У «Волчьего логова»

ОПЕРАЦИЯ С ИМПРОВИЗАЦИЕЙ

Часто ночью, обходя спящий лагерь, Петро снова и снова пересматривал некоторые свои поступки, пытаясь дать им объективную оценку. Он уже многое видел и пережил. Знал, что Ваня Волынец по ночам сквозь сон зовет братьев, знал, что Катя и Гриша тяжело переживают гибель Павлика и родной матери. Да и сам он тяжелым камнем носил в сердце гибель Сергея Волынца, о которой рано или поздно узнает Лидия Леонтьевна.

Чем дальше, тем больше вопросов ставила перед ним тревожная партизанская жизнь. В отряде было уже около сорока человек, но не все еще имели оружие, не хватало боеприпасов. Перед каждой операцией надо было прикидывать: стоит ли игра свеч, удастся ли захватить боеприпасов больше, чем их будет израсходовано?

Не раз думал Довгань о том, имеет ли он право отказывать в приеме в отряд людям, которые приходили в лес без оружия или вызывали какие-то подозрения? Волновало командира и то, что в планировании боевых действий отряда не всегда принимают участие опытные бойцы, коммунисты. Слишком большую ответственность приходилось взваливать на свои плечи одному человеку.

Своими соображениями он поделился с Цыбулевым. Иван Касьянович имел за плечами, можно сказать, партизанскую академию. Он поддержал предложение Довганя о создании партизанского актива, который помогал бы командиру решать сложные вопросы, выдвигаемые суровыми и часто меняющимися условиями партизанской войны.

— Кроме того, — сказал Иван Касьянович, — мы уже можем создать парторганизацию отряда. У нас есть три коммуниста, я — кандидат в члены партии.

— Так это совсем хорошо! — обрадовался Довгань.

На следующий день партизаны-коммунисты провели свое первое собрание в отряде. Секретарем партгруппы избрали А. Мичковского. Довганя по рекомендациям Цыбулева и Мичковского приняли кандидатом в члены партии.

Это было важное в жизни отряда событие. Парторганизация вместе с командиром разработала план действий отряда. Первоочередным заданием было решено считать войну на рельсах.

К тому времени в состав отряда уже вошла группа Григория Чайчука, который во время оккупации работал дежурным по станции и был связан с подпольной организацией имени Ленина еще в 1942 году. Чайчук со своей хорошо сколоченной группой не раз устраивал диверсии на железной дороге.

Чайчук и предложил провести дерзкую операцию на станции Калиновка-вторая, или, как ее называли немцы, Калиновка-цву.

Об открытом нападении нечего было и думать. В Калиновке столько всяких полицейских и войсковых подразделений, что отряду, даже в десять раз большему, на успех в бою нельзя рассчитывать. Тут надо действовать дерзко, в открытую и без единого выстрела. Любой шум, который мог быть воспринят как сигнал тревоги, означал бы провал операции. И все же парни решились.

…Ночью по железнодорожному полотну, в такт бухая тяжелыми сапогами, идут шесть партизан, одетых в немецкую форму. У командира в руках фонарик, на поясе пистолет. Остальные пятеро с винтовками на плечах. Командир — широкоплечий обер-лейтенант, вполголоса отдает команду, и «немецкий патруль» подходит к будке блокпоста. Обер-лейтенант и ефрейтор вошли в освещенную будку. У телефонного аппарата дежурил местный парень, а в углу, поставив в сторонку карабин, дремал немец. Он полуприлег на деревянном железнодорожном диване.

Увидав вошедших, дежурный вскочил, вытянул руки по швам, посмотрел на обер-лейтенанта и глазам своим не поверил. Это был хорошо знакомый ему Гриша Гуменчук.

— Тсс… — приложил Гриша палец к губам, — что на дороге?

— Недавно прошел в сторону Калиновки эшелон. Проследует без остановки. Больше ничего.

— Нам придется твой аппарат поломать.

Игорь, вошедший вместе с Гришей, уже держал в своих руках карабин спящего немца. Да и хозяина пора было будить. Но тут дежурный — Гриша его тоже узнал, это был Василь Коник — стал делать руками знаки: свяжите, мол, меня.

— Об этом не беспокойся, — успокоил его Игорь.

Он взял за борта шинели немца, встряхнул его и поставил на ноги.

— Мы партизаны. Ферштейн?

Услыхав слово «партизаны», гитлеровец одним махом задрал руки вверх.

— Нет, не надо, — сказал Гриша, проверяя его карманы и отбирая документы, — руки можно опустить.

Он взял за рукав Василя Коника, поставил его рядом с гитлеровцем спиной к спине, связал обоих одной веревкой.

— Ты объясни ему, — сказал Гриша Василю, — что чем дольше вы будете здесь связанными, тем лучше для вас. Наши десантники занимают станцию, поднимется стрельба. Может быть, их с воздуха поддержат… Так что в будке безопаснее.

Партизаны порезали провода, разбили телефонную аппаратуру и, не задерживаясь, ровным строем двинулись на станцию. Их тяжелые сапоги мерно бухали рядом со шпалами. Вот уже прошли границу станции, навстречу им два полицая из железнодорожного отделения. Посветили фонариком и, когда луч скользнул по офицерским погонам Гриши, торопливо отошли в сторону. От беды подальше. Немцы да еще во главе с офицером — лучше не встречаться с ними.

Пришли на станцию. На путях стояло несколько эшелонов. Один из них у самого перрона. Вдоль него расхаживал часовой. Другие поезда тоже охранялись. Все это помимо постоянных постов железнодорожной полиции.

На Калиновке-второй пассажиров не было. Тут принимались только товарные и воинские эшелоны.

Пройдя по перрону, партизаны вошли в вокзал. Из большого зала ожидания несколько дверей вели в боковые комнаты. В одной из них, слева от входа, сидел дежурный из местных, поодаль от него — телеграфистка.

Владик Муржинский и Вася Крижавчанин с оружием наготове остались в зале, а Игорь, Гриша и Чайчук вошли к дежурному. Андрей Коцюбинский остался у входа.

Игорь подошел к дежурному и, показав пистолет, скомандовал:

— Встань… Уступи место нашему.

Дежурный встал. Его место занял Чайчук. Девчонка-телеграфистка тоже поднялась, но Игорь приказал ей оставаться на своем месте.

— А где твой напарник? (Обычно на станции, как и на блокпосту, местного дежурного дублировал немец.)

— Спит, — и показал на боковую комнатку.

Игорь вошел в боковушку. Свет падал сюда из комнаты дежурного. На деревянном диване вверх лицом спал огромный детина. Он отпустил пояс, расстегнул верхние пуговицы кителя и прикрыл лицо фуражкой, чтобы в глаза не падал косой свет.

— Иди буди его, — сказал Игорь.

Дежурный подошел и стал будить гитлеровца. Тот, очевидно, привык просыпаться среди ночи, выходить встречать поезда. Поэтому сразу сбросил ноги с дивана, встал, надел фуражку, застегнул пуговицы кителя… И все это механически, еще не открывая глаз. Он вышел из комнатушки, не заметив Игоря. Гриша встал у него на пути. Немец, как человек, который торопится, рукой отстранил его. В это время Игорь расстегнул за спиной у гитлеровца кобуру и стал вытаскивать пистолет. Лишь тут он окончательно проснулся, схватил Игоря за руки… Но в это время получил удар по затылку.

Обезоружив гитлеровца и приведя его в чувство, Игорь сказал по-немецки:

— Мы десантники. Если хочешь жить, делай, что скажем. Будешь вызывать своих солдат в зал. Ну, что стоишь? Двигай!

Услыхав решительную команду, гитлеровец бодро вышел в общий зал, где находились Владик и Вася. Подскочив к Грише, Вася Крижавчанин сообщил:

— Товарищ командир, лейтенант Сорокин передает, что его взвод заминировал стрелки и направляется к водокачке.

Из общего зала несколько дверей вели в комнаты, где жили немцы. Подталкиваемый Игорем гитлеровец подходил к одной из дверей и неестественно высоким для его фигуры голосом выкрикивал:

— Людвиг! Ком!

Выходил заспанный Людвиг, на него направляли винтовки и отводили в угол зала, ставили лицом к стене. Затем раздавалось:

— Вилли!

И выходил Вилли.

Всех, кого уводили в угол, раздевали до белья. Правда, большинство выходили на голос дежурного раздетыми узнать, что случилось. Их одежду и оружие забирали прямо со спинок стульев. В каждой комнате стояли по две двухэтажные койки. Но не все двенадцать были на месте. Трое с вечера ушли в село и где-то бражничали.

Надо было спешить, потому что каждую минуту мог явиться кто-то из отсутствующих. Но пока что план, разработанный Григорием Чайчуком, действовал безотказно. Вася на минутку вышел на перрон, и тут же влетел Андрей Коцюбинский:

— Взвод Кривобабы, — орал он, вытянувшись перед Гришей по стойке «смирно», — занял пакгаузы. Часовые сопротивления не оказали. Кривобаба спрашивает, как быть с пленными?

— Передайте, пусть запрет их куда-нибудь… Если, конечно, не окажут сопротивления.

Вася вихрем метался по станции. Уже у стены стояли восемь немцев. Охранял их фактически один Владик. Чайчук сидел у аппаратов, Андрей Коцюбинский — у входа на часах, Гриша и Игорь собирали оружие, связывали в узлы одежду.

В компании стоявших у стены не хватало коменданта. Но дежурный пояснил, что комендант на ночь запирается на засов, обил свою дверь железом и никого не впускает. И как ни хотелось хлопцам дать жару этому эсэсовцу, взламывать двери, обитые железом, они не решились. Излишний шум мог. сорвать всю операцию.

— Хлопцы, поезд! — крикнул Чайчук, увидав, как мимо окошка проскочил, притормаживая, паровоз.

Теперь можно было лишь сожалеть о том, что они побили аппаратуру на блокпосту и не были предупреждены о подходе поезда. Деваться некуда. Чайчук надел красную фуражку, взял жезл и направился к выходу. Одевать немца и заставлять его встречать поезд было уже поздно.

В это время, соскочив с подножки одного из вагонов, к служебному помещению направился молоденький лейтенант, очевидно, начальник поезда. Андрей Коцюбинский винтовкой преградил ему путь в помещение. Но лейтенант, возмущенный (как оказалось, дежурный должен был вынести жезл-путевку и на ходу отдать его поездной бригаде, чтобы состав прошел без остановки), оттолкнул Андрея и, даже не взглянув в его сторону, вошел к дежурному. Чайчук столкнулся с ним у порога. Сердито, срываясь на визг, лейтенант стал что-то кричать Чайчуку…

Положение было критическим. Стоявшие в другой комнате могли понять, что ни взвода Сорокина, ни тем более взвода Кривобабы тут нет. И когда лейтенант замахнулся, чтобы дать оплеуху Чайчуку, перед ним вырос Гриша в погонах обер-лейтенанта. Не вдаваясь в подробности, Гриша размахнулся и ударом кулака чуть не свернул разгоряченному лейтенанту челюсть. Потом выхватил жезл из рук Чайчука и сунул его под нос лейтенанту.

— Вэк! — закричал Гриша. И еще: — Марш!

Гитлеровец повернулся кругом, дисциплинированно щелкнул каблуками и вылетел вон. Через полминуты поезд тронулся и покатил дальше.

— Уф! — Гриша сел в кресло дежурного, облегченно расстегнул верхние пуговицы кителя. Жарко. Надо уже уходить.

— В нашем распоряжении считанные минуты, — сказал Чайчук.

— Почему? — спросил Гриша.

— Потому что этот воинский эшелон пойдет в тупик. Стрелки ему никто не приготовил… Пока опомнятся… Вот и считай.

А комендант в это время спал сном праведника. Он проснулся от шума. Топали в коридоре сапоги, доносились голоса. Потом несколько затихло. Комендант злился на то, что его разбудили. Он долго ворочался, пытаясь уснуть. Но сон не шел. И чем больше он ворочался, тем больше злился. В конце концов он стал забываться. И тут снова: топ, топ — кованые сапоги.

Какие-то крики. «Ну, это уж слишком, — решил он, — опять эти кобели к телефонистке пристают».

Он встал, открыл дверь и в комнатных туфлях, придерживая одной рукой спадающие кальсоны, вышел в зал. Прикрывая свободной рукой глаза от яркого света, стал орать по-немецки:

— Свиньи! Сколько раз я говорил, что трогать телефонистку можно только в свободное от дежурств время. По трое суток гауптвахты!

Он приподнял ладонь и вместо солдат увидел нацеленный на него пистолет.

— Василий, — сказал Гриша, — обыщи комнату коменданта.

В комнате коменданта было темно и душно. Вася включил карманный фонарик и обомлел. В постели, ничем не прикрытая, лежала молодая женщина… с зелеными ногами[17]. Васе было семнадцать лет. Первым его решением было позвать кого-нибудь из хлопцев. И не потому, что он не мог обыскать комнату. Женщина была голая, и он не знал, куда глаза деть. Но потом подумал, что, если сейчас вернется в зал, хлопцы будут над ним смеяться.

Тогда он решительно подошел к койке и, не глядя на перепуганную шлюху, сказал:

— Рубашку надень, бесстыжая. И пошли со мной.

Она торопливо натянула рубашку, и Вася вывел ее в зал. Хлопцы хохотали. И то, что операция шла как по маслу, и что воинский поезд удачно спровадили, и появление комендантской красотки с зелеными ногами развеселило их.

Пора было уходить, но тут осмелел и высказал свою претензию комендант.

— Господа, я офицер, и мне завтра докладывать начальству. Не могу же я сделать это в кальсонах…

— Отдайте ему брюки, — сказал Гриша.

Брюки отдали. Комендант попросил и китель. Но его уже надел Владик Муржинский.

— Хрен ему, а не китель, — сказал Владик. — Пора это кончать, а то еще и пистолет попросит.

С Владиком нельзя было не согласиться. Гитлеровцев снова заставили повернуться к стене, и партизаны направились к выходу.

— Вы идите, товарищ командир, — сказал Игорь Грише, — а я останусь. Пойду еще посты поснимаю.

Гриша понял его. Партизаны вышли в коридор, но оттуда не на перрон, а через окно — и в посадку, вдоль нее к лесу. Игорь, оставшись один, сказал немцам:

— Если кто отойдет хоть на шаг — стреляю без предупреждения.

Потом тихо вышел и догнал товарищей.

Чтобы сбить немцев со следа на случай погони, партизаны свернули с дороги, ведущей в лес, и направились… к отделению бывшего совхоза. Там связали сторожа, запрягли пару коней в добрый фургон, погрузили все оружие и амуницию и двинули на Гущинцы. Благополучно добрались до моста через Буг.

К мосту они подъезжали, когда уже рассветало. На мосту маячил часовой. Игорь пустил лошадей галопом, Когда подъехали к самому шлагбауму, часовой растерялся: то ли документы спрашивать, то ли шлагбаум поскорее открывать — ведь немцы мчатся как сумасшедшие. Гриша опередил его. На ходу спрыгнул с брички и, размахивая пистолетом, бросился к шлагбауму. Опешивший часовой стал помогать обер-лейтенанту.

— Шнель! Шнель! Партизанен! — кричал Гриша.

И уже гремят колеса по мосту. На той стороне Гриша сует пистолет под нос полицаю и кричит:

— Партизан!

Отъехав от моста метров триста и не желая больше испытывать судьбу, повернули в лес.

А через несколько дней разведчики принесли в отряд сведения, добытые у немцев. На Калиновку-два, рассказывали они, наши выбросили десант. Около ста человек были только в здании вокзала. (Это комендант своему начальству так доложил.) Десантники были в немецкой форме и вели себя корректно, как люди, уверенные в своей силе.

Парни ходили и думали, как заставить взрывчатку сработать именно в тот момент, когда над ней пойдут колеса? К Петру подходили с самыми невероятными прожектами.

Однажды подошел Владик Муржинский и сказал:

— Пошли, покажу что-то, — и повел в глубь леса.

Где-то в полукилометре от лагеря он подошел к огромной сосне, поднял лежавший возле нее кончик шпагата и сказал:

— Вот теперь представь себе, что за той ольхой идет поезд. Вот он подходит… А под рельсами, конечно, мина. Командуй. Ну, считай до трех…

— Что ты комедию разыгрываешь, — пожал плечами Довгань, — объясни, в чем дело?

— Ну не хочешь, я сам сосчитаю: раз, два… три!

Со словом «три» он дернул шпагат, и в ту же секунду громыхнул взрыв. Довгань, оглушенный скорее неожиданной радостью, чем взрывом, схватил Владика за плечи.

— Как ты это сделал?

— Очень просто, — ответил тот, скромничая, — взял гранату, выдернул и выбросил предохранительную чеку. Оттянул ручку и вставил между гранатой и кожухом ручки планочку. А к ней привязал шпагат. Когда дернул, планочка выскочила, и граната сработала. Вот и вся мудрость.

— А вдруг бы граната взорвалась в руках?

— Видишь, после удара бойка проходит две-три секунды. Можно успеть лечь под деревом.

— А как на рельсах? Там деревьев нет. Да и заряд будет большой.

…На следующий день Довгань вызвал Гришу, Игоря, Владика. Дело было серьезное. На эту диверсию он возлагал большие надежды, поэтому, посоветовавшись с хлопцами, решил сам возглавить группу. Гришу оставил в лагере за старшего. С Довганем шли Владик и Игорь. Кроме того, решили взять одного новенького. Где же еще, как не на таком деле, присмотреться к человеку? И хоть новых было много, решили взять Мишу Середовича из Стрижавки. Стрижавская подпольная группа, действовавшая в самом пекле, особенно интересовала партизан.

Сборы заняли не больше десяти минут. Партизану собраться — что голому подпоясаться. Оружие проверил, сапоги переобул — можно идти. Но едва Довгань вышел из землянки, как перед ним вырос Вася Крижавчанин. Этот хлопец все больше и больше нравился ему. Высокий, подтянутый, всегда аккуратно застегнут. Он встал перед Довганем и посмотрел на него добрыми, как у ребенка, глазами.

— Вы… меня не вызывали?

— Нет. Мы уходим на задание…

Вася ничего не ответил, но как-то весь сник. Казалось, что он вот-вот заплачет. Так бывает, когда ненароком обидишь искренне любящего и преданного тебе человека. Он не чувствует на тебя обиды, ему просто больно, и эта боль вся в глазах.

— Ну хорошо, — не выдержал этого взгляда Довгань. — Пойдешь с нами.

К намеченному участку железной дороги, который заранее выбрали разведчики, партизаны добрались поздно вечером. Все пятеро выбежали на полотно. В оба конца убегали поблескивающие рельсы. Ночь была светлая, лунная: на полсотни метров вправо и влево можно сосчитать шпалы. Довгань послал в разные стороны Васю и Мишу Середовича — занять посты, а Владик с Игорем принялись копать гравий. Через полчаса, сделав углубление под рельсом, положили туда четыре шашки тола, привязали к ним гранату и замаскировали.

— Вы идите, — сказал Владик, — ни к чему всем нам рисковать.

Довгань и Игорь отошли на порядочное расстояние, но и оттуда хорошо было видно Владика, который склонился над рельсом. Оттянув рукоятку привязанной под рельсом гранаты, он колдовал над планочкой шириною в два пальца с вырезом на краю, к которому и был привязан шпагат.

Владик вытащил чеку, оттянул ручку гранаты и стал вставлять между нею и корпусом деревянную планочку. Вставил. Вот его фигура будто замерла над рельсом. Он долго не отваживался отпустить ручку. Довгань весь напрягся, наблюдая за ним. На какие-то секунды все замерли. Но вот Владик разогнулся во весь рост, постоял так, а потом взял в руки конец шпагата и стал сматывать его с клубка, раскладывать по траве от полотна к лесу.

Что это был за шпагат? Какие-то шнурки, веревочки, тесемки — все пошло, чтобы набрать сто метров. Постучали камнем по рельсу: сигнал постовым, чтобы возвращались.

Медленно текли минуты ожидания. Наконец послышался шум поезда. Он приближался со стороны Хмельника.

— Ложитесь все, чтобы волной не ударило, — сказал Довгань.

Легли. Владик, прижавшись к земле, намотал на руку конец шпагата и следил за быстро приближающимся поездом. Только паровоз подъехал к мине, Владик дернул шпагат… перехватил его на метр дальше и еще раз дернул. А поезд мчался. Уже половина вагонов прошли над зарядом. Веревка порвалась посередине от собственной тяжести.

А поезд растаял в ночи.

Не сговариваясь, все подхватились и побежали к железной дороге. Решили укоротить шпагат.

Партизаны долго ожидали следующий поезд. Дважды проходили патрули, но они ничего не заметили.

И снова поезд. Паровоз и три вагона всего. «Сказать Владику, чтобы пропустил? Э, да черт с ним! Для первого раза и это было бы неплохо», — думал Довгань и пристально всматривался в кусты, где лежал Владик. Вот он повернулся на бок, подтянул правую руку… Довгань не смотрел на железную дорогу, он слышал шум приближающегося поезда и следил за Владиком. Вот Муржинский чуть приподнялся и дернул…

Снова оборвался шпагат. Партизаны кинулись к Муржинскому.

— К черту! — сказал Владик. — Оставлю всего метров двадцать. Тогда не оборвется.

— Тебя же взрывом убьет, — возразил Довгань.

— Чего там убьет. Осколков ведь никаких… Ну разве что контузит, отбросит взрывной волной. Вы же меня не бросите тут?

— Хорошо, — решается Довгань, — обрезаем бечевку до штабеля щитов. А вот кто будет ее дергать — потянем жребий.

— Товарищ командир… — с надеждой посмотрел на него Василь Крижавчанин, — разрешите мне?

— А что, я хуже? — пожал плечами Игорь. — Жребий так жребий…

— Нет! Не будем тянуть жребий. Это сделаю я, — решительно заявил Миша Середович.

И Довгань понял, что должен разрешить. Он тогда и не пытался понять — почему. Но почувствовал, что согласится с предложением новенького. Может быть, ему тяжелее было потерять здесь кого-то из тех, с кем давно сросся душою, чем человека нового, которого еще не успел так полюбить. А может быть, в эту минуту он понял, что человек, решившийся на такое, не может быть трусом и предателем? А Довганю очень хотелось, чтобы товарищи из Стрижавки оказались настоящими патриотами, которым можно до конца верить и в самую тяжкую минуту.

Скоро рассвет. Хлопцы, кажется, перегорели и уже не так волнуются. Они смертельно устали. Уже бледнеют звезды, и трава под ногами становится влажной от росы. Воздух потерял свою прозрачность… Наконец послышался ритмичный шум за стеной темноты. Насторожились. Через несколько минут показался поезд. Довгань еще раз взглянул туда, где перед щитами, чуть приподняв голову, лежал Миша Середович.

— Ну, ни пуха тебе ни пера! Я верю, что все будет хорошо. Мы отходим и будем ждать тебя в лесу.

А поезд приближался, спешил, тяжело пыхтел дымом и паром. Видны цистерны, площадки с каким-то грузом, покрытым брезентом, часовые на открытом тамбуре. Сыплются под черным брюхом сверкающие жаринки из поддувала.

Хлопцы видали, как рядом с щитами поднялся Середович, взмахнул рукой и, сделав несколько шагов, плюхнулся вниз лицом. Почти одновременно рвануло, до предела уплотнило воздух страшным взрывом. Больно ударило по ушам. Все, что они увидели дальше, было как в замедленном кино. Паровоз резко вздрогнул, состав начал быстро уменьшаться. Исчезли просветы между вагонами сначала у самого паровоза, потом дальше, дальше. Вагоны как бы входили один в другой. А когда все просветы между ними исчезли, паровоз, окутанный клубами пара, медленно сполз боком на шпалы, а задний вагон подпрыгнул и стал все больше и больше отделяться от рельсов. Вот он уже высоко в воздухе, а за ним тянутся другие вагоны. Весь хвост состава задирается и рушится на середину, на цистерны. Что-то взрывается, взлетает в вечернее небо темно-красное пламя, и в его отблесках Довгань видит Мишу Середовича, который бежит, размахивая руками и качаясь из стороны в сторону.

Игорь подхватывает его под руку. Довгань что-то крикнул и сам не услышал собственного голоса.

Партизаны побежали к лесу. Запыхавшись, остановились.

С сияющими лицами смотрят друг на друга и бросаются обнимать Мишу и Владика.