туве по-прежнему считала живопись главным делом своей жизни, пусть даже времени на нее было мало. Туве оттачивала свои навыки и, как и прежде, писала пейзажи, натюрморты и портреты, тщательно придерживаясь тех канонов, которым ее научили еще в школе, и сдержанно относясь к предлагаемым художественной средой новым импульсам. После войны она неоднократно утверждала, что хочет в своей живописи вернуться в предвоенный период, хочет вновь обрести цвета, краски и формы того отрезка времени и жить и творить так, словно войны и «потерянных лет», как она их называла, никогда не было. Но вернуться к прошлому было невозможно. Иррациональный блеск, свойственный ее работам 1930-х годов, был потерян. Лишь в некоторых монументальных работах видны его отсветы, зато в иллюстрациях к муми-книгам он в полную силу сияет и поныне.

Художник, придерживающийся традиций

Первую стипендию в поддержку молодых художников Туве получила еще в 1938 году. Это стало прекрасным приветствием мира искусства начинающему, только заявившему о себе таланту. Комиссии стремились распределять награды и стипендии поровну между финно- и шведскоязычными художниками. Впрочем, иногда справедливость того или иного выбора подвергалась сомнениям, и начинались бурные дебаты по этому поводу. Еще в Атенеуме студенты финны и шведофинны периодически ссорились из-за выданных стипендий, и Туве ненавидела эти баталии.

Soggiorno, рисунок, 1951 год. Муми-тролли следуют за Туве и Вивикой повсюду, даже в лобби итальянского отеля

До Туве стипендию в поддержку молодых художников получила Эсси Ренвалл, а перед ней — Сам Ванни. После Туве награду получила ее подруга по учебе Ева Седерстрём, так что Туве и здесь окружали надежные и знакомые люди. Стипендию мог получить только художник в возрасте до сорока лет, принимавший участие в так называемой Выставке молодежи. В 1953 году у Туве был последний шанс получить стипендию повторно, поскольку на следующий год ей уже исполнялось сорок. Вместе с ней за стипендию боролись скульптор Эйла Хилтунен, будущий автор популярного и любимого финнами монумента Сибелиусу, художник-конкретист Ларс-Гуннар Нордстрём, позже получивший широкую известность в Финляндии, а также Анитра Люкандер, чья карьера живописца во многом напоминает карьеру самой Туве. Туве оказалась сильнее их всех, и в 1953 году она получила награду во второй раз. Это признание было ценно еще и в том смысле, что Туве сумела обойти многих весьма значимых и талантливых людей искусства.

В пятидесятые годы среди лауреатов стипендии в поддержку молодых деятелей искусства были всего две женщины. Помимо Туве стипендиаткой стала Майя Исола, которая тоже обрела мировую славу, правда, тоже не в качестве художницы. Майя Исола стала дизайнером по текстилю, и ее работой является, например, знаменитый «Мак», самый популярный узор финской текстильной компании «Маримекко».

Одна из самых красивых работ Туве того времени — картина «В тепле камелька», написанная в 1953 году. На ней изображена брюнетка в банном халате, греющаяся у огня. Блики света блуждают по комнате, отчего белая с красными отблесками огня одежда женщины и желтый фон картины приобрели особую яркость. Все внимание зрителей сосредоточено на фигуре женщины, а остальные детали словно размыты абстрактной дымкой. Картина живет и дышит, представляя собой прекрасный образец сдержанного модернизма. Полотна, написанные Туве в середине пятидесятых годов, показывают, что она переживала период динамичного развития, однако как автор была нестабильна.

В 1955 году в Салоне искусств прошла персональная выставка работ Туве. Со времени ее предыдущей выставки минуло девять лет, и это был слишком большой срок. Туве много писала, и работ у нее набралось более чем достаточно. Некоторые из них она уже показывала публике. Это была и Выставка молодежи, и выставка, устраиваемая раз в три года Академией искусств Финляндии. Тем не менее, частная выставка была необходима, поскольку только с ее помощью художник мог продемонстрировать главные направления своего творчества. Увидеть их было подчас более важной задачей для самого художника, нежели для критиков. Поэтому возникает вопрос: почему возник такой длинный временной промежуток между экспозициями? Что касается Туве, то у нее много времени отнимали крупномасштабные работы, иллюстрации и прежде всего — книги о муми-троллях. Однако дефицит времени не является единственной причиной художественного «молчания» Туве, поскольку она постоянно подчеркивала, что является в первую очередь художником. Кое-какие намеки на обстоятельства, из-за которых она впала во фрустрацию, можно найти в тексте, набросанном ею в записной книжке в 1955 году.

«Я не знаю, когда возник разлад между мной и работой, как это произошло и что нужно делать, чтобы естественное желание писать снова вернулось. В какой-то момент я думала, что в этом мне помогут комиксы. В комиксах о муми-троллях это наполовину запретное, доставляющее удовольствие хобби превратилось в обязанность. От комиксов желание рисовать должно было перекинуться на живопись. Черт знает, куда это желание запропало, но в живописи его точно не найти».

Выставка в Салоне искусств прошла хорошо, картины пользовались спросом, и рецензии, появившиеся в прессе, были похвальными. И все же люди уже воспринимали ее скорее как детскую писательницу, нежели как художницу, и прежде всего как создательницу муми-троллей. Каких-то особых эмоций картины Туве уже не пробуждали. Критик крупнейшей финской шведскоязычной газеты вынес ее работам безрадостную оценку: «Со вкусом написанные полотна радуют глаз зрителей в Финляндии, однако на международном уровне, скажем в Париже, никакого впечатления они не произведут. Яркая индивидуальность автора, столь заметная в его текстах и иллюстрациях, никак не видна в картинах». Критика была вежливой, но уничтожающей. Туве сочли художником, который в творчестве придерживается золотой середины и не способен своим творчеством никого поразить. Для молодого амбициозного художника такое мнение во всей его снисходительности было суровым приговором и наверняка повлияло на те жизненные решения, которые Туве принимала в будущем.

Любовь и грязь

Дружба между Атосом и Туве была по-прежнему крепка, однако Атос стал беспокоиться о чувствах Туве к нему, и не без причины. Когда Туве отправилась в путешествие с Вивикой Бандлер по Африке, Италии и Франции, Атос испугался, что потеряет ее окончательно. Он отправил Туве письмо, в котором просил ее вернуться как можно быстрее. Туве постаралась успокоить Атоса, однако ничего не обещала и меньше всего — вернуться обратно. Словно утешая, Туве подчеркнула, что Атос всегда будет частью ее жизни и навсегда останется важным для нее человеком. «Разумеется, мы всегда будем вместе, как же иначе. Может быть, по-другому, но всегда по-хорошему! Я знаю, что ты переживаешь, потому что я путешествую с Вивикой, не стоит! Это лишнее», — писала она Атосу.

Действительно, на долгие годы вперед между ними сохранились хорошие отношения. По словам Туве, она была вечной любовью Атоса, и все же их чувство уже куда больше напоминало дружбу, нежели любовь. Правда, физическая связь между ними все же сохранилась. «Время от времени у нас были физические отношения, это было безопасно и уютно. Как со старым мужем», — писала Туве. И все же она созрела до отказа от отношений с мужчинами и полностью перешла на сторону однополой любви. Туве захотела прекратить отношения с Атосом и отвергла его запоздавшее предложение руки и сердца.

Туве жалела, что они с Атосом практически не виделись. Во время их редких встреч он был растерян и буквально напуган новой ориентацией Туве. Она же надеялась, что со временем Атос привыкнет к этой мысли. Она понимала ущемленную мужскую гордость и его неспособность принять мысль, что бывшая возлюбленная «перешла на другую сторону».

На выборах 1954 года Атос не прошел в парламент и полностью посвятил себя писательству. В 1956 году он вновь попытался наладить отношения с Туве и, очевидно, добивался встречи. Туве ответила на его просьбу, объясняя, что Атос — один из лучших друзей, которые были у нее в жизни, и вряд ли кто-то дал ей больше, чем сумел дать он. Однако, словно предупреждая его, Туве писала: «И если ты хочешь встретиться, то я по-прежнему существую. Может быть, сейчас я чуть-чуть другая, чем была раньше». Следующие письма были подписаны уже именами «Туве и Туути», то есть Тууликки Пиетиля. Письма были адресованы Атосу, а после его женитьбы — также его жене Ирье. Туве заботилась о здоровье старого друга, например, посылала ему снотворное, которым пользовалась сама, когда у того были проблемы со сном, а также советовала обратиться к собственному доктору, которому доверяла. Иногда они обсуждали в письмах еще более бытовые вещи: так, например, Туве давала Атосу советы, как правильно высаживать цветы.

Жена Тапио Тапиоваары внезапно скончалась. Тот был в отчаянии и тоже пытался заново выстроить отношения с Туве. В письме к Еве Туве писала, что ей удалось вежливо и изящно отвергнуть его притязания.

По-прежнему общалась Туве и с Самом Ванни. Пару раз в год он по традиции навещал ее и высказывал свое мнение о ее последних работах. К тому времени Ванни был уже очень популярен, являлся членом многочисленных художественных жюри и комитетов и вдобавок преподавал в Атенеуме. Туве подмечала все это и в своей привычной саркастичной манере описывала Еве его бурную деятельность, как и то, что насколько вырос живот бывшего возлюбленного.

В Финляндии круги, в которых вращались интеллектуалы и секс-меньшинства, были настолько узкими, что, по словам самой Туве, «приходилось постоянно спотыкаться друг о друга». Еще более тесными были эти круги среди шведскоязычного меньшинства. Многие из общих знакомых интересовались Вивикой. Туве писала Еве о том, что мир, похоже, полон женщин, мужья которых не удовлетворяют их потребности в нежности и эротике, и «призраки» (разговорное название лесбиянок) могли многое предложить им. Она также писала о том, что новая подруга Атоса была в восхищении от Вивики. Похоже, что Атос мог потерять уже вторую возлюбленную из-за одной и той же женщины.

Как и любые представители меньшинств, лесбиянки были крайне лояльными и стремились по возможности помогать друг другу. Помощь подруг была необходимой, поскольку в обществе хватало предрассудков, и любые бытовые вещи, начиная от съема жилья, для них представляли большую сложность. Обмен информацией среди меньшинств происходил довольно быстро. Тех женщин, которые недавно обрели новую ориентацию, старались поддержать всеми силами, потому что многие из «новеньких» страдали от чувства вины и осуждения близких, чувствовали себя дурными и «ненормальными».

Предрассудков хватало, и подчас даже старым друзьям было тяжело принять новую ориентацию Туве. Ева Коникова, ее лучшая подруга, так и не привыкла к мысли о бисексуальности Туве. Та же, в свою очередь, относилась к Еве с бесконечным пониманием и прощала ее. Она писала Еве прямо-таки с состраданием, что видела, насколько тяжело было ей во время визита в Финляндию принять выбор подруги. Туве горько сожалела, что самые важные для нее люди, Ева и Вивика, не понравились друг другу.

В 1953 году Туве была шокирована известием, что ее сексуальные предпочтения уже давно стали предметом досужих разговоров в столице. Она не подозревала ни о чем подобном, а спокойно жила в собственном мире, отгородившись от всего остального. Жестокая правда всплыла наружу в виде писем с угрозами, пришедших по почте и отправленных каким-то озлобленным молодчиком. Казалось, что конфиденциальность исчезла из ее жизни, а ее место заняли анонимные письма, забрасывание грязью и слежка. Туве даже боялась, что ее телефон прослушивают. С ней происходило все то, что она ранее считала возможным лишь с другими. Но внезапно она сама стала объектом ненависти и клеветы.

Даже вполне просвещенные коллеги подчас относились к ней с предубеждением. Так, поэтесса Марья-Лииса Вартио рассказывала о встрече с Туве на писательском вечере. По словам Вартио, Туве уже тогда была знаменитостью и объектом зависти для остальных столичных коллег по цеху. Люди считали, что она сколотила состояние на муми-троллях, «этих странных фантастических существах», как писала Вартио. Сексуальная ориентация Туве также не была ни для кого секретом. Туве предложила поэтессе отпить из своего бокала, и Вартио отказалась, поскольку, как она заявила, «подобное означало бы предаться флирту». Как показывает этот случай, гомофобия и зависть не были редкостью и в артистических кругах Финляндии.

Сексуальная ориентация была такой щекотливой темой, о которой тяжело было говорить даже с близкими. Туве знала, что ее родители осведомлены о ситуации. С матерью она и ранее говорила о своей дружбе с Вивикой. Когда же до Фаффана дошли слухи о личной жизни дочери, он попытался получить у нее ответ, однако не смог даже произнести вслух слова «гомосексуал». Молчание матери было расценено Туве как вежливое понимание, но неприятие, и она уважала ее решение. Еве она так писала об этом: «Мне кажется, Хам все понимает, но она никогда не заговорит об этом до тех пор, пока сама не захочет». Для Туве такое решение матери означало одиночество. Даже десятилетия, проведенные с Тууликки Пиетиля, не сумели разрушить табу, и эта тема никогда не поднималась в разговорах между матерью и дочерью. Уклончивость, скрытность и молчание о том, что все и без того знают, было типичным поведением для Финляндии. Позднее Вивика Бандлер дала волю накопившимся чувствам и разочарованию, ставшим результатом того, что ее собственная мать всю жизнь предпочитала замалчивать ориентацию дочери. Написанный ею текст раскрывает ту боль, которую причиняло ей вечное молчание.

«Теперь это прозвучало. То, что ты всегда знала. И я знала о том, что ты знаешь. То, о чем никогда нельзя было говорить, пока ты была жива. И о чем в конце концов я могу сказать теперь, когда тебя больше нет.

Туве и Вивика на острове. Фото, 1950

Как это было возможно? Молчать об этом так искусно до самой смерти — мама?.. Неужели ты так и жила, мама, надеясь, как и прочие бедняжки-матери твоего поколения, что меня можно вылечить или что я „возьмусь за ум“, как вы все это называли…»

Вивика осталась для Туве не просто вдохновляющим помощником и партнером по работе, но и близкой подругой. Она была «вечным другом, главным привидением», как говорила сама Туве. Почти каждый год она проводила неделю с Туве и Тууликки Пиетиля на их острове, а те, в свою очередь, навещали Вивику на ее ферме в Саарисе. Для Туве Вивика была словно член семьи, к которому всегда можно было обратиться за поддержкой. Вместе они стали авторами многих примечательных постановок для театра, радио и телевидения. Туве могла довериться Вивике и обсудить с ней свои отношения с Тууликки и в то же время была поверенной Вивики в делах сердечных, и не только. Переписка Туве и Вивики была обширной и охватывала практически все стороны жизни. Туве писала Вивике о работе, обо всём на свете и всегда получала хорошие советы, за которые потом искренне благодарила. Туве доверяла суждениям Вивики и хотела, чтобы та была первым читателем ее незаконченных книг. Но если Вивика была слишком занята, то книги могли подождать.

Близкими отношения были и между Вивикой и Хам, и Вивика заботилась о стареющей и все чаще болевшей матери подруги. В начале 1950-х годов Хам серьезно заболела и попала в больницу на обследование по причине сильных болей в животе. Туве очень боялась за мать. Когда та вернулась из больницы, они провели вместе десять волшебных дней отдыха на ферме Вивики в Саарисе. Как заявила однажды Туве в письме к Еве, Вивика была бесконечно понимающим другом и человеком, который не предаст Туве ни при каких обстоятельствах. Вивика навсегда осталась важной частью жизни Туве. Именно благодаря ее влиянию Туве удалось избавиться от ненужного стремления к приукрашиванию и от наивности, которые она считала свойственными ей чертами характера.

Монументальные работы

После Второй мировой войны Европа отстраивалась заново. Люди хотели создать новый, лучший мир, в котором искусство играло бы важную роль. Так появилась мысль о создании пространств, которые были бы выстроены по законам искусства. Слияние архитектуры и художественности превратилось в одну из основных тем 1950-х годов. Монументальная живопись стала предметом вдохновения для всей Европы. В Париже в конце 1940-х годов была основана группа Groupe Espace, созданная для продвижения союза архитектуры и живописи. В Финляндии ее подразделение открылось в начале 1950-х. Рупорами движения стали Б. Й. Карлштедт, Сам Ванни и Ларс-Гуннар Нордстрём. Прошли конкурсы на лучшие стенные росписи, и многие из этих проектов были воплощены в жизнь. Для того чтобы оживить пространство и порадовать взгляд посетителей, монументальные росписи в своих помещениях стали заказывать магазины, школы, детские сады, бары. Обычно эти заказы оформлялись напрямую у художников. В общем, если что и было в то время социальным искусством, так это был монументализм, предназначенный облагородить восстающий из руин новый мир. Многие из созданных тогда работ позже были забыты. При последующих ремонтах большие полотна приходилось переносить в другие помещения, многие из работ были даже уничтожены, поскольку их считали не искусством, а всего лишь украшением. В Финляндии в те годы вряд ли кто-то писал больше монументальных работ, нежели Туве. Ее картины зачастую называли декоративной росписью, может быть, потому, что они были выполнены для ресторанов, столовых или детских учреждений. И по большому счету они, безусловно, являлись декоративными.

Монументальные работы, как и иллюстрации, были необходимы Туве для того, чтобы обеспечить себе финансовое благополучие. Она не хотела обучать живописи студентов, потому что боялась публичных выступлений и отчасти — самих учеников. Это, кстати, может быть еще одним объяснением того, почему Туве предпочитала самостоятельную работу, которой можно заниматься в одиночестве. В Стокгольме она получила хорошую базу для того, чтобы заниматься монументальной росписью, и от работы к работе развивалась и осваивала все больше навыков. Многие из ее ранних работ, в частности две фрески в здании мэрии Хельсинки, доказывают ее талант и дарование.

В 1948 году Туве получила заказ на крупномасштабную настенную роспись в частном детском саду города Котка. Туве радовалась, что ей выпала возможность делать работу для детей и что не нужно изображать, как она писала, «реконструкцию или импорт-экспорт». Этим она скорее всего намекала на работы, которые делала по заказу для завода Стрёмберга. Первая роспись, которую Туве выполнила для завода, не изображала собственно работу на производстве, поскольку Туве сознательно хотела создать что-то красивое, в противовес тяжелым рабочим будням. Роспись или скорее ее сюжет разочаровали заказчика, и Туве в качестве компенсации написала еще один вариант, изображающий передачу электроэнергии.

Работу над настенной росписью в детском саду города Котка Туве закончила в 1949 году. Это была великолепная сказочная панорама, на которой присутствовали герои, знакомые по книгам Туве: муми-тролли, сидящие вокруг костра. Среди героев также и типичные сказочные персонажи, например, принцесса, скачущая на белом коне к сундуку с сокровищами, да и в целом пейзаж с изогнутыми мостиками и морскими просторами знаком по многочисленным сказкам. Туве рассказывала, что, когда ее коллега и ровесник художник Унто Койстинен пришел посмотреть на законченную работу, он возмущенно выпалил: «Ну и дерьмо!» Замечание хорошо демонстрирует, насколько в то время недооценивали искусство, предназначенное для детей. Конечно, возможно и то, что это был комментарий «рассерженного молодого человека», относящийся в целом к искусству, автором которого являлась женщина. Ведь как художник Койстинен недалеко ушел от Туве в своем близком к сюрреализму настрое и свойственной его полотнам сказочной атмосфере.

Выполнив эти заказы, Туве смогла наконец выкупить свою мастерскую, для чего ей пришлось взять крупную ссуду в банке. Чтобы вернуть ссуду, ей нужны были деньги, и немало, поскольку выплаты по процентам и по погашению задолженности были большими. Так ссуда начала диктовать ей условия существования. Банк дал Туве 1 200 000 марок в рассрочку на десять лет. Поручителями стали Фаффан и Вивика. Гонорары за настенные росписи помогали уменьшить ссуду до того, как поднявшиеся проценты сделали бы выплату невозможной. 1953 год был особенно успешен в финансовом отношении и принес Туве много заказов. Туве писала, что получила больше денег и признания, чем когда-либо, и выражала за это безграничную благодарность судьбе. В этот период она делала одну, иногда две крупные декоративные работы в год. Настенные росписи в профессиональном училище города Котка и в отеле Сеурахуоне в городе Хамина были выполнены в 1952 году. Фреска в Хамине под названием «История о дне морском» рассказывает историю города в форме сказки. На следующий год Туве закончила настенную роспись в общежитии студентов Domus Academica. В 1954-м была выполнена монументальная роспись в столовой хельсинкского отделения Объединенного банка северных стран. На ней изображена площадь, напоминающая венецианское пьяццо, на фоне которой бушует море и качается на волнах корабль. На переднем плане изображены люди с зонтиками в руках и парашютисты. По сюжету эта картина близка к иллюстрациям, которые Туве рисовала для своих сказок.

Сказочными по тематике были и монументальные работы, выполненные Туве в 1954 году для шведской народной школы и в 1955–1957 гг. для детской больницы Авроры, а также настенная роспись, изготовленная на заказ для детского сада «Шляпа волшебника» в Пори в 1984 году. Художника для выполнения росписи в детской больнице выбирали по результатам конкурса, в котором принимали участие пять человек. Помимо Туве, в конкурсе участвовали такие именитые художники, как Йоста Дил, Эрик Гранфельт, Эркки Копонен и Онни Ойя. Наверняка для Туве победа в этом конкурсе, где она обошла четырех видных и признанных художников своего времени, означала очень многое.

Набросок к стенной росписи для завода по производству резины в Нокиа, 1942, масло

Роспись, на которой изображены приключения героев из Муми-дола, композиционно состоит из нескольких частей, и Туве создала из них полное цвета и динамики единое целое.

Здание детского сада в Пори спроектировали архитекторы супруги Реймо и Райли Пиетиля. Реймо, кстати, был братом подруги Туве, Тууликки. Название детского сада является прямым заимствованием названия одной из книг о муми-троллях. Роспись в детском саду в Пори стала последней из монументальных работ Туве, которой в то время было уже семьдесят лет.

Для небольшой церкви в Теува Туве выполнила алтарную роспись под названием «Десять девственниц». Это ее единственная церковная роспись. Окрыленная полученным заказом, Туве радостно писала Еве: «Благословенны будут стены в эти времена, когда люди покупают все меньше картин. С помощью настенных росписей я могла выплачивать немало от своей ссуды… Однако путешествия должны подождать».

Сам и Майя Ванни отправились в Париж, куда Туве тоже мечтала поехать. Она представляла своих друзей сидящими за столиками ресторана La Coupole, где и она хотела бы посидеть. Но нужно было сосредоточиться на работе в церкви в Теува: необходимо было платить за мастерскую. В церкви было холодно, и условия для работы были сложными. Работы было более чем достаточно, порой столько, что времени на все не хватало. Днем Туве писала в церкви, вечером читала псалмы Давида и рисовала наброски к росписи для Объединенного банка. Вдобавок ко всему в это же время она заканчивала очередную книгу о муми-троллях, которую назвала «Опасное лето». Единственным ее развлечением оставались письма к друзьям.

Туве и пляшущие муми-тролли в универмаге Стокманн в Хельсинки. Фото, 1956 год