Тяжелые крылья

ГЛАВА 15

Действительно похоже на предвыборную кампанию Рейгана! Зачем это новое собрание, зачем фальшивые речи; других еще можно обмануть, но Ван Фанляна не обманешь! В прошлый раз уже была полная ясность, голоса разделились так: 887 против 406. Таким образом, Чжэн Цзыюнь выбран делегатом на XII съезд КПК от министерства тяжелой промышленности.

Когда Ван слушал речь министра, ему казалось, будто он глотает нечто очень приторное. Лучше уж было сидеть в кабинете и подписывать бумаги или читать. Но уйти неудобно, поэтому Ван Фанлян начал внимательно изучать людей в зале, стараясь сбить сонливость. Вон женщина сидит в углу и почти откровенно зевает. Ее сосед, словно заразившись от нее, тоже начал зевать. Ван быстро отвернулся от них и стал разглядывать другие лица.

Вот начальник хозяйственного отдела — из тех людей, которые раньше носили господские паланкины и дули в трубы, возвещая о приближении процессии. Сидит в первом ряду, что-то усердно строчит в записную книжку и кивает головой, а на лице такое выражение, будто он внимает императору и уже готов преклонить колени. Раньше и Ван Фанлян разыгрывал подобные спектакли. Всякий раз, слушая все эти неудобоваримые речи, он как заведенный кивал головой и писал что-то в своей книжечке. На самом деле он сочинял в это время стихи. Хорошо, что тогда еще никто не залезал в чужие записные книжки, а то его быстро засадили бы в кутузку, и «великой культурной революции» дожидаться бы не пришлось. Некоторые из этих стихотворений он помнит до сих пор:

В те далекие годы, еще в Яньани, когда выступали руководящие товарищи из ЦК, Цзян Цин неизменно сидела в первом ряду и так же кивала головой и что-то записывала в книжечку. На занятиях в партийной школе Ван Фанлян удостоился чести сидеть с Цзян Цин на одной лавке, за одним столом. Она тогда любила петь веселые песенки, и во время «культурной революции» он отсидел десять лет за то, что имел несчастье лицезреть верховную правительницу в таком неподобающем виде. Недаром говорят: если ты не пострадал, то ты не мужчина. Тянь Шоучэн тоже любит повторять эти слова. Наверное, они будут правильными всегда.

Тянь Шоучэн был выдвинут на съезд кандидатом от одной из провинций. Разве такой метод обоснован? Сколько найдется в провинции коммунистов, которые бы знали Тяня? Даже если он выходец из этой провинции, он сталкивался лишь с ничтожной частью ее населения. Многие не знают и того, коммунист ли он. А он еще собирается представлять на съезде всю провинциальную партийную организацию, быть выразителем ее прав и обязанностей. Разве он имеет понятие о том, что думают, о чем мечтают коммунисты в этой провинции? А разве они могут знать, что он из тех людей, кто держит нос по ветру и озабочен вовсе не мыслями о народе, партии, государстве, марксизме, а только интересами своей карьеры?

Сейчас Тянь Шоучэн всеми способами старается вытеснить Чжэн Цзыюня из списка кандидатов на съезд, и это вовсе не свободный конкурс двух людей. Здесь отразилась нынешняя борьба между силами косности и прогресса в партии. Вокруг Чжэна группируется все больше и больше сторонников реформы, и Тянь чувствует себя неуверенно. Он и сегодня говорит не так легко и свободно, как обычно. Похож на ребенка, которому очень хочется посмотреть новый фильм, а его не пускают. Никогда бы не подумал, что Тянь Шоучэн может быть и таким!

— …в период после «культурной революции», — продолжал министр, — появилось много новых членов партии. Не все из них могут служить образцом. Среди старых коммунистов тоже немало людей, которые раньше отвечали необходимым критериям, но в настоящее время отстают. К таким принадлежу и я!

Народ в зале загудел. Ван Фанлян увидел, как начальник хозяйственного отдела чуть не прослезился, стал вертеть головой направо и налево и громко выражать свое восхищение. Так, наверное, в старые времена восторгались игрой актеров нанятые за деньги зрители.

— В моей работе имеются недостатки, частичная оторванность от жизни и народа, за что меня справедливо критикуют. Я уже подал об этом докладную записку в Центральный Комитет и Госсовет, а сейчас отчитываюсь перед всеми вами. Даю слово, что я немедленно перестроюсь и это отразится на моих поступках! — Говорит с надрывом, даже слезы в голосе.

Начальник хозотдела вскинул голову и зааплодировал, а за ним захлопали и другие. Люди были явно тронуты.

Как они добросердечны и наивны, и как легко ими манипулировать! Ведь перед самым началом собрания министр гневно говорил своему референту: «Меня хотят заставить «переменить квартиру»? Ну, это не так-то легко! Даже если помещение мне не подходит, я же не могу уйти просто на улицу. Будут критиковать меня? Ничего, это можно вытерпеть. Стены пока стоят прочно и власть еще в моих руках!»

Тянь Шоучэн злился все больше. Он привык верить своему многолетнему опыту, который говорил, что дело не столько в стенах, сколько в том, что их подпирает. Тем не менее он предчувствовал серьезную опасность, которая неотвратимо подползает все ближе и ближе. Она напоминала ему облака, плывущие по летнему небу. Вот они медленно наплывают на солнце, закрывают его, и все вокруг становится серым и мрачным, будто лишенным жизни. С детских лет Тянь испытывал перед облаками какой-то необъяснимый страх. Сколько раз он пытался убежать от этой тени, боясь, что она поглотит и его, но она всегда настигала его легко и неумолимо.

Нет, это чувство не было проявлением какой-то беспричинной нервозности. После 3-го пленума ЦК ему стало казаться, будто ему на голову напялили мешок, который медленно, день за днем затягивается. Чем дальше, тем меньше он верил себе: он ясно понимал, что времена изменились и вряд ли вернется та старая жизнь, когда удобно ловить рыбку в мутной воде. Тогда достаточно было обладать благосклонностью немногих, чтобы жить, поплевывая на весь мир. Но сейчас на одном жульничестве и болтовне далеко не уедешь, нужно завоевывать доверие партии, народа, работать изо всех сил.

Он жил по поговорке: не оплачена вина — не настали времена, а когда пора придет, весь тогда оплатишь счет. Теперь он чувствовал себя, точно Гегемон, прощавшийся с наложницей и слышавший со всех сторон победные песни окруживших его врагов[47]. Люди уже не помнят его добрых дел, говорят только о том, как он вел себя при «банде четырех».

Когда эти «банду» свергли, Тянь Шоучэн был страшно обеспокоен за свое положение. Его старый фронтовой приятель был знаком с одним из заместителей премьера, и, встречаясь с другом, Тянь всякий раз спрашивал: «А что говорит твой шеф о нашем министерстве, что вообще слышно?»

Первое время как будто ничего особенного не происходило, и тогда он, выступая на общем собрании, заявил: «В министерстве тяжелой промышленности нет людей, которые бы участвовали в грязных делах «банды четырех»!» А вскоре стали судачить об одном из заместителей министра, которого Тянь Шоучэн в свое время выдвинул, чтобы угодить цзаофаням. На самом деле этот замминистра не был сколько-нибудь серьезно связан с «бандой четырех», он, как и все, плыл по течению, разве что говорил больше, чем нужно. Но позднее, когда «банду» начали критиковать, Тянь Шоучэн намеренно предал его.

Потянув за эту ниточку, можно было вытянуть и Тянь Шоучэна. Хотя его и нельзя было прямо причислить к «банде», но продавал он себя весьма охотно. По идее Тянь должен был помочь этому заместителю, потому что их слишком многое связывало. Однако не выдать его — значило бы уклониться от кампании по расследованию старых преступлений. Тянь Шоучэн еще и еще раз все взвесил и в конце концов решил, что выгоднее создать и у верхов и у низов впечатление о своем активном участии в разоблачениях.

Собрания по критике проводились более пятидесяти раз, но выступали на них в основном один-два заранее назначенных человека, произносивших шаблонные обличительные речи. Тянь Шоучэн сам неоднократно поддерживал их и говорил: «Как у заместителя министра у него было не так уж много контактов с низами. А критиковать руководителей, занимающих посты выше начальника отдела, сто́ит не больше одного раза, потому что при таких критических разборах могут раскрыться государственные тайны. Здесь критика должна иметь пределы».

Еще он говорил: «Достаточно покритиковать его, а с должности не снимать. Ведь сейчас и секретари провинциальных парткомов, и секретари ЦК — все остаются на своих местах!»

Этот заместитель не очень понимал трудности Тянь Шоучэна. Правда, поначалу он был осторожен и выверял со своим начальником каждый шаг. Когда началась кампания по разоблачению, Тянь Шоучэн тайно совещался с этим человеком: как бы его сохранить и одновременно убрать других своих заместителей, в которых он видел соперников. Потом, узнав, что наверху к этому делу относятся совершенно иначе, Тянь посоветовал бывшему цзаофаню пока не высовываться. Однако тот не понимал, почему его бьют, а Тянь Шоучэн молчит, поэтому в конце каждого собрания указывал на тех, кто выступал с критикой, и громогласно заявлял: «Чепуха!»

Самое смешное, что в группу по расследованию входили те несколько человек, которых в народе называют «сановниками, пережившими три династии». В начале семьдесят шестого года на дверях их комнаты висела табличка «Кабинет критики Дэн Сяопина», после семьдесят шестого — «Кабинет по борьбе с «бандой четырех», а еще позже — табличка «Группа расследования». Кто-то пустил про них такую фразу: «Новое вино в старом кувшине, старое блюдо под новым соусом». А еще кто-то подсунул им деревянную табличку, на одной стороне которой было написано «Кабинет критики Дэн Сяопина», а на другой — «Группа расследования». Так они долго не могли сообразить, какой стороной эту табличку повесить. Один Тянь Шоучэн твердо сказал: «Если кто-то нам не верит, пусть жалуется наверх!»

Долго ли, коротко ли, а через пять месяцев он прекратил «военные действия» и на общем собрании рабочих и служащих министерства объявил: «Движение по разоблачению «банды четырех» в нашем министерстве тяжелой промышленности идет, как и по всей стране, с огромными успехами, именно с огромными, и эти успехи растут. Сейчас можно уже подвести основные итоги: в министерстве выявлено более двадцати человек, связанных с «бандой четырех», их дела в основном расследованы и завершены».

К сожалению, заместитель министра из цзаофаней все-таки успел рассказать, что Тянь Шоучэн в семьдесят шестом году, прибыв на выставку достижений тяжелой промышленности, велел заменить висевший в зале лозунг о критике Дэн Сяопина еще более резким. Кроме того, он заявил, что в июле того же года Тянь Шоучэн выступил инициатором совещания, на котором критиковалась деятельность Госсовета. Этот человек сказал: «Мне было велено разнести в пух и прах государственный план. Более того, Тянь Шоучэн дал мне черновик выступления, я первые три пункта списал, а потом даже переписывать не стал, просто шпарил по черновику…»

Мысли возвращаются к прошлому, и начинаешь испытывать бесконечную досаду. Ведь все это произошло за несколько месяцев до того, как потерпела крах «банда четырех». А он словно был в плену какого-то наваждения. В семьдесят шестом, когда умер Чжоу Эньлай, почти все заместители председателя Госсовета расхворались, у дел остался только Чжан Чуньцяо[48]. Вот Тянь Шоучэн и решил, что ситуация стабилизировалась, что он все предусмотрел…

Теперь ему даже казалось, что он стал ниже ростом. Ван Фанлян и Чжэн Цзыюнь так и мечтают его съесть. Что они задумали? Метят в его кресло? Воистину, тигра, попавшего в западню, и собака обидит, дракона, оказавшегося в мелкой заводи, и креветка укусит. Он прошел через все, все вытерпел, но еще не отомстил. Для благородного мужа это и через десять лет не поздно.

Как бы там ни было, нельзя позволить Чжэн Цзыюню стать делегатом партийного съезда. Первый раунд еще не завершен, все в конечном счете от человека зависит. А ведь это, вполне вероятно, его последний бой, больше такой возможности уже не представится. Какая-нибудь случайность, введение возрастного ценза — и он не сможет выйти на арену. Но если он почувствует, что идет под воду, он утянет с собой и Чжэна — только тогда он будет считать, что отомстил. Чем этот Чжэн Цзыюнь лучше его? Разве он, Тянь, похож на старого осла, который перестал крутить жернова и которого пора прирезать? Нет, он еще все держит в своих руках! Чтобы он сам подставил шею под нож? Смешно. Они, видно, не знают его. Перед смертью петушок еще ударит шпорами!

Тянь Шоучэн сдержанно и многозначительно улыбался, как известный артист, только что успешно сыгравший перед публикой. Ван Фанлян, стараясь умалить впечатление от его слов, встал и сказал:

— Это вздор, все было совсем не так!

Есть ли еще такие мошенники, которые не стесняются жульничать даже при ярком солнечном свете? Ясно, что Тянь Шоучэн и Кун Сян более двух месяцев скрывали от коммунистов министерства документ, в котором Тянь подвергался критике вышестоящих органов. Кун Сян нагло заявил руководству: «Это дело касается только секретаря нашей партийной организации, а больше никому ничего не надо говорить. Заместитель секретаря — он же заместитель министра — Чжэн Цзыюнь сейчас болеет и находится дома. В ближайшее время он не сможет обсуждать этот вопрос».

Такую версию изобрел Тянь Шоучэн. Кун Сян никогда бы до этого не додумался. Однако позднее, когда вышестоящие инстанции потребовали отчета о выполнении своих директив, Кун Сян был вынужден показать документы Чжэн Цзыюню. Тот, человек прямой и честный, не стал скрывать гнева: «Какое право вы имели утаить директивный документ от членов нашей партийной организации? Я считаю это грубейшим должностным преступлением и требую, чтобы на ближайшем собрании вы рассказали всем о своей выходке. А сейчас прошу вас немедленно распространить этот документ среди коммунистов и наметить дату собрания. На нем мы обсудим, какие нужно принять меры, а результаты потом доложим наверх!»

Кун Сян был вынужден ознакомить коммунистов с документом, но приказал Линь Шаотуну буквально не выпускать его из рук, чтобы бумага как-нибудь не испарилась. Можно было подумать, что это секретные данные на уровне Постоянного комитета Политбюро, а вокруг все только и мечтают узурпировать власть в стране, передать эти данные своим секретарям, друзьям, родным, а потом и вообще продать информацию за огромные деньги иностранной разведке. А вдруг кто-нибудь сделает выписки из документа, распространит их и каждая станет бомбой в руках противников Тянь Шоучэна?

Видя это, Чжэн Цзыюнь написал открытое письмо членам партийной организации, подчеркнув, что присланный документ вполне достоверен: надо провести его обсуждение и выработать соответствующие установки для дальнейшей работы. В массах сейчас немало недовольства, и если коммунисты министерства будут действовать по-новому, принципиально, то это очень поможет создать во всех подразделениях атмосферу непримиримости к недостаткам, революционного воодушевления, единства и сплоченности. Если же партийная организация не будет считаться с мнением масс, не примет действенных мер, то это приведет к усилению недовольства, к дезорганизации работы всех звеньев.

И каков же результат? Хотя Тянь Шоучэн не смог услать Ван Фанляна и еще одного заместителя министра в загранкомандировку, он все-таки дождался момента, когда коммунистов в министерстве осталось сравнительно немного. В результате настоящего обсуждения на собрании не получилось, никакого реалистического решения выработано не было. О нарушениях законности и дисциплины, очковтирательстве, приписках, о помехах расследованиям — обо всем этом так и не доложили наверх; внутри министерства мер тоже не приняли… Крышка осталась захлопнутой!

Ван Фанлян на месте Чжэн Цзыюня поступил бы иначе. Он дождался бы еще одной проверки сверху. И если бы верхи действительно были настроены решительно, они довели бы расследование до конца. А если они только темнят, как будет выглядеть Чжэн Цзыюнь? Чего ради он горячился, проявлял неуступчивость? Как сможет дальше работать с министром?

Все-таки кое в чем Чжэн Цзыюнь действительно уступает Тянь Шоучэну, иначе Тянь не был бы на первых ролях. Ведь быть первым легко и нелегко. Главный секрет здесь в том, чтобы уметь поддерживать равновесие между верхами и низами, правыми и левыми. Людей, способных к этому, не так уж много. Ван Фанлян не считал себя корифеем в подобных делах, но все-таки был посильнее Чжэн Цзыюня.

«…Из-за вреда, нанесенного «бандой четырех», — говорил Чжэн Цзыюнь, — в идеологии царил полный хаос, многие товарищи не могли отличить правду от лжи, добро от зла, аромат от смрада… Те, кто бездельничал, считались всего лишь озорниками, а те, кто пытался что-то делать, воспринимались как отпетые негодяи».

Вот! Наконец он пришел к чему-то существенному! Ван Фанлян встал и с грохотом отодвинул стул. Заложив руки за спину, он зашагал через сцену. Ему нужно было вернуться в кабинет и передохнуть.

Ван не любил этого здания. Планировка никудышная, окна очень маленькие, как будто узкие глазки на огромном лице. Здание мощное, как тяжелый бомбардировщик; во время землетрясения семьдесят шестого года оно даже не шелохнулось. Неизвестно, сколько бетона залили в фундамент этого дома при строительстве. Чего-чего, а денег у министерства тяжелой промышленности хватает. Из-за маленьких окон даже днем в здании было сумрачно, приходилось включать свет. Длинный коридор напоминал ходы сообщений в подземных дворцах Тринадцати могильных курганов[49].

Оказывается, многие не пошли на доклад министра. Из некоторых комнат раздавалось стрекотание пишущих машинок, за поворотом коридора кто-то разговаривал, стараясь изо всех сил понизить голос. Однако кое-что можно было расслышать:

— Сун Кэ исстрадался весь, узнав, что его не выдвинули в заместители министра…

— Так ему и надо! Он думал, что если оттеснит Чэнь Юнмина, то сразу сможет вылезти вместо него! А что, Чэня тоже нет среди кандидатов?

Ван Фанлян остановился и с интересом прислушался.

— Похоже, что есть!

— Смотрите, коммунисты проявляют твердость! Людям Тянь Шоучэна оказалось нелегко пролезть.

— Не все так просто, обе стороны находятся как бы в равновесии. Сначала ты наступаешь, я отступаю. Потом я наступаю, ты отступаешь.

— Ты уж больно странно на это смотришь! Подумай хорошенько и убедишься, что после 3-го пленума вся компания Тянь Шоучэна начала постепенно сдавать позиции. Им уже не так легко самоуправствовать, как прежде. Нынешний Центральный Комитет явно заслуживает доверия.

— Э, да ты уже готов петь дифирамбы! Ха-ха-ха! — засмеялся один из говорящих.

— Дифирамбы, так дифирамбы. Лишь бы была надежда. Ты сам-то веришь?

— Верю, конечно, но и трудностей еще немало. Ведь в нашем министерстве Тянь Шоучэн развернул настоящее наступление!

Ван Фанлян тихо рассмеялся. Откуда взялись эти два стратега? Вот интересно: стоит коммунистам собраться для обсуждения какого-нибудь вопроса, как беспартийные сразу же все узнают.

Ван так много пережил, что его сердце стало похоже на давно выработанные, истощенные залежи. Но разговор этих двух людей все-таки воодушевил его. Он даже был благодарен им за то, что они по-прежнему доверяют Центральному Комитету, понимают, отчего до сих пор существует столько трудностей, которые государство не может преодолеть в короткий срок… До этого Ван думал, что сейчас, по прошествии стольких лет, люди уже потеряли веру. А в действительности оказалось, что эта вера возрождается — пусть медленно, но неуклонно. Еще поработать бы как следует хоть несколько лет, и надежды окрепнут!

Да, люди обычно считают, что чиновникам живется вольготно, но не задумываются, что каждый поступок и каждое слово чиновника — всегда на чашах весов, и весы эти находятся в руках народных масс. Возможно, когда-нибудь повышение по службе будет не синонимом денежного, материального вознаграждения, а свидетельством большей ответственности и больших обязанностей. Так было в Парижской коммуне. Это что-то вроде промывки золотоносного песка. Нужно вычистить из правительства всех этих дряхлых маразматиков, оставив настоящих слуг народа.

Однако!.. Он в конце концов приходит к тем же выводам, что и этот книжник Чжэн Цзыюнь! Ван Фанлян вытащил ключ и открыл дверь своего кабинета. Повернувшись, увидел Сяо И с бумагами в руке. Тот кивнул ему и стал открывать дверь кабинета Тянь Шоучэна. Из-под коротких брюк Сяо И виднелись цветные носки. Почему у него штаны всегда такие короткие, материи, что ли, не хватает? И выражение лица вечно такое, будто его распяли. Ван Фанлян невольно посочувствовал ему — тем более что в последнее время, как он знал, Сяо И находился в плохом настроении.

Тянь Шоучэн снова удержал равновесие. Но в жертву этому был принесен именно Сяо И. Есть люди, играющие в шахматы, и есть те, которыми играют. Игроки ставят их на доску с таким грохотом, что эти фигуры могут развалиться.

В конце семьдесят седьмого года, когда был уволен тот самый замминистра из цзаофаней, толпа недовольных ринулась к Тянь Шоучэну. Они кричали ему: «Ты плюешь в колодец! Видно, забыл, как оказался наверху? На тебе тоже немало черных дел, так что берегись!»

Это были именно те люди, которые в конце «культурной революции» помогли Тянь Шоучэну войти в руководящий эшелон. Естественно, что наверх сразу пошла масса жалоб и разоблачительных материалов. На ругань Тянь не обращал большого внимания. Разве могли эти ругательства отнять у него министерское кресло, зарплату, квартиру? Понадобилось забыть свое прошлое, и он забыл. Нельзя же идти вперед, держа в памяти все это, неся такой груз ответственности. Однако разоблачительные материалы пугали его — тем более что их писали так называемые посвященные!

Что же делать? Он придумал такой ход: начал критиковать поведение совсем других людей во время «культурной революции», чтобы ослабить их влияние и заодно успокоить группировку, пострадавшую во время расследования, снять ее претензии.

У Сяо И никогда не было никаких претензий. С самого начала он отличался самоотверженностью. Он часто жалел, что родился и стал коммунистом так поздно и не смог пойти в атаку за дело партии еще в пору революционной войны. Об этом он печалился больше всего в жизни. Наконец наступила «великая культурная революция», можно было сложить голову, пролить кровь во имя революционной линии председателя Мао… И вот сейчас стали ворошить эти старые счета, вынесли по его поводу политическое решение. Были у него ошибки или нет? Да, были, в частности то, что он позволил сделать себя оружием в чужих руках, совершал всякие глупости, в которых теперь уже поздно раскаиваться.

Даже сейчас, увидев человека из враждебной группировки, Сяо И почувствовал только печаль и угрызения совести. Почему они с Ваном должны устраивать взаимные распри и уподобляться безумцу, который правой рукой рубит собственную левую руку? Все они, в таком случае, сумасшедшие. В мире существует очень много видов помешательств. Гитлер, например, помешался на войне.

Ван Фанлян окликнул его:

— Товарищ Сяо И, давненько не спрашивал о ваших делах! Какое в конце концов приняли о вас решение?

Сяо И, словно нехотя, ответил:

— «Допускал в ходе движения грубейшие политические ошибки». Мотивировали это тем, что я оспаривал установки одного из заместителей председателя Госсовета.

Ван Фанлян неожиданно рассердился. Если дело и дальше пойдет так, то скоро любое смелое выступление будет считаться политической ошибкой! Во все времена срабатывают эти левацкие штучки!

— И вы подписали?

Сяо И холодно усмехнулся:

— Нет. Я не собираюсь признавать этого, но и переспорить их трудно. Пока держусь, стою на своем.

Надо бы помочь Сяо И, хоть он и человек Тяня. А противостоять Тянь Шоучэну можно и по-другому, потому что Ван давно понял его суть: на первом месте — министерское кресло и прочие личные интересы. Зная это, можно водить его за нос.

Один из заместителей директора проектного института однажды высказал мнение, противоположное мнению Тянь Шоучэна, чем обидел его. В результате ему три года не давали работы. Он обратился за поддержкой к Ван Фанляну, и тот как-то сказал министру: «Говорят, этот замдиректора критиковал тебя во время „культурной революции“?»

Тянь Шоучэн, не зная, какое снадобье держит Ван в своей тыкве-горлянке[50], осторожно ответил: «А ты не слушай, что говорят!»

Но Ван Фанлян как ни в чем не бывало продолжал: «Ай-яй-яй, тебе просто пытаются испортить репутацию. Многие люди говорят, что его три года не допускают к работе именно потому, что он столкнулся с тобой, а ты ему теперь мстишь».

На следующий же день Тянь Шоучэн восстановил замдиректора.

Был у Ван Фанляна еще один знакомый, которому Тянь не предоставлял работы. Просчитав все возможные варианты, Ван сказал министру: «Ты дал бы этому Чэню работу…»

«А что такое?» — спросил Тянь Шоучэн.

«Раз ты им не занимаешься, ему придется пойти в отдел по трудоустройству, и тогда получится, что его облагодетельствует отдел, а не ты. А Чэнь, между прочим, еще и больных врачует, владеет традиционными методами лечения и берется за самые трудные случаи. Он сейчас очень известен, и среди его пациентов кого только нет». Сказав это, Ван Фанлян понизил голос: «Еще поговаривают, что он очень остер на язык».

Не прошло и недели, как Чэнь стал начальником управления.

Ван Фанлян с искренним участием сказал Сяо И:

— Советую подойти с этой формулировкой к Тянь Шоучэну и спросить: если несогласие с одним из заместителей премьера — это грубая политическая ошибка, то как квалифицировать широко распространенные разногласия с заместителем премьера Дэн Сяопином? И какой смысл в том, чтобы хватать не того, кто украл корову, а того, кто выдернул колышек?

В это время к ним подошел какой-то хозяйственник и обратился к Ван Фанляну:

— Товарищ Ван, вы вчера после работы не закрыли окно, всю комнату забило пылью, так что доставили хлопот уборщикам!

— Да-да, я забыл, извините, пожалуйста.

Сяо И небрежно бросил на стол только что отпечатанные документы, которые он принес из машинописного бюро. Несколько верхних листов слетели со стола и спланировали на пол. Но секретарь не бросился их поднимать, а подкинул ногой, и они отлетели еще дальше, к стене.

Эти документы были без шапки и без подписи. Каждый иероглиф, казалось, надменно, со скрытым коварством наблюдал за Сяо И:

1. От министерства тяжелой промышленности на XII съезд партии уже выбран один руководитель министерства; двое других кандидатов не должны принадлежать к руководящим работникам того же ранга.

2. Возраст кандидатов не должен превышать 65 лет.

3. Два других представителя должны выбираться из производственных кадров министерства.

В правом углу стояло «Совершенно секретно» и знак распространения по всем подразделениям.

Раз уж министр дошел до такого бесстыдства, почему прямо не написал, что не разрешается выбирать Чжэн Цзыюня? Смел, однако! В центре страны, в Пекине, в министерстве, непосредственно подчиненном Госсовету. Это недостойно коммуниста! Сяо И вспомнил рассказ Марка Твена «Как меня выбирали в губернаторы». Да только сейчас совсем другая эпоха.

Секретарь с удовольствием сжег бы всю эту кипу бумаг. Сложив руки на груди, он нервно ходил по кабинету. Конечно, во всем этом есть свой умысел, своя последовательность, включая и этот самый мобилизующий доклад, который делает министр в актовом зале. Мобилизующий на что? На то, чтобы не избирали его соперника!

Сяо И чувствовал, как сердце его сильно забилось. Он даже сказал себе: «Спокойно, спокойно! Какое тебе дело до всего этого, какая разница, кого выберут?» Но в душе его рос и креп другой голос, и этот голос гневно говорил: «Ты ведь коммунист! Сможешь ли ты смотреть на это дело сквозь пальцы, и что будет означать твое бездействие?»

Тут он вспомнил, как были растоптаны все его искренние помыслы во время «культурной революции», и сдержал себя. Опять жертвовать собой во имя других? Других? Но кого именно? Разве быть делегатом — это частное дело одного человека? Разве избрание пользующегося доверием, отвечающего всем критериям делегата — это не право и долг каждого коммуниста? Ведь не выбрать Чжэн Цзыюня — значит позволить Тянь Шоучэну, который думает только о своих шкурных интересах, представлять коммунистов всего министерства и провинции, а затем даже пролезть в ЦК и пользоваться еще большей властью ради неправого дела. Он снял телефонную трубку…

Нет, подожди, подумай, тот ли это человек? Он снова положил трубку. Наверное, так всегда: в критический момент, когда нужно решить важнейший вопрос, недостает какой-нибудь мелочи. Секретарь задумался, подперев голову кулаком.

Зазвонил телефон. В трубке раздался голос жены Тянь Шоучэна.

— Тянь? Товарища Тяня нет? Передайте ему, чтобы он сегодня пораньше вернулся домой. Министр легкой промышленности ждет нас вечером в гости!

Ни здравствуйте, ни спасибо, как будто секретарь — автоответчик.

Сяо И знал этого министра: на пятой сессии ВСНП[51] именно он предложил отразить в конституции право отдельных руководителей на особые привилегии. Все это одна шайка, все они связаны между собой. Наверное, они и будут формулировать решения XII съезда.

Секретарь взял из пачки документов один листок, сложил и засунул в карман. Остальные спрятал в ящик письменного стола Тянь Шоучэна. Потом запер кабинет и, шагая через ступеньку, вышел из здания. На стоянке нашел свой велосипед и помчался к дому Чжэн Цзыюня. Он был похож на Дон Кихота, оседлавшего Росинанта, хотя сам он ощущал себя летящим на быстром гордом скакуне под цокот копыт и звуки боевых труб.

Чжэн Цзыюнь просто не мог поверить. Он в ярости скомкал бумагу, потом снова расправил ее. Первый, второй, третий пункт — все отпечатаны четко и ясно, и каждый нацелен прямо в него. Он бросил бумагу на чайный столик и сел на диван. В сумерках раздался протяжный звук, как будто играли на кларнете. Чжэн вспомнил звук старинного рожка.

Он слышал, как Ся Чжуюнь привела внука. Наверное, купила ему новый игрушечный пулемет: вся квартира наполнилась тарахтеньем и криками. Чжэн Цзыюнь нетерпеливо встал и закрыл приотворенную дверь. Однако все равно было слышно, как кричит Ся Чжуюнь:

— Нельзя прыгать в туфлях на диван!

— Нельзя дергать кошку за хвост!

— Ах ты, негодный мальчишка, зачем бросил мыло в термос?

— Нельзя трогать этот горшок с цветами!

— Нельзя… Нельзя…

Веселая жизнь! Если б жена узнала, что он недавно подал заявление об уходе на пенсию, то, конечно, подняла бы еще больший шум. Когда мужчина связывается с женщиной, он должен понимать, что это конец. Вечно все шиворот-навыворот, все вверх дном.

— Та-та-та!

Наверняка за дверями этот сорванец с пулеметом. Чжэн открыл дверь, мальчишка стоял прямо перед ним, раздвинув ноги. Фуражка слишком велика, наехала на глаза. Он уставил дуло пулемета в живот деду.

— Руки вверх и сдавайся, а то я тебя убью!

Чжэн Цзыюнь поднял обе руки:

— Хорошо, хорошо, сдаюсь, выхожу из игры.

Мальчишка загоготал, как будто застучал маленький ткацкий станок, и, горланя победную песню, убежал.

Сдавайся! Чжэн Цзыюнь слабо усмехнулся. В его лексиконе никогда не было этого слова.

Чтобы чувствовать себя свободнее в борьбе с Тянь Шоучэном, он несколько раз подавал заявление об уходе. Администратором можно не быть, но нельзя отказываться от избрания на партийный съезд, потому что это не его личное дело, а козырь в общей борьбе. Чжэн видел, как после 3-го пленума, когда развернулось урегулирование народного хозяйства, выявилась особая группа людей — эти существующие в любом историческом движении «леваки» или консерваторы, остатки приверженцев «банды четырех», — и все они стараются сплотиться, укрепить свои позиции. Не до конца еще решена задача улучшения жизни в городах, жилищный вопрос, проблема цен, существует множество трудностей, возникших в результате многих лет ошибочной экономической политики. И все это именно потому, что не устранено влияние ультралевой идеологии. Вплоть до 3-го пленума, то есть до 1978 года, в экономике по-прежнему процветали чрезмерное накопление, завышение показателей, раздувание капитального строительства, пренебрежение интересами народа, пустозвонство, что в свою очередь вызывало недовольство масс. И все это теперь пытаются свести к тому, что ошибочна линия 3-го пленума. Открыто говорить об этом не смеют, стараются повыше поднять знамя модернизации, но духу решений пленума противостоят. Ведь на деле модернизация и 3-й пленум связаны неразрывно; не будь в верхах поддержки курсу «четырех модернизаций», и пленума не было бы. Естественно, находятся люди, пытающиеся мутить воду.

Чжэн Цзыюня все больше одолевали тяжелые думы. Нельзя сказать, что в нашей партии нет настоящих кадров или нет людей, понимающих объективные законы экономического развития, умеющих профессионально управлять экономикой, видеть кризисы и противоречия. Беда в том, что дефицит демократии мешает людям говорить правду, заставляет их лгать. Вот так и появляются лица, подобные Тянь Шоучэну, которые сегодня выступают «за», завтра «против», на словах «за», а в душе, скорее всего, «против».

После освобождения все жители страны были охвачены единым порывом, стремились к осуществлению одной великой цели, заложили базу индустриализации, которая и сейчас продолжает играть очень большую роль. А потом все решили, что цель совсем близка, только руку протяни. Ради доморощенных плавок стали рубить деревья, пускать котлы на металлолом, критиковать неугодных специалистов, срывать «буржуазные» знамена — все пришло в беспорядок. Не успели выйти из этого трудного периода, как начались десять лет хаоса, о которых и говорить тяжело. И только на 3-м пленуме была выработана стратегия, определившая, что при строительстве социалистической экономики надо учитывать особенности страны и национальный дух.

Если рассуждать последовательно, то коммунистическая партия — это прежде всего революционная деятельность, всеобъемлющее преобразование старой системы с целью придания нового импульса развитию производительных сил. Кажется, это уже не должно вызывать споров. Но сила укоренившихся за несколько десятилетий привычек делает процесс преобразований нелегким. Трудности серьезны, препятствия велики, промедлить — упустить возможности, поспешить — шлепнуться в грязь… Сюда же примешиваются и интересы отдельных людей, ломающие первоначально логичный замысел. Прими хоть тысячу постановлений, но у меня свои твердо установленные правила: сначала я хочу присмотреться, попробовать, подумать, а уж потом взяться за дело… Да, осуществление реформы — это борьба, и на нее нужно потратить очень много сил.

Устоявшиеся привычки могут нанести немало вреда. В старину все китайцы отпускали длинные волосы, но когда воцарилась маньчжурская династия Цин[52], стало обязательным выбривать часть головы и носить косу. В то время нашлось много достойных людей, которые противились этому порядку. Отговаривались болезнями, уважением к предкам и не хотели брить голову. В конце концов подчинялись, потому что голова все-таки важнее волос. А когда через два с лишним века начали срезать косы[53], многие не хотели этого делать, как будто коса определена человеку с сотворения мира. Они уже забыли, что в старину ни у кого из китайцев кос не было.

А сам Чжэн? Ему скоро семьдесят, а он все еще не сказал ни слова правды в открытую. Чего он ждет? Он ведь не боится, что на него навесят ярлык правого оппортуниста или каппутиста — это было уже много раз. Может быть, он погибнет на поле боя, но рано или поздно его поймут и оценят, потому что жизнь всегда идет вперед, он верит, что истина в этом.

На этой мысли сердце Чжэн Цзыюня успокоилось. В его страстной, горячей мечте нет ничего, за что ему может быть стыдно перед людьми. Он решил прямо поговорить с Тянь Шоучэном об этом позорном листе бумаги.

Тянь Шоучэн никак не думал увидеть Чжэн Цзыюня сидящим у него в кабинете. Да, гость не из приятных! Министр спросил бесцветным голосом:

— Здоровье получше? Почему не побыл еще пару деньков дома, не отдохнул?

Чжэн Цзыюнь держал в руках сигарету и разминал ее, не зажигая. Так опытный солдат перед тем, как начать стрелять, тщательно исследует затвор своей винтовки. Они молчали, словно два противника на поле боя, ожидающие сигнала к атаке.

— Садись! — по-хозяйски сказал Чжэн Цзыюнь, потом брезгливо взял двумя пальцами бумагу, лежавшую на чайном столике, и протянул министру: — Товарищ Шоучэн, ты мне можешь кое-что объяснить? Что это такое?

Тянь Шоучэн, как иностранец, не разбирающий китайских иероглифов, долго смотрел на лист бумаги.

— Откуда это к тебе попало?

— Откуда попало — не имеет значения. Я, как заместитель секретаря партийной организации и твой заместитель, имею право требовать от тебя ответа на свой вопрос.

Чжэн зажег сигарету и медленно затянулся, не поднимая головы, не глядя на Тянь Шоучэна. Торопиться некуда, время есть. Было тихо, все звуки куда-то исчезли, министр слышал, как бьется его сердце. Удар за ударом, будто капли крови падают на стол — медленно, тяжело. Казалось, эти удары слышно далеко-далеко, а вокруг бессчетное количество глаз, разглядывающих его, так что увильнуть, отказаться от поединка невозможно. Он выдавил из себя:

— Это… не что иное, как попытка расширения круга делегатов. Чтобы донести до съезда мнения максимально широких слоев коммунистов. Максимально широких.

— Документ прошел через партком?

Тянь Шоучэн достал из портсигара сигарету. Взял зажигалку, пощелкал, но огня не было. Чжэн Цзыюнь бросил ему коробку спичек, однако Тянь Шоучэн продолжал щелкать зажигалкой. Наконец он высек огонь, зажег сигарету, а спички бросил назад Цзыюню. Затянувшись, министр сказал:

— Несколько человек обсудили.

— Что ж, тогда дай мне посмотреть протокол этого заседания! — Чжэн Цзыюнь протянул руку.

Блестевшее, словно смазанное жиром, лицо Тянь Шоучэна сморщилось.

— Э, то есть… несколько товарищей обсудили в частном порядке…

— Несколько человек? Кто именно? — Чжэн Цзыюнь встал и подошел к Тянь Шоучэну.

Тот молчал.

— Несколько человек обсудили в частном порядке, и этого достаточно, чтобы сделать документ да еще разослать по подразделениям от имени парторганизации? Кто дал вам право изменять инструкцию ЦК о выборах? Недаром люди говорят, что в министерстве тяжелой промышленности все вопросы решают только четыре человека, а мнение остальных коммунистов никого не интересует! — Он и без Тянь Шоучэна знал, кто эти несколько человек.

— Мы вовсе не хотели выступать от имени партийной организации!

Министр все просчитал заранее, не оставив на документе никаких имен. Никто ничего не докажет. Он знал, как обходятся с людьми, которые воруют то, что им поручено охранять.

— Отчего же у вас не хватило смелости поставить свои имена? Да вы просто не собирались этого делать. Все абсолютно ясно: нужно было создать у людей ошибочное представление о том, что это точка зрения парткома. Пользуясь силой организации, навязать свое мнение массам. Я требую собрать партийное собрание министерства, чтобы четко разъяснить это всем коммунистам. Считаю, что ваши действия идут вразрез с интересами организации и глубоко ошибочны. Подобные ситуации создавались в нашем министерстве уже много раз, они недопустимы и в политической, и в обычной жизни, это полное пренебрежение партийными нормами. Мы не можем на собраниях говорить одно, а думать и поступать по-другому — таких людей нельзя считать коммунистами.

Тянь Шоучэн холодно усмехнулся. Еще неизвестно, кто говорит одно, а делает другое. Чжэн высказывается внушительно, но мечтает только о том, чтобы пролезть на съезд. Был тяжело болен, потом даже не отдохнул, доклад делал в плохом состоянии, говорил о реформе, урегулировании — не для того ли все это, чтобы заработать себе политический капитал? Для чего же еще? Но Тянь сдержал себя и сказал:

— Если есть мнение, высказывай, если есть проблемы, потихоньку решим. Зачем руководствоваться чувством, а не разумом? К тому же здоровье у тебя неважное, так что не стоит волноваться.

Нужно успокоить Чжэн Цзыюня. Уже столько лет он вращается в руководящих кругах, а ничему не научился. Он похож на новичка на футбольном поле, который бегает без толку, путается под ногами, правил не знает, свистка судьи не слышит. От такого человека лучше держаться подальше, а то получишь неожиданный удар и свалишься. Да и цель у этого растяпы не такая уж благородная. Даже самый умный мошенник в мире не сможет обмануть самого себя.

Чжэн Цзыюнь почувствовал в словах министра подвох. Открыто засмеялся. Руководствоваться разумом, а не чувством? В душах таких людей партийные принципы уже превратились в ничто или в формальные тезисы, которые можно привести в докладе. Тянь никогда не поймет, что такое коммунистическое сознание.

— Не нужно затушевывать смысл вашего поступка! Решать надо немедленно. Или ты оповестишь все подразделения, или я сообщу тем руководителям, кого это касается.

Действительно, камень из выгребной ямы: и вонючий, и скользкий. Кто же так сказал про Чжэн Цзыюня? Вспомнил, это говорил один покойный теоретик, прах которого недавно выбросили с кладбища Героев революции. Прах-то можно выбросить, а слова останутся, они неподвластны времени. То, что сказал человек, вообще вряд ли может быть полностью ошибочным.

— Если ты настаиваешь, мы все изучим.

«Изучим». Разве прелесть этого выражения можно передать? Какой простор для маневра оно дает человеку, и в этом смысле оно выше всех других слов. Наверное, есть проходимцы, которые в восторге восклицают: «Да здравствует изучение!» Когда он уйдет на пенсию и ему нечего будет делать, нужно будет заняться изучением «изучения». А может, он напишет книгу, в которой расскажет, как он сам «изучал» раньше, как «изучал» потом, как «изучают» различные люди и как им нужно «изучать»…

— Хорошо, сообщите мне, я буду ждать.

Расклад такой, что нужно дать шанс и противоположной стороне.

Лицо Тянь Шоучэна снова заблестело — на этот раз от удовольствия. Он не испытывал никакой неловкости, Чжэн Цзыюнь тоже. Неловкость — детское чувство. Они прощались с таким видом, будто все, что они обсуждали, происходит где-то очень далеко, скажем, в Америке. Можно подумать, они выясняли, кто победит на выборах — Рейган или Картер.

Как только Чжэн Цзыюнь ушел, министр схватил со столика злополучный листок, который был похож теперь на флаг разбитой армии, и стал рвать его на мелкие кусочки, потом выбросил в мусорную корзину.

Черт побери, этой бумагой Чжэн ему словно штык в сердце вонзил. И вообще, за последнее время он, Тянь, терпит поражение за поражением. Это означает, что он слишком торопится, недостаточно терпелив и сдержан. Плохо, очень плохо. Явное свидетельство того, что он идет под уклон. Его ум, способности увядают, утекают как вода. Неужели он действительно постарел? Ведь они с Чжэн Цзыюнем почти ровесники, но этот хворый достигает больших успехов.

Тянь Шоучэн отхлебнул горячего чая. Горький, слишком крепко заварен. Однако он почувствовал прилив бодрости и хлебнул еще пару раз. Глотал медленно, как будто надеясь, что чай изгонит тоску. В последние два года он пьет все более крепкий чай, да и курит больше, потребляет много спиртного. Вкус к жизни притупляется, вот и приходится его компенсировать. Тянь взглянул на чайный столик. Конечно, Чжэн Цзыюнь не стал пить предложенный чай. Он вообще не пьет ничего крепкого. Жизнь этого человека, похоже, подчинена очень строгим правилам, точно он все время заполняет небольшие графы анкеты — коротко, четко, сухо. Интересно, как он живет со своей половиной? Сумел вырастить двух детей! Для него это слишком. Ему надо было уйти из семьи и стать монахом.

Подняв голову, Тянь Шоучэн увидел, что в дверях стоит Сяо И. Наверное, уже долго стоит. Что он здесь делает? Хочет понять, что творится у него на душе? По счастью, научно-технический прогресс еще не дал человечеству такой возможности, иначе на земле действительно воцарился бы хаос. Если человек уподобится книге, которую каждый сможет прочесть, то все будут знать мысли других. Люди станут похожими друг на друга, начнут делать и думать одно и то же… Нет, так не пойдет! Это означает, что тогда исчезнут возвеличивание и уничижение, господа и слуги, тогда не будет и Тянь Шоучэна.

У Сяо И странный вид, как будто он что-то украл и стоит в нерешительности: отдать украденное сейчас или еще потянуть.

— Какое-нибудь дело, Сяо И?

Все стоит, почему-то на него неприятно смотреть.

— Есть одно дело, — подбородок Сяо И дрогнул. — Вы сейчас разговаривали с товарищем Чжэном, извините, но я хочу вмешаться. Вы не спрашивали у него, откуда он взял эту бумагу?

Секретарь был очень взволнован, запинался. Тянь Шоучэн невольно напрягся.

— Это я, я дал ему!

Вот оказывается, что́ он украл, паршивец!

Сяо И решился и высказался до конца. Теперь осталось только собрать вещи и уйти.

Уйти? Не так все просто. Тянь Шоучэн давно знал, что Сяо И недоволен своей работой, чувствует, что на этом месте он несвободен, несамостоятелен. Но если он уйдет, где еще Тянь найдет такого секретаря? Даже после этого воровства Тянь Шоучэн не позволит ему уйти. Все раскроется, будет еще хуже. Наоборот, надо остановить его, это поможет выиграть и в глазах общественности. К тому же Тянь, конечно, не спустит ему этого предательства. Несвободен? Несамостоятелен? Ну, так и оставайся на этом месте, терпи.

И все-таки министр не ожидал от Сяо И подобного поступка, ему казалось, что за последние два-три года тот уже превратился в его марионетку. Значит, он плохо смотрел. В дальнейшем надо принять еще большие меры предосторожности.

Тянь Шоучэн подбирал слова:

— Товарищ Сяо И, то, что вы сделали, могло повлиять на единство и сплоченность. Хотя дело уже в прошлом, прошу вас иметь это в виду.

Но Сяо И явно не желал принимать от него поблажек:

— На единство и сплоченность могла повлиять сама эта бумага, а не я. Всякий настоящий коммунист должен противодействовать таким ошибочным методам. К тому же я надеюсь перейти на какую-нибудь другую работу, эта мне не по душе.

Министр не собирался объясняться с Сяо И, почему он поступил так, а не эдак? В конце концов, Сяо И не член Центральной комиссии по проверке дисциплины. Уже почти машинально Тянь сказал:

— Все было вызвано производственной необходимостью. Если будут какие предложения, мы их потом обсудим, когда будет время. Хорошо?

Выпроводив Сяо И, он подумал, что сегодня все дела идут кувырком. Сплошные ссоры и споры, точно на торгах. Но приходится терпеть и молча глотать обиды. Быть руководителем нелегко!

Прозвенел звонок на производственную гимнастику. Десять часов. Тут же из громкоговорителя послышался жесткий голос тренера, похожий на голос командующего многотысячной армией. Куда там министру!

— А сейчас начинаем радиогимнастику. Приготовились — раз, два, три, четыре…

Это был голос уверенного, пышущего здоровьем человека, которого невозможно обидеть. А если кто-нибудь попытается, то мигом получит в лоб.

Эх, кто многого хочет, тот многое теряет. Но если посчитать, то доходов все-таки больше, чем расходов, иначе никто и не шел бы в чиновники.