Тяжелые крылья

ГЛАВА 4

Этот дом наверняка был построен еще до пятьдесят шестого года — четырехэтажный, а высотой с нынешние пятиэтажки. Для молодого и здорового человека не составило бы труда взобраться на последний этаж, но Е Чжицю была уже немолода, хотя и не жаловалась особенно на здоровье. Волосы у нее поредели, резче обозначились морщины, да и сердце иногда пошаливало — словом, видно было, что ей уже под пятьдесят и пережила она много. Так капли дождя точат камень, так выветриваются гранитные скалы. Да, жизнь переменчива, мгновение летит за мгновением. Вот и Е Чжицю меняется так же постепенно и незаметно, как редеют ее некогда густые волосы. Но пока они все еще прикрывают ее некрасивый лоб, выпирающие зубы еще жуют, сердце с грехом пополам еще работает и разносит кровь по телу. Воистину, жажда жизни неистребима…

Не успела она добраться до третьего этажа, а в груди у нее уже все хрипело, как в порванных мехах. Е Чжицю оперлась о перила, чтобы передохнуть, и подумала, не слишком ли безрассудно она полезла домой к большому человеку? Как-то он ее примет?

Лестница была полна звуками, шедшими отовсюду так смело и беззастенчиво, будто они заявляли о своем праве на существование: тут рубили мясо (наверное, в начинку для пельменей), там плакал ребенок, еще выше играли на пианино — в общем, типичное шумное воскресенье. Звучавшая мелодия была простенькой, но человек играл, сбиваясь, и это раздражало Е Чжицю. Словно желая помочь игравшему, она начала привычно перебирать пальцами по перилам, как по клавишам. Сама-то мелодия ей нравилась, она часто играла ее еще в школе — на том пианино, что стояло в углу актового зала. Пианино было старенькое, облупленное, будто его таскали по всем кругам ада, многие ноты звучали неверно, и настроить инструмент было уже невозможно. Он походил на человека, который всю жизнь скитался и наконец, ослепший и оглохший, вернулся на родину, чтобы скоротать здесь свои последние дни. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь ветви стройного тополя в широкое окно, лились на пол зала, напоенные волшебными звуками музыки. После окончания института Е Чжицю уже играла мало. Время было такое — не до мечтаний, да и что такое мечты? Все это считалось праздным и бессмысленным развлечением привилегированных классов. Между тем, поработав некоторое время, она сумела скопить деньжат и купила пианино, но с начала «культурной революции» инструмент лет десять дремал непотревоженный, прикрытый старым ковром. Теперь вновь можно было играть, однако настроение уже пропало; мечты, гармония — все это казалось пришедшим из другого мира, другой галактики.

Мелодия, доносившаяся с верхнего этажа, была одновременно и знакомой, и далекой. Хотелось плакать, но Е Чжицю все-таки сдержала слезы. И как будто назло игравшему где-то вдруг раздались удары молотка.

Е Чжицю даже удивилась: неужели заместитель министра может жить в таком доме, похожем на общежитие? Наверное, Хэ Цзябинь не запомнил толком адрес. Да нет, он говорил, что бывал здесь. К тому же это все-таки не простой дом, в нем живут по меньшей мере начальники управлений и отделов. Вот квартира, куда она идет, это в ней играют на пианино.

Корреспондентка постучала в дверь, и звуки музыки смолкли. Дверь отворилась. Перед Чжицю возникло нечто нежное, блестящее и разноцветное — такой ей показалась Чжэн Юаньюань, дочь Чжэн Цзыюня. У нее были пышные вьющиеся волосы, чуть светлые для китаянки и коротко остриженные, почти как у Мо Чжэна. Е Чжицю всех молодых людей невольно сравнивала с Мо Чжэном, точно он был ее родным сыном. Глаза девушки казались какими-то особенными. Она немного косила, но это ничуть не портило ее, напротив, сообщало ей дополнительную прелесть. Что-то игривое, озорное было в ее лице. Белый свитер с высоким воротником и очень свободные широкие брюки не могли скрыть ее изящной фигурки — такой изящной, каких Е Чжицю даже не видывала. Когда-то на брюках, наверное, была стрелка, но это время давно прошло.

Сама Е Чжицю, всегда при первом знакомстве производившая невыгодное впечатление, показалась Чжэн Юаньюань удивительно некрасивой, но во взгляде девушки отразились сочувствие и жалость. «Это, наверное, добрая девушка, — подумала Е Чжицю. — И на пианино играла она…»

— Вам кого? — тихо и мягко спросила Юаньюань.

— Заместителя министра Чжэн Цзыюня.

— А откуда вы?

Е Чжицю достала свое корреспондентское удостоверение и рекомендательное письмо из газеты. Девушка внимательно просмотрела их и заинтересовалась — ведь она тоже была корреспонденткой. Она радушно провела Е Чжицю в квартиру, зашла в одну из комнат, и стук молотка прекратился.

Квартира была чистой, но что-то наводило на мысль, будто здесь не собирались жить долго. На стенах никаких украшений — ни картин, ни свитков с надписями, ни фотографий. Мебель немодная и явно казенная, да и подобрана не очень ловко. Голубые шторы тоже, наверное, казенные. По убранству квартиры трудно было судить о вкусах и пристрастиях хозяев, но Е Чжицю, к своему изумлению, обнаружила здесь нечто ей близкое — широту натуры, презрение к материальным сторонам жизни.

— Вы ко мне?

Е Чжицю обернулась. Она никак не ожидала, что заместитель министра так выглядит. Одет небрежно, но в каждом движении столько благородства, будто он воспитывался в Оксфорде или Кембридже. Впрочем, от Хэ Цзябиня она знала, что этого не было. Очень худой, однако рукопожатие сильное.

— Почему вы не пришли в министерство? — не слишком любезно спросил он и лишь затем пригласил Е Чжицю сесть.

— Я звонила в секретариат, просила назначить мне время, но у вас все расписано, поэтому я была вынуждена явиться сюда…

— А! — протянул Чжэн Цзыюнь и внимательно посмотрел на гостью. В этой женщине чувствовалось какое-то мужское упорство. Где она работает? Дочь успела сказать ему только, что она корреспондентка.

У него были большие глаза, пожалуй, слишком большие для такого худого лица. Е Чжицю подумала, что он наверняка был очень красивым ребенком — короткая стрижечка, белый отложной воротничок, а глаза с чистыми голубыми белками блестят как две звездочки.

Ой, о чем она думает! Ей вообще было свойственно отвлекаться и уходить в мыслях далеко от предмета разговора. Вот и сейчас. С чего это она взялась размышлять о том, как выглядел этот старик в детстве? Она мотнула головой, прогоняя ненужные мысли, а Чжэн Цзыюнь продолжал удивленно разглядывать ее.

— Я хочу взять у вас интервью… — быстро проговорила она.

На лице Чжэна отразилось крайнее неудовольствие, как будто ему не хотелось уподобляться другим, вечно болтающим и лгущим чиновникам. К печати у него было настороженное отношение, сложившееся еще в те годы, когда пресса беспардонно врала. Почему он должен доверять этим газетчикам?

— Извините, но мне нечего вам поведать…

— Вы меня неверно поняли. Я не собираюсь писать о вас лично, а просто хочу узнать ваше мнение о том, как должна развиваться промышленная экономика в процессе «четырех модернизаций»[10]?

Чжэн был заинтригован:

— Это вам газета поручила?

— Нет, я сама. — И она заговорила о том, о чем недавно спорила с Мо Чжэном, только имени своего приемного сына не упомянула. Теперь она почти соглашалась с его критикой общественных недостатков.

— Почему вы заинтересовались этими вопросами?

— Потому что они влияют на судьбу нашего миллиардного народа. В основе всего материальное производство. Без него развитие науки, культуры, укрепление обороноспособности — пустые разговоры. После 3-го пленума, когда мы главные силы бросили на экономику, нам хотелось рапортовать об этом как можно больше, но меня преследовало другое чувство: в предыдущее десятилетие мы тоже немало сил потратили на экономику, трудились не покладая рук, однако практический эффект от этого был ничтожен. Почему же так получилось? И как нужно это осуществлять? На это я ответить не могу. Вы знаете, с какой надеждой люди сейчас смотрят на экономистов, особенно на тех, кто определяет политику! Неужели мы действительно так бедны? Я работаю в экономическом отделе газеты и постоянно имею дело с цифрами. В течение тридцати лет после революции наше производство ежегодно возрастало на семь процентов, это невиданный прирост. Почему же мы никак не разбогатеем? Думаю, если бы мы научились бережливости у японцев, которые каждую монетку расщепляют на две, мы бы не обнищали до такой степени. Почему мы все время совершаем глупости? Эти глупости не оплатить никакими деньгами! Возьмем хотя бы такую мелочь. Каждый день, идя на работу, я прохожу по улице, которую за последний год разрывали трижды: сначала меняли водопроводные трубы, потом прокладывали трубы для горячей воды, потом чинили канализацию. А деревья на обочинах? Сначала были акации, потом их спилили, посадили тополя, не прошло и двух лет, как их сменили на сосны. Неужели нельзя составить всесторонний долговременный план и точно ему следовать? Как будто люди не знают, что каждое такое совершенствование требует дополнительных средств, горючего, щебня. Все знают, но почему же тогда действуют по-старому?

Эта женщина, поначалу казавшаяся такой уверенной, была наивна, как ребенок.

— А вы помните первую фразу «Коммунистического манифеста»?

— «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма…»

— Отлично. А последнюю?

— «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — словно школьница на уроке, ответила Е Чжицю и подумала: «О чем это он? Просто мысли вслух?..»

Чжэн Цзыюнь встал с кресла и, заложив руки за спину, принялся ходить по комнате. Потом спросил:

— Как вы нашли меня?

— У меня есть однокашник, который работает под вашим началом. Так вот, он сказал, что среди руководителей министерства вы самый смелый и способный! — Е Чжицю с трудом выговорила эту фразу, потому что она была слишком похожа на лесть.

Чжэн нахмурился:

— А как зовут вашего однокашника? Из какого он управления?

— Его зовут Хэ Цзябинь, он в…

— А, знаю. Что-то давненько я его не видел.

— Он немного странный.

— Да, у него болезненное самолюбие. Это очень распространенный порок среди интеллигентов. Но человек он хороший.

Е Чжицю усмехнулась:

— Как знать!

— А почему вы сомневаетесь?

— Это не я сомневаюсь, а заместитель начальника их управления по кадрам и политике.

— Что же ему не нравится?

— Он считает Хэ Цзябиня чуть ли не экстремистом.

Губы Чжэна скривились в иронической усмешке.

— В институте, — продолжала Е Чжицю, — мы с Хэ входили в первую редколлегию многотиражки и долго спорили о том, как назвать нашу газету. Он считал, что мои названия слишком цветисты, напоминают рекламу женской косметики, а журналистика не нуждается в украшательствах. Душа прессы — это правда, поэтому он предложил назвать многотиражку «Рентген». Все остальные члены редколлегии возражали, говоря, что это может привести к недоразумениям: люди, чего доброго, решат, что мы медики. Он страшно расшумелся и заявил, что газета в определенном смысле и должна быть врачом, во всяком случае рентгенологом, который не обязан, конечно, лечить больного, но по крайней мере должен поставить диагноз или заверить человека, что тот вовсе не болен и может спокойно работать. Все это звучит наивно и максималистски, правда? Но, если вдуматься, в этом есть нечто трогательное. Далеко не всякий способен сохранить такую наивность и умение не замарать свои помыслы окружающей грязью. Прошло уже больше двадцати лет, а он все такой же. Испытания, которые выпали на нашу долю, сокрушили бы даже гранит, но Хэ Цзябинь ничуть не изменился. Вы спросите: что придает ему силы? Опыт, твердость, природная энергия? Не знаю. Всю жизнь занимаясь журналистикой, я поняла, что его теории среди многих непопулярны, но в одном он прав: нужно не бояться говорить правду. Последовательным материалистам нечего бояться. Может быть, мы как раз и непоследовательные: часто говорим о партийности печати, но ведь партийность — не в восхвалениях. Не понимали этого — вот и плачевный результат. Я не политик и журналист, наверное, посредственный, но я говорю то, что думаю. Фактически я не больше чем винтик общего механизма. Знаете, в чем главная особенность нашего поколения? Непонимание окружающей обстановки!

Е Чжицю взяла чашку и отхлебнула из нее:

— О, какой вкусный чай!

Оказывается, ей тоже нравится «Драконов колодец»! Странно, ведь в ней нет ничего общего с его женой, эта женщина явно искренна. Если бы весь миллиард наших соотечественников шевелил мозгами, как она, то мы многого бы достигли. То, что ей нравится «Драконов колодец», еще ничего не означает. Зачем он об этом думает? Наверное, в глубине души его живет опасение, что все люди могут оказаться похожими на его супругу.

— Нравится? — все-таки спросил он.

— Да, — ответила Е Чжицю. Она не слишком разбиралась в сортах чая. Культура чаепития требует утонченности, досуга, а у них с Мо Чжэном даже кипяток не всегда бывает под рукой.

Чжэн Цзыюнь снова заходил по комнате. С чего же начать? И как растолковать, в чем сложности промышленной экономики, человеку, который никогда с ними по-настоящему не сталкивался? Эта корреспондентка человек горячий, хочет во всем дойти до сути, но тут слишком много закавык. Может, порекомендовать ей для начала прочесть разные работы по экономике, производству, управлению предприятиями, познакомить ее с проблемами реформ, зарубежным опытом? Правильно, пусть секретариат и группа информации подберут для нее материал, соответствующую литературу.

— Простите, как ваше имя?

Он уже забыл, что прочел письмо от редакции, где все было сказано.

— Е Чжицю.

— «Познавшая осень». Красивое имя!

Он остановился и задумался. Это имя ей очень подходит.

— Да, действительно красивое. Жаль только, что оно именно мне досталось…

Откуда в ней такая чуткость, даже нервность? Чжэну показалось, что он чем-то задел ее, но ему хотелось продолжить разговор на эту тему, он усмехнулся:

— Да ну, что вы… И потом, кому что нравится… Говорят, на свете бывают даже любители горьких тыкв…

Это замечание было явно неуместным, Чжэн Цзыюнь сразу раскаялся в своей неловкости, но, оправдывая себя, подумал, что мало общался с женщинами и не слишком разбирается в их психологии. К тому же эта корреспондентка совсем не похожа на его жену, с ней можно не играть в поддавки, делая ненужные комплименты, на которые так падки женщины. Она довольно умна.

Е Чжицю тоже усмехнулась:

— Сравнение прекрасное! Никогда не думала, что меня можно уподобить горькой тыкве, но теперь вижу, что так оно и есть…

Она на самом деле обиделась на него или только делает вид? Нет, такие женщины не умеют хитрить. Она производит впечатление человека искреннего, вызывающего доверие, с которым сразу можно заговорить о чем угодно. Существует все-таки шестое чувство или оно выдумано?

Время летело удивительно быстро. Они рассуждали обо всем: об обществе, экономике, политике, реформе, о перспективах, которые открыл перед страной 3-й пленум. Е Чжицю забыла, что она впервые видит заместителя министра, и говорила с воодушевлением, уперев руки в бока и расхаживая по комнате. Так они и ходили из конца в конец или останавливались посередине, возбужденно жестикулируя.

Странно! Его жена член партии с почти таким же стажем, как у него, но они никогда не вели подобных бесед о высоких материях. Наверное, он должен винить в этом прежде всего самого себя. Большая часть его жизни, кроме сна (хотя они давно спали в разных комнатах), проходила в министерстве, в служебной машине, на всяких заседаниях. Он даже в воскресенье редко отдыхал, а когда возвращался с работы домой, в его голове вертелись все те же производственные проблемы, которые были ему дороже родственников. Да и возвращался он безумно усталый, не в силах был ни о чем говорить, а если и заводил разговор, то жена слушала его вполуха, и он быстро терял интерес и охоту продолжать.

Чжэн часто думал: как же расшевелить ее одеревеневший мозг, утративший способность мыслить? Неужели она потеряла всякий интерес к духовному и печется только о материальном в погоне за внешней красивостью? Увы, даже самое совершенное тело постепенно стареет, лишается своей привлекательности. Он не мог понять, почему многие жены так придирчиво следят за тем, чтобы их мужья не заглядывались на других женщин, и при этом совершенно не заботятся о собственном духовном развитии, которое действительно может застраховать от измен, сохранив их вечно прекрасными, юными, желанными для мужа.

Ведь любовь — вовсе не привилегия молодых. Даже пожилые супруги должны беречь поэтичность и красоту брака, узы которого когда-то соединили их; его нужно лелеять точно цветок, поливать, удобрять, защищать от вредителей. С ним нельзя обращаться как с давно купленным веником, который бросают в кухне, забывая о нем. Женщины, не понимающие этого, просто глупы.

Ся Чжуюнь до такой степени беспокоилась о своей внешности, что старалась поменьше смеяться, считая, что от смеха образуются морщины. Ей было уже почти шестьдесят, но она выглядела лет на сорок семь, не больше. Кожа белая, гладкая, и только с близкого расстояния можно увидеть морщинки на ней. Однако Чжэн Цзыюню она все время напоминала старую даму, которая, возвратившись с бала, тотчас отбрасывает изысканные манеры, гасит приятную улыбку, стирает с губ помаду, отклеивает фальшивые ресницы, расшнуровывает тугой корсет, снимает бюстгальтер, набитый ватой, и, облачившись в грязный халат и стоптанные туфли, ковыляет лохматая по дому, злобно переругиваясь с родственниками. Неужели все женщины меняются так разительно?

Стемнело, а Чжэн Цзыюнь и Е Чжицю забыли даже включить свет. Их лица и мебель в комнате — все потонуло в полумраке. Е Чжицю казалось, что она давно видела эту мебель, но где? Может быть, во сне, а может быть, в своих бесчисленных мечтах. Как будто она еще девочкой лежала, читала книжки и кувыркалась на этом длинном, узком и жестком диване, именно на нем бабушка рассказывала ей сказки… Да, она провела здесь, среди этих вещей, всю свою жизнь. Чжицю интуитивно почувствовала, что ей пора уходить, и тут вдруг вернулась хозяйка.

Ся Чжуюнь бросила на диван большую сумку, включила люстру и с удивлением обнаружила в комнате гостью.

— Что же вы свет на зажигаете? — уязвленно спросила она и крикнула: — Юаньюань!

Поскольку машины перед входом не было, гостья, скорей всего, невелика птица. Чжэн Цзыюнь, нахмурившись, объяснил:

— Это товарищ Е Чжицю, из газеты.

Тут только Ся Чжуюнь медленно повернулась к ней и кивнула:

— Сидите, сидите! — И, не дожидаясь ответа, снова крикнула: — Юаньюань!

Е Чжицю заметила, что, когда хозяйка переводит взгляд с одного предмета на другой, она опускает веки. К тому же ее движения как бы замедленны, это придает ей величавость и в то же время надменность.

Юаньюань вышла из своей комнаты. По ее растрепанным волосам можно было догадаться, что она лежала.

— Ты опять читала лежа? Я же много раз тебе говорила, что ты испортишь зрение! А женщина в очках — это просто уродство… — Ся Чжуюнь словно не замечала, что на гостье очки.

Юаньюань и Чжэн Цзыюнь остолбенели от такой бестактности, им было неловко, они растерялись, не зная, как прервать тягостную тишину. Но Е Чжицю, будто не заметив случившегося, подхватила:

— Да, читать лежа очень вредно!

Ся Чжуюнь не испытала ни малейшей неловкости, ей было непонятно, почему муж и дочь вдруг устыдились ее. Раскрыв сумку, она продолжала:

— Доченька, я купила тебе голубую штормовку на утином пуху. И теплая, и легкая. Сейчас многие девушки за такими гоняются!

— Давайте ужинать! — будто не слыша ее, произнес Чжэн Цзыюнь. — Юаньюань, скажи тетушке У, чтобы подавала еду!

Но сообразительная домработница, знающая, что распоряжения младшей хозяйки не идут в расчет, уже спешила из кухни к Ся Чжуюнь:

— Хозяйка, можно подавать?

Ся Чжуюнь взглянула на ручные часы:

— Ладно. — Потом словно вспомнила: — Ты знаешь, что сегодня у нас будет гость. Что приготовила?

Кожа у хозяйки была гладкая, белая, и тонкий золотой браслет чуть врезался в ее полнеющую руку.

Тетушка У нервно вытерла руки о передник, точно избавляясь от чего-то грязного и неприятного:

— Я приготовила больше, чем обычно. Сегодня ведь воскресенье, да и гость должен прийти. В общем, я купила на рынке курицу, больше семи юаней заплатила…

— Больше семи юаней? — придирчиво переспросила Ся Чжуюнь.

— Она была живая, поэтому и дороже. Еще я купила большого окуня.

Все стояли и слушали отчет домработницы. Е Чжицю украдкой взглянула на Чжэн Цзыюня: по его лицу блуждала ироническая усмешка, в глазах горел лукавый огонек. Когда их взгляды встретились, Е Чжицю поняла, что все происходящее ему чуждо и противно. Она тотчас стала откланиваться.

— Как, разве вы не останетесь на ужин? — натянуто спросил он и добавил, посмеиваясь не то над собой, не то над другими: — Вы же слышали, сегодня у нас живая курица за семь с лишним юаней!

Е Чжицю вдруг испытала к нему острую жалость: этот уважаемый заместитель министра, распоряжавшийся деятельностью тысяч предприятий и миллионами работников, так же, как обычный человек, страдает от всяких жизненных неурядиц. И настроение Чжэн Цзыюня как-то изменилось, все вокруг стало казаться ему пустым и бессмысленным. Он взглянул на Е Чжицю с некоторым недоумением: неужели это с ней он недавно так оживленно разговаривал?

Журналистка еще не успела уйти, как вошел другой гость — явно высокопоставленный. Прямо с порога он закричал:

— Учтите, я голоден! Что у вас сегодня вкусненького?

— А, еще один замминистра! Входите, входите, товарищ Ван! — уже совсем иным тоном произнесла Ся Чжуюнь.

Ван Фанлян взглянул на Е Чжицю:

— С этой гражданкой я вроде бы не знаком.

— Она из газеты, — пояснил Чжэн Цзыюнь.

— Корреспондентка? О, старина Чжэн, перед этими людьми мы должны заискивать, а то пропесочат в печати — костей не соберешь! — Голос у него был зычный, говорил он громко, словно находился не в комнате, а в огромном зале, где могли его не услышать. Е Чжицю подумала, что ему наверняка часто приходится выступать.

— Вы пришли за интервью? — не дожидаясь ответа, продолжал Ван Фанлян. — Если так, то не по адресу обратились. Он — известный еретик, совсем недавно подвергался критике. Не сердитесь, я выскажусь напрямик: для такого собеседника вы чересчур слабы и нежны. Ха-ха-ха! Признайся, старина, ты перед ней своих теорий не развивал? Дескать, если мы не начнем модернизацию или хотя бы не позаимствуем ее у других, то китайский народ останется без штанов.

Чжэн Цзыюнь засмеялся:

— Не пугай человека!

Провожая Е Чжицю по лестнице, Юаньюань спросила:

— Тетушка Е, а где вы живете? Если будет возможность, я непременно навещу вас…

Добрая девушка! Она всячески старалась сгладить неприятное впечатление, оставленное ее матерью. Такие женщины, как Ся Чжуюнь, не страдают от недостатка внимания у мужчин, но счастливые ли с ними получаются браки? Когда бог создавал человека, он явно поторопился и забыл дать ему необходимые добродетели, но снабдил множеством пороков, которые теперь нечем компенсировать.

Ван Фанлян удобно уселся на диване, положил ногу на ногу и неожиданно продемонстрировал свои нейлоновые носки, прорванные на пятке:

— Поглядите, какая у нас продукция!

Ся Чжуюнь брезгливо сморщилась, но вовремя вспомнила, что от таких гримас она выглядит старше, и тут же расправила брови:

— Да, увы! Недавно я купила стиральную машину, так и двух раз постирать не успела — сломалась!

Гость снова захохотал:

— Уж если наша маленькая Ся забеспокоилась о качестве отечественных товаров, значит, дело действительно плохо…

— Точно так же обстоит и с более серьезными механизмами! — воспользовавшись случаем, вставил Чжэн Цзыюнь.

— Конечно, — шумно вздохнул Ван. — Неужели трудно добиться того, чтобы наши изделия не пропускали воду, масло, газ? Нетрудно. Это же простейшие технологические вопросы, а мы все никак не можем решить их!

Серьезными механизмами Ся Чжуюнь интересовалась гораздо меньше, чем носками и стиральными машинами. Ван Фанлян видел, что она недовольно теребит свою кофту, пытаясь привлечь внимание к качеству вещи. Умный человек, он неплохо разбирался в чужой психологии, хотя временами его анализ отличался излишней резкостью. Он давно заметил, что на официальных приемах, когда гостей фотографировали или рисовали, Ся Чжуюнь умела принять самую выигрышную и эффектную позу, но фактически общаться с этой женщиной уже через десять минут становилось утомительным. Как терпит ее Чжэн Цзыюнь? Этого он не мог понять, однако жалел и его, и Ся Чжуюнь. У женщины всегда есть какие-нибудь слабости, но, может быть, именно они и делают ее привлекательной?

— Как вы себя чувствуете в последнее время? — спросил он не только из вежливости.

— Спасибо, ничего.

Чжэн Цзыюнь, не обращая на них внимания, продолжал:

— Тут много факторов, но главный ты уже назвал: надо точно соблюдать технологию, тогда и качество будет обеспечено. Для его достижения существуют определенные научные методы. Мы сейчас проводим всесторонний эксперимент по овладению качеством, тратим на это массу сил, используем материальное поощрение, привлекаем на помощь идеологию и политическую пропаганду, а все без толку. Неужели наши методы неправильны? Или они недостаточно научны? Да и формы пропаганды надо менять, иначе рабочие ее просто не воспримут и вина будет целиком на нас. В предыдущие годы политработа строилась на высоких, но пустых словах, на громких лозунгах, на навешивании ярлыков, грубой критике, на преувеличении роли классовой борьбы. В книгах писали, что рабочий класс — хозяин страны, а фактически он ничем не владел, и мы ничего не понимали в его проблемах. Разве мы уважали самостоятельность и независимость рабочих, их творческие потенции? Позволяли им реализовать свои законные права? Конечно, нашей стране сейчас трудно, всего в один день не сделаешь, но тогда дайте людям хоть немного душевного тепла! Раньше, во время войны, политработники были для народа родными, к ним шли, как к близким друзьям, а теперь совсем не то, сердца людей охладели. Если мы не сделаем рабочих настоящими хозяевами страны, то и они не будут по-хозяйски относиться к своим предприятиям. Только преодолев собственное равнодушие и пренебрежение, мы сможем возродить их энтузиазм. Надо, чтобы они работали инициативно, с огоньком, а иначе никакие научные методы не помогут. Ведь пробуждение активности масс — тоже наука, и хотя в этой области у нас есть немалый опыт, его нужно постоянно совершенствовать. Необходимо, чтобы каждый начальник цеха, каждый мастер, бригадир владел принципами и методами идеологической работы, умел применить их на практике. Эти методы должны проникнуть и в производство, и в управление, стать частью модернизации. Их нельзя относить только к сфере воспитания, возлагать лишь на профессиональных пропагандистов. В противном случае нас ждет неминуемый крах…

Ся Чжуюнь каждый раз слушала высокие рассуждения своего мужа спокойно и снисходительно, подобно тому, как относится мудрая, трезвая жена к мужу-алкоголику, захмелевшему от первой же рюмки и болтающему всякую чепуху. Пусть мелет что угодно, лишь бы не выходил из себя, точно чиновник старых времен, у которого от гнева даже крылышки на шелковой шапке дрожали. Она просто не вслушивалась в его речи, хотя делала вид, будто слушает очень внимательно. Весь ее вид говорил, что она не какая-нибудь неразвитая, ничего не соображающая домохозяйка, ведь перед гостем не хотелось ударить в грязь лицом.

— Чжэн, ты собирался на днях навестить того профессора психологии и познакомиться как следует с его теорией! — вставила Ся Чжуюнь. Она не очень разбиралась в том, что такое психология, но любила мудреные слова, потому что они и ее как бы поднимали до уровня образованных людей, помогали пустить пыль в глаза.

— Ну при чем тут это? Мы со стариной Ваном сейчас говорим об идейно-политической работе, которая нас давно интересует. Она нужна нам в практических целях!

Чжэн Цзыюнь сказал это вполне чистосердечно, но жене его тон показался слишком менторским, и она встала, прерывая беседу:

— Ладно, ладно, давайте сначала поужинаем, а потом еще наговоритесь!

Угощение было не очень обильное, но вкусное. Ся Чжуюнь все придирчиво перепробовала и тщательно обглодала своими острыми зубками каждую куриную косточку, которая ей досталась. Чжэн Цзыюнь вел себя за столом как аскет — он и жил так же, а Юаньюань ела торопливо и не слишком аккуратно, точно желая поскорее избавиться от докучливой обязанности. Ся Чжуюнь неодобрительно взглянула на рисинки, рассыпанные возле ее чашки. Зато Ван Фанлян поглощал еду увлеченно и чувствовал себя очень свободно, как в своем доме.

— Съел бы еще супу! — посоветовал он Чжэн Цзыюню.

— Нет, не могу больше.

— Ты пиво-то лучше отставь, а ешь суп, он полезнее. Еда — все равно что битва или работа, тут нужно выбирать направление главного удара!

— Дядюшка Ван, я вижу, вы всегда придерживаетесь наступательной тактики? — Юаньюань заразительно рассмеялась и прикрыла лицо ладонями.

— Как ты можешь потешаться над старшими?! — одернула ее мать.

— А почему нельзя? У нас равенство! — Ван весело поглядел на девушку. — Сегодня утром я проспал немного, а мне надо было ехать в коммуну «Алеющий Восток». Спешу, в коридоре натыкаюсь на какие-то вещи — то на баскетбольный мяч, то на кеды. Говорю сыновьям: «Уберите свое барахло, разбросали на дороге!» А средний сын отвечает: «Папа, я только что споткнулся о твои туфли, которые ты бросил посреди комнаты. Мы всего лишь твои ученики!» Я и не нашелся что ответить. Дети по-своему правы.

— Зачем же ты ездил в коммуну? — с интересом спросил Чжэн Цзыюнь.

— Это была моя внезапная атака на министра! — ответил Ван и вдруг замолчал, явно не желая больше говорить.

Дело в том, что не так давно коммуна «Алеющий Восток» прислала министру Тянь Шоучэну коллективную рекламацию на трактор, который они приобрели через министерство и который оказался никуда не годным. Потребители и раньше жаловались на низкое качество промышленной продукции, но их жалобы рассматривались годами, и дело кончалось ничем. В своих отчетах Госсовету Тянь Шоучэн всегда находил уважительные причины: в начале «культурной революции» он ссылался на козни контрреволюционеров и ревизионистов, потом — на происки контрреволюционной группировки Линь Бяо, затем винил сторонников реставрации правого уклона, а недавно стал валить вину на «банду четырех». Однако на этот раз министр против ожиданий отреагировал на поступившую жалобу мгновенно: он решил послать в коммуну одного из своих замов и директора завода-изготовителя, чтобы те заменили недоброкачественный трактор, выплатили компенсацию да еще извинились за причиненный ущерб.

Что же с ним произошло? Наверное, не мог изобрести подходящей увертки, потому что «банду четырех» свергли уже больше трех лет назад и валить было не на кого. Сейчас экономисты требовали реформировать хозяйственную структуру, выступали за всестороннюю реформу экономики. Последние два года этой проблемы касались в своих статьях не только теоретики, но и наиболее дальновидные, опытные руководители. Тянь Шоучэн чувствовал, что поветрие исходит не от экономистов. Он помнил, как в семьдесят шестом году, когда началась борьба против реставрации правого уклона, он допустил промашку, решив, что эта кампания долговременна. Всех давно тошнило от демагогии, а он чуть ли не единственный из министров не уставал вслед за газетами разоблачать «самых крупных каппутистов»[11]. Его лицемерные выступления считались тогда эталоном лояльности среди работников министерского ранга. До чего бы он дошел в своем рвении, если бы вскоре не свергли «банду четырех»?

Да, тогда он здорово просчитался, но нынешнее поветрие тоже идет с самого верха, и при этом ясно, что оно не ограничится одной экономикой, а затронет и политическую систему, и кадровый состав — короче говоря, распространится на все стороны общественной жизни. Партийные принципы Тяня давно уже не волновали, однако министерский пост был для него далеко не безразличен, и он решил побороться. Его мучила мысль о том, какие выгоды он может получить от этой реформы и чего лишится. Решив заменить коммуне «Алеющий Восток» негодный трактор, он думал о том, что еще ни одно министерство так не поступало. В соответствии с духом времени об этом можно будет отрапортовать наверх, разрекламировать свой опыт и предложить к внедрению. Имеет смысл вымостить дорожку подобными камушками, а потом смело идти по ним вперед!

Чжэн Цзыюнь не мог понять, почему на заседании парткома Ван Фанлян так настойчиво предлагал свою кандидатуру для поездки в «Алеющий Восток». Лишь заметив его лукавый взгляд, он сообразил, что у Вана есть какой-то замысел.

— Вчера, — наконец объяснил Ван, — я поручил секретарю позвонить в уком и спросить, нельзя ли собрать всех кадровых работников коммуны и живущих поблизости коммунаров? Сотрудник укома согласился. Сегодня приезжаю туда, гляжу — они назначили собрание в актовом зале укома, где помещается лишь несколько сот человек. А как же коммунары? Мне говорят: «Их много пришло, но в зале мест не хватает». Я спрашиваю: «А нельзя ли нам собраться на площади?» Секретарь укома растерялся: «Боюсь, на площади холодно будет». Я говорю: «Ничего, перетерпим. И потом, мы ведь коммунисты, от народа нам скрывать нечего, так что чем больше людей, тем лучше. Вот когда мы врем, тогда, конечно, лишние свидетели не нужны, верно?» Ладно, перенесли собрание на площадь, поставили там несколько столов, подключили микрофон, и я заговорил: «Товарищи коммунары, мне как заместителю министра стыдно за то, что вам поставляют недоброкачественные трактора! Это означает, что мы плохо работаем и фактически обманули вас. Вы зарабатываете свой хлеб в поте лица, с трудом собрали деньги, выделили средства, а мы вас надули. Сейчас я заявляю вам откровенно: не надо покупать тракторы этого завода. Если завод не улучшит работу, то и в будущем не покупайте. Их тракторы самые плохие в стране!

Я расскажу вам одну историю, и вы поймете, что я имею в виду. Как-то коммуна, находящаяся недалеко от этого завода, купила у них трактор, но в нем оказались старые детали. Коммунары еще радовались, что завод неподалеку. Погрузят испорченные детали на осла и едут возвращать. Потом им надоело ездить, так они свалят эту рухлядь в тележку, хлестнут осла, и он сам идет к заводским воротам, а охрана безропотно его пропускает, как старого знакомого. Рабочие кое-как починят детали, тоже свалят в тележку, и осел плетется домой. Если уж осел успел запомнить дорогу от коммуны до завода, то вы можете представить, какова их продукция!»

Народ забурлил, рассердился, кричит: «Что же нам делать? Мы ведь с ними договор заключили!» А я им отвечаю: «Расторгайте договор!» Директор завода даже побелел от злости и наверняка подумал: «Не зря, видать, этот старикашка во время «культурной революции» сидел в тюрьме, жаль, что его рано выпустили!» Но сказать ничего не посмел: ведь я все-таки замминистра. Субординация тоже иногда бывает полезна, верно? А я весь кипел: почему мы не решаемся затронуть авторитет таких руководителей, как этот директор? Чего с ним цацкаться? Неужели достаточно лишь оформить возврат продукции, и все? А потом что? Будет снова выпускать такие же трактора? Почему наши номенклатурные работники и управленцы сидят в своих креслах пожизненно — вне зависимости от того, способны они или нет, прибыль приносят или убыток? Подобные руководители губят все, к чему прикасаются, так что их непременно нужно учить уму-разуму!

Площадь шумит: «Если расторгнем договор, куда обращаться за техникой? Нам же работать надо!» Я отвечаю: «Обращайтесь на завод «Рассвет». У них трактора и лучше, и дешевле, и в эксплуатации удобнее. Вот и начнется соревнование. Пусть никто не думает, что сможет, как в прошлом, кормиться, лежа на боку, лишь бы с ним заключили договор. Выпускаешь дрянь — так и иди на все четыре стороны. Не сможешь реализовать свою продукцию — значит, не обеспечишь людям зарплату, рабочие перестанут тебе доверять, вот ты и слетишь как миленький. А не захочешь лишаться кресла, так пораскинь мозгами, чтобы найти выход. Тогда только будешь похож на настоящего директора».

Один смышленый счетовод спрашивает: «А разве можно купить трактор без специального разрешения?» — «Это раньше, чуть ли не при императорах, так было, а сейчас автономия предприятий расширяется и у заводов тоже есть кое-какие права!»

Тут меня сразу окружили, не верят, что это правда. Я рассказал им об объявлении, которое ты разрешил дать заводу «Рассвет», и о том, в какой газете оно напечатано. Один партийный секретарь спрашивает: «А можно ли пускать средства производства в свободное обращение? Маркс об этом не говорил». Я отвечаю: «Маркс много чего не говорил, но разве мы сами не соображаем, как надо жить? Все, что полезно для социалистического производства, для национальной экономики, для «четырех модернизаций», соответствует принципам старика Маркса!» Ван Фанлян закончил свой рассказ и, не дожидаясь реакции слушателей, весело рассмеялся.

— Дядюшка Ван, вы просто молодец! Вот это настоящий замминистра! А то, что делает дядя Тянь, и я могу делать: только резолюции спускает да твердит: «Поступайте в духе вышестоящих указаний», «Согласен с мнением большинства»… А каково его собственное мнение, никто не знает.

— Юаньюань! — строго прикрикнул Чжэн Цзыюнь.

Девушка надулась и зыркнула глазами:

— Так и есть!

— Как же ты можешь критиковать своего будущего свекра? — пошутил Ван Фанлян.

— Да кому нужен такой свекор?

— Ты же собиралась замуж за его третьего сына… Это ни для кого не тайна.

Ся Чжуюнь изменилась в лице, но Ван Фанлян никогда не принимал во внимание такие мелочи. Девушка воскликнула:

— Ничего подобного, не хочу я дружить с таким!

— С каким «таким»? Что в нем плохого?! — вскинулась мать.

— Кому он нравится, тот пусть за него и выходит!

— Юаньюань, ты что себе позволяешь?!

Девушка швырнула палочки для еды, оттолкнула стул и убежала в свою комнату.

— Зачем было упоминать про объявление? — спросил Чжэн Цзыюнь, словно не заметив женской перебранки.

— Потому что я уважаю твою смелость, — посерьезнел Ван Фанлян и замолчал, чувствуя, что больше говорить незачем. Они прекрасно понимали друг друга, многое перевидали на своем веку, но Чжэн Цзыюнь все-таки взял на себя ответственность за это смелое объявление завода «Рассвет», и это тронуло Вана: ведь о прибыли, конкуренции, свободном рынке едва только начинали говорить.

Трактора — это одно из средств производства, и согласно ныне действующей системе управления завод должен изготавливать их в определенном количестве, а затем так же по плану распределять между провинциями, областями и уездами. Но плановых заданий, как ни парадоксально, не хватало, они не покрывали и половины мощностей завода. В то же время многие коммуны, остро нуждавшиеся в тракторах, не имели разрешения на их покупку. Завод мог нести убытки, но у него не было прав сделать больше тракторов и продать их — продавца тут же обвиняли в своекорыстии. Чжэн Цзыюнь и работники завода «Рассвет», учитывая законы экономики и тщательно изучив плановые задания, наличие ресурсов и потенциальные возможности предприятия, пришли к выводу, что завод может производить определенное количество тракторов сверх плана, для свободного рынка. Они официально доложили об этом министерству, получили согласие и решили напечатать в газете объявление о том, что потребители могут заказывать трактора непосредственно у завода. Объявления о продаже средств производства были тогда в диковинку. Чжэн Цзыюнь продумал каждое слово текста, долго правил объявление и лишь тогда подписал в печать. Мало ли что произойдет впоследствии? На завод могут послать комиссию, и у него должны быть гарантии от всяких случайностей. Подобные «случайности» бывали уже не раз, в одиночку с ними не справиться.

Если бы кто-то из министерских совершил такой акт в пятидесятых годах, это не сочли бы чем-то особенным, но за последние десятилетия жестокая политика перебила немало хребтов. Это наводило на грустные размышления и в то же время свидетельствовало о незаурядности поступка Чжэн Цзыюня, о его благородстве и дальновидности.

В результате завод заработал на полную мощность, начал получать прибыль, и у рабочих поднялось настроение. Казалось, дело было абсолютно беспроигрышным (заводу хорошо, крестьянам тоже, государственный план не страдает), и все же оно вызвало немало кривотолков. Возможно, через несколько лет люди будут удивляться, почему они были так недальновидны и с таким трудом принимали даже самые разумные начинания, но это, вероятно, свойственно человеческой натуре. Когда людей загоняют в жесткие рамки, им очень нелегко действовать. Лу Синь говорил, что теперь люди безбоязненно едят крабов, однако первый человек, решившийся на это, должен был обладать немалой смелостью: его наверняка объявили варваром и обвинили в дерзости — совершает то, что не описано в древних книгах.

Ван Фанлян задумчиво вынул из кармана сигареты, закурил и протянул пачку Чжэну. Тот отрицательно помахал рукой. Ван удивленно сверкнул на него глазами:

— Что, жена запрещает?

— Да нет, меня уже не исправить. Просто днем слишком накурился.

— Правильно, обходить запреты — самое приятное! Я всегда именно так реагирую на возникающие разногласия! — засмеялся Ван Фанлян и вытащил из другого кармана коробочку с изящным рисунком на крышке. Взглянув на Чжэн Цзыюня, он нараспев произнес: — Это чудодейственное средство содержит глюкозу и различные лекарственные травы, помогает отвыкнуть от курения, снимает кашель, поднимает жизненный тонус и так далее. Принимать нужно по одному ломтику и жевать около получаса. Действует оно в течение двух-четырех часов, в зависимости от силы привычки к куреву. Не хочешь попробовать?

Чжэн Цзыюнь промолчал, зная, что Вану иногда нравится многозначительность.

— Да, приказа жены трудно ослушаться, но что ж поделаешь, если тянет! — захохотал Ван. — А я вот и курю, и жвачку жую, то есть ублажаю и жену, и себя. В результате все довольны…

В этом был весь Ван Фанлян, он часто таким способом выходил из сложных положений. Но сработают ли подобные методы в действительно серьезных ситуациях, возможных в будущем? Не придется ли ради них поколебать некоторые устоявшиеся представления?

Раньше люди, рассуждая о классовой борьбе, о битвах не на жизнь, а на смерть, думали, что противоречия такого рода возникают только между врагами. Но разве в одном и том же лагере нет непримиримых противоречий между новым и старым, прогрессивным и консервативным? Их тоже невозможно определить иначе, как «битвы не на жизнь, а на смерть», других слов не подберешь. Старые представления пустили глубокие корни в сознании людей и даже рассматривались как аксиомы, против которых нельзя выступать. Иногда они напоминали сети, опутывающие человека и мешающие ему двигаться. В этих сетях оставались и живые, и мертвые. Когда один из живых умирал, его труп боялись убрать, никто даже носа не смел высунуть наружу, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Все покорно страдали от вони и гнили.

История, конечно, отмела многие из догм, за которые цеплялись люди. Самое печальное, что эти люди были нашими товарищами, иногда неплохими товарищами.

Мы привыкли говорить, что коммунисты двигают колесо истории. То, что сейчас воспринимается как крамола, в недалеком будущем станет аксиомой. В 1847 году Маркс призвал: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Тогда на этот призыв откликнулись лишь немногие, а через каких-нибудь полвека, первого мая 1890 года, когда Энгельс в Лондоне писал предисловие к переизданию «Коммунистического манифеста», объединение пролетариев всего мира уже стало реальностью.