Тысяча и одна ночь. В 12 томах

РАССКАЗ О ПРЕКРАСНОЙ ЗУМУРРУД И АЛИ ШАРЕ, СЫНЕ МАДЖ АД-ДИНА

Сказывают, что в древние времена и далекие годы жил в Хорасане богатейший купец по имени Мадж ад-Дин, имевший сына, прекрасного, как полная луна, которого звали Али Шаром.

И вот однажды купец Мадж ад-Дин, бывший уже в очень преклонных летах, почувствовал приближение смерти. Позвал он сына и сказал ему:

— О сын мой, близок мой конец, и я хочу дать тебе добрый совет.

Сильно огорченный Али Шар сказал:

— Какой же совет, отец мой?

Купец Мадж ад-Дин сказал:

— Советую тебе не иметь знакомых и не бывать в свете, потому что свет подобен кузнецу: если он не сожжет тебя огнем своей кузницы, если он не выколет тебе глаза или обоих глаз искрами со своей наковальни, то, без сомнения, задушит тебя своим дымом. Впрочем, и поэт сказал:

А другой сказал:

А третий:

Услышав все это от умирающего отца, молодой Али Шар ответил:

— Отец мой, слушаю и повинуюсь! Что же посоветуешь мне еще?

А купец Мадж ад-Дин сказал:

— Делай добро, если сумеешь. И не жди награды за него в виде благодарности или подобного же добра. О сын мой, к сожалению, не каждый день имеешь случай делать добро.

Али Шар же ответил:

— Слушаю и повинуюсь! А больше ты ничего не посоветуешь мне?

Купец Мадж ад-Дин сказал:

— Не расточай богатств, которые тебе оставляю. Уважать тебя будут только сообразно с тем, чем владеет рука твоя. И поэт сказал:

Затем старик продолжал:

— Не пренебрегай советами опытных людей и не почитай бесполезным просить совета у тех, кто может дать совет, так как и поэт сказал:

Кроме того, сын мой, дам тебе и еще один совет: остерегайся вина. Оно причина всех мук. Оно отнимает рассудок и делает тебя предметом насмешек и презрения.

Таковы мои предсмертные советы. О дитя мое, не забывай моих слов. Будь хорошим сыном, и пусть благословение мое покоится на тебе во всю твою жизнь.

И, сказав это, старый купец закрыл на минуту глаза, чтобы сосредоточиться на своих мыслях. Потом он поднял указательный палец на высоту глаз своих и произнес свидетельство веры. После этого он переселился в другой мир милостью Аллаха Всевышнего.

Его оплакивал сын и все его семейство. На его похоронах присутствовали и знатные, и незнатные, и самые богатые, и самые бедные. А похоронив его, начертали на надгробном камне такие сроки:

Вот и все о купце Мадж ад-Дине.

А что касается сына его Али Шара, то с ним было вот что. После смерти отца своего Али Шар продолжал торговать в главной лавке базара и тщательно следовал отцовским советам в том, что касалось знакомств. По прошествии ровно одного года и одного дня, час в час, его прельстило общество коварных молодых людей, сыновей блудниц и бессовестных прелюбодеев. И стал он усердно посещать их, познакомился с их матерями и сестрами, распутными собачьими дочерьми. И погрузился он в разврат по самое горло, и плавал он в вине и безумных расходах, идя по неправому пути. Потеряв способность здравого рассуждения, он говорил себе: «Коль скоро отец оставил мне все свои богатства, должен же я ими пользоваться, чтобы они не доставались другим после меня. Я хочу пользоваться настоящим и ловить наслаждение, потому что живешь только раз».

Такое рассуждение принесло свои плоды, и Али Шар так предавался всяким излишествам и днем и ночью, что скоро вынужден был продать лавку, дом, мебель и одежды свои; и осталась у него только та одежда, которая была на нем.

Тогда он понял свое заблуждение и оценил по достоинству превосходные советы отца своего Мадж ад-Дина. Друзья, которых он роскошно угощал и в двери которых стучался он теперь, все нашли какой-нибудь предлог, чтобы не пускать его. И, дойдя до крайней степени нищеты, голодный, вышел он из жалкого хана, где нашел себе приют, и стал просить милостыню, переходя от дверей к дверям.

И дошел он таким образом до базарной площади, где увидел большую толпу, стоявшую кругом. Ему захотелось подойти, чтобы посмотреть, что такое там происходит, и увидел он, что посередине круга, образовавшегося из купцов, маклеров и покупателей…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

И увидел он, что посередине круга, образовавшегося из купцов, маклеров и покупателей, стояла молодая белая невольница, красивая и прелестно сложенная: стан ее был строен, как пальма, розы расцветали на щеках, и как прекрасны были и ее груди, и все ее формы! О ней по справедливости можно было сказать стихами поэта:

Когда Али Шар взглянул на красавицу, он был очарован ею, и (овладело ли им восхищение, или он забыл на минуту о своей нищете, взирая на такую красоту, как бы там ни было) он присоединился к толпе, уже готовой приступить к торгу. Купцы и маклеры, собравшиеся здесь, ничего не знали о его разорении и, увидав его, не сомневались в том, что он хочет приобрести невольницу, поскольку считали его очень богатым человеком, получившим наследство от отца своего, купеческого старосты Мадж ад-Дина.

И скоро рядом с невольницей встал старший маклер и стал выкрикивать:

— О купцы, владельцы богатств, горожане или свободные обитатели пустынь! Никто не осудит открывающего аукцион! Смелей же! Вот перед вами царица всех лун, жемчужина из жемчужин, целомудреннейшая девственница, благородная Зумурруд, предмет всех желаний и сад всех цветов. Приступайте к аукциону, о присутствующие! Никто не осудит открывающего аукцион! Вот перед вами царица всех лун, целомудреннейшая девственница Зумурруд, сад всех цветов!

И тотчас же кто-то из купцов закричал:

— Открываю! Пятьдесят динариев!

А другой сказал:

— И десять!

Тогда старик, безобразный и ужасный, с раскосыми голубыми глазами, по имени Рашид ад-Дин, закричал:

— Сто!

Но другой прибавил:

— И еще десять!

В эту самую минуту безобразный старик разом надбавил и закричал:

— Тысяча динариев!

^{Вот перед вами царица всех лун, целомудреннейшая девственница Зумурруд, сад всех цветов!}

Все остальные покупщики прикусили языки. А аукционист обратился к хозяину молодой невольницы и спросил его, согласен ли он на предложенную стариком цену и следует ли заканчивать торг. И хозяин невольницы ответил:

— Согласен, но прежде нужно, чтобы и моя невольница согласилась, так как я обещал ей уступить ее только такому покупщику, который ей понравится. Поэтому ты должен спросить у нее согласия, о маклер.

И подошел маклер к прекрасной Зумурруд и сказал ей:

— О царица лун, желаешь ли принадлежать этому почтенному старцу, Рашид ад-Дину?

Красавица Зумурруд взглянула на старика по указанию маклера и нашла этого Рашид ад-Дина таким, каким мы его описали. Она отвернулась от него с отвращением и воскликнула:

— Разве тебе неизвестны, о старший маклер, слова поэта, старика, но не такого отвратительного, как этот? Выслушай же:

И, выслушав эти стихи, маклер сказал Зумурруд:

— Клянусь Аллахом! Ты отказываешься, и ты совершенно права! К тому же это и не цена — тысяча динариев! Ты, по моей оценке, стоишь десять тысяч.

Потом обратился он к толпе покупателей и спросил, не желает ли кто купить невольницу за предложенную уже цену. Тогда подошел какой-то купец и сказал:

— Я желаю!

И красавица Зумурруд взглянула на него и увидела, что он не так безобразен, как старик Рашид ад-Дин, и что глаза у него не голубые и не раскосые; но заметила она также, что он красит бороду красной краской, чтобы казаться моложе своих лет. И тогда она воскликнула:

— О стыд! Красить и чернить лицо старости! — и тотчас же сымпровизировала такие стихи:

Услышав это, старший маклер сказал красавице Зумурруд:

— Клянусь Аллахом, истина на твоей стороне!

Но уже, так как второе предложение было отвергнуто, приближался третий купец и говорил:

— Я согласен на эту цену. Спроси, согласна ли она, невольница, идти ко мне?

И маклер спросил прекрасную отроковицу, которая взглянула и на того человека. И увидела она, что он кривой, засмеялась и сказала:

— Но разве тебе неизвестны, о маклер, слова поэта о кривом человеке? Слушай же:

Затем маклер указал ей на четвертого покупателя и спросил:

— Не пожелаешь ли этого?

Она же, рассмотрев его, увидела, что это крошечный человечек, борода которого спускалась до самого пупа; и тотчас же она сказала:

— Что касается этого маленького бородача, то вот как описал его поэт:

Когда маклер увидел, что никто из предлагавших купить ее, не принят красавицей, он сказал Зумурруд:

— О госпожа моя, взгляни на всех этих купцов, на благородных покупателей и укажи сама на того, который имеет счастье тебе нравиться, а я предложу ему купить тебя!

Тогда прекрасная отроковица рассмотрела покупателей одного за другим с величайшим вниманием, и взор ее остановился наконец на Али Шаре, сыне Мадж ад-Дина. И воспылала она тут же сильнейшею любовью; Али Шар же, сын Мадж ад-Дина, был действительно необыкновенно хорош собой, и никто не мог смотреть на него равнодушно. Поэтому молодая Зумурруд поспешила указать на него маклеру и сказала:

— О маклер, желаю этого молодого человека с милым лицом и гибким станом; я нахожу его прелестным, и кровь его близка мне, и легок он, как северный ветерок; о нем-то и сказал поэт:

И о нем же сказал другой:

А третий поэт сказал:

А еще один сказал:

И еще поэт сказал:

Наконец, другой сказал о нем:

Маклер был изумлен до крайности при виде такой даровитости у столь юной невольницы и выразил свое удивление ее хозяину, который сказал ему:

— Понимаю твое удивление при виде такой красоты и такого тонкого ума. Но знай, что эта дивная отроковица, затмевающая звезды и само солнце, не только изучила самые тонкие и сложные произведения поэтов, но и сама пишет стихи; сверх того, она умеет писать семью перьями семь различных азбук, а руки ее драгоценнее всякого богатства. Она умеет вышивать и на ткани, и на шелке, и каждый ковер или занавес ее работы ценится на базаре в пятьдесят динариев. Заметь к тому же, что прекраснейший ковер и роскошнейший занавес заканчивает она в восемь дней. Поэтому тот, кто купит ее, вернет свои деньги через несколько месяцев наверняка.

При этих словах маклер поднял руки к небу от восхищения и воскликнул:

— О, счастлив тот, кто будет иметь эту жемчужину в своем доме и станет хранить ее как величайшее сокровище! — И подошел он к Али Шару, сыну Мадж ад-Дина, на которого указала отроковица, поклонился ему до земли, поцеловал у него руку и сказал ему…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она продолжила:

Но в этот момент маклер поклонился Али Шару, сыну Мадж ад-Дина, до земли, поцеловал у него руку и сказал ему:

— Поистине, о господин мой, великое счастье тебе купить это сокровище за сотую долю его настоящей стоимости, и Дарующий не поскупился для тебя в дарах Своих! Да принесет же тебе счастье эта отроковица!

Услышав эти слова, Али Шар опустил голову и не мог не посмеяться в глубине души своей над иронией судьбы, и сказал он себе: «Клянусь Аллахом! Мне не на что купить кусок хлеба, а меня считают достаточно богатым, чтобы купить эту невольницу! Как бы там ни было, я не скажу ни да ни нет, чтобы не покрыть себя стыдом перед всеми купцами!»

И опустил он глаза и не промолвил ни слова.

Так как он стоял неподвижно, Зумурруд взглянула на него, желая поощрить к покупке; но глаза его были опущены, и он не видел ее; тогда сказала она маклеру:

— Возьми меня за руку и подведи к нему, я сама хочу поговорить с ним и заставить его решиться купить меня, я решила принадлежать ему и никому другому.

И маклер взял ее за руку и подвел к Али Шару, сыну Мадж ад-Дина.

Отроковица стояла перед молодым человеком во всей живой красе своей и сказала ему:

— О возлюбленный господин мой, о юноша, заставляющий меня пылать любовью, почему не соглашаешься на ту цену или не предлагаешь никакой другой по своей собственной оценке? Я хочу быть твоей рабой все равно за какую цену!

Али Шар поднял голову и, печально мотнув ею, сказал:

— Покупка и продажа никогда не могут быть обязательными.

Зумурруд же воскликнула:

— Вижу, о возлюбленный господин мой, что ты находишь цену в тысячу динариев слишком высокой. Предложи девятьсот — и я твоя.

Он покачал головою и не сказал ничего.

Она же продолжала:

— Так купи меня за восемьсот!

Он покачал головою.

Она сказала:

— За семьсот!

Он снова покачал головою.

Она же продолжала сбавлять цену и сказала наконец:

— За сто, только за сто!

Тогда он сказал ей:

— У меня нет и ста.

Она засмеялась и сказала ему:

— Сколько же недостает тебе до ста динариев? Если у тебя нет всей суммы, ты можешь доплатить остальное в другой раз.

Он же ответил:

— О госпожа моя, знай же наконец, что я не имею ни ста, ни даже одного динария! Клянусь Аллахом! У меня нет ни серебряной, ни золотой монеты, ни золотого динария, ни серебряной драхмы. Поэтому не теряй со мною времени и ищи другого покупателя!

Когда Зумурруд поняла, что у молодого человека нет никаких средств, она сказала ему:

— Все равно покупай! Ударь по руке моей, заверни меня в свой плащ и окружи рукою мой стан, — как тебе известно, это знак согласия!

Тогда Али Шар, не имея уже повода к отказу, поспешил сделать так, как приказывала ему Зумурруд; и в ту же минуту она вынула из кармана кошелек, который передала ему и сказала:

— В кошельке тысяча динариев; отдай девятьсот моему хозяину, а сто оставь для наших первых расходов.

И тотчас же отсчитал Али Шар купцу девятьсот динариев и поспешил взять невольницу за руку и увести ее с собой.

Когда он привел ее к себе, Зумурруд немало удивилась, увидав, что все жилище состояло из жалкой комнаты, в которой вместо мебели лежала плохая циновка, разорванная в нескольких местах. Она поспешила передать ему другой кошелек с тысячей динариев и сказала:

— Беги скорей на базар и купи все, что нужно из мебели и ковров, а также пищу и питье. И выбирай все лучшее на базаре! Сверх того, принеси мне кусок дамасской шелковой материи гранатового цвета, и несколько катушек золотых и серебряных нитей, и шелку семи различных цветов. Не забудь также купить мне длинных иголок и золотой наперсток для моего третьего пальца.

И Али Шар немедленно исполнил ее приказание и принес ей все это.

Тогда Зумурруд разостлала ковры, поставила диваны, положила матрасы, привела все в порядок, постелила скатерть и зажгла свечи.

И сели они оба, ели, пили и были довольны. После чего они растянулись на своем новом ложе и удовлетворили друг друга. И всю ночь они провели тесно обнявшись, в чистейших наслаждениях и веселых забавах до самого утра. И их любовь укрепилась несомненными доказательствами и нерушимо укоренилась в их сердцах.

Не теряя времени, трудолюбивая Зумурруд немедленно принялась за работу. Она взяла красную шелковую дамасскую материю и в несколько дней сделала из нее занавес, украсив края необыкновенно искусными изображениями птиц и животных; и не было в мире животного, большого или малого, которое не изобразила бы она на той ткани. И так поразительно было сходство их с живыми животными, что четвероногие, казалось, приходили в движение, а птицы пели. Посередине занавеса вышиты были большие деревья, осыпанные плодами, и такие густолиственные, что при взгляде на них чувствовалась их свежесть. И все это было выполнено в течение восьми дней — ни больше ни меньше. Слава Тому, Кто влагает столько искусства в персты своих созданий!

Закончив эту работу, Зумурруд навела на нее глянец, выгладила, сложила и передала ее Али Шару с такими словами:

— Ступай на базар и продай занавес какому-нибудь купцу, и бери не меньше пятидесяти динариев. Но остерегайся продавать какому-нибудь прохожему, в противном случае нас постигла бы жестокая разлука. У нас есть враги, подстерегающие нас, — остерегайся прохожих!

И Али Шар ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И пошел он на базар, продал дивный занавес в лавке одного купца и получил пятьдесят динариев.

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

И продал он дивный занавес в лавке одного купца за пятьдесят динариев. Потом снова купил шелковую ткань и золотых и серебряных нитей в достаточном количестве для нового занавеса или иного вышивания и отнес все это Зумурруд, которая принялась за работу и в восемь дней вышила ковер, еще прекраснее первой работы и который также был продан за пятьдесят динариев. И жили они так, пили, ели, ни в чем не нуждаясь, не забывая удовлетворять свою взаимную любовь, которая изо дня в день становилась все горячее, и так было целый год.

Однажды Али Шар вышел из дома, неся, по обыкновению, сверток с вышиванием, который дала ему Зумурруд; и пошел он к базару, чтобы предложить его купцам, как всегда, через посредство глашатая.

Придя на базар, он передал сверток глашатаю, который и принялся выкрикивать товар перед лавками купцов, в то время как мимо проходил христианин, один из тех людей, которыми кишит вход на базар и которые обступают покупателей, предлагая им свои услуги.

Христианин этот подошел к глашатаю Али Шара и предложил шестьдесят динариев за ковер вместо пятидесяти, просимых глашатаем. Но Али Шар, питавший отвращение и недоверие к такого рода людям и не забывший предостережение Зумурруд, не хотел продавать ему ковер. Тогда христианин надбавил цену и наконец предложил сто динариев; глашатай же сказал Али Шару на ухо:

— Не упускай такого превосходного барыша!

Дело в том, что христианин успел подкупить глашатая за десять динариев. И глашатай так сумел повлиять на Али Шара, что убедил его отдать ковер христианину за предложенную сумму. Али Шар продал ковер, не без опасения прикоснулся к ста динариям и затем вернулся домой.

Проходя по улицам, он заметил на одном из перекрестков, что христианин следит за ним. Остановившись, Али Шар спросил его:

— Что ты делаешь в этом квартале, куда не входят христиане?

Тот же ответил:

— Извини меня, о господин мой, но я иду с поручением в самый конец этого переулка. Да хранит тебя Аллах!

Али Шар продолжал путь свой и дошел до дверей своего дома; и тут увидел он, что христианин, обойдя кругом, вернулся с другого конца улицы и подошел к его дому в одно время с ним. Али Шар, сильно разгневанный, закричал ему:

— Зачем идешь ты за мною по пятам?

Тот же ответил:

— О господин мой, верь, что я случайно пришел сюда; прошу тебя, дай мне глоток воды, и Аллах вознаградит тебя, так как я умираю от жажды!

И подумал Али Шар: «Клянусь Аллахом! Да не скажут, что мусульманин отказал в воде жаждущему! Принесу же ему воды».

И вошел он в дом свой, взял кувшин с водой и снова вышел для того, чтоб подать его христианину. Когда Зумурруд услышала, как щелкнула щеколда, выбежала ему навстречу, взволнованная его долгим отсутствием. И, обняв его, сказала она ему:

— Почему так долго не возвращался ты сегодня? Продал ли ковер и кому: купцу или прохожему?

Он ответил, заметно смущенный:

— Я опоздал немного, потому что базар был переполнен; в конце концов я все-таки продал ковер купцу.

Она же сказала с недоверием в голосе:

— Клянусь Аллахом, сердце мое неспокойно. Куда же несешь ты этот кувшин?

Он сказал:

— Я хочу дать напиться базарному глашатаю, который проводил меня до дому.

Но этот ответ не успокоил ее, и, пока Али Шар выходил, она, вся встревоженная, произнесла следующие стихи:

Али Шар встретил христианина уже в прихожей, так как дверь оставалась открытой. При виде этого все потемнело у него в глазах, и он закричал:

— Что ты тут делаешь? Как смеешь ты входить в мой дом без моего позволения?

Христианин ответил:

— Умоляю тебя, господин мой, извини меня! Я целый день шел, измучился так, что едва держусь на ногах, и принужден был переступить твой порог, так как, в сущности, не велика разница между дверью и прихожей. Дай мне только перевести дух, и я уйду! Не оттолкни меня, и Аллах не оттолкнет тебя самого!

И взял он кувшин, который держал встревоженный Али Шар, напился и отдал ему, Али Шар же стоял перед ним и ждал, когда тот уйдет. Но прошел целый час, а христианин не двигался с места. Тогда, задыхаясь от гнева, Али Шар закричал ему:

— Убирайся сейчас же и иди своей дорогой!

Но христианин отвечал:

— О господин мой, ты, без сомнения, не из тех, кто оказывает благодеяние так, что его помнят всю жизнь, а также не из тех, о ком сказал поэт:

Что до меня, о господин мой, то я уже утолил жажду водою дома твоего, но голод так сильно терзает меня, что я удовольствовался бы остатками твоего обеда, рад был бы куску сухого хлеба и луковице, больше мне ничего не нужно.

Али Шар, еще более взбешенный, закричал ему:

— Ступай прочь! Нечего разговаривать! У меня в доме ничего нет!

А христианин, продолжая стоять на том же месте, сказал:

— Господин мой, прости! Но если у тебя ничего нет в доме, то в кармане твоем лежат те сто динариев, которые ты выручил за ковер. Прошу тебя именем Аллаха, иди на ближайший базар и купи мне пшеничную лепешку, чтобы не было сказано, что я вышел из твоего дома, не отведав хлеба-соли.

Услышав такие слова, Али Шар сказал себе: «Без всякого сомнения, этот христианин — сумасшедший и чудак. Выброшу его за дверь и натравлю на него собак».

И собирался он уже выбросить его за дверь, когда остававшийся неподвижным христианин сказал ему:

— О господин мой, я прошу только кусочек хлеба и луковицу, чтобы хоть немного утолить голод. Не трать на меня много, это было бы лишним. Мудрец довольствуется малым; и как сказал поэт:

Когда Али Шар увидел, что ничего не поделаешь, он сказал христианину:

— Я пойду на базар и принесу тебе поесть. Жди меня и не трогайся с места!

И вышел он из дома, заперев дверь и положив ключ к себе в карман. И поспешил на базар, где купил жаренный на меду творог, огурцов, бананов, слоеных пирожков и только что испеченного хлеба, и принес он все это христианину и сказал ему:

— Вот тебе еда!

Но тот стал отказываться, говоря:

— Господин мой, какой ты щедрый! Того, что ты принес, хватило бы на десять человек. Этого слишком много. Разве что ты сделаешь мне честь и закусишь вместе со мной.

Али Шар ответил:

— Я сыт, закусывай один.

Но тот воскликнул:

— Господин мой, народная мудрость гласит: «Тот, кто отказывается оттрапезовать со своим гостем, неизбежно должен быть прелюбодейным ублюдком».

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Ведь тот, кто отказывается трапезовать со своим гостем, неизбежно должен быть ублюдком.

На такие слова ничего нельзя было возразить, и Али Шар сел рядом с христианином и рассеянно стал есть вместе с ним.

Христианин воспользовался рассеянностью своего хозяина, очистил банан, разрезал и ловко всунул туда банж, настоянный на опиуме, да в такой дозе, что им можно было бы свалить слона и усыпить его на целый год. Он опустил этот банан в белый мед, в котором плавал поджаренный творог, и предложил его Али Шару, говоря:

— О господин мой, именем твоей веры прими этот сочный банан, очищенный мною для тебя!

Али Шар же, желая поскорее покончить с гостем, не возражал ему, взял банан и проглотил.

Не успел банан дойти до его желудка, как Али Шар упал навзничь и лишился чувств. Тогда христианин вскочил и бросился как бешеный из дома на улицу, где за углом стояли люди, мул, а во главе их и старый Рашид ад-Дин, голубоглазый негодяй, к которому не хотела идти Зумурруд и который поклялся во что бы то ни стало насильно овладеть ею.

Этот Рашид ад-Дин был христианином, притворявшимся что исповедует мусульманство, для того чтобы пользоваться разными преимуществами у купцов. Он был родным братом христианина, только что предавшего Али Шара, и звали его Барсум.

Этот-то Барсум побежал уведомить своего негодяя брата об успехе их хитрости, и оба они, сопровождаемые своими людьми, проникли в дом Али Шара, вошли в отдельную комнату, нанятую им для Зумурруд, бросились на прекрасную девушку, заткнули ей рот и в мгновение ока перенесли ее на спину мула, которого пустили вскачь, чтобы в несколько минут без помехи добраться до дома старого Рашид ад-Дина.

Старый голубоглазый негодяй приказал отнести Зумурруд в самую отдаленную комнату дома, сел около нее, вынул платок, которым заткнули ей рот, и сказал ей:

— Теперь ты в моей власти, прекрасная Зумурруд, и негодяю Али Шару не вырвать тебя из моих рук. Но прежде чем возьму тебя в свои объятия и проверю свою доблесть в любовной схватке, ты должна отречься от своей нечестивой веры и быть христианкой, так как и я христианин. Клянусь Мессией и Богородицей, если ты сейчас же не исполнишь обоих моих желаний, я подвергну тебя жесточайшим мучениям и ты будешь несчастнее собаки!

При этих словах негодяя глаза отроковицы наполнились слезами, которые потекли у нее вдоль щек; губы ее затрепетали, и она воскликнула:

— О седобородый злодей, клянусь Аллахом, ты можешь разрезать меня на куски, но тебе не удастся заставить меня отречься от моей веры; ты можешь даже силой овладеть моим телом, как козел овладевает яловой козой, но ты не омрачишь нечестием моего ума! И рано или поздно Аллах потребует у тебя отчета в твоих гнусных делах!

Когда старик увидел, что ее нельзя убедить словами, он позвал своих рабов и сказал им:

— Повалите ее ничком и держите крепче.

И повалили они ее. Тогда старый негодяй-христианин взял бич и принялся жестоко истязать ее прекрасное округлое тело, так что при каждом ударе оставалась на нем длинная красная полоса. А Зумурруд при каждом ударе не только не ослабевала в своей вере, но восклицала:

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его!

И перестал он истязать ее только тогда, когда не мог уже поднять руки. Тогда велел он рабам своим бросить ее в кухню к служанкам и не давать ей ни пить, ни есть. И они тотчас же повиновались ему.

Вот все, что случилось с Зумурруд.

Что до Али Шара, то он продолжал лежать в бесчувственном состоянии в прихожей своего дома до следующего дня. Тогда очнулся он и открыл глаза, как только рассеялось опьянение от банжа и опиума. И позвал он:

— Йа Зумурруд!

Но никто не откликнулся. Он встал в сильной тревоге и пошел в ее комнату, которую нашел пустой и безмолвной и где были разбросаны по полу шарфы Зумурруд. Тогда вспомнил он о христианине; а так как и тот исчез, то он уже не сомневался в похищении возлюбленной своей Зумурруд. И бросился он на пол, и бил себе голову, и рыдал; потом разорвал он на себе одежду и плакал слезами отчаяния, а потом, дойдя до последних пределов огорчения, бросился вон из дома, поднял два крупных булыжника, взял по булыжнику в каждую руку и стал ходить по всем улицам с блуждающим взглядом, ударяя себя камнями в грудь и крича:

— Йа Зумурруд! Зумурруд!

И дети подбегали, окружали его и кричали:

— Сумасшедший! Сумасшедший!

А знакомые, встречавшиеся с ним, глядели на него с состраданием, оплакивали его безумие и говорили:

— Это сын Мадж ад-Дина! Бедный Али Шар!

И бродил он таким образом по улицам, и звенела у него грудь от ударов, которые наносил он себе камнями, когда встретила его добродетельная старуха и сказала ему:

— Дитя мое, будь спокоен, и да вернется к тебе разум. С каких пор потерял ты его?

Али Шар же ответил ей такими словами:

— Рассудок потерял я от ее отсутствия! О вы, почитающие меня безумным, возвратите мне ту, которую я утратил, и ум мой освежится, как от прикосновения к запаху бадьяна![43]

Услышав эти слова и вглядевшись в Али Шара, добрая старуха поняла, что это страждущий влюбленный, и она сказала ему:

— Дитя мое, не бойся меня и расскажи мне о своем горе-несчастье. Быть может, Аллах поставил меня на пути твоем именно для того, чтобы я помогла тебе.

Тогда Али Шар рассказал ей о приключении своем с Барсумом-христианином.

Добрая старуха выслушала его рассказ, подумала с минуту, потом подняла голову и сказала Али Шару:

— Ступай, дитя мое, купи мне корзину, что носят разносчики, купи на базаре браслеты из разноцветных стекол, посеребренные медные кольца, серьги, украшения и другие вещи, которые разносят по домам и продают женщинам старые торговки. А я поставлю эту корзину на голову и обойду весь город, продавая эти вещи. И таким путем я наведу справки, и мы с помощью Аллаха нападем на след и найдем твою возлюбленную Сетт Зумурруд.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Вот таким путем я наведу справки, и мы с помощью Аллаха нападем на след и найдем твою возлюбленную Сетт Зумурруд.

Али Шар заплакал от радости и, поцеловав руки у доброй старухи, поспешил отправиться покупать все по ее указаниям.

Старуха же вернулась домой, чтобы переодеться. Она закрыла свое лицо хиджабом цвета темного меда, накрыла голову кашмирским платком и завернулась в большое покрывало из черного шелка; потом поставила себе на голову корзину, о которой говорилось, взяла в руки посох, как подобает почтенной старости, и принялась медленно обходить гаремы купцов и именитых людей в различных кварталах города. Не замедлила она добраться и до дома старого Рашид ад-Дина, негодяя, выдававшего себя за мусульманина, проклятого, которого да смутит Аллах, и да сожжет его огнями ада своего, и да подвергнет его мучениям до скончания века! Аминь.

И пришла она в тот дом как раз в то время, когда несчастная отроковица, брошенная среди рабынь и служанок в кухне, онемевшая от полученных ею ударов, лежала полумертвая на плохой циновке.

Когда старуха постучалась, одна из рабынь отворила ей дверь и ласково поклонилась. Старуха же сказала ей:

— Дочь моя, я продаю красивые вещицы. Есть ли у вас покупатели?

Невольница отвечала:

— Еще бы!

И ввела она ее в кухню, где старуха и села с сокрушением сердца, а невольницы тотчас же окружили ее. Она была очень сговорчива при продаже, уступила за ничтожные цены браслеты, кольца и серьги, так что внушила к себе доверие, заставила полюбить себя за елейные речи и мягкость в обращении.

Но, отвернувшись, она заметила лежавшую на полу Зумурруд и спросила о ней у невольниц, которые рассказали все, что знали сами. И старуха тотчас же убедилась, что это именно та, кого она ищет. Подойдя к отроковице, она сказала ей:

— Дочь моя, да бежит от тебя всякое зло! Аллах послал меня к тебе на помощь! Ты Зумурруд, возлюбленная невольница Али Шара, сына Мадж ад-Дина!

И рассказала она ей, зачем явилась сюда под видом торговки, и сказала:

— Завтра вечером будь готова к похищению; стань к окну кухни, которое выходит на улицу, и когда заметишь, что кто-то свищет в темноте, то знай, что это сигнал. Отвечай также свистом и без боязни выходи на улицу. Там будет стоять сам Али Шар, и он освободит тебя!

Зумурруд поцеловала руки у старухи, которая поспешила удалиться, рассказала обо всем случившемся Али Шару и прибавила:

— Ты пойдешь туда, под окно кухни этого проклятого, и сделаешь то-то и то-то.

Али Шар горячо поблагодарил старуху за ее добрую услугу и пожелал подарить ей что-нибудь, но она отказалась и ушла, пожелав ему счастья и успеха, он же остался один и стал читать стихи о горести разлуки.

На другой день, когда стемнело, Али Шар направился к дому, описанному старухой, и наконец нашел его. Он сел у стены и стал ждать времени, когда следует засвистеть. Но так как он сидел довольно долго, а перед тем не спал две ночи, то усталость овладела им, и он уснул. Слава Тому, Кто один не знает сна!

В то время как Али Шар спал у стены, судьба направила к тому месту одного из смелейших воров, который, обойдя дом и не найдя дверей, подошел к месту, где спал Али Шар. Он нагнулся к нему, привлеченный роскошью его платья, стащил с него прекрасный тюрбан и плащ и проворно нарядился во все это. В ту же минуту увидал он, что окно отворилось, и услышал, что кто-то засвистел. Подняв голову, он увидел женщину, которая свистела и делала какие-то знаки. Это Зумурруд приняла его за Али Шара.

Не понимая, в чем дело, вор подумал: «А что, если и я свистну?»

И он свистнул. Тогда Зумурруд выскочила из окна и спустилась при помощи веревки. Вор же, бывший очень крепким и сильным малым, взял ее к себе на спину и убежал с быстротою молнии.

Заметив такую силу у своего носильщика, Зумурруд чрезвычайно удивилась и сказала ему:

— Али Шар, возлюбленный мой, старуха сказала мне, что ты едва двигаешься, так изнурили тебя печаль и опасение. А теперь я вижу, что ты сильнее лошади!

Но так как вор ничего не ответил и мчался еще быстрее, то Зумурруд провела рукою по его лицу и заметила, что все оно обросло волосами, более жесткими, чем банная метла, и что он похож на свинью, проглотившую курицу, перья которой торчат у нее из горла. Тогда она страшно испугалась и стала бить его по лицу и кричать:

— Кто ты? Кто же ты?

А так как в эту минуту они находились далеко от всякого жилья, в чистом поле, среди ночи и полного безлюдья, то вор остановился, положил отроковицу на землю и крикнул ей:

— Я Дживан-курд, самый страшный человек из шайки Ахмеда ад-Данафа. Нас сорок молодцов, которые давно лишены свежей плоти! Следующая ночь будет самой благословенной из твоих ночей, потому что мы все по очереди будем скакать на тебе и проникать внутрь, в чрево твое, и мы будем извиваться меж бедер твоих, и будем крутить твои бутоны до утра!

Когда Зумурруд услышала такие слова своего похитителя, она поняла весь ужас своего положения и заплакала, ударяя себя по лицу и сетуя на ошибку, предавшую ее в руки этого насильника и разбойника, а также и всех его товарищей. Потом, видя, что незадача овладела ее жизнью и что бесполезно противиться ей, она снова дала себя нести похитителю своему и только вздыхала:

— Нет Бога, кроме Аллаха! В Нем прибежище мое! Каждый несет судьбу свою и не может избегнуть ее.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она продолжила:

Раз каждый несет судьбу свою, то и не может избегнуть ее.

Страшный курд Дживан снова взвалил себе на плечи отроковицу и продолжал бежать, пока не добежал до пещеры, которую разбойничья шайка избрала себе жилищем. Здесь старуха, мать похитителя Зумурруд, занималась хозяйством и готовила пищу разбойникам. Услышав условный зов, она вышла из пещеры, чтобы встретить сына и его пленницу. Дживан передал Зумурруд своей матери и сказал ей:

— Позаботься об этой газели до моего возвращения, я же иду искать своих товарищей и вернусь вместе с ними. Однако мы не вернемся до завтрашнего полудня из-за нескольких подвигов, которые нам предстоит совершить. И я поручаю тебе хорошенько накормить ее, чтобы она могла выдержать тяжесть наших тел и наши старания.

И, сказав это, он ушел.

Тогда старуха подошла к Зумурруд, дала ей напиться и сказала:

— Дочь моя, какое счастье, что ты скоро почувствуешь, что в самую твою середку проникают сорок молодых людей, не говоря уже об их атамане, который один сильнее их всех! О Аллах! Как ты счастлива быть молодой и желанной! Какое это счастье для тебя, дочь моя! Клянусь Аллахом! Как счастлива ты, что молода и привлекательна!

Зумурруд ничего не смогла сказать ей в ответ, она лишь завернула себе голову покрывалом, легла на землю и пролежала так до самого утра.

Ночью же она, размышляя, набралась смелости и сказала себе: «Нельзя оставаться равнодушной в такую минуту. Неужели же стану я безропотно дожидаться появления этих сорока разбойников-насильников, которые навредят мне, проникая в меня, и будут наполнять меня, как вода наполняет корабль, пока он не опустится на дно моря! Нет, клянусь Аллахом! Я спасу свою душу и не предоставлю им своего тела!»

А так как уже наступило утро, она встала, подошла к старухе, поцеловала у нее руку и сказала ей:

— Я хорошо отдохнула, добрая матушка, и повеселела, и с удовольствием готова почтить моих хозяев. Чем бы нам сейчас заняться, чтобы скоротать время до их прибытия? Не пойдешь ли со мною на солнышко? Я поищу у тебя в голове и причешу тебя, добрая моя матушка!

И старуха отвечала:

— Клянусь Аллахом, это прекрасная мысль, дочь моя, дело в том, что, с тех пор как живу в этой пещере, я ни разу не мыла головы, и теперь она служит вместилищем всех пород вшей, живущих в волосах людей и в шерсти животных; ночью они осыпают все мое тело: черные и белые, большие и маленькие; есть даже, дочь моя, такие, у которых широкий хвост и ходят они задом; а другие вонючи, как самые зловонные вещи. Если тебе удастся освободить меня от этих зловредных животных, жизнь твоя со мною будет очень счастливой!

И вышла она с Зумурруд из пещеры и уселась на солнце, сняв с головы платок. Тогда Зумурруд увидела, что в волосах старухи кишмя кишели вши известных и неизвестных пород. Не теряя мужества, она принялась удалять их сперва горстями, потом вычесывать их двумя толстыми колючками; а когда их стало меньше, она принялась искать их своими проворными пальцами и давить их между двух ногтей, как обыкновенно. Покончив с этим, она стала расчесывать волосы медленно, так медленно, что старуха, убаюканная этим движением, закончила тем, что глубоко заснула.

Не теряя времени, Зумурруд встала, побежала в пещеру, взяла там мужское платье и надела его; голову она обмотала тюрбаном, одним из тех, которые были украдены разбойниками, затем она быстро вышла, чтобы взять лошадь, также украденную и пасшуюся со связанными передними ногами; она оседлала ее, взнуздала, вскочила на нее верхом и поскакала, призывая Того, Кто дает избавление.

Скакала она целый день, пока не наступила ночь; а на другой день на заре снова пустилась в путь, останавливаясь по временам для отдыха, а также для того, чтобы подкрепить свои силы какими-нибудь кореньями и дать лошади пощипать травы. И так скакала она десять дней и десять ночей.

На одиннадцатый день утром она выбралась из пустыни и увидела перед собой зеленеющий луг, орошаемый прекрасной водой, где радовали глаз большие деревья, тенистые места, розы и другие цветы, которые росли в изобилии вследствие мягкого климата; там было также много птиц, целые стада газелей и красивейшие из животных. Зумурруд целый час отдыхала в этом пленительном месте, потом снова села на лошадь и поскакала по прекраснейшей дороге, которая шла между купами деревьев и вела к большому городу, верхушки минаретов которого уже блестели на солнце.

Подъехав к стенам города и к городским воротам, она увидела громадную толпу народа, который, увидав ее, стал кричать радостным и торжествующим кликом; и тотчас же выехали из ворот ей навстречу эмиры, и именитые люди, и военачальники, которые распростерлись на земле и поцеловали землю, как верноподданные царя, между тем как со всех сторон раздавались возгласы:

— Да дарует Аллах победу нашему царю! Да дарует твой приезд благословение мусульманскому народу, о царь вселенной!

И в то же время тысячи конных воинов стали шпалерами[44], чтобы отодвинуть и сдерживать восторженную толпу, а глашатай, сидевший на богато убранном верблюде, возвещал народу громким голосом о прибытии его царя.

Но Зумурруд, остававшаяся в мужском платье, ничего не понимала и наконец спросила у именитых людей, взявших ее лошадь под уздцы с обеих сторон:

— Что же такое случилось в вашем городе, именитые вельможи? И чего хотите вы от меня?

Тогда подошел старший из придворных и, поклонившись до земли, сказал ей:

— Господь, Дарующий блага, не поскупился для тебя своими щедротами! Слава Ему! Он привел тебя к нам, чтобы возвести тебя на престол нашего царства! Слава Ему, Дарующему нам такого молодого, прекрасного царя благородной турецкой крови! Слава Ему! Потому что, если бы Он послал нам какого-нибудь нищего или какого-нибудь другого ничтожного человека, мы все равно принуждены были бы принять его как нашего царя и отдать ему честь.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Сегодня мы имели счастье встретить тебя, о прекраснейший из царей земли и единственный в своем веке и во всех веках! Знай же, что по обычаю этого города, когда умирает царь, не оставив наследника, мы должны идти на эту дорогу и ждать первого прохожего, которого пошлет нам судьба, чтобы признать его нашим царем и приветствовать его как такового.

Зумурруд одарена была ясным и светлым умом, а потому не смутилась, услышав такое необычайное известие, и сказала старшему из придворных и другим вельможам:

— О вы, все отныне верные мне подданные, не думайте все-таки, что я какой-нибудь турок низкого происхождения, сын какого-нибудь простолюдина. Напротив, вы видите перед собою знатного турка, бежавшего из своего дома вследствие ссоры с родными и решившегося разъезжать по свету в поисках приключений. А так как судьба дает мне прекрасный случай увидеть новое, то я соглашаюсь быть вашим царем!

И тотчас же стала она во главе шествия и среди криков радости и приветствий торжественно вступила в город. Когда подъехала она к главному входу во дворец, эмиры и придворные спешились и поддерживали ее, когда она слезла с лошади, они на руках отнесли ее в большую приемную залу, посадили на золотой трон царей своих, надев на нее знаки царской власти. И все вместе распростерлись они перед нею, поцеловали землю между рук ее и произнесли присягу в верности.

Тогда Зумурруд начала свое царствование с того, что приказала открыть царские сокровища, накопленные в течение нескольких веков; и велела она раздать значительные суммы воинам, бедным и неимущим. Поэтому народ полюбил ее и желал ей долгого царствования. С другой стороны, Зумурруд не забыла подарить большое количество почетных одежд придворным и щедро одарить эмиров, старших придворных, их жен и всех женщин гарема. Сверх того, она отменила налоги, таможенные пошлины и другие сборы, велела выпустить из тюрем заключенных и исправила все ошибки. И таким путем приобрела она любовь высших и низших, которые все считали ее мужчиной, изумлялись ее воздержанности и целомудрию, узнав, что она никогда не входит в гарем и не имеет сношений с женщинами. Действительно, она взяла для своей личной службы только двух хорошеньких маленьких евнухов, которые и спали у ее дверей.

Но Зумурруд не чувствовала себя счастливой, она постоянно думала о своем милом Али Шаре, которого не могла разыскать, несмотря на все тайные поиски, которые делались по ее приказанию. Поэтому она плакала, оставаясь одна, молилась и постилась, чтобы заслужить благословение Аллаха для Али Шара и встретить его живым и здоровым. И так прошел год; все женщины во дворце с отчаянием поднимали руки к небу и восклицали:

— Какое несчастье для нас, что царь наш так набожен и воздержан!

К концу года Зумурруд пришла в голову одна мысль, и она немедленно захотела привести ее в исполнение. Призвала она визирей и старших придворных и приказала, чтобы строители очистили и выровняли обширную площадь, длиной и шириной в парасанг, и построили бы на ней великолепный павильон с куполом, который будет роскошно убран внутри и где поставят трон и столько сидений, сколько было сановников во дворце.

Приказ Зумурруд был исполнен в весьма короткий срок. Место было очищено, павильон построен, трон и сиденья поставлены в иерархическом порядке. Тогда Зумурруд созвала всех вельмож города и дворца и задала им такой пир, которого никто не видал еще в том царстве. И в конце пира Зумурруд сказала своим гостям:

— Отныне и во все продолжение моего царствования я буду приглашать вас в этот павильон в начале каждого месяца, и вы будете занимать ваши места здесь, и буду я также приглашать весь народ мой, чтобы он также принимал участие в пиршестве, ел, пил и благодарил Создателя за дары Его!

И все слушали и повиновались.

Тогда она прибавила:

— Глашатаи будут призывать народ на пир и кричать, что каждый отказавшийся будет повешен!

И вот в начале месяца глашатаи ходили по улицам города и кричали:

— О вы все, торговцы и покупатели, богатые и бедные, сытые и голодные, по приказу нашего царя спешите к павильону на площади! Вы будете пить и есть и благодарить Создателя всех благ! И повешен будет всякий не пришедший туда! Запирайте ваши лавки, прекращайте торговлю и покупки! А кто откажется, будет повешен!

По этому приглашению толпа народа прибежала в павильон и разместилась в зале, между тем как царь сидел на троне, а вокруг него сидели в иерархическом порядке вельможи и сановники. И все принялись есть всякого рода превосходные вещи: жареную баранину, рис с маслом и в особенности превосходное блюдо из муки и перебродившего молока. И в то время как они ели, царь внимательно разглядывал их одного за другим, и так пристально, что каждый говорил соседу:

— Клянусь Аллахом, не знаю, по какой причине царь так упорно смотрит на меня!

Вельможи и сановники между тем не переставали угощать этих людей, говоря:

— Не стесняйтесь, ешьте и насыщайтесь! Ничем не можете вы доставить царю большего удовольствия, как вашим аппетитом.

Они же говорили себе: «Клянемся Аллахом, никогда в жизни не видели мы царя, который так любил бы народ свой и так желал бы ему добра!»

Среди обжор, набрасывающихся на пищу с наибольшею жадностью и проглатывающих невероятное количество блюд, находился и негодяй Барсум, усыпивший Али Шара и похитивший Зумурруд при содействии брата своего, старого Рашид ад-Дина. Когда этот Барсум покончил с мясом и жирными блюдами, он заметил поднос, до которого не мог дотянуться рукой и на котором стояла дивная молочная рисовая каша, посыпанная сахаром и корицей. Он растолкал всех своих соседей, достал поднос, придвинул к себе и захватил так много, что один из его соседей, находя это неприличным, сказал ему…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Тогда он растолкал всех своих соседей, достал поднос, придвинул к себе и захватил так много, что один из его соседей, находя это неприличным, сказал ему:

— Не стыдно ли тебе протягивать руку к тому, что стоит далеко от тебя, и брать для себя одного такое большое блюдо? Разве тебе неизвестно, что учтивость повелевает нам брать только то, что стоит перед нами?

А другой сосед прибавил:

— Пусть же это блюдо ляжет камнем на твой желудок и перевернет твои кишки!

А какой-то забавник, большой любитель гашиша, сказал ему:

— Эй, поделись-ка со мною! Подвинь-ка его ко мне, чтобы и я попробовал!

Но Барсум окинул его презрительным взглядом и грубо крикнул ему:

— Ах ты, проклятый поедатель гашиша, это благородное кушанье не по твоему нёбу, оно для эмиров и людей воспитанных!

И он уже собрался погрузить пальцы в тонкое блюдо, когда наблюдавшая за ним уже некоторое время Зумурруд узнала его и послала к нему четырех стражей, сказав им:

— Бегите скорей к тому человеку, что ест рис, и приведите его ко мне!

И стражи бросились к Барсуму, вырвали у него из рук еду, которую он намеревался проглотить, повалили его ничком на землю и потащили за ноги к царю среди удивленных гостей, которые тотчас же перестали есть и стали шептать друг другу:

— Вот что значит быть обжорой и захватывать еду у других!

И поедатель гашиша сказал своим соседям:

— Клянусь Аллахом, я хорошо сделал, что не ел с ним этого прекрасного риса с корицей! Кто знает, какое его ждет наказание…

И все внимательно следили за тем, что происходило.

Зумурруд, глаза которой горели от внутреннего волнения, спросила у того человека:

— Скажи мне ты, человек со скверными голубыми глазами, как твое имя и по какой причине пришел ты в наш край?

Негодяй, украсивший себя белым тюрбаном, предназначенным, как известно, исключительно одним мусульманам, ответил:

— О царь наш, зовут меня Али, ремеслом я басонщик[45], и я пришел сюда зарабатывать кусок хлеба трудами рук своих.

Тогда Зумурруд сказала одному из своих маленьких евнухов:

— Ступай и принеси скорей мой стол с прорицающим песком и медное перо, которым я черчу землегадательные линии.

И как только было исполнено ее приказание, Зумурруд тщательно рассыпала песок на гладкой поверхности стола и медным пером начертила изображение обезьяны и несколько неведомых линий. Потом, подумав несколько минут, вдруг подняла голову и громким голосом, который был услышан всей толпой, она закричала негодяю:

— О собака, как смеешь ты лгать царям?! Разве ты не христианин и разве имя твое не Барсум? И не затем ли ты приехал сюда, чтобы разыскать невольницу, украденную тобой в прежнее время? О собака! О проклятый! Ты сейчас же должен сознаться и повторить правду, которую я только что узнал от моего прорицающий песка!

При этих словах пораженный христианин упал на колени и, сложив руки, сказал:

— Смилуйся, о царь времен, ты не ошибся! Я действительно гадкий христианин и приехал сюда с намерением найти мусульманку, которую украл и которая убежала из нашего дома!

Тогда Зумурруд среди восторженного шепота целого народа, говорившего: «Йа Аллах! В целом мире нет землегадателя более искусного, нежели наш царь!» — позвала меченосца и его помощников и сказала им:

— Уведите эту негодную собаку за город, сдерите с него кожу, набейте ее скверным сеном и возвращайтесь прибить его кожу к воротам павильона! А тело его сожгите с сухим пометом и бросьте остальное в помойную яму!

И они выслушали и исполнили приказ, увели христианина и казнили его согласно приказу, который народ нашел справедливым и мудрым.

Что касается соседей, видевших, как негодяй ел молочный рис, то они передавали друг другу свои впечатления.

Один сказал:

— Йа Аллах! Никогда в жизни не прельщусь я этим блюдом, хотя и чрезвычайно люблю его! Оно приносит несчастье!

А любитель гашиша, державшийся за живот, так как у него от страха сделалась резь, воскликнул:

— Гэ! Йа Аллах! Добрая судьба не допустила меня прикоснуться к этому проклятому рису с корицей!

И все поклялись не произносить даже слов этих — «молочная рисовая каша».

Действительно, когда наступил следующий месяц и народ снова был созван на пир в присутствии царя, вокруг подноса, на котором стояла молочная рисовая каша, образовалась пустота, и никто не хотел и смотреть в эту сторону. Потом все, чтобы сделать удовольствие царю, наблюдавшему за каждым гостем с величайшим вниманием, принялись пить, есть и веселиться, но каждый прикасался только к тем блюдам, которые стояли перед ним.

Тем временем вошел человек устрашающей наружности; он шел быстро, расталкивая всех на своем пути, и, видя, что, кроме мест у подноса с молочной рисовой кашей, все места заняты, присел тут и при всеобщем испуге и смущении хотел было уже протянуть руку к этому блюду.

Но Зумурруд с первого взгляда узнала в этом человеке своего похитителя, ужасного Дживана-курда, одного из сорока разбойников шайки Ахмеда ад-Данафа. В город он приехал не за чем иным, как за девушкой, бегство которой привело его в страшную ярость. Он укусил себе руку от отчаяния и поклялся разыскать ее, хотя бы она укрывалась на Кавказ-горе или спряталась в скорлупу, как фисташка. И отправился он на свои поиски и наконец прибыл в этот город и вошел вместе с другими в павильон, чтобы не быть повешенным.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что уже близок рассвет, и с присущей ей скромностью умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

И вошел вместе с другими в павильон, чтобы не быть повешенным.

И сел он против подноса с молочной рисовой кашей и запустил в самую середину блюда кисть руки своей…

Тогда закричали ему со всех сторон:

— Ай, что ты делаешь? Берегись! С тебя с живого сдерут кожу! Не трогай этого блюда, оно приносит несчастье!

Но человек сверкнул глазами и закричал:

— Эй вы там, молчать! Я хочу поесть этого кушанья досыта. Обожаю этот рис на молоке!

Ему опять закричали:

— С тебя сдерут кожу и повесят!

Но вместо ответа он придвинул к себе блюдо, в которое уже запустил руку, и нагнулся над ним. Увидав это, любитель гашиша, ближайший сосед его, сразу отрезвился и убежал от него подальше, уверяя, что он тут ни при чем.

Дживан же, курд, погрузив в рис свою черную, как у ворона, лапу, вынул ее, тяжелую, как ступня верблюда. Он смял в ладони кашу, сделал из нее шар величиною с большой лимон и швырнул его в свою глотку, в которой он зазвенел, как водопад в пещере, так что по всему куполу павильона пошел страшный гул. А в блюде с кашей образовалась такая пустота, что видно было дно.

Увидав это, любитель гашиша поднял руки к небу и воскликнул:

— Да помилует нас Аллах! Он сразу съел все! Благодарение Аллаху, что я не рис, и не корица, и не что-то другое в его руках! — И прибавил: — Пусть ест на здоровье, я же вижу у него на лбу изображение человека, с которого содрали кожу и которого повесили, — быть ему на виселице! — Потом он, еще дальше отодвинувшись от курда, закричал ему: — Пусть перестанет варить твой желудок и чтоб ты задохнулся, ненасытная утроба!

Но курд, не обращая никакого внимания на то, что говорилось вокруг него, вторично погрузил свои толстые, как бревна, пальцы в нежную массу, которая глухо цокнула, вытащил их с огромнейшей порцией и уже стал мять ее в руке, собираясь проглотить, как вдруг Зумурруд сказала стражам:

— Скорей приведите ко мне человека, который ест рис, и не давайте ему проглотить эту порцию!

И стражи бросились на курда, который, нагнувшись над блюдом, не замечал их. И проворно повалили они его, скрутили ему руки и притащили к царю, между тем как присутствующие говорили себе: «Он сам виноват беде в своей. Ведь говорили мы ему, чтобы он не прикасался к этой несчастной молочной рисовой каше!»

Когда приволокли к ней курда, Зумурруд спросила его:

— Как зовут тебя? Каким ремеслом живешь? Что заставило тебя приехать в наш город?

Он же отвечал:

— Зовут меня Османом, и я садовник по ремеслу. А приехал я искать сад, где бы мог зарабатывать себе кусок хлеба!

Зумурруд воскликнула:

— Пусть принесут мне столик с песком и медное перо!

И когда эти вещи очутились у нее под руками, она начертила пером буквы и фигуры на рассыпанном песке, подумала с час, а потом, подняв голову, сказала:

— Горе тебе, негодный лжец! Мои вычисления на песке сказали мне твое настоящее имя; зовут тебя Дживан-курд, и по ремеслу ты вор, убийца и разбойник. Ах ты, свинья, собачий сын, сын тысячи блудниц! Сознавайся, сейчас же, или удары заставят тебя сказать правду!

Слыша такие слова царя, в котором он и не подозревал похищенной им когда-то отроковицы, курд пожелтел, челюсти его защелкали, а губы судорожно сжались, обнаруживая зубы, похожие на клыки волка или другого хищника. Потом он подумал, что спасет свою голову, если скажет правду, и сказал:

— Ты сказал правду, о царь! Но я раскаиваюсь и с этой минуты буду вести правильную жизнь!

Но Зумурруд сказала:

— Я не могу оставлять жить зловредное животное среди мусульман.

Потом она отдала приказ:

— Уведите его, сдерите с него кожу, набейте его, как чучело, прибейте к дверям павильона, а с остатками тела его поступите так же, как с остатками тела того христианина!

Когда любитель гашиша увидел, что стража уводит человека, он встал, повернулся спиною к рисовой каше и сказал:

— О рис, сваренный на молоке, посыпанный сахаром и корицей, я поворачиваюсь к тебе спиною, потому что, о зловещее кушанье, ты недостойно взора глаз моих и едва ли достойно зада моего!

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидала, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Молочная рисовая каша, посыпанная сахаром и корицей, я поворачиваюсь к тебе спиною, потому что, о зловещее кушанье, ты недостойно взора глаз моих и едва ли достойно зада моего! Плюю на тебя и презираю тебя!

Вот все, что случилось на втором пиру.

Что же касается третьего пира, то вот что было. Как и для двух предыдущих, глашатаи возвещали о нем, и были сделаны такие же приготовления; потом народ собрался в павильоне, вельможи и сановники расселись по чинам, а царь сидел на троне. И все принялись есть, пить и веселиться; и везде сидели люди, только блюдо с рисом стояло нетронутым посередине залы, и все обедавшие повернулись к нему спиной. И вдруг увидели, что вошел человек с белой бородой, который, заметив пустые места около молочной рисовой каши, направился к нему и сел есть (пока его не повесили).

Зумурруд же взглянула на него и узнала старика Рашид ад-Дина, негодного христианина, который велел брату своему Барсуму похитить ее.

Действительно, по прошествии месяца Рашид ад-Дин, видя, что брат, которому он поручил разыскать беглянку, не возвращается, решил сам отправиться на поиски, и судьба привела его в этот город, к этому павильону и к блюду с молочной рисовой кашей.

Зумурруд, узнав христианина, подумала про себя: «Клянусь Аллахом, этот рис — благословенное кушанье, так как благодаря ему я нахожу всех этих вредных людей. Когда-нибудь я велю кричать по всему городу, что это кушанье обязательно для всех жителей. И велю вешать всех, кому оно не полюбится. А пока займусь этим старым злодеем».

И закричала она своим стражам:

— Приведите ко мне человека, который ест рис!

Стражи уже привыкли узнавать таких людей, бросились и в ту же минуту потащили за бороду этого человека прямо к царю, который спросил у него:

— Как имя твое? Чем занимаешься? По какому поводу пришел ты к нам?

Тот отвечал:

— Имя мое Рустем, занятий у меня нет, я нищий, дервиш[46].

Она воскликнула:

— Подайте перо и песок!

И принесли ей все это. Она же, рассыпав песок и начертав на нем буквы и фигуры, подумала с час, потом подняла голову и сказала:

— Ты лжешь царю, проклятая собака! Имя твое Рашид ад-Дин; занимаешься ты тем, что предательски похищаешь мусульманских женщин и запираешь их у себя в доме; ты притворяешься мусульманином, а на самом деле ты христианин, изъеденный пороками. Сознавайся, или голова твоя покатится сейчас к твоим ногам!

Остолбенев от ужаса, негодяй подумал, что спасет свою жизнь, если скажет правду, и он сознался в своих постыдных преступлениях.

Тогда Зумурруд сказала стражам:

— Повалите его и дайте ему по тысяче ударов на каждую подошву.

И это было исполнено.

Тогда она сказала:

— Теперь уведите его, сорвите с него кожу, набейте ее гнилым сеном и прибейте ее рядом с двумя другими у входа в павильон! А с остатками тела его поступите так же, как поступили с остатками тел тех двух собак!

И это было тотчас же исполнено.

После этого все снова принялись за еду, удивляясь мудрости и прозорливости царя, прославляя его справедливость и правосудие.

Когда пир был закончен, народ разошелся, а царица Зумурруд вернулась к себе во дворец. Но она не чувствовала себя счастливой и говорила себе: «Благодарение Аллаху, успокоившему мое сердце, помогая мне отомстить тем, кто причинил мне зло! Но все это не возвращает мне моего возлюбленного Али Шара! А между тем Всевышний ведь всемогущ. Он может сделать все, что пожелает, для тех, кто поклоняется Ему и признает Его своим Единым Богом».

И, взволнованная воспоминанием о своем возлюбленном, она всю ночь проливала обильные слезы; потом она заперлась у себя, одна со своим горем, до начала следующего месяца.

Тогда опять созвали народ на обычный пир, царь, вельможи и сановники заняли свои места под куполом. Пир уже был в полном разгаре, и Зумурруд уже теряла всякую надежду найти своего возлюбленного и молилась в душе своей так: «О Ты, вернувший Юсуфа старому отцу его Якубу, исцеливший от неисцелимых ран Айюба, даруй и мне по благости Твоей встречу с возлюбленным моим Али Шаром! Ты всемогущ, о Царь вселенной! О Ты, наставляющий на правый путь заблудших, о Ты, выслушивающий голос каждого, исполняющий пожелания всех, сменяющий ночь днем, возврати мне раба Твоего, Али Шара!»

Не успела Зумурруд произнести в мыслях своих этот призыв, как в павильон вошел молодой человек, гибкий стан которого гнулся, как гнется ивовая ветвь под дуновением ветерка. Он был хорош, как дневной свет, но казался слабым, немного бледным и усталым.

И повсюду искал он места, где сесть, и нашел его только у подноса, где стоял уже всем известный рис. Он сел тут, и со всех сторон следили за ним испуганные взгляды тех, кто думал, что и он пропадет, что и с него сдерут кожу и повесят.

Зумурруд же с первого взгляда узнала Али Шара. И сердце ее сильно забилось, и у нее едва не вырвался из груди крик радости. Но ей удалось победить это необдуманное движение и не выдать себя перед своим народом. Но велико было ее волнение, и все внутренности ее трепетали, а сердце билось сильнее и сильнее. И велела она привести к себе Али Шара, только когда совершенно успокоилась.

Что касается самого Али Шара, то вот что было с ним. Когда он проснулся…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что уже близок рассвет, и скромно умолкла.

А когда наступила

она продолжила:

Проснулся, когда солнце уже встало и купцы начинали открывать свои лавки. Удивившись тому, что спит на улице, он прикоснулся рукой ко лбу и заметил, что тюрбан его исчез, а также и плащ. Тогда он начал понимать, что случилось, и в сильном волнении побежал рассказать о своей неудаче доброй старухе, прося ее навести справки. Она охотно согласилась, ушла и вернулась через час с расстроенным лицом, растрепавшимися волосами и сообщила, что Зумурруд исчезла.

И сказала ему старуха:

— Мне кажется, дитя мое, что отныне ты должен отказаться от надежды когда-нибудь найти твою возлюбленную. В бедах и напастях нет иного прибежища, кроме Всемогущего Аллаха. Во всем, что случилось, вини только себя.

При этих словах у Али Шара потемнело в глазах, и пришел он в отчаяние, и пожелал смерти, и так плакал и рыдал на руках доброй старухи, что наконец лишился чувств. Потом он пришел в себя благодаря внимательному уходу, но заболел серьезною болезнью, потерял сон и, наверное, сошел бы в могилу, если бы не было около него доброй старухи, ухаживавшей за ним, любившей и утешавшей его. И болел он целый год, а старуха не покидала его ни на минуту; она поила его сиропами, варила для него цыплят и давала ему вдыхать живительные благовония. Он же находился в состоянии крайней слабости и изнурения, позволял делать с собой что угодно и читал печальнейшие стихи о горестях разлуки, и вот одни из тысячи таких:

И оставался Али Шар в таком состоянии, потеряв надежду на возвращение Зумурруд. И добрая старуха уже не знала, что и делать, чтобы вывести его из оцепенения, когда однажды сказала ему:

— Дитя мое, если будешь сидеть дома и изнывать от грусти, то как же найдешь ты свою возлюбленную? Если хочешь последовать моему совету, вставай, укрепи свои силы и иди искать ее по разным странам и городам. Никогда не знаем мы, откуда придет спасение.

И ободряла его, и старалась внушить ему надежду до тех пор, пока наконец он не решился встать и идти в хаммам, где она сама вымыла его, дала шербет и заставила съесть цыпленка. И целый месяц ходила она за ним, пока наконец он не почувствовал себя в силах пуститься в путь. Тогда, приготовив все в дорогу, он простился со старухой и направился на поиски. Таким образом дошел он наконец до города, где царствовала Зумурруд, вошел в павильон, где давался пир, и сел перед блюдом с молочной рисовой кашей, посыпанной сахаром и корицей.

А так как он был очень голоден, то засучил рукава до самых локтей, произнес формулу: «Бисмиллах!»[47] — и уже собрался приступить к еде. Тогда соседи, желая избавить его от опасности, которой он подвергался, предупредили его о том, что ожидает тех, кто прикасается к этому блюду. А так как он не хотел их слушать, то любитель гашиша сказал ему:

— С тебя с живого сдерут кожу и повесят, берегись!

Он же отвечал:

— Благословенна смерть, она избавит меня от жизни, преисполненной злоключений! А пока я хочу поесть этой молочной рисовой каши!

И протянул он руку и принялся есть с большим аппетитом. Зумурруд же, следившая за ним с сильным волнением, сказала себе: «Пусть утолит он прежде свой голод, а потом велю привести его к себе».

А когда она увидела, что он закончил и произнес уже благодарственную молитву Аллаху, то сказала стражам:

— Подойдите потихоньку к этому молодому человеку, сидящему перед блюдом с рисовой кашей, и самым учтивым образом пригласите его поговорить со мною и скажите ему: «Царь просит тебя подойти к нему, чтобы он мог задать тебе вопрос и получить ответ, и больше ничего».

И стража подошла и поклонилась Али Шару, говоря:

— Господин, царь наш просит тебя подойти, чтобы он мог задать тебе вопрос и получить ответ.

Али Шар же сказал:

— Слушаю и повинуюсь!

И он встал и пошел с ними к царю.

Между тем простолюдины терялись в догадках.

Одни говорили:

— Какое несчастье для этого молодого человека! Кто знает, что случится с ним?!

Но другие отвечали:

— Если бы его ждало несчастье, царь не дал бы ему наесться досыта! Он остановил бы его с первого же глотка!

И еще другие говорили:

— Стражники не тащили его ни за ноги, ни за платье! Они следовали за ним почтительно и на некотором расстоянии!

И все это происходило, пока Али Шар представлялся царю. Тут он поклонился и поцеловал землю между рук царя, который дрожащим и нежным голосом спросил у него:

— Как твое имя, молодой человек? И по какому поводу покинул ты родину и прибыл в наш далекий край?

Он же ответил:

— О царь благословенный, имя мое Али Шар, сын Мадж ад-Дина, я купеческий сын из страны Хорасан. Занимался я торговлей, но разные бедствия давно уже заставили меня отказаться от этого дела. Что касается повода, по которому я явился сюда…

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидала, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Но что касается повода, по которому я явился сюда, то это желание разыскать ту, которую я любил, которую потерял и которая была мне дороже глаз моих, слуха и жизни моей! И с тех пор как отняли ее у меня, я живу как лунатик. Такова печальная повесть моей жизни.

И, проговорив это, Али Шар залился слезами, и сделалась у него такая икота, что он лишился чувств.

Тогда несказанно растроганная Зумурруд приказала двум своим маленьким евнухам обрызгать ему лицо розовой водой. И маленькие невольники тотчас же исполнили приказание. Али Шар же очнулся, почувствовав запах розовой воды.

Тогда Зумурруд сказала:

— Теперь пусть принесут мне столик с песком и медное перо!

И взяла она столик, и взяла перо, и, начертав буквы и линии, размышляла с час, а потом сказала тихо, но так, чтобы слышал весь народ:

— О Али Шар, сын Мадж ад-Дина, прорицающий песок подтверждает твои слова! Ты сказал правду. И я могу предсказать, что скоро Аллах возвратит тебе твою возлюбленную. Да успокоится душа твоя и да освежится сердце твое!

После этого она распустила собрание и приказала двум маленьким невольникам отвести Али Шара в хаммам, а после одеть его в платье из царского шкафа, посадить на коня из царских конюшен и привести его к ней с наступлением ночи. И маленькие евнухи выслушали и повиновались, спеша исполнить приказ своего царя.

Что же касается простолюдинов, присутствовавших при этой сцене и слышавших приказ, то они спрашивали друг у друга:

— По какой тайной причине царь так милостиво обошелся с этим молодым человеком?

А некоторые отвечали:

— Клянемся Аллахом, дело ясно: царь пленился его красотой!

И еще некоторые говорили:

— Мы с самого начала предвидели, что это случится, так как царь позволил ему утолить голод молочной рисовой кашей! Йа Аллах!

Никогда не слыхали мы, чтобы рисовая каша могла творить такие чудеса!

И разошлись они, и каждый высказывал свое мнение или же отпускал острое словцо.

Зумурруд же с нетерпением ждала наступления ночи, чтобы остаться наедине с дорогим ее сердцу Али Шаром. Поэтому, как только солнце закатилось, а муэдзины призвали правоверных к молитве, Зумурруд сняла одежду и, оставшись в одной шелковой рубашке, легла на свое ложе. И спустила она занавесы, чтобы оставаться в темноте, и велела двум евнухам привести Али Шара, дожидавшегося в прихожей.

Придворные же и другие должностные лица уже не сомневались в намерении царя по отношению к Али Шару и говорили:

— Завтра, наверное, он назначит его старшим придворным или военачальником.

Вот и все о них.

Что же касается Али Шара, то с ним было вот что. Когда он вошел к царю, то поцеловал землю между рук его, поприветствовал его и затем умолк, ожидая вопросов. Тогда Зумурруд подумала в душе своей: «Нельзя сейчас же обнаружить, кто я; если он внезапно узнает, то может умереть от волнения».

И обратилась она к нему и сказала:

— Подойди ко мне поближе, о молодой человек! Скажи, был ли ты в хаммаме?

Он ответил:

— Да, о господин мой.

Она продолжала:

— Хорошо ли вымылся, надушился и освежился?

Он ответил:

— Да, о господин мой.

Она спросила:

— Наверное, принятие ванны возбудило аппетит твой, о Али Шар. Вот здесь, около тебя, стоит табурет с подносом, и на нем пирожное и цыплята. Прежде всего утоли свой голод.

Тогда Али Шар повиновался, наелся досыта и был доволен.

А Зумурруд сказала ему:

— Ты, верно, хочешь теперь пить? Вот, на другом подносе, стоят напитки. Пей сколько хочешь, а потом подойди ко мне.

И Али Шар выпил по чашке каждого напитка и робко подошел к царскому ложу.

Тогда царь взял его за руку и сказал ему:

— Ты очень нравишься мне, молодой человек! У тебя красивое лицо, я люблю красивые лица. Нагнись и растирай мне ступни!

И Али Шар нагнулся и, засучив рукава, принялся растирать ступни царя.

Через некоторое время царь сказал ему:

— Теперь помассируй ноги мои и бедра!

И Али Шар начал массировать ноги и бедра царя. И он был поражен и в то же время восхищен, обнаружив их нежность, гибкость и бесподобную белизну. И он сказал себе: «Йа Аллах! Бедра царя такие белые! И на них совсем нет волос!»

В этот момент Зумурруд сказала ему:

— О прелестный юноша, с руками, весьма умелыми в искусстве массажа, продли свои движения до моего пупка, проходя через середину!

Однако Али Шар внезапно остановился во время массажа и испуганно сказал:

— Извини, о господин мой, но я не знаю, как массировать тело выше бедер. Что умею, то я уже сделал для тебя.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и с присущей ей скромностью умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Все, что умею, я уже сделал для тебя.

При этих словах Зумурруд притворилась взбешенной и воскликнула гневным голосом:

— Как ты смеешь ослушаться меня! Клянусь Аллахом! Эта ночь, может, принесет тебе несчастье! Поспеши же исполнить волю мою! А я, в свою очередь, назначу тебя своим любовником и сделаю эмиром из эмиров и главнокомандующим всех моих войск!

Али Шар же спросил:

— Я не совсем понимаю, чего ты хочешь, о царь? Что я должен сделать, чтобы повиноваться тебе?

Она же ответила:

— Сними шальвары и ложись на тело мое!

Али Шар же воскликнул:

— Никогда в своей жизни я не делал таких вещей! Поэтому, если ты хочешь заставить меня совершить это, попрошу тебя отложить это дело до дня Страшного суда. Посему позволь мне уйти и вернуться в мою страну!

Но Зумурруд продолжила в еще более яростном тоне:

— Я приказываю тебе скинуть шальвары и лечь лицом вниз, в противном случае прямо сейчас ты лишишься головы своей! Давай, о юноша, спи со мной, и ты не раскаешься!

Тут уж Али Шару пришлось подчиниться. Он опустил шальвары и лег лицом вниз. А Зумурруд же сразу схватила его за руки и, взгромоздясь на него, вытянулась во весь свой рост на спине его. Когда же Али Шар почувствовал, что царь с таким нетерпением растянулся на нем, то сказал себе: «О Аллах! Сейчас он причинит мне какой-нибудь вред». Однако тут же он почувствовал на себе нечто мягкое, что ласкало его, словно шелк или бархат, и что-то нежное и в то же время округлое, нежные и в то же время уверенные прикосновения, и он сказал себе: «О Аллах! У этого царя кожа лучше, чем у всех женщин на свете!» И он ждал при этом самого неприятного. Однако спустя какое-то время, проведенное в этой позе, и не чувствуя ничего пугающего и пронзающего, он увидел, как царь внезапно скатился с его спины и лег рядом с ним. И Али Шар подумал: «Благословен и прославлен Аллах, не позволивший его зеббу подняться! Что бы со мной сталось, если бы это случилось?!» И он перевел дух, а царь в это время сказал ему:

— Знай, о Али Шар, что мой зебб привык подниматься только под пальцами. Так что давай сделай это, иначе ты лишишься жизни своей! Давай! Дай руку свою!

И, все еще лежа на спине, Зумурруд взяла руку Али Шара и мягко положила ее на округлость меж своих бедер. И Али Шар при этом прикосновении почувствовал эту округлость, высокую, как трон, и пухлую, как курица, и более теплую, чем горло голубя, и более страстную, чем сердце, опаленное страстью; и эта округлость была гладкой и белой, тающей и огромной. И вдруг он почувствовал, что под его пальцами она волнуется, как мул, ужаленный в ноздри, или как осел, которого огрели поперек спины! При этом наблюдении Али Шар, удивленный до невозможности, сказал в душе своей: «У этого царя есть щель, это точно! И это самая удивительная вещь из всех чудес!» И Али Шар, воодушевленный этим открытием и отбросивший последние сомнения, внезапно почувствовал, что его зебб начал возводиться к пределу своего возведения.

Этой минуты и ждала Зумурруд. Она вдруг засмеялась во все горло и наверняка упала бы от этого на спину, если бы уже не лежала на спине, и при этом она сказала Али Шару:

— Как мог ты не узнать меня, рабу твою, о возлюбленный господин мой?

Но Али Шар, еще ничего не понимая, спросил:

— Рабу господина?.. Какого господина, о царь времен?

Она же ответила:

— О Али Шар я ведь невольница твоя Зумурруд. Неужели не узнаешь ты меня по всем этим признакам?

При этих словах Али Шар внимательнее вгляделся в царя и узнал в нем обожаемую им Зумурруд. Он заключил ее в свои объятия и стал целовать ее, полный радости и счастья. А Зумурруд спросила:

— Будешь и теперь противиться моим желаниям?

Но вместо ответа Али Шар распластался на ней, как лев на овце, и, узнав дорогу, он засунул свой пастуший посох в мешок с провизией и продолжал идти, не заботясь об узости пути. И в конце этой дороги он еще долгое время оставался длинным, прямым и упорным носильщиком при этих вратах, и он был имамом этого михраба[48]. А она, со своей стороны, не отставала от него ни на пядь, и поднималась с ним, и вставала на колени, и покатывалась, и вставала, и задыхалась, следовала за его движениями. И на объятия она отвечала объятиями, и на повороты — поворотами, и воздыханиями — на вздохи. И они отвечали друг другу такими стонами и криками, что два маленьких евнуха, привлеченные шумом, подняли занавес, чтобы посмотреть, не нуждается ли царь в их услугах. И перед их испуганными взорами явилось зрелище: их царь лежит на спине, юноша — в любовной позе поверх него и отвечает на удар ударом, и нападает с копьем, и вонзает, и метает. При виде всего этого два евнуха…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Но когда наступила

она сказала:

Тут два евнуха поспешно отошли, говоря себе: «Несомненно, такие действия царя не соответствуют действиям мужчины, а скорее подходят для возбужденной женщины!» Однако они были достаточно осторожны, чтобы не разглашать этот секрет.

Когда наступило утро, Зумурруд облеклась в царские одежды и велела собраться на большом дворцовом дворе своим визирям, эмирам, советникам, военачальникам и именитым людям города, и она сказала им:

— Разрешаю вам, о вы все, мои верные подданные, сегодня же отправиться на ту дорогу, где вы встретили меня, приискать кого-нибудь другого и избрать его царем на мое место. Я решил отречься от престола и уехать в страну этого молодого человека, которого выбрал себе другом на всю жизнь; и это потому, что хочу посвятить ему все минуты своей жизни, так как отдал ему всю свою любовь. Уассалам!

На эти слова все присутствующие отвечали повиновением; невольники тотчас наперерыв принялись готовить все к отъезду и наполнять целые ящики дорожными съестными припасами, роскошными вещами, драгоценностями, великолепными одеждами, золотом и серебром. Все это навьючили на спины мулов и верблюдов. Когда же все было готово, Зумурруд и Али Шар сели в изукрашенный бархатом и парчой паланкин, прикрепленный к спине верблюда, и в сопровождении только двух маленьких евнухов возвратились в Хорасан, в город, где находился их дом и где жили их родные. И прибыли они туда благополучно; Али Шар же, сын Мадж ад-Дина, раздал щедрую милостыню бедным вдовам и сиротам и богато одарил друзей, знакомых и соседей своих. И жили Зумурруд и Али Шар долгие годы среди многочисленных детей, дарованных им Создателем. И достигли они крайних пределов радости и блаженства, продолжавшихся до той поры, пока не посетила их разрушительница всех радостей и разлучница любящих — смерть. Слава Тому, Кто живет вечно! И благословен Аллах на всех путях Своих!

— Но, — продолжала Шахерезада, обращаясь к царю Шахрияру, — ни одной минуты не думай, что рассказ этот восхитительнее рассказа о шести молодых девушках, из которых ни одна не походила на другую! И если стихи этого рассказа не превосходят все уже слышанные тобою, вели отрубить мне голову без малейшего промедления!

Потом Шахерезада сказала:

^{Зумурруд и Али Шар сели в паланкин, прикрепленный к спине верблюда, и в сопровождении только двух маленьких евнухов возвратились в Хорасан.}