Тысяча и одна ночь. В 12 томах

РАССКАЗ О СИНДБАДЕ-МОРЕХОДЕ

Во времена халифа Гаруна аль-Рашида жил в Багдаде человек, которого звали Синдбадом-носильщиком. Это был человек бедный и зарабатывавший себе хлеб ношением тяжестей на голове.

Однажды пришлось ему нести очень тяжелую ношу, и как раз в этот день стояла чрезвычайно жаркая погода, поэтому носильщик очень устал и сильно вспотел. Жара стала невыносимой, когда носильщик проходил мимо дома, который, вероятно, принадлежал какому-нибудь богатому купцу, судя по тому, что земля вокруг него была чисто выметена и полита розовой водой. Здесь задувал приятнейший ветерок, а у дверей стояла широкая скамья. Желая отдохнуть и подышать свежим воздухом, носильщик Синдбад положил свою ношу на эту скамью и сейчас же почувствовал, что ветерок дует из дверей и вместе с тем несется оттуда приятный запах; он с наслаждением уселся на край скамьи. И вдруг он услышал звуки различных инструментов и лютней, сопровождавших пение дивных голосов, которые пели на непонятном языке; и различил он также голоса певчих птиц, чарующе славивших Аллаха; между прочими узнал он голоса горлиц, соловьев, дроздов, голубей с кольцом вокруг шеи и прирученных куропаток. Тогда он восхитился в душе своей, чувствуя огромное удовольствие, заглянул в дверь и увидел в глубине обширный сад, где толпились молодые слуги, невольники и люди всякого звания; и были там вещи, которые можно видеть лишь у царей и султанов.

Затем до него донесся запах блюд, которые, вероятно, были превосходны; в этом запахе сливались ароматы всевозможных яств и напитков высшего качества. Тогда он невольно вздохнул и, обратив взоры свои к небу, сказал:

— Слава Тебе, Создатель, Раздаватель благ! Ты раздаешь дары Свои, кому хочешь, и без счета! О Бог мой! Если я шлю к Тебе вопль мой, то не для того, чтобы требовать у Тебя отчета в Твоих деяниях, не для того, чтобы вопрошать о Твоей воле и правде, потому что сознание не должно спрашивать Всемогущего Господина своего. Но я только утверждаю: слава Тебе! Ты делаешь человека богатым или нищим, Ты возвышаешь или низводить его по желанию Своему, и это всегда бывает справедливо, даже если мы и не понимаем этого. Вот, например, хозяин этого дома… Он счастлив до последних пределов блаженства. Он вдыхает этот дивный аромат сочных блюд и высокого качества вин. Он счастлив, доволен и в хорошем расположении духа, между тем как другие, например я, находятся на краю утомления и нищеты.

Потом носильщик, подперев щеку рукою, запел во весь голос такие стихи:

Когда Синдбад-носильщик перестал петь, он встал и хотел было снова поставить ношу себе на голову и продолжить путь свой, как вдруг из дверей дворца вышел и подошел к нему маленький невольник с милым личиком, тоненький, стройный и богато одетый. Он взял его за руку и сказал:

— Войди, господин мой желает видеть тебя.

Оробевший носильщик попытался найти какой-нибудь предлог, чтобы отказаться и не последовать за юным невольником, но ничего не мог придумать. Он сложил ношу свою в прихожей у привратника и вместе с мальчиком вошел в дом.

И он увидел роскошное помещение, много людей важного и почтенного вида и в центре дома — большую залу, в которую его и ввели.

Здесь заметил он многочисленное собрание, состоявшее из людей почтенных, и много гостей. Заметил он также, что здесь много благоухающих цветов; всякого рода сухое варенье, лакомства, миндальное тесто, дивные плоды; великое множество подносов с жареными яствами; роскошные блюда и подносы, нагруженные напитками из виноградного сока. Заметил он также музыкальные инструменты, которые держали на коленях прекрасные невольницы, сидевшие чинно в ряд, каждая сообразно со своим званием. Посреди залы носильщик увидел между прочими гостями человека с внушавшей уважение внешностью: бороду его убелили годы, черты лица были красивы и приятны, и выражались в них степенность, доброта, благородство и величие.

При виде всего этого носильщик Синдбад…

Но на этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И при виде всего этого носильщик Синдбад остолбенел от удивления и сказал себе: «Клянусь Аллахом! Это жилище, верно, дворец каких-нибудь могущественных джиннов или местопребывание великого царя или султана». Потом он поспешил исполнить все, чего требовала вежливость и умение вести себя в подобной обстановке: пожелал мира всем присутствующим, высказал им и другие пожелания; поцеловал землю между их рук и затем стал, опустив голову, почтительно и скромно.

Тогда хозяин дома подозвал его к себе и пригласил сесть рядом; он поздоровался с ним очень любезно, угощал всем, что было лучшего, самого тонкого и всего искуснее приготовленного из всех блюд, которыми были заставлены подносы. И Синдбад-носильщик не преминул сделать честь угощению, однако прежде всего он произнес молитву. И ел он досыта, потом благодарил Аллаха словами: «Да будут воздаваемы хвалы Ему во всякое время!»

После этого он омыл руки свои и поблагодарил всех гостей за их приветливость.

Только тогда хозяин по обычаю, не позволяющему расспрашивать гостя прежде, чем его не накормят и не напоят, сказал носильщику:

— Мир тебе! Не стесняйся, будь как дома! Да будет благословен день твой! Но, о гость мой, не скажешь ли ты, как зовут тебя и чем ты занимаешься?

Гость отвечал:

— О господин мой, зовут меня Синдбадом-носильщиком, а занятие мое состоит в том, что за плату я ношу на голове тяжести.

Хозяин дома улыбнулся и сказал ему:

— Знай, о носильщик, что имя мое такое же, как у тебя, ибо зовут меня Синдбад-мореход. — Потом он продолжал: — Знай также, о носильщик, что я пригласил тебя сюда для того, чтобы ты повторил прекрасные стихи, которые ты пел, сидя на скамье у дверей дома моего.

При этих словах носильщик сильно смутился и сказал:

— Клянусь Аллахом! Не осуждай меня слишком строго за мой необдуманный поступок; работа, утомление и нужда, ничего не оставляющая в руке работника, учат человека невежливости, глупости и дерзости.

Но Синдбад-мореход сказал Синдбаду-носильщику:

— Не стыдись того, что пел ты, и вообще не стесняйся, так как отныне ты брат мне. Но прошу, поспеши пропеть те стихи, которые я слышал и которые так очаровали меня!

Тогда носильщик пропел стихи, восхитившие Синдбада-морехода.

Когда же носильщик закончил, Синдбад-мореход обратился к Синдбаду-носильщику и сказал ему:

— О носильщик, знай, что и в моей судьбе много было удивительного, и я хочу рассказать тебе о моей жизни. Я расскажу тебе все мои приключения и все испытания, постигшие меня, прежде чем я достиг такого благополучия и стал жить в этом дворце. И ты увидишь тогда, ценой каких ужасных и страшных трудов, ценой каких бедствий, мучений и несчастий я приобрел богатства, среди которых ты видишь меня живущим в старости.

Тебе, конечно, неизвестны совершенные мною семь путешествий и то, что каждое из них так изумительно, что при одной мысли о нем столбенеешь, застываешь от изумления. Но все, что я расскажу тебе и всем моим почтенным гостям, в конце концов, случилось со мною только потому, что так предопределено было судьбой и что всего предустановленного нельзя предотвратить или избежать.

ПЕРВЫЙ РАССКАЗ СИНДБАДА-МОРЕХОДА, ПЕРВОЕ ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ

Знайте, о вы, знатнейшие господа, и ты, почтенный носильщик, носящий одно имя со мной, Синдбад, что отец мой был богатейшим купцом. У него было несметное богатство, которым он пользовался для раздачи щедрой милостыни бедным, но притом был настолько осмотрителен, что оставил мне, еще ребенку, богатое наследство после своей смерти, много имущества, земель и сёл.

Когда я стал взрослым, я ко всему этому приложил руку свою, и мне нравилось питаться необыкновенными яствами, пить необыкновенные напитки, посещать молодых людей, щеголять в чрезвычайно дорогих одеждах и угощать друзей и товарищей своих. Я был убежден, что все так и будет продолжаться всегда, к великому моему благополучию. И продолжал я жить так долгое время, до той поры, пока однажды не одумался, пришел в разум и увидел, что богатство мое прожито и положение изменилось. Тогда я очнулся от своего бездействия, и мною овладели страх и уныние перед тем, что старость придется проводить в нищете. Тогда же вспомнил я слова господина нашего Сулеймана ибн Дауда, которые любил повторять покойный отец мой: «Существует три вещи, предпочтительные трем другим: день смерти предпочтительнее дня рождения, живая собака лучше мертвого льва, и могила лучше бедности».

Подумав об этом, я решил действовать; собрал я то, что еще оставалось у меня из вещей и платья, продал немедленно с аукциона вместе с уцелевшим недвижимым имуществом и землей. Таким образом я собрал сумму в три тысячи драхм.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

А когда я собрал сумму в три тысячи драхм, то тотчас же пришло мне в голову, что я могу путешествовать по разным странам, так как вспомнил слова поэта:

Итак, не медля ни минуты, побежал я на базар, где и запасся различными товарами и всякого рода безделицами. Все это я перенес на судно, где уже находились другие купцы, готовые к отплытию, и, привыкнув к мысли о море, я отплыл из Багдада и плыл по реке до Басры.

Из Басры судно пошло на всех парусах в море, и затем дни и ночи плыли мы, подходя то к одним, то к другим островам, переходя из одного моря в другое, от одной земли к другой… И повсюду, где мы выходили на берег, мы продавали свои товары, покупали другие или обменивали с большой для себя выгодой.

Однажды, проплыв несколько дней, не видя берегов, мы заметили вынырнувший из моря остров, показавшийся нам по своей растительности волшебным райским садом. Поэтому капитан судна согласился бросить якорь, а как только он был брошен, спустили лестницу, и мы отправились на берег.

Все мы, купцы, захватили с собой всё необходимое из съестных припасов и утвари. Некоторые взялись разводить огонь и готовить пищу, стирать белье, другие довольствовались тем, что гуляли, развлекались и отдыхали от утомительного путешествия. И я принадлежал к числу тех, которые предпочитали гулять, любоваться красотами природы, не забывая, однако, пить и есть.

В то время как мы отдыхали таким образом, мы вдруг почувствовали, что весь остров дрожит, и толчок был так силен, что нас подбросило на несколько футов над землей. И в ту же минуту мы увидели на носу нашего судна капитана, размахивающего руками и кричащего нам страшным голосом:

— О пассажиры, спасайтесь! Спешите! Возвращайтесь скорей! Бросайте всё! Бросайте ваши вещи и спасайте свою жизнь! Бегите от погибели! Скорей! Остров, на котором вы теперь находитесь, не остров! Это гигантский кит! Он живет в этом море с древних времен; деревья выросли на нем благодаря наносному песку морскому! Вы разбудили его! Вы нарушили его покой и потревожили его, разводя огонь на его спине, вот он и шевелится! Спасайтесь, а то он погрузится в море, и оно поглотит вас навеки! Спасайтесь, бросайте всё! Судно сейчас же уплывает!

^{Скорей! Остров, на котором вы теперь находитесь, не остров! Это гигантский кит!}

При этих словах капитана испуганные пассажиры бросили свои вещи, одежду, утварь и поспешили на судно, уже снимавшееся с якоря. Некоторые успели добраться до него как раз вовремя; другие не смогли. Дело в том, что кит уже пришел в движение и после нескольких взмахов ужасным хвостом своим погрузился в море со всеми бывшими у него на спине людьми, — и сталкивавшиеся между собою волны сомкнулись.

Я же был в числе оставшихся на этом ките.

Но Всевышний Аллах спас меня от потопления, послав мне под руку кусок выдолбленного дерева, нечто вроде большого корыта, привезенного пассажирами для стирки белья. Я сперва уцепился за это корыто, потом благодаря страшным усилиям, которые заставила предпринять опасность и чувство самосохранения, мне удалось сесть на него верхом. Тогда я принялся хлопать по воде ногами, между тем как волны играли мною и перекидывали меня из стороны в сторону. Капитан же поспешил удалиться на всех парусах с теми, кому удалось спастись, оставив без всякого внимания тех, кто еще держался на поверхности моря. Все они погибли, я же изо всех сил работал ногами, как веслами, стараясь доплыть до судна, за которым следил глазами до тех пор, пока оно не скрылось из виду и на море не спустилась мгла, принося мне верную гибель.

И боролся я с бездной целую ночь и целый день. Наконец ветер и течение прибили меня к скалистым берегам какого-то острова, обросшего вьющимися растениями, спускавшимися со скал к самому морю. Я ухватился за эти ветви и, работая руками и ногами, взобрался на вершину береговой скалы.

Тогда, избежав верной смерти, я осмотрел свое тело и увидел, что оно все покрыто синяками и что ноги мои распухли и искусаны рыбами, откусывавшими куски мяса от моего тела и пожиравшими их. Впрочем, я не чувствовал никакой боли, до такой степени потерял я всякую чувствительность от усталости и страха. Я растянулся на земле как мертвец и лишился чувств.

И я лежал так целые сутки, пока не очнулся благодаря солнцу, палившему меня. Я захотел встать, но распухшие и онемевшие ноги мои отказывались служить мне, и я снова упал на землю. Тогда, сильно опечаленный состоянием, в котором находился, я пополз на четвереньках, потом пошел на коленях, ища себе какой-нибудь пищи. Наконец добрался я до покрытой плодовыми деревьями долины, омываемой источниками чистой, превосходной воды. Здесь я отдыхал несколько дней, ел плоды и пил из источников. Душа моя ожила и оживила онемевшее тело, которое наконец стало двигаться свободнее, хотя еще не вполне; для того чтобы ходить, я вынужден был смастерить себе пару костылей. Таким образом я мог медленно прохаживаться между деревьями, мечтая и срывая плоды, и проводил долгие часы, любуясь красотой этого края и восхищаясь делами Всевышнего.

Однажды, прогуливаясь на берегу, я увидел что-то такое, что показалось мне диким зверем или чудовищем из чудовищ морских. Это так подстегнуло мое любопытство, что, несмотря на различные волновавшие меня чувства, я стал подходить к нему, то двигаясь вперед, то отступая.

И увидел я наконец, что это была дивная кобыла, привязанная к столбу. Лошадь была так хороша, что я захотел подойти к ней поближе, чтобы рассмотреть, как вдруг раздался страшный крик, и я остановился как вкопанный, между тем как желал бы убежать как можно дальше; в ту же минуту из-под земли вышел человек, подошел ко мне большими шагами и закричал:

— Кто ты? Откуда ты? И почему ты зашел сюда?

Я отвечал ему:

— О господин мой, знай, что я чужестранец, что я плыл с другими путешественниками и тонул вместе с ними. Но Аллах послал мне корыто, на котором я и держался, пока волны не прибили меня к этому берегу.

Услышав мои слова, он взял меня за руку и сказал:

— Иди за мною!

И я пошел за ним. Тогда он повел меня в подземную пещеру и ввел меня в большую залу, где и посадил на почетное место и принес чего-то поесть, так как я был голоден. Я наелся досыта, и душа моя успокоилась. Потом он стал расспрашивать меня о моих приключениях, и я рассказал ему все от начала и до конца; он был сильно удивлен. Я же прибавил:

— Клянусь Аллахом! О господин мой, не осуждай меня за вопрос, который предложу тебе! Я сказал тебе всю правду о моем приключении и теперь желал бы узнать, по какой причине ты живешь в этом подземелье и почему ты привязал ту кобылу на берегу моря?

Он ответил мне:

— Знай, что нас несколько человек и мы поставлены в нескольких местах…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Узнай же, что на этом острове нас несколько человек и мы поставлены в нескольких местах, чтобы сторожить лошадей царя Михражана. Каждый месяц в новолуние каждый из нас приводит сюда молодую породистую кобылицу, еще девственную, привязывает ее на берегу и спешит спрятаться в подземную пещеру. Тогда, привлеченный запахом кобылицы, выходит из воды морской конь, оглядывается направо и налево и, не видя никого, покрывает кобылу. Потом, закончив свое дело, он слезает с нее и старается увести ее с собой в море. Но она привязана и не может за ним следовать; тогда он громко кричит, и бьет ее головой и ногами, и кричит все громче и громче. Тогда мы слышим его голос и понимаем, что он закончил свое дело, и выходим мы со всех сторон и бежим к нему с громкими криками, которые пугают его и заставляют вернуться в море.

Кобыла же через некоторое время приносит жеребенка несравненной красоты, которому цены нет. И именно сегодня ждем мы морского коня.

Я же обещаю тебе, что, как только мы покончим с этим делом, я поведу тебя к царю Михражану, представлю тебя и покажу тебе наш край. Благословен же Аллах, устроивший нашу встречу, так как без меня ты умер бы от тоски в этом пустынном месте, никогда не увидевшись с твоими близкими, и никто не узнал бы, что сталось с тобою.

При этих словах я поблагодарил сторожа и продолжал беседовать с ним, как вдруг морской конь вышел из воды, ринулся к кобыле и покрыл ее. И когда было кончено то, что должно было быть кончено, он слез с нее и захотел увести ее с собой, но она не могла идти, потому что была привязана, брыкалась и ржала. Сторож же бросился из своего подземелья, созвал товарищей своих громким криком, и все, вооруженные копьями, мечами и щитами, напали на морского коня, который, испугавшись, оставил кобылу, бросился в море, как буйвол, и исчез под волнами.

Тогда все сторожа, каждый со своею лошадью, окружили меня и приветствовали меня, принесли мне пищу, ели вместе со мной, дали хорошую лошадь и по предложению первого сторожа вызвались проводить меня к царю, своему господину. Я тотчас согласился, и мы отправились все вместе.

Когда мы приехали в город, товарищи мои поехали вперед, чтобы передать своему господину обо всем случившемся со мной.

Затем они вернулись за мной и проводили во дворец по данному мне разрешению, я же вошел в тронный зал и представился царю Михражану, которому пожелал мира.

Царь ответил мне тем же, сказал мне несколько приветственных слов и пожелал услышать от меня самого о моем приключении. Я повиновался и рассказал ему обо всем, не пропуская ни малейшей подробности.

Царь Михражан изумился и сказал мне:

— Сын мой, клянусь Аллахом, если бы тебе не предназначена была долгая жизнь, ты, конечно, погиб бы после стольких испытаний и бед. Но хвала Аллаху за твое избавление!

И сказал он мне еще много других благосклонных слов, пожелал приблизить меня к своей особе и в доказательство своего благоволения и доверия к моим познаниям по морской части назначил меня тут же управляющим всех портов и гаваней своего острова и регистратором всех прибывающих и отплывающих судов.

Мои новые обязанности не мешали мне ежедневно являться во дворец для приветствия царя, который так привык ко мне, что предпочитал меня всем остальным приближенным, и доказал это многочисленными подарками и изумительною щедростью, и так каждый день.

И приобрел я такое влияние над ним, что все просьбы и все дела государства проходили через мои руки, ко всеобщему благу жителей того края.

Но все эти заботы не могли заставить меня забыть о моей родине и потерять надежду вернуться туда. Поэтому я никогда не упускал случая расспросить прибывающих на остров путешественников и моряков и спрашивал их, не бывали ли они в Багдаде и не знают ли, в какой стороне он находится. Но никто не мог ответить мне, и все говорили, что никогда не слыхали о таком городе и не знают, где он находится.

И я все более и более грустил, живя в чужом краю, беспредельно горевал, видя людей, даже не подозревавших о существовании моего родного города и не знавших пути к нему.

Во время пребывания моего на этом острове я имел случай видеть удивительные вещи и между прочими следующее.

Однажды, придя, по своему обыкновению, к царю Михражану, я познакомился с несколькими индийцами, которые после обычных приветствий с обеих сторон согласились отвечать на мои вопросы и сообщили, что в Индии имеется множество каст, из которых две главные — каста кшатриев[32], состоящая из знатных и справедливых людей, никогда не предающихся воровству и другим предосудительным поступкам, и каста браминов[33], людей чистых, никогда не пьющих вина, но всегда веселых, кротких в обхождении, любителей лошадей, роскоши и красоты.

Эти-то ученые-индийцы сообщили мне также, что две главные касты подразделяются на семьдесят две другие, не имеющие между собою ничего общего. Это до крайности изумило меня.

На том же острове я имел случай посетить землю, принадлежавшую царю Михражану и называемую Керала[34]. Там каждую ночь раздавались звуки цимбал и барабанов. И я мог также убедиться, что жители этой земли очень сильны по части силлогизмов и возвышенных мыслей. Впрочем, они были уже известны купцам и путешественникам.

В этих отдаленных морях я видел однажды рыбу в сто локтей длины и других рыб, головы которых походили на головы сов.

Поистине, господа мои, я видел, кроме того, необыкновенные, изумительные вещи и чудеса, но рассказ о них затянулся бы на слишком продолжительное время. Достаточно будет прибавить, что я пробыл на этом острове довольно долго для того, чтобы научиться многому и обогатиться различными менами, продажами и покупками.

Однажды стоял я, по обыкновению, на берегу, исполняя свою должность, и, как всегда, опирался на свой костыль, как вдруг увидел, что в гавани появилось большое судно, переполненное купцами. Я подождал, чтобы оно бросило якорь и спустило сходни, потом вошел на него и отправился к капитану, чтобы переписать груз. При мне матросы разгружали всё, а я записывал одно за другим. Когда же они закончили, я спросил капитана:

— Нет ли еще чего-нибудь на твоем судне?

Он же ответил:

— О господин мой, есть еще несколько товаров в трюме, но только они лежат в складе, потому что их хозяин, ехавший с нами, давно уже утонул. Мы бы очень хотели продать эти товары и отвезти вырученные деньги в Город мира, Багдад, родным покойного!

Взволнованный до крайности, я вскричал:

— А как звали того купца, о капитан?

Он ответил:

— Его звали Синдбадом-мореходом!

При этих словах я внимательнее посмотрел на капитана и узнал в нем хозяина того судна, которое вынуждено было покинуть нас, когда мы находились на ките. И я громко закричал:

— Это я Синдбад-мореход! — потом продолжил: — Когда кит заволновался от действия разведенного на его спине огня, я был с теми, кому не удалось доплыть до твоего судна. Но благодаря деревянному корыту, которое привезено было купцами, мне удалось спастись. Я плыл сидя верхом на этом корыте и работал ногами, как веслами. И по воле Создателя случилось то, что случилось.

И я рассказал капитану, каким образом мне удалось спастись и какие превратности судьбы преодолеть, прежде чем достиг я высокой должности секретаря морского дела у царя Михражана.

Когда капитан выслушал слова мои, он воскликнул:

— Нет спасения и могущества ни в ком, кроме Аллаха Всевышнего и Всемогущего!

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Всемогущий Аллах! Нет совести и честности ни в одном земном создании! Как смеешь ты, лукавый писец, уверять, что ты Синдбад-мореход, когда мы своими глазами видели, как он утонул вместе с другими купцами! И не стыдно тебе так нагло лгать?!

Тогда я ответил ему:

— Конечно, капитан, ложь есть отличительное свойство плутов. Выслушай же меня, и я докажу тебе, что я действительно Синдбад, которого вы считаете утонувшим.

И я рассказал капитану различные случаи, известные только мне да ему и которые произошли во время этого проклятого плавания. Тогда он перестал сомневаться в моей правоте и в моем имени, призвал пассажиров своих, купцов, и все вместе поздравили меня с моим избавлением и сказали:

— Клянемся Аллахом, мы не могли поверить, что ты не утонул. Но Аллах вторично дал тебе жизнь.

После этого капитан поспешил выдать мне мои товары, которые я тотчас же велел отнести на базар, уверившись, однако, что все в целости и что имя мое и печать стоят еще на тюках.

На базаре я распаковал тюки и продал большую часть товара с барышом сто к одному, но отложил несколько ценных вещей, которые немедленно отнес в подарок царю Михражану.

Царь, которому я сообщил о прибытии капитана и судна, чрезвычайно удивился такому неожиданному стечению обстоятельств, а так как он очень любил меня, то не захотел оставаться у меня в долгу и, в свою очередь, щедро одарил меня, так что эти драгоценнейшие подарки немало способствовали моему окончательному обогащению. Я поспешил всё продать и нажил таким путем значительное состояние, которое перенес на палубу того самого судна, на котором я начал свое плавание.

Устроив это, я пошел во дворец, чтобы проститься с царем Михражаном и поблагодарить его за все его щедроты и за покровительство, мне оказанное. Он отпустил меня, сказав несколько трогательных слов, и на прощание подарил мне еще несколько весьма ценных вещей, которые я уже не решился продавать и которые вы, впрочем, можете видеть в этой зале. Я увез также благовония, которые вы вдыхаете здесь: алоэ, камфору, ладан, сандал, — все это дары того далекого острова.

И я поспешил к отплытию судна, которое тотчас же милостью Аллаха распустило паруса. Плавание наше было благополучно, хотя продолжалось много дней и ночей, и прибыли мы наконец в полном здравии в Басру, где остановились на короткое время, а затем поднялись вверх по реке и с радостью в сердце достигли благословенного родного города моего, Багдада.

И приехал я, таким образом, нагруженный богатствами и готовый щедро оделять других, пришел на свою улицу и вошел в дом свой, где встретил родных и друзей здоровыми. И поспешил я накупить множество невольников обоего пола, и мамелюков, и прекрасных женщин, и негров; и в большем против прежнего количестве приобрел я земель и домов.

И забыл я среди новой жизни своей о превратностях судьбы, об испытанных опасностях, о тоске изгнания, о мучениях и утомлении в пути. У меня было много прекрасных друзей, и жил я счастливо и весело, без забот и неприятностей долгое время, пользуясь всей душою всем, что нравилось мне, и наслаждаясь дивными яствами и драгоценными напитками.

Таково было мое первое путешествие.

Но завтра, если будет угодно Аллаху, я расскажу вам, о гости мои, о втором из семи путешествий моих, которое еще необычайнее первого.

И Синдбад-мореход обратился к Синдбаду-носильщику и пригласил его отобедать вместе с ним. Он был очень внимателен и любезен со своим гостем, велел дать ему тысячу золотых монет и расстался, пригласив его прийти и на следующий день, говоря:

— Ты будешь радовать меня своею учтивостью, я наслаждаюсь твоим хорошим обхождением.

А Синдбад-носильщик ответил:

— Клянусь головою и глазом моим! Повинуюсь с почтением! И да царит беспрерывная радость в доме твоем, о господин мой!

И вышел он из дома, еще раз поблагодарив хозяина, и взял он только что полученный подарок и вернулся к себе, безмерно удивляясь, и всю ночь думал о том, что только что слышал и испытал. На другой день рано утром он поспешил к Синдбаду-мореходу…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

И носильщик поспешил к Синдбаду-мореходу, который приветливо встретил его и сказал:

— Да будет дружба спутницей твоею! И пусть достаток всегда сопровождает тебя!

Носильщик хотел поцеловать у него руку, но Синдбад не согласился и сказал:

— Да осветит дни твои Аллах и да будут над тобою щедроты Его!

А так как и остальные гости уже собрались, то все сели вокруг скатерти, на которой были расставлены: жареная ягнятина, золотистые цыплята, превосходный фарш разных сортов, а также фисташковое, ореховое и виноградное тесто. И пили они и ели, и услаждался слух их звуками музыкальных инструментов, которые пели под опытными пальцами играющих.

Когда же звуки эти замолкли, Синдбад заговорил среди молчаливых слушателей своих и сказал:

ВТОРОЙ РАССКАЗ СИНДБАДА-МОРЕХОДА, ВТОРОЕ ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ

Я вел поистине счастливейшую жизнь, когда однажды задумал снова пуститься в путь; душе моей захотелось порадоваться на далекие края и острова и посмотреть с любопытством на незнакомые предметы, не упуская, однако, из вида торговлю в различных странах. Я твердо решился и немедленно приступил к выполнению своего плана. Я отправился на базар и за очень значительную сумму денег накупил товаров, пригодных для предполагаемой торговли; свернул я их в прочные тюки и перенес на берег, откуда скоро увидел прекрасное новое судно с хорошими парусами, множеством матросов и со всякого рода приспособлениями. Оно внушало мне доверие, и я сейчас же вместе с другими знакомыми мне купцами, с которыми я не прочь был совершить путешествие, перенес на него свои тюки.

Мы отплыли в тот же день, и плавание было как нельзя более благоприятным. Мы переходили от острова к острову, из одного моря в другое, и так продолжалось дни и ночи, и на каждой стоянке мы шли к местным торговцам, именитым людям, продавцам и покупателям, и продавали, и покупали, и меняли с выгодой для себя. И продолжали мы свое плавание таким образом, пока, руководимые судьбой, не пристали к прекрасному острову, поросшему высокими деревьями, изобилующему плодами, цветами, населенному певчими птицами и орошенному чистыми водами, но не имевшему ни одного человеческого жилища и ни одного жителя.

Капитан согласился на нашу просьбу и решил остановиться здесь на несколько часов, бросив якорь в воду у берега. Мы тотчас же отправились на остров подышать воздухом лугов, осененных деревьями, на которых щебетали птички. Взяв с собою кое-что из съестного, я отправился к ключу с прозрачной водой, сел под густолиственным деревом с необыкновенным удовольствием и принялся за еду, запивая ее прекраснейшею ключевой водою. Легкий ветерок пел вполголоса и приглашал к отдохновению. Я растянулся на траве и задремал среди свежести и ароматного воздуха.

Проснувшись, я заметил, что остался один, никого из спутников моих не было, судно отплыло; по-видимому, никто и не заметил моего отсутствия. Напрасно смотрел я направо, налево, вперед и назад — на всем острове оставался один я. Вдали, в море, удалялся и скоро исчез какой-то парус.

Тогда пришел я в несказанное отчаянье; от скорби и огорчения я почувствовал, что печень моя готова лопнуть. В самом деле, что станется со мною на этом пустынном острове, со мною, оставившим на судне все свои вещи, все свое имущество? Что ждет меня в этой пустыне? И, предаваясь этим горестным мыслям, я воскликнул:

— Всякая надежда потеряна для тебя, Синдбад-мореход. Если в первый раз ты мог спастись благодаря обстоятельствам, вызванным судьбой, не думай, что всегда будет так, ведь и в пословице говорится: «Невозможно использовать горгулетту[35] дважды, ибо она уже разбита».

И заплакал я и застонал, а потом стал кричать во весь голос, пока отчаяние не укрепилось в моем сердце. Тогда я ударил себя по голове обеими руками и воскликнул:

— И нужно же было тебе, несчастный, снова пускаться в далекий путь, когда в Багдаде жилось тебе так привольно! Разве не было у тебя превосходных яств, напитков и роскошной одежды? Чего недоставало тебе для счастья? Разве первое путешествие твое не доставило тебе никакой пользы?

И бросился я на землю, заранее оплакивая смерть свою и говоря:

— Мы все принадлежим Аллаху и должны вернуться к Нему!

В тот день я едва не сошел с ума.

Но так как в конце концов я понял, что все мои жалобы ни к чему не ведут, а раскаяние пришло слишком поздно, то я покорился своей участи. Я встал и, побродив некоторое время без всякой цели, стал бояться неприятной встречи с каким-нибудь диким зверем или с незнакомым врагом. И я влез на вершину дерева, откуда принялся внимательно смотреть во все стороны, но ничего не увидел, кроме неба, земли, моря, деревьев, птиц, песков и скал. Однако, когда я стал всматриваться в какую-то далекую точку на горизонте, мне показалось, что там стоит гигантский белый призрак. Привлеченный любопытством, я слез с дерева, но из опасения стал продвигаться в сторону призрака медленно и с большою осторожностью. Приблизившись к нему, я увидел, что это громадный купол ослепительно-белого цвета, широкий в основании и очень высокий. Я подошел еще ближе и обошел кругом, но нигде не было дверей. Тогда я попытался влезть на него, но он был такой гладкий и скользкий, что я никак не мог удержаться на нем. Тогда я довольствовался тем, что измерил его: я отметил ногой на песке след моего первого шага и обошел кругом, считая шаги. И узнал я, что он имеет не менее ста пятидесяти шагов в окружности.

В то время как я раздумывал о том, как отыскать входные или выходные двери этого купола, я вдруг заметил, что солнце исчезает и что день превращается в темную ночь. Сперва я подумал, что это густое облако, затмившее солнце, хотя это было немыслимо среди лета.

Я поднял голову, чтобы всмотреться в это удивившее меня облако, и увидел громадную птицу с необъятными крыльями. Она летела перед солнцем, совершенно заслоняя его и разливая мрак над островом.

Удивление мое достигло крайних пределов, и я вспомнил, что во времена моей юности рассказывали мне путешественники и моряки о необычайных размеров птице по имени Рух, которая живет на далеком острове и может поднимать слона. И я решил, что птица, которую я увидел, и есть Рух, а белый купол, у которого я стоял, — яйцо этого самого Руха. Но едва успел я сообразить это, как птица опустилась на яйцо, как будто собираясь высиживать его. Она прикрыла его своими необъятными крыльями, поставив ноги на землю, и тотчас же заснула. Блажен Неспящий во веки веков!

Тогда я, лежавший на земле как раз у одной из ее ног, показавшейся мне толще ствола старого дерева, быстро встал, размотал материю своего тюрбана…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Тогда я быстро встал, размотал материю своего тюрбана, сложил ее вдвое и свил из нее толстую веревку. Этою веревкой я крепко обвязал себя вокруг пояса и оба конца ее привязал к одному из когтей птицы, затянув крепчайшим узлом. И я сказал себе: «Громадная птица в конце концов куда-нибудь да полетит и таким путем избавит меня от этой пустыни и принесет куда-нибудь, где живут люди. Во всяком случае, куда бы она ни принесла меня, все будет лучше этого острова, где я единственный обитатель».

Несмотря на мои движения, птица так же мало обращала внимания на мое присутствие, как если бы я был ничтожной мухой или маленьким разгуливающим муравьем.

В таком положении оставался я всю ночь, не смыкая глаз из опасения, что птица улетит и унесет меня сонным. Но она оставалась неподвижной до самого рассвета. Только тогда поднялась она с яйца, издала ужасающий крик и полетела, унося и меня. Она поднималась все выше и выше, и мне казалось, что вот сейчас коснемся мы свода небесного; потом вдруг спустилась с такою быстротой, что я перестал чувствовать собственную тяжесть и вместе с нею опустился на землю.

Она уселась на скалистом месте, а я, не теряя времени, развязал свой тюрбан, испытывая безумный страх, что она снова взлетит и унесет меня раньше, чем успею освободиться от своей привязи. Но мне удалось распутать эту привязь; встряхнувшись и поправив одежду, я поспешил отбежать от птицы как можно дальше и скоро увидел, как она снова взвилась в воздух. На этот раз она держала в когтях что-то длинное и черное — то была неслыханно длинная змея отвратительного вида. Скоро птица исчезла, направляясь к морю.

Взволнованный до крайности всем случившимся со мною, я посмотрел вокруг себя и остолбенел от ужаса. Я находился в широкой и глубокой долине, окруженной со всех сторон такими высокими горами, что, для того чтобы взглянуть на их вершины, я должен был так откинуть голову назад, что тюрбан мой скатился по спине на землю. Кроме того, горы эти были так круты, что нечего было и думать взобраться на них, и я сейчас же понял, что всякая попытка этого рода была бы напрасной.

Убедившись в этом, я пришел в беспредельное отчаяние и огорчение и воскликнул:

— Ах, насколько лучше было бы остаться на том пустынном острове, который был в тысячу раз приятнее этой бесплодной, унылой местности, в которой нет ни воды, ни пищи! Там, по крайней мере, деревья были осыпаны плодами, и источники изобиловали сладкой водой; а здесь нет ничего, кроме неприветливых голых скал, среди которых придется умирать от голода и жажды. О, какое бедственное положение! В одном Аллахе прибежище и сила! Я каждый раз избегаю одной беды лишь для того, чтобы попасть в другую, еще более ужасную.

И все-таки я поднялся со своего места и пошел по долине, чтобы хоть ознакомиться с нею немного, и заметил, что она окружена со всех сторон алмазными скалами. Вокруг меня повсюду были разбросаны крупные и мелкие алмазы, отколовшиеся от скал, и в некоторых местах они образовали целые кучи в рост человека.

Я начинал уже смотреть на них с некоторым любопытством, как вдруг остановился как вкопанный при виде зрелища, еще более ужасающего, чем все дотоле виденное мною. Я увидел, что между алмазными скалами движутся их сторожа — несметное число черных змей, которые были толще и длиннее пальм и, без сомнения, могли поглотить каждая целого слона. В ту минуту они возвращались в свои норы; днем они прятались от врагов своих — Рухов — и выходили из нор только ночью.

Тогда я попытался уйти с величайшими предосторожностями, внимательно глядя себе под ноги и думая про себя: «Вот что постигает тебя за то, что ты злоупотребил милостями судьбы, Синдбад, ненасытный ты человек, вот что ты выиграл, гоняясь за переменами». И, объятый страхом и ужасом, я продолжал бездельно бродить по Алмазной долине, отдыхая от времени до времени в тех местах, которые казались мне безопасными, и так продолжалось до самой ночи.

Во все это время я совершенно забыл о пище и питье и думал только о своем спасении и избавлении от змей. Наконец заметил я невдалеке пещеру, вход в которую был очень узок, но в которую все же мог пролезть человек. Я подошел, проник туда и из предосторожности завалил вход камнем. Успокоив себя этим, я пошел внутрь и стал искать места, где бы можно было поспать в ожидании утра, и я подумал: «Завтра с рассветом я выйду и увижу, что готовит мне судьба».

Но только я собрался растянуться, как заметил что-то, что принял было за толстую черную скалу, а это оказалось не что иное, как страшная змея, свернувшаяся, чтобы высиживать свои яйца. Тогда мороз пробежал у меня по коже, я задрожал как осиновый лист, упал без чувств и так пролежал до самого утра.

Тогда, чувствуя, что еще жив, я успел набраться сил, чтобы проползти до выхода. Я отвалил камень и выскользнул наружу как пьяный, не в силах держаться на ногах, до такой степени измучили меня голод, бессонница и непрестанный страх.

Оглядевшись, я увидел, как в нескольких шагах от меня упал большой кусок мяса, с шумом шлепнулся на землю. Сперва это ошеломило меня, и я подпрыгнул, потом я поднял голову, чтобы увидеть того, кто хотел убить меня, но никого не увидел. Тогда я вспомнил, что когда-то слышал от странствующих купцов и искателей алмазов, что, не имея другой возможности спуститься в Алмазную долину, они придумали любопытный способ добывания этих драгоценных камней. Они резали баранов, разделяли мясо на крупные части и бросали их в долину, где алмазы глубоко вдавливались в мясо. Затем Рухи и громадные орлы набрасывались на эту добычу, чтобы унести ее в свои гнезда птенцам. Тогда искатели алмазов бросались на птиц с громким криком, пугали их, заставляя выпустить мясо и улететь. Тогда они осматривали мясо и выбирали из него алмазы. И пришло мне на мысль, что я еще могу спастись и выбраться из этой долины, где ждала меня неминуемая смерть. И стал я собирать алмазы, отбирая самые крупные и самые красивые. Я набил ими карманы, все платье, рубашку, нижнее белье, тюрбан, даже подкладку белья. Затем я снова размотал свой тюрбан, как в первый раз…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

^{Но только я собрался растянуться, как заметил что-то, что принял было за толстую черную скалу, а это оказалось не что иное, как страшная змея.}

Но когда наступила

она сказала:

Вслед за тем я снова размотал свой тюрбан, как в первый раз, опоясался им и крепко привязал к груди своей кусок мяса концами веревки, свитой из ткани тюрбана.

Я стоял так уже некоторое время, как вдруг почувствовал, что меня уносят в воздух, как перо, мощные когти Руха — меня и баранье мясо. В один миг я был унесен из долины на вершину горы, в гнездо Руха, который тотчас же собрался клевать мясо и мое собственное тело и кормить им своих птенцов. Но тут послышался шум и гам, птица испугалась и улетела. Я распутал свои привязи и встал на ноги; лицо и одежда моя были обрызганы кровью.

Тогда подошел к тому месту, где я находился, купец. Увидев меня, он испугался и растерялся. Но, убедившись, что я не желаю ему зла и что я стою неподвижно, он нагнулся к куску мяса и обшарил его; не найдя в нем ни одного алмаза, он поднял длинные руки свои к небу и стал жаловаться:

— О, какая незадача! Пропал я! Но одна надежда на Аллаха! Да спасет меня Аллах от проклятого, от духа зла! — И при этом он хлопал в ладоши, выказывая тем самым жестокое отчаяние свое.

Увидав это, я подошел к нему и пожелал ему мира. Но он, не отвечая на мое приветствие, бешено взглянул на меня и закричал:

— Кто ты? И по какому праву ты ограбил меня?

Я отвечал:

— Не бойся, почтенный купец, я не вор, твое имущество нисколько не уменьшилось. Я такой же человек, как и ты, а не злой дух, как ты, по-видимому, полагаешь. Я даже честный из честных и был купцом, прежде чем испытал чрезвычайно странные приключения. Что до причины моего появления в этом месте, то это изумительная история, которую я и расскажу тебе сейчас же. Но прежде всего я хочу доказать тебе, что имею добрые намерения, подарив тебе несколько алмазов, собранных мною в этой бездне, в которую никогда не заглядывал глаз человека.

И тотчас же я вынул из своего пояса несколько прекрасных образцов и отдал ему алмазы с такими словами:

— Вот прибыль, на которую ты никогда бы не мог рассчитывать.

Тогда владелец бараньего мяса невообразимо обрадовался, долго благодарил меня и после многих излияний сказал:

— О господин мой, да будет на тебе благословение Аллаха! Одного такого алмаза достаточно для обогащения моего до конца дней моих. Ни разу в жизни не видел я подобного при дворе царей и султанов.

И опять принялся он благодарить меня, пока наконец не позвал других купцов, находившихся по соседству, и все они окружили меня и желали мира и приветствовали с прибытием. Я же рассказал им о своем необыкновенном приключении от начала и до конца. Но повторять все это бесполезно.

Тогда купцы, опомнившись от изумления, горячо поздравили меня с моим избавлением, говоря:

— Клянемся Аллахом! Судьба спасла тебя и вынула из бездны, из которой до тебя никто не возвращался!

Затем, увидав, что я изнемогаю от усталости, голода и жажды, они поспешили накормить и напоить меня и отвели в палатку, где сторожили мой сон весь день и всю ночь.

Наутро купцы увели меня с собой, а я всей силою души своей почувствовал радость избавления от таких неслыханных опасностей. После недолгого путешествия мы прибыли на прекрасный остров, где росли великолепные деревья с такой густой листвой, что под тенью каждого из них могли бы найти приют сто человек. Именно из этих деревьев извлекают белое вещество с приятным и острым запахом, которое и есть камфора. С этою целью надрезают дерево у вершины и собирают в сосуд его сок, который каплет каплями и есть не что иное, как смола этого дерева.

На том же острове видел я страшное животное каркаданн, которое пасется там совершенно так же, как пасутся на наших лугах коровы и буйволы. Животное это крупнее верблюда; на носу у него рог длиною в девять локтей, и на нем изображение человека. Рог этот так прочен, что каркаданн бьется им со слоном, побеждает слона и, протыкая его, поднимает с земли и держат так, пока слон не издохнет. Тогда жир мертвого слона стекает на глаза каркаданна, слепит их, и каркаданн издыхает. А затем спускается на них обоих страшная птица Рух и уносит их в свое гнездо на корм птенцам. На этом острове видел я несколько видов буйволов.

Мы оставались там некоторое время и отдыхали на свежем воздухе; там обменял я свои алмазы на золотые и серебряные монеты, которых было так много, что они едва помещались в трюме корабля. Затем мы уехали; и, странствуя от острова к острову, из края в край, из города в город, где каждый раз я восхищался творениями Создателя, совершая то там, то сям покупки, продавая, меняя, прибыли мы наконец в благословенный город наш, в Басру, а оттуда по реке поднялись до Города мира, Багдада. И поспешил я тогда на свою улицу, в свое жилище, обогащенный значительными суммами динаров и прекраснейшими алмазами, продать которые у меня не хватало духу. После первых радостей свидания с родными и друзьями я не преминул великодушно рассыпать щедроты вокруг себя, не забыв никого.

Потом я весело пользовался жизнью, сладко ел и сладко пил, одевался в роскошные одежды и не лишал себя общества пленительных особ. Каждый день навещали меня многочисленные именитые гости, которые, прослышав о моих приключениях, делали мне честь своими посещениями и просили рассказать о моих путешествиях и ознакомить их с делами в далеких краях. Мне же действительно приятно было передавать им свои познания, и все уходили, поздравляя меня с избавлением от таких страшных опасностей, и удивлялись им до крайних пределов изумления.

Так закончилось мое второе путешествие.

Но завтра, друзья мои…

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

О друзья мои, если на то будет воля Аллаха, я расскажу вам о различных происшествиях моего третьего странствования, которое, без сомнения, много занимательнее и изумительнее двух первых.

Синдбад умолк, а невольники подали яства и питье всем гостям, крайне изумлявшимся всем услышанным. Потом Синдбад-мореход велел выдать сто золотых монет Синдбаду-носильщику, который взял их с великой благодарностью, вышел, призывая на главу своего благодетеля благословение Аллаха, и пришел домой, удивляясь всему увиденному и услышанному.

На другое утро Синдбад-носильщик встал, помолился и снова явился к богачу Синдбаду, как то было ему сказано. И его приняли радушно, и обращались с ним с большою учтивостью, и пригласили принять участие в пиршестве того дня и в развлечениях, продолжавшихся целый день.

Затем Синдбад-мореход, окруженный внимательными и степенными слушателями, начал:

ТРЕТИЙ РАССКАЗ СИНДБАДА-МОРЕХОДА, ТРЕТЬЕ ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ

Знайте, о друзья мои, — но Аллаху известно все лучше, нежели Его созданиям, — что среди пленительной жизни, которую я вел после своего возвращения из второго странствия, среди роскоши и веселья я совершенно забыл обо всех испытанных мною раньше муках и опасностях и стал томиться однообразием моего существования в Багдаде. Душа моя пламенно стремилась к переменам и ко всему, что дает путешествие. Меня прельщала также и торговля с выгодами и барышами. Но ведь известно, что честолюбие всегда бывает источником наших несчастий. И скоро мне пришлось убедиться в том самым ужасным образом.

И вот я привел свое намерение в исполнение, и, запасшись богатыми местными товарами, я выехал из Багдада в Басру. Здесь я нашел большой корабль, уже переполненный пассажирами и купцами, которые все были хорошие люди — честные, добросердечные, совестливые, готовые оказать услугу и способные жить друг с другом в наилучших отношениях. Поэтому и я решился ехать с ними, и не успели мы вступить на корабль, как он уже развернул паруса, и мы пустились в путь, призывая благословение Аллаха на нас и на наше путешествие.

Плавание наше действительно началось при счастливых предзнаменованиях. Везде, куда мы только ни приставали, дела наши шли превосходно, и, сверх того, мы совершали прогулки, научаясь всему, что встречали нового. И в самом деле, мы были вполне счастливы и дошли до пределов радости и веселья.

Однажды мы находились в открытом море, далеко от мусульманских земель, как вдруг увидели, что капитан наш, долго всматривавшийся вдаль, стал бить себя изо всех сил по лицу, вырывать волосы из бороды своей, рвать на себе одежды и швырнул на пол свой тюрбан. Потом он застонал, стал жаловаться на что-то и кричать от отчаяния.

Увидав все это, мы окружили капитана и сказали ему:

— Что случилось, о капитан?

Он же отвечал:

— Знайте, о мирные путешественники, что противный ветер одолел нас, сбил с пути и бросил нас в это зловещее море. И в довершение нашего несчастья судьба послала нас к острову, который вы видите перед собою и с которого еще никто не возвращался живым. Это Остров обезьян. Я чувствую до глубины души моей, что мы все безвозвратно погибли.

И не успел еще капитан закончить свои объяснения, как мы увидели, что корабль наш окружен бесчисленным множеством мохнатых, как обезьяны, существ, словно тучей саранчи, между тем как на берегу острова другие обезьяны, и тоже в несметном количестве, завывали и рычали такими страшными голосами, что мы оледенели от ужаса. Мы же не смели бить, нападать или хотя бы гнать ни одной из них из боязни, что все они бросятся на нас и благодаря своему большому числу перебьют нас всех до единого, ведь известно, что численность всегда побеждает храбрость. Поэтому-то мы и не хотели ничего предпринимать, а между тем со всех сторон напирали на нас эти обезьяны, уже начинавшие забирать все, что нам принадлежало. Они были очень безобразны. Они были безобразнее всего самого безобразного, когда-либо виденного мною. Они были мохнаты, глаза у них были желтые, лица — черные; росту они были небольшого, не более четырех пядей, а ужимки их и крики были ужаснее всего, что только можно выдумать. Что же касается их речи, то, что ни говорили они, как ни ругались, щелкая челюстями, мы, несмотря на все наше внимание, не могли ничего понять. Поэтому они скоро приступили к исполнению самого пагубного из намерений: взобрались на мачты, распустили паруса, стали грызть зубами своими все снасти и, наконец, завладели рулем.

Тогда корабль, гонимый ветром, пошел к берегу и врезался в песок. Маленькие обезьяны овладели всеми нами, заставили нас одного за другим высадиться на берег, оставили нас здесь и затем, не обращая на нас уже никакого внимания, вернулись на корабль, который им удалось направить в открытое море, и исчезли вместе с нашим кораблем.

Поставленные в такое беспредельно затруднительное положение, мы нашли, что нечего нам оставаться на берегу и смотреть на море, и пошли вглубь острова, где нашли наконец несколько плодовых деревьев и ключевую воду; это позволило нам восстановить силы и оттянуть насколько возможно смерть, казавшуюся нам неизбежной.

В то время как мы находились в таком положении, мы заметили между деревьями большое и, как нам показалось, заброшенное здание.

Нам захотелось подойти поближе; и когда мы подошли, то увидели, что это дворец…

На этом месте своего рассказа, Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

И мы увидели, что это высокий дворец, квадратный, окруженный крепкими стенами и имевший большую двустворчатую дверь из черного дерева. Так как дверь была отворена и при ней не было никакого сторожа, мы вошли и очутились в обширнейшей, как двор, зале. В этой зале среди всякой мебели стояла кухонная утварь и чрезмерно длинные вертела; пол был усеян костями, из них некоторые побелели, другие были еще свежи. Поэтому здесь стоял неприятный запах, чрезвычайно раздражавший наши ноздри. Но так как мы изнемогали от усталости и от страха, то растянулись на полу и заснули глубоким сном.

Солнце уже село, когда нас заставил вскочить какой-то грохот, точно удар грома; мы увидели перед собою спускавшееся с потолка существо с человеческим лицом, черное, с пальму вышиной и более отвратительное, чем все обезьяны, вместе взятые. Глаза у него горели, как раскаленные угли, передние зубы были длинны и выступали, как клыки кабана, рот огромный, точно отверстие колодца, губы висели до самой груди, уши напоминали уши слона и спускались до самых плеч, а когти были крючковаты, как у льва.

При виде этого зверя мы затряслись от ужаса, а потом окоченели, как мертвецы. А он сел на высокую скамью, прислоненную к стене, и спокойно стал глядеть на нас во все глаза. Потом он подошел прямо ко мне, протянул руку и схватил меня за шиворот, как берут какой-нибудь узелок с тряпьем; затем стал вертеть меня во все стороны, щупая, как мясник баранью голову. Но по всей вероятности, я ему не понравился, так как оцепенел от страха, а жир давно исчез из-под моей кожи вследствие усталости и огорчений; он швырнул меня на пол и схватил моего ближайшего соседа, помял его, как мял меня самого, но также бросил прочь и завладел следующим. И перебрал он таким образом всех купцов одного за другим и дошел наконец до капитана корабля.

Капитан же был жирный и мясистый человек, к тому же он был здоровее и крепче всех остальных людей на нашем корабле. Поэтому выбор страшного великана и пал на него: он схватил его, как ягненка, бросил на пол, поставил ногу ему на шею и одним ударом раздробил череп. Затем он взял один из огромнейших вертелов, о которых уже упоминалось, и проткнул его насквозь. И он развел большой огонь в глиняной печи, находившейся тут же, в зале, всунул в огонь вертел с капитаном и принялся медленно поворачивать его.

Потом он вынул его из огня и ногтями разъял его на части, как раздирают цыпленка. Проделав это, он в мгновение ока сожрал все.

После этого он обглодал кости, высосал из них мозг и бросил их в одну из куч отбросов, возвышавшихся в зале.

Пообедав, страшный великан растянулся на скамье и скоро заснул и захрапел, как буйвол, которого режут, или осел, который ржет, когда его дразнят. И так спал он до утра. Тогда он встал и удалился, как пришел, оставив нас полумертвыми от страха.

Когда мы убедились, что он ушел, мы вышли из оцепенения, в котором оставались всю ночь, чтобы наконец обменяться мыслями, зарыдать и застонать при мысли об ожидавшей нас судьбе.

И говорили мы друг другу с горестью:

— Зачем не утонули мы в море, зачем не съели нас обезьяны, это все же было бы лучше, нежели быть изжаренными на огне. Клянусь Аллахом! Это отвратительная смерть! Но что же делать?! Чего хочет Аллах, то должно свершиться! В одном Всемогущем Аллахе помощь и спасение!

Мы вышли из здания и целый день пробродили по острову, разыскивая какое-нибудь убежище, но все наши поиски были напрасны; на острове не было пещер и никакого другого места, где можно было бы укрыться. Поэтому, когда наступил вечер, мы нашли, что безопаснее всего вернуться во дворец. Но не успели мы войти, как ужасный черный великан снова явился с шумом и грохотом, ощупал и повертел в руках одного из товарищей моих, купцов, насадил его на вертел, изжарил, проглотил, а затем растянулся на скамье, захрапел, как скотина, которую режут, и проспал до утра. Тогда он проснулся, потягиваясь и зверски рыча, а потом ушел, не обращая на нас никакого внимания, точно нас и вовсе здесь не было.

Когда он ушел и мы могли поразмыслить о своем положении, все воскликнули в один голос:

— Идем бросимся в море, лучше утонуть, нежели быть изжаренными и проглоченными. Это была бы слишком ужасная смерть.

В ту минуту, как мы уже собирались привести в исполнение наше намерение, один из нас встал и сказал:

— Выслушайте меня, товарищи! Не находите ли вы, что лучше убить черного человека, чем быть съеденными им?

Тогда я, в свою очередь, поднял палец и сказал:

— Выслушайте меня, товарищи! Если вы действительно решили убить черного человека, следует прежде всего воспользоваться бревнами, которыми усеян берег, и построить плот, на котором мы могли бы уйти с этого проклятого острова, после того как избавим мир от этого гнусного пожирателя мусульман. Мы могли бы пристать к какому-нибудь другому острову и ждать там милости судьбы, которая, быть может, пошлет нам на помощь какое-нибудь судно, чтобы возвратиться на родину.

Во всяком случае, если плот наш и погибнет, а мы утонем, все-таки мы не попадем на жаркое и не совершим дурного, самовольно утопившись. Наша смерть была бы самоубийством, и оно было бы нам зачтено в Судный день.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Наша смерть была бы самоубийством, и оно было бы нам зачтено в день Страшного суда.

Тогда все купцы воскликнули:

— Клянемся Аллахом! Это превосходная мысль и разумное дело!

Не медля более, пошли мы на берег и построили плот, на который мы сложили кое-какие припасы, то есть годные для еды плоды, и стали ждать появления черного человека. Он явился сопровождаемый ударом грома; нам показалось, что это громадная бешеная собака. Нам пришлось примириться с тем, что он изжарил, ощупав и помяв в руках, еще одного из наших спутников, которого выбрал по причине его полноты и жирности. Но когда этот ужасный скот заснул и захрапел, подобно раскатам грома, мы решились воспользоваться его сном, чтобы сделать его навеки безвредным.

Взяли два длиннейших железных вертела, накалили их докрасна на огне, потом крепко ухватились за холодный конец, а так как вертела были очень тяжелы, то несколько человек несло каждый из них. Мы осторожно подошли, все разом воткнули оба вертела в глаза спавшего отвратительного черного человека и изо всех сил налегли на вертела, так что он был окончательно ослеплен.

Вероятно, он почувствовал чрезвычайно сильную боль, потому что так страшно крикнул, что мы все попадали на пол и откатились на значительное расстояние.

Он бросился ощупью ловить нас, протягивал руки в пустое пространство, рычал и бросался во все стороны. Но мы успели увернуться от него и бросились наземь направо и налево, так что ему не удалось никого схватить. Видя, что все усилия напрасны, он ощупью добрался до двери и вышел, страшно завывая.

Мы же, убедившись, что слепой великан в конце концов умрет от этой пытки, начали успокаиваться и медленным шагом направились к морю.

Мы получше устроили плот, взошли на него, отвязали его от берега и уже собирались отплыть, как вдруг увидели, что ужасный слепой великан бежит прямо на нас в сопровождении великанши, еще более ужасной и отвратительной. Добежав до берега, они увидели, что мы отплываем, и принялись кричать ужасающим голосом; потом схватили огромные камни, целые куски скал, и стали бросать их в наш плот. Им удалось потопить всех моих спутников, за исключением двух. Мы же трое смогли наконец уплыть и спастись от града камней.

Скоро мы очутились в открытом море, где ветер подхватил нас и прибил к острову, находившемуся в двух днях расстояния от того, на котором нас чуть было не изжарили на вертеле. На острове мы нашли плоды, которые и спасли нас от голодной смерти; а так как уже была ночь, мы влезли на большое дерево, на котором и заснули.

Утром, когда мы проснулись, первым представшим перед нашими испуганными глазами предметом была ужасающая змея, такой же толщины, как дерево, на котором мы сидели. Она смотрела на нас горящими глазами, открывая пасть, широкую, как устье печи. И вдруг она растянулась, и голова ее очутилась над нами. Она схватила одного из моих товарищей и проглотила его до самых плеч, а потом вторым глотательным движением проглотила и с головой. И тотчас же услышали мы, как затрещали кости несчастного в желудке змеи, которая спустилась с дерева и оставила нас объятыми ужасом и горем. И мы подумали: «О Аллах, каждый новый род смерти гнуснее предыдущего! Радость по случаю избавления от вертела черного человека превращается теперь в предчувствие чего-то еще более ужасного! Одно прибежище — Аллах!»

Тем не менее у нас хватило сил спуститься с дерева, сорвать несколько плодов, которые и были нами тут же съедены, и утолить жажду водой из ручьев. После этого мы бродили по острову, разыскивая убежище, более безопасное, нежели то, которым мы пользовались в прошедшую ночь, и нашли наконец дерево необычайной высоты, показавшееся нам достаточно верным убежищем. С наступлением ночи мы взобрались на него и устроились насколько можно лучше; мы уже засыпали, когда нас разбудил какой-то свист и треск ломавшихся ветвей, и, прежде чем мы успели сделать попытку к спасению, змея схватила моего товарища, сидевшего на дереве ниже меня, и в один глоток проглотила три четверти его тела. Потом я увидел, как она обвилась вокруг дерева, и услышал, как затрещали кости моего последнего товарища, которого она поглотила до конца. Я же оставался неподвижным на дереве до самого утра и только тогда решился спуститься с него. Первым движением моим было идти и броситься в море, чтобы покончить с несчастной жизнью, преисполненною таких ужасающих тревог, но я остановился на этом пути, так как душа моя не соглашалась, понимая всю драгоценность жизни; и душа внушила мне мысль, которой я и был обязан своим спасением.

Я принялся искать что-нибудь деревянное и скоро нашел; потом лег на землю и, взяв большую доску, привязал ее во всю длину к подошвам; потом взял другую доску и привязал ее к левому боку; потом еще доску — к правому боку, четвертую — к животу, а пятую, еще более длинную и широкую, — к голове. Таким образом, я окружил себя дощатой стеной, которая ограждала меня со всех сторон от пасти змеи. Устроив все это, я продолжал лежать на земле и ждал, что пошлет мне судьба.

Когда наступила ночь, змея не замедлила явиться. Как только она заметила меня, так сейчас же бросилась на меня и хотела проглотить, но ей помешали доски. Тогда она стала ползать вокруг меня, стараясь найти удобное место, за которое могла бы ухватиться, но это не удалось, несмотря на все ее усилия и на то, что она трепала меня во все стороны. И всю ночь мучила она меня, и я уже думал, что не миновать мне смерти, и чувствовал на лице своем ее зловонное дыхание. Но к рассвету она наконец оставила меня в покое и уползла, взбешенная до последней степени.

Убедившись, что ее действительно нет около меня…

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она продолжила:

Потом, убедившись, что ее действительно нет около меня, я просунул руку и освободился от привязей, прикреплявших меня к доскам. Но тело мое так онемело, что я не мог двигаться и в течение нескольких часов отчаивался в возможности когда-либо двинуться. Но в конце концов мне все же удалось встать, и затем я стал понемногу ходить и бродить по острову. Я направился к морю, и не успел дойти до берега, как увидел вдали корабль, шедший на всех парусах.

Увидев корабль, я стал махать руками и кричать как безумный; потом я размотал полотно моего тюрбана и привязал его к ветви дерева, поднял высоко над головою и махал, стараясь быть замеченным.

Судьбе было угодно, чтобы старания мои не остались напрасными.

Скоро я увидел, что корабль меняет галс и направляется к берегу; и вскоре я был взят на корабль капитаном и его людьми.

На корабле прежде всего выдали мне одежду, так как моя собственная износилась, потом накормили меня, и я ел с удовольствием, потому что за последнее время терпел много лишений; но особенно восхитился я прекрасною свежей водой, которой и напился вдоволь. Сердце мое утихло, душа успокоилась, и я почувствовал наконец, что покой и благость овладевают изнуренным телом моим.

Я начинал жить снова, после того как смерть уже стояла передо мною, благословил Аллаха за Его милосердие и за прекращение моих страданий. Скоро я совершенно оправился от своих волнений и утомления, так что мне уже стало казаться, что все свои бедствия я видел только во сне.

Плавание наше было удачно, и по воле Аллаха мы благополучно прибыли к острову под названием Сулуада[36], где должны были остановиться и в гавани которого капитан велел бросить якорь, чтобы купцы могли высадиться и заняться своими делами.

Когда они вышли на берег и один я за неимением товаров оставался на палубе, капитан подошел ко мне и сказал:

— Выслушай меня. Ты человек бедный и чужестранец, и ты рассказал нам, как много испытаний претерпел в жизни. Поэтому я хочу быть тебе полезным и помочь тебе вернуться на родину, для того чтобы ты вспоминал обо мне с удовольствием и призывал на меня благословение Всевышнего.

Я же ответил:

— Разумеется, капитан. Я не забуду тебя в своих добрых пожеланиях.

А он сказал:

— Знай же, что несколько лет тому назад у нас на корабле был путешественник, который заблудился на одном из островов, где у нас была стоянка. С тех пор мы ничего не слышали о нем и не знаем, жив он или умер. Так как у нас на корабле до сих пор хранятся товары, оставленные этим пассажиром, то мне пришло в голову поручить их тебе, с тем чтобы ты продавал их на этом острове, получил куртаж с прибылей и отдал мне остальные деньги, которые по возвращении в Багдад я и передам его родным или ему самому, если ему удалось вернуться в родной город.

И я ответил ему:

— Слушаю и повинуюсь, о господин мой! И я действительно буду очень благодарен тебе за то, что ты хочешь предоставить мне честный заработок!

Тогда капитан приказал достать товары из трюма и перевезти их для меня на берег. Потом он позвал корабельного писца и велел ему пересчитать и записать каждый тюк.

А писец спросил:

— Кому принадлежат эти тюки и на чье имя должен я записывать?

Капитан отвечал:

— Владельца этих тюков звали Синдбадом-мореходом. Теперь же запиши их на имя этого бедного пассажира и спроси, как зовут его.

Эти слова капитана изумили меня до крайности, и я воскликнул:

— Да ведь это я Синдбад-мореход!

И, вглядевшись в капитана, я узнал в нем того, которым был забыт во время второго путешествия моего на том острове, где я заснул.

Беспредельно взволновало меня это неожиданное открытие, и я продолжал:

— О капитан, разве ты не узнаешь меня? Это ведь я, Синдбад-мореход, родом из Багдада! Выслушай мою историю! Вспомни, о капитан, что именно я высадился на острове столько-то лет назад и уже более не возвращался. Я заснул у прелестного источника, у которого закусывал, и, когда проснулся, корабль был уже далеко. Впрочем, меня видели многие купцы с алмазной горы, и они могут удостоверить, что я действительно Синдбад-мореход.

Не успел я закончить свои объяснения, как один из купцов, вернувшихся на корабль за товарами, подошел ко мне, внимательно посмотрел на меня и, как только я перестал говорить, всплеснул руками и воскликнул:

— Клянусь именем Аллаха! О вы все, не верившие мне, когда я рассказывал о странном приключении, случившемся со мною на алмазной горе, где, как я говорил вам, я нашел человека с привязанной к нему четвертью бараньей туши, перенесенного из долины на гору птицей, называемой Рух. Ну так вот этот человек! Вот же он! Это и есть Синдбад-мореход, великодушный человек, подаривший мне такие прекрасные алмазы!

И, сказав это, купец обнял меня, как брата, найденного после долгого отсутствия.

Тогда и капитан корабля, вглядевшись в меня, также признал меня за Синдбада-морехода. И обнял он меня как родного сына, поздравил меня со спасением моим и сказал мне:

— Клянусь Аллахом, о господин мой, жизнь твоя необыкновенна, и приключения твои изумительны! Но будь благословен Аллах, дозволивший нам встретиться, а тебе — найти свои товары и имущество!

Затем он приказал отвезти мои товары на берег, для того чтобы я продавал их теперь в свою пользу. Я выручил огромный барыш, вознаградивший меня сверх всякого ожидания за все утраченное мной до сей поры.

И после этого мы покинули остров Сулуада и прибыли в сторону Синд[37], где также продавали и покупали.

В тех далеких морях я видел удивительные вещи и чудеса, которых не могу рассказать во всех подробностях. Между прочими видел я рыбу, похожую на корову, и другую, напоминавшую осла. Видел я также птицу, рождавшуюся из морской пены, и птицу, птенцы которой жили на поверхности моря, никогда не прилетая на землю.

Затем мы продолжали наше плавание и по воле Аллаха прибыли наконец в Басру, где пробыли лишь немного дней, и вернулись в Багдад.

Тогда я отправился на свою улицу, вступил в дом свой, приветствовал родных, друзей, старых товарищей и щедро оделил вдов и сирот. Действительно, я вернулся на родину, более чем когда-либо обогащенный моими последними торговыми делами.

Но завтра, о друзья мои, если на то будет воля Аллаха, я расскажу вам о моем четвертом путешествии, которое еще любопытнее первых трех.

Затем Синдбад-мореход велел отпустить Синдбаду-носильщику сто золотых, как и в предыдущие дни, и пригласил его к себе и на следующий день.

Носильщик не преминул воспользоваться приглашением и на другой день явился слушать то, что начал рассказывать Синдбад-мореход по окончании трапезы.

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она продолжила:

— Носильщик явился слушать

ЧЕТВЕРТЫЙ РАССКАЗ СИНДБАДА-МОРЕХОДА, ЧЕТВЕРТОЕ ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ

И Синдбад-мореход сказал:

— Ни радости, ни веселье багдадской жизни, о друзья мои, не в силах были заставить меня отказаться от путешествий. Об усталости же и испытанных мною опасностях я совершенно забыл. И коварная душа моя не замедлила указать мне на все преимущества новых странствований. Не мог я противиться искушению, и однажды, оставив дом и богатства свои, я взял с собою множество ценных товаров, гораздо больше, чем в прежние путешествия, и из Багдада направился в Басру, где сел на корабль вместе с несколькими именитыми купцами, пользовавшимися хорошей славой в тех местах.

Морской путь наш благословением Аллаха был сначала вполне благополучен. Мы переходили от острова к острову и от одного края к другому, продавая, покупая и собирая значительные барыши до того дня, когда капитан, находясь в открытом море, велел бросить якорь и закричал нам:

— Мы пропали, нет нам спасения!

И вдруг страшный порыв ветра поднял на дыбы море, которое бросилось на корабль, изломало его во всех направлениях и унесло всех пассажиров, капитана, матросов и меня самого. Все исчезли в волнах, и я тоже.

По милосердию Аллаха мне попалась под руку корабельная доска, за которую я ухватился руками и ногами и которая носила меня по морю полдня, меня и нескольких других купцов, которым удалось уцепиться за ту же доску.

Мы работали руками и ногами, и в конце концов ветер и течение выбросили нас, полумертвых от холода и страха, на берег острова.

Всю ночь лежали мы в изнеможении неподвижно на берегу. Но на другой день мы уже были в состоянии встать и отправиться вглубь острова, где приметили жилище; мы направились к нему.

Когда же подошли к нему, из двери этого жилища вышла толпа совершенно нагих черных людей, которые, не говоря ни слова, ввели нас в большую залу, где на высоком сиденье сидел царь.

Он приказал нам сесть, и мы сели. Тогда поставили перед нами подносы с яствами, которых мы ни разу в жизни нигде не видали.

Вид этих яств не возбудил во мне аппетита, напротив того, товарищи мои ели с жадностью, чтобы утолить голод, мучивший их со времени нашего кораблекрушения. Воздержность моя спасла мне жизнь.

С первых же проглоченных кусков товарищами моими овладела непомерная алчность, целые часы проходили, а они продолжали поглощать все, что им подавали, причем хрипели и махали руками как безумные.

В то время как они находились в таком состоянии, голые люди принесли сосуд, наполненный какою-то мазью, и принялись натирать ею их тела, что имело необыкновенное действие на их желудки. Я увидел, что желудки моих товарищей постепенно растягивались во все стороны, как бурдюки; и по мере того как они растягивались, постоянно увеличивался их аппетит; я же с ужасом смотрел на них и видел, что им все было мало.

Заметив же это, я продолжал отказываться от этих яств и не позволил натирать себя мазью. Это-то и спасло меня. Дело в том, что голые люди были людоедами и употребляли все эти средства для того, чтобы откормить тех, кто попадался к ним в руки, и придать их мясу нежность и сочность. Царь же был старшим из людоедов. Ему каждый день подавали на жаркое человека, откормленного таким способом; голые же люди не любили жареного и ели человеческое мясо сырым и без всякой приправы.

Сделав это открытие, я беспредельно встревожился по поводу участи моих товарищей и моей собственной, да к тому же заметил, что, по мере того как разрастался их живот, ум у них тяжелел и переставал действовать. В конце концов они совершенно оскотинились от чрезмерного поглощения пищи, уподобились животным, ведомым на бойню, и поручены были пастуху, который и водил их ежедневно пастись на луг.

Что касается меня, то от голода, а также и от страха я превратился в тень, и иссохшее тело мое прилипло к костям. Поэтому жители острова, видя меня таким худым и изможденным, перестали обращать на меня какое бы то ни было внимание, найдя меня, вероятно, недостойным быть поданным царю на жаркое.

Такое отсутствие надзора со стороны черных островитян позволило мне однажды отдалиться от их жилища и направиться в противоположную сторону. По дороге я встретил пастуха, пасшего стадо, состоявшее из моих несчастных товарищей, оглупевших от обжорства. Я поспешил скрыться в высокой траве и бежать от них как можно дальше, до такой степени мучительно и грустно было мне смотреть на них.

Солнце уже село, а я все продолжал идти. Всю ночь шел я не смыкая глаз из страха снова попасть в руки черных людоедов. И весь следующий день шел я, и еще шесть дней подряд, останавливаясь лишь для того, чтобы съесть что-нибудь и быть в состоянии продолжать мой неведомый путь. Ел же я одни травы, и ел ровно столько, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду.

На восьмой день утром…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

А утром на восьмой день я добрался до противоположного берега острова и увидел людей, подобных мне самому, белых и в одежде. Они собирали зерна перца с деревьев, которыми изобиловал этот край. Заметив меня, они окружили меня и заговорили со мной на арабском языке, которого уже я давно не слыхал. Они спросили, кто я и откуда.

Я же ответил:

— О добрые люди, я чужестранец и бедный человек.

И рассказал я им, каким подвергался несчастьям и опасностям. Рассказ мой удивил их до крайности, и, поздравив меня с избавлением от людоедов, они предложили мне пищу и питье, оставили меня отдохнуть с часок, а потом увели на свою лодку, чтобы отвезти меня к царю своему, резиденция которого была на другом, соседнем, острове.

На острове, где правил этот царь, был многолюдный город, столица царства, где всего было вдосталь: много базаров и купцов, лавки которых были наполнены ценными товарами, прекрасные улицы, по которым ездили всадники на превосходных лошадях, но без седел и стремян. Поэтому, когда меня представили царю и я исполнил все, что требовалось учтивостью, я выразил ему удивление по поводу того, что здесь ездят без седла. И сказал я ему:

— По какой причине, о господин наш и повелитель, не употребляют здесь седел? Этот предмет так удобен для верховой езды! И кроме того, ездоку удобнее управлять лошадью, сидя на седле!

Царь был очень удивлен моим вопросом и спросил:

— Да что же это за вещь — седло? Мы никогда ничего подобного не видали!

Я же сказал:

— Не позволишь ли мне изготовить тебе седло, чтобы ты сам мог убедиться в его удобстве и приятности?

Он же сказал мне:

— Разумеется!

Он призвал искусного плотника, и я заставил его сделать деревянный остов седла по моим указаниям. И оставался я при нем до тех пор, пока он не закончил. Потом я уже сам обил седло шерстью и кожей и украсил его золотыми вышивками и разноцветными кистями.

Затем я позвал кузнеца и научил его, как изготовить удила и стремена; и он все это прекрасно исполнил, так как я не отходил от него ни на минуту.

Когда все было сделано, я выбрал лучшего коня в царских конюшнях, оседлал, взнуздал, надел сбрую, не забыв и о различных украшениях, золотых шелковых кистях, холке и голубой уздечке.

И тотчас же повел я коня к царю, который ждал его с нетерпением уже несколько дней.

Царь тут же сел на лошадь и сразу нашел все очень удобным; он был очень доволен таким нововведением и выразил мне свое удовольствие роскошными подарками и большими милостями.

Когда великий визирь увидел седло и убедился, что езда на нем удобнее прежнего способа, он попросил меня и для него приготовить такое же. И я согласился.

Затем все вельможи царства и важные должностные лица также захотели иметь седла и заказали их мне. И они так щедро наделили меня подарками, что в короткое время я сделался самым богатым и самым уважаемым человеком в городе.

Я стал другом царя, и однажды, когда, по обыкновению, я пришел к нему, он повернулся ко мне и сказал:

— Ты хорошо знаешь, Синдбад, что я тебя очень люблю. Ты стал мне в моем дворце родным, я не могу без тебя обходиться и не могу перенести мысли, что настанет день, когда ты покинешь нас. И потому я желаю попросить тебя об одной вещи, но с тем чтобы не было отказа с твоей стороны.

Я ответил ему:

— О царь, приказывай! Твоя власть надо мной скреплена твоими благодеяниями и благодарностью, которую я обязан питать к тебе за все, что ты сделал для меня со времени прибытия моего в это царство.

Он ответил:

— Я хочу женить тебя на красивой, привлекательной женщине, богатой деньгами и добрыми качествами, и я желаю этого для того, чтобы она привязала тебя к нашему городу и чтобы ты остался в моем дворце. Прошу тебя, не отвергай моего предложения и слов моих!

Услышав это, я очень смутился, опустил голову и не мог ничего сказать, до такой степени овладела мною робость. Поэтому царь спросил меня:

— Почему не отвечаешь ты, дитя мое?

Тогда я сказал:

— О царь времен, дело это — твое дело, я же раб твой!

И тотчас же послал он за кади и за свидетелями и дал мне в супруги женщину благородную, знатную, очень богатую, владевшую имуществом, домами, землями и прекрасную собой. В то же время подарил он мне дворец со всею обстановкой, слуг — невольников и невольниц — поистине целый придворный штат.

И жил я в полном спокойствии и достиг пределов радости и процветания. И заранее радовался я тому, что когда-нибудь вырвусь из чужого города и возвращусь в Багдад, увезя с собою супругу свою; я очень любил ее, и жили мы в полном согласии. Но когда что-нибудь определено судьбою, никакая человеческая власть не может тому помешать. И какое земное существо может знать свое будущее? Увы, мне пришлось еще раз испытать, что все наши планы — детские игры пред лицом судьбы.

Случилось, что умерла супруга моего соседа. Так как сосед этот был мне другом, то я пошел к нему и пытался утешить его, говоря:

— Не печалься чрезмерно, сосед, Аллах вознаградит тебя вскоре и даст еще более благословенную супругу! Да продлит Аллах дни твои!

Но остолбеневший от удивления сосед поднял голову и сказал:

— Как можешь ты желать мне долгой жизни, когда знаешь, что мне остается жить какой-нибудь час!

Тогда я, в свою очередь, остолбенел от удивления и сказал ему:

— Зачем так говорить, сосед, и к чему предаваться таким предчувствиям? Ты, слава Аллаху, здоров, и ничто не угрожает тебе. Или хочешь ты наложить на себя руки?

Он ответил:

— Ах, вижу теперь, что тебе незнакомы обычаи нашей страны. Знай же, что у нас каждый муж, переживающий жену, должен быть зарыт живым в землю вместе с умершей женой и что каждая жена, пережившая мужа, должна быть похоронена в одной могиле с умершим мужем. Это нерушимо. И вот сейчас меня зароют живым с моей умершей женой. У нас все, не исключая царя, должны подчиняться этому установленному предками закону.

Услышав такие слова, я воскликнул:

— Клянусь Аллахом, этот обычай никуда не годится! И никогда не мог бы я ему подчиниться!

В то время как мы разговаривали, вошли родные и друзья моего соседа и принялись утешать его действительно не только по случаю смерти жены, но и по случаю его собственной. Потом приступили к похоронам. Тело женщины положили в открытый гроб, после того как надели на нее самые лучшие одежды и украсили ее самыми драгоценными вещами; и все, в том числе и я, направились к месту погребения.

Мы вышли за город и подошли к горе на берегу моря. В одном месте я заметил глубокий колодец; поспешно сняли с него каменную крышку и опустили в него гроб, в котором лежала украшенная драгоценностями женщина; потом схватили моего соседа, который не оказал никакого сопротивления; его спустили в колодец на веревке и вместе с ним кувшин с водой и семь хлебов. После этого снова закрыли колодец камнями, служившими ему крышкой, и вернулись домой.

Я же присутствовал при всем этом с ужасом в душе и думал про себя: «Это хуже всего того, что видел я до сих пор». Как только я вернулся во дворец, тотчас же поспешил к царю и сказал ему:

— О господин мой, я посетил много стран, но нигде не видел такого жестокого обычая, как погребение живого мужа вместе с умершей женой! А потому, о царь времен, я желал бы знать, должен ли и чужестранец подчиняться этому закону, если умрет у него жена?

Он же ответил:

— Да, разумеется! Его похоронят вместе с ней.

Услыхав это, я почувствовал, что в печени моей лопается желчный пузырь, и вышел, обезумев от страха, и пошел домой, начиная уже бояться, что жена моя умерла в отсутствие меня и что меня ждет та самая страшная пытка, при которой я только что присутствовал. Напрасно старался я утешить себя, говоря: «Синдбад, успокойся! Ты, наверное, умрешь первым и, таким образом, тебе не придется быть заживо похороненным».

Все это ни к чему не послужило мне, так как вскоре после этого жена моя заболела, пролежала несколько дней в постели и умерла, несмотря на то что я денно и нощно ходил за ней.

Тогда предался я безграничному отчаянию; поистине, не находил я, что быть заживо погребенным менее печально, нежели быть съеденным любителями человеческого мяса. Когда же сам царь явился утешать меня по случаю предстоящих собственных моих похорон, я убедился, что не избежать мне гибели. Он пожелал даже оказать мне честь, присутствовать на моих похоронах, в сопровождении всех своих придворных идти рядом со мною во главе погребального шествия за гробом, в который положили мою супругу в лучшем ее наряде и покрытую драгоценностями.

Когда мы подошли к подошве горы, где находился упомянутый колодец, в него опустили гроб моей супруги; затем все присутствующие подошли ко мне, стали утешать и прощаться. Тогда, желая подействовать на царя и на присутствующих, чтобы они избавили меня от этого испытания, я со слезами воскликнул:

— Я чужестранец, и несправедливо подчинять меня вашему закону! На родине у меня есть жена и дети, которым я необходим!

Но напрасно кричал и рыдал я; не желая ничего слушать, они схватили меня, обвязали меня веревкой, привязали ко мне кувшин с водой и семь хлебов по обычаю и спустили на дно колодца. Когда я был уже на дне, они закричали мне:

— Развяжи веревки, чтобы мы могли их вытащить!

Но я не хотел развязывать и надеялся, что они вытащат меня. Тогда они бросили на меня веревки, заложили отверстие колодца камнями и ушли, не слушая моих жалобных воплей.

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидала, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Тогда они заложили отверстие колодца камнями и ушли, не слушая моих жалобных воплей.

И скоро зловоние этого подземного места заставило меня зажать нос. Однако это не помешало мне, благодаря слабому свету падавшему сверху, осмотреться в этой могиле, наполненной трупами, старыми и новыми. Она была очень обширна и простиралась так далеко, что глаз мой не мог обнять ее. Тогда я бросился на землю и, рыдая, воскликнул:

— Ты заслужил свою участь, Синдбад, ненасытная душа! И зачем взял ты жену в этом городе?! Ах, зачем не погиб ты в Алмазной долине?! Зачем не съели тебя людоеды?! Пусть бы волею Аллаха погиб ты в море, во время одного из испытанных тобою кораблекрушений! Все лучше этой ужасающей смерти!

И стал я бить себя по голове, по желудку и по всему телу. Тем не менее, изнемогая от голода и жажды, я не решался умирать голодной смертью, отвязал кувшин и хлебы, поел, попил, но как можно меньше, чтобы сберечь еду и питье на другие дни.

И жил я так несколько дней, понемногу привыкая к нестерпимому запаху этой пещеры, и спал я на земле в одном месте, которое очистил от покрывавших его костей. Но приближалась минута, когда не останется у меня ни воды, ни хлеба. И вот эта минута наступила. Тогда в полном отчаянии я произнес свидетельство веры и собирался уже закрыть глаза и ждать смерти, как вдруг отверстие колодца над головой моей открылось, и сверху спустили гроб с мертвецом, а за ним его жену вместе с кувшином воды и семью хлебами.

Тогда я дождался, чтобы люди там, наверху, снова закрыли отверстие, и, схватив большую человеческую кость, я одним прыжком очутился около женщины и ударил ее по голове; и чтобы убедиться, что она умерла, я ударил второй и третий раз изо всех сил. Тогда завладел я семью хлебами и водой и таким образом добыл съестных припасов еще на несколько дней.

По прошествии этого времени снова открылось отверстие, и на этот раз спустили мертвую женщину и живого мужчину. Я дорожил своей жизнью, поэтому убил и этого человека и взял его воду и его хлеб. И продолжал я жить таким образом долгое время, каждый раз убивая того, кого хоронили заживо, и завладевая его хлебом и его водой.

Однажды я спал на обычном месте, как вдруг странный шум разбудил меня. Казалось, что дышит человек и раздаются его шаги. Я встал и взял кость, которою убивал заживо погребаемых, чтобы идти в ту сторону, откуда слышался шум. Пройдя несколько шагов, я увидел какую-то бегущую тень и услышал громкое дыхание. Тогда, продолжая держать в руке кость, я долго следил за этою тенью и продолжал бежать за нею, натыкаясь на каждом шагу на кости мертвецов, как вдруг мне показалось, что в глубине пещеры я вижу как будто звездочку, то сияющую, то угасающую. Я пошел дальше по тому же направлению, и, по мере того как я подвигался, свет увеличивался и расширялся. Но я не смел думать, что это отверстие, чрез которое могу убежать отсюда, и говорил себе: «Это, вероятно, другое отверстие колодца, через которое спускают трупы». Но каково же было мое волнение, когда я увидел, что тень, которая была просто каким-то животным, прыгнула в это отверстие и исчезла! Тогда я понял, что это дыра, вырытая зверями для того, чтобы приходить в пещеру и пожирать трупы. И я прыгнул вслед за тем животным и очутился на свежем воздухе, под небесным сводом.

Убедившись, что я наверху, я упал на колени и от всего сердца возблагодарил Всевышнего за свое избавление; и успокоилась душа моя, и улеглось ее волнение. Осмотревшись, я увидел, что нахожусь у подошвы горы, на берегу моря; и заметил я, что эта гора не имела никакого сообщения с городом, до такой степени была она крута и неприступна. Я попытался взобраться на нее, но напрасно. Тогда, чтобы не умереть с голоду, я вернулся в пещеру через ту же дыру, взял оттуда хлеб и воду и вышел опять на свет божий, и я ел и пил здесь с большим удовольствием, чем во время пребывания моего среди мертвецов. И каждый день ходил я в пещеру за хлебом и водой, которые отбирал у заживо погребаемых, а их самих убивал. Потом мне пришло в голову собирать с мертвых драгоценности: браслеты, жемчуг, рубины, металлические украшения, дорогие ткани и все золотые и серебряные предметы. И каждый раз я относил свою добычу на морской берег в надежде, что когда-нибудь мне удастся спастись со всем этим богатством. И чтобы все было готово к тому времени, я связал все в тюки, свернутые из одежд и тканей тех мужчин и женщин, что были в пещере.

Как-то раз сидел я и размышлял о своих приключениях и о моем настоящем положении, когда увидел судно, проходившее на довольно близком расстоянии от моей горы. Я поспешно встал, размотал полотно своего тюрбана и принялся широко размахивать им и кричать, бегая взад и вперед по берегу. По милости Аллаха на судне заметили мои сигналы и отвязали лодку, чтобы взять меня к себе на палубу. И увезли они меня и тюки мои.

Когда мы взошли на палубу, капитан подошел ко мне и сказал:

— Кто ты и каким образом очутился на той горе, где, с тех пор как плаваю в этих краях, никогда не видел я человека, а всегда только диких зверей и хищных птиц?

Я отвечал:

— О господин мой, я бедный купец и чужестранец. Я плыл на большом корабле, который погиб у этих берегов; один я благодаря мужеству и выносливости успел спастись и спасти также свои товары, которые поставил на большую доску, попавшуюся мне под руку в то время, когда корабль был уже разбит. Судьба бросила меня на этот берег, и Аллаху не угодно было дать мне погибнуть от голода и жажды.

Вот что сказал я капитану, умолчав и о браке моем и о погребении из опасения, что на палубе судна находится кто-нибудь из жителей города, в котором придерживаются ужасного обычая, едва не стоившего мне жизни.

Объяснившись с капитаном, я вынул из одного из моих тюков прекрасную ценную вещь и предложил ему в подарок, для того чтобы он хорошо относился ко мне во время плавания. Но к великому моему удивлению, он выказал редкое бескорыстие, не захотел принять моего подарка и сказал доброжелательным голосом:

— Я не имею привычки брать плату за доброе дело. Не тебя первого спасаем мы на море. Мы и других потерпевших кораблекрушение спасали и отвозили на их родину ради Аллаха; и не только не брали за это платы, но, так как они были лишены всего, мы кормили, поили и одевали их; и всегда ради Аллаха мы давали им средства на путевые издержки. И это потому, что люди должны помогать друг другу ради Аллаха.

Услышав такие слова, я поблагодарил капитана и пожелал ему всего хорошего и долголетней жизни, а он между тем приказал развернуть паруса и продолжать путь.

Мы благополучно плыли долгие дни от острова к острову, из моря в море, я же наслаждался покоем и целыми днями лежал, размышляя о своих странных приключениях и спрашивая себя, не во сне ли видел я все муки и бедствия свои? Иногда же, думая о пребывании моем в подземной пещере вместе с умершею супругою моею, я чувствовал, что от ужаса готов сойти с ума.

Наконец волею Аллаха Всевышнего мы в добром здравии прибыли в Басру, где остановились на несколько дней, а потом направились в Багдад.

Тогда, нагруженный бесчисленными богатствами, я пошел на свою улицу и в дом свой, где нашел родных и друзей; они праздновали мое возвращение, и радовались до крайности, и поздравляли меня с избавлением. Я тщательно спрятал все свои сокровища в шкафы, не забывая, однако же, раздавать щедрую милостыню бедным вдовам и сиротам и щедро наделять друзей и знакомых. И с тех пор я не переставал предаваться всякого рода развлечениям и удовольствиям в обществе приятных людей.

Но все, что рассказано мною, о господа мои, — ничто в сравнении с тем, что расскажу вам завтра, если то будет угодно Аллаху.

Так говорил в тот день Синдбад-мореход. И не забыл он и на этот раз велеть отпустить носильщику сто золотых и пригласить его на обед вместе с присутствующими именитыми людьми. Затем все вернулись домой, изумляясь всему услышанному.

Что же касается Синдбада-носильщика…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и с присущей ей скромностью умолкла.

Когда же наступила

она сказала:

Но что касается Синдбада-носильщика, то он, вернувшись к себе, всю ночь продумал об этом удивительном рассказе. И на другой еще день, когда он снова пришел в дом Синдбада-морехода, он был сильно взволнован погребением своего хозяина. Но так как скатерть была уже накрыта, он сел рядом с остальными гостями, пил, ел и благословлял Всеблагого. Потом среди всеобщего молчания стал слушать

ПЯТЫЙ РАССКАЗ СИНДБАДА-МОРЕХОДА, ПЯТОЕ ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ

Синдбад сказал:

— Знайте, о друзья мои, что, вернувшись из четвертого путешествия моего, я погрузился в радость и веселье до такой степени, что забыл о прошлых страданиях и помнил только о превосходных барышах, доставленных мне моими необыкновенными приключениями. Поэтому не удивляйтесь, если скажу вам, что я не замедлил повиноваться голосу души, подстрекавшему меня предпринять новое путешествие, чтобы увидеть новые страны.

И я поднялся и накупил таких товаров, которые, как я уже знал по опыту, имеют легкий сбыт и дают хороший и верный барыш; я приказал уложить их и уехал с ними в Басру.

Там пошел я в гавань и увидел большой, совершенно новый корабль, который понравился мне и который я тут же купил для себя одного. Я взял к себе на службу хорошего, опытного капитана и матросов, а товары велел нагрузить на корабль своим невольникам, которые и остались на нем, чтобы служить мне. Я согласился также принять в качестве пассажиров несколько человек купцов, которые понравились мне и честно заплатили за свой проезд. Таким образом, сделавшись на этот раз хозяином судна, я имел возможность помогать своими советами капитану благодаря опытности, приобретенной мною в морских делах.

Мы отплыли из Басры с легким сердцем и веселые, желая друг другу всяких благ.

Плавание наше было счастливым благодаря попутному ветру и отсутствию бурь. После разных стоянок с целью продаж и покупок мы пристали однажды к совершенно пустынному, необитаемому острову, на котором вместо всякого жилища виднелся только один белый купол.

Рассмотрев этот купол повнимательнее, я угадал, что это яйцо Руха. Впрочем, я ничего не сказал об этом пассажирам, которые от нечего делать забавлялись тем, что бросали большие камни в яйцо. Поэтому они кончили тем, что разбили его, и, к великому их удивлению, из него вытекло много воды; а несколько минут спустя птенец Руха высунул из скорлупы одну из своих ног. Купцы продолжали кидать камни в яйцо; потом они убили птенца, разрезали его на куски и, вернувшись на корабль, рассказали мне о своем приключении. Я же испугался до крайности и воскликнул:

— Мы пропали! Рухи, самец и самка, нападут на нас и погубят нас! Необходимо как можно скорее отплыть отсюда!

И мы развернули паруса и при помощи попутного ветра вышли в море.

Тем временем купцы жарили куски Руха; но не успели они начать лакомиться ими, как мы заметили, что два густых облака совершенно покрыли солнце. Когда эти два облака опустились, мы увидели, что это не что иное, как два громадных Руха, отец и мать того, который был убит. И слышали мы, как они били крыльями и испускали крик страшнее грома. И скоро они очутились над нашими головами, но еще на большей высоте; у каждого из них в когтях было по скале величиною больше нашего корабля. Увидав это, мы уже не сомневались в предстоявшей гибели. И вдруг один из Рухов уронил скалу, целясь в наш корабль. Но капитан, весьма опытный человек, так быстро действовал рулем, что корабль сразу повернулся, а скала упала в море около самого корабля, и море разверзлось так, что мы увидели дно морское, а корабль подвергся страшнейшей качке. Но в ту же минуту волею судьбы другой Рух выпустил из когтей свою скалу, и не успели мы ничего предпринять, как она обрушилась на корму, разбивая руль на двадцать кусков и унося в море половину корабля. Из купцов и матросов одни были раздавлены, другие потонули. В числе последних был и я.

Но я так боролся со смертью, движимый инстинктом, побуждавшим меня сохранять драгоценную жизнь, что мне удалось всплыть на поверхность моря. По счастью, я мог уцепиться за одну из досок моего исчезнувшего корабля.

В конце концов я успел сесть верхом на эту доску и, работая ногами и руками, а также при помощи попутного ветра добрался до какого-то острова как раз вовремя, чтобы не умереть от изнурения, голода и жажды. Я бросился на песок и пролежал в изнеможении около часа, пока не успокоились и не отдохнули душа и сердце. Потом я отправился осматривать остров.

Мне не пришлось далеко идти, чтобы убедиться, что на этот раз судьба перенесла меня в такой дивный сад, что его можно было сравнить только с райскими садами. Повсюду передо мной висели на деревьях золотистые плоды, протекали светлые ручьи, летали птицы, певшие на тысячу различных голосов, и цвели восхитительные цветы. И ел я эти плоды, и пил я эту воду, и дышал благоуханием этих цветов этих, и все это я находил превосходным.

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

О, все это было превосходно! Поэтому я не шел дальше и отдыхал до самого вечера на том же месте.

Но когда стемнело и я почувствовал, что я один на этом острове, среди этих деревьев, тогда, несмотря на красоту и мир всего окружающего, на меня напал жестокий страх; я мог спать только одним глазом, и во сне меня одолевали страшные кошмары среди безмолвия этой пустыни.

Утром я немного успокоился, встал и принялся осматривать местность. Таким образом дошел я до бассейна, в который текла ключевая вода, а на краю бассейна сидел неподвижно почтенный старик, закутанный в плащ из древесных листьев. Я же подумал в душе своей: «Этот старик, вероятно, также пострадал от крушения какого-нибудь судна и раньше меня нашел прибежище на этом острове».

И подошел я к нему и пожелал мира. Он ответил мне тем же, но только знаками, не вымолвив ни слова. Я спросил:

— О почтенный шейх, каким образом попал ты в это место?

Но он и на этот раз ничего не ответил, а только печально покачал головою и сделал рукою знаки, как будто говоря: «Прошу тебя, перенеси меня через ручей, я хочу нарвать плодов на той стороне».

Тогда я подумал: «Это, Синдбад, будет добрым делом».

Я нагнулся и посадил его к себе на плечи, прижав ноги его к своей груди. А он держался руками за мою голову, а ляжками обнимал мою шею. И перенес я его на другую сторону ручья, к тому месту, на которое он мне указал; потом я снова нагнулся и сказал ему:

— Слезай осторожней, почтенный шейх!

Но он и не думал двигаться! Напротив, он еще крепче стиснул мне шею своими ляжками и всеми силами вцепился в мои плечи.

Заметив это, я удивился до крайности и внимательнее посмотрел на его ноги. И они показались мне черными, обросшими шерстью и жесткими, как кожа буйвола, и я испугался. Я попытался освободиться от него, сбросив его на землю; но тогда он так сильно сдавил мне горло, что я был близок к удушению и все потемнело в глазах моих. Я сделал еще попытку, но вслед за тем лишился чувств и упал на землю.

Спустя некоторое время я очнулся, но старик продолжал сидеть у меня на плечах; он только немного раздвинул свои ноги, чтобы дать мне дышать.

Когда же он увидел, что я дышу, он два раза ударил меня по животу, чтобы заставить подняться. Боль принудила меня повиноваться, и я встал, между тем как он сильнее прежнего держался за мою шею. Рукою сделал он знак, приказывая идти к деревьям; тут он принялся срывать плоды и есть их. И всякий раз, как я останавливался против его воли или слишком быстро шел, он так сильно бил меня ногами, что я поневоле должен был слушаться.

Целый день оставался он у меня на плечах, понукая меня, как вьючное животное; ночью же он снова заставил меня лечь и спал, не отрываясь от моей шеи. Утром он снова ударял меня, чтобы разбудить и чтобы я нес его по-вчерашнему.

И так оставался он у меня на плечах денно и нощно, и заставлял носить его, и безжалостно бил то ногой, то кулаком, чтобы заставить идти.

Еще никогда не терпел я в душе своей стольких унижений, а тело мое еще никогда не испытывало такого дурного обращения, как от этого старика, который был сильнее и крепче молодого и безжалостнее погонщика ослов. И я не знал уже, к чему прибегнуть, чтобы избавиться от него, и раскаивался в этом добром чувстве, побудившем меня взять его к себе на плечи. И поистине, желал я себе в то время смерти из глубины сердца моего.

Я уже долгое время находился в таком плачевном состоянии, когда однажды, бродя по его приказу под деревьями, на которых висели большие тыквы, я задумал сделать себе сосуды из высушенных тыкв.

Поднял я толстую сухую тыкву, давно уже упавшую с дерева, выдолбил, вычистил и, сорвав несколько прекрасных гроздей винограда, выжал в тыкву их сок. Потом я тщательно закупорил ее и поставил на солнце на несколько дней, пока сок не превратился в чистое вино. Тогда я взял тыкву и выпил достаточное количество, чтобы подкрепиться, но недостаточное для опьянения. Однако я все же повеселел, да так, что в первый раз стал скакать со своей ношей во все стороны, плясать и петь между деревьями. Я даже хлопал в ладоши, аккомпанируя своему танцу и смеясь во все горло.

Когда старик увидел меня в таком необычном расположении духа и убедился, что силы мои умножились так, что я нес его без всякой усталости, он приказал мне передать ему тыкву. Меня сильно раздосадовало это требование, но я так боялся старика, что не смел ослушаться, поэтому и подал ему тыкву, хотя и неохотно.

Он взял ее, поднес к губам, попробовал и, найдя напиток приятным, выпил все до последней капли, затем далеко отбросив тыкву.

Вино не замедлило оказать свое действие на мозг его, а так как он выпил достаточно для того, чтобы опьянеть, то сперва стал плясать по-своему и подпрыгивать у меня на плечах, а потом мускулы его ослабели, и, качаясь из стороны в сторону, он уже едва держался у меня на плечах.

Тогда я почувствовал, что меня не сжимают по-прежнему; быстрым движением я освободил шею от его ног и швырнул его на землю, где он и лежал неподвижно. Потом я бросился к нему и, подобрав под деревьями огромный камень, так ловко стал направлять удары, что размозжил ему череп и смешал его мясо с кровью. Он умер. Да не сжалится никогда Аллах над душой его!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Чувствуя при виде его трупа в душе своей еще большее облегчение, нежели в теле, я стал бегать от радости и добежал таким образом до берега и до того самого места, на которое выбросило меня море во время крушения моего корабля. Судьбе было угодно, чтобы как раз в эту минуту матросы со стоявшего на якоре судна причалили к берегу, чтобы сделать запас пресной воды. Увидев меня, они крайне удивились, окружили меня и после первых приветствий с обеих сторон принялись меня расспрашивать. Я же рассказал им обо всем, что случилось со мною, как потерпел я кораблекрушение, как обращен был в состояние вьючного животного стариком, которого наконец убил.

Матросы остолбенели от удивления и воскликнули:

— Как дивно то, что ты избавился от этого шейха, которого все моряки знали под именем Морского Старика! Тебя одного не удалось ему задушить, ведь он душил своими ногами каждого, кем успевал завладеть. Благословен Аллах, тебя избавивший!

Потом они увезли меня на свое судно, где капитан их принял меня радушно и дал мне одежду для прикрытия наготы моей; и, выслушав мой рассказ, он поздравил меня с избавлением от гибели, и судно снова распустило паруса.

После нескольких дней и ночей пути мы вошли в гавань одного приморского города с хорошо построенными домами. Город этот назывался Городом обезьян по причине огромного количества обезьян, живших на окружающих его деревьях.

Я сошел на берег с одним из спутников своих, купцом, чтобы посетить город и попытаться завести там торговлю. Купец, сделавшийся моим другом, дал мне мешок из бумажной материи и сказал:

— Возьми этот мешок, набей его мелкими камнями и присоединись к жителям, выходящим из городских ворот. Делай то же, что и они будут делать, и ты много заработаешь.

И я сделал так, как он мне посоветовал, наполнил мешок мой мелкими каменьями, а когда закончил эту работу, увидел толпу жителей, выходящих из города с такими же мешками, как мой. Друг мой, купец, горячо рекомендовал меня им, говоря:

— Это бедный человек и чужестранец. Возьмите его с собою и научите зарабатывать хлеб. Оказав ему эту услугу, вы будете щедро награждены Воздаятелем!

Они отвечали:

— Слушаем и повинуемся! — и увели меня с собой.

После недолгого пути мы пришли в широкую долину, поросшую такими высокими деревьями, что никто не мог взобраться на них; на этих-то деревьях и жили обезьяны, а ветви деревьев гнулись под тяжестью больших плодов с жесткой скорлупой, и назывались эти плоды индийскими кокосовыми орехами.

Мы остановились под этими деревьями, и товарищи мои, положив свои мешки на землю, принялись бросать камнями в обезьян. И я стал делать то же, что и они. Тогда обезьяны рассвирепели и стали отвечать нам, швыряя с деревьев огромное количество кокосов. Мы же, защищаясь от их ударов, собирали кокосы и наполняли ими свои мешки.

Когда наши мешки были наполнены, мы взвалили их себе на плечи и вернулись в город, а там купец принял у меня мешок и заплатил за кокосы деньгами. Я же каждый день сопровождал собирателей кокосов и продавал свой сбор в городе, и так до тех пор, пока, сберегая свою выручку, я не нажил состояние, увеличившееся затем вследствие различных обменов и покупок и давшее мне возможность сесть на корабль и отправиться в Жемчужное море.

Так как я увез с собой огромное количество кокосов, то, заезжая на различные острова, я менял их на перец и корицу; а в других местах я продавал перец и корицу, и на вырученные деньги я мог отправиться в Жемчужное море, где нанял ловцов жемчуга.

С добыванием жемчуга я имел необыкновенную удачу. В короткое время я собрал громадное состояние. Поэтому я уже не хотел откладывать свое возвращение на родину и, закупив у туземцев этой языческой страны для своего личного употребление запас дерева алоэ[38] лучшего качества, я сел на корабль, отправлявшийся в Басру, куда и прибыл после счастливейшего плавания. Оттуда направился я в Багдад и поспешил на свою улицу и в дом свой, где встретили меня родные и друзья с радостью и восторгом.

Поскольку я вернулся более богатым, чем когда-либо был, то не замедлил разливать вокруг себя благосостояние, оказывая щедрую помощь тем, кто нуждался в ней.

Вы же, о друзья мои, отобедайте у меня, а завтра непременно приходите слушать рассказ о моем шестом путешествии (оно действительно было достойно всякого удивления), и вы забудете о прежних моих приключениях, как бы ни были они необыкновенны.

Затем Синдбад-мореход, закончив со своим рассказом, приказал, по обыкновению своему, дать сто золотых монет изумленному всем услышанным носильщику, который, отобедав, удалился вместе с прочими гостями.

А на другой день, после такого же роскошного пира, как и накануне, Синдбад-мореход рассказал следующее:

ШЕСТОЙ РАССКАЗ СИНДБАДА-МОРЕХОДА, ШЕСТОЕ ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ

Знайте, о вы все, друзья мои, товарищи и дорогие мои гости, что однажды, после возвращения моего из пятого путешествия, сидел я как-то перед дверьми своего дома, наслаждаясь свежим воздухом и чувствуя себя поистине на вершине удовольствия, когда мимо меня проехали купцы, возвращавшиеся, по-видимому, из путешествия. При виде их я с удовольствием вспомнил и дни своих странствий, и радость встречи с родными, с друзьями и старинными товарищами, и еще большую радость вновь увидеть родную страну; и воспоминание это возбудило в душе моей желание странствовать и торговать. И поскольку я решил пуститься в путь, то накупил роскошных и ценных товаров, годных для перевозки морем, навьючил тюки и отправился из города Багдада в город Басру.

Там нашел я большой корабль, полный купцов и знатных людей, которые везли с собою роскошные товары. Я велел нагрузить мои тюки вместе с другими на этот корабль, и мы с миром покинули город Басру.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

И мы с миром покинули город Басру. Так плыли мы из одного места в другое, из одного города в другой, продавая, покупая и теша глаза свои видом обитаемых людьми стран и все время сопутствуемые благоприятной погодой, благодаря которой мы могли безмятежно наслаждаться жизнью. Но вот однажды, в то время как все мы благодушествовали, мы вдруг услышали крики отчаяния. И оказалось, что испускал их сам капитан. И мы в то же время увидели, что он бросил на пол свой тюрбан и стал бить себя по лицу и рвать свою бороду и наконец распростерся посреди корабля, терзаемый невообразимой скорбью.

Тогда все пассажиры и купцы окружили его и стали спрашивать:

— О капитан! Что же такое произошло?

Капитан ответил им:

— Знайте, добрые люди, здесь собравшиеся, что мы сбились с пути со своим кораблем и, покинув море, по которому плыли, очутились в другом море, которого не знаем. И если Аллах не приуготовляет нам возможности как-нибудь спастись из этого моря, то мы будем уничтожены все, сколько нас здесь есть. Будем же молить Аллаха Всевышнего выручить нас из этой беды!

После этого капитан поднялся и влез на мачту и хотел убрать паруса; но ветер внезапно налетел со страшною силой и так накренил корабль, что руль сломался, тогда как мы находились в то время совсем близко от высокой горы. Тогда капитан спустился с мачты и воскликнул:

— Нет спасения и силы, кроме как у Аллаха Всевышнего и Всемогущего! Никто не может остановить судьбу! Клянусь Аллахом, мы попали в ужасную беду без малейшей надежды на спасение или освобождение!

При этих словах все пассажиры принялись оплакивать самих себя и прощаться друг с другом, перед тем как окончится жизнь их и разрушатся все надежды их. И корабль вдруг ударился о гору и разбился, и разлетелись щепы его во все стороны. И все в нем находившиеся погрузились в воду. И купцы упали в море. Одни утонули, а другие уцепились за упомянутую гору и успели спастись. Я же был в числе тех, которым удалось уцепиться за гору.

Гора эта находилась на очень большом острове, берега которого были покрыты обломками разбившихся кораблей и всякого рода останками. В том месте, где нам удалось выйти на берег, мы увидели вокруг себя невероятное количество тюков, выброшенных морем товаров и всевозможных ценных предметов. И я стал ходить среди всех этих разбросанных вещей и, пройдя несколько шагов, увидел маленькую речку с тихими водами, которая, в противоположность всем другим рекам, впадающим в море, брала начало на горе и удалялась от моря, а затем немного далее углублялась в грот, расположенный у подошвы той же горы, где и исчезала.

Но это еще не все. Я заметил, что берега этой реки были усеяны рубинами, драгоценными камнями всех цветов, алмазами самых разнообразных форм и драгоценными металлами. И все эти драгоценные камни были так многочисленны, как простые камешки в русле обыкновенной реки. И вся почва вокруг блистала и сверкала этими отсветами и огнями до такой степени, что глаз не мог вынести их блеска.

Я заметил также, что остров этот изобиловал деревом китайского алоэ лучшего качества. И еще был на этом острове источник неочищенной жидкой амбры[39] цвета горной смолы, которая, как расплавленный воск, стекала по берегу под действием солнечных лучей; и большие рыбы, выплывая из моря, приближались, чтобы проглотить ее, и, разогрев ее в животе своем, через некоторое время изрыгали на поверхность воды; и тогда она становилась твердой и изменялась в составе и в цвете; и волны вновь выбрасывали ее на берег, по которому разносилось благовоние. Остальная же амбра, которую не проглатывали рыбы, таяла под лучами солнца и распространяла по всему острову запах, напоминающий аромат мускуса. Но я должен сказать вам, что все эти богатства никому не могли быть полезны, ибо никто не мог пристать к этому острову и вернуться назад живым или мертвым, ибо всякий корабль, к нему приблизившийся, разбивался о гору; и никто не мог подняться на эту гору, настолько она была неприступна.

И потому все пассажиры, которым удалось спастись при крушении нашего корабля, и я в том числе, были в большом затруднении и оставались на берегу, совершенно одурев от всех тех богатств, которые видели перед собой, и при мысли о бедственной судьбе, ожидавшей нас среди всей этой роскоши.

Итак, мы оставались некоторое время на берегу, не зная, что предпринять; затем, найдя кое-какие припасы, мы разделили их между собой совершенно поровну. Все спутники мои, не привыкшие к приключениям, съели всю свою долю зараз или же в два приема, и поэтому все они по прошествии некоторого времени, различного в зависимости от выносливости каждого, погибли один за другим за неимением пищи. Я же сумел предусмотрительно тратить свои припасы и ел всего один раз в день, притом я нашел совершенно самостоятельно еще некоторое количество провизии, о которой, конечно, и не подумал сообщить своим товарищам. Те из нас, которые умерли раньше всех, были погребены остальными, после того как их обмыли и завернули в саваны, изготовленные из материй, найденных на берегу. Но к лишениям скоро присоединилась еще повальная болезнь живота, происшедшая вследствие сырого морского климата. И товарищи мои не замедлили умереть все до одного, и я собственными руками вырыл могилу для последнего из них.

К этому времени у меня оставалось уже очень мало припасов, несмотря на всю мою предусмотрительность и бережливость; и, видя, что близится минута смерти моей, я принялся плакать над самим собою, думая: «Зачем не умер я раньше своих товарищей, которые отдали бы мне последний долг, обмыв и похоронив меня?! Нет силы и спасения, кроме как у Аллаха Всемогущего!» — и при этом я стал кусать руки от отчаяния.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидала, что близок рассвет, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

А я стал кусать руки свои от отчаяния.

И тогда я решил встать и принялся рыть глубокую яму, говоря себе: «Когда я почувствую приближение своих последних минут, я дотащусь сюда и влезу в эту яму, где и умру. Ветер позаботится постепенно засыпать песком мою голову и сровняет яму».

И, продолжая эту работу, я упрекал себя в глупости и в том, что покинул родную страну, несмотря на все, что мне пришлось пережить во время предыдущих моих путешествий — в первый, во второй, в третий, в четвертый и в пятый раз — при каждом новом испытании, более тяжелом, чем предыдущее. И я говорил себе: «Для того ли ты раскаивался столько раз, чтобы вновь приниматься за старое? Для чего понадобилось тебе еще путешествовать? Разве у тебя в Багдаде недостаточно богатств, чтобы тратить их без счету и не опасаться когда-либо истощить свое имение, которого хватило бы на два существования, подобных твоему?»

Но эти мысли скоро сменились иными размышлениями, вызванными видом реки. И я сказал себе: «Клянусь Аллахом! Река эта, несомненно, должна иметь и начало, и конец. Я прекрасно вижу отсюда ее начало, но конец ее скрыт от меня. Между тем река эта, уходящая таким образом в гору, должна, без сомнения, выходить где-нибудь с другой стороны. И я думаю, что единственно осуществимый план, чтобы выбраться отсюда, состоит в том, чтобы построить какое-нибудь судно и, поместившись в него, отдаться течению воды. Если такова моя судьба, то я уж найду там какое-нибудь средство спастись, а если же нет, то я там и умру, и это все же будет лучше, чем умирать от голода на этом побережье».

Тогда, немного приободренный этими мыслями, я поднялся и принялся осуществлять свой план. Я собрал большие вязанки прутьев китайского алоэ и крепко связал их веревками; на них я положил несколько больших деревянных досок, поднятых на берегу и оставшихся от разбитых кораблей, и все это соединил в виде плота такой же ширины, как река, или, вернее, немножко уже, чем река.

Когда работа эта была закончена, я нагрузил плот несколькими большими мешками, наполненными рубинами, жемчугом и всякого рода драгоценными камнями (я выбрал наиболее крупные, величиной в обыкновенный камушек), и захватил также несколько тюков серой амбры, отобрав наилучшую и очищенную от примесей; и не забыл также взять с собой остаток провизии.

Все это я разложил равномерно на плоту, который снабдил двумя дощечками, заменяющими весла, и наконец поместился на нем и сам, вверив себя воле Аллаха и вспомнив следующие стихи поэта:

И поскольку плот был увлечен волнами под своды грота, где стал сильно цеплять краями о стены, и голова моя также не раз ударялась о свод, я, испуганный полной тьмою, в которой внезапно очутился, уже думал о том, чтобы вернуться назад на берег моря. Но я уже не мог вернуться; сильное течение уносило меня все дальше и дальше в глубь; а русло речки то расширялось, то вновь суживалось, в то время как сумрак вокруг меня сгущался и утомлял меня больше всего остального. Тогда, бросив весла, которые, впрочем, мало чем помогали мне, я повалился на плот ничком, чтобы не разбить себе голову о своды, и, сам не знаю как, забылся в глубоком сне.

Сон мой продолжался, вероятно, целый год или даже больше, если судить об этом по силе того отчаяния, которое, без сомнения, и было его причиной.

Как бы то ни было, проснувшись, я увидел, что совершенно светло. Я окончательно открыл глаза и увидел себя лежащим на траве, среди широкой долины; и плот мой был привязан у берега реки, а вокруг меня толпилось много индийцев и абиссинцев. Когда люди эти заметили, что я проснулся, то заговорили со мной; но я не понял ни слова из их речи и не мог отвечать им. Я даже начинал думать, что все это не более как сон, когда ко мне подошел человек, сказавший мне по-арабски:

— Мир над тобой, о брат наш! Кто ты, откуда ты и для чего прибыл в эту страну? Что же до нас, то мы земледельцы, пришедшие сюда, чтобы орошать наши плантации, наши поля. Мы заметили плот, на котором ты спал, и остановили его и привязали к берегу; затем мы, боясь испугать тебя, стали ждать, чтобы ты сам проснулся. Расскажи нам, какое приключение привело тебя сюда?

Я же ответил:

— Ради Аллаха, Который да будет над тобой, о господин мой, дай мне сначала поесть, ибо я изголодался, и потом уже расспрашивай меня сколько захочешь!

При этих словах человек этот поспешил принести мне еды, и я ел, пока не насытился, не успокоился и не приободрился. Тогда я почувствовал, что душа моя возвращается ко мне, возблагодарил Аллаха и порадовался, что не погиб на той подземной реке. После чего я рассказал тем, кто окружал меня, обо всем, что случилось со мною, от начала и до конца.

Когда они выслушали рассказ мой, то были совершенно поражены и стали разговаривать между собой, и тот, который говорил по-арабски, переводил мне, о чем они говорили, как и им переводил мои слова. Они выразили желание — так велико было их восхищение — повести меня к своему царю, чтобы и он услышал о моих приключениях. Я же, со своей стороны, согласился немедленно; и они увели меня с собой. Они не забыли также перенести и плот мой как он был, вместе с тюками амбры и большими мешками, полными драгоценных камней.

Царь, которому они рассказали, кто я такой, принял меня с большим радушием; и после взаимных приветствий он попросил меня, чтобы я сам рассказал ему о моих приключениях. И я тотчас повиновался и описал ему все, что со мной случилось, не пропуская ни одной подробности. Но нет нужды теперь повторять это.

Выслушав мой рассказ, царь этого острова, который назывался Серендип[40], пришел в крайнее изумление и весьма порадовался вместе со мною, что я спас свою жизнь, несмотря на все испытанные мною опасности. Тогда я захотел показать ему, что путешествия все же кое-чему научили меня, и поспешил в его присутствии развязать свои мешки и тюки.

Тогда царь, который был большим знатоком драгоценных камней, очень восхитился моими находками, а я из уважения к нему выбрал по ценному образчику каждой породы камней, а также несколько крупных жемчужин и больших самородков золота и серебра и преподнес их ему в подарок. И он согласился принять их и, со своей стороны, осыпал меня любезностями и почестями и попросил меня поселиться в его собственном дворце, что я и сделал. И с этого же дня я стал другом царя и именитейших людей острова. И все расспрашивали меня о моей родине, и я отвечал им; и я, в свою очередь, расспрашивал их об их стране, и они отвечали мне. Таким образом я узнал, что остров Серендип имел восемьдесят парасангов в длину и восемьдесят в ширину, что на нем находилась гора, самая высокая во всем свете, на вершине которой жил в течение некоторого времени отец наш Адам, что остров этот изобиловал жемчугом и драгоценными камнями, хотя не такими великолепными, как те, которыми были наполнены мои тюки, а также пальмовыми деревьями.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

А остров этот изобиловал жемчугом и драгоценными камнями, хотя не такими великолепными, как те, которыми были наполнены мои тюки, а также пальмовыми деревьями.

Однажды царь острова Серендип стал сам расспрашивать меня об общественных делах в Багдаде и о способе управления халифа Гаруна аль-Рашида. И я рассказал ему, сколь справедлив и великодушен халиф, и подробно распространился насчет его достоинств и хороших качеств.

И царь Серендипа был в восхищении и сказал мне:

— Клянусь Аллахом! Я вижу, что халиф поистине познал мудрость и искусство управления своим государством. И ты внушил мне большое расположение к нему. И потому я бы очень желал приготовить ему какой-нибудь достойный его подарок и послать его с тобой!

Я же тотчас ответил:

— Слушаю и повинуюсь, о господин наш! Конечно! Я честно передам твой подарок халифу, который будет в высшей степени очарован этим. И в то же время я скажу ему, что ты надежный друг ему и что он может рассчитывать на союз с тобою.

При этих словах царь острова Серендип отдал какие-то приказания своим придворным, которые поспешили повиноваться. И вот из чего состоял подарок, который они вручили мне для халифа Гаруна аль-Рашида.

Там была, во-первых, большая ваза, вытесанная из цельного куска рубина восхитительного цвета, вышиною в полфута и толщиною в палец. Ваза эта, имевшая форму чаши, была наполнена большими круглыми жемчужинами, каждая величиной с орех. Во-вторых, там был ковер, сделанный из огромной змеиной кожи с чешуями величиной в золотой динар, который обладал свойством излечивать от всех болезней тех, кто на нем спал. В-третьих, там было двести зерен самой лучшей камфоры, каждое зерно величиной с фисташковый орех. В-четвертых, там было два слоновых клыка, каждый длиною в двенадцать локтей, а шириной у основания в два локтя. Сверх того, была еще вся покрытая драгоценностями, прекрасная молодая девушка с острова Серендип.

В то же время царь вручил мне письмо к эмиру правоверных, говоря мне:

— Ты извинишься за меня перед халифом, что я посылаю ему в подарок так мало. И ты скажешь ему, что я очень люблю его!

И я ответил:

— Слушаю и повинуюсь! — и поцеловал руку его.

Тогда он сказал мне:

— Во всяком случае, Синдбад, если ты предпочитаешь остаться в моем государстве, то будешь у нас дорогим гостем, и тогда я пошлю к халифу в Багдад кого-нибудь другого вместо тебя.

Тогда я воскликнул:

— Клянусь Аллахом! О царь нашего века, твое великодушие — большое великодушие, и ты осыпал меня благодеяниями своими; но теперь как раз есть корабль, отплывающий в Басру, и я весьма желал бы поехать на нем, чтобы вновь видеть родных, детей и родную страну!

Услышав это, царь не пожелал более настаивать на том, чтобы я остался, и, немедленно вызвав к себе капитана упомянутого корабля, а также и купцов, которые ехали вместе со мною, дал им тысячу наставлений насчет меня, приказывая им относиться ко мне со всевозможной предупредительностью. И он сам заплатил за мой проезд и подарил мне много драгоценных вещей, которые я храню и до сих пор, ибо не мог решиться продать их в память об этом прекрасном царе Серендипа.

Распрощавшись с царем и со всеми друзьями, которых я приобрел в течение моего пребывания на этом прелестном острове, я сел на корабль, который тотчас поднял паруса. Мы отчалили под хорошим ветром, вверяя себя милосердию Аллаха, и так плыли от острова к острову, из одного моря в другое, пока не прибыли милостью Аллаха вполне благополучно в город Басру, откуда я поспешил отправиться в Багдад со всеми своими богатствами и с дарами, предназначенными халифу.

И я прежде всего отправился во дворец эмира правоверных и был введен в приемную залу. Тогда я облобызал землю перед халифом, передал ему письмо и подарки и рассказал ему о своем приключении во всех подробностях.

Когда халиф окончил чтение письма от царя острова Серендип и осмотрел подарки, то спросил меня, действительно ли царь этот так богат и так могуществен, как свидетельствует о том его письмо и подарки. Я же ответил:

— О эмир правоверных, я могу засвидетельствовать, что царь Серендипа не преувеличивает. Кроме того, к могуществу своему и богатству он присоединяет глубокое чувство справедливости и управляет народом своим с мудростью. Он единственный кади в государстве своем, где, впрочем, люди так кротки, что никогда не возникает между ними распрей. Поистине, царь этот достоин дружбы твоей, о эмир правоверных.

Халиф был удовлетворен моими словами и сказал:

— Письмо, которое я только что прочитал, и твои речи доказывают мне, что царь Серендипа — превосходный человек, сведущий в правилах мудрости и обходительности. Счастлив народ, им управляемый.

Затем халиф подарил мне почетную одежду и богатые дары, и осыпал меня милостями и преимуществами, и пожелал, чтобы история моя была записана самыми искусными писцами, чтобы сохранять ее потом в летописях царствования своего.

Тогда я удалился и поспешил на свою улицу, в свой дом, где и жил в богатстве и почестях среди родных своих и друзей, забывая о прошедших невзгодах и думая только о том, чтобы взять от жизни все блага, какие она могла мне доставить.

И такова моя история во время этого шестого путешествия. Но завтра, о гости мои, если угодно будет Аллаху, я расскажу вам историю седьмого путешествия своего, которое чудеснее и изумительнее и еще более изобилует чудесами, чем все шесть, вместе взятые.

И Синдбад-мореход велел разостлать скатерть пиршества и подать обед гостям своим, включая в число их и Синдбада-носильщика, которому он велел дать перед его уходом сто золотых монет, как и в предыдущие дни. И носильщик вернулся к себе домой, восхищаясь всем, что ему пришлось услышать. А на следующий день он прочитал свою утреннюю молитву и вернулся во дворец Синдбада-морехода.

Когда все приглашенные собрались, и наелись и напились, и поболтали между собой, и посмеялись, и послушали пение и игру на музыкальных инструментах, то уселись в кружок, уже серьезные и молчаливые.

И Синдбад-мореход заговорил так:

СЕДЬМОЙ РАССКАЗ СИНДБАДА-МОРЕХОДА, СЕДЬМОЕ И ПОСЛЕДНЕЕ ЕГО ПУТЕШЕСТВИЕ

Знайте, о друзья мои, что по возвращении из шестого путешествия я решительно оставил мысль когда-либо предпринимать новые путешествия, ибо не только возраст мой не позволял мне более далеких странствований, но я поистине не имел больше желания искать новых приключений после всех опасностей, которым подвергался, и всех бедствий, которые испытал. Кроме того, я стал первым богачом в Багдаде, и халиф часто призывал меня к себе, чтобы услышать из уст моих рассказ о тех необыкновенных вещах, которые мне приходилось видеть во время моих путешествий.

Однажды, когда халиф, по своему обыкновению, вызвал меня и я собирался рассказать ему одно, два или три из моих приключений, он вдруг сказал мне:

— Синдбад, надо отправиться к царю острова Серендип, чтобы отвезти ему мой ответ и подарки, которые я ему предназначаю. Никто не знает, как ты, путь, который ведет в это царство, царь которого будет, конечно, очень рад снова увидеть тебя. Приготовься же ехать сегодня же, ибо было бы неприлично нам оставаться в долгу перед царем этого острова, и недостойно нам оттягивать долее наш ответ и нашу посылку.

При этих словах халифа мир потемнел перед моими глазами, и я был поражен и изумлен до глубины души. Тем не менее мне удалось преодолеть свои чувства, чтобы не вызвать неудовольствие халифа; и хотя я раньше дал зарок никогда более не выходить за пределы Багдада, я облобызал землю перед халифом и ответил ему согласием и послушанием. Тогда он приказал выдать мне десять тысяч золотых динаров на путевые издержки и вручил мне письмо, написанное его собственной рукою, и подарки, предназначенные для царя острова Серендип.

И вот из чего они состояли. Прежде всего там было великолепное ложе из малинового бархата, которое, вероятно, стоило огромного множества золотых динаров; затем другое ложе, иного цвета, и еще одно, третьего цвета. Затем сто платьев из тонкой затканной материи из Куфы и Искандарии, и пятьдесят — из Багдада. Затем ваза из белого сердолика старинной работы, на дне которой был изображен вооруженный воин с натянутым луком, борющийся со львом. Много было еще и других вещей, перечислять которые было бы бесконечно долго, и, сверх того, пара коней лучшей арабской породы.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Бесконечно долго, и, сверх того, пара коней лучшей арабской породы. Тогда мне поневоле пришлось ехать, и против желания на этот раз я сел в Басре на готовящийся к отплытию корабль.

Судьба настолько к нам благоволила, что спустя два месяца, день в день, мы прибыли на остров Серендип в полном благополучии. И я поспешил отвезти царю дары и письмо эмира правоверных.

Царь, увидав меня, расцвел и просиял; и он был весьма доволен учтивостью халифа. И он пожелал удержать меня подле себя на более долгий срок; но я не хотел оставаться дольше, чем это требовалось, чтобы успеть отдохнуть. После чего я простился с ним и, осыпанный знаками внимания и подарками, поспешил вновь взойти на корабль, чтобы вернуться в Басру тем же путем, каким прибыл.

Ветер был нам сначала благоприятен, и первое место, у которого мы причалили, был остров Сина[41]. И действительно, до тех пор мы находились в состоянии полного довольства; и в течение всего переезда мы разговаривали между собой и болтали о том о сем с большой приятностью.

Но однажды, спустя неделю после того, как мы покинули упомянутый остров, где купцы делали различные мены и покупки, в то время как мы, по нашему обыкновению, спокойно отдыхали, внезапно над головами нашими разразилась страшнейшая гроза, и проливной дождь залил нас. Тогда мы поспешили натянуть холст на наши тюки и товары, чтобы избежать порчи их водой, и мы стали умолять Аллаха отвратить все опасности с нашего пути.

В то время как мы пребывали в этом состоянии, капитан корабля поднялся, затянул на себе пояс, засучил рукава и подобрал халат свой, затем влез на верхушку мачты, откуда принялся упорно смотреть то направо, то налево. Затем он спустился с пожелтевшим лицом, взглянул на нас с выражением полного отчаянья и начал молча наносить себе сильные удары по лицу и рвать свою бороду. Тогда мы, сильно испуганные, подбежали к нему и спросили его:

— Что случилось?

Он нам ответил:

— Просите Аллаха спасти нас из бездны, в которую мы повержены! Или лучше оплакивайте себя и прощайтесь друг с другом. Ибо знайте, что течение отклонило нас с нашего пути и бросило нас в пучину морей всего света!

Проговорив все это, капитан открыл свой ящик и вытащил оттуда мешок, развязав его, он достал из него какую-то пыль, похожую на золу, немного смочил водой, подождал несколько минут и затем стал втягивать эту смесь носом. После этого он вынул из ящика небольшую книжку, прочитал, бормоча, несколько страниц и наконец сказал нам:

— Знайте, о пассажиры, что эта чудодейственная книга утверждает меня в моих предположениях. Земля, которая вырисовывается перед вами вдали, есть земля, известная под именем Страна Царей. Там именно находится могила господина нашего Сулеймана ибн Дауда (да будет мир и молитва над ним!). Там обитают чудовища и змеи самого ужасного вида. Кроме того, море это, в котором мы находимся, населено морскими чудовищами, которые могут проглотить одним глотком самые большие корабли со всеми их снастями и пассажирами! Теперь вы предупреждены! Прощайте!

Услышав эти слова капитана, мы были поражены до крайности; и мы спрашивали себя с ужасом, что должно случиться с нами, когда почувствовали, что поднимаемся вместе с кораблем, потом быстро опускаемся куда-то, в то время как рев, ужасный, как гром, поднимался с моря. Мы были до того перепуганы, что, прочитав нашу последнюю молитву, остались неподвижными как мертвые. И вот среди пенящейся воды мы увидели плывущее к кораблю чудовище величиной и вышиной с гору, а затем и второе чудовище, еще больших размеров, и третье, следовавшее за ними, величиною с двух первых, вместе взятых. Это последнее внезапно прыгнуло среди волн, которые расступились, образуя бездну, открыло пасть, более огромную, чем пропасть, и на три четверти проглотило наш корабль со всем на нем находящимся. Я же успел только отодвинуться к верхней части корабля и прыгнуть в море, в то время как чудовище поглотило оставшуюся четверть и исчезало в глубине моря вместе со своими двумя спутниками.

Что же до меня, то мне удалось уцепиться за одну из досок, отлетевших от корабля под зубами морского чудовища, и, преодолев тысячи трудностей, пристать к острову, который был, по счастью, покрыт плодовыми деревьями и орошен речкой с превосходной водой. Но я заметил, что река эта отличалась громадной быстротой течения, такой, что даже слышен был шум, разносившийся далеко вокруг. Тогда мне пришло на мысль при воспоминании о том, как я спасся от смерти на острове драгоценностей, построить себе плот, как и в тот раз, и отдаться течению потока. Ибо я хотел, несмотря на мягкий климат этого нового острова, попытаться вернуться в родную страну. И я говорил себе: «Если мне удастся спастись, то все будет к лучшему и я дам зарок, что даже само слово «путешествие¹' никогда более не сорвется с моего языка, и я никогда больше не буду думать об этом в течение всего остатка жизни моей. Если же, напротив, я погибну в своей попытке, то все также будет к лучшему, ибо таким образом я покончу со всеми невзгодами и опасностями навсегда».

И я поднялся и, съев несколько плодов, собрал целую кучу толстых ветвей, не зная даже, какой они древесной породы; они оказались впоследствии ветвями дорогого сандалового дерева, ценимого купцами вследствие его редкости. Покончив с этим, я принялся искать веревки или бечевки и сначала не находил ничего подходящего; но я заметил на деревьях вьющиеся гибкие растения, весьма крепкие и годные для моего дела. Я нарезал их столько, сколько мне было нужно, и употребил их на то, чтобы связать между собою толстые ветви сандала. Таким образом я изготовил огромный плот, на который сложил много плодов и затем сел на него, говоря себе: «Если я буду спасен, то только благодаря Аллаху».

Едва успел я взойти на плот и отвязать его от берега, как он был с невероятной быстротой увлечен потоком, и у меня закружилась голова, и я упал без чувств на кучу сложенных плодов, как опьяневший цыпленок.

Когда же пришел в сознание, я был оглушен шумом, похожим на гром, и оцепенел от ужаса. Река представлялась теперь потоком кипящей пены, который мчался быстрее ветра, с грохотом ударяясь о скалы, в отверстую бездну, которую я скорее почувствовал, чем увидел. И я, несомненно, должен был разбиться насмерть, слетев в нее, кто знает, с какой высоты.

При этой ужасной мысли я изо всех сил уцепился за плот и невольно закрыл глаза, чтобы не видеть себя раздавленным и превращенным в кашу; и я призывал имя Аллаха, перед тем как умереть. И вдруг, вместо того чтобы скатиться в пропасть, я почувствовал, что плот мой сразу остановился на воде, и, открыв на минуту глаза, чтобы узнать, близка ли смерть, я увидел себя не разбитым о скалы, а захваченным вместе с плотом в огромную сеть, которую какие-то люди накинули на меня с берега. Я был таким образом захвачен и притянут к земле, и там был вынут наполовину мертвым и наполовину живым из петель сети, в то время как плот мой вытаскивали на берег.

И в то время как я лежал там недвижимый и дрожащий от холода, ко мне приблизился почтенный шейх с седою бородой и, произнося приветствие, укрыл меня теплыми одеждами, которые принесли мне величайшее облегчение.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Когда я лежал там недвижимый и дрожащий от холода, ко мне приблизился почтенный шейх с седою бородой и, произнося приветствие, укрыл меня теплыми одеждами, которые принесли мне величайшее облегчение.

Несколько оживленный растираниями и массажем, который старец по доброте своей позаботился мне сделать, я смог приподняться, хотя дар речи еще не вернулся ко мне. Тогда старец, поддерживая меня под локоть, потихоньку отвел меня в хаммам, где приказал устроить мне великолепную ванну, что окончательно вернуло мне душу, дал мне нюхать изысканнейшие благовония и надушил ими все тело мое, а затем повел меня к себе.

Когда я был введен в дом этого старца, вся семья его обрадовалась моему появлению и приняла меня с большим радушием и с выражениями дружбы. Сам же старец усадил меня на середину дивана в приемной зале и дал мне есть кушанья лучшего качества и пить воду, приятно благоухающую цветами. После чего вокруг меня стали курить фимиам, и рабы принесли мне теплой и душистой воды, чтобы обмыть руки, и подали мне салфетки, подрубленные шелком, чтобы я мог обтереть себе пальцы, бороду и губы. После этого старец отвел меня в прекрасно убранную комнату, где оставил меня одного, а сам скромно удалился. Но он оставил в моем распоряжении различных рабов, которые время от времени приходили узнать, не нуждаюсь ли я в их услугах.

И в течение трех дней со мной обходились таким образом, ни о чем не расспрашивая и не задавая мне никаких вопросов; и я не чувствовал недостатка в чем-либо; за мной ухаживали с большой предупредительностью до тех пор, пока я наконец не почувствовал, что силы мои вполне восстановились и душа моя и сердце успокоились и освежились. Тогда, только наступило утро четвертого дня, старец после приветствий сел подле меня и сказал мне:

— О гость наш, сколь сильной радостью и удовольствием наполнило нас твое присутствие! Да будет благословен Аллах, поставивший нас на пути твоем, чтобы спасти тебя от бездны! Кто ты и откуда ты прибыл?

Тогда я горячо поблагодарил старца за огромную услугу, которую он оказал мне тем, что спас мне жизнь, а потом в изобилии давал мне есть и пить и вдыхать превосходные ароматы, и сказал ему:

— Меня зовут Синдбад-мореход. Прозвали же меня так вследствие моих дальних путешествий по морям и тех необыкновенных вещей, которые случались со мной и которые, будь они начертаны иглою во внутреннем уголке глаза, послужили бы уроком для внимательных читателей.

И я рассказал старцу свою историю от начала и до конца, не упуская ни одной подробности.

Тогда старец был страшно изумлен и в продолжение целого часа не мог говорить, до того он был потрясен всем, что услышал от меня. Затем он поднял голову, подтвердил еще раз, как он рад, что оказал мне помощь, и сказал:

— Теперь, о гость мой, если бы ты захотел последовать моему совету, то продал бы свой товар, который, без сомнения, стоит очень дорого вследствие своей редкости и своего высокого качества.

При этих словах старца я был на вершине изумления, и, не понимая, что он хочет этим сказать и о каком товаре идет речь (ибо был в тот момент нищим), я сначала молчал в течение нескольких мгновений, но потом, не желая все же упустить столь необыкновенного случая, который неожиданно представлялся мне, я принял многозначительный вид и ответил:

— Это, конечно, можно.

Тогда старец сказал мне:

— Будь вполне спокоен, дитя мое, относительно своего товара. Тебе нужно только встать и сопровождать меня на базар. Все остальное я беру на себя. Если при продаже с аукциона твой товар поднимется до подходящей цены, то мы согласимся продать его; если же нет, то я окажу тебе услугу хранить его в своих лавках в ожидании поднятия цен, и тогда мы сможем получить за него наилучшую выручку.

Тогда я изумлялся в душе все более и более; но я ничем не показал этого, ибо говорил себе: «Подожди еще, Синдбад, и ты поймешь, в чем дело».

И я сказал старцу:

— О мой почтенный дядюшка, слушаю и повинуюсь! Все, что ты найдешь нужным сделать, будет благословенно! Что же касается меня, то после всего, что ты сделал во благо мне, я могу только сообразоваться с твоею волей!

И я тотчас поднялся и отправился с ним на базар.

Когда мы подошли к середине базара, где происходил торг с аукциона, то, к величайшему моему изумлению, я увидел, что мой плот был перенесен сюда и окружен толпой маклеров и купцов, которые смотрели на него с почтением и покачивали головами. И я слышал со всех сторон восторженные восклицания:

— Йа Аллах! Какой чудный сорт сандала! Нигде во всем свете нет такого высокого сорта!

Тогда-то и понял я, что это был тот самый товар, и я нашел весьма важным для продажи принять достойный и сдержанный вид.

Но покровитель мой, старец, сейчас же подошел к начальнику торговцев и сказал ему:

— Открой торг.

И торг был открыт, и первоначальная цена моего плота была объявлена в тысячу динаров.

И главный торговец крикнул:

— Тысячу динаров за плот из сандала, о покупатели!

Тогда старец воскликнул:

— Я беру за две тысячи!

Но другой крикнул:

— За три тысячи!

И купцы продолжали набавлять цену и так дошли до десяти тысяч динаров.

Тогда главный торговец взглянул в мою сторону и спросил меня:

— Десять тысяч. Больше не дают.

Но я сказал:

— Я не продам за эту цену.

Тогда покровитель мой подошел ко мне и сказал:

— Дитя мое, рынок в это время не особенно высок, и товар несколько упал в цене. Было бы лучше согласиться на предложенную цену. Но я, если хочешь, надбавлю еще за свой счет и прибавлю сто динаров. Согласен ли ты уступить мне все целиком за десять тысяч сто динаров?

Я ответил:

— Клянусь Аллахом, добрый мой дядюшка, я для тебя только и делаю это в знак благодарности за твои благодеяния. Я согласен уступить тебе это дерево за назначенную тобою цену.

При этих словах старец приказал рабам своим отнести все сандаловое дерево в свои амбары, а меня повел в дом свой, где в тот же час отсчитал десять тысяч сто динаров и запер их в крепкую шкатулку, ключ от которой передал мне, поблагодарив меня за то, что я для него сделал. Затем он велел разостлать скатерть, и мы ели и пили и весело беседовали. После чего мы омыли себе руки и рот; тогда он сказал:

— Дитя мое, я хочу обратиться к тебе с просьбой, и мне очень хотелось бы, чтобы ты исполнил ее.

Я ответил:

— Мой добрый дядюшка, для тебя я все исполню с удовольствием.

Он сказал:

— Ты видишь, сын мой, что я достиг весьма преклонных лет и что у меня нет детей мужского пола, которые бы могли быть со временем наследниками моего имущества. Но я должен сказать тебе, что у меня есть дочь, совсем еще юная, полная обаяния и прелести, которая будет по смерти моей очень богата. И вот я хотел бы отдать ее тебе в жены с условием, что ты согласишься поселиться в нашей стране и жить одной с нами жизнью. Ты сделаешься таким образом господином всего, что я имею и чем управляет рука моя. И ты займешь мое место и во власти, и в обладании всем моим имением.

Услышав эти слова старца, я в молчании опустил голову и сидел так, не произнося ни слова.

Он заговорил вновь:

— Поверь мне, о сын мой, исполни то, о чем я прошу тебя! Это принесет тебе благословение! Я прибавлю, чтобы успокоить душу твою, что после смерти моей ты сможешь вернуться на родину, взяв с собою свою супругу, дочь мою. Я прошу тебя только пробыть здесь то время, которое мне еще суждено провести на земле.

Тогда я ответил ему:

— Клянусь Аллахом, о почтенный шейх, ты мне все равно что отец, и пред тобою я не могу иметь собственных мнений и принимать иные решения, чем те, которые ты одобришь; ибо каждый раз, как хотел я осуществить какой-нибудь свой план, я не испытывал ничего, кроме невзгод и разочарований. И теперь я готов поступать согласно твоей воле.

И старец, крайне обрадованный моим ответом, тотчас же послал рабов своих за кади и за свидетелями, которые не замедлили явиться.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Шейх, крайне обрадованный моим ответом, тотчас же послал рабов своих за кади и за свидетелями, которые не замедлили явиться. И старец обвенчал меня с дочерью своей, и задал нам изобильный пир, и устроил роскошную свадьбу.

После чего он взял и повел меня к своей дочери, которую я еще не видел. И я нашел ее совершенством красоты и привлекательности, тонкости и пропорциональности сложения. Сверх того, она была украшена драгоценностями и богатыми уборами и наряжена в шелка, и парчу, и в узорные самоцветные каменья; и то, что было надето на ней, стоило тысячи и десятки тысяч золотых монет, и никто даже не смог бы сделать точную оценку всего этого.

И вот я остался с ней, и она понравилась мне. И мы полюбили друг друга, и мы долго оставались вместе, находясь на вершине счастья и блаженства.

Спустя некоторое время старец, отец моей супруги, отошел в вечность в мире и милосердии Всевышнего. Мы устроили ему пышные похороны и погребли его. И я взял тогда в свои руки все, что ему принадлежало, и все рабы и прислужники его стали моими рабами и прислужниками под единой властью моей. Сверх того, купцы города выбрали меня своим начальником на его место, и мне представилась возможность изучить нравы и обычаи обитателей этого города и их образ жизни.

И вот я заметил однажды, к величайшему своему изумлению, что люди этого города испытывали каждую весну нечто вроде линяния; они линяли в один день, меня облик и форму; у них за плечами вырастали крылья, и они становились летающими существами. И тогда они могли подниматься в высь воздушного свода; и они пользовались этим состоянием, чтобы улетать из города, оставляя на земле лишь женщин и детей, которые не обладали способностью приобретать крылья.

Это открытие очень удивляло меня первое время, но впоследствии я привык к этим периодическим изменениям. Но пришел день, когда мне стало стыдно быть единственным мужчиной без крыльев и быть вынужденным оставаться в городе одному среди женщин и детей. Но я тщетно пытался узнать у туземцев, какие средства я должен употребить, чтобы и у меня за плечами выросли крылья, — никто не хотел отвечать мне на эти расспросы. И я чувствовал себя весьма удрученным, будучи лишь Синдбадом-мореходом, не имея возможности прибавить к своему имени звание воздухоплавателя.

Однажды, отчаявшись в возможности когда-либо заставить их открыть мне тайну роста крыльев, я, увидав одного из них, которому оказывал немало одолжений, взял его под руку и сказал ему:

— Ради Аллаха, Который да будет над тобою, отплати мне хоть раз ввиду всего, что я сделал для тебя, одолжением и позволь прилепиться к тебе и улететь с тобой во время полета твоего в небеса. Это путешествие кажется мне очень заманчивым, и я хотел бы прибавить его к числу тех, которые я сделал по морю.

Сначала человек этот не хотел и слушать меня, но усиленными просьбами мне удалось наконец убедить его согласиться. И я был в таком восторге от удачи, что, не предупредив даже супругу свою и домашних, уцепился за него, обвившись руками вокруг его пояса, и он унес меня в воздушное пространство, взмахнув широко развернутыми крыльями.

В течение довольно долгого времени наш полет был восходящим по прямой линии. И мы поднялись так высоко в глубину небесной лазури, что я мог отчетливо слышать пение ангелов.

Услышав эти дивные звуки, я почувствовал себя на вершине религиозного восторга и воскликнул вместе с ангелами:

— Хвала Аллаху в глубине небес! Да будет Он благословен и прославлен всеми творениями Своими!

Едва произнес я эти слова, как мой крылатый носитель испустил ужасающее проклятие и сразу с ударом грома, предшествуемым молнией, стремглав спустился вниз, с такою быстротой, что у меня захватило дыхание, и я чуть не лишился чувств и не рознял рук с опасностью полететь в неизмеримую пропасть. И в мгновение ока мы очутились на вершине горы, где мой носитель, бросив на меня адский взгляд, покинул меня и исчез, вновь направив свой полет в необозримое пространство.

Тогда я, оставшись один на этой пустынной горе, не знал более, что предпринять и в какую сторону направиться, чтобы вернуться к супруге своей, и я воскликнул в полном смущении:

— Нет спасения и силы, кроме как у Аллаха Всевышнего и Всемогущего! Всякий раз как я избавляюсь от одного бедствия, я попадаю в другое, еще худшее. В сущности же, я вполне заслуживаю все, что случается со мною.

И я сел тогда на утес, чтобы подумать, как помочь настоящей беде, и вдруг увидел, что ко мне приближаются двое мальчиков дивной красоты, подобные двум лунам. Каждый из них держал в руке трость из червонного золота, на которую опирался при ходьбе.

Тогда я быстро поднялся, пошел им навстречу и пожелал им мира. Они ласково ответили на мое приветствие, что придало мне смелости заговорить с ними, и я сказал им:

— Ради Аллаха, Который да будет над вами, о чудесные юноши, скажите мне, кто вы и что вы здесь делаете?

Они мне ответили:

— Мы почитатели Истинного Бога!

Затем один из них, не прибавив ни слова, сделал мне знак рукой в одном направлении, как будто приглашая меня направить в ту сторону путь свой, оставил в моих руках свою золотую трость и, взяв за руку своего прекрасного спутника, исчез вместе с ним с глаз моих.

Тогда я взял упомянутую золотую трость и не колеблясь направился в ту сторону, куда было мне указано, дивясь при воспоминании об этих прекрасных юношах. В то время как я шел таким образом, я вдруг увидел, что из утеса выползла гигантская змея, которая держала в пасти человека, на три четверти уже проглотив его, так что видны были только руки и голова. Руки эти отчаянно отбивались, а голова кричала:

— О прохожий, спаси меня из пасти этой змеи, и тебе не придется раскаиваться в этом поступке!

Тогда я подбежал сзади к змее и нанес ей такой ловкий удар своей тростью из красного золота, что она издохла на месте в тот же час и в ту же минуту. И я протянул руку на три четверти проглоченному человеку и помог ему вылезти из живота змеи.

Когда я хорошенько всмотрелся в лицо его, то был до крайности изумлен, узнав в нем того самого летающего человека, с которым я совершил свое воздушное путешествие и который потом бросился вместе со мной, пытаясь изувечить меня, с высоты небесного свода на вершину горы, где и покинул меня в опасности умереть от голода и жажды. Но я все же не хотел выказать ему злого чувства за его дурной поступок и удовольствовался тем, что мягко сказал ему:

— Разве так друзья поступают с друзьями?

Он же ответил:

— Прежде всего я должен поблагодарить тебя за то, что ты только что сделал для меня. Но только ты не знаешь, что именно благодаря тебе и тому, что ты не вовремя произнес имя Его, я и был сброшен на землю. Имя Его действует на всех нас таким образом. По этой причине мы и не произносим его никогда!

Тогда я, для того чтобы он спустил меня с горы, сказал ему:

— Извини меня и не осуждай, так как я, право, не мог предвидеть пагубных последствий призывания имени Его! Обещаю тебе не произносить имени Его во время пути, если ты согласишься теперь перенести меня в дом мой!

Тогда крылатый нагнулся, взял меня к себе на спину и в мгновение ока перенес на террасу моего дома.

Когда жена моя увидела меня сходящим с террасы и входящим в дом после столь продолжительного отсутствия, она поняла все только что происшедшее и благословила Аллаха, еще раз спасшего меня от погибели. Потом после первых радостных излияний по случаю моего возвращения она сказала мне:

— Не следует отныне посещать жителей этого города, это братья демонов.

Я же сказал ей:

— Но как же отец твой жил с ними?

А она ответила на это:

— Отец мой не принадлежал к их обществу, не подражал им и не жил их жизнью. Во всяком случае, я не могу дать тебе лучшего совета, так как отец мой умер…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Не могу дать тебе лучшего совета, так как отец мой умер; оставим этот нечестивый город и прежде всего продадим наше имущество, наш дом и имение. Продай все это как можно выгоднее, купи хороших товаров на некоторую часть вырученной суммы, и мы оба отправимся в Багдад, на твою родину, увидим родных твоих и друзей и будем жить в мире и безопасности, почитая Всевышнего Аллаха!

Тогда я выслушал ее и повиновался ей.

Тотчас же принялся я за продажу всех вещей, продавая каждую в свое время, и продал все, что досталось мне от дяди моего, шейха, покойного отца супруги моей, да будет милостив к нему Аллах. И обратил я таким путем в золото все, что нам принадлежало, и получил стократную прибыль.

Устроив это дело, я взял жену свою и накупленные мною товары, нанял себе судно и волею Аллаха совершил счастливое и выгодное плавание. Плыли мы от острова к острову и из моря в море и благополучно прибыли в Басру, где остановились на короткое время. Потом вверх по реке доплыли и до Города мира, Багдада.

Тогда с женою и богатствами своими направился я на свою улицу и в дом свой, где родные встретили меня с изъявлениями великой радости и очень полюбили супругу мою, дочь шейха.

И поспешил я окончательно устроить свои дела, убрал в склады мои прекрасные товары, запер свои богатства и мог наконец спокойно принимать поздравления друзей и близких, которые, сосчитав, сколько времени я находился в отсутствии, увидели, что седьмое и последнее путешествие мое продолжалось ровно двадцать семь лет. Я же рассказал им во всех подробностях свои приключения за это долгое время; и дал я обет, который, как видите, свято соблюдаю, никогда не предпринимать ни сухопутного, ни морского путешествия. И не забыл я возблагодарить Аллаха Всевышнего за то, что столько раз, несмотря на повторение моих ошибок, Он избавлял меня от опасностей и вернул в круг семьи и друзей! И таково было, о гости мои, это седьмое и последнее путешествие, которое окончательно излечило меня от страсти к приключениям.

Когда Синдбад-мореход закончил рассказ свой среди молчаливых и изумленных слушателей, он повернулся к Синдбаду-носильщику и сказал ему:

— Теперь, о Синдбад-носильщик, подумай о совершенных мной трудах, о трудностях, которые преодолел я милостью Аллаха, и скажи мне, не благоприятнее ли была для мира и спокойствия твоя собственная участь, участь носильщика, нежели та участь, которая досталась мне на долю? Конечно, ты жил бедняком, я же приобрел несметные богатства, — но разве не был вознагражден каждый из нас сообразно своим усилиям?

При этих словах Синдбад-носильщик поцеловал руку у Синдбада-морехода и сказал ему:

— Да благословит тебя Аллах, о господин мой, извини мою опрометчивость, побудившую меня спеть ту песню!

Тогда Синдбад-мореход велел разостлать скатерть и задал пир, продолжавшийся тридцать ночей. Потом он пожелал оставить при себе управителем Синдбада-носильщика. И жили они оба в дружбе и в радости до той поры, когда является разрушительница всякого земного счастья, разрывающая узы дружбы, уничтожающая дворцы и воздвигающая гробницы, — горькая смерть. Слава Тому, Кто не знает смерти!

Когда дочь визиря, Шахерезада, закончила свой рассказ о Синдбаде-мореходе, она почувствовала некоторую усталость, а видя наступление утра и не желая злоупотреблять данным ей позволением, она улыбнулась и умолкла.

Тогда маленькая Доньязада, слушавшая эту удивительную историю с широко открытыми от любопытства и изумления глазами, поднялась с ковра, на котором приютилась, и обняла сестру, говоря:

— О сестра моя Шахерезада, как сладки и милы слова твои, как прелестны и чисты они для слуха и сочны в своей свежести! И как ужасен и отчаянно смел Синдбад-мореход!

А Шахерезада улыбнулась ей и сказала:

— О сестра моя! Что все это в сравнении с тем, что расскажу вам обоим в следующую ночь, если еще буду жива милостью Аллаха и изволением царя!

Царь же Шахрияр, нашедший странствования Синдбада несравненно более продолжительными, чем те, которые были совершены им самим с братом его Шахземаном на лугу, на морском берегу, где явился к ним джинн с ящиком, обернулся к Шахерезаде и сказал ей:

— Поистине, Шахерезада, не вижу, что бы такое ты могла еще рассказать! Во всяком случае, я желаю рассказа, начиненного стихами! Ты уже обещала мне такой рассказ, и ты, кажется, не подозреваешь, что если не исполнишь этого, то голова твоя слетит, как слетели головы твоих предшественниц!

Шахерезада же сказала:

— Клянусь глазами моими! Рассказ, который я приготовила для тебя, о царь благословенный, удовлетворит тебя вполне, и к тому же он занимательнее всех уже прослушанных тобою! Можешь судить уже по одному его заглавию: «Рассказ о прекрасной Зумурруд и Али Шаре, сыне Мадж ад-Дина».

И сказал себе тогда царь Шахрияр: «Убью ее после». Потом взял он ее в свои объятия и провел с ней остаток ночи. Утром же встал и вышел в залу суда своего. И толпились там визири, эмиры, придворные, стража и дворцовые слуги. И последним вошел великий визирь, отец Шахерезады, неся под мышкой саван, предназначенный для дочери, так как на этот раз был уверен, что ее уже нет в живых. Но царь ничего не сказал ему об этом и продолжал творить суд, назначать на должности, смещать, отдавать распоряжения, решать текущие дела, и так до конца дня.

Потом заседание было закрыто, и царь вернулся в свои покои, между тем как великий визирь стоял в тревоге и беспредельном изумлении.

Когда же стемнело, Шахрияр вошел к Шахерезаде и они вместе сделали свое обычное дело.

А это была

Когда же было закончено дело между Шахрияром и Шахерезадой, маленькая Доньязада воскликнула из своего уголка:

— О сестра моя, прошу тебя, начинай же рассказывать о прекрасной Зумурруд и Али Шаре, сыне Мадж ад-Дина!

И Шахерезада, улыбаясь, ответила ей:

— Я жду только разрешения этого благовоспитанного и культурного царя.

Тогда Шахрияр изрек:

— Ты можешь рассказывать!

И Шахерезада сказала: