Тьма

Дэн Симмонс Две минуты сорок пять секунд

Роджер Колвин закрыл глаза. Над его коленями защелкнулся автоматический стальной ограничитель. Крутой подъем начался. Послышался скрежет тяжелых цепей, стальные колеса с поскрипыванием покатились по рельсам, и поезд устремился к первой горке в цепи «американских гор». В заднем вагончике кто-то нервно засмеялся. Колвин боялся высоты. Он поднес ладони к лицу, сделал щелочки между пальцами и лишь тогда решился открыть глаза.

В поле зрения попали металлические рельсы и белый деревянный корпус вагончика, несущегося по крутому склону. Его вагончик был первым. Колвин схватился за поручень. Сзади доносилось хихиканье. Он повернул голову ровно настолько, чтобы видеть пространство под рельсами.

Они были уже очень высоко, но подъем продолжался. Шоссе и стоянки делались все меньше, люди превратились в крошечные неразличимые точки, а толпы стали просто разноцветными пятнами, быстро теряющимися в общей мозаике города с его геометрией улиц и огнями. Вскоре Колвин уже видел весь город, а потом и округ. Они продолжали набирать высоту. Небо поменяло цвет; теперь оно было – индиго. Земля напоминала географическую карту, подернутую дымкой. Сейчас вагончик проносился в нескольких милях над озером. Колвин понял это, увидев множество крошечных бликов на гребнях волн. Когда вагончик влетел в холодную влажность облака, он закрыл глаза, затем резко открыл их снова, услышав, что «пение» цепей поменяло тон. Это означало: градиент крутизны уменьшился, и они заметно приблизились к вершине.

Потом будет перевал.

А дальше ничего нет. Дальше две полосы рельсов изогнутся вниз и кончатся.

Вагончик взлетел на вершину. Колвин вцепился в поручень и открыл рот, чтобы закричать. Падение началось.

– Очнитесь, худшее уже позади.

Колвин открыл глаза и увидел Билла Монтгомери, протягивавшего ему рюмку. Услышал негромкий гул реактивных двигателей «Гольфстрима» и еще более тихое шипение воздуха, лившегося из раструба индивидуального вентилятора над креслом. Колвин взял рюмку, уменьшил воздушную струю и выглянул в иллюминатор. Бостонский международный аэропорт имени Логана уже скрылся из виду. Судя по крошечным белым треугольничкам парусов и водной глади залива, переходящего в океан, они сейчас летели над пляжами Нантаскета. Самолет по-прежнему набирал высоту.

– Роджер, мы чертовски рады, что на этот раз вы согласились полететь с нами, – сказал Колвину Монтгомери. – Здорово, что вся наша команда снова вместе. Как в прежние дни.

Монтгомери улыбнулся. Трое других пассажиров приветственно подняли рюмки. Колвин пробежался по клавишам своего калькулятора, лежащего на коленях, и пригубил водки. Потом глотнул воздуха и закрыл глаза. Он боялся высоты. Всегда боялся. В шестилетием возрасте, играя в сарае, он забрался на чердак и сам не заметил, как вывалился из окошка. Время растянулось до бесконечности, и он падал, падал, падал – прямо на торчащие зубья вил… Он упал, полумертвый от страха, уткнувшись щекой и правым глазом в солому. До ближайшего стального зуба было всего три дюйма.

– Компания настроена увидеть лучшие времена, – сказал Ларри Миллер. – Хватит того, что нас два с половиной года полоскали в прессе. Жду не дождусь завтрашнего пуска. И тогда все закрутится опять.

– Вот это правильно! – подхватил Том Уэйсткотт.

Чувствовалось, Том успел изрядно приложиться, хотя время еще не перевалило за полдень.

Колвин открыл глаза и улыбнулся. На борту самолета (вместе с ним) находилось четверо вице-президентов. Уэйсткотт по-прежнему оставался лишь руководителем проекта. Колвин прижался щекой к иллюминатору и стал смотреть, как внизу быстро удаляется залив Кейп-Код. Он прикинул высоту: должно быть, одиннадцать или двенадцать тысяч футов. И это еще не потолок.

Колвин представил небоскреб высотой в девять миль. Представил, как в холле, самого последнего этажа он вызовет лифт и войдет в кабину с прозрачным полом. Шахта уходит вниз на четыре тысячи шестьсот этажей, и каждый отмечен несколькими галогеновыми лампами. Цепочки параллельных огней делаются все тоньше и теряются в темноте.

Потолок кабины тоже прозрачный. Вскоре после начала спуска Колвин увидит, как лопнули и оборвались лифтовые тросы. Кабина полетит вниз. Он упадет на пол, напрасно хватаясь за стены, которые станут такими же скользкими, как и прозрачный пол Мимо него стремительно понесутся цепочки шахтовых огней, а внизу, в нескольких милях, уже станет различимо дно шахты – пока еще крошечная голубая бетонная площадочка. С каждым пролетаемым футом и ярдом она будет неумолимо увеличиваться в размерах. Колвин знал: ему останется жить около трех минут, прежде чем кабина с громадной силой ударится о дно и расплющится вместе со своим единственным пассажиром. Он будет кричать, выбрасывая слюну, и ее комочки будут плавать в воздухе, падая с той же скоростью… Огни стремительно проносятся мимо, и так же стремительно увеличивается голубой квадрат дна.

Колвин сделал еще глоток, затем поставил рюмку в круглое углубление на широком подлокотнике кресла и снова застучал по клавишам своего калькулятора.

Там, где действует сила гравитации, падающие объекты подчиняются математическим законам – столь же точным, как векторы силы и скорость сгорания кумулятивных зарядов и различных видов твердого топлива, которые Колвин разрабатывал в течение двадцати лет. Но подобно тому, как кислород влияет на скорость горения, так и воздух контролирует скорость падающего тела. Предельная скорость зависит от атмосферного давления, распределения массы и площади поверхности в той же мере, в какой она зависит от гравитации.

Колвин прикрыл веки, будто собирался вздремнуть, и увидел то, что видел каждую ночь, безуспешно пытаясь заснуть… Белое облако, которое разрастается во все стороны. Это похоже на замедленную съемку слоисто-кучевых облаков на фоне синего неба, сделанную под углом и в условиях качки. Красновато-коричневая сердцевина пламени тетраоксида диазота, а внизу – едва видимый кусок носовой части ракеты. Он оторвался вместе с экипажным отсеком. Белые пушистые борозды – инверсия твердотопливного ракетного ускорителя – почти заслоняют его. Даже максимально увеличенные снимки не давали Колвину нужной деталировки. Герметичность экипажного отсека не пострадала: его лишь обожгло с правого бока, где полоснул взбесившийся ракетный ускоритель. Отсек оторвался и полетел вниз, увлекая за собой, словно пуповину и послед, обрывки проводов, кабелей, обломки фюзеляжа. Ранние снимки не показывали многих частей, но Колвин потом видел эти детали собственными глазами и даже трогал их, когда со дна безжалостного голубого океана было поднято все то, что удалось найти. Щербатая металлическая поверхность обломков успела плотно обрасти несколькими слоями крошечных ракушек. Колвин представил себе тьму и холод, ожидавшие в конце «падения с небес» тех, кто превратился в корм для рыбешек.

– Роджер, а где это вы подцепили страх перед полетами? – спросил Стив Кейхилл.

Колвин пожал плечами и допил остававшуюся в рюмке водку.

– Уже и не помню.

Во Вьетнаме ему приходилось летать. (Колвин никогда не называл эту страну жаргонными словечками вроде «Нам» или «место, где пиф-паф» и по-прежнему старался воспринимать ее как территорию, а не как состояние психики.) В то время он уже считался экспертом по кумулятивным зарядам и метательным взрывчатым веществам. Колвин направлялся в долину Бонгсын, в район ее прибрежной полосы. Стоявшие там части южновьетнамской армии получили партию пластичной взрывчатки марки С-4, которая у них почему-то не срабатывала. Колвин летел, чтобы на месте разобраться с этим. Уже на подлете у их вертолета неожиданно вырвало «Иисусову гайку» – основную гайку, крепящую вертолетный пропеллер. Лишившись пропеллера, «Хью» рухнул с высоты двухсот восьмидесяти футов прямо в джунгли, пробив почти стофутовый туннель в густой растительности. На расстоянии десяти футов от земли вертолет, запутавшись в ветвях, остановился и повис вверх тормашками. Крупная ветка, пропоровшая брюхо «Хью», заодно аккуратно проткнула и пилота. Второго пилота ударило о стекло кабины, размозжив ему череп. Стрелка выбросило наружу; падая, он сломал себе шею и позвоночник И на следующий день умер. Колвин отделался вывихом лодыжки.

Когда он снова посмотрел в иллюминатор, самолет пролетал над островом Нантакет. Колвин прикинул высоту. «Восемнадцать тысяч футов. Еще не потолок». Он знал: их крейсерская высота – тридцать две тысячи футов. Много ниже, чем сорок шесть тысяч, особенно при отсутствии вектора вертикальной тяги и слишком сильной зависимости от площади поверхности.

В пятидесятые годы, когда Колвин был мальчишкой, в номере журнала «Нешнл Инквайрер» (того, еще прежнего) он увидел снимок женщины, спрыгнувшей с Эмпайр-стейт-билдинг и приземлившейся на крышу автомобиля. Женщина сидела, беззаботно скрестив ноги, и, похоже, стыдилась дырки на пальце своего нейлонового чулка. От удара крыша машины сплющилась, успев спружинить, словно большая пуховая перина, принимающая очертания спящего человека. Голова женщины выглядела так, словно до этого лежала на мягкой подушке.

Колвин взялся за калькулятор. Женщина, спрыгнувшая с небоскреба, летела до спасительной машины примерно четырнадцать секунд. Тот, кто падает в металлическом ящике с высоты сорока шести тысяч футов, прежде чем удариться о водную поверхность, будет лететь две минуты и сорок пять секунд. Интересно, о чем она думала в эти секунды? А о чем они думали?

«Большинство популярных песен и видеоклипов с рок-музыкой длятся около трех минут, – подумал Колвин. – Хороший отрезок времени: не настолько длинный, чтобы, вызвать скуку, но вполне достаточный, чтобы рассказать историю».

– Мы чертовски рады, что вы с нами, – вторично произнес Билл Монтгомери.

Чуть больше двух лет назад, выйдя из комнаты, где проводилась телеконференция, тот же Билл Монтгомери шепотом спрашивал его:

– Черт вас побери, Роджер! В этом проекте вы с нами или против нас?

Телеконференция чем-то напоминала спиритический сеанс. Ее участники сидели в полутемных комнатах, разделенных сотнями и тысячами миль, и общались с голосами, раздававшимися из ниоткуда.

– Вы знаете, какая у нас сейчас погода, – сказал голос из Космического центра имени Кеннеди. – Что будем делать?

– Мы получили факс со всеми вашими выкладками, – отозвался голос из Космического центра имени Маршалла. – Нам непонятно, почему нужно дергаться из-за такой ничтожной аномалии. Прежде вы уверяли нас, что эта штука – совершенно надежна и безопасна. Помнится, вы говорили, что при желании ее можно чуть ли не ногами пинать вместо мяча.

Фил Макгвайр, главный инженер проекта в команде Колвина, заерзал на стуле. Он забыл, что все места в комнатах телеконференций оборудованы чувствительными микрофонами, и почти закричал:

– Неужели вы до сих пор не поняли? Проблемы как раз и возникают из-за сочетания низких температур и подобия электрической активности в облачном слое. В пяти последних запусках зафиксировано три кратковременных перебоя в кабельных сетях, соединяющих кумулятивные заряды ракетных ускорителей с командными антеннами систем безопасности.

– А эти кратковременные перебои… они укладываются в сертифицированные параметры полета? – спросил голос из Центра имени Кеннеди.

– В общем-то, да, – признался Макгвайр. Судя по голосу, он был готов заплакать. – Но только потому, что мы без конца подписываем разрешения на отклонения от норм и переписываем эти чертовы параметры. У нас на ракетных ускорителях и на подвесных топливных баках стоят кумулятивные заряды с компаундом С-12В. Вроде бы соблюдены все условия безопасности. Но мы действительно не знаем, откуда и почему в их проводке возникали кратковременные потенциалы, хотя никаких сигналов в это время не подавалось. Роджер считает, что линейный кумулятивный заряд в некоторых случаях может провоцировать возникновение потенциала. Возможно, статические разряды возникают из-за свойств компаунда С-12, и это симулирует командный сигнал… Роджер, да скажите вы им!

– Ваше мнение, мистер Колвин, – попросили из Центра имени Кеннеди.

Колвин откашлялся.

– Это явление мы наблюдаем уже в течение некоторого времени. Предварительные данные дают основания полагать, что при температурах ниже двадцати восьми градусов по Фаренгейту в компаунде С-12В возможно накопление остатков окиси цинка, что и подает ложный сигнал – при достаточном статическом разряде… Я говорю чисто теоретически.

– Значит, надежная, база данных по этому явлению еще не накоплена? – спросил голос из Центра имени Маршалла.

– Нет, – ответил Колвин.

– И тем не менее вы все-таки подписали разрешение на отклонение от норм критичности первой категории? Всем трем полетам вы выдали сертификат готовности?

– Да, – ответил Колвин.

– Мы выслушали мнение инженеров из кабельной фирмы Бёнета, – продолжал голос из Центра имени Кеннеди. – Теперь хотелось бы узнать рекомендации вашего руководства Вы готовы их дать?

Билл Монтгомери попросил пятиминутный перерыв и вывел всю команду управленцев в холл.

– Черт вас побери, Роджер! В этом проекте вы с нами или против нас?

Колвин отвел глаза.

– Я не шучу, – отрезал Монтгомери. – Отдел, занимающийся линейными кумулятивными зарядами, в этом году принес нашей компании двести пятнадцать миллионов долларов прибыли. И в первую очередь этим успехом мы обязаны вашей работе, Роджер. А теперь вы, похоже, готовы все бросить коту под хвост из-за каких-то идиотских временных нарушений в данных телеметрии. Да они ничего не значат по сравнению с работой, которую проделала наша команда. Кстати, Роджер, через несколько месяцев освобождается должность вице-президента. Будут выборы. У вас превосходные шансы. Так неужели вы потеряете голову, как этот истеричный Макгвайр?

– Каковы будут ваши рекомендации? – спросил голос из Центра имени Кеннеди, когда пять минут истекли.

– Стартовать, – сказал вице-президент Монтгомери.

– Стартовать, – сказал вице-президент Миллер.

– Стартовать, – сказал вице-президент Кейхилл.

– Стартовать, – сказал руководитель проекта Уэйсткотт.

– Стартовать, – сказал руководитель проекта Колвин.

– Отлично, – подытожил голос из Центра имени Кеннеди. – Я передам ваши рекомендации. Жаль, джентльмены, что вы не сможете присутствовать при завтрашнем старте.

– Кажется, я вижу Лонг-Айленд, – сообщил сидевший в другом конце салона Билл Монтгомери.

Колвин повернулся в его сторону.

– Билл, а сколько заработала в этом году наша компания на модернизации компаунда С-12В?

Монтгомери глотнул из рюмки и вытянул ноги в широкий проход между креслами.

– Думаю, около четырехсот миллионов. А почему вы спрашиваете, Родж?

– А у космического агентства никогда не возникало мысли обратиться в другое место после… после…

– Чушь собачья! – поморщился Том Уэйсткотт. – Куда им еще соваться? Они у нас вот где! – Уэйсткотт ухмыльнулся и показал сжатый кулак. – Первые месяцы они дергались, думали, что им еще где-то сделают компаунды, а потом приползли назад. Родж, вы же лучший во всей Америке разработчик безопасных кумулятивных зарядов и гиперголического топлива.

Колвин кивнул, минуту повозился с калькулятором, потом закрыл глаза. Стальной ограничитель впивался ему в колени, его вагончик забирался все выше и выше. Воздух делался более холодным и разряженным. Когда их поезд пересек отметку в шесть миль, скрежет колес, катящихся по рельсам, превратился в тонкий визг.

«В случае падения давления в салоне вам с потолка будут автоматически спущены кислородные маски. Плотно прикрепите их к своему рту и продолжайте нормально дышать».

Колвин глянул вперед. Приближался последний отрезок этого жуткого подъема. Потом вершина, а за ней – пустота.

Маска с приделанным к ней баллончиком называлась ИДУ – индивидуальное дыхательное устройство. Со дна океана удалось поднять ИДУ четверых из пяти членов экипажа. Через них дышали. Из пятиминутного запаса кислорода в каждом ИДУ его было израсходовано на две минуты сорок пять секунд.

Цепь вагончиков достигла вершины первой горки.

Послышался громкий металлический лязг. Поезд перевалил через вершину и сошел с рельсов, поскольку рельсов дальше не было. Люди в задних вагончиках подняли крик.

Крик не умолкал.

Колвин качнулся вперед и схватился за перила. Вагончики кувыркались в девятимильной пустоте. Он открыл глаза. Беглый взгляд в иллюминатор «Гольфстрима» показал ему, что тонкие цепочки заложенных им кумулятивных зарядов аккуратно, с хирургической точностью, срезали правое крыло самолета. Судя по уровню качки, поверхности обрубка правого крыла хватало, чтобы поддерживать предельную скорость чуть ниже максимальной. Две минуты сорок пять секунд и плюс-минус четыре секунды.

Колвин потянулся за калькулятором, но тот уже плавал по салону, сталкиваясь со звенящими бутылками и рюмками, с молчаливыми подушками и телами тех, кто не успел пристегнуться. Салон был полон отчаянных человеческих криков.

Две минуты сорок пять секунд. Время, когда успеешь подумать о многом. И возможно, только возможно, после почти двух с половиной бессонных лет, ему удастся вздремнуть без всяких сновидений. Колвин закрыл глаза.