У «Волчьего логова»

ЛЮБОВЬ, ДРУЖБА И ПАРТИЗАНСКАЯ СЛУЖБА

В лесу бывало всякое. Случалось, что голодали, зимой мерзли. Уходя на задания, по нескольку суток обходились почти без сна. Иногда постирать рубашку было такой же проблемой, как достать кусок хлеба, десяток патронов. От частого поджаривания над костром рубашки на многих были прогоревшие, кителя с дырками.

Лишь одного у партизан было вдоволь — окружающей их красоты. В яркое утро солнечные лучи стояли между деревьями столбами, как стволы второго, призрачного леса.

Василь Крижавчанин имел душу поэта. Девчата называли его подпольной кличкой — Вася Красивый. И это не только за его привлекательную внешность. Он был смелый, порывистый, очень искренний. Правда, кроме Гриши, никому не давал читать свои стихи. Он прочно закрепился в группе разведки, привык к Гуменчуку, старался подражать ему во всем. В разведке, в бою, в какой-то серьезной операции Василь действовал решительно, находчиво… Но в самые горячие моменты он загорался, как заядлый игрок, и тогда его удаль граничила с безрассудством.

Поэтому Гриша внимательно следил за этим общим любимцем отряда, настойчиво учил его тяжелому и опасному делу разведчика.

Часто по утрам Вася бродил вокруг лагеря, навещал свою белочку, которую кормил с рук, собирал ромашки, колокольчики, кукушкины черевички, посылал букеты партизанской матери Лидии Леонтьевне. Однажды, проводив связных Таню Джуринскую и Олю Коцюбинскую, партизаны возвращались в отряд.

Гриша остановился, поджидая, пока его догонит Вася. А тот, как журавль, переступал через папоротник, легко нагибался и рвал огромные, голубые, как небо, колокольчики. Увидав, что Гриша придержал шаг, ожидая его, выпрямился и, спрятав за спину букет, подошел.

— Я вот что хотел сказать, Вася… Девчата приходили затем, чтобы мы забрали в лес двух человек. Они сейчас прячутся у Коцюбинских.

— Кого?

— Митю Малого из Калиновки, сына Марфы Давыдовны. Он после тюрьмы у деда скрывался, а теперь уже невмоготу стало, в Германию угнать могут… Вот. И еще одну девушку из вашей Медведки. Она уже повестку получила, а твоя сестра привела ее к Коцюбинским.

— Кто эта девушка? — спросил Василь.

— Не знаю, — пожал плечами Гриша. — Кажется, ее зовут Ганя.

Вася покраснел, опустил глаза. Ганя из Медведки, из его боевой пятерки… Он любил ее, любил давно, хоть так и не осмелился сказать ей об этом.

— А кто пойдет за ними? — волнуясь, спросил он у Гриши.

— Не знаю. Кажется, Довгань уже кого-то послал.

— Можно я до утра посижу в секрете? У просеки. Буду сидеть, и все. А вдруг понадоблюсь тем… которые возвращаться будут.

— Хорошо, — разрешил Гриша. — Только я утром приду тебя проведать… А может быть, и ночью. Если заскучаю.

На следующее утро, едва рассвело, Гриша направился проведать его. Проходя едва заметной, но хорошо знакомой ему тропкой, Гуменчук встретил вдруг незнакомого человека.

— Руки вверх!

Человек, одетый в невообразимые лохмотья, вскинул руки, покачнулся и упал. Гриша подошел вплотную и, опустив карабин, как можно спокойнее сказал:

— Ну, вставай, не бойся…

Упираясь черными, трясущимися пальцами в землю, человек встал, и партизан увидал, что у него заросшее щетиной лицо, беззубый рот, а сквозь лохмотья просвечивает тело. Возраст его даже приблизительно нельзя было определить.

— Кто ты? — спросил Гриша. — Что тут делаешь?

— Я Фроим, — ответил незнакомец срывающимся голосом. — Так меня звали. Меня расстреляли фашисты, но я вылез из ямы. А вся моя семья осталась в яме. Старый отец. Пятеро детей. Их всех убили. Я вылез из ямы, но лучше бы меня совсем убили…

Гриша вернулся в лагерь вместе с Фроимом. Партизаны накормили его, переодели, потом сожгли старые лохмотья. Когда Фроим разделся, это был высохший, как мумия, старик. Лишь через несколько дней хлопцы узнали, что «деду» Фроиму всего лишь около сорока лет. Но для партизан он так и остался дедом. Он попросил определить его конюхом на партизанскую конюшню.

Пока кормили и брили деда Фроима, возвратились партизаны, которые ходили в Павловку за Митей Малым и Ганей. У Мити тут было много знакомых. Целый год бегал он связным между подпольными группами разных сел. Он еще немного прихрамывал — побаливали пятки после допросов.

Ганя была стройной, красивой девушкой с очень пышной и длинной, ниже пояса, косой. Гриша провел ее к партизанской кухне, познакомил с партизанской матерью. Почти все новички начинали свое знакомство с базой отряда отсюда. Лидия Леонтьевна, потеряв троих сыновей и мужа, теперь всю свою материнскую любовь и заботу отдавала молодежи.

Забегая вперед, скажем, что Лидия Леонтьевна пронесла эту любовь через всю жизнь. И сейчас каждый год 10 февраля, в день выхода первой группы комсомольцев из Павловки в лес, когда бывшие партизаны отряда имени Ленина собираются возле своей первой землянки, почетное место за дружеским столом у костра принадлежит Лидии Леонтьевне. Из какой бы республики ни приехали бывшие бойцы отряда, первый визит — к партизанской матери.

В тот день, когда Ганя впервые увидала ее, Лидия Леонтьевна ласково заглянула девушке в глаза и, как у маленькой, спросила:

— Проголодалась? Вот возьми блинчик.

— Нет, спасибо. Можно напиться?

Девушка зачерпнула кружкой воды, отпила немного.

— Ганя, тебя к командиру, — подбежал, запыхавшись, Василь.

Взглянув на парня, она вспыхнула румянцем и, глядя себе под ноги, осторожно обошла его. А Вася красивый, отчаянный разведчик, покраснел, как помидор, и растерянно топтался на месте. Потом быстро схватил кружку, которую только что оставила Ганя, и одним залпом допил остатки воды.

Они еще не говорили слов любви, они боялись выдать свои чувства друг другу, хотя невольно выдавали их всем, кто видел их рядом. Выпало молодым полюбить в то грозное, военное время. Многим их сверстникам приходилось вот так, прячась, вздыхать, скрывая свои чувства, чтобы в случае смерти не причинить любимому или любимой мучений и боли. Ведь на каждом шагу партизан подстерегала смерть. Вася оберегал тайну своей любви, надеясь на лучшие времена.

На следующую ночь Василь вместе с группой разведчиков отправился на очередную боевую операцию в село Ксаверовку. Подпольщики сообщали, что там расположен небольшой гарнизон гитлеровцев, которые охраняют прямой кабель Берлин — Винница.

Ночью партизаны пришли в Ксаверовку и залегли неподалеку от здания школы, в которой теперь фашисты устроили свою казарму.

Из засады было хорошо видно, чем занимаются солдаты. Доносился здоровый хохот. Потом они учились ходить в атаку, ползали, бегали, протыкали штыками мешки с соломой.

Как только стемнело, Гуменчук подал команду, и разведчики подошли к школе. Только в одной комнате и в коридоре был свет. Заглянув в окно, которое выходило в садик, партизаны через дыры в светомаскировочной бумаге увидали двух солдат, играющих в карты.

Оставив тут Игоря и Середовича с гранатами наготове, Гриша и Василь обошли казарму. У входа стоял часовой. Гуменчук приказал Василю проползти немного по двору, залечь и прикрыть его огнем в случае надобности. Сам же он встал во весь рост и пошел на часового.

Тот заметил Гришу уже шагах в десяти от себя и торопливо дернул винтовку с плеча… Но большего не успел. Не поднимая руки, Гриша выстрелил в него из пистолета. И тут же внутри помещения взорвалась граната, которую бросил в окно Игорь.

Гриша кинулся к двери, но в ту же секунду свет в коридоре погас. Значит, там кто-то ожидал его… Рывком бросился к порогу и прижался спиной к кирпичной стене рядом с дверью. Идти внутрь он уже не осмелился. И тут увидал, что Василь вскочил и бежит через двор. А навстречу ему со стороны сельской улицы — гитлеровец. Свет фонаря едва достигал туда, и Гуменчук только увидел, как слились две тени, рухнули и покатились по земле. Стрелять уже нельзя было. Он подбежал, когда Вася вытирал о чужой мундир свою финку.

И тут поднялась пальба в селе. Из помещения школы кто-то стрелял через дверь. Хлопцы подхватили две винтовки — часового и убитого Васей гитлеровца, и бросились в кукурузу.

Все обошлось благополучно. Собрались в лесу, немного отдохнули… Стали думать, куда идти. В расположение отряда до утра им не добраться. А окрестный лес завтра с утра будут прочесывать. Это они знали наверняка.

Решили идти к Мизяковским хуторам. На рассвете миновали их и, перейдя дорогу, залегли в конопле, чтобы пересидеть там до вечера.

Солнце уже поднялось высоко, когда Крижавчанин, который стоял на посту, заметил на дороге жандармов. Они вели какого-то оборванного, избитого и обессиленного человека. Он загребал босыми ногами пыль, еле плелся. Конвоиры подгоняли его прикладами винтовок.

Василь разбудил товарищей.

— Смотрите, наверно, схватили кого-то из местных подпольщиков, — сказал он.

Середович взял винтовку, вопрошающе взглянул на Гришу и, не встретив возражения, прицелился. Он был хорошим стрелком, почти таким, как Игорь…

Раздался выстрел. Один из конвоиров упал, а другой и тот, которого они вели, бросились бежать в разные стороны. Тогда на дорогу выскочил Крижавчанин. Он быстро догнал гитлеровца и почти в упор выстрелил.

Очевидно, в это время в селе или где-то неподалеку находилась фашистская команда, потому что не успел Василь вернуться в коноплю, как затарахтели вражеские автоматы.

— Отходим к лесу!.. — крикнул Гриша. — Овражками!

Середович прикрывал огнем отступление товарищей, а когда они немного отошли и залегли, догнал группу. Разобравшись в ситуации, гитлеровцы стали наступать короткими перебежками. Но поздно, лес уже был рядом. Гуменчук выбрал позицию на опушке в придорожной вырубке и приказал бойцам отходить поглубже з лес. Он готов был встретить преследователей огнем, как только они выйдут на открытую местность по ту сторону дороги.

И в то время, когда Григорий напряженно ожидал появления гитлеровцев, кто-то открыл огонь рядом с ним. Быстро оглянулся и увидал, что к нему бежит Крижавчанин. Автоматная очередь срезала листья над головой Василия.

— Ложись! — крикнул Гриша. — Ты почему задержался здесь?

Уже вдвоем, отстреливаясь, они догнали Игоря и Середовича, которые тоже были обеспокоены исчезновением Василя. Все четверо бежали километра два и лишь после этого, почувствовав себя в относительной безопасности, остановились.

Гуменчук поставил разведчиков по стойке «смирно» и отчитал Крижавчанина:

— Не геройство, а позор — погибнуть по-дурному! За невыполнение приказа в бою партизану Крижавчанину — пять суток гауптвахты.

Дальше они уже без приключений добрались в отряд. А наутро этот случай обсуждали на комсомольском собрании. Васю посадили на партизанскую «губу» — под «штрафным» дубом — без пояса и оружия.

Дружба дружбой, а служба службой…

Трудно бывает объяснить, как рождается дружба. Грише Гуменчуку, кажется, сам бог велел быть не только правой рукой Довганя, но и закадычным другом. Правда, у Довганя было много забот, много обязанностей, и их личная дружба как-то отошла на второй план. Зато с приходом в отряд Крижавчанина Гриша почти не разлучался с ним. Василь же просто боготворил своего командира.

Крепкая дружба связывала Игоря и Владика, хотя были они очень разными по характеру людьми. Владик был года на четыре старше, Владик был дерзок, Владик был ненасытен в своей ненависти к фашистам. На прикладе автомата он выжег цифру 100 и от этой цифры на каждого убитого им гитлеровца делал зарубку. Число зарубок уже приближалось к двум десяткам. Владик был безжалостен к врагам. От бежавших из Винницкой тюрьмы подпольщиков он знал, как погибла мать, знал, что Стасику, перед тем как утопить его, выкололи глаза. Месть не утоляла его ненависти, она падала на сердце, как капля воды на раскаленный металл, и тут же испарялась.

А Игорь Коцюбинский был отчаянным, но добрым, даже ласковым. Его привыкли видеть веселым, неутомимым, он почти не жил в лагере, часто уходил на задания, в разведку, проскальзывал через все кордоны. Казалось, что он на километр видит все, что происходит в данную минуту в лесу. Но Игорь никогда не смог бы расстрелять безоружного, будь это даже предатель, осужденный партизанским судом.

И Муржинский, и Коцюбинский, как и многие другие партизаны, никогда не исключали, что с каждым может случиться худшее, и будто спешили одарить друг друга искренними знаками мужской дружбы и преданности.

— И вот если случится самое страшное, — говорил с мягкой улыбкой Игорь, — если мне вспорет живот или оторвет ногу, а немцы будут наступать, то ни один из наших не выполнит моей просьбы и не дострелит меня. А Владика попрошу — не откажет. Конечно, если другого выхода не будет. И я ему в таком случае не откажу подарить смерть. Мы это оба знаем.

Однажды Муржинский и Коцюбинский, одетые в немецкую форму, пошли в разведку на станцию Холоневскую. Оттуда до Калиновка по узкоколейке ходил пассажирский поезд. Говорили, что в нем в Калиновку по вечерам возвращается из сел местное оккупационное начальство.

Разведав, как производится посадка, сколько и каких вагонов в составе, какова поездная бригада, друзья решили заглянуть в помещение вокзала. В окна станции им было видно десятка два пассажиров, ожидающих поезд. Владик заглянул в окно буфета. Там за крайним столиком сидели фашистские солдаты и выпивали. На рукавах их мундиров виднелись нашивки с черепом и костями.

— Ну, я им покажу, — сказал Владик, — ты стой здесь, Игорь. В случае чего просовывай ствол карабина в окно, прямо через стекло. Вообще, будь хозяином на перроне, я ретироваться сюда буду.

Войдя в общий зал, он прошел мимо мешочников, мимо дремлющего полицая и открыл дверь в буфет. Теперь его видел и Игорь. Небрежно приподняв автомат, он спокойно что-то сказал. По движению губ и по тому, как реагировали гитлеровцы, Игорь догадался, что друг скомандовал:

— Хенде хох!

Все трое, не вставая со стульев, откинулись от стола и четко подняли к ушам ладони. Буфетчица разинула от удивления рот. Владик еще что-то сказал. Очевидно, что в случае чего будет стрелять без предупреждения. Нагнулся — не опуская головы! — к винтовкам, которые стояли ближе к нему, и стал вынимать затворы. Вынул первый… Одной рукой это неудобно было делать. Прислоненная к стене винтовка вертелась.

Владик увлекся. И в это время один из гитлеровцев сделал едва заметное движение рукой — вроде она устала — и чуть опустил локоть… Игорь не раздумывая сунул в стекло дуло винтовки. Раздался звон, немцы повернули головы к увидали наведенный на них карабин. Тот, что пытался опустить руку, резко вскинул ее вверх.

Когда Владик вытащил затворы и рассовал их по карманам, Игорь в проломленное стекло сказал:

— Обыщи их. Сначала того — среднего.

Владик заставил гитлеровцев встать, похлопал их по карманам, забрал все документы, а у того, который собирался опустить руку, вынул из кармана брюк русский наган. Потом приказал всем взять в руки винтовки и через общий зал выходить на перрон.

С винтовками в руках вышли они в общий зал, мимо дремлющего полицая, и на перрон. И тут, как сговорившись, фашисты бросились в разные стороны. Одного перехватил Игорь… Владик в тот вечер сделал на ложе своего автомата еще две зарубки.

Жизнь в отряде шла своим чередом. Мелкие группы партизан каждый день расходились далеко по всей округе под Бердичев, Винницу, Хмельник, Уланов… Жгли хлеб, собранный для фашистов, разрушали сельскохозяйственные машины. Устраивали засады на дорогах, разрушали линии связи, спиливая подряд десятки телеграфных столбов.

Прошло то время, когда гитлеровцы могли спокойно заходить в села. Теперь оккупанты между селами передвигались только в автомобилях, с пулеметами наготове.

В июне Петро Довгань поставил перед партизанами задачу уничтожить все мосты на шоссейных дорогах в районе действия отряда. Сделать это удалось довольно быстро. Мосты на межрайонных дорогах не охранялись. И на протяжении нескольких дней они были разрушены или сожжены.

Фашисты бесились от злости. Теперь они в лесу не могли маневрировать живой силой, перебрасывая на машинах солдат из одного места в другое. Не раз они свою злобу вымещали на мирном населении.