Тысяча и одна ночь. В 12 томах

РАССКАЗ О КАМАРЕ И СВЕДУЩЕЙ ХАЛИМЕ

Жил, говорят, в стародавние времена — но Аллаху все лучше известно — всеми уважаемый купец по имени Абд эль-Рахман, которого Аллах по Своему великодушию наградил дочерью и сыном. Дочь назвал он Утренней Звездой по причине совершенства ее красоты, а сына — Камаром, потому что он был прекрасен, как луна в полнолуние. Но когда дети подросли, купец Абд эль-Рахман, видя, какою красой и какими совершенствами наделил их Аллах, стал бесконечно опасаться за них, боясь дурного глаза завистников и ухищрений испорченных людей, и держал он детей своих взаперти до четырнадцатилетнего возраста, не допуская к ним никого, кроме старой невольницы, их вынянчившей. Но однажды, когда купец Абд эль-Рахман, против своего обыкновения, был весел и разговорчив, жена, мать детей его, сказала ему:

— О отец Камара, сын наш достиг возмужалости, он теперь мужчина. Но ты, что думаешь ты о нем? Девочка он или мальчик, скажи мне?

И чрезвычайно удивленный купец Абд эль-Рахман ответил:

— Мальчик!

А она сказала:

— Если так, то почему же прячешь ты его от всех глаз, как девочку, и не берешь с собой на базар, не сажаешь рядом с собой в лавке, чтобы он узнал людей, и люди узнали бы его, и знали бы люди, что у тебя есть сын, способный наследовать тебе и хорошо вести дела, покупать и продавать? А не то после твоей долгой жизни (да продлит ее Аллах бесконечно!) никто не будет и подозревать о существовании у тебя наследника, который тщетно скажет людям: «Я сын купца Абд эль-Рахмана». Ему же ответят с недоверием и гневом: «Мы тебя никогда не видали! Мы никогда не слыхали о сыне Абд эль-Рахмана». И горе нам тогда! Казна наложит руку на твое имущество и лишит сына твоего того, что принадлежит ему! — И, высказав все это с большим одушевлением, она продолжала в том же духе: — Тоже и дочь наша Утренняя Звезда. Я хотела бы, чтобы о ней узнали наши знакомые; таким образом найдется для нее и жених, и мы порадуемся ее счастью. Дело в том, о отец Камара, что на свете живут и умирают, и никто не знает смертного часа своего.

При этих словах жены своей купец Абд эль-Рахман задумался, а потом поднял голову и ответил:

— О дочь моего дяди, разумеется! Никто не может уйти от судьбы своей! Но ты ведь знаешь, что я держал детей взаперти только потому, что боялся дурного глаза! Зачем же упрекать меня за мою осторожность и забывать о моих заботах?

Она же сказала:

— Прочь от нас, лукавый, злокозненный! Молись пророку, о шейх!

Он же ответил:

— Благословение Аллаха да пребудет над ним и всеми его близкими!

А она продолжала:

— А теперь возложи свое упование на Аллаха, и Он сумеет охранить наше дитя от дурных влияний и дурного глаза. К тому же вот и тюрбан из белого мосульского шелка, который я приготовила для Камара и в который я зашила серебряный футляр со священными стихами, предохраняющими от всякого зла. Поэтому ты без всякого страха можешь увести сегодня Камара на базар и показать ему лавку отца его.

И, не дожидаясь согласия мужа, она пошла за юношей, которого уже успели нарядить в его лучшие одежды, и привела его и поставила между рук отца, сердце которого возликовало при виде сына; и прошептал он:

— Машаллах![4] Имя Аллаха над тобою и вокруг тебя, йа Камар!

Потом, поддавшись уговорам жены, он встал, взял сына за руку и вышел вместе с ним.

В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И поддавшись уговорам жены, он встал, взял сына за руку и вышел вместе с ним.

И как только они переступили порог своего дома и сделали несколько шагов по улице, тотчас же обступили их прохожие, останавливавшиеся на их пути, смущенные до чрезвычайности красотой юноши. При входе же на базар и не то еще было! Здесь прохожие столпились, и одни подходили поцеловать руку у Камара после приветствий его отцу, а другие восклицали:

— Йа Аллах! Солнце взошло вторично сегодня утром! Молодой месяц Рамадана засиял над созданиями Аллаха! Над базаром засветило новолуние!

И такие восклицания сыпались со всех сторон, все восхищались и желали юноше всего хорошего, толпясь вокруг него. Отец с трудом сдерживал гнев свой и смущение, кричал и отвечал грубостями, но на это не обращали внимания, предаваясь созерцанию необыкновенного красавца, вступавшего на базар в этот благословенный день.

И оправдывали они стихотворца, применяя к себе такие стихи:

Когда купец Абд эль-Рахман увидел себя окруженным тесными рядами мужчин и женщин, стоявших неподвижно и созерцавших его дитя, он пришел в большое затруднение и в душе своей стал проклинать жену и осыпать ее мысленно теми бранными словами, которыми желал бы осыпать этих несносных людей, вымещая на них свою досаду.

Наконец, видя, что убеждение на них не действует, он растолкал толпу и поспешил к своей лавке, которую отпер тотчас же, посадив Камара так, чтобы прохожие могли видеть его лишь издалека. И весь базар стал толпиться у лавки; и скопище именитых и простых людей с часу на час росло и увеличивалось: те, кто видел, желали посмотреть еще раз, а кто не видел, изо всех сил старались увидеть хоть что-нибудь.

^{Все восхищались и желали юноше всего хорошего, толпясь вокруг него. Отец с трудом сдерживал гнев свой и смущение.}

И вот тем временем к лавке подошел дервиш с восторженным взглядом, и как только заметил он красавца Камара, сидящего рядом с отцом своим, сейчас же остановился, глубоко вздыхая, и чрезвычайно взволнованным голосом произнес такие стихи:

Затем старый дервиш, поглаживая бороду, седую и длинную, подошел к лавке между рядами присутствующих, сторонившихся перед ним из уважения к его старости. И взглянул он на юношу глазами, полными слез, и предложил ему ветку сладкого базилика.

Потом он сел на скамью, поближе к юноше. И, видя его в таком состоянии, можно было, без сомнения, сказать словами поэта:

Когда люди, толпившиеся перед лавкой, заметили восторг дервиша, они стали обмениваться по этому поводу замечаниями и говорили:

— Валлахи![5] Все дервиши похожи один на другого! Они не различают пола!

А другие восклицали:

— Прочь от нас, лукавый! Дервишу понравился хорошенький мальчик! Да смутит Аллах всех дервишей такого рода!

Купец же Абд эль-Рахман, отец молодого Камара, видя все это, сказал себе: «Всего умнее будет пораньше вернуться домой».

И чтобы заставить дервиша убраться поскорее, он вынул из пояса несколько монет и подал их ему, говоря:

— Возьми свое, о дервиш!

И, повернувшись к сыну своему Камару, сказал ему:

— Ах, сын мой, пусть Аллах отплатит твоей матери за все сегодняшние неприятности!

Но так как дервиш не двигался с места и не протягивал руки, чтобы взять предлагаемые ему деньги, он сказал ему:

— Вставай, дядя, нам нужно запирать лавку, идти своей дорогой!

И, сказав это, купец встал и принялся запирать лавку. Тогда дервиш вынужден был встать со скамьи, на которой так плотно уселся, и пошел он по улице, ни на минуту не отрывая глаз от молодого Камара. Когда же купец и сын его, заперев лавку, протолкались сквозь толпу, направились к воротам базара и вышли из него, дервиш последовал за ними по пятам и, постукивая палкой, проводил их до самого их дома. Купец же, видя настойчивость дервиша и не смея обругать его из уважения к его духовному званию, а также и потому, что кругом были люди, смотревшие на них, обернулся к нему и спросил:

— Что тебе нужно, о дервиш?

А тот ответил:

— О господин мой, я очень желал бы, чтобы ты пригласил меня переночевать. Ты ведь знаешь, что приглашенный — гость самого Аллаха, да прославлено будет имя Его!

И отец Камара сказал:

— Добро пожаловать, гость Аллаха! Войди же, о дервиш!

А себе сказал он: «Клянусь Аллахом! Я увижу, в чем дело. Если у этого дервиша дурные намерения и он затеет что-нибудь или скажет неподходящее, я убью его, похороню в саду и плюну на могилу. Ну, как бы там ни было, а прежде всего накормлю его, как подобает накормить гостя, встреченного на пути Аллаха».

И ввел он его в дом свой и велел негритянке принести кувшин с водой и таз для омовений, а также пищу и питье. И, покончив с омовениями, дервиш призвал имя Аллаха, стал на молитву, а потом прочел всю Аль-Бакару[6] и Аль-Кафирун[7]. Затем он произнес: «Бисмиллах!»[8], приступил к поданной ему пище и ел не торопясь, с достоинством. И затем поблагодарил он Аллаха за благодеяния Его.

Когда купец Абд эль-Рахман узнал от негритянки, что дервиш закончил трапезу, он сказал себе: «Теперь нужно все выяснить». И, обратясь к сыну своему, он сказал ему:

— О Камар, ступай к нашему гостю, дервишу, и спроси у него, все ли ему подали, и побеседуй с ним, так как приятно слушать дервишей, странствующих повсюду; рассказы их обогащают ум слушателя. Сядь же рядом с ним и, если он возьмет тебя за руку, не отнимай руки, потому что тот, кто поучает, любит чувствовать прямую связь между собой и учеником своим, и это помогает передаче поучения. И вообще будь внимателен и послушен, как это следует по отношению к гостю и человеку преклонного возраста.

И, наставив таким образом сына, он послал его к дервишу, а сам поспешил подняться в верхний этаж и стал в таком месте, с которого мог, не будучи замеченным, видеть и слышать все, что будет происходить в той зале, где находился дервиш.

Как только прекрасный юноша появился на пороге, дервишем овладело такое волнение, что слезы брызнули у него из глаз, и принялся он вздыхать, как мать, потерявшая и снова нашедшая свое дитя. Камар подошел к нему и голосом, способным превратить в мед горечь мирры, спросил, не нужно ли ему чего и получил ли он свою долю благ, расточаемую Аллахом сынам Своим. И он подошел с грацией и элегантностью, чтобы сесть рядом с ним, и, садясь, он обнажил, хотя и не специально, свое бедро, которое было белым и нежным, как миндальная паста. И именно об этом так сказал поэт:

Но, и оставшись наедине с юношей, дервиш вел себя пристойно.

Он даже встал со своего места и сел поодаль на циновке, причем держал себя с полным достоинством и самоуважением. И продолжал он смотреть на юношу молча, глазами, полными слез, и с тем же волнением, которое заставляло его сидеть неподвижно на скамье в лавке купца. Камар изумился таким поведением дервиша и спросил его, почему он отдаляется от него и доволен ли гостеприимством их дома. Дервиш же вместо всякого ответа произнес следующие прекрасные стихи поэта:

Вот и все, что случилось с дервишем.

Отец же Камара видел и слышал все и бесконечно смутился.

И говорил он себе: «Я оскорбил Аллаха и унизил себя перед Ним, подозревая порочные намерения у этого мудрого дервиша. Да смутит Аллах искусителя, внушающего человеку такие мысли по отношению к ближнему!»

И, успокоившись относительно дервиша, он поспешно спустился в залу. И приветствовал он своего гостя в Аллахе и наконец сказал ему:

— Именем Аллаха, о брат мой, заклинаю тебя, объясни мне причину твоего волнения, твоих слез и почему при виде сына моего ты так глубоко вздыхаешь! Все это, несомненно, должно иметь причину.

Дервиш же сказал:

— Ты говоришь правду, гостеприимный хозяин!

А тот сказал:

— Если так, то поспеши объяснить мне эту причину!

А дервиш ответил:

— О господин мой, зачем растравлять мою рану и повертывать нож в теле моем?!

Купец же сказал:

— По праву гостеприимства прошу тебя, о брат мой, удовлетвори мое любопытство!

Тогда дервиш сказал:

— Так знай, о господин мой…

Дойдя до этого места в своем рассказе, Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она продолжила:

На это дервиш ответил:

— Так знай, о господин мой, что я бедный дервиш, постоянно странствующий по землям и краям Аллаха, дивясь творениям Создателя дня и ночи. И вот однажды в пятницу утром судьба привела меня в город Басру. И, войдя в город, увидел я, что базары и лавки открыты, на витринах разложены товары и всякого рода съестные припасы — все, что едят и пьют, — также имеются в наличии, но в то же время я заметил, что ни на базарах, ни в лавках не видно ни одного купца, ни одного покупателя, ни одной проходящей женщины или девушки; и так пустынны были улицы, что не было на них ни кошек, ни собак, ни играющих детей, — повсюду безлюдье и тишина и присутствие одного только Аллаха. И удивился я и сказал в душе своей: «Куда же ушли жители этого города со своими кошками и собаками, оставив на витринах все свои товары?»

Но поскольку меня сильно мучил голод, я недолго предавался таким размышлениям и, заметив лавку пирожника, поел, сколько хотелось, его печений. Затем я направился в другую лавку и там съел три-четыре куска жирной ягнятины с вертела, одного-двух цыплят, еще не остывших в печи, и несколько таких лепешек на яйцах, каких не едал и не нюхал во всю мою странническую жизнь; и возблагодарил я Аллаха за Его милости, расточаемые беднякам. Потом вошел я в лавку продавца шербета и выпил один или два кувшинчика надушенного нардом и росным ладаном питья, и тем несколько утолил жажду моего горла, давно отвыкшего от напитков богатых горожан. И возблагодарил я Благодетеля, не забывающего о Своих верных и дающего им и на земле предвкушение вод источника Сальсабиль.

Утолив голод и жажду, я снова стал раздумывать о странном состоянии этого города, который, как по всему было видно, только сейчас был покинут своими жителями. И чем больше думал, тем больше тревожился; мне становилось страшно уже от звука собственных шагов в этой пустыне, как вдруг услышал я музыку, приближавшуюся в мою сторону.

Тогда, несколько смущенный всем, что видел, я убедился, что город этот заколдован и что музыканты — ифриты — зловредные джинны, да смутит их Аллах. И, страшно испугавшись, я бросился в глубину лавки и спрятался за мешком с бобами. Но так как, о господин мой, я от природы подвержен любопытству, — да простит меня Аллах! — то и постарался занять такое место, откуда мог бы выглядывать на улицу, не будучи замеченным. И едва успел я примоститься поудобнее, как увидел на улице ослепительное шествие, но не джиннов — ифритов, — а, наверное, гурий из самого рая. Их было сорок молодых девушек с лучезарными лицами, и шли они во всей красе, без покрывал, в два ряда, и самые шаги их звучали как музыка. А предшествовала им группа музыкантш и танцовщиц, которые сообразовали с музыкой свои легкие, как у птиц, движения. Поистине, и были они как птицы, белее голубок и, наверное, легче их, потому что могли ли быть так стройны и воздушны дочери человеческие?! Не были ли это скорее какие-нибудь существа из дворца Ирама Многоколонного[9] или из садов Эдема, сошедшие на землю, чтобы обворожить ее?!

Как бы то ни было, о господин мой, не успела последняя пара пройти мимо лавки, где я спрятался за мешком с бобами, как увидел я на лошади, у которой была звездочка на лбу и которую вели две негритянки, приближавшуюся молодую женщину, и ее свежесть и красота окончательно лишили меня рассудка, так что у меня захватило дыхание и я едва не упал навзничь за мешком с бобами, о господин мой! И тем ослепительнее была она, что одежда ее была усеяна драгоценными камнями, и волосы ее, шея, кисти рук и лодыжки исчезали под блеском бриллиантов, ожерелий, браслетов из жемчуга и самоцветных камней.

А по правую ее руку шла невольница и держала в руке обнаженную саблю, рукоятка которой была из цельного изумруда. И ослепительное видение удалилось мерным шагом, оставляя меня с израненным страстью сердцем, с душой, навеки порабощенной, и глазами, не умеющими забыть и повторяющими при виде каждой красавицы: «Что ты в сравнении с ней?!»

Когда шествие совершенно исчезло из вида, а музыка стала долетать только издали, я решился выйти из-за мешка с бобами и из лавки на улицу. И хорошо сделал, потому что в ту же минуту, к моему крайнему удивлению, базары оживились, и все купцы точно выросли из-под земли и заняли свои обычные места у лавок, а хозяин лавки, в которой я прятался, явился, не знаю откуда, и принялся продавать зерно людям, откармливающим птицу, и другим покупателям. Я же, не зная, что делать, решился подойти к одному из прохожих и спросить, что означает только что виденное мною зрелище и кто та дивная молодая дама, ехавшая на лошади, у которой была звездочка на лбу. Но к великому удивлению моему, прохожий взглянул на меня с испугом, лицо его пожелтело, и, подняв полы одежды своей, он опрометью пустился бежать от меня, быстрее, чем спасаясь от смертного часа. Я же подошел к другому прохожему и повторил тот же вопрос. Но вместо ответа он притворился, что не видит и не слышит меня, и продолжал идти своей дорогой, повернув голову в противоположную сторону. И спрашивал я о том же у множества людей, но никто не захотел отвечать на мои расспросы, и все бежали от меня, будто я вышел из выгребной ямы или размахивал мечом, собираясь рубить всем головы. Тогда я сказал себе: «О дервиш, для разъяснения этого тебе остается только зайти в лавочку цирюльника, чтобы побриться и порасспросить обо всем. Тебе ведь известно, что у цирюльника всегда чешется язык, а слова всегда висят на его кончике. Только от цирюльника сможешь ты узнать то, что тебя интересует».

И, поразмыслив, я вошел в цирюльню, щедро расплатился, отдав все имевшиеся у меня деньги; и заговорил я о том, что меня так занимало, и спросил, кто та необыкновенная красавица. Цирюльник также остолбенел и стал ворочать глазами вправо и влево, но наконец ответил:

— Клянусь Аллахом, дядюшка дервиш, если ты желаешь, чтобы голова твоя не слетела с плеч, то не говори никому о том, что видел. Для большей же безопасности ты хорошо сделаешь, если немедленно удалишься из нашего города, иначе ты пропадешь безвозвратно.

Вот все, что могу сказать тебе, потому что это тайна, и она — истинное мучение для здешних жителей, которые мрут, как саранча, если не удастся им спрятаться перед прохождением шествия. Невольница, держащая обнаженный меч, действительно рубит головы любопытным, желающим взглянуть на шествие или не успевшим спрятаться вовремя. Вот и все, что могу сообщить тебе об этом.

И вот, господин мой, когда цирюльник обрил мне голову, я поспешил выйти из его лавочки и успокоился лишь тогда, когда очутился за городскими стенами. И странствовал я по разным краям и пустыням, пока наконец не пришел и в ваш город. А в душе моей постоянно жил образ мельком виденной несравненной красоты; и думал я о ней и днем и ночью, так что нередко забывал о пище и питье. И в таком настроении подошел я к лавке твоей милости и увидел сына твоего Камара, красота которого напомнила мне с необыкновенной яркостью красоту той несравненной женщины в Басре, ибо он похож на нее, как брат на сестру. И так растрогало меня это сходство, что я не в силах был удержаться от слез, что, конечно, очень глупо. Такова, о господин мой, причина моих вздохов и моего волнения.

И когда дервиш закончил, он снова залился слезами, взглянув на молодого Камара, и прибавил он, рыдая:

— О господин мой, теперь, после того как я рассказал тебе то, что имел рассказать, и поскольку я не желаю злоупотреблять гостеприимством, оказанным тобою служителю Аллаха, именем Аллаха прошу тебя отворить мне дверь и дать следовать по пути моему. И если могу выразить пожелания моим благодетелям, то пусть Аллах, создавший два столь совершенных существа, довершит творение Свое и дозволит союз сына твоего с той женщиной, которую я видел в Басре!

И, сказав это, дервиш встал, несмотря на то что отец Камара приглашал его остаться, еще раз призвал благословение на хозяев и ушел, вздыхая, как и пришел.

Вот и все, что случилось с ним.

Что же касается молодого Камара, то он во всю ночь не сомкнул глаз, до такой степени рассказ дервиша о необыкновенной женщине взволновал его. На другой день на заре вошел он к матери своей, разбудил ее и сказал:

— О мать, собери мои вещи, так как я должен сейчас же ехать в город Басру, где меня ждет судьба моя!

Мать же при этих словах заплакала, застонала, позвала мужа и со слезами сообщила ему это удивительное и неожиданное известие. И отец Камара напрасно пытался уговорить сына, тот ничего не хотел слушать и в заключение сказал:

— Если не уеду сейчас в Басру, то непременно умру!

И отец и мать Камара ввиду таких решительных речей и твердого решения могли только вздохнуть и покориться тому, что предначертано судьбой. Отец же не преминул обвинить жену во всех неприятностях, случившихся с ними после того, как он послушался жены, посоветовавшей ему взять с собою Камара на базар. И говорил он себе: «Ни к чему не привели твои попечения и твоя осторожность, Абд эль-Рахман. В одном Всемогущем прибежище и сила! Что предначертано, то должно случиться, и никто не может побороть судьбу».

А мать Камара, вдвойне огорченная и упреками мужа, и намерениями сына, вынуждена была готовить его к отъезду. И дала она ему мешочек, в который спрятала сорок драгоценных камней, алмазов и изумрудов, и сказала:

— Береги хорошенько при себе этот мешочек, о сын мой. Он пригодится тебе, когда будешь нуждаться в деньгах.

Отец же дал ему девяносто тысяч золотых динаров на дорогу и на пребывание в чужих краях. И оба обняли его и, плача, простились с ним. И поручил его отец покровительству начальника каравана, отправлявшегося в Ирак. Камар же, поцеловав руку у отца своего и у матери своей, отправился в Басру, сопровождаемый их напутствиями. И Аллах благословил путь его, и прибыл он благополучно в этот город.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Аллах благословил путь его, и прибыл он благополучно в этот город.

И вышло так, что прибыл он именно в пятницу утром; и Камар мог убедиться, что все рассказанное дервишем было чистой правдой. Действительно, базары были пусты, улицы пустынны, лавки открыты, но продавцы и покупатели отсутствовали. А так как он проголодался, то ел и пил все, что попадалось ему под руку, и сколько хотел. И не успел он покончить с этой трапезой, как услышал музыку и поспешил спрятаться, как это сделал и дервиш. И скоро показалась молодая женщина и ее сорок прислужниц. И, увидав красавицу, он был охвачен таким волнением, что лишился чувств в своем углу. Придя в себя, он заметил, что базары оживились и наполнились сновавшими по ним людьми, как будто жизнь и не прекращалась на них. И, перебирая в памяти несравненные прелести молодой красавицы, он отправился покупать себе великолепные одеяния, все, что мог найти самого роскошного у лучших торговцев. А затем пошел он в хаммам и после продолжительного и тщательного омовения вышел из хаммама сияющий, как юный царь. Тогда пустился он на поиски того цирюльника, который брил когда-то голову дервишу, и нашел его очень скоро.

И вошел он в его лавочку и после обычных приветствий сказал ему:

— О отец легкой руки, я желаю переговорить с тобою по секрету. Поэтому прошу тебя, запри лавку свою, не принимай никого, и вот тебе возмещение убытков. — И подал он ему кошелек, наполненный золотыми динарами, который цирюльник взвесил на руке и поспешил спрятать за пояс. И когда они остались одни в лавочке, Камар сказал ему: — О отец легкой руки, я чужеземец в вашем городе. Узнать же от тебя желаю только причину, по которой базары ваши пустеют в пятницу по утрам.

Цирюльник, подкупленный щедростью молодого человека, а также его величественной наружностью, ответил:

— О господин мой, это тайна, в которую я никогда не пытался проникнуть, хотя я, как и все, прячусь каждую пятницу по утрам. Но так как ты принимаешь это дело близко к сердцу, я сделаю для тебя то, чего не сделал бы и для родного брата. Для этого я познакомлю тебя с моей женой; она знает все, что делается в городе, так как продает духи во все гаремы Басры, во дворцы знатных людей и султана. А так как я вижу по твоему лицу, что ты нетерпеливо желаешь разъяснить это дело и что предложение мое понравилось тебе, то побегу сейчас же к жене моей и расскажу ей обо всем. Жди меня здесь!

И оставил цирюльник Камара в лавочке, а сам поспешил к жене и объяснил ей, зачем пришел, и в то же время передал ей кошелек с золотом. Жена же цирюльника, обладавшая изобретательным умом и услужливостью, ответила:

— Пусть будет он желанным гостем в нашем городе! Готова служить ему изо всех сил! Сходи за ним и приведи его сюда, чтобы я могла передать ему все, что ему нужно!

Цирюльник возвратился в свою лавочку, где нашел дожидавшегося Камара, и сказал ему:

— О сын мой, вставай и пойдем к дочери моего дяди, которая велит сказать тебе: «Дело это может быть сделано».

И взял он его за руку и привел в дом свой, где жена его встретила гостя ласково и приветливо, и, предлагая ему сесть на диван, на почетное место, она сказала:

— Семью и благополучие желаю милому гостю! Дом этот — твой дом, а хозяева его — рабы твои! Приказывай — и мы будем повиноваться. Слышать — значит повиноваться!

И поспешила она предложить ему поставленные на медном подносе прохладительные напитки и варенье разных сортов, как того требует гостеприимство, и заставила его отведать по ложечке каждого сорта, каждый раз приговаривая:

— Наслаждение и укрепление сердцу нашего гостя!

Тогда Камар взял полную горсть золотых динаров из своего кошелька и высыпал ее на колени жене цирюльника, говоря:

— Извини за эту малость! Но — иншаллах! — я сумею отблагодарить тебя за доброту твою! — А потом сказал: — Теперь, матушка, расскажи мне все, что знаешь!

И жена цирюльника сказала:

— Знай, о сын мой, о зеница ока и венец главы, что царь города Басры получил однажды в дар от индийского султана такую дивную жемчужину, которая родилась, наверное, от какого-нибудь солнечного луча, пролившегося на какое-нибудь морское яйцо. Жемчужина та была и бела, и золотиста, судя по тому, как на нее посмотришь, казалось, что внутри у нее переливался целый пожар в море молока. И любовался на нее царь целый день и пожелал, чтобы никогда не расставаться с ней, носить ее на шее своей, на шелковом шнурке. А так как в ней не было еще отверстия, то и призвал он всех ювелиров Басры и сказал им:

— Я желаю, чтобы вы искусно прокололи эту царицу жемчужин. И тот, кто сумеет это сделать, не повредив чудесного вещества, тот может просить у меня чего хочет, и все будет дано ему и даже более того. Но если он не вполне хорошо исполнит это и если повредит жемчужину хотя бы самую малость, то его ждет лютая смерть: я велю отрубить ему голову, заставив испытать все мучения, которые заслужит он своею святотатственной оплошностью! Что скажете на это, о ювелиры?

Выслушав такие слова царя и видя, чему они могут подвергнуться, ювелиры страшно взволновались, испугались и ответили:

— О царь времен, такая жемчужина — вещь очень нежная. Нам известно, что, для того чтобы проколоть и обыкновенный жемчуг, нужна редкая ловкость и сноровка и что редкий ювелир достигает цели без нескольких неизбежных неудач. Умоляем тебя, не налагай на нас непосильной обязанности, так как мы признаем, что не обладаем требуемым искусством. Впрочем, мы можем указать тебе человека, который сумеет совершить это чудо искусства, и этот человек — наш шейх.

Царь спросил:

— А кто ваш шейх?

Они ответили:

— Это ювелирных дел мастер Обейд. Он несравненно искуснее нас: у него по глазу сидит на конце каждого пальца, и необычайно тонко видит каждый глаз.

Царь сказал:

— Ступайте и приведите его, да не мешкайте!

И поспешили повиноваться ювелиры и вернулись со своим старшиной Обейдом, который, поцеловав землю между рук царя, стоял в ожидании приказаний. И царь рассказал ему, что требуется исполнить, и какая награда, и какое наказание ожидают его, судя по удаче или неудаче, и в то же время показал ему жемчужину. Ювелир Обейд взял дивную жемчужину, рассматривал ее с час и ответил:

— Согласен умереть, если не проколю!

И тут же с позволения царя сел на пол, вынул из пояса несколько тонких инструментов, поставил жемчужину между двумя большими пальцами сдвинутых ног своих и с невероятною ловкостью и легкостью поиграл своими инструментами, как ребенок играет волчком, и проколол жемчуг насквозь, без малейшей трещинки или царапинки, проколол двумя совершенно одинаковыми и симметричными отверстиями. Потом вытер жемчужину обшлагом своего рукава и подал ее царю, который задрожал от восхищения и удовольствия. И повесил ее себе царь на шею на шелковом шнурке и пошел садиться на трон свой.

И смотрел он вокруг себя озаренными радостью глазами, а жемчужина сияла у него на шее, как солнце. После этого обратился он к мастеру Обейду и сказал ему:

— О мастер Обейд, говори теперь желание свое!

И подумал ювелир с час и ответил:

— Да продлит Аллах дни царевы! Но у раба, имевшего великую честь дотронуться своими немощными руками до чудесной жемчужины и вручить ее нашему господину проколотой по его желанию, есть молоденькая жена, за которою он должен много ухаживать, ввиду того что сам он стар, а пожилые люди, если не желают утратить милость своих супруг, должны обходиться с ними бережно и ничего не предпринимать, не посоветовавшись с ними. В таком именно положении находится раб твой, о царь времен. Ему хотелось бы пойти узнать мнение жены своей по поводу просьбы, которую разрешает ему наш великодушный господин, и посмотреть, не имеется ли уже у нее какого-нибудь желания, предпочтительного тому, которое он сам мог бы придумать. Аллах наделил ее не только молодостью и обворожительностью, но и изобретательным умом, проницательностью и большой рассудительностью.

Царь же сказал:

— Ступай же скорее, оста Обейд[10], посоветуйся с женою и принеси мне ответ, потому что я не успокоюсь до тех пор, пока не исполню своего обещания!

И вышел ювелир из дворца, пошел к жене своей и рассказал ей, в чем дело. А молоденькая женщина воскликнула:

— Слава Аллаху, день мой наступает раньше времени! У меня действительно есть желание и мысль, правда довольно странная, которую хочу привести в исполнение! Благодаря милостям Аллаха и процветанию твоих дел мы богаты и ни в чем не будем нуждаться до конца дней наших. Поэтому с этой стороны нам нечего желать, а мое желание не будет стоить ни единой драхмы царской казне. Вот оно. Ступай к царю и попроси, чтобы он позволил мне кататься каждую пятницу, и с такой же свитою, как у царских дочерей, по базарам и улицам Басры и чтобы никто под страхом смертной казни не смел тогда показываться на улице. Вот и все, чего желаю от царя в награду за то, что ты потрудился проколоть жемчужину.

Услыхав такие слова своей молодой жены, ювелир удивился до чрезвычайности и сказал себе: «Аль-Карим![11] Хитер тот, кто может похвалиться тем, что знает, какие мысли сидят в женском мозгу!»

Но так как он любил жену, да к тому же был стар и очень некрасив собою, то и не захотел противоречить, а ограничился тем, что ответил:

— О дочь моего дяди, твое желание свято! Но если торговцы должны будут прятаться и покидать свои лавки во время прохождения кортежа, то кошки и собаки опустошат эти лавки и наделают убытков, которые будут на нашей совести!

Она же отвечала:

— Это ничего не значит, можно приказать всем жителям и базарным сторожам, чтобы они запирали в тот день всех собак и всех кошек. Я желаю ведь, чтобы лавки оставались открытыми во время прохождения моего шествия. А все люди, большие и малые, будут прятаться в мечетях, и двери мечетей будут заперты, чтобы никто не высовывался и не смотрел.

Тогда ювелир Обейд пошел к царю и, сильно смутившись, передал ему желание своей супруги.

А царь сказал:

— Тому нет препятствий!

И тотчас же велел глашатаям объявить по всему городу, что каждую пятницу за два часа до молитвы жители, оставляя лавки свои открытыми, должны прятаться в мечети и не сметь выглядывать из них под страхом смертной казни. И приказано было также запирать кошек и собак, ослов и верблюдов и всех вьючных животных, которые могли бы появиться на базарах.

И вот с той поры супруга ювелира прогуливается каждую пятницу за два часа до утренней молитвы, и ни человек, ни кошка, ни собака не смеют показаться в это время на улице. И вот ее-то, йа Камар, видел ты сегодня утром, она и есть та необыкновенная красавица, окруженная девушками и предшествуемая невольницей с обнаженным мечом, которая рубит голову каждому, кто осмелится взглянуть на ее госпожу!

И, рассказав Камару все, что желал он узнать, жена цирюльника, посмотрела на него, улыбаясь, и прибавила:

— Но я вижу, о обладатель чарующего лица, о благословенный господин мой, что тебя не удовлетворяет мой рассказ и что ты еще чего-то желаешь от меня, например, чтобы я указала тебе способ еще раз увидеть дивную красавицу, супругу старого ювелира!

Камар же ответил:

— О мать моя, действительно таково желание моего сердца. Чтобы увидеть ее, я пришел из моего края, покинув дом, отца и мать, которые оплакивают и любят меня.

Жена же цирюльника сказала:

— В таком случае, сын мой, скажи, чем владеешь ты по части драгоценностей?

Он ответил:

— О мать моя, я имею при себе, между прочим, драгоценные камни четырех сортов: камни первого сорта стоят каждый по пятьсот золотых динаров, второго — по семьсот, третьего — по восемьсот пятьдесят, и четвертого — по меньшей мере по тысяче динаров.

Она спросила:

— А готова ли душа твоя уступить четыре камня, по камню из каждого сорта?

Он ответил:

— Душа моя готова отдать все камни и всё, чем владею!

Она сказала:

— Если так, встань, о сын, о венец на главе великодушнейших, и иди на базар ювелиров и золотых и серебряных дел мастеров, разыщи там ювелира оста Обейда и исполни в точности все, что скажу тебе! — И указала она ему все, что хотела указать для достижения им желаемой цели, и прибавила: — Во всяком деле, сын мой, нужны осторожность и терпение. Но когда исполнишь все, что я только что указала тебе, не забудь прийти ко мне с отчетом и принести сто динаров золотом для мужа моего, цирюльника, потому что он бедный человек.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И когда исполнишь все, что я только что указала тебе, не забудь прийти ко мне с отчетом и принести сто динаров золотом для мужа моего, цирюльника, потому что он бедный человек.

Камар же ответил, что слушает и повинуется, и вышел из дома цирюльника, повторяя про себя наставления продавщицы духов, супруги цирюльника. И благословлял он Аллаха, пославшего ему на эту добрую женщину как путеводный камень.

И пришел он таким образом на базар ювелиров и золотых и серебряных дел мастеров, где все спешили указать ему лавку шейха ювелиров оста Обейда. И вошел в эту лавку и увидел посреди учеников самого ювелира, которому поклонился с большим почтением, приложив руку к сердцу, ко лбу и к голове, говоря:

— Мир тебе!

И оста Обейд ответил на его приветствие, принял его предупредительно и попросил сесть.

Тогда Камар вынул из своего кошелька отборный камень, но менее ценный из всех имевшихся у него, и сказал ему:

— О господин, мне очень желательно, чтобы ты сделал мне оправу, достойную этого камня, но простую и весящую не более одного мискаля[12]. — И подал он ему двадцать золотых монет, говоря: — Это, о мастер, лишь небольшой задаток из той суммы, которую уплачу тебе за твою работу.

И дал он по золотому каждому из многочисленных учеников, а также и каждому из многочисленных нищих, появившихся на улице, как только заметили они, что в лавку вошел богато одетый молодой чужеземец.

И, поступив таким образом, он вышел, оставив всех в изумлении и восхищении от щедрости, красоты и его прекрасных манер.

А оста Обейд безотлагательно занялся изготовлением перстня, и так как он работал с необычайной быстротой и ловкостью да, кроме того, обладал инструментами, которых не имел никто из ювелиров в целом свете, то к вечеру того же дня закончил оправу, отчеканил и отполировал. А поскольку молодой человек должен был зайти за перстнем только на следующий день, то мастер взял перстень с собою домой, чтобы показать его жене, молодой красавице, восхитившейся камнем, вода которого была так чиста, что хотелось омочить ею губы.

Когда молодая жена оста Обейда увидела перстень, она нашла его прекрасным и спросила:

— Для кого это?

Он ответил:

— Для одного молодого чужеземца, который сам много прекраснее этого дивного камня. Знай, что владелец этого камня, за который мне заплачено вперед и так щедро, как никогда не платили мне за работу, сам прекрасен и обворожителен; глаза у него мечут стрелы, щеки подобны лепесткам анемона в цветнике, усыпанном жасминами, рот его подобен печати Сулеймана, губы красны, как сердолик, а шея подобна шее антилопы, грациозно несущей свою тонкую голову, как стебель несет венчик цветка. Одним словом, он действительно прекрасен собой и настолько же привлекателен и напоминает тебя не только своими совершенствами, но и возрастом и чертами лица.

Так описывал золотых и серебряных дел мастер своей супруге молодого Камара, не замечая, что слова его внезапно зажгли в сердце молодой женщины страсть, тем более пламенную, что предмет оставался невидимым.

И забыл он, обладатель лба, на котором, как на жирном черноземе огурцы, готовы были вырасти рога, что муж, неосмотрительно расхваливавший жене достоинства незнакомца, действует хуже всякого сводника.

Так поражает слепотой и заставляет бродить впотьмах Всевышний, когда желает осуществить Свои веления в отношении созданий Своих.

Молодая жена ювелира запомнила слова мужа, но ничем не обнаружила волновавших ее чувств. И сказала она ему равнодушным голосом:

— Покажи-ка этот перстень! — и небрежно взглянула на него и лениво надела себе на палец. А потом заметила: — Точно для меня это сделано! Посмотри, как хорошо сидит!

А ювелир ответил:

— Да здравствуют пальчики гурий! Клянусь Аллахом, о госпожа моя, владелец этого перстня щедр и предупредителен, я завтра же попрошу его продать мне перстень все равно за какую цену и принесу его тебе!

Тем временем Камар пошел отдавать отчет жене цирюльника о том, как выполнил ее наставления; и вручил он ей сто золотых монет для цирюльника-бедняка. И спросил он у своей покровительницы, что ему делать дальше. Она же сказала ему:

— А вот что. Когда увидишь ювелира, не бери у него перстень. Скажи, что он тебе слишком тесен и подари ему этот перстень, а потом дай ему другой камень, еще прекраснее первого, из тех, что стоят по семьсот динаров каждый, и попроси сделать для него отменную оправу. И в то же время дай ему шестьдесят динаров и по два каждому из его учеников в виде награды. Да не забудь и нищих, стоящих у дверей. А когда исполнишь все это, дело примет благоприятный для тебя оборот. И не забудь также, о сын мой, прийти ко мне и сообщить о ходе дела, да принеси что-нибудь для мужа моего, цирюльника-бедняка!

Камар ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И ушел он от жены цирюльника, а на другой день не преминул выйти на базар к ювелиру оста Обейду, который, как только увидел его, встал в знак уважения к нему и после саламов подал ему перстень. Камар сделал вид, что примеряет его, а затем сказал:

— Клянусь Аллахом, мастер Обейд, оправа очень хороша, но перстень мне немного тесен. Знаешь что, я отдаю его тебе, чтобы ты подарил его одной из многочисленных невольниц твоего гарема. А теперь вот другой камень, который больше первого нравится мне, и он будет еще лучше в простой оправе. — И, говоря это, он подал ему камень в семьсот золотых динаров; в то же время дал он ему шестьдесят золотых и по два каждому из учеников и сказал: — Это вам на шербет. Но я надеюсь, что, если работа будет быстро окончена, вы останетесь довольны платой.

И вышел он, раздавая направо и налево золотые монеты нищим, собравшимся у дверей лавки.

Мастер был чрезвычайно удивлен щедростью своего молодого заказчика. Вечером, вернувшись к себе домой, он не мог нахвалиться перед женой этим щедрым чужеземцем, о котором говорил:

— Клянусь Аллахом! Он не только хорош собой, как ни один красавец в мире, но и щедр, как царский сын!

И чем более хвалил он, тем глубже внедрялась в сердце жены его любовь к юному Камару.

Когда же он отдал ей подарок клиента, она медленно надела перстень на палец и спросила:

— А не заказывал ли он тебе второго?

Муж ответил:

— Ну да! Я работал над ним целый день, так что он уже готов.

Она сказала:

— Покажи! — потом взяла, взглянула, улыбаясь, и сказала: — Мне хотелось бы оставить его у себя!

А муж сказал:

— Кто знает, может быть, этот человек способен подарить мне и второй?!

Тем временем Камар отправился советоваться с женою цирюльника по поводу только что происшедшего, а также и о том, что оставалось делать. И вручил он ей четыреста золотых динаров для супруга ее, цирюльника-бедняка. И сказала она ему:

— Сын мой, дело твое подвигается как нельзя лучше. Когда будешь у ювелира, не бери заказанного ему перстня; скажи, что он слишком широк и оставь ему в виде подарка. Затем принеси ему другой драгоценный камень, из тех, что стоят по девятьсот динаров каждый, и дай сто динаров хозяину и по три каждому из учеников. И не забудь, когда придешь, сообщить мне о ходе дела, да принеси что-нибудь супругу моему, цирюльнику-бедняку, чтобы он мог купить себе кусок хлеба. Да хранит тебя и да продлит драгоценные дни твои Аллах, о великодушный!

Камар в точности последовал советам продавщицы духов. А ювелир, беседуя с женой, уже не находил слов и выражений для описания щедрости прекрасного чужеземца. Она же, примеряя новый перстень, сказала:

— И тебе не стыдно, о сын моего дяди, что ты до сих пор не пригласил к себе в дом человека, который выказал столько великодушия по отношению к тебе?! А между тем милостью Аллаха ты не скуп и в роду у тебя не было скупцов, но мне кажется, что ты не всегда соблюдаешь приличия! Ты должен непременно пригласить этого чужеземца на завтра отведать хлеба-соли нашего гостеприимства!

Со своей стороны, Камар, посоветовавшись с женой цирюльника, которой отдал восемьсот динаров вознаграждения цирюльнику-бедняку только на кусочек хлеба, не преминул отправиться к ювелиру для примерки третьего перстня. И, примерив его, снял с пальца, взглянул на него с презрением и сказал:

— Сидит он довольно хорошо, но этот камень мне совсем не нравится. Оставь его для одной из твоих невольниц и оправь мне, как следует, вот этот камень. И вот тебе двести динаров вперед и по четыре твоим ученикам. Извини меня за все причиняемое тебе беспокойство.

И с этими словами подал он ему дивный белый камень, стоивший тысячу золотых динаров. Беспредельно смутившийся ювелир сказал ему:

— О господин мой, не пожелаешь ли почтить мой дом своим присутствием и осчастливить меня, поужинав со мною сегодня вечером? Сердце мое чувствует твои благодеяния и привязалось к великодушной руке твоей!

Камар же ответил:

— Клянусь головой и глазами! — и дал ювелиру адрес того хана, в котором остановился.

Вечером ювелир отправился в этот хан за своим гостем. И привел он его в дом свой…

В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Он привел его в дом свой, где приготовил для него великолепный прием и угощение. Когда же убрали кушанья и напитки, невольница подала шербет, приготовленный собственными руками молодой хозяйки. Однако, несмотря на все свое желание, жена ювелира не захотела нарушать обычая, по которому женщины никогда не появляются во время трапез, и осталась в гареме. И там ждала она последствий своей хитрости.

Не успели Камар и хозяин дома отведать прелестного шербета, как оба уснули глубоким сном, так как молодая женщина насыпала сонного порошка в кубки. Подававшая же шербет невольница ушла тотчас после того, как увидела их уснувшими и неподвижными.

Тогда молодая женщина, в одной рубашке и приготовившись, как для первой брачной ночи, приподняла занавес у двери и вошла в залу пиршеств. И всякий, кто увидел бы эту молодую красавицу, с глазами, метавшими смертоносные стрелы, почувствовал бы, что сердце его разрывается на мельчайшие кусочки. И подошла она к Камару, которого до сих пор видела только мельком из окна, когда он входил в дом, и стала смотреть на него. И понравился он ей вполне. И она начала с того, что подсела к нему очень близко и начала нежно поглаживать его лицо рукою. А потом вдруг, как голодная курочка, так жадно набросилась на юношу и стала так сильно впиваться поцелуями в его губы и щеки, что из них полилась кровь. И после этих жестоких укусов, которые длились некоторое время, начала она совершать такие движения, что один Аллах мог знать, что могло случиться от них для этой взволнованной курочки, сидящей верхом на молодом спящем петухе. И вся ночь прошла в этой игре, но, когда занялась утренняя заря, она достала из-за пазухи четыре косточки ягненка и положила их Камару в карман. Сама же вернулась в гарем. И послала она тогда в залу доверенную невольницу свою, исполнявшую обыкновенно все ее приказания, ту самую, которая шла с обнаженным мечом во время шествий по улицам Басры. И невольница, чтобы пробудить молодого Камара и старого ювелира, вдунула им в ноздри противосонный порошок. И порошок этот не замедлил подействовать, так как спящие тотчас же чихнули и проснулись. А молодая невольница сказала ювелиру:

— О господин наш, госпожа наша Халима прислала меня разбудить тебя и велит сказать тебе: «Время утренней молитвы наступило, и муэдзин зовет уже правоверных со своего минарета». Вот таз и вода для омовений.

Еще не вполне очнувшийся старик воскликнул:

— Аллах! Как крепко спится в этой комнате! Каждый раз, как засну здесь, просыпаюсь только поздним утром!

Камар же не знал, что и сказать. Поднявшись для омовений, он почувствовал, что губы и лицо у него пылают как в огне. И удивился он чрезвычайно и сказал ювелиру:

— Не знаю, отчего это губы и лицо у меня горят огнем, что же это такое?

А старик ответил:

— О, это пустяки! Просто покусали москиты! Мы имели неосторожность спать без полога!

Камар возразил:

— Да, но почему же на твоем лице не заметно никаких укусов, а ты ведь спал рядом со мной?!

Старик ответил:

— Клянусь Аллахом, ты прав! Но ты должен знать, что москиты любят молодые лица, не обросшие волосами, и терпеть не могут лица бородатые. Смотри, как нежна кожа твоего прекрасного лица, и посмотри, как длинна борода, которой обросло мое лицо.

Затем, совершив омовение, они помолились и позавтракали вдвоем, после чего Камар ушел и отправился к жене цирюльника.

Она уже ожидала его. И встретила она его со смехом и сказала ему:

— Ну, сын мой, рассказывай о приключении этой ночи, хотя и без того я вижу его написанным на твоем лице!

Он же сказал:

— Эти знаки — простые укусы москитов, мать моя, и больше ничего!

А жена цирюльника засмеялась еще громче и сказала:

— В самом деле, москиты? И твое посещение дома той, которую любишь, не имело иных последствий?

Он ответил:

— Нет, клянусь Аллахом! Вот разве то, что я нашел у себя в кармане бабки, которыми играют дети, и не знаю, как они туда попали.

Она же сказала:

— Покажи их мне! — И взяла она их, осмотрела и продолжила: — Какой же ты недогадливый, сын мой, ты и не догадался, что эти знаки на лице твоем не укусы москитов, а следы страстных поцелуев той, кого ты любишь. А эти кости, положенные ею тебе в карман, — упрек от нее за то, что ты спал, между тем как мог провести с нею ночь гораздо приятнее. Она хотела тем сказать тебе: «Ты ребенок и спишь по ночам. Вот же тебе детская игрушка!» Для первого раза это достаточно ясно. Впрочем, ты убедишься в этом сегодня вечером. Ювелир пригласит тебя опять на ужин, а ты, надеюсь, воспользуешься этим приглашением как следует и доставишь удовольствие и себе, и матери твоей, и которая любит тебя, дитя мое! И когда придешь ко мне, вспомни, о зеница ока моего, о бедности мужа моего, цирюльника-бедняка!

Камар ответил:

— Клянусь головой и глазами!

И вернулся он в свой хан.

Вот и все, что случилось с ним.

Что же до молодой Халимы, то, когда супруг ее, старый ювелир, пришел в гарем, она спросила его:

— Как же принимал ты гостя своего, молодого иностранца?

А он ответил:

— Со всевозможной предупредительностью и вниманием. Но он, кажется, нехорошо спал, так как его искусали москиты.

Она же сказала:

— А это уж твоя вина, потому что ты уложил его спать без полога. Но в следующую ночь он, вероятно, будет лучше спать. Ведь я надеюсь, что ты пригласишь его еще раз. Ты обязан хоть это сделать для него за всю его щедрость и великодушие.

На это ювелир мог ответить только согласием, тем более что и самому ему полюбился юноша.

И вот когда Камар пришел в лавку, хозяин пригласил его; и в эту ночь, как и в предыдущую, все произошло таким же порядком, несмотря на полог. И в эту ночь, как только усыпляющее питье оказало свое действие, юная Халима, возбужденная пуще прежнего, не переставала ласкать юношу и извиваться верхом на молодом петушке, и даже более, чем в первый раз. А наутро молодой Камар, проснувшись от попавшего ему в нос противосонного порошка, почувствовал, что лицо его пылает и все тело изнурено укусами, засосами и другими подобными знаками, оставшимися от его пылкой возлюбленной.

Однако Камар уже ничего не сказал об этом ювелиру, когда тот спросил у него, хорошо ли он спал, и, простившись с ним, он отправился давать отчет жене цирюльника. В кармане же у себя нашел он нож, который кто-то ему подложил. И показал он нож своей покровительнице, вручая ей пятьсот динаров вознаграждения для цирюльника-бедняка. Жена же цирюльника, поцеловав у него руку и увидев нож, воскликнула:

— Да оградит тебя Аллах от опасности, дитя мое! Твоя возлюбленная рассердилась и грозит убить тебя, если опять найдет тебя спящим, — вот что означает этот нож.

Камар же пришел в большое затруднение и спросил:

— Но как же мне сделать, чтобы не заснуть? Я и в прошлую ночь решил не спать и все-таки заснул!

Она же ответила:

— Чтобы не заснуть, оставь ювелира пить, а сам вылей на пол содержимое кубка, делай вид, что пьешь, и притворись затем спящим, пока не уйдет невольница. Таким образом ты достигнешь цели.

Камар ответил, что слушает и повинуется, и не преминул последовать в точности этому превосходному совету.

И все произошло так, как предвидела жена цирюльника. По совету жены ювелир пригласил Камара и на третий ужин по обычаю, требующему приглашение гостя три вечера подряд. И когда подававшая шербет невольница увидела, что и гость и хозяин заснули, она пошла известить об этом госпожу свою.

При этом известии пламенная Халима пришла в бешенство оттого, что молодой человек ничего не понял из ее предупреждений, и вошла в залу пиршества с ножом в руке, готовая вонзить его в сердце неосторожного. Но Камар, смеясь, вскочил и поклонился до земли молодой женщине, а она спросила:

— Кто научил тебя такой уловке?

Камар не скрыл от нее, что поступал, следуя советам жены цирюльника.

Она же улыбнулась и сказала:

— Жена цирюльника превзошла себя! Но отныне ты будешь иметь дело только со мной! И не пожалеешь!

И, сказав это, она привлекла к себе девственного юношу, еще не знавшего женских объятий, и начала обращаться с ним настолько искусно…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Начала она обращаться с ним настолько искусно, что внезапно научился он без колебаний, отставив в сторону все прочее, переводить пассивную оборону в горячее, активное наступление. И повел он себя в этой битве ног и бедер с такой храбростью и с такими перемежающимися атаками, что этой ночью победа осталась по преимуществу за бравым петушком. Хвала Аллаху, научающему птенцов первому их полету, развевающему гриву на шее львенка, исторгающему поток из недр скалы и влагающему в сердца правоверных побуждение, непреодолимое и прекрасное, как пение петуха на заре!

И когда сведущая Халима с помощью этой своей хитрой проделки успокоила пожиравшее ее пламя, она сказала, осыпая возлюбленного тысячей ласк:

— Знай, о ядро моего сердца, что я уже не могу жить без тебя! Поэтому не следует думать, что я удовлетворюсь одной-двумя ночами, одной-двумя неделями, или двумя месяцами, или двумя годами. Я хочу провести с тобою всю мою жизнь, покинув моего старого и безобразного мужа и последовав за тобою в твой родной край. Выслушай же меня, и, если ты доволен этою ночью, сделай то, что посоветую я тебе. Вот. Если мой старый супруг пригласит тебя еще раз, отвечай ему: «Клянусь Аллахом, дядя, слишком частые посещения могут внушить отвращение к гостю. Извини же меня, если откажусь от твоего любезного приглашения, я боюсь злоупотреблять твоим вниманием, удерживая тебя четыре ночи подряд вдали от твоего гарема».

И, сказав ему это, ты попросишь его нанять для тебя дом по соседству от нас под предлогом, что вам удобнее будет обмениваться вечерними посещениями. Муж мой наверное придет советоваться со мной, и я посоветую согласиться. А когда это устроится, Аллах возьмет на себя остальное.

Камар же ответил:

— Слышать — значит повиноваться!

И он поклялся ей выполнить все ее пожелания, и, чтобы запечатать свою клятву, он повторил все свои наскоки и был даже более настойчив, чем вначале. И конечно же, в эту ночь посох паломника усердно стучал по дорожке, уже утоптанной усилиями первого наездника.

Затем Камар по совету своей милой как ни в чем не бывало растянулся рядом с ювелиром. Поутру же, когда ювелир пробудился, вдохнув противосонный порошок, Камар, по обыкновению, хотел проститься с ним. Но он удержал его насильно и опять пригласил на ужин. И Камар, не забыв наставлений своей возлюбленной, не пожелал принять это приглашение, но изложил ему план, придуманный вместе с ней, как единственный способ отныне не причинять друг другу неудобств и беспокойства. А старый ювелир ответил:

— Тому нет препятствий!

И, не откладывая дела, он встал и отправился нанимать соседний дом, богато меблировал его и водворил в нем своего молодого друга. Со своей стороны, опытная Халима, сохраняя дело в большой тайне, велела пробить дверь в смежной между обоими домами стене и скрыть ее с обеих сторон шкафами.

Поэтому на следующий день Камар чрезвычайно удивился, когда его возлюбленная неожиданно вошла в его комнату. И она, осыпав его ласками, открыла ему тайну шкафа и, усевшись на него, повелела ему знаком исполнить свой петушиный долг. И Камар пробежал по дорожке с готовностью и быстротой семь раз подряд, орудуя посохом паломника. После этого Халима, еще вся трепещущая от удовлетворенной страсти, передала ему великолепный кинжал, принадлежавший ее мужу и его же работы, с рукояткой, украшенной чудесными драгоценными камнями. И сказала она Камару:

— Возьми этот кинжал, иди в лавку моего мужа и спроси у него, нравится ли ему эта вещь и какая ей цена. И когда оста Обейд спросит, кто дал тебе этот кинжал, скажи, что, проходя мимо оружейных лавок на базаре, ты слышал, как двое мужчин разговаривали между собою и один из них сказал другому: «Смотри, вот подарок моей возлюбленной! Она передает мне все вещи, которые принадлежат ее старому мужу, самому безобразному и самому противному из всех мужей на свете». И прибавь еще, что, когда человек, говоривший это, подошел к тебе, ты купил у него этот кинжал. После этого выходи, не медля ни минуты, из лавки и поспеши вернуться домой; я же буду ждать тебя в шкафу, чтобы взять у тебя этот кинжал.

И Камар, взяв кинжал из ее рук, отправился в лавку ювелира, где он в точности исполнил все, что было предписано ему его возлюбленной.

Когда ювелир оста Обейд увидел свой кинжал и услышал рассказ Камара, он пришел в неописуемое волнение и стал бормотать бессвязные слова, как человек лишившийся рассудка. А Камар, видя, в каком состоянии находится ювелир, поспешил выйти из лавки и побежал домой, чтобы возвратить кинжал своей возлюбленной, которая уже ждала его в шкафу. И он подробно описал ей, что случилось и в каком состоянии он оставил ее мужа, ювелира оста Обейда.

Что касается несчастного ювелира, то он также бросился бежать домой, терзаемый ревностью и шипя от злости, как разозлившаяся змея.

И вошел он в дом свой с глазами, готовыми выскочить из своих орбит, и закричал не своим голосом:

— Где мой кинжал?

А Халима ответила с самым невинным видом и глядя на него своими большими, удивленными глазами:

— Он на своем обычном месте, в шкатулке. Но клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я вижу, что у тебя помутился разум, и потому я не решаюсь отдать его тебе из страха, что ты бросишься с ним на кого-нибудь.

Но ювелир продолжал настаивать на своем и клялся, что не тронет никого. Тогда Халима отперла шкатулку и подала требуемый кинжал. И пораженный оста Обейд воскликнул:

— О, что за чудо?!

Она спросила:

— Что тут чудесного?

А он сказал:

— Мне показалось, что я только что видел этот кинжал у пояса моего молодого друга!

Она воскликнула:

— Клянусь жизнью! Так ты мог заподозрить твою жену, о презреннейший из людей?!

Тогда оста Обейд стал просить у нее прощения и всеми силами старался усмирить ее гнев.

На другой день Халима, сыграв, по обыкновению, партию в шахматы из семи действий со своим возлюбленным, стала обдумывать, какими средствами можно было бы принудить старика ювелира дать ей развод. И сказала она Камару:

— Ты видишь, первая попытка наша не удалась. А теперь я переоденусь невольницей, а ты веди меня в лавку моего мужа; и ты скажешь ему, что только что купил меня на базаре невольниц. И увидим, раскроет ли ему наконец глаза эта проделка.

И она встала и, переодевшись невольницей, последовала за своим возлюбленным в лавку ювелира. И когда они вошли в лавку, Камар сказал старику:

— Вот невольница, которую я только что приобрел за тысячу золотых динаров. Нравится ли она тебе?

И с этими словами он приподнял покрывало с ее лица; и оста Обейд едва не лишился чувств, когда увидел свою жену; и на ней были все драгоценности его собственной работы и кольца, подаренные ему Камаром. И он воскликнул:

— Как зовут эту невольницу?

А Камар сказал:

— Халима.

Тогда ювелир почувствовал, что горло его сжимается, и упал навзничь. А Камар и молодая женщина воспользовались его обмороком и поспешили удалиться из лавки.

Когда оста Обейд пришел в себя, он тоже побежал домой, но на этот раз чуть не умер от страха и изумления, когда увидел свою жену в том же самом наряде, в каком только что видел ее в лавке. И он воскликнул:

— Нет силы и прибежища, кроме Аллаха Всемогущего!

А она сказала ему:

— О сын моего дяди, чему же так изумился ты?

Он ответил:

— Да сразит Аллах лукавого! Я только что видел невольницу, которую купил мой юный друг, и она так похожа на тебя, что я готов был принять ее за тебя!

А Халима, как будто задыхаясь от негодования, закричала:

— Как, о клеветник с белой бородой, ты осмеливаешься оскорблять меня столь постыдным подозрением?! Идти сейчас же к нему и убедись собственными глазами! Посмотрим, не застанешь ли там и теперь эту невольницу?!

Муж сказал:

— Ты права: всякое подозрение рассеется при таком доказательстве!

И он спустился с лестницы и побежал к Камару. А Халима, воспользовавшись шкафом в стене, очутилась там раньше мужа. И несчастный оста Обейд, смущенный столь поразительным сходством, мог только пробормотать:

— Аллах велик! Он создает игру природы и все, что Ему заблагорассудится!

И вернулся он в свой дом в величайшей тревоге и недоумении, и, застав жену свою там же, где оставил ее, осыпал ее похвалами, и со слезами умолял простить его. Потом он вернулся в свою лавку.

Что касается Халимы, то она после ухода мужа снова пробралась к Камару и сказала ему:

— Ты видишь, нет никакой возможности раскрыть глаза этому старику с позорной бородой! И нам остается только, не медля долее, бежать отсюда. Я сделала уже все необходимые приготовления: верблюды уже навьючены, и лошади готовы; караван ждет только нашего прибытия, чтобы тронуться в путь.

С этими словами она поднялась и, закутавшись в свои покрывала, склонила его последовать за нею к тому месту, где дожидался их караван. И оба сели на приготовленных для них лошадей и бежали из города. И Аллах даровал им благополучный путь, и они прибыли в Египет, не подвергаясь никаким неприятным случайностям.

И когда они прибыли в дом отца Камара и почтенный купец узнал о возвращении сына, радость наполнила все сердца; и обильно полились слезы счастья при встрече родных с Камаром. А когда Халима вошла в дом, красота ее ослепила всех. И отец Камара спросил сына:

— О сын мой, это, наверное, принцесса?

Камар же ответил:

— Нет, не принцесса, а та красавица, из-за которой я и предпринял это путешествие. Ибо о ней-то и рассказывал нам почтенный дервиш. И теперь я решил жениться на ней, следуя Сунне и Корану!

И Камар, не утаивая ничего, рассказал отцу всю свою историю от начала и до конца, но бесполезно повторять ее.

Узнав о приключениях сына, почтенный купец Абд эль-Рахман воскликнул:

— О сын мой, да будешь ты проклят в этой и в будущей жизни, если ты не откажешься от мысли связать себя браком с этой женщиной, вышедшей из глубины ада! Ах, страшись, дитя мое, чтобы в один прекрасный день не провела она и тебя столь же позорным способом, как провела она своего первого мужа! О, позволь мне лучше поискать для тебя подругу среди юных дочерей наиболее почтенных семейств нашего города!

И он так долго и так красноречиво убеждал сына, что тот наконец поддался его увещеваниям и сказал ему:

— Я поступлю согласно твоей воле, о отец мой!

Тогда почтенный купец обнял своего сына, а Халиму тотчас же велел запереть в самый отдаленный павильон, приказывая не выпускать ее до дальнейших распоряжений.

После этого он отдался заботам о поиске молодой девушки, которая была бы вполне достойна его сына. И после многих совещаний матери Камара с женами самых знатных граждан Каира и богатейших купцов решено было обручить молодого Камара с дочерью каирского кади, ибо она, бесспорно, была самой красивой девушкой во всем Каире. И по сему случаю в течение сорока дней не прекращались пиры, иллюминации, танцы и игры; а в последний день был устроен праздник для всех бедных города, которых позаботились усадить вокруг щедро уставленных яствами столов.

И вот Камар, лично наблюдавший за слугами во время пиршества, заметил среди бедняков, явившихся на пир, одного несчастного старика, одетого хуже самого последнего из бедняков, с лицом, обезображенным загаром, усталостью и страданиями. И, остановив на нем взгляд свой, Камар узнал ювелира оста Обейда. И побежал он сообщить об этом своему отцу, который сказал ему:

— Вот удобный случай исправить, поскольку это в нашей власти, то зло, которое ты причинил старику по наущению его развратной жены!

И он направился к ювелиру, который собирался уже уходить, и, назвав его по имени, нежно обнял его и стал расспрашивать о том, что довело его до такой бедности.

И оста Обейд рассказал ему, что уехал из Басры, чтобы никто не мог узнать о его приключении, которое, несомненно, дало бы врагам повод к насмешкам и издевательствам. Но в пустыне он попал в руки грабителей-арабов, и они разграбили все его имущество. Услышав это, почтенный Абд эль-Рахман приказал слугам своим отвести старика в хаммам и после ванны дать ему самые роскошные одежды. И когда это было исполнено, он сказал ему:

— Ты гость мой, и я ничего не скрою от тебя. Знай же, что жена твоя Халима здесь, в отдаленном павильоне, куда я велел запереть ее; я хотел было отправить ее к тебе в Басру, но, если Аллах привел тебя сюда, значит, судьба этой женщины была заранее предначертана. И теперь я поведу тебя к ней, и от тебя одного зависит — простить ее или поступить с ней так, как она того заслуживает. Ибо не скрою от тебя, что мне известно все это прискорбное приключение, в котором виновата она одна, так как мужчина, соблазненный женщиной, не виноват, ибо он не может противостоять влечению, которым наделил его Всевышний. Но женщине Он дал совсем иное сложение, и она одна виновата, если не отталкивает благоразумно приближение и нападение мужчины. Ах, брат мой, неистощимым запасом мудрости и терпения должен обладать тот, у которого есть жена!

И ювелир оста Обейд ответил:

— Согласен с тобой, о брат мой! Жена моя одна виновата во всем. Но где же она?

Купец сказал:

— Она в том павильоне, который ты видишь вдали перед собой, а вот и ключ от него.

И ювелир взял ключ и пошел к павильону и, отперев двери, вошел к своей жене Халиме. И приблизился он к ней, не произнося ни слова, и вдруг охватил руками ее шею и задушил ее со словами:

— Так умирают все развратницы твоей породы!

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Так умирают все развратницы твоей породы!

Что касается купца Абд эль-Рахмана, то, желая по возможности загладить вину своего сына Камара и заслужить милость Всевышнего, он счел своим долгом в самый день свадьбы Камара, выдать замуж дочь свою Утренняя Звезда за ювелира оста Обейда. Но Аллах могущественнее и великодушнее всех!

И, рассказав эту историю, Шахерезада умолкла. А царь Шахрияр воскликнул:

— Да дозволит Аллах, о Шахерезада, чтобы всех развратниц на свете постигла участь жены ювелира! Ибо такой именно конец приличествовал бы многим из тех историй, которые ты рассказывала мне! Признаюсь, я нередко испытывал раздражение в душе, о Шахерезада, когда узнавал, что некоторых женщин постигла судьба, далеко не соответствовавшая моим взглядам и наклонностям. Ибо тебе известно, как поступил я с моей лживой и бесстыдной женой — да не смилуется над нею Аллах! — и со всеми ее вероломными невольницами!

Но Шахерезада, не желавшая, чтобы царь слишком долго останавливался на подобных мыслях, не сказала больше ни слова по этому поводу и поспешила приступить к рассказу о бараньей ноге.