Тысяча и одна ночь. В 12 томах

ДВЕ ЖИЗНИ СУЛТАНА МАХМУДА

Говорили мне, о царь благословенный, что султан Махмуд, один из самых мудрых и славных султанов Египта, уединялся в своем дворце, когда на него находили приступы беспричинной грусти и когда весь мир темнел в глазах его. И в эти минуты жизнь казалась ему сплошной пошлостью, лишенной всякого значения. И однако у него не было недостатка в предметах, составляющих счастье земного существа; ибо Аллах щедро наделил его здоровьем, молодостью, могуществом и славой и дал ему в качестве столицы его государства самый восхитительный из всех городов вселенной, где для увеселения души своей он мог наслаждаться красотой земли, неба и женщин, отливающих золотом, подобно водам Нила. Но все это исчезало из его глаз во время приступов его царственной грусти, и он завидовал тогда судьбе феллахов, согнутых над нивами, и кочевников, потерянных в безводных пустынях.

И вот однажды, когда, устремив взгляд в мрачную бездну сновидений, он находился в состоянии уныния более сильного, чем обыкновенно, отказываясь есть, пить и заниматься государственными делами и желая только одного — умереть, в комнату, где он лежал, обхватив голову руками, вошел великий визирь и после обычных приветствий сказал:

— О господин мой и повелитель, вот здесь, за дверью, ожидая аудиенции, находится какой-то старый шейх, пришедший из дальних стран, из глубины Магриба. И насколько я могу судить по моему разговору с ним и по тем немногим словам, которые я услышал из уст его, он, без всякого сомнения, самый удивительный ученый, самый необыкновенный врач и самый замечательный маг, который когда-либо жил среди людей. И так как я вижу моего государя в состоянии печали и уныния, я хотел бы, чтобы этот шейх получил позволение войти в надежде, что прибытие его может прогнать мысли, которые тяготеют над видениями султана нашего.

И султан Махмуд кивнул головой в знак согласия — и тотчас же великий визирь ввел в тронную залу иностранного шейха.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Он тотчас же ввел в тронную залу иностранного шейха.

И в самом деле, вошедший человек был скорее тенью человека, чем живым существом среди других существ. И если бы можно было определить его возраст, то нужно было бы считать столетиями.

Вместо всякой одежды чудовищная борода прикрывала его величественную наготу, в то время как широкий пояс из гибкой кожи образовал гладкую полосу вокруг старой, затвердевшей кожи поясницы. И его можно было принять за одну из тех мумий, какие вырывают порою из гранитных гробниц египетские хлебопашцы, если бы на лице его, под страшными бровями, не горели два глаза, в которых ярко светилась душа.

И святой старец, не преклонившись перед султаном, сказал глухим голосом, в котором не было ничего земного:

— Мир с тобою, султан Махмуд! Я послан к тебе моими тремя братьями, сантонами[31] дальних стран. Я пришел, чтобы возвестить тебе милости Воздаятеля!

И, не делая никаких движений, он подошел к султану торжественной походкой и, взяв его за руку, заставил его подняться и последовать за собою к одному из окон тронной залы.

А в зале этой было четыре окна, и каждое из этих окон соответствовало известной астрономической линии.

И старый шейх сказал султану:

— Открой окно!

И султан повиновался, как ребенок, и открыл первое окно.

И старый шейх сказал ему только:

— Смотри!

И султан Махмуд посмотрел в окно и увидел огромное войско всадников, которые скакали во весь опор с обнаженными мечами с высот цитадели на горе Мокаттам[32]. И всадники первых рядов этого войска, прискакав к стенам дворца, соскочили с лошадей и стали взбираться на стены, испуская крики войны и смерти. И султан при виде этого понял, что его войска изменили ему и хотят низложить его. И, сильно изменившись в лице, он воскликнул:

— Нет Бога, кроме Аллаха! Вот час моего жребия!

Тогда шейх закрыл окно, но через мгновение снова открыл его.

И все войско исчезло. И одна только цитадель мирно возвышалась вдали, выделяясь своими минаретами на полдневном небе.

И шейх, не давая султану времени опомниться от глубокого волнения, подвел его ко второму окну, которое выходило на необъятный город, и сказал ему:

— Открой его и смотри!

И султан Махмуд открыл окно, и зрелище, которое представилось его глазам, заставило его отступить от ужаса. Четыреста минаретов, возвышавшихся над мечетями, купола мечетей, крыши дворцов и террасы, громоздившиеся одна над другой до самых пределов горизонта, — все это представляло дымящийся и пылающий костер, из которого с ужасающим воем вздымались в воздух черные туманы, затемнявшие глаз солнца. И дикий ветер кидал пламя и пепел к самому дворцу, который скоро очутился в море огня, и от этого моря отделяла его только живая сеть дворцовых садов. И султан, охваченный страшной печалью при виде гибели своего прекрасного города, опустил руки и воскликнул:

— Один Аллах велик! У каждой вещи своя судьба, как и у каждого создания! Завтра будет пустыня на пустыне среди безымянных равнин страны, которая была прекраснейшей из стран мира! Слава Единому Живущему!

И он стал оплакивать свой город и себя самого.

Шейх же поспешил закрыть окно, но через мгновение снова открыл его. И все следы пожара исчезли. И город Каир расстилался в своем нетронутом блеске, среди своих садов и пальм, в то время как четыреста голосов муэдзинов возвещали верующим час молитвы и сливались в одном возношении к Господину вселенной.

А шейх, отведя сейчас же султана от окна, подвел его к третьему окну, которое выходило на Нил, и велел ему открыть его. И султан Махмуд увидел выходящую из своих берегов реку, волны которой, нахлынув на город и быстро заливая даже самые возвышенные террасы, с яростью бились о стены дворца. И одна волна, сильнее предыдущих, одним ударом сломила на своем пути все препятствия и ворвалась в нижний этаж дворца. И здание, исчезая, как кусок сахара в воде, пошатнулось с одной стороны и готовилось уже рухнуть, когда шейх закрыл окно и потом опять открыл его. И чудная река по-прежнему величественно протекала мимо бесконечных полей медуницы, погрузившись в сон на ложе своем.

И шейх велел султану открыть четвертое окно, не давая ему времени прийти в себя от неожиданности. Это четвертое окно выходило на чудесную зеленеющую равнину, которая тянулась от ворот города, теряясь вдали, и была покрыта бегущими ручьями и счастливыми стадами, — это была одна из тех равнин, которые воспевались всеми поэтами со времен Умара[33], где кущи роз, василисника, нарциссов и жасмина чередуются с апельсинными рощами, где на деревьях живут горлицы и соловьи, замирающие в бесконечных песнях любви, где земля так же богата и нарядна, как в древних садах Ирама Многоколонного, и так же благоухает, как на лугах Эдема. И вот вместо лугов и фруктовых рощ султан Махмуд увидел одну ужасающую красную и белую пустыню, выжженную неумолимым солнцем, каменистую и поросшую тростником пустыню, которая служила убежищем для гиен и шакалов и местопребыванием змей и зловредных животных. И это мрачное видение не замедлило исчезнуть, подобно предыдущим, когда шейх своей рукою закрыл и снова открыл окно. И опять равнина была во всем своем великолепии и улыбалась небу всеми цветами своих садов.

И султан Махмуд не понимал, спит ли он, или видит это наяву, или находится во власти какого-нибудь колдовства или галлюцинации.

Шейх же, не дав ему прийти в себя от всех этих сильных ощущений, которые он только что испытал, снова взял его за руку, причем у того не явилось даже мысли о малейшем сопротивлении, и подвел его к небольшому бассейну, который освежал залу своей журчащей водой. И сказал он ему:

— Наклонись над бассейном и смотри!

И султан Махмуд наклонился над бассейном, чтобы смотреть, как вдруг шейх быстрым движением погрузил всю голову его в воду.

И султан Махмуд увидел себя потерпевшим кораблекрушение у подножия горы, возвышавшейся над морем. И был он еще, как во времена своего блеска, одет в свои царские одежды и с короной на голове. И неподалеку от него феллахи смотрели на него как на новый предмет и делали друг другу знаки о нем, все время смеясь. Султан же Махмуд при виде этого пришел в безграничную ярость, направленную больше против шейха, чем против феллахов, и воскликнул:

— О проклятый маг, причина моего кораблекрушения! О, если бы Аллах возвратил меня в царство мое, чтобы мог я наказать тебя, как ты этого заслуживаешь! Так гнусно провести меня! И что станется со мною в этой чужеземной стране?! — Затем, подумав, он подошел к феллахам и сказал им торжественным голосом: — Я султан Махмуд! Убирайтесь!

Но они продолжали смеяться, открывая рты до самых ушей.

О, какие рты! Целые пещеры! Пещеры! И чтобы спастись от них и не быть ими проглоченным живьем, он хотел уже убежать, когда тот, кто, по-видимому, был начальником феллахов, подошел к нему, снял с него его корону и одежду и, бросив их в море, сказал:

— О несчастный, к чему все это железо?! Слишком жарко, чтобы так одеваться! Вот, несчастный, одежда, подобная нашей!

И, раздев его догола, он надел на него платье из синей ткани, на ноги — пару старых желтых туфель с подошвами из кожи гиппопотама, на голову — маленькую серую войлочную шляпу. И сказал он ему:

— Пойдем, бедняк, работать вместе с нами, если ты не хочешь умереть с голоду здесь, где все работают!

Но султан Махмуд сказал:

— Я не умею работать.

Феллах же сказал ему:

— В таком случае ты будешь для нас носильщиком и ослом в одно и то же время.

Но в эту минуту Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно приостановила свой рассказ.

Когда же наступила

она сказала:

И ты будешь для нас носильщиком и ослом в одно и то же время.

И поскольку они уже окончили свой рабочий день, то были очень рады обременить чужую спину вместо своей весом своих рабочих инструментов. И султан Махмуд, сгибаясь под тяжестью заступов, борон, кирок и грабель и с трудом двигаясь, должен был следовать за феллахами. И он пришел вместе с ними, с разбитыми ногами и еле дыша, в деревню, где он послужил мишенью для преследований маленьких детей, которые совсем нагишом бежали за ним, заставляя его выносить тысячу издевательств. И на ночь заперли его в пустой хлев, куда ему бросили для пропитания кусок заплесневевшего хлеба и луковицу.

И на следующее утро он действительно превратился в осла, настоящего осла, с хвостом, копытами и ушами. И на шею повязали ему веревку, а на спину положили вьюк и выгнали его в поле тащить соху.

Но так как он выказывал упрямство, его передали деревенскому мельнику, который живо справился с ним, завязав ему глаза и заставив его вертеть мельничное колесо. И в течение пяти лет вертел он мельничное колесо, отдыхая ровно столько времени, сколько было нужно, чтобы съесть свою порцию бобов и выпить воды из своего ведра. Пять лет палочных ударов и самых унизительных оскорблений и лишений! И вместо всякого утешения или облегчения он мог только с утра до вечера, поворачивая мельницу, выпускать из себя газы как ответ на все обиды.

И вот мельница вдруг разлетелась, и он снова увидел себя в своем прежнем образе — человека, а не осла. Он прогуливался по базару города, которого он не знал, и он не знал даже, куда ему идти. И он уже устал ходить и искал глазами место для отдыха, когда какой-то старый купец, который заключил по его виду, что он иностранец, вежливо пригласил его зайти к нему в лавку. И, видя, что он утомлен, он усадил его на скамейку и сказал ему:

— О чужеземец, ты молод, и ты не испытаешь несчастий в нашем городе, где молодые люди очень ценятся и где на них большой спрос, особенно если они, подобно тебе, такие здоровые молодцы. Скажи же мне, намерен ли ты оставаться в нашем городе, обычаи которого весьма благоприятны для чужеземцев, желающих поселиться в нем?

И султан Махмуд отвечал:

— Клянусь Аллахом, я не желаю ничего лучшего, как остаться здесь при условии, что я смогу найти здесь лучшую пищу, чем бобы, которыми меня кормили в течение пяти лет!

И старый купец сказал ему:

— Что говоришь ты о бобах, несчастный! Здесь ты будешь есть самые изысканные и питательные вещи для выполнения того дела, которое тебе придется совершать. Слушай же меня внимательно и последуй совету, который я сейчас дам тебе. — И он продолжил: — Пойди поскорее и встань у дверей городского хаммама, который находится вот там, на повороте улицы. И у каждой выходящей оттуда женщины ты должен спросить, приблизившись к ней, есть ли у нее муж. И та, которая скажет, что у нее нет мужа, сделается тотчас же твоей супругой согласно обычаю нашей страны. И особенно остерегайся пропустить хоть одну из женщин, которые будут выходить из хаммама, в противном же случае ты подвергаешься большой опасности быть изгнанным из нашего города.

И султан Махмуд отправился и стал у дверей хаммама; и недолго простоял он там, когда увидел, как из хаммама выходит очаровательная девочка тринадцати лет. И, увидев ее, он подумал: «Клянусь Аллахом, с этой я утешился бы от всех моих несчастий!»

И он остановил ее и сказал ей:

— О повелительница моя, замужем ты или девственница?

И она отвечала:

— Я замужем с прошлого года. — И она пошла своей дорогой.

И вот из хаммама вышла старуха, страшно безобразная. И султан Махмуд задрожал от страха при виде ее и подумал: «Я, без сомнения, предпочел бы умереть с голоду и стать снова ослом или носильщиком, чем жениться на этой старой рухляди! Но так как старый торговец велел мне задавать вопрос всем женщинам, я должен решиться спросить злосчастную».

И он подошел к ней и спросил, отворачивая от нее голову:

— Замужем ты или девственна?

И отвратительная старуха ответила, брызгая слюной:

— Я замужем, душа моя!

И подумал он: «Какое облегчение!» — и сказал:

— Я очень рад, тетушка!

И подумал он: «Да будет милосердие Аллаха к тому несчастному чужеземцу, который предупредил меня!»

И старуха пошла своей дорогой.

И вот из хаммама вышла развалина, гораздо противнее и ужаснее предыдущей. И султан Махмуд приблизился к ней, дрожа, и спросил у нее:

— Замужем ты или девственна?

И она ответила, сморкаясь в руку:

— Я девственна, о око мое!

И султан Махмуд воскликнул:

— Ге! Ля! Ге! Ля! Я осел, тетушка, я осел! Посмотри на мой хвост, на мои уши и мой зебб! Это хвост, уши и зебб осла! За осла же женщины не выходят замуж!

Но отвратительная старуха приблизилась к нему и хотела было его обнять, но султан Махмуд, вне себя от отвращения и ужаса, стал кричать:

— Ге! Ля! Ге! Ля! Я осел, йа ситти, я осел! Смилуйся, не выходи за меня! Я бедный осел с мельницы! Ге! Ля! Ге! Ля!

И, сделав над собой нечеловеческое усилие, он вынул голову из бассейна. И увидел себя султан Махмуд посреди тронной залы дворца своего, и по правую руку от себя — своего великого визиря, а по левую — чужеземного шейха. А перед ним одна из его любовниц предлагала ему на золотом подносе чашку шербета, которую он потребовал за несколько минут до прихода шейха. Ге! Ля! Ге! Ля! Значит, он по-прежнему султан! Он султан! А все это печальное приключение длилось ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы погрузить голову в бассейн и снова вынуть ее! И он не мог заставить себя поверить такому чуду. И принялся он оглядываться вокруг, ощупывая себя и протирая себе глаза. Ге! Ля! Ге! Ля! Он, вне всяких сомнений, был султаном, самим султаном Махмудом, а не тем несчастным, потерпевшим кораблекрушение, не носильщиком, не ослом с мельницы, не супругом страшной развалины! Ге! Аллах свидетель, как счастлив он был, найдя себя снова султаном после всех этих злоключений! И в ту минуту, когда он открыл рот, чтобы попросить объяснения этого странного случая, раздался глухой голос святого старца, говорившего ему:

— Султан Махмуд, я пришел к тебе как посланник трех братьев моих, сантонов дальних стран, чтобы возвестить тебе о милости Воздаятеля!

И, сказав это, магрибский шейх исчез, так что никто не знал, вышел ли он через дверь или улетел в окно.

Султан же Махмуд, когда улеглось его волнение, понял урок своего Господа. И понял он, что все несчастья, которые он видел в повелевающем взгляде старца, могли бы, если бы угодно было судьбе, стать действительными несчастьями его жизни. И он упал на колени, заливаясь слезами. И с этого времени он изгнал всю печаль из сердца своего. И, живя в счастье, он распространял счастье вокруг себя. И такова действительная жизнь султана Махмуда, и такова жизнь, которую он мог бы вести при простом повороте судьбы, ибо Аллах всемогущ!

И, рассказав эту историю, Шахерезада умолкла. А царь Шахрияр воскликнул:

— Какое назидание для меня, о Шахерезада!

Дочь же визиря улыбнулась и сказала:

— Но назидание это — ничто в сравнении с тем, которое можно извлечь из рассказа о бездонном сокровище!

И Шахрияр сказал:

— Я не знаю этого сокровища, Шахерезада!

И Шахерезада сказала: