Убийственное совершенство

2

В брошюре, рекламирующей эту плавучую клинику, каюта, где Джону и Наоми предстояло провести следующий месяц, называлась «комфортабельной». В помещение размером с маленький гостиничный номер были втиснуты кровать размера «кинг-сайз», крошечный диван, два таких же крошечных кресла и круглый стол, на котором стояла ваза с фруктами. Высоко на стене в углу висел телевизор. Прием был плохой. На экране — президент Обама; половину слов не разобрать из-за помех.

К комнате примыкала отделанная мрамором ванная. Несмотря на размер, она выглядела роскошно — вернее, воспринималась бы роскошной, подумала Наоми, если бы там можно было стоять ни за что не держась. Если бы ее не швыряло из стороны в сторону. Она присела, чтобы собрать с пола туалетные принадлежности Джона, но тут же встала — желудок вдруг подкатил к горлу.

— Тебе помочь? — спросил Джон.

Наоми покачала головой. Корабль снова накренился, и она, потеряв равновесие, рухнула на диван, чуть не раздавив ноутбук Джона.

— Думаю, у меня осталось примерно минуты четыре на то, чтобы разобрать вещи. Потом меня стошнит.

— Мне тоже нехорошо, — сказал Джон. К стене прямо перед ним были прикреплены правила безопасности и картинка, показывающая, как правильно надевать спасательный жилет.

— Почему ты не примешь таблетку от укачивания? — спросила Наоми. — Тебе же можно.

— Если тебе нельзя, я тоже не стану. Буду страдать вместе с тобой.

— Мученик!

Наоми потянулась и поцеловала мужа в щеку. Его привычное тепло и терпкий, мускусный запах одеколона успокаивали. Джон словно излучал силу — и физическую, и моральную. Еще в школе она смотрела кино и понимала, что больше всего ее привлекают уверенные в себе, спокойные и умные мужчины — именно такого отца Наоми хотела бы иметь. Когда она впервые увидела Джона восемь лет назад в очереди у лыжного подъемника в Джексон-Хоуле в Вайоминге, она поразилась, до чего точно его образ совпадает с ее подростковыми мечтами. Удивительное сочетание внутренней силы и внешней привлекательности.

Она поцеловала его еще раз:

— Я люблю тебя, Джон.

Он заглянул в ее глаза — иногда зеленые, иногда карие, но всегда блестящие, всегда с искоркой, такие доверчивые, такие родные — и почувствовал, как от любви к ней стеснилось сердце.

— А я обожаю тебя, Наоми. Я тебя обожаю, и еще я тобой восхищаюсь.

Она грустно улыбнулась:

— Я тоже тобой восхищаюсь. Ты даже не догадываешься насколько.

Они немного помолчали. Прошло довольно много времени после смерти Галлея, прежде чем их жизнь снова наладилась. Первые два года были по-настоящему страшными и трудными, и Наоми не раз думала, что их браку пришел конец.

Он был сильным мальчиком. Они решили назвать его в честь кометы. Джон сказал, что ребенок особенный; такие дети рождаются редко, раз в семьдесят пять лет, а может быть, и реже. Тогда они еще не знали, что их сын таит в себе бомбу с часовым механизмом.

Наоми до сих пор носила с собой его фотографию. На снимке был трехлетний мальчик в комбинезоне, с растрепанными светлыми волосами — как будто его только что вытащили из сушильного барабана. Он улыбался прямо в объектив. Двух передних зубов не хватало. Упал с качелей.

После его смерти Джон долго не мог не то что плакать или горевать, а даже говорить об этом. Он с головой погрузился в свою работу, в свои шахматы и свою фотографию; в любую погоду уходил с фотоаппаратом и пропадал по многу часов, снимая все, что видел, без цели и смысла.

Наоми тоже попыталась забыться в работе. Через приятеля из Лос-Анджелеса она нашла хорошее место в фирме, занимавшейся пиаром, но через несколько недель уволилась. Не могла сосредоточиться. Без Галлея все казалось ненужным и бессмысленным.

В конце концов им обоим пришлось обратиться к психотерапевту и пройти курс реабилитации, который окончился всего несколько месяцев назад.

— Как ты себя чувствуешь теперь, когда…

— Когда мы здесь? — договорила Наоми.

— Да. Когда мы на самом деле здесь.

— Все как-то очень… по-настоящему. Совсем по-настоящему. Я страшно волнуюсь. А ты?

Джон нежно погладил ее по голове.

— Если ты захочешь все остановить, милая… в любой момент…

Чтобы за все заплатить, им пришлось взять огромный кредит в банке и занять еще сто пятьдесят тысяч долларов сверх того — мать Наоми и ее старшая сестра Харриет, которая жила в Англии, настояли на том, чтобы одолжить им эти деньги. Вся сумма, четыреста тысяч долларов, была уже выплачена, и возврату эти деньги не подлежали.

— Мы приняли решение, — сказала Наоми. — Мы должны двигаться дальше. И не нужно…

В дверь постучали.

— Горничная!

Вошла невысокая, приятная филиппинка в комбинезоне и кедах.

— Доктор и миссис Клаэссон, добро пожаловать на борт. — Она улыбнулась. — Меня зовут Ли, я буду вашей горничной. Вам что-нибудь нужно?

— Нас обоих здорово мутит, — сказал Джон. — Может быть, есть какое-нибудь средство, которое моей жене можно принимать?

— О, конечно. Я сейчас принесу.

— Что, действительно есть? Я думал, никакие лекарства…

Дверь закрылась. Меньше чем через минуту горничная постучала опять. В руках она держала две пары браслетов и два пластыря. Засучив рукава, она показала свои запястья — на ней были точно такие же браслеты — и пластырь за ухом.

— Наденьте это, и вас не будет тошнить, — заверила она и помогла прикрепить и пластырь, и браслеты там, где нужно.

Был ли это чисто психологический эффект, или средства действительно работали, Наоми не знала, но уже через несколько минут после того, как горничная ушла, она почувствовала себя немного лучше. По крайней мере, настолько, чтобы продолжить разбирать вещи. Она поднялась с кровати и взглянула в один из иллюминаторов — всего в каюте их было два, — но тут же отвернулась. От вида волн ее снова затошнило.

Джон опять уткнулся в ноутбук. У них было правило: Наоми распаковывает вещи, а Джон не путается под ногами. Он совершенно не умел складывать вещи, а уж разбирать их и подавно. Наоми вздохнула и посмотрела на бардак, который Джон умудрился создать за пару минут, пока искал адаптор. Некоторые вещи он разбросал по кровати, кое-что висело на ручке кресла, а пара предметов туалета валялась на полу. В центре хаоса сидел Джон и внимательно смотрел в экран.

Наоми подобрала комок галстуков и улыбнулась. Злиться было абсолютно бессмысленно.

Джон немного покрутил браслеты и потрогал пластырь за ухом. Никакой заметной перемены в своем состоянии он не почувствовал, а потому постарался не обращать внимания на качку и сосредоточиться на шахматном матче, который вел с неким Гасом Сантьяно. Гас жил в Австралии, в Брисбене; они познакомились на одном из форумов, посвященных шахматам.

Джон играл с ним уже пару лет. Они никогда не встречались, только в Интернете, и Джон даже не знал, как выглядит его соперник. Австралиец был довольно силен, но в последнее время паузы между его ходами становились все продолжительнее и продолжительнее. Положение его было безнадежным, и матч он затягивал из чистого упрямства. Джон стал немного скучать и уже подумывал о том, чтобы найти нового соперника. Сейчас австралиец сделал очередной, ничего не меняющий ход.

— Идите к черту, мистер Сантьяно.

Джон поставил шах. Австралиец уже потерял ферзя, обоих слонов и одну ладью. У него не было ни единого шанса. Почему бы просто не признать свое поражение и не покончить с этим? Джон быстро написал ответ, предлагая сопернику сдаться, и подключился к сотовому, чтобы отправить письмо, но сигнала не было.

Слишком далеко в море, понял он. На тумбочке возле кровати стоял телефон, который поддерживал связь с помощью спутника, но в инструкции сообщалось, что минута стоит девять долларов. Слишком дорого. Что ж, Гасу Сантьяно придется немного помучиться в ожидании ответа.

Джон закрыл файл с шахматами и зашел в свой почтовый ящик, чтобы просмотреть сообщения, которые он загрузил еще сегодня утром, но пока не успел прочитать. На секунду его охватила паника: что, если они будут оставаться вне зоны доступа весь следующий месяц? Как тогда получать и отправлять письма? Джон работал в Университете Южной Калифорнии, там находилась его лаборатория, и обычно он получал где-то сто пятьдесят имейл-сообщений в день. Сегодняшняя порция составила около двухсот писем.

— Это поразительно, дорогой! Ты читал?

Джон поднял голову. Наоми держала в руках рекламный буклет.

— Я как раз хотел прочитать еще раз, повнимательнее.

— У них всего двадцать частных кают для клиентов. Какой чудесный эвфемизм! Приятно знать, что мы не пациенты, а клиенты. — Наоми прочитала еще несколько строк. — Раньше лайнер вмещал до пятисот пассажиров, но теперь две главные палубы, на которых располагались каюты, полностью заняты компьютерным оборудованием. На борту находится пятьсот суперкомпьютеров! Это потрясающе! Зачем им так много?

— Когда имеешь дело с генетикой, приходится обрабатывать огромное количество данных. Это часть того, за что мы платим. Дай-ка мне посмотреть.

Она протянула ему брошюру. Джон взглянул на фотографию — длинный ряд компьютеров и один-единственный лаборант, одетый в белое, разглядывающий что-то на мониторе. Потом быстро пролистал страницы и вернулся в начало. Это фото он узнал сразу же — Джон видел этого человека на его собственном сайте, по телевизору и на многочисленных снимках в прессе, как в научной, так и в популярной. Дальше шла биография ученого, и Джон, хотя уже давно знал все почти наизусть, все же прочитал ее еще раз.

Доктор Лео Детторе был гениальным ребенком, вундеркиндом. В шестнадцать лет он с отличием окончил Массачусетский технологический институт, потом получил степень доктора медицины в Стэнфордском университете, потом написал еще одну диссертацию, посвященную биотехнологии, в Университете Южной Калифорнии, а позже в Институте Пастера во Франции. Затем доктор Детторе сделал важнейшее научное открытие, касающееся модификации ферментов, позволяющее воспроизводить гены в лабораторных условиях. Это открытие сделало его миллионером, лауреатом стипендии Мак-Артура и нобелевским лауреатом. От Нобелевской премии Детторе тем не менее отказался, немало огорчив научное сообщество. Он мотивировал это тем, что все премии, по его мнению, уже давно связаны не с наукой, а с политикой.

Эксцентричный ученый снова шокировал общественность, когда впервые за всю историю начал патентовать человеческие гены, а затем, когда закон запретил это, стал активно выступать против отмены законодательства.

В данный момент Лео Детторе был одним из самых богатых ученых в мире и, вероятно, самым скандально известным. Его осуждали религиозные лидеры США и других стран, он был лишен права заниматься медициной в Соединенных Штатах после того, как публично признал, что проводит эксперименты над человеческими эмбрионами, и, судя по всему, ничто не могло поколебать его убеждений.

И он как раз стучал в дверь их каюты.