Тьма

Дэвид Джеймс Шоу Холодильные Небеса

Свет божественен. Более чем прекрасен. Гаррет видит свет и позволяет себе источать благоговение.

Гаррет не может не видеть свет. Его веки крепко сжаты, до боли, из уголков глаз текут слезы. Свет ищет эти уголки и проникает в них, обжигающе белый – такой, что лишает Гаррета способности видеть даже тоненькую сеточку сосудов внутри его век, не способных сдержать его.

Он пытается измерить время, слушая биение сердца. Без толку. Похоже, свет всегда был с ним. Он вечен и всемогущ. Гаррет судорожно вдыхает, но не от боли, не от настоящей боли – нет, поскольку свет превосходит его силой, и он обязан ему своим чудом. Свет много больше его – такой могучий, что Гаррет буквально слышит, как свет ласкает его плоть, выискивая тайные места, его органы, его мысли, высвечивая каждую извилину и складку мозга.

Гаррет прижимает ладони к закрытым глазам и дивится тому, что для света это не преграда, что свет не щадит его. Гаррет ощущает себя жалким. Он чувствует, что свет чист и совершенно недвусмысленен.

Гаррет глядел в свет и придумал новое определение того, на что должен походить бог. Он ощущает оказанную ему честь – среди всех смертных именно ему было разрешено мельком взглянуть на божественное. Его ум воспринимает свет как жаркий, хотя он и не чувствует, чтобы тело поджаривалось, а этого можно было бы ожидать. Такой чистый, такой абсолютный…

Никогда в своей жалкой жизни смертного он не был свидетелем такого представления. В конце концов, свет слишком силен. Гаррету надо бы отвернуться, но он не может. Куда бы он ни повернул свою голову, свет перед ним, очищая от замыслов, вины, человеческих слабостей и ошибок прошлого, как и от ошибочных представлений о будущем. Свет вечен – здесь, в голове Гаррета.

Он пытается подыскать слова, чтобы преподнести их свету, но в голову приходят лишь ограниченные человеческие понятия, такие как «любовь».

Женщина в постели с супругом. У них перерыв в приступах занятий любовью, глаза женщины прикрыты, голубые в этой полутьме, излучают особое свечение, которое говорит мужчине: он – все, что она видит, или все, что хочет видеть сейчас.

Она говорит ему, что любит. Нет необходимости. Слова во тьме в любом случае приносят ему духовное благо.

Она касается его носа пальцем и медленно ведет им вниз. Ты. Я люблю.

Он знает.

Он уже хочет что-то сказать в ответ, чтобы не оставлять ее в одиночестве в их теплой тишине после близости, не оставлять без ответа ее слова любви. Пытается придумать что-нибудь сексуальное, замысловатое и исполненное любви, чтобы доказать, что он не равнодушен.

Он лежит на спине, одна из ее ног, теплая и влажная там, на самой мягкой части внутри бедра, лежит поверх его ноги. Ты мой, говорят эти объятия. Ты тот, кого я хочу.

Мужчина все пытается подобрать слова и не может. И упускает свой шанс. Если ты упускаешь момент, его заполняют иные силы, за тебя, и мало кто может это контролировать или выбирать.

Позже мужчина думает, что, если бы только он заговорил, не случилось бы всего плохого, что произошло.

Громкий шум. Мужчина осознает, что его жена вопит, а он лежит лицом вниз, грубо прижатый щекой к ковру. Его жена кричит, задавая вопросы, ответов на которые в этой жизни уже не будет. Мужчине застегивают наручники на запястьях. Его поднимают за наручники, нагого, и в спальне включается свет.

Гаррет вертит головой, пытаясь что-то увидеть. Один из пленивших его со всей силы ударяет тыльной стороной ладони. Он успевает увидеть жену, тоже нагую, которую прижимает к стене, держа ее за горло, человек в облегающем деловом костюме. В свободной руке человек в костюме держит пистолет, в дюйме от ее носа, и, не стесняясь в выражениях, говорит ей, чтобы она заткнулась, а то хуже будет.

«Будто в скверном гангстерском боевике», – думает мужчина.

Все это он видит за восьмую долю секунды. Потом удар. Он снова падает на пол, чувствуя, как течет кровь из рассеченной брови.

Его лодыжки туго стянуты виниловой удавкой, какой пользуется полиция. Его подымают, лицом вниз, с болтающимся пенисом, и выносят из его собственной спальни, как барана на вертеле.

Прежде чем пленившие Гаррета проносят его в дверь, он пытается увидеть жену. В это мгновение необходимость увидеть ее в последний раз становится самой главной потребностью.

Гаррета уносят, и он говорит, что любит ее. Он не может знать, слышит ли она. Не видит ее, когда говорит эти слова. Вот они, произнесены с такой легкостью.

Он больше никогда не увидит свою жену.

Доннели посмотрел на ящик со смешным выражением лица, накренив голову вправо. Затянулся так, что на сигарете прибавилось пепла на четверть дюйма. Пожал плечами, как комик, который понимает, что только что отпустил отличную шутку, а аудитория слишком глупа, чтобы ее оценить.

– Так что сделал этот парень? – с наигранной легкостью спросил он.

– Засекречено, – ответил Камбро. – Не твоего ума дело. Это, Честер, глупый вопрос, и постарайся таких не задавать.

– На всякий случай, – сказал Доннели. – Предполагается, что я буду задавать неожиданные вопросы таким умникам, как ты, чтобы проверить утечку информации. Так что же он сделал?

– Он репортер, насколько я знаю. Оказался в нужное время в ненужном месте с камерой и диктофоном, которые мы так и не нашли. Они приказали замести его.

– Очень смешно.

– Я хотел сказать, забрать, – ответил Камбро, доставая четыре таблетки аспирина с кодеином размером с M&Ms. – Еще вопросы есть?

– А что он увидел? Что услышал?

– Позволь задать тебе вопрос – хочешь на работе остаться? Или хочешь, чтобы я работу потерял?

– Целых два, – весело сказал Доннели.

– Ты первым два вопроса задал.

– Ага. Но твои ответы круче. Сигарету хочешь?

– Нет.

На самом деле Камбро хотелось закурить, но он решил, что следует лучше контролировать эту привычку. Определенно, находясь в этом тесном защищенном помещении, руки девать было некуда, и он был рад, что в эту смену его напарник – Доннели.

– Они посадили парня в камеру на четверо суток, стандартная выволочка. Никаких звонков. Никуда не выходить. Потом Человеческий Фактор принялся выбивать из него все дерьмо. Без толку. Они пользовались этим брезентовым рукавом, армированным металлом.

– М-м.

Докурив, Доннели поискал взглядом пепельницу. Плюнул и затушил о подметку.

– Никаких внешних отметин, а внутренние органы в пюре превращаются.

– Ага. Телефонный справочник они тоже использовали.

– И прочел он телефонный справочник и сказал: «Множество здесь героев великих, но сюжет убогий».

– Парень, у тебя миллион таких шуток, и все протухшие.

– Спасибочки.

Доннели похлопал себя по карманам, ища сигареты. Он себе клялся, что избавится от этой привычки. Не от курения, а чтобы по карманам не хлопать.

– И что?

– И то. Они привлекли Медицинскую Службу. Попробовали пентотал натрия (сыворотка правды). Не прокатило. Психоделики, потом электрошок. Опять по нулям. Вот и все.

Доннели поглядел во второй раз. И правда, на самом верху консоли, с которой работал Камбро, стоял кухонный таймер. У его жены почти такой же – круглый, с циферблатом, можно выставить до шестидесяти минут. Она им пользовалась, чтобы идеально варить кофе, была одержима такими вещами, как идеальный кофе. Доннели показал на таймер, потом на большой ящик.

– Ты его там запекаешь?

– Ага. Еще не готов.

Ящик был где-то полтора на полтора метра и напоминал промышленный холодильник. Покрытый белой эмалью и укрепленный стальными полосами, на нем не было ничего, только большой штурвальный запор вроде тех, какие Доннели видел на авианосце. От ящика к консоли Камбро шли толстые провода на 220 вольт.

– Тебя облапошили, – сказал Доннели. – Лед не сделаешь.

Камбро скривился, как всегда, когда слышал шутки напарника.

Доннели заметил – уже не в первый раз, – у Камбро совершенно круглая голова, будто луна с идеальным серпом волос до самых бровей и круглыми очками, как у безумного ученого, с синими и золотыми крапинками на оправе.

– Новые очки?

– Ага, старые слишком малы были. Сущая пытка. Мигрень начиналась, вот тут.

Камбро показал на виски.

– Долбаная пытка, настоящая. Блин, если тебе от меня какая-то информация понадобится, просто заставь меня надеть старые очки. Я тогда детей родных убить готов буду, только бы их снять.

Доннели прошелся вокруг ящика, сделав полный круг.

– И как нам это называть?

– Холодильник. А как еще?

– Репортер? Смешно. У большинства журналистов нет ни хребта, ни спермы, чтобы выдержать такой марафон.

– Если бы он заговорил, его бы здесь не было.

– Точка. Согласен.

– Честер, на что ты пялишься?

– Люблю смотреть на человека, которому нравится его дело.

Камбро показал ему палец.

– Ты весь день будешь стоять и на меня восхищенно пялиться, или я все-таки уговорю тебя поставить кофе вариться?

Таймер Камбро звякнул.

– Я хотел поглядеть, что случится, когда наш репортер перестанет бастовать, – ответил Доннели.

– Вот что случится, – сказал Камбро, взяв таймер и снова заведя его на шестьдесят минут.

Доннели поглядел на него, прищурившись.

– Иисусе. Как долго ты уже здесь сегодня?

– Шесть часов. Новое положение – вахта еще восемь часов.

– Ой. Сливки, сахар?

– Всего понемножку. Сливок – только чтобы кофе забелить.

– Ты начинаешь говорить, как моя жена.

– Попробуешь лапать – яйца отстрелю.

– Наверное, это глупый вопрос…

– От тебя – с гарантией, – перебил его Камбро.

– Ничего не надо для нашего приятеля репортера?

Камбро отъехал на кресле от консоли, и колеса загромыхали в маленьком объеме комнаты так же громко, как тикал таймер. Просунув пальцы под очки, он принялся тереть глаза, пока кожа не порозовела.

– А я сказал, что этот парень – репортер? Забудь. Он был репортером. Когда он выберется из холодильника, ему ничего не понадобится, кроме комнаты с мягкими стенами. Или гроба.

Доннели продолжал глядеть на ящик. Слишком уж чудно, настолько, что трудно взгляд отвести.

– А как насчет того, чтобы я сделал ему укол старого доброго цианида, штатного?

– Нет, пока что, – ответил Камбро, касаясь таймера, будто ища в этом вдохновение. Что-то чиркнул в серый блокнот. – Пока что нет, друг мой.

Оставшееся время перестало иметь значение для Гаррета, и это было хорошо. Освобождение. Он был освобожден от того, что ранее было путами, от земной повседневности. Здесь не было ни дня, ни ночи, ни времени. Он был свободен. Воздействия окружающей среды и ограничения телесной оболочки стали единственной реальностью. Однажды он прочел, что следующим этапом человеческой эволюции станет лишенный формы интеллект, вечный, почти космический, неумирающий, бессмертный, трансцендентный. Если свет был Богом, то тогда холод был Сном. Новые правила, новые божества. Он свернулся в позу эмбриона, будто побитый зверь, весь дрожа, а его залитый светом ум боролся с решением проблемы – как правильно приносить подношения второму из богов?

Кости чувствовали холод; его кисти и ступни казались далекими и неощутимыми. Дыхание – будто ледяной нож, пронизывающий легкие. Гаррет старался дышать неглубоко и молился о том, чтобы его пересохшее горло хоть чуть-чуть отдавало тепло внутренних процессов тела воздуху прежде, чем тот безжалостно вонзится в ткани легких.

Он сам теперь являлся лишь тканями тела.

Он понимал, что холод не понизит его внутреннюю температуру больше чем на два градуса. Холод не убьет его, а испытывает, холод предлагает ему познать пределы своих возможностей. Убить Гаррета было бы слишком просто и бессмысленно. Он бы не пережил свет лишь для того, чтобы погибнуть от холода. Холод заботится о нем, как заботился свет, как беззаботный бог, который сказал, что будет заботиться о стаде своем, увечном, мучимом, убиваемом… лишь для того, чтобы проповедовать обновленную веру.

Холод был близок Свету, в некоем смысле, превосходящем просто плотский.

Пальцы на руках и ногах едва ощущались. Гаррет полежал на правом боку, потом на левом, чтобы его легкие нагружались по очереди, чтобы давать им отдохнуть от леденящей боли, делить ее на переносимые части.

Он позволил окружающей среде с температурой ниже нуля течь сквозь него, а не биться об убогую преграду его кожи. Подумал о срубленном в лесу дереве. То, что он здесь, в таком холоде, послужит цели. Он станет доказательством звука в безмолвном, занесенном снегом лесу. Морозный воздух нуждается в нем, как он нуждается в этом воздухе, чтобы утвердить свое существование.

Скрючившийся, дрожащий, все еще обнаженный, кровь сгустилась и медленно ползет в не способных оттаять венах, Гаррет позволил холоду забрать его. Принял его напор и его безрассудство.

Закрыв глаза, он ощущает блаженство. Улыбаясь, со стиснутыми зубами спит.

На грязном кофейном столике перед Альварадо были несколько интересных вещей: бутылка скотча «Лафрой», большой фотоаппарат, короткоствольный пистолет и нераспечатанное письмо.

Фотоаппарат с автофокусом в боксе для бесшумной работы, заряженный цветной пленкой на 1600 единиц, для съемки без вспышки. За считаные секунды был сделан двадцать один снимок. Скотч очень мягкий, так что бутылка уже наполовину пуста. Пистолет – «Бульдог» 44-го калибра фирмы «Чартер Армз», полностью заряжен.

Когда здание наполнили тихие ночные шумы, Альварадо напрягся, его сердце заколотилось от предвкушения. Секунду за секундой он был в безопасности… но каждая следующая могла стать последней.

Он ехал до самой долины Сан-Фернандо, чтобы отправить письма с заранее написанными адресами. Копии бесценных пленок и фотографий. Его легенда безупречна, его улики убийственны, и единственная причина, по которой он до сих пор здесь, – он чувствовал себя проклятым. Вроде как замаравшимся.

В фотоаппарате новые улики. Еще грубее и ядовитее, чертовски хороши, чтобы пригодиться в его деле, и так уже выигрышном.

Альварадо взял конверт и в тысячный раз прочел адрес. Счет за кабельное телевидение Гаррету, его соседу. Иногда боги, правящие компьютерными системами почты, тоже дают промашку, путают цифры. Не став устранять источник раздражения бесплодной болтовней по телефону, Альварадо и Гаррет просто выпили по пиву, они уже в течение года отдавали друг другу почту, подсовывая под дверь, если соседа не было дома. Оба помногу путешествовали, и почта стала их любимым предметом шуток.

Гаррет был агентом в издательской фирме. Продвигал новые релизы и договаривался с магазинами. Альварадо работал в «Лос-Анджелес тайме», пока не попал под сезонное сокращение, после чего не смог найти новую работу из-за рецессии. И работал на фрилансе, пока его время не наступило. Он провел в этой профессии немало лет и уже верил в кармические ритмы. Работа на фрилансе привела его в новые, весьма странные места. Альтернативная пресса. Таблоиды. Популярные журналы.

Журналистские расследования, на свой страх и риск.

Теперь, если его тайные союзники правильно воспользуются дубликатами пленок и фотографий, безопасно спрятанных в недрах почтовой службы, Альварадо снова выйдет на первый план, по-крупному. Ждать – не самое худшее, хотя последние несколько адских дней держали его в изрядном напряжении.

Иногда за такие репортажи их авторов убивают. Такое случается, но редко выходит на публику. Поэтому Альварадо привел в действие всю сложную систему конспирации.

Иногда с репортерами случается нечто похуже смерти. Так что вот он, заряженный пистолет, и это молчаливое бдение в темной комнате.

Все произошло четыре или пять дней назад. Не больше недели. Распорядок жизни Альварадо и необходимость спать пришли в противоречие, в силу боевой обстановки.

Неделю назад, ночью, он услышал сильный шум. Убийственные фотографии и пленки еще не были скопированы и отправлены почтой. Он дремал на диване и мгновенно проснулся, готовый ко всему. Сначала решил, что это домашний скандал – Гаррет и его жена или подруга шумно поругались среди ночи, ненадолго. С любовниками такое бывает.

Но потом сознание Альварадо распознало шум. Это не скандал.

Он помнил, как схватил фотоаппарат и вышел на балкон. Секунду подумав, перешел на балкон Гаррета и сразу увидел, что внутри происходят очень скверные дела.

Он видел все это в видоискатель через щель между занавесками, закрывающими раздвижную дверь в квартире. Увидел Гаррета, нагого, которого очень быстро избили и скрутили опытные громилы, в духе Секретного Отдела Джей Си Пенни. Жена или любовница Гаррета тоже была нагой, с ней обошлись так же скверно и угрожали у дальней стены квартиры. Парни действовали так, будто четко знали, что делают.

Двадцать один кадр, один за другим. Гаррета забрали, похитили, он исчез… а Альварадо был на почте, занявшись старым, но не менее страшным от этого делом. Он должен был защитить собственное будущее.

Этой ночью Альварадо сидел, глядя на счет за кабельное, адресованный Гаррету. Получил его он. А Гарретт получил визит среди ночи – тот, что был адресован соседу.

Адресован мне. Альварадо знал это.

Совпадение, практически божественное. Это дало Альварадо время, чтобы переправить материал в безопасное место. По чеку пришлось платить Гаррету, и, наверное, именно поэтому Альварадо до сих пор сидел здесь.

Его жизнь стала плохим фильмом в стиле «нуар». Вот он пьет, поглаживая пистолет, в ожидании неизбежного столкновения. Вам, бам, и все появится в газетах во всей красе.

Посмертно.

В силу того, что на этот раз плохие парни придут по правильному адресу.

Если свет был Богом, холод – Сном, то звук был Любовью.

Гаррет решает, что его закаляют и очищают для какой-то очень особенной цели, долга, судьбы. Он чувствует гордость, чувствует себя состоявшимся. Не может он воспринять такое количество откровений без какой-то цели… И он обращает самое пристальное внимание на уроки, которые дает ему звук.

Он внимательный скромный боженька на обучении.

Испытания, которым он противостоит, – вехи его эволюции. Гаррет родился обычным человеком. Но стал чем-то большим.

Это воодушевляет.

Он с нетерпением ждет Жар, Молчание и Тьму – все, что еще может ему понадобиться.

– Хочешь самое смешное? – спросил Камбро.

Доннели показалось, что его это явно не развеселит.

– В этом сортире шутить – моя обязанность.

– Не такая умора, как это. Наш репортер? Служба Уборки забрала его в три часа утра, сегодня. А у нас в холодильнике неделю был не тот парень.

Доннели не рассмеялся. Он никогда не смеялся, когда у него было чувство в животе, как в лифте, у которого трос оборвался, и он летит яйцами прямиком в Ад.

– Ты хочешь сказать, что этот парень невиновен?

Не в стиле Камбро отвечать сконфуженно или сдавать назад.

– Я бы так не сказал.

– Каждый в чем-то да виновен, так, что ли?

– Нет. Я бы не сказал, что наш парень в ящике невинен. Теперь.

Они оба поглядели на холодильник. Внутри его был человек, которого подвергли испытаниям и воздействиям, ломающим лучших из оперативников. Его мозг уже должен был превратиться в сыр-косичку. И он ничего не совершал… только был невиновен.

– Долбаная Служба Уборки, – буркнул Доннели. – Вечно они всю работу портят.

– Кучка громил, гангстеров, – согласился Камбро. Всегда лучше свалить вину на другой отдел.

– Так… так ты собираешься его выпустить?

– Вопрос не ко мне.

И он, и Доннели знали, человека из ящика следует отпустить, но ни один из них с места не сдвинется, пока из нужного отдела не придут нужные документы.

– Что у него сейчас?

– Высокочастотный звук. Частота для… а, черт!

Доннели увидел, как Камбро вскочил с кресла, схватил кухонный таймер и бросил его через всю комнату. Таймер разлетелся на куски. А Камбро принялся лихорадочно щелкать выключателями и убавлять регуляторы.

– Чертов таймер встал! Остановился!

Доннели тут же поглядел на холодильник.

– Слишком мощно и слишком долго, черт! Чертов таймер!

Они задумались над тем, что увидят, когда, наконец, откроют крышку.

Гаррет чувствует, что на этот раз все зашло слишком далеко, что ему придется заплатить слишком высокую цену.

Он терпит, потому что должен. Он на рубеже новой человеческой эры. Он первый. Он должен пережить эту трансформацию с открытыми глазами.

Наконец-то Гаррет говорит «я люблю тебя», пока еще не поздно.

Он должен прокричать это. Пока есть время.

И его барабанные перепонки рвутся.

Камбро пил кофе в комнате отдыха – с повисшими плечами, упершись локтями в колени, полный раскаяния.

– Никто никогда о защите от перегрузки не слышал? – спросил Доннели. – Таких, как в стерео ставят, чтобы они не взорвались?

Никакой реакции.

– Я глядел, когда открыли холодильник. Когда они забрали нашего парня?

– Этим утром. Я был за консолью, когда наконец пришел приказ.

– Эй… у тебя руки дрожат.

– Чет, я почти готов расплакаться. Я видел, что было с этим парнем, когда открыли холодильник. Никогда такого не видел.

Доннели сел рядом с Камбро.

– Скверного?

– Скверного.

Он ядовито усмехается. Звук больше похож на кашель или лай.

– Мы открыли ящик. Парень поглядел на нас так, будто мы только что забрали у него душу. Он был в крови, по большей части кровь шла из ушей. Он начал причитать. Чет, он не хотел, чтобы мы его оттуда доставали.

Скверно, когда такие вещи говорит профессионал, такой как Камбро. Доннели медленно вдохнул и выдохнул, успокаивая свой организм.

– Но вы его вытащили.

– Так точно, сэр. Приказ. А когда мы его вытащили, он свихнулся: выцарапал себе глаза, проглотил язык и задохнулся.

– Бог мой…

– Служба Уборки его забрала.

– Избавляться от тел у этих громил хорошо получается.

– Сигарета есть?

Доннели дал ему сигарету и прикурить. Закурил сам.

– Чет, ты не читал «Колодец и маятник»?

– Кино смотрел.

– Изначально это история парня, которого день за днем пытала инквизиция. Перед тем как ему предстояло последний раз упасть в колодец, его спасли французские солдаты.

– Вымысел.

– Ага, счастливый конец, и все такое. Мы сделали то же самое. Вот только парень уходить не хотел. Он там что-то узнал, Чет. Что-то, чего ни ты, ни я никогда не узнаем. А мы его вытащили, забрали из того, что он открыл…

– И он умер.

– Ага.

Они пару минут молчали. Не то чтобы оба отличались особой духовностью. Просто люди, которым платят за их способность делать дело. Но оба они не могли отделаться от раздумий о том, что же такое увидел Гаррет в этом ящике. Ни один из них не залезет в ящик, чтобы это выяснить. Тому слишком много причин. Тысячи.

– У меня для тебя подарок, – сказал Доннели.

И протянул ему новенький промышленный таймер. С техническим паспортом и гарантией. Камбро улыбнулся. Слегка.

– Отойдешь потихоньку, старина. Служба зовет. А потом выпьем.

Камбро кивнул и порадовался, когда Доннели братски похлопал его по плечу.

Он просто делал свое дело. В этом нет греха.

Доннели пошел по коридору, освещенному люминесцентными лампами, намеренно избегая маршрута, который пройдет мимо комнаты с холодильником. Сейчас он не был готов снова увидеть его открытым.

Доннели сделал себе в уме заметку – поискать книгу По. Он любил хорошие книги.