Тяжелые крылья

ГЛАВА 16

После ужина Чжэн Цзыюнь и Ся Чжуюнь сидели в гостиной. Ждали уже больше двух часов. Казалось, в руках у них палки и, как только в дом войдет Юаньюань, они бросятся избивать ее.

Ся Чжуюнь то и дело посматривала на часы, со вздохами хваталась за сердце и кидала свирепые взгляды на разложенные на чайном столике фотографии.

Она снова рылась в столе у дочки. Ну что тут поделаешь!

На одной фотографии Мо Чжэн что-то шептал их дочери на ухо, а она, прижавшись к его плечу, подняла к небу голову и прищурилась. Наверное, солнце яркое. На втором снимке те же двое держат друг друга за руки. На заднем плане — луг и покачивающиеся под вечерним ветром деревца. Вдали солнце садится за горизонт. На третьей фотографии Юаньюань подносит ко рту Мо Чжэна мороженое. Тот отворачивается, а она во весь рот хохочет…

Ясно, что эти снимки — шедевры дочери. Фотокорреспондентка! Что ж, неплохо, вкус есть… Правда, еще ни в одной газете или журнале Чжэн Цзыюню ее работы не попадались. Когда спрашивал, отвечала: «Нет у меня ничего путного».

А много ли нужно газетам? Чтоб лицо было полностью, да руки-ноги на месте. Наверное, Юаньюань похожа на него: либо делать на совесть, либо вообще не делать. А так, ни то ни се, она не хочет.

Нынче вечером, не успел Чжэн Цзыюнь войти в дом, как жена выбежала навстречу, потрясая этими фотографиями. Наскакивая на него, прокричала:

— Полюбуйся, чем занимается твоя дочь!

Его дочь! Если жене что-то не нравилось в поведении Юаньюань, девочка сразу же становилась «его дочерью».

Справедливы ли обвинения Ся Чжуюнь? Ну, во всяком случае, в таких делах женщины лучше мужчин разбираются. Да, конечно, она вынюхивала, выведывала. А что ей еще делать — целый день торчит дома.

— Мо Чжэн был воришкой, залезал в магазин. Он приемыш твоей милейшей Е Чжицю! — объявила она таким тоном, как будто наконец одержала победу.

Е Чжицю тоже стала «его». Чжэн Цзыюнь нахмурился. Он всегда, как мог, избегал ссор с женой, но сейчас, видать, положение и впрямь серьезное. Отношения между Юаньюань и Мо Чжэном, демонстрируемые на карточках, для него были менее неожиданными, чем для матери. Раньше дочь уже говорила ему об этом не то в шутку, не то всерьез.

Он в тот вечер долго не мог заснуть. Лежал, глядя во тьму и слушая, как четко пульсирует в висках. Беспокойно ворочался, как бывает с теми, кто уже доведен нескончаемыми проблемами до предела физических и духовных сил и мечтает хоть о минуте покоя. Руками обхватывал голову, затыкал уши, досадуя, что не может забиться в тихий угол. Все было напрасно. Пытался найти хоть какой-то иной звук, который бы заглушил это неотступное, монотонное, изнуряющее биение. Напряженно вслушивался в тишину. Принимался считать: «Раз, два, три, четыре…» Делал дыхательную гимнастику. Но все без толку — ни малейшего облегчения.

Наконец он услышал, как в двери повернулся ключ. Юаньюань пришла! Чжэн соскочил с кровати и распахнул дверь комнаты. Хорошо же он выглядел, наверное: пижама измята, седые волосы растрепаны, на себя накинул что под руку подвернулось. Жалкий, прямо нищенский вид.

Выражение лица застигнутой врасплох дочери сразу же изменилось, как будто она получила приказ к бою. Юаньюань была готова мгновенно отразить любой упрек или вопрос отца.

— Ты ужинала? У нас сегодня соленые утиные ножки, — проговорил Чжэн Цзыюнь с какой-то заискивающей улыбкой. Он знал, что это любимое блюдо дочери, и надеялся задержать ее хоть на пять минут, терзаемый страхом, что она мигом скроется в своей комнате.

— Правда?! — вскинула она брови. Эти угольно-черные брови были словно перепечатаны с лица Чжэн Цзыюня на копировальной машине. Каждый раз, когда он смотрел на дочь, он точно видел самого себя в молодости. В душе тотчас рождалась грусть о безвозвратно ушедших годах, печаль от прикосновения к вечности.

Юаньюань сняла с плеча и повесила на вешалку парусиновый вещевой мешок, в который можно было вместить цзиней двадцать риса. Чжэн Цзыюня разобрало любопытство: такой большущий мешок каждый день набит под завязку; интересно, что можно в нем носить?

Он смотрел, как она снимает с ног туфли на высоком каблуке, надевает шлепанцы, моет руки. Затем прошел за ней на кухню. Юаньюань открыла буфет и, поискав глазами, достала большую чашку с утиными ножками. Со словами «Вообще-то я уже ужинала» взяла одну ножку и начала жевать. Ногой выдвинула табуретку из-под стола, подтолкнула к отцу, затем выдвинула себе. Они сели.

— Мама, опять меня ругала? — спросила небрежно, выплюнув косточку.

— Нет.

Она чуть скривила губы. Мол, можешь не говорить, сама знаю. Есть больше не стала. Обсосала по очереди все пальцы правой руки.

— Папа, если я полюблю кого-нибудь, ты поверишь, что я полюбила достойного человека?

Вот это сюрприз! Чжэн совсем не готов был разговаривать на такие серьезные темы. Странные, с подковыркой вопросы дочери не раз приводили его в замешательство. Разумеется, нынешняя молодежь умна, но у нее есть и свой недостаток. И в общении, и в делах форма часто преобладает над содержанием.

Чжэн Цзыюнь хотел верить Юаньюань. Она уже не ребенок, легкомысленно относящийся к жизни, и психологически созрела довольно рано, хотя внешне производит впечатление инфантильной. Но ему не хотелось сейчас толковать об этом, тем более что дело касалось счастья всей жизни дочери. А что, если она чересчур поддается чувствам? Любовь — дело такое… кто может ручаться, что она всегда будет спокойной, согласной с устоями?

— Юаньюань! Отвечать на такой вопрос — что загадку разгадывать. Ты же знаешь, я не умею судить, исходя из предположений. Может быть, тебе кажется, что я слишком уж приземлен. Ну что ж, нас одна эпоха сформировала, а вас другая. У меня — работа в подполье, затем хоздеятельность… Слишком мало фантазий, слишком много реальных дел. Так что придется тебе рассказать, что это за человек. Я не могу наобум судить, кто хорош, а кто нет. А что, у тебя в самом деле уже есть кто-то?

Юаньюань расплылась в улыбке:

— Пока нет, но когда-нибудь будет.

— Ты расскажешь мне? — Он буквально молил ее, чувствуя себя безоружным перед своей любимицей.

— Конечно. — Дочь поднялась и чмокнула его в лоб. Она пахла солеными утиными ножками. — Папка, ты очень хороший! Ты мой самый лучший друг!

Чжэн Цзыюнь провел рукой по лбу. На руке осталась коричневая подливка и липкий утиный жир. «Конечно»… Как бы не так! Маленькая конспираторша.

Три фотографии — вот и все, что он знает. Опять сюрприз. Чжэн Цзыюнь взял карточки и еще раз внимательно рассмотрел их.

Если б Мо Чжэн не забирался в магазины, его можно было бы признать симпатичным парнем. Почему Е Чжицю решила усыновить его? И за что его любит Юаньюань? Что в нем есть, чтобы так к нему относиться? Неужели и Е Чжицю, и Юаньюань потеряли рассудок, мыслят не столь здраво, как Ся Чжуюнь? В голове Чжэн Цзыюня была сумятица.

Он ни разу не видел, чтоб дочь его так смеялась, как здесь на карточке. Да и ему самому, подумал он, вздохнув, никогда не доводилось смеяться так радостно, даже в молодости. Вероятно, из-за того, что на каждом шагу поджидала смерть, не до смеха было. И эта ее улыбка принадлежит только одному человеку. Не матери, что ее родила, не отцу, что ее воспитал, а человеку, которого неизвестно что ждет. Да, они ее родили, воспитали, а малый этот увел. На готовенькое явился.

Ся Чжуюнь сказала ему резко:

— Ты должен с ней разобраться!

Словно это он, а не дочка, дружил с Мо Чжэном. Разобраться? Сказать-то легко. Чжэн Цзыюнь вздохнул. Недавно один вышестоящий товарищ сказал пару слов — и ему да Тянь Шоучэну по полсотни горячих всыпали. А дело ни с места. Так же может и с дочерью получиться. Чжэн Цзыюнь вовсе не был уверен в обратном.

— Ты только не раздражайся, — промолвил он, — поговорим с ней спокойно. А то как бы в тупик не зайти. Здесь легко можно все испортить.

— Это ты ей во всем потакаешь, души в ней не чаешь, вот она и дошла до ручки! — Ся Чжуюнь, повернувшись, заметила, что забыла задернуть на окне занавеску. Совсем голову потеряла от гнева! Подошла и потянула за шнурок. Из-за маленького узелка на шнурке заело колесико, занавеска не поддавалась. Ся Чжуюнь хотела сорвать ее, изодрать в клочки. Чжэн Цзыюнь подошел помочь ей. Оттолкнув его руку, она с силой дернула на себя занавеску. Материя затрещала, образовалась большая дыра. Ся Чжуюнь, однако, не успокоилась, покуда не сорвала занавеску и не бросила себе под ноги.

Истерика! Да, прав был Цзя Баоюй[54]: когда девушка превращается в женщину, это страх и ужас.

Чжэн Цзыюнь, ни слова не говоря, поджав губы, сел на диван. Жизнь в этом доме вызывала у него отвращение. Часто люди по недомыслию, по небрежности губят сами себя и все, что их окружает. Он смотрел на валявшуюся в углу, без причины разорванную занавеску. Она походила на лопнувший воздушный шарик. Пока на окне висела, еще смотрелась, а сейчас — просто выцветшая, пыльная, ни на что не годная тряпка.

Ветер, ветер свистит в ушах. Мо Чжэн гнал мотоцикл на всей скорости. Юаньюань, втянув голову в плечи, зажмурившись, прижималась щекой к его широкой спине. Она устала. Счастливой усталостью. Куда они едут? А какая разница? Главное — что с Мо Чжэном. С ним можно и на край света. Она улыбнулась и коснулась рукой щеки юноши.

Мо Чжэн, слегка повернув голову, тронул руку губами. Эта маленькая рука, шершавая, как у мальчишки, соединяет его с Юаньюань — озорным человечком, завладевшим его душой и разумом. Из-за этого дорогого ему человечка фонари, что убегали рядами вдаль, казались ему бриллиантами, а мотоцикл — паромом, переправлявшим его через реку.

Юноша верил, что переправится. Обязательно переправится. Ради этого человечка, который прижался к его спине и без малейшего сожаления вверил ему свою молодую жизнь. Мо Чжэн сознавал, что несет за нее ответственность, и знал, что Юаньюань подарила ему не только свою любовь. Она отмыла его от скверны. Она — его маленькая богиня!

Человек способен в одно мгновение мысленно перенестись через много лет. Мо Чжэн словно бы возвратился к началу жизни, вернулся в детство, опять стал маленьким мальчиком в голубом фланелевом костюмчике, с чисто вымытыми руками. Он вновь взлетит. Вместе с этим славным человечком, что прижался к его спине.

Юаньюань, будто зная, о чем он думает, похлопала его по груди рукой, а затем прошептала ему что-то на ухо. Мо Чжэн не расслышал — ветер сорвал слова с ее губ. Юноша даже почувствовал зависть к ветру. Но он знал, что слова эти были приятными.

— Что ты сказала? — переспросил он, чуть повернувшись.

Девушка привлекла его голову ближе и, прижавшись губами к самому его уху, проговорила:

— За этой спиной я хотела бы провести всю жизнь.

Мо Чжэн чувствовал тепло ее губ. Этот жар перетек в его сердце. Он рассмеялся. Спасибо тебе, спасибо. Дорогая, великодушная девушка. Как сильна все же тяга к жизни! Стоит найти хоть что-нибудь заслуживающее веры, и она возрождается. Мо Чжэну казалось, что сердце его подобно пораженному молнией дереву, у которого из обгорелого ствола вновь выросли молодые побеги — нежно-зеленые, полные жизни, радующие взор. Они станут большими раскидистыми ветвями, будут ласково шелестеть под вечерним ветром или щедро, молча предоставят укрытие голодному, томимому жаждой путнику… Отныне он будет еще больше любить этот мир, любить людей, в нем живущих. Может быть, в него снова ударит молния, но теперь он знает, что корни его здесь, что в земле есть вода, а главное — есть сама земля, мать всего сущего. Пройдут года — опять вырастут молодые побеги, и возрождениям конца не будет.

Ему было стыдно, что прежде он только вздыхал да жаловался, катился вниз по наклонной и лишь бессмысленно махал руками, не пробуя даже притормозить падение. Отдаваться на произвол судьбы, терять веру и мужество — дело недопустимое. О, недостойный отпрыск рода людского! Он с такой любовью к себе зализывал свои раны, так красиво стонал. Но насколько же больше, насколько тяжелее страдания человечества! И все-таки оно продолжает идти вперед. Ледниковый период, растянувшийся на века, привел к вымиранию динозавров, а люди перенесли великое переселение и из эпохи охоты вступили в эпоху земледелия. Извержение Везувия погребло под пеплом города Помпеи, Геркуланум и Стабию, однако Италия, как и прежде, остается школой Европы. Гитлер сгубил миллионы душ, но его переехало колесо истории…

Мо Чжэн покачал головой.

— Не хочешь?! — Юаньюань стукнула его кулачком по спине. — Вот посмей мне только не захотеть!

Ну ударь еще хоть разок, ударь! Маленький деспот.

Красный свет! Но Мо Чжэн уже проскочил линию остановки. Черт! Задумался не о том. Но теперь нельзя колебаться. Остается только, прибавив газу, рвануть вперед и сейчас же свернуть в боковую улицу, так как на следующем перекрестке наверняка уже ждет постовой.

Юаньюань на цыпочках вошла в дом. Странно, в гостиной свет горит. Разве мама сегодня не смотрит телевизор? Взяла зеркальце со стола. Смотрела — и словно не узнавала себя. Что не так? Глаза? Брови? Губы? Лицо? Ясно, что-то в ней изменилось. Но что? Другие бы не заметили, лишь сама она это знала. Сложила алые губы в трубочку, улыбнулась. Между губ сверкнули два ряда маленьких, ровных белых зубов. И все это — его!

Она любит! Да, она любит! Подумав об этом, она стиснула зубы и с силой мотнула головой. Говорят, можно ненавидеть до скрипа зубовного, но ведь можно и любить до скрипа зубовного.

Чушь собачья?! Она прыснула. Бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку. Ах, она согласилась! Она выйдет за него замуж!

Замужество! Событие и пугающее, и желанное — ведь давно решено, что оно должно произойти. С книжной полки на Юаньюань с осуждением смотрела кукла. Склонив маленькую головку, она словно говорила разочарованно: «Ай-яй-яй! Значит, вот как легко расстаешься ты с юностью?»

Девушка соскочила с кровати и, в упор посмотрев на куклу, в ее ничего не видящие глаза с длинными ресницами, тихо произнесла:

— Нет, ты этого никогда не поймешь!

Да, куколке не дано понять, что когда две жизни сливаются в одну, то это не утрата, а приобретение. Это — созидание. А созидать они будут, полагаясь лишь на себя, свои руки и головы. Мо Чжэн сказал, что он ни за что не переселится в этот дом, не бросит Е Чжицю, которая стала ему и матерью, и старшей сестрой, и другом. Когда у него появилась Юаньюань, он еще острее почувствовал боль одиночества Е Чжицю. Он сказал Юаньюань также, что у них непременно будет ребенок, который станет звать Е Чжицю бабулей. Юаньюань, услышав это, лишь засмеялась, закрыв лицо руками. Мо Чжэн объявил, что займется всерьез переводами, будет работать, чтобы стать настоящим главой семьи. Юаньюань недоверчиво качала головой. Но он впрямь сделал несколько переводов, и Е Чжицю обещала показать их своему однокашнику, который был редактором журнала на иностранном языке.

Если эти статьи напечатают, решили Мо Чжэн и Юаньюань, то на первый свой гонорар они купят одеяло для свадебной постели. Светло-зеленого цвета, шелковое. Когда Юаньюань не сердилась, не смеялась и не дразнилась, ее глаза, успокоившись, становились светло-зелеными, цвета озерной воды. А потом, до конца своей жизни, они сколько еще кроватей купят, сколько одеял, наволочек, простыней…

— Юаньюань!

Необычно визгливый крик матери разом вырвал ее из зеленых озерных вод.

— Чего? — раздраженно отозвалась она, как всегда откликаются те, кого пробудили от сладких грез.

— Иди сюда. Нам с отцом надо поговорить с тобой. — Тон матери не предвещал ничего хорошего.

Пригладив рукою волосы, Юаньюань посмотрелась последний раз в зеркальце. Вроде не к чему матери прицепиться. С большой неохотой пошла в гостиную, быстро окинула взглядом отца и мать. Атмосфера была какая-то необычная.

Чжэн Цзыюнь увидел, что дочь упрямо сжала губы. Нехороший признак: еще и разговор не начали, а уже воцарился дух противоречия.

— Сядь! — сказала мать командирским тоном, каким говорила у себя на работе с провинившимися подчиненными. — Цзыюнь, начинай!

Да, нелегкое дело. Как тактичней, не оскорбляя чувств дочери, убедить ее прекратить отношения с Мо Чжэном? Для чего вообще люди любят? Сколько сложностей: слезы, записки, свидания, клятвы верности — как в любви Цзя Баоюя и Линь Дайюй[55]… Сколько сил душевных затрачивается, времени зря гробится… О любви хорошо читать в книжках. Вот они с Ся Чжуюнь: не любили друг друга, а сколько лет вместе прожили! Просто время приходит, появляется женщина у мужчины или мужчина у женщины — и достаточно. Надо попробовать несколько разрядить напряженную атмосферу.

— Юаньюань, ты в последнее время, наверное, очень занята, не приходишь ужинать с нами…

Он увидел, как дочь пожала плечами. Нехорошо, не стоило говорить так, он словно нарочно над ней насмехается. Ну ладно, нет времени ходить вокруг да около.

— Нас с матерью беспокоит твоя личная жизнь. Конечно, по достижении определенного возраста все должны вступать в брак. Выбирая партнера, нужно первым делом обращать внимание на его гражданскую позицию, его человеческие качества, стремление к профессиональному совершенствованию…

Черт! Он сам почувствовал, будто доклад читает. Нет, доклады удачнее у него получаются. Он видел, как дочь всеми силами сдерживает ироническую улыбку, явно думает, что он перепутал семью с партсобранием. Даже Ся Чжуюнь бросала на мужа нетерпеливые взгляды. Под ее давлением Чжэн решил создать более человечный образ идеального зятя.

— Конечно, избранник должен быть честным, не эгоистом, с душой относиться ко всему, что считается правильным, соответствовать невесте по развитию… Но не надо, чтоб он слишком выделялся, так как это часто вступает в противоречие с остальными качествами… Надо также, чтоб вы понимали друг друга, сочувствовали друг другу. Только при этих условиях можно счастливо жить и работать.

Дочка не выдержала и улыбнулась. Такой серьезный вопрос решают, а она улыбается!

— Папа! Ты как кеды берешь в магазине. Эти, белые, — красивые, но все-таки не годятся, слишком маркие, часто чистить придется. Те, синие, — тоже не годятся, подошва тонковата, много не прошагаешь…

— Юаньюань! Ты что себе позволяешь?! Я смотрю, Цзыюнь, тебе пора закругляться. — Ся Чжуюнь достала из-за спины фотографии. — Вот что: чтобы в нашем доме я больше не видела снимков этого человека! Ты немедленно прекратишь с ним всякие отношения!

Девушка кинулась к фотографиям, но мать мигом сгребла их и подложила себе под зад.

— Ну, мать, ты просто сыщица! — процедила Юаньюань. Лицо ее стало мертвенно-бледным. — Кто дал тебе право рыться в моих вещах? Это же нарушение конституции, попрание прав человека! Отдай фотографии! Отдай немедленно!

Когда женщины волнуются, их голоса сразу срываются на сопрано.

— Хотела поговорить, говори. А снимки отдай, так нельзя.

— Что?! Отдать?! — Ся Чжуюнь в ярости разорвала фотографии на кусочки и бросила их в плевательницу. — Ишь ты! «Сыщица! Права человека!» Как стыда-то хватает! Еще замуж не вышла, а уж снимочки, жмутся друг к дружке. Срамница!

— Чжуюнь! — не выдержал Чжэн. Это было уже слишком низко.

У девушки перехватило дыхание. Она оперлась о спинку дивана, ноги у нее дрожали.

— Рви! Пожалуйста! Я еще снимусь! С ним в обнимочку! И сниму, как мы с ним целуемся! Мы поженимся, если хочешь знать!

Ся Чжуюнь, размахнувшись, ударила дочь по лицу. На щеке Юаньюань проступили красные отпечатки пальцев, затем слившиеся в одно пятно.

— Тварь бесстыжая!

О небо! Жена позабыла, что с самой было в молодости. Чжэн Цзыюнь не только не говорил ей ничего подобного, но даже не вспоминал об этом ни разу. А сейчас она так несправедливо, с таким апломбом обвиняет Юаньюань!

— Ты еще пожалеешь об этом! — крикнула дочь. Ей казалось, она никого еще так не ненавидела.

Конечно! Чжэн понял, что у Ся Чжуюнь больше нет дочери. Его ненаглядной девочке, которую он и пальцем ни разу не тронул, она осмелилась дать пощечину! Он оттолкнул жену, боясь, как бы она опять не полезла в драку.

— Зачем руки-то распускать? Ладно, ладно, поговорили. — Он стал теснить дочь за дверь.

— Ты толкаться?! — завизжала Ся Чжуюнь. — Чуть на пол меня не сбил! Сговорились против меня?! Ну нет, я все выскажу этой шлюхе. Я вскормила тебя, вспоила, взрастила, а ты злишь меня, слушаться не желаешь, да?!

— Я тебя не просила меня рожать! Родила, так воспитывай! Это долг твой святой, я тебе не намерена благодарной быть!

Ся Чжуюнь, схватив табуретку, пошла в атаку. Чжэн Цзыюню не удалось удержать ее. Она была как взбесившаяся корова. Юаньюань вырвала у нее табуретку и отбросила в угол. В тот же миг послышался негодующий стук жильцов снизу по трубе отопления.

— Ах, ты драться, да?! Смеешь бить меня, бить?! — Возопив диким голосом, Ся Чжуюнь навалилась на дочь своим грузным телом.

— Тише можно? Зачем шум такой поднимать? Перед людьми же стыдно! — взмолился Чжэн Цзыюнь.

Юаньюань с силой вырвалась из рук матери.

— Что несешь-то? Кто бьет тебя? Не наглей!

— Убирайся отсюда! Не нужна мне такая дочь! — Ся Чжуюнь начала пускать пузыри, как краб. Казалось, еще немного, и она потеряет сознание от гнева. Чжэн закрыл глаза. Какая гнусная сцена.

— Юаньюань, не принимай это близко к сердцу. Мама просто погорячилась. — Он опять стал теснить дочь за дверь.

— Не волнуйтесь, я все равно ушла бы. Я давно решила уйти из этого ненавистного, лицемерного дома. Вы думаете, мне так дороги ваши должности, ваша квартира, нравится ваша жизнь? Тьфу! Мне только тебя, папа, жалко. Но, честно сказать, ты сам виноват, ты ведь тоже лицемер. Прекрасно знаешь все мамины недостатки, терпеть ее не можешь. Сколько я себя помню, ты домой приходил только на ночь, весь день на работе скрывался. Конечно, ты занят, только я-то давно заметила, что ты специально до ночи тянешь. Придешь — и сейчас же к себе. А когда гости в доме, ты маме и чай нальешь, и стул пододвинешь, и пальто подашь, и дверь откроешь. Вы ведь так любите друг друга!.. Это вы чужих можете обмануть, а меня не обманете. Думаешь, мама любит тебя? Нет, ни тебя, ни меня, ни Фанфан — одну лишь себя. Бывало ли, чтобы из-за твоих неприятностей у нее аппетит или сон пропадал? Мама! Отец для тебя — нечто вроде таблички предков[56], не более. Пока эта табличка висит в углу, у тебя есть машина, квартира, ты можешь кичиться своим положением жены заместителя министра. Куда ни пойдешь, к тебе все должны относиться с почтением — неважно, есть за что или нет. Кто другой мог бы получать зарплату, месяцами отсутствуя на работе? Или ты в вечном отпуске? Сама-то в шелках да бархате ходишь, то одно, то другое покупаешь, а взгляни, как отец одет! Кто еще из министров так одевается? — Юаньюань, подойдя к пальто отца, отвернула полу и дернула за подкладку. Подкладка треснула, и показалась уже почерневшая вата. — Если новое лень купить, так хоть старое бы чинила. Но ты не желаешь, есть домработница. А вот на это погляди! — Она подошла к Чжэну и потянула за штанину. Шерстяные рейтузы так истрепались внизу, что стали похожи на рыболовную сеть. — Этим рейтузам уже восемь лет. И ты их ни разу не распускала, не перевязывала. — Она помяла штанину. — Вот сама пощупай, какие тонкие. Тепло в них, как ты думаешь? Свитер я отцу покупала… Кому рассказать о твоем отношении к мужу, не поверят. Я и сама б не поверила, если б не видела каждый день. А ты, чуть что, тычешь в отца сигаретой, бьешь его по щекам, плещешь в лицо горячим чаем. Знаешь, что папа больше всего печется о своей репутации, никому не расскажет об этом, вот и изгаляешься. Садистка! — Она вновь повернулась к отцу: — Ну, что мама за человек, мне ясно, тут я уже давно не питаю иллюзий. Но ты-то! Только и слышишь: «перестроить идейно-политическую работу на научный лад…», «учитывать психологию производства…», «людей уважать, о людях заботиться, людям верить…». То одна теория, то другая, то третья… А не можешь поверить, что Мо Чжэн — человек хороший. Что значит «вор»? Это тот, кто тайком присваивает чужое, что ему иметь не положено. А коль так, значит, мама и есть воровка, потому что зарплату свою ни за что получает… Я такой лживой жизнью, как вы, не могу жить. Мы с Мо Чжэном будем честными, мы любим друг друга, уважаем, никто из нас не собирается помыкать другим. Пусть мы будем есть мякину да траву, но жизнь нас ждет настоящая. Можешь, мамочка, успокоиться: даже если небо рухнет, земля провалится, я взойду на гору, утыканную мечами, брошусь в огненное море, а к тебе не приду просить подаяния. Все, закончили разговор. Ухожу…

Чжэн Цзыюнь сидел на нейлоновом сетчатом стульчике у письменного стола Юаньюань, наблюдая, как та собирает вещи. Странно, не сказал ни словечка, чтоб удержать дочь, подсознательно чувствуя, что она поступает верно. Разумеется, ему было очень тяжело с ней расставаться, но втайне он даже радовался, что она избавляется от позорного рабства.

Юаньюань успокоилась. Она как будто ощутила, что больше ничего не должна этому дому. Не будь этого скандала, она еще колебалась бы, ей было неловко так просто взять и уйти. Она отшвырнула в сторону голубую штормовку на утином пуху, достала старое пальтецо на вате в розовую и кофейную крапинку. Надела его поверх свитера. Рукава уже были коротковаты, да и в поясе слишком узко. Порывшись в шкафу, отыскала еще накидку из толстого плюша.

Чжэн Цзыюнь понял, что она не хочет брать ничего, что куплено матерью. На душе у него стало горько: до чего довели ребенка! Но он знал, что она упряма, о сказанном жалеть не будет, если что-то решила, с пути уже не свернет. Он сходил в свою комнату, принес старую шинель.

— Надень, это моя шинель. Дни холодные, а ты все на мотоцикле. Пальтишко это не защитит от ветра.

— Нет, мне не холодно. — Она крепко сжала губы.

— Это моя шинель, — повторил Чжэн Цзыюнь, чувствуя, что у него дрожит голос.

Юаньюань, взяв шинель, уткнулась в нее лицом и расплакалась, но сразу же подавила рыдания, вцепившись в шинель зубами. Она плакала совсем как в детстве, когда упрямилась и изгибалась всем тельцем. Всхлипывая, сказала:

— Папа, прости меня, но я действительно не могу больше…

У Чжэн Цзыюня сердце защемило от жалости. Ведь это из-за него чувствительная, прямодушная девочка жила в такой обстановке. Воистину гаолян[57] пытались вырастить в тропиках… Но у него уже не было сил, чтобы изменить положение. К тому же он только что сам участвовал в оскорблении Юаньюань, пусть косвенно. У него было чувство, будто Ся Чжуюнь сорвала с ветки невиданной красоты цветок, а он наступил на него ногой. Потом он крепко прижал Юаньюань к груди и гладил ее вьющиеся волосы. Как давно он не делал этого! Она слишком быстро и незаметно выросла, а он постарел.

— Нет-нет, это я должен просить у тебя прощения! — Он не мог расплакаться, как Юаньюань. Сколько себя помнил, он никогда не плакал, какие бы горькие мысли ни охватывали его. Он всегда сдерживал слезы, только до боли сжимал зубы.

Красный огонек мотоцикла исчез во тьме. Чжэн Цзыюнь все так же стоял на холодном ветру, то ли задумчиво, то ли в растерянности.

Чей это голос? Неужели он разговаривает сам с собой? Такой старческий голос: «Не уходи, Юаньюань, не бросай меня одного». Только он один знал, что и ему, как всем людям, присуще чувство страха. Почему он не решился произнести эти слова вслух? Он просто боялся, боялся, что Юаньюань спросит его: «А ты считаешь, что еще есть смысл сохранять такую семью?» Что бы он на это ответил?

Верно, Юаньюань сказала правду — он лицемер. Кроме него самого, быть может, лишь одна дочь разгадала это. Только что она с предельной ясностью обнажила ту фальшь, которую он всю жизнь старательно прятал на дне души. Чего только он не претерпел, не вынес ради того, чтобы сохранить для окружающих видимость благополучной семьи! Даже то, что Ся Чжуюнь была в молодости ему неверна… он отлично знал, что Фанфан не его дочь. Ему пришлось терпеть деспотичный, мещанский характер жены, ее политическую отсталость… И все из-за чего? Из-за того, что любовь вскружила ему в свое время голову? Да нет, Ся Чжуюнь никогда не была человеком, по-настоящему достойным любви. Скорее, он терпел ради того высокого идеала, который сам себе создал. Он свободно употреблял в своей речи научные понятия, марксистские термины, но во многом следовал старомодным принципам.

А для чего ему был нужен высокий идеал? Неужели за всем этим самопожертвованием не скрывалось и мысли о личной карьере? Была, была! Зачем закрывать на это глаза? О, каким святым он казался себе, забывая в лучах светящегося нимба о настоящих чувствах. Кроме того, у него не было той смелости, что у Юаньюань. Это она идет, куда хочет, делает, что хочет. А может, и ему так — идти, куда хочется? Увы, нет у него этой смелости, точнее, он сам ее растерял. И винить в этом некого. Сбросить оковы, в которых держит тебя внешний мир, пожалуй, не так уж сложно. Люди чаще всего терпят поражение, когда пытаются вырваться из тех кандалов, в которые сами заковали свое сознание. Как и Юаньюань, Чжэн Цзыюнь надеялся, что жизнь вокруг переменится. Пусть для нее все будет легче, чем было в свое время для него.

Ветер подул яростнее. Чжэну стало еще холоднее. Он промерз насквозь, с головы до ног. Одиночество. Рядом с ним нет ни одного близкого человека. Он пошел, глядя перед собой немигающими глазами. Начал падать снег. Крупные хлопья заполонили все пространство вокруг. Они были похожи на маленьких белых бабочек.

Бабочки! Когда Юаньюань было шесть лет, ей удалили гланды. Он целую вечность просидел около чистенькой кроватки, вслушивался в ровное, сладостное дыхание дочери. Глядя на кругленькое смуглое личико, оттененное больничными простынями, он почувствовал свою ответственность перед дочкой и ее сверстниками. Но что это за ответственность? Неужели она только в том, чтобы проложить для них дорогу? Девочка проснулась и спросила: «А где мама?» — «Мама занята. Тихо! Тебе нельзя разговаривать».

Уже тогда он начал обманывать Юаньюань. Но можно ли винить его? Как мог он сказать, что мама — на банкете в ресторане?

«Папа, расскажи сказку», — тоненьким голоском попросила девочка.

Он не умел рассказывать сказки. Никогда не приходило в голову, что, кроме дороги, которую он прокладывает детям, им нужны еще и сказки.

— Ну, какую же сказку тебе рассказать? — он напряг память, но безрезультатно. Нет, ничего не выходит.

Юаньюань долго с разочарованием смотрела на него. Хороши родители, нечего сказать, подумалось Чжэн Цзыюню: папа, не умеющий рассказывать сказки, и мама, у которой из-за банкета не нашлось времени навестить дочку после операции!

Внезапно девочка спросила: «Папа, а откуда берутся бабочки?» — «Из гусениц». — «Ты обманываешь меня!» Юаньюань не могла поверить, что прекрасные бабочки получаются из таких отвратительных насекомых.

Она, наверное, давным-давно забыла об этом эпизоде своей жизни, да и Чжэн не мог понять, почему вдруг вспомнил о нем. Действительно, после мучительных превращений некрасивые гусеницы становятся бабочками. Но не каждой дано завершить этот трудный путь. Многие гибнут на полпути, еще в виде куколки. Сколько же тех, кому удается пройти свой путь до конца?

Он сейчас тоже как кокон, как личинка. «Юаньюань, не суди меня слишком строго. Ты должна понять, что пока я червяк, который лишь начал свое превращение. Может быть, мне и не доведется стать бабочкой, а суждено погибнуть на половине дороги», — думал Чжэн Цзыюнь, обращаясь к дочери.

Но почему надо говорить только с самим собой? Он должен вслух высказать это Юаньюань и Мо Чжэну, которого он еще не видел, но уже успел обидеть. Который час? Скоро одиннадцать, есть еще последний троллейбус.

Лю Юйин в полусонном состоянии тащилась домой, зевая и с трудом переставляя по лестнице одеревеневшие ноги.

Завтра уже Новый год. В эти дни было особенно много дел. Столько женщин хотели сделать прическу, что пришлось работать сверхурочно, с восьми утра до десяти вечера. Ноги онемели. А у самой волосы грязные, уже слипаются. Нет даже времени помыть голову. Интересно, поел ли Сяо Цян? Утром она приготовила овощи, положила вместе с пампушкой на решетку в кастрюлю и долила воды. Она объясняла Сяо Цяну, как зажечь спичку, открыть газ и подогреть еду, но наверняка Е Чжицю затащила мальчика к себе и покормила. Как неудобно перед ней! Чувствуя себя обязанной, Лю Юйин много раз агитировала соседку сделать прическу. Уж она бы постаралась! Однако Е Чжицю всякий раз, заслышав об этом, обхватывала голову руками и говорила: «Только не сейчас! Дай мне пожить спокойно пару дней!»

И чего только бояться? Ведь волосы же не завьются сами! Человека красит одежда, а лошадь — седло. С другой стороны, сколько ни завивай Е Чжицю, еще неизвестно, станет ли она от этого красивее.

Кажется, добралась до третьего этажа. Лю Юйин остановилась передохнуть. Но что это? Где-то совсем рядом хрипит человек. Она посмотрела вниз — на лестнице никого не было. Тогда она быстро побежала вверх. На ступеньках, скорчившись, лежал пожилой мужчина.

— Товарищ, эй, товарищ! Что с вами? — Лю Юйин бросилась поднимать его.

Чжэн Цзыюнь раскрыл глаза и махнул рукой, давая понять, что его не надо трогать. Он показал на белые таблетки, рассыпанные по ступенькам, потом — на свои губы.

Лю Юйин поняла и тут же, собрав несколько таблеток, сунула ему в рот. Лихорадочно стала стучаться в дверь Е Чжицю:

— Откройте! Откройте!

Дверь отворилась, показались веселые лица соседки, Мо Чжэна и той красивой девушки, что часто сюда заходила, — кажется, Юаньюань.

— Скорей, скорей! Там человеку плохо, на лестнице! Похоже, что-то серьезное. — Лю Юйин была сильно взволнована. Все побежали за ней вниз по лестнице.

— Папа! — вырвалось у Юаньюань.

— Почтенный Чжэн! — воскликнула Е Чжицю. — Ну-ка, Мо Чжэн, беги скорее за такси.

Чжэн Цзыюнь закрыл глаза, словно он дошел наконец туда, куда стремился. Не думал он, что придется познакомиться с Мо Чжэном при таких обстоятельствах. Очень уж театрально все получилось. Только бы дочка и будущий зять не подумали, что он пришел ссориться.

Юаньюань снова расплакалась. Она была так несправедлива к отцу, это ее вина.

— Папа, папа!

Е Чжицю строго сказала:

— Не плачь, не тряси его и вообще не трогай. Ему нужен покой. — Она присела и подложила свой локоть под голову Чжэн Цзыюня. — Ступай, принеси лучше подушку!

Девушка словно отупела и даже не сдвинулась с места, будто и не слышала ничего. Какой она все-таки еще ребенок! Лю Юйин побежала за подушкой вместо нее.

Как долго нет такси. Е Чжицю нервничала: ведь с каждой минутой промедление становится все опаснее. На лбу у нее выступили крупные капли пота. О небо! Этот человек не должен умереть. Таких прекрасных людей в Китае немного, скорее, слишком мало.

Юаньюань прижималась лицом к ладоням отца, покрытым холодной испариной.

— Папа, я буду о тебе заботиться, буду тебя любить, только не вспоминай того, что я наговорила! Ты же у меня хороший, папа, я понимаю тебя. Я не такая уж глупая…

— Помолчи, Юаньюань, дай ему отдохнуть, — сердито сказала Е Чжицю.

Наконец такси пришло. Мо Чжэн поднял Чжэн Цзыюня на руки. Какой он сильный, этот парень! Точно его жизненные соки переливались в обмякшее тело Чжэна. Как хорошо! Он словно стал ребенком, покоящимся на руках у великана. Ничего, он не умрет. Чжэн Цзыюнь раскрыл глаза. На него смотрели глаза Мо Чжэна, похожие на черные агаты. Они будто магнитом притягивали обратно душу Чжэн Цзыюня, уже отдалившуюся было от тела, вливали в нее свежую энергию. Чжэн Цзыюнь с усилием улыбнулся Мо Чжэну. Видимо, он действительно хороший парень!