У «Волчьего логова»

В ОГНЕ НЕТ БРОДА

Наступила осень 1943 года. Это было время стремительного наступления наших войск на Левобережной Украине. В течение сентября фашисты были вышиблены из Донбасса, наши войска заняли Полтаву, а в конце месяца весь левый берег Днепра от Запорожья до северных границ Украины был очищен от оккупантов.

В это время командование и партийная организация соединения большое внимание уделяли организации боевой деятельности отрядов, укреплению воинской дисциплины, воспитанию высоких моральных качеств у бойцов-партизан, проведению политической и пропагандистской работы среди населения области.

После партийного собрания, которое состоялось в сентябре, был налажен прием партизан в партию.

Окрепли связи отрядов с населением, четче, более согласованно стала работать редакция стенной газеты «Красный партизан», активное участие в ее издании принимала комсомольская организация соединения.

Активизировались подпольные группы и в соседних районах. Они нападали на гитлеровцев, захватывали оружие и уходили в лес. Но, не имея необходимого опыта, баз, они несли неоправданно большие потери. Некоторым группам и организаторам удалось установить связь с партизанским соединением имени Ленина. Пришла группа подпольщиков из Каменогорки: Леонтий Ищук, Влас Полищук, Степан Мельничук, Евдокия Краснощекова и другие; из Яновского подполья, организованного Муржинским, пришли Павел Пушкин, братья Николай и Евгений Муляры, 14-летний Генрих Новотарский, который позже погиб смертью героя… Создал Владик в Янове и еще одну подпольную группу — в детском доме.

Этот детдом не успел эвакуироваться. Его обитатели, в возрасте от семи до четырнадцати лет, остались, можно сказать, сами по себе: у них не было ни продуктов, ни одежды, ни копейки денег. Но многие воспитатели, проживавшие в Янове, продолжали ходить в детдом как на работу, жители носили туда кто старую одежду, кто кусок хлеба, кто ведро картошки. Дети сами сажали огород, и все, что могли достать где-то старшие, несли в общий котел, чтобы не умерли с голоду младшие.

Все старшие мальчишки были влюблены в Муржинского, который часто туда наведывался, а если шел в дальнюю разведку, то мог и заночевать там спокойно — мальчишки всю ночь несли дежурство, охраняя его сон. Естественно, что все они были помощниками в деле разведки. Многие из них просились в отряд, а Миша Перебендя и Витя Белорус чуть ли не самовольно собирались уйти в лес. Владик им сказал, что без оружия в отряд даже взрослых не принимают. И тогда эти двое… сбежали из детдома.

Они отсутствовали около двух недель, а когда появились, то оба были вооружены немецкими пистолетами. Оказывается, они все эти дни жили в Виннице, ночевали на чердаках и в подвалах разрушенных домов, пока не стащили два пистолета. Они говорили, что автомат украсть было бы гораздо легче, но с ним не пройдешь по городу. Пришлось обоих взять в отряд. Оба впоследствии отлично воевали.

В лагере каждый день кого-то встречали, кого-то провожали на боевое задание. А по вечерам часто обсуждали, когда и как выступать всем соединением навстречу Красной Армии.

6 ноября советские войска освободили Киев, и в конце месяца подошли к Житомиру и были в десяти километрах от Белой Церкви. А это, казалось, совсем рядом, и партизаны ждали удобного момента, чтобы броситься в открытый бой с фашистами, не дать им отойти на новые позиции.

В соединении уже насчитывалось около пятисот человек, и если раньше люди приходили сюда группами, то теперь стали присоединяться целые отряды и организации. Коммунистам соединения довелось провести большую организаторскую работу. Личный состав был поделен на пять отрядов и несколько диверсионных групп. Была создана главразведка и комендантский взвод. Командиром соединения избрали А. Мичковского, комиссаром — Д. Садовника (Васильев), секретарем партийного бюро — П. Басалаева.

Немало интересного можно рассказать об отряде В. Ф. Слюсаренко, который пришел из Жмеринского района. Из села Головчинцы, где много лет назад бил панов, боролся за народную волю Устим Кармелюк, прибыли Мнацакан Оганян, Николай Ус и другие. Десятки военнопленных, которые убегали из лагерей и ходили по селам Винничины, не раз слыхали такой совет: «Идите в Головчинцы. Там все село — бунтари». Кстати, после войны село стало называться Кармелюково.

В годы Великой Отечественной войны в Головчинцах собирались десятки таких беглецов. В селе возникла подпольная организация. Ее разведчики, возглавляемые С. Т. Марченко и Н. Ф. Усом, пришли в Черный лес и присоединились к отряду имени Ленина. По их следам из Жмеринского района пришел весь отряд (больше тридцати человек) во главе с В. Ф. Слюсаренко.

Глубокой осенью за короткое время в партизанский лагерь пришли: группа П. Т. Красноярчука и С. А. Поздеева и комсомольца Вани Михайлюка из Якушинец, в которой были люди разных национальностей, в том числе и один серб, гражданин Югославии Сретен Панайотович; затем пришла группа сбежавших из концлагеря во главе с А. Сафроновым, отряд в 120 человек под командованием Т. М. Шкрабоцкого из Турбовского района; Е. Т. Посвятенко привел 48 бойцов, небольшой отряд пришел из Литинского района. Приходили люди и из Козинец, но без Мессароша — сам он в эту осень погиб.

В начале декабря в лагерь пришли советские офицеры капитан Иван Куливар, лейтенанты Василий Данилов и Нефедов. С гордостью смотрели партизаны на этих представителей возмужавшей Красной Армии. Их часть прикрывала отход наших войск под Житомиром во время контрнаступления гитлеровцев. Они держались до последнего, а потом, оказавшись в полном окружении, две недели бродили по лесам в поисках партизан.

Но удивительным было другое: они пришли в полной военной форме: звезды на погонах, ордена на груди, все документы при себе и личное оружие. Даже партбилеты держали в карманах. Один вид этих офицеров был великолепным пропагандистским залпом в пользу нашей доблестной армии.

Однажды Довгань, возвращаясь с задания, был остановлен у пятого поста необычным окриком:

— Петя, это ты? Живой!

Довгань остолбенел от удивления — перед ним стоял бывший студент четвертого курса Винницкого пединститута П. П. Мельник.

— Паша, здорово!

Еще осенью 1941 года, когда Довгань по поручению павловских друзей ходил в Винницу искать связи с партийным подпольем, он встретил П. Мельника. Естественно, разговор был вокруг да около. Оба осторожничали, каждый ожидал откровений от собеседника, а сам старался не сказать ничего существенного. Так и разошлись ни с чем.

А у Павла Павловича (так его звали подчиненные) уже была не совсем обычная боевая группа, состоявшая из мальчишек от одиннадцати до пятнадцати лет И вот теперь Павел Павлович пришел в отряд, с которым, кстати, давно поддерживал связь (не называя, конечно, своего настоящего имени). Вместе с ним пришли человек десять мальчишек — все со своим оружием! Среди них были Сева Семенец, Володя Михайлов, Юра Курий, Толя Березовский, Толя Медведев и другие.

В то же время была налажена и первая связь с Большой землей. Многие из вновь прибывших рассказывали, что они наслышаны о действиях крупного партизанского формирования в Гайсинских лесах. И командование соединения имени Ленина направило туда группу разведчиков во главе с Т. Шкрабоцким. Одному из них в шинель вшили лоскут белой ткани, на котором с помощью пишущей машинки отпечатали текст письма командиру этого соединения, действующего в Гайсинских лесах. Более точного адреса, естественно, не имелось.

Но разведчики нашли адресата. Им оказался командир 2-й партизанской бригады имени Сталина Анатолий Герасимович Кондратюк (партизанская кличка «Юра»). Он хорошо принял посланцев из Черного леса и направил вместе с ними рацию и опытного радиста Валерия Сибякова. Впервые была налажена связь с. Большой землей, с командованием 1-го Украинского фронта.

Среди прибывших в отряд оказалось немало знающих, находчивых людей. Из трофейного оборудования бойцы смонтировали походный радиоузел, а на деревья повесили громкоговорители. Теперь над лесным лагерем звучали голоса московских дикторов.

Те, кто приходил из подполья, услышав такую передачу, часто не могли сдержать слез радости.

Была в партизанском лагере и своя типография. Парторганизация, кроме выпуска листовок, наладила издание боевых листков «Красный партизан». В состав редакции входили комсомольцы Мария Драчук, Михаил Середович, Григорий Ткачук и Ганя Крот.

Несколько слов про Марию Ивановну Драчук. В 1942 году Центральный Комитет ЛКСМУ направил ее на Винничину для подпольной работы. В августе, спустившись на парашюте, она попала в село Осолинку Литинского района. Создав там подпольную группу, наладила связь с подпольщиками села Каменогорки Калиновского района, а через них и с отрядом имени Ленина. Группе Марии Драчук удалось организовать подпольную типографию, издавать и распространять листовки. Подпольщики прятали и лечили раненых партизан, снабжали отряд продуктами питания.

В сентябре 1943 года Мария Драчук и некоторые подпольщики Осолинки, захватив типографские шрифты и необходимые к ним принадлежности, перешли в Каменогорку. Вместе с тамошними товарищами они присоединились к отряду имени Ленина.

Вот одна из листовок, изданных в лесу:

«Смерть немецким оккупантам!

Тов. железнодорожники!

Вам хорошо известно, какое огромное значение имеет железная дорога во время событий, которые сейчас происходят. Прекращение работы железных дорог означало бы прекращение быстрой доставки и переброски фашистских войск, боеприпасов на фронт и вывоз награбленного добра в Германию.

Мы призываем вас:

1. Выводите из строя паровозы и вагонный парк.

2. Поджигайте военные и легковоспламеняющиеся грузы на базах и в пути движения.

3. Организуйте крушения поездов.

4. Разрушайте мосты и переезды.

5. Расстраивайте связь и селекторное хозяйство.

6. На железнодорожных узлах создавайте пробки.

7. Немедленно прекращайте работу.

Выполнение этих указаний поможет Красной Армии в ближайшее время освободить нашу землю от фашистских банд…»[19]

В партизанских листовках рассказывалось о событиях на фронтах, давались советы молодежи, как избежать угона на каторгу в Германию, как действовать тем, кто решил с оружием в руках помогать Красной Армии освобождать родную землю.

По инициативе коммунистов и комсомольцев партизаны оказывали большую помощь людям, которых фашисты выселяли из окрестных сел. С этими людьми гитлеровцы обращались особенно жестоко: за малейший протест или неповиновение расстреливали на месте. Такая «эвакуация» осуществлялась в Майдан-Бобрике, Бруслинове, Пеньковке, Павловке, Яцковцах, Супрунове…

Вот как рассказывал об одной из таких эвакуаций начальник охраны «Вервольфа» унтер-штурмфюрер СС Даннер своему непосредственному начальнику обер-фюреру СС Ратенхуберу:

«…В первом часу ночи началась эвакуация населения, в три часа закончилась. Жителям разрешалось брать с собой только то, что они смогут унести в руках. 15 человек выделили для сбора и вывоза скота. Некоторые жители, поддерживающие партизан, не подчинились, но это быстро было улажено, так как у нас имелось необходимое количество солдат. Они действовали достойно, во имя выполнения задания… Приходилось прибегать к таким мерам, как расстрел, ранения, в случае сопротивления населения. Ровно в шесть часов тридцать минут села были освобождены. Все дома, огороды были переданы Лафорке.

Хочу еще предупредить, господин начальник, что эта эвакуация населения проходила не просто как переселение жителей, а как штрафное наказание всех тех, кто помогал партизанским бандитам…»[20]

И тот, кто писал этот документ, и тот, кому этот документ адресовался, ясно понимали, что «штрафные меры» проводились не только для того, чтобы запугать население и лишить партизан его поддержки. Трудоспособных мужчин и женщин фашисты пытались вывезти в Германию, а остальное население попросту выгнать из сел. Беспомощных стариков и детей, больных и слабых они обрекали на смерть от голода и холода. Это был один из приемов выполнения варварского плана освобождения земель от ненужного фашистскому рейху населения.

Партийная организация партизанского соединения имени Ленина не могла допустить, чтобы тысячи, десятки тысяч людей умирали от голода и холода, оставшись под открытым небом в преддверии зимы. Коммунисты, комсомольцы ходили по селам, к жителям, которых фашисты еще не успели выселить, разговаривали, объясняли, что каждая семья должна дать приют двум-трем семьям, выброшенным фашистами на улицу. Но устроить тысячи стариков, детей, больных было делом нелегким. И комсомольцы-разведчики обходили десятки сел соседних районов, подготавливая их жителей к приему выселенных.

Довгань, Гриша, Игорь, девушки-связные принялись спасать шуляков. Уже поступило распоряжение о вывозке всех их в Германию, правда, шулякам объявили, что все их заведение переводят в Кожухов… Но подпольная разведка своевременно оповестила молодежь об истинных планах гитлеровцев, и почти все шуляки успели либо сбежать в Черный лес, либо перейти на нелегальное положение.

В родном селе Довгань побывал уже по первой пороше. В эту ночь он со своими хлопцами был в разведке и, оказавшись неподалеку от родного села, не выдержал. Отпустил ребят и, пригнувшись к шее коня, садами направил его к своей хате. Снег слепил глаза, падал за воротник, холодными струйками сползал по спине.

Перед ним, за глухою стеною тьмы, лежала Павловка. Его Павловка. Теперь это было только направление, ничем не обозначенное, лишенное зримых признаков, но знакомое до боли. Он знал его, чувствовал всем своим существом, хоть и справа, и слева, и вокруг во влажной тьме только шелестел мокрый снег. Если оглянуться, то едва различишь несколько следов конских копыт.

Чем ближе подъезжал он к селу, тем тяжелее становилось на сердце, тем острее становилось чувство, что в любую минуту ночную тьму может разорвать выстрел в упор. Пламя на миг высветлит мрак — и ты в последний раз увидишь нечеткий силуэт родной хаты.

«И несут же тебя черти в Павловку! — думал Довгань о себе, как о ком-то постороннем. — Что связывает тебя с этим селом? Ведь той Павловки, которую ты знал, давно нет. Нет отца, нет друзей, нет старшего брата. Нет Советской власти, колхоза. Нет той единственной, к которой ты бегал протоптанными между огородами и садами стежками. Нет людского тепла. Павловка стала одним из населенных пунктов в зоне сплошной фильтрации, в самом очаге коричневой заразы».

Любимые старятся, но не старятся их образы в наших душах. Петру казалось, что второго такого села, как Павловка, нет и не будет. Разбросав свои хаты на несколько километров вдоль леса, она не имела ни одной прямой улицы. Тут с незапамятных времен на непригодной болотной почве, перед которой даже лес отступал, селились беглецы от панов и другие «вольные люди».

Петру, чтобы согреться хотя бы воспоминаниями, вдруг захотелось представить себе Павловку осени 1940 года. Тогда они с Петром Волынцом каждую субботу приходили домой из Винницы, где учились в пединституте. Они шли закрученными улицами, под отяжелевшими от плодов яблонями, раскланивались у каждого двора с односельчанами, а за их спиной пожилые люди говорили с уважением: «Студенты… Учителями будут».

Петро чувствовал, что без Павловки он ничто. И хоть она поругана, хоть в ней недостает большей половины жителей, она остается его главным рубежом на войне. И даже если бы от нее осталась только обгоревшая земля, отвоеванная людьми у болота, он пришел бы сюда, несмотря на все опасности, чтобы набраться сил. Отсюда для него начиналась Родина. И если бы путь к ней лежал вокруг света, он, не задумываясь, пустился бы в дорогу, презрев любые опасности. Все эти трудные месяцы, когда он жил в лесу, воевал, хоронил друзей, погибших в боях, он всегда ощущал себя частичкой этой Павловки. Она жила в нем, была тем источником, который давал силы.

Задумавшись, Петро не заметил, как въехал в чей-то сад, мокрые ветви коснулись его лица, зашуршали по одежде. Узнав одну из крайних хат, повернул коня, чтобы проехать полями.

Он въехал во двор. Настежь раскрытые двери хлева печально смотрели на разгороженный палисадник. Хата облупилась, куски глины размокали под стенами, и обнаженные дранки были похожи на пожелтевшие ребра. Подъехав под соломенную стреху, нагнулся и постучал в окно. С коня не слезал. Так и держал в левой руке мокрые поводья, а в правой парабеллум.

С непокрытой головой, накинув на плечи кожух, выбежала мать. Конь под ним, перебирая ногами, попятился. Мать дрожащими руками схватилась за стремя, припала грудью к сапогу. Отпустив повод, Петро левой рукой погладил ее заскорузлые руки.

— Сыночек, милый… Живой!

— Живой, мамо.

Падал и падал тяжелый снег, садился на небольшой узелок маминых кос. Конь, сторожко подняв уши, замер.

— Ну, я поеду, мамо.

— Как? Уже? — Она встрепенулась и тут же сникла.

Знала, что нельзя задерживать его, что каждая секунда промедления несет смерть ему, ей и Оле, которая, завернувшись в лохмотья, спит сейчас на холодной печи в насквозь продуваемой хате.

— Петя… я мигом. Лепешки у нас есть, вишни сухие.

И побежала в хату. Через минуту выскочила с узелком, протянула ему… Перехватив ее руку, нагнулся, поцеловал в жесткую ладонь и тронул коня.

А вскоре павловцев выселили из родных хат.

…Вначале баба Югина подумала, что это ей почудилось. Уже третий день она лежала больная на холодной печи. Оля, как могла, ухаживала за нею. После смерти деда Трофима старшая дочь забрала своих детей, и в хате, кроме них с Олей, жила только двухлетняя дочь старшего сына Ивана Лада, которую оставила ее невестка во время эвакуации.

Но нет, не почудилось. Донеслись выстрелы, женский крик.

— Мамо, мамо! Это к нам стучат, — крикнула испуганно Оля.

— Сейчас открою, — отозвалась мать.

Оля начала слезать с печи, а за дверью ругались и кричали, чтобы поторапливались. Баба Югина по голосу узнала полицая. Едва переставляя ноги, вышла в сени, отодвинула засов, и в хату ввалились трое: два фашиста и с ними полицай.

— Вот так, — сказал он, — пять минут вам на сборы. Население Павловки, которое опозорило себя связями с партизанами, выселяется. Немцы хотели всех вас пострелять. Но вам дарят жизнь для того, чтобы по всем дорогам рассказывали, какая кара постигнет каждое село, если оно станет поддерживать связь с бандитами. А ну, вон из хаты!

Баба Югина растерялась. Она и представить себе не могла, что ее выгонят из родной хаты. Дрожащими руками схватила малую внучку и чуть не упала — еще была очень слабая. Оля забрала у нее девочку и вышла первой. Взяв со стола какой-то узелок, за нею вышла и мать.

А на улице в окружении фашистов стояла толпа павловцев, человек триста. Ветер бросал холодные капли мелкого дождя. Плакали детишки, стонали, не в силах утешить их, женщины. Иногда то в одном, то в другом конце села гремели выстрелы. Там тоже собирали людей в колонны.

Потом всех погнали, как скот. Старую Югину кто-то поддерживал за руку, ребенка у Оли тоже забрали, чтобы она могла помочь больной матери. На повороте толпа остановилась. Там сходились огороды нескольких усадеб, а возле мостика через канаву, которая весной заполнялась водой, стояла на отшибе хата.

Неожиданно все присмирели. Стало тихо. Зачем их остановили? Но вот во тьме послышался голос полицая:

— Они не хотят выходить из хаты, пан офицер.

— Стрелять, — не задумываясь, ответил тот.

Потом что-то сказал своим солдатам, и те пошли во двор. Послышались две короткие автоматные очереди, и в ту же минуту слепящее белое пламя метнулось по стене, ударилось в соломенную крышу и разбежалось с шумом по ней… Облитая бензином хата полыхала и под осенним дождем.

На околице их колонна слилась с другой, еще большей. То тут, то там горели усадьбы, освещая черные лица, грязные лохмотья, которые успели натянуть на себя люди, отблески играли на оружии в руках фашистов. Пламя пожаров отражалось зелеными огоньками в глазах холеных овчарок.

Какой-то старик, упав посреди дороги вниз лицом, не мог встать. Тогда гитлеровцы спустили овчарку. Одним большим прыжком она кинулась на лежащего и схватила зубами за шею. Толпа, ахнув, замерла. Одну-две секунды человек бился, как рыба на берегу, а потом вытянулся, замер и остался черным бугорком на дороге.

Немцы с собаками и полицаи сопровождали толпу километров пять. Потом всех остановили, и переводчик сказал:

— Идите куда глаза глядят. Знайте, вам запрещено возвращаться. Каждый, кто подойдет ближе чем на пять километров к Калиновке, Павловке, Стрижавке, Коло-Михайловке, Гущинцам… — он перечислил десятка три сел, — будет расстрелян без предупреждения, а все его родственники будут считаться бандитами.