Тысяча и одна ночь. В 12 томах

БЕЗДОННОЕ СОКРОВИЩЕ

Рассказывали мне, о царь благословенный, обладающий утонченным обращением, что халиф Гарун аль-Рашид, самый щедрый и великодушный государь своего времени, имел иногда слабость — а один Аллах без слабости! — хвастаться в разговоре, что никто из живых не может сравниться с ним в щедрости и великодушии.

И вот однажды, когда он пустился расхваливать себя за все дары свои, которые, в сущности, и были даны ему Воздаятелем для обнаружения его щедрости, великий визирь Джафар решил в своей любвеобильной душе, что не следует, чтобы господин его продолжал грешить против смирения перед Аллахом. И взял он на себя смелость открыть ему глаза. И пал он ниц между рук его и, три раза прикоснувшись к земле, сказал ему:

— О эмир правоверных, о венец голов наших, прости раба твоего, осмеливающегося возвысить в твоем присутствии свой голос, чтобы напомнить тебе, что главная добродетель правоверного — смирение перед Аллахом и что добродетель эта — единственная вещь, которою может гордиться земное создание. Ибо все блага земные, и все богатства ума, и все свойства души представляют собой только дар Всевышнего — да будет хвала Ему! Человек же не должен гордиться этим даром в большей степени, чем дерево своими плодами или море водой, посылаемой ему небом. Что же касается восхваления твоей щедрости, то предоставь это твоим подданным, которые непрестанно благодарят небо, даровавшее им родиться под твоею властью, и для которых нет высшего удовольствия, как произносить имя твое с благодарностью. — Затем он прибавил: — Впрочем, о господин мой, не думай, что ты единственный, которого Аллах осыпал бесценными дарами Своими. Знай же, что есть в городе Басре юноша, простой смертный, который живет с большей пышностью и великолепием, чем самые могущественные цари. Зовут его Абулькассем, и ни один из государей вселенной, и даже сам эмир правоверных, не сравнится с ним в щедрости и великодушии.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Когда же наступила

она сказала:

Его зовут Абулькассем, и ни один из государей вселенной, и даже сам эмир правоверных, не сравнится с ним в щедрости и великодушии.

Когда халиф услышал эти слова своего визиря, раздражение его достигло крайних пределов, и лицо его покраснело, а глаза запылали гневом; и, надменно посмотрев на Джафара, он сказал ему:

— Беда на голову твою, о собака среди визирей! Как смеешь ты лгать перед повелителем своим, забывая, что подобное поведение ведет к неминуемой смерти?!

А Джафар отвечал:

— Клянусь головой, о эмир правоверных, слова, которые я осмелился произнести в твоем присутствии, суть слова истины. И если потерял я все доверие в твоих глазах, ты можешь проверить мои слова, а затем наказать меня, если найдешь их лживыми. Что же касается меня, о господин мой, то утверждаю без колебаний, что во время моего последнего путешествия в Басру я был изумлен гостеприимством юного Абулькассема. И глаза мои не забыли того, что видели, а уши мои — того, что слышали, а ум мой — того, что привело его в восхищение. Вот почему даже под страхом навлечь на себя немилость моего повелителя, я не мог удержаться и не провозгласить Абулькассема самым великодушным человеком своего времени. — И, сказав это, Джафар замолк.

Халиф же, придя в величайшее бешенство, сделал начальнику стражи знак схватить Джафара.

И приказание было немедленно исполнено. И после этого аль-Рашид вышел из залы, и, не зная, как успокоить гнев свой, пошел он в покои Сетт Зобейды, супруги своей, которая побледнела от ужаса, увидев, что лицо его чернее тучи.

И аль-Рашид, с нахмуренными бровями и расширенными зрачками, бросился на диван, не произнося ни слова. А Сетт Зобейда, которая знала, как успокаивать его в минуты тоски, не позволила себе докучать ему пустыми вопросами, напротив, приняв крайне взволнованный вид, она принесла ему чашку надушенной розами воды и, предлагая ее ему, сказала:

— Аллах да будет над тобой, о сын моего дяди! Пусть этот напиток освежит и успокоит тебя! Жизнь слагается из двух цветов: белого и черного. Пусть один только белый отметит твои долгие дни!

А аль-Рашид сказал:

— Клянусь нашими предками, нашими славными предками! Один черный цвет будет отмечать мою жизнь, о дочь моего дяди, пока перед лицом своим я буду видеть потомка Бармакидов, этого проклятого Джафара, которому доставляет особое удовольствие придираться к моим словам, осуждать мои действия и отдавать предпочтение самым жалким из моих подданных!

И он передал Сетт Зобейде все, что только что произошло, и жаловался на великого визиря в выражениях, которые дали ей понять, что голова Джафара на этот раз в большой опасности. Поэтому она поспешила сначала заручиться доверием супруга своего, выразив свое негодование на визиря, позволившего себе такие вольности. Затем она очень ловко представила ему, что было бы предпочтительнее отложить наказание на некоторое время, в течение которого можно было послать кого-нибудь в Басру с целью установить истину.

И она прибавила:

— И вот тогда ты можешь удостовериться в истинности или ложности того, что рассказал тебе Джафар, и поступить с ним по справедливости.

И Гарун, которого уже наполовину успокоила речь супруги его, полная мудрости, ответил ей:

— Ты права, о Зобейда. Действительно, я обязан отнестись со всей справедливостью к такому человеку, как сын слуги моего Яхьи. А так как я не могу отнестись с полным доверием к донесениям моих подданных, то я сам отправлюсь в этот город, чтобы проверить слова визиря. И познакомлюсь я с этим Абулькассемом. И клянусь, что Джафар поплатится головой, если он преувеличил щедрость этого юноши или солгал мне.

И, не теряя времени, Гарун поднялся в тот же час и в ту же минуту, и, не слушая того, что говорила ему Зобейда, уговаривавшая его не предпринимать одному это путешествие, он переоделся иракским купцом, наказал своей супруге блюсти в его отсутствие дела государства и, выйдя из дворца через потайную дверь, покинул Багдад.

И Аллах даровал ему безопасность; и без помех прибыл он в Басру и остановился в большом купеческом хане. И там, не дав себе даже времени отдохнуть и перекусить чего-нибудь, поспешил он узнать у служителя хана об интересовавшем его предмете, спросив его после произнесения приветствий:

— Правда ли, о шейх, что есть в этом городе юноша по имени Абулькассем, который превосходит царей в щедрости, великодушии и великолепии?

И старый слуга, проникновенно покачав головой, ответил:

— Да падут на него благословения Аллаха! Кто из людей не испытал на себе его великодушия?! Что касается меня, йа сиди, то, будь на лице моем сто ртов, и в каждом сто языков, и в каждом языке сокровище красноречия, я и тогда не мог бы подобающим образом передать тебе изумительную щедрость нашего господина Абулькассема.

Затем, поскольку другие купцы подъезжали со своими тюками, служитель хана не имел возможности продолжать этот разговор. И Гарун должен был удалиться, и пошел он подкрепиться и немного отдохнуть в эту ночь.

Но на следующий день рано утром он вышел из хана и стал прогуливаться по базару. И когда купцы открыли свои лавки, он подошел к одному из них, тому, который показался ему наиболее видным, и попросил его указать ему дорогу к жилищу Абулькассема. Купец же, сильно удивленный, сказал ему:

— Из какой далекой страны прибыл ты, что не знаешь жилища господина нашего Абулькассема? Его знают здесь лучше, чем когда-либо знали царя в его собственном государстве!

И Гарун подтвердил, что он прибыл издалека и что цель его путешествия и заключается в том, чтобы познакомиться с Абулькассемом. Тогда купец приказал одному из своих мальчиков проводить незнакомца, сказав ему:

— Проведи этого почтенного иностранца к дворцу нашего великодушного господина.

И поистине, дворец этот был чудесный дворец. И весь он был построен из пестрого мрамора, а двери у него были из зеленого нефрита.

И был Гарун изумлен стройностью этого сооружения, и увидел он, входя во двор, толпу молодых рабов, белых и черных, изящно одетых, которые проводили время в забавах, ожидая приказаний своего господина. И он обратился к одному из них и сказал ему:

— О юноша, прошу тебя, пойди и скажи господину Абулькассему: «О господин мой, во дворе у тебя находится иностранец, который совершил путешествие из Багдада в Басру с единственной целью увидеть твое благословенное лицо».

И молодой раб заключил сейчас же по речи и наружности того, кто обращался к нему, что это был не простой человек. И побежал он предупредить своего господина, который сам вышел на двор встретить иностранного гостя. И после обычных «салам» и пожеланий он взял его за руку и провел в залу, которая была чрезвычайно красива как по отделке своей, так и по совершенству архитектуры.

И лишь только они уселись на широкий диван, крытый шелком и обшитым золотой тканью, который тянулся вокруг всей залы, показались двенадцать молодых белых невольников, чрезвычайно красивых, с вазами из агата и горного хрусталя. И были эти вазы разукрашены геммами и рубинами и наполнены восхитительными напитками. Затем вошли двенадцать молодых девушек, подобных лунам, из которых одни несли фаянсовые вазы, наполненные плодами и цветами, а другие — большие золотые чаши с ледяным шербетом, восхитительным на вкус. И эти молодые невольники и молодые девушки сначала сами попробовали напитки, шербеты и другие угощения, прежде чем предложить их гостю хозяина своего. И Гарун отведал этих различных напитков, и, хотя ему были знакомы самые изысканные напитки со всего Востока, он должен был признать, что никогда не пил чего-либо подобного.

После этого Абулькассем провел своего гостя в другую залу, где был накрыт стол с самыми деликатными кушаньями на блюдах из массивного золота. И предложил он ему собственными руками самые отборные куски. И Гарун нашел, что приготовление этих кушаний было поистине необычайно.

Затем, по окончании трапезы, хозяин дома взял Гаруна за руку и повел его в третью залу, которая была обставлена еще богаче, чем две другие. И рабы, еще красивее предыдущих, принесли множество золотых ваз, с инкрустациями из каменьев и наполненных всевозможными винами, а также большие фаянсовые чашки, наполненные сухим вареньем, и подносы с самыми нежными печеньями. И пока Абулькассем услуживал своему гостю, вошли певицы и музыкантши с разными музыкальными инструментами и исполнили концерт, от которого смягчился бы самый твердый гранит. И Гарун, на вершине восторга, говорил себе: «Поистине, в моем дворце есть у меня певицы с удивительными голосами и даже певцы, подобные Ишаху, для которых нет ничего неизвестного в области искусства, но никто из них не осмелился бы вступить в состязание с этими. Клянусь Аллахом, как мог простой человек, житель Басры, собрать вместе такие совершенные вещи?!»

И в то время как Гарун со вниманием следил за голосом одной певицы, восхищаясь его свежестью, Абулькассем вышел из залы и минуту спустя возвратился, держа в одной руке палочку амбры, а в другой — маленькое деревцо, ствол которого был из серебра, ветви и листья — из изумруда, а плоды — из рубина. А на верхушке этого дерева сидел павлин такой красоты, которая создавала славу тому, кто сотворил ее. И Абулькассем, поставив деревцо у ног халифа, постучал своей палочкой по голове павлина — и тотчас же дивная птица раскрыла свои крылья, обнаруживая весь блеск своего хвоста, и принялась быстро вращаться вокруг своей оси.

И по мере того как она вертелась, аромат амбры, нарда, алоэ и других благовоний, которые в ней заключались, выходили со всех сторон тонкими струйками и наполняли всю залу благоуханием.

Но вдруг, в то время как Гарун весь ушел в созерцание и восхищение от деревца и павлина, Абулькассем взял то и другое и унес из залы. И Гарун был сильно задет таким неожиданным поступком и сказал себе: «Клянусь Аллахом, что за странная вещь?! И что все это значит?! Так вот как обходятся хозяева со своими гостями! Кажется мне, что этот молодой человек не так уж великодушен, как это хотел представить Джафар. Он уносит от меня это деревцо и этого павлина как раз тогда, когда замечает, что я увлекся их созерцанием. Должно быть, он испугался, что я попрошу его подарить мне их. О, я не раскаиваюсь в том, что самолично отправился проверить ту прославленную щедрость, которая, по словам моего визиря, не имеет себе равной в мире».

В то время как эти мысли занимали ум его, молодой Абулькассем вернулся в залу. И явился он в сопровождении маленького раба, прекрасного, как солнце. И было на этом милом ребенке платье из золотой парчи, разукрашенное жемчугом и бриллиантами. И в руке держал он чашу, сделанную из цельного рубина и наполненную вином цвета пурпура. И он подошел к Гаруну и, поцеловав землю между рук его, передал ему чашу. И Гарун взял ее и поднес к губам своим. Но каково же было его удивление, когда, выпив содержимое чаши, он увидел, что она была еще полна до краев! И он взял ее из рук ребенка и, поднеся ко рту, осушил до последней капли. Затем он отдал ее маленькому рабу, удостоверившись, что она снова наполняется, хотя никто ничего не наливал в нее.

При виде этого изумление Гаруна сделалось безграничным…

В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.

Когда же наступила

она сказала:

При виде этого изумление Гаруна сделалось безграничным, и он не мог удержаться, чтобы не спросить, как это могло совершиться.

И Абулькассем отвечал:

— Господин, в этом нет ничего удивительного. Чаша эта — работа одного древнего ученого, который обладал всеми тайнами земли.

И, сказав эти слова, он взял ребенка за руку и поспешно вышел из залы. А пылкий Гарун на этот раз был уже глубоко возмущен. И он подумал: «Клянусь жизнью головы моей! Этот молодой человек потерял рассудок, или, что еще хуже, ему никогда не были известны уважение, которое должно оказывать гостю, и хорошие манеры. Он приносит мне все свои редкости, когда я даже не прошу его об этом, и ставит их передо мной, а когда замечает, что мне доставляет удовольствие любоваться ими, он уносит их прямо у меня из-под носа. Клянусь Аллахом, я никогда не видел подобного бесстыдства и грубости! Проклятый Джафар! Я научу тебя, если позволит Аллах, лучше судить о людях и расправлять язык во рту, прежде чем говорить!»

В то время как аль-Рашид предавался этим размышлениям относительно характера молодого хозяина дома, он увидел, как тот в третий раз входит в залу. И явился он в сопровождении девушки, подобную которой можно найти только в садах Эдема. И вся она была покрыта жемчугом и драгоценностями, и еще больше нарядов украшала ее собственная красота. И при виде ее Гарун забыл деревцо, павлина и неисчерпаемую чашу и почувствовал, что душа его проникается восторгом.

А молодая девушка, отвесив ему глубокий поклон, села между рук его и на лютне, составленной из кусочков алоэ, слоновой кости, сандала и эбенового дерева, принялась играть на двадцать четыре разных лада с таким совершенным искусством, что аль-Рашид не мог сдержать изумления своего и воскликнул:

— О юноша, судьба твоя достойна зависти!

Но лишь только Абулькассем заметил, что гость его в восторге от девушки, он тотчас же взял ее за руку и поспешно вывел из залы.

Когда халиф увидел такое поведение хозяина, он почувствовал себя оскорбленным до глубины души и не мог долее из боязни обнаружить свои чувства оставаться в доме, где с ним обращались таким странным образом. И потому, как только молодой человек возвратился в залу, он сказал ему, вставая:

— О великодушный Абулькассем, я поистине весьма смущен тем приемом, который ты оказал мне, не зная моего звания и положения. Позволь же мне удалиться, не злоупотребляя долее твоей щедростью!

И молодой человек, боясь стеснить его, не хотел его отговаривать от намерения его и, отвесив ему грациозный поклон, проводил до дверей своего дворца и попросил у него извинения, что не принял его с подобающею пышностью.

А Гарун пошел по направлению к своему хану, думая с горечью: «Что за тщеславный человек этот Абулькассем! Ему доставляет удовольствие хвастаться перед иностранцами своими богатствами, чтобы удовлетворить свою гордость и свое чванство. Если в этом состоит великодушие, то я, значит, потерял и рассудок, и зрение. Нет! В сущности, человек этот просто скряга, и скряга самого низкого пошиба. И Джафар в скором времени узнает, что значит обманывать своего повелителя самой пошлой ложью!»

И вот, рассуждая таким образом, аль-Рашид дошел до дверей хана. И увидел он на переднем дворе толпу людей, расположенную в виде серпа и состоявшую из большого числа молодых рабов, белых и черных; и белые стояли по одну сторону, а черные — по другую. И в середине этого «серпа» стояла та прекрасная девушка с лютней, которая привела его в восторг во дворце Абулькассема; по правую сторону от нее стоял милый ребенок с чашей из рубина, а по левую — другой мальчик, такой же милый и красивый, с изумрудным деревцом и павлином.

И вот лишь только он вошел в ворота хана, все рабы пали ниц, а прелестная девушка подошла к нему и поднесла на парчовой подушке свиток из шелковой бумаги. И аль-Рашид, в высшей степени изумленный всем этим, взял лист, развернул его и прочитал следующие строки: «Мир и благословение да будут над дивным гостем, посещение которого доставило честь нашему дому и наполнило его благоуханием! И затем соблаговоли, о отец любезных гостей, остановить взор свой на нескольких, ничего не стоящих предметах, которые посылает твоей милости наша ничтожная рука, и принять их от нас как слабое выражение нашей верности тому, кто посылает свет крову нашему. Ибо заметили мы, что различные рабы, два юных мальчика и молодая девушка, а также деревцо, чаша и павлин произвели особенное впечатление на гостя нашего, — вот почему мы просим его смотреть на них так, как если бы они всегда были его собственностью. Впрочем, все исходит от Аллаха, и к Нему же все возвращается. Уассалам!»

Когда аль-Рашид закончил чтение этого письма и постиг его смысл и значение, он был крайне изумлен такой щедростью и воскликнул:

— Клянусь заслугами моих предков, — да покроет Аллах их лики почестями! — я должен сознаться, что плохо судил о юном Абулькассеме! И что такое твоя щедрость, аль-Рашид, рядом с подобной щедростью?! Да снизойдут на твою голову благословения Всевышнего, о визирь мой Джафар, ибо ты был причиной того, что я оставил свою ложную гордость и тщеславие свое! И в самом деле, вот совсем простой человек, без всякого затруднения и с таким видом, будто это вовсе не стесняет его, побивает в щедрости и великодушии самого богатого монарха земли!

Так говорил он. Затем, внезапно спохватившись, он подумал: «Верно, клянусь Аллахом! Но как же может это быть, что простой смертный делает такие подарки, и где мог он добыть или найти подобные богатства? И как это возможно, чтобы в моих владениях человек вел жизнь, превосходящую в пышности жизнь царей, тогда как я не знаю даже, каким способом достиг он такой степени богатства? Несомненно, я должен не откладывая отправиться к нему и, даже рискуя прослыть назойливым, постараться склонить этого юношу открыть мне, как мог он завладеть таким счастьем».

И аль-Рашид немедленно, сгорая от нетерпения удовлетворить свое любопытство, оставил в хане новых рабов своих и то, что они принесли с собою, и вернулся во дворец Абулькассема. И вот когда предстал перед молодым человеком, он по совершении обычных приветствий, пожеланий и поклонов сказал ему:

— О великодушный повелитель мой, да умножит Аллах Свои милости к тебе и да сохранит те, которыми Он осыпал тебя! Но подарки, которые сделала мне твоя благословенная десница, настолько значительны, что я боюсь, приняв их, злоупотребить моим правом гостя и твоей несравненной щедростью! Позволь же, чтобы я, не боясь оскорбить тебя, возвратил их тебе и, восхищенный твоим гостеприимством, пошел в Багдад, город мой, объявить о твоем великолепии!

Но Абулькассем, сильно опечалившись, отвечал:

— Господин, говоря таким образом, ты, без сомнения, имел основание быть недовольным моим приемом, или, может быть, подарки мои не понравились тебе своей незначительностью? В противном случае ты не вернулся бы из хана твоего, чтобы нанести мне такую обиду.

И Гарун, все время играя роль купца, ответил:

— Да хранит меня Аллах отплатить тебе за твое гостеприимство подобным поступком, о слишком щедрый Абулькассем! Причина возвращения моего лежит единственно в беспокойстве, охватившем меня при виде того, как раздаешь ты столь редкие предметы иностранцам, которых ты видишь в первый раз, и в страхе моем при виде того, как ты, не получая даже соответственного удовлетворения, истощаешь сокровища свои, сокровища, которые, как бы ни были они велики, должны же иметь конец!

При этих словах аль-Рашида Абулькассем не мог удержаться от улыбки и ответил:

— Рассей беспокойство твое, о господин мой, если действительно этой причине я обязан удовольствием снова видеть тебя! Знай же, что во все дни Аллаха я плачу долги свои Создателю, — хвала и слава Ему! — делая тем, кто стучится у двери моей, один, или два, или три подарка, равноценных тем, которые теперь в твоих руках. Ибо сокровище, которое даровал мне Воздаятель богатств, поистине бездонное сокровище. — И, заметив, что черты его гостя выражают величайшее изумление, он прибавил: — Вижу я, о господин мой, что придется мне посвятить тебя в некоторые события моей жизни и рассказать историю этого бездонного сокровища, историю столь удивительную и чудесную, что, если бы она была записана иглою во внутреннем уголке глаза, она послужила бы назиданием тому, кто прочитал бы ее.

И, сказав так, юный Абулькассем взял своего гостя за руку и провел его в залу, полную прохлады, где несколько курильниц наполняли воздух нежным ароматом и где стоял широкий золотой трон, устланный богатейшими коврами. И молодой человек усадил Гаруна на трон, а сам сел рядом с ним и начал свой рассказ так:

— Знай, о повелитель мой, — Аллах — наш всеобщий повелитель! — что я сын крупного ювелира из Каира, которого звали Абдельазиз. Но отец мой, хотя и родился, подобно своему отцу и деду, в Каире, вынужден был покинуть родной город, ибо обладал он такими богатствами, что, боясь навлечь на них зависть и жадность египетского султана, который был в это время самый необузданный из тиранов, он решил расстаться со своей родиной и поселиться в этом городе, Басре, под безопасной сенью потомков племени Бани Аббасс — да ниспошлет им Аллах благословения Свои! И отец мой не замедлил жениться на единственной дочери самого богатого купца в городе. И я родился от этого благословенного брака. И ни до меня, ни после меня никакого другого плода не присоединялось к генеалогии нашей. И таким образом, воспользовавшись всем добром отца моего и моей матери после их смерти, — да примет Аллах их молитвы и да останется ими доволен! — я, еще совсем юный, получил огромное состояние из всякого рода добра и богатств.

На этой месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

Когда же наступила

она сказала:

И я, еще совсем юный, получил огромное состояние из всякого рода добра и богатств. Но поскольку я любил тратить и расточать деньги, я принялся жить так широко, что менее чем в два года наследство мое было промотано. Ибо, о господин мой, все исходит от Аллаха, и к Нему все возвращается. Тогда, очутившись в положении полного разорения, начал я размышлять о моем недавнем поведении. И решил я, что после той жизни, которую я вел, и той роли, которую я играл в Басре, следует мне покинуть мой родной город, чтобы где-нибудь в другом месте влачить свои жалкие дни, ибо бедность легче выносить под взорами чужеземцев. И вот я продал дом свой, единственное имущество, которое оставалось у меня, и присоединился к купеческому каравану, с которым я отправился сначала в Мосул, а затем в Дамаск. После этого я пересек пустыню, совершив паломничество в Мекку, а оттуда направился к великому Каиру, колыбели нашего племени и нашего семейства.

И вот когда я очутился в этом городе красивых домов и бесчисленных мечетей, вспомнилось мне, что ведь здесь родился Абдельазиз, богатый ювелир, и не мог я больше удержаться при этом воспоминании от глубоких вздохов и от слез. И представил я себе отчаяние отца моего, если бы видел он жалкое положение единственного сына своего и наследника. И, занятый этими мыслями, которые совсем растрогали меня, я дошел в своей прогулке до берегов Нила позади дворца султана. И вдруг у одного окна показалась восхитительная головка молодой женщины или девушки (этого я не знал), которая приковала к себе мой взгляд. Но она тотчас исчезла, и я больше ничего не видел. А я остался там в упоении счастья до вечера, напрасно дожидаясь вторичного появления молодой девушки. И в конце концов я должен был удалиться, хотя и против воли, и провести ночь в хане, в котором я остановился.

Но на следующий день, так как черты девушки беспрестанно представали перед моим воображением, я не мог удержаться и снова пошел к тому же окну. Но тщетны были надежда моя и ожидание мое, так как дивное лицо не показывалось, хотя занавесь окна несколько раз слегка дрогнула, и мне показалось, что я вижу за решеткой красивые глаза вавилонянки. И это нежелание показаться мне сильно опечалило меня, хотя и не заставило отказаться от надежды, так как на следующий день я не замедлил возвратиться на то же место.

И каково же было мое волнение, когда я увидел, как решетка открывается и занавесь раздвигается, чтобы пропустить полный месяц лица ее! И поспешно припал я лицом к земле и, поднявшись, сказал:

— О госпожа повелительница, я иностранец, который только что прибыл в Каир! И красота твоя осветила приезд мой в этот город! О, если бы судьба, своей рукой приведшая меня сюда, закончила дело свое согласно желанию раба твоего!

И я умолк, ожидая ответа. А девушка, вместо того чтобы отвечать мне, посмотрела на меня с таким ужасом, что я и не знал, оставаться ли мне или сделать ноги. И я решил остаться на месте, не обращая внимания на те опасности, которым мог я подвергнуться. И я хорошо сделал, ибо девушка вдруг перегнулась над подоконником окна и сказала мне дрожащим голосом:

— Вернись около полуночи! А теперь беги скорее!

При этих словах она быстро исчезла и оставила меня в состоянии величайшего изумления, любви и радости. И в ту минуту забыл я о несчастье и разорении своем. И поспешил я вернуться в свой хан, чтобы позвать городского цирюльника, который выбрил мне волосы на голове, под мышками и в паху и вообще приукрасил меня. Затем я отправился в хаммам для бедных, где за несколько мелких монет принял великолепную ванну, надушился и освежился, и вышел я оттуда совсем оживленный, с телом легким, как перышко.

И вот когда наступил назначенный час, отправился я под прикрытием мрака к окну дворца. И нашел я у этого окна шелковую лестницу, которая спускалась до земли. И так как терять мне было нечего, кроме жизни, к которой ничто не привязывало меня и в которой не было больше смысла, то я, недолго думая, взобрался по лестнице и проник через окно в комнату. Быстро прошел я две комнаты и очутился в третьей, в которой на серебряном ложе лежала, улыбаясь, та, которую я искал. Ах, господин купец, гость мой, что за восторг было это создание Творца! Какие глаза, какие губы! Увидев ее, я почувствовал, что разум мой улетучивается, и не смог произнести ни слова. Она же наполовину приподнялась и голосом более сладким, чем леденец, попросила меня сесть рядом с нею на серебряное ложе. Затем она с любопытством спросила меня, кто я такой. И я рассказал ей свою историю с полной искренностью от начала и до конца, ничего не упуская из виду. Но не стоит повторять ее.

И вот, выслушав меня с величайшим вниманием, девушка была очень тронута тем положением, в которое поставила меня судьба. И, заметив это, я воскликнул:

— О повелительница моя, как бы ни был я несчастен, я не нуждаюсь больше в сожалении, если ты настолько добра, что снисходишь до моих несчастий!

И она ответила на это так, как следовало отвечать, и между нами завязалась беседа, которая становилась все более и более сердечной. И она призналась мне, что, со своей стороны, увидев меня, почувствовала влечение ко мне.

И я воскликнул:

— Хвала Аллаху, Который делает мягкими сердца и нежными глаза газелей!

На что она опять дала соответствующий ответ и прибавила:

— Так как ты рассказал мне, кто ты, я не хочу, чтобы ты оставался в неведении относительно меня. — И, помолчав минуту, она сказала: — Знай, о Абулькассем, что я — любимая супруга султана и что зовут меня Сетт Лабиба. И вот, несмотря на всю ту роскошь, в которой я живу здесь, я несчастлива. Ибо, не говоря уже о том, что я окружена завистливыми соперницами, готовыми погубить меня, султан, который любит меня, не может удовлетворить меня, ибо Аллах, Который распределяет силу даже между петухами, забыл его при распределении Своем. И вот почему, увидев тебя под моим окном и заметив, что ты полон мужества и презираешь опасность, я убедилась, что ты сильный мужчина. И я позвала тебя для испытания. Теперь ты, в свою очередь, должен доказать мне, что я не ошиблась в своем выборе и что сила твоя соответствует твоей пылкости.

Тогда, о господин мой, я, который не нуждался в упрашиваниях, увидел, что мне остается только действовать, и, не желая терять драгоценного времени на стихи, которые принято петь при таких обстоятельствах, я прямо приступил к делу. Но в ту минуту, когда руки наши соединились, раздался глухой стук в дверь комнаты. И прекрасная Лабиба в испуге сказала мне:

— Никто не может стучать так, кроме султана! Мы попались! Мы погибли безвозвратно!

Тогда я подумал о лестнице в окне, чтобы спастись тем же путем, которым я взобрался. Но судьба устроила так, что султан явился как раз с этой стороны, и мне не оставалось никакой надежды на бегство. Поэтому, выбрав единственное, что мне оставалось, я спрятался под серебряную кровать, пока любимица султана поднималась, чтобы открыть ему.

И лишь только дверь открылась, султан вошел в сопровождении своих евнухов, и, прежде чем успел отдать себе отчет в случившемся, я почувствовал на себе двадцать страшных черных рук, которые вытащили меня из-под кровати, потащили как какой-то тюк и приподняли с полу. И евнухи эти, держа меня в руках, подбежали к окну, в то время как другие черные евнухи, с любовницей в руках, подбежали к другому окну. И все руки одновременно выпустили свою ношу, бросив нас с высоты дворца в Нил.

Но в судьбе моей было начертано, что я должен избегнуть смерти утопленника. Вот почему мне, хотя и оглушенному своим падением, удалось, опустившись на дно речного ложа, снова выбраться на поверхность воды и под покровом мрака достигнуть противоположного берега.

И, избегнув столь великой опасности, я не хотел уйти, не сделав попытки спасти ту, которую погубило мое неблагоразумие; и я кинулся в реку с еще большим пылом, чем вышел из нее, и плавал и нырял в различных направлениях, чтобы найти ее. Но все усилия мои оставались тщетными, и так как силы покидали меня, то я вынужден был, чтобы спасти душу свою, вернуться на землю. И в печали своей оплакивал я смерть этой восхитительной любовницы, говоря себе, что я не должен был приближаться к ней, находясь в руках несчастного жребия, ибо несчастный жребий заразителен.

И вот, удрученный горем и мучаясь угрызениями совести, бежал я поспешно из египетского Каира и направился в Багдад, Город мира.

И Аллах даровал мне безопасность, и я беспрепятственно прибыл в Багдад, хотя и в самом жалком положении, ибо денег у меня не было и от всего моего состояния остался в моем поясе один золотой динар. И как только пришел я на базар менял, я разменял свой динар на мелкую монету и, чтобы зарабатывать себе пропитание, купил ивовый лоток и лакомств, душистых яблок, бальзамов, сухого варенья и роз. И принялся я торговать у дверей лавок, продавая каждый день что-нибудь и зарабатывая достаточно, чтобы прожить следующий день.

И торговля шла недурно, так как у меня был хороший голос, и я объявлял о товаре своем не так, как багдадские купцы, выкрикивая его, а нараспев. И вот когда я однажды распевал голосом еще более чистым, чем обыкновенно, один почтенный шейх, владелец лучшей лавки на базаре, подозвал меня, выбрал одно душистое яблоко с моего лотка и, втянув в себя несколько раз его аромат, пригласил, все время пристально глядя на меня, присесть рядом с собою. И я сел, а он стал задавать мне различные вопросы, спрашивая меня, кто я такой и как меня зовут. Я же, сильно смущенный этими вопросами, отвечал:

— О господин мой, разреши мне умолчать о вещах, воспоминания о которых растравляют раны, начинающие уже залечиваться временем. Ибо одно только произнесение собственного имени было бы уже страданием для меня.

Должно быть, я произнес эти слова, сопровождая их вздохами, таким печальным голосом, что старец не захотел настаивать и упрашивать меня. Он тотчас же переменил разговор, переведя его на вопросы о продаже и закупке моих сластей; затем, прощаясь со мною, он вынул из своего кошелька десять золотых динаров, которые он с большой деликатностью вложил мне в руку, и обнял меня, как отец обнимает сына.

В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.

Когда же наступила

она сказала:

И затем, прощаясь со мною, он вынул из своего кошелька десять золотых динаров, которые он с большой деликатностью вложил мне в руку, и обнял меня, как отец обнимает сына.

А я благодарил в душе этого почтенного шейха, щедрость которого была особенно дорога мне в моем бедственном положении, и думал о том, что самые знатные господа, которым я обыкновенно предлагал свой ивовый лоток, никогда не давали мне и сотой части того, что я только что получил из этой руки, и я не позабыл поцеловать ее с почтением и благодарностью. И на следующий день, хотя и не вполне уверенный в намерениях моего благодетеля, я снова отправился на базар. И он, заметив меня, сделал мне знак подойти и взял немного ладана с моего лотка. Затем он усадил меня рядом с собою и после нескольких вопросов и ответов с таким участием попросил меня рассказать ему мою историю, что на этот раз я не мог отказаться, не обидев его. Таким образом рассказал я ему, кто я такой и что со мною приключилось, ничего не скрывая. И после того как я закончил свою исповедь, он сказал мне с сильным волнением в голосе:

— О сын мой, во мне ты найдешь отца, более богатого, чем Абдельазиз, — да заслужит он милость Аллаха! — и который будет любить тебя не менее его! И так как у меня нет ни детей, ни надежды иметь их, то я усыновляю тебя, о сын мой! А теперь верни душе своей спокойствие и глазам своим уверенность, ибо, если пожелает Аллах, ты забудешь со мной все свои прежние несчастья!

И, проговорив это, он обнял и прижал меня к сердцу своему.

Затем он заставил меня бросить мой ивовый лоток со всем его содержимым, запер свою лавку и, взяв меня за руку, повел в свой дом, где он сказал мне:

— Завтра мы отправимся в Басру, твой родной город, где я отныне буду жить с тобой, о дитя мое!

И действительно, на следующий день мы отправились в Басру, мой родной город, и прибыли туда без всяких приключений — благодарение Аллаху! И все, кто встречал и узнавал меня, радовались, что я сделался приемным сыном такого богатого купца.

Что же до меня, о господин мой, то я думаю, нечего говорить тебе, что я старался всеми силами души и тела угождать моему старику. И он был очарован моей предупредительностью и часто говорил мне:

— Абулькассем, какой благословенный день для меня — день нашей встречи в Багдаде! Как великодушна судьба моя, поставившая тебя на моем пути, о дитя мое! И как достоин ты моей любви, моего доверия и того, что я делаю для тебя и намерен еще сделать для твоей будущности!

А меня так трогали чувства, которые он выказывал мне, что, несмотря на разницу в летах, я искренно полюбил его и рад был делать все, что могло доставить ему удовольствие. Так, например, вместо того чтобы идти развлекаться с молодыми людьми моего возраста, я оставался с ним, не желая опечалить его.

И вот по истечении года покровитель мой по воле Аллаха заболел, и болезнь его приняла такие размеры, что все врачи потеряли надежду на его излечение. И тогда позвал он меня к себе и сказал мне:

— Благословение да будет над тобой, о сын мой Абулькассем. Ты давал мне счастье в течение целого года, тогда как большинство людей едва ли найдет один счастливый день в своей жизни. И вот пришла пора, прежде чем разлучница станет у изголовья моего, уплатить тебе долги мои. Знай же, сын мой, что я должен открыть тебе тайну, обладание которой сделает тебя богаче всех царей земли. Если бы у меня действительно не было ничего, кроме этого дома со всеми заключенными в нем богатствами, я считал бы, что оставляю тебе слишком незначительное состояние; но все богатства, которые мне удалось скопить в течение моей жизни, покажутся ничтожными в сравнении с сокровищем, которое я хочу открыть тебе. Не скажу тебе, когда, кем и каким способом было доставлено это сокровище в наш дом, ибо сам не знаю этого.

Знаю я только то, что дед мой, умирая, открыл его отцу моему, который за несколько дней до смерти также доверил его мне!

И, сказав это, старик нагнулся над ухом моим, в то время как я плакал, сознавая, что жизнь уходит от него, и сообщил мне, в каком месте дома находится это сокровище. Затем он уверил меня, что, какие бы богатства я ни нарисовал себе в своем воображении, я найду их еще более значительными, чем представлял себе. И он прибавил:

— И вот, о сын мой, ты становишься полновластным хозяином всего этого! Да будет же рука твоя широко раскрыта без боязни истощить когда-либо то, что не имеет конца! Будь счастлив! Уассалам!

И, произнеся эти последние слова, он скончался в мире — да будет на нем милосердие Аллаха и благословение Его!

И вот, отдав ему, как единственный наследник, последние почести, я вступил во владение всем его состоянием и не откладывая пошел осмотреть его сокровище. И к изумлению своему, я увидел, что покойный отец мой не преувеличил его ценности; и решил я сделать из него лучшее употребление.

Те же, которые знали меня и были свидетелями моего первого разорения, были убеждены, что я промотаю все и во второй раз. И говорили они между собой:

— Если бы расточительный Абулькассем имел в своих руках все сокровища эмира, он и тогда, недолго думая, просадил бы и их.

Но каково же было их удивление, когда они увидели, что вместо ожидаемого расстройства в делах моих последние с каждым днем только расцветали! И казалось им непостижимым, как могу я увеличивать свое состояние, расточая его, особенно когда они увидели, что издержки мои становятся все необычайнее и что я содержу на свои средства всех проезжающих через Басру иностранцев, обставляя их, как царей.

И вот по городу вскоре распространился слух, что я нашел сокровище, а этого было достаточно, чтобы пробудить алчность властей. И действительно, в один прекрасный день начальник стражи не замедлил посетить меня и, выждав из приличия необходимое время, сказал мне:

— Господин Абулькассем, глаза мои видят, а уши мои слышат. Но так как я исполняю свои обязанности для того, чтобы жить, между тем как другие живут, чтобы исполнять свои обязанности, то пришел я к тебе не для того, чтобы допрашивать тебя о той широкой жизни, которую ты ведешь, или о сокровище, которое ты имеешь полное основание скрывать. Я просто пришел сказать тебе, что если я человек догадливый, то обязан этим Аллаху и вовсе не ставлю это себе в заслугу. Только хлеб очень дорог, а корова наша не дает больше молока.

Я же, поняв смысл его речи, сказал ему:

— О отец умных людей, сколько нужно тебе в день, чтобы купить хлеба твоему семейству и возместить молоко, которого не дает твоя корова?

Он ответил:

— Не более десяти динаров золота в день, о господин мой.

Я сказал:

— Этого мало, я буду давать тебе сто в день. И для этого тебе нужно будет только приходить сюда в начале каждого месяца, и казначей мой отсчитает тебе три тысячи динаров, необходимых для твоего существования!

Тут он хотел поцеловать мою руку, но я отстранил его, не забывая, что все богатства — дар Создателя. И он ушел, призывая на меня благословение Аллаха.

Но вот на следующий день после посещения начальника стражи вызвал меня к себе кади и сказал мне:

— О молодой человек! Аллах — Господин всех сокровищ, и пятая часть принадлежит Ему по праву. Заплати же пятую часть твоего состояния, и ты безмятежно будешь пользоваться четырьмя остальными!

Я ответил:

— Я не вполне понял, что хочет сказать повелитель наш кади слуге своему. Но я обязуюсь давать ему каждый день в пользу бедных Аллаха тысячу динаров золота с условием, чтобы меня оставили в покое.

И кади принял к сердцу мои слова и согласился на мое предложение.

Но через несколько дней за мной явился стражник от имени вали города Басры. И когда я предстал пред лицо его, вали, принявший меня очень ласково, сказал мне:

— Неужели ты считаешь меня способным отнять у тебя твое сокровище, если ты покажешь мне его?

И я отвечал:

— Да продлит Аллах дни нашего повелителя вали на тысячу лет! Но если бы из меня вырывали мясо раскаленными клещами, я и тогда не открыл бы сокровища, которым действительно обладаю. Но во всяком случае, я согласен платить каждый день повелителю нашему вали в пользу нуждающихся, известных ему, две тысячи динаров золота.

И вали, пораженный предложением, которое показалось ему весьма значительным, поспешил принять его и отпустил меня, выказав мне все знаки почтения.

И с тех пор я аккуратно плачу этим трем должностным лицам ежедневное вознаграждение, которое я обещал им. И они, в свою очередь, позволяют мне вести ту широкую жизнь, для которой я родился.

Вот каково, о господин мой, происхождение моего состояния, которое, как вижу, изумляет тебя и о размерах которого никто, кроме тебя, даже не подозревает.

Когда юный Абулькассем закончил, халиф, охваченный сильным желанием видеть чудесное сокровище, сказал своему хозяину:

— О великодушный Абулькассем, неужели же в самом деле может существовать на свете сокровище, которое не истощило бы твое великодушие! Нет, Аллах свидетель! Я не могу поверить в это, и, если бы я не боялся показаться тебе уж чересчур назойливым, я попросил бы тебя показать мне это сокровище; а я клянусь тебе священными правами гостя и всем, что делает клятву ненарушимой, что не буду злоупотреблять твоим доверием и рано или поздно сумею отплатить тебе за эту ни с чем не сравнимую милость.

При этих словах халифа Абулькассем сильно изменился в цвете и выражении лица своего и ответил печальным голосом:

— Я очень опечален, о господин мой, тем, что в тебе загорелось это любопытство, которое я могу удовлетворить только на очень неприятных условиях, так как я не могу позволить себе, чтобы ты покинул мой дом с неудовлетворенным желанием. И вот необходимо, чтобы глаза твои были завязаны и чтобы, когда я буду вести тебя, ты был без оружия и с обнаженной головой, тогда как сам я буду держать в руке саблю, готовый поразить тебя, если бы ты попытался нарушить законы гостеприимства. Впрочем, я прекрасно знаю, что, поступая таким образом, я совершаю величайшее неблагоразумие и что я не должен был бы уступать твоему желанию. Но пусть наконец все свершится так, как предначертано для нас в этот благословенный день! Готов ли ты принять мои условия?

И Гарун отвечал:

— Я готов следовать за тобою и принимаю твои условия и тысячи других подобных. И я клянусь тебе Творцом неба и земли, что ты не раскаешься, удовлетворив мое любопытство. Впрочем, я совершенно одобряю твои предосторожности и далек от мысли порицать тебя за них.

Тогда Абулькассем надел ему на глаза повязку и, взяв его за руку, свел по потайной лестнице в широко раскинувшийся сад. И после многих блужданий по перекрещивающимся аллеям они проникли в глубокое и широкое подземелье, вход в которое у самого порога закрывался камнем. Затем они прошли длинным, спускающимся вниз коридором, который выходил в большую залу. И Абулькассем снял повязку с глаз халифа, который с удивлением увидел, что эта зала была освещена единственно мерцанием карбункулов, которыми были инкрустированы все стены и потолок. И посредине залы виднелся бассейн из белого алебастра, имевший сто шагов в окружности и наполненный слитками золота и всевозможными драгоценностями, которые только может вообразить себе самый разгоряченный мозг.

И вокруг этого бассейна двенадцать золотых колонн, которые поддерживали столько же изваяний из драгоценных камней двенадцати различных цветов, казались цветами, выросшими на волшебной почве.

И Абулькассем подвел халифа к краю бассейна и сказал ему:

— Ты видишь эту груду золота и драгоценных камней всех форм и всех цветов. Так вот, до сих пор она понизилась не больше чем на два дюйма, тогда как глубина этого бассейна неизмерима. Но это еще далеко не все.

И он провел его во вторую залу, подобную первой по убранству стен, но еще более обширную, в середине которой находился бассейн, наполненный драгоценными камнями, и его осеняли два ряда деревьев, совершенно подобных тому, которое он подарил своему гостю. И посредине купола этой залы красовалась начертанная блестящими буквами надпись: «Да не побоится владелец этого сокровища черпать его — оно никогда не закончится; и да позаботится он лучше о том, чтобы вести приятную жизнь и приобретать друзей, ибо жизнь одна и не возвращается более, и жизнь без друзей — не жизнь!»

Потом Абулькассем провел своего гостя еще во многие другие залы, не уступавшие ни в чем первым, и наконец, увидав, что он уже утомлен этим ослепительным зрелищем, он вывел его опять в подземелье и здесь вновь завязал ему глаза.

И, вернувшись во дворец, халиф сказал своему проводнику:

— О господин мой…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила наступление утра и скромно умолкла.

она сказала:

Вернувшись во дворец, халиф сказал своему проводнику:

— О господин мой, после того, что я только что видел, и судя по молодой рабыне и двум миловидным мальчикам, которых ты подарил мне, ты, конечно, человек не только самый богатый на земле, но, вероятно, и самый счастливый. Ибо ты, должно быть, обладаешь в твоем дворце самыми прекрасными дочерьми Востока и самыми прекрасными юницами морских островов.

И молодой человек печально отвечал:

— Конечно, о господин мой, в моем жилище множество рабынь замечательной красоты, но могу ли я любить их, я, у которого не выходит из головы погибшая возлюбленная, прелестная, очаровательная, брошенная по моей вине в воды Нила?! Ах! Лучше бы мне быть носильщиком в Басре и обладать Лабибой, султаншей-фавориткой, чем жить здесь без нее со всеми моими сокровищами и всем моим гаремом!

И халиф удивился постоянству чувств сына Абдельазиза и увещевал его приложить все усилия, чтобы преодолеть скорбь свою. Потом он поблагодарил его за великодушный прием, простился с ним и вернулся в свой хан, убедившись таким образом в истине утверждений своего визиря Джафара, которого он приказал бросить в темницу. И на следующий день он отправился в Багдад со всеми своими служителями, молодой девушкой, двумя мальчиками и со всеми подарками, которыми он был обязан несравненной щедрости Абулькассема.

^{И Абулькассем подвел халифа к краю бассейна и показал ему груду золота и драгоценных камней всех форм и всех цветов.}

И вот по возвращении во дворец аль-Рашид поспешил отпустить на свободу своего великого визиря, чтобы выразить ему сожаление по поводу случившегося, и вернул ему прежнее свое доверие. Потом, рассказав ему все о своем путешествии, он прибавил:

— И теперь, о Джафар, скажи мне, что я должен сделать, чтобы вознаградить Абулькассема за его прекрасный прием. Ты знаешь, что признательность царей должна соответствовать испытанному ими удовольствию. Если я удовольствуюсь тем, что пошлю великодушному Абулькассему все, что только есть самого редкого и драгоценного в моей сокровищнице, это будет ничто в сравнении с тем, чем обладает он сам. Как же мне стать выше его по щедрости?

И Джафар ответил:

— О эмир правоверных, единственное средство, которое находится в твоем распоряжении, чтобы отплатить долг гостеприимства, — это назначить Абулькассема царем Басры!

И аль-Рашид сказал:

— Ты сказал правду, о визирь мой, это лучшее средство расквитаться с Абулькассемом. И ты отправишься тотчас же в Басру и вручишь ему грамоту о его назначении, потом приведешь его сюда, чтобы мы могли отпраздновать это в нашем дворце.

И Джафар ответил:

— Слушаю и повинуюсь! — и без промедления уехал в Басру.

И аль-Рашид пошел к Сетт Зобейде, в покои ее, и передал молодую девушку и деревцо с павлином, оставив себе только кубок. И Зобейда нашла молодую девушку очаровательной и сказала, улыбаясь, своему супругу, что она принимает ее с еще большим удовольствием, чем все остальные подарки. Потом она попросила его рассказать обо всех подробностях этого удивительного путешествия.

Что же касается Джафара, то он не замедлил вернуться из Басры вместе с Абулькассемом, которого он поставил в известность относительно всего, что произошло, и сообщил ему, кто был гость, которого он принимал в своем доме. И когда молодой человек вступил в тронную залу, халиф поднялся в его честь, приблизился к нему, улыбаясь, и обнял его как сына. И он пожелал пройти вместе с ним в хаммам — честь, которой он не оказывал еще никому со времени восшествия своего на престол. И после принятия ванны, в то время как им подавали шербеты, и прохладительные напитки, и фрукты, к ним вошла рабыня-певица, только что прибывшая во дворец.

И Абулькассем, лишь только увидел лицо юной рабыни, испустил громкий крик и упал без чувств. И аль-Рашид, поспешив к нему на помощь, принял его на свои руки и мало-помалу привел его в чувство.

И вот оказалось, что молодая певица и была фавориткой каирского султана, которую рыбак вытащил из вод Нила и продал торговцу невольниками. И этот торговец долгое время скрывал ее в своем гареме, а затем отвез ее в Багдад и здесь продал супруге эмира правоверных.

И таким образом Абулькассем, сделавшись царем Басры, нашел вновь свою возлюбленную и жил с нею в радости, пока не пришла разрушительница всех наслаждений, непреклонная строительница могил — смерть.

— Но я не думаю, о царь, — продолжала Шахерезада, — чтобы эта история была столь удивительна и назидательна, как запутанная история привлекательного незаконнорожденного.

И царь Шахрияр, насупив брови, спросил:

— О каком это незаконнорожденном хочешь ты говорить, Шахерезада?

И дочь визиря отвечала:

— Как раз о том, о царь, о полной превратностей жизни которого я хочу тебе рассказать!

И она сказала: