7

— Сон и питание ребенка имеют огромное влияние на его жизнь в дальнейшем, Наоми, — сказал Лео Детторе. — Я лично знаю многих людей, достигших значительных успехов, известных политиков или владельцев корпораций, и большинству из них удается справляться с объемом работы только потому, что им нужно меньше сна, чем нам с вами. Сейчас мы рассматриваем ту группу генов, которая отвечает за нашу потребность в сне. У нас есть возможность так изменить фазы быстрого сна, что ваш сын сможет абсолютно полноценно высыпаться всего за два часа в сутки.

Наоми взглянула на форму. Пока они успели разобрать около двухсот пунктов, и галочки стояли всего возле двенадцати. Это было их второе утро на корабле и третья встреча с доктором Детторе. Море успокоилось, и морская болезнь Наоми почти совсем прошла. Сегодня ей было легче сосредоточиться.

Снаружи было жарко, но кондиционер в помещении был включен на полную мощность, сильнее, чем вчера, и Наоми, одетая в джинсы и тонкий хлопковый топ, почувствовала, что замерзла. К тому же у нее болела правая нога, вверху, в месте укола, который сделала ей утром медсестра. Это была первая из пятнадцати ежедневных инъекций, призванных усилить выработку яйцеклеток. Игла в шприце вполне подошла бы для уколов слонам.

— Ребенок, который спит всего два часа в сутки, будет настоящим кошмаром, — заметила Наоми. — У вас есть дети, вы же понимаете…

Детторе поднял ладонь:

— Естественно! Это был бы полный кошмар, полностью согласен с вами, Наоми. Но это не станет для вас проблемой. Ваш ребенок будет спать как все другие дети примерно лет до четырнадцати-пятнадцати. Потом, от пятнадцати до восемнадцати, его потребность в сне станет постепенно меняться. В самый решающий для учебы момент это очень ему поможет. И он сумеет вступить в реальный мир, мир взрослых, имея максимальные преимущества перед своими ровесниками.

Наоми рассеянно оглядела кабинет, обдумывая слова Детторе. Машинально она крутила браслет на руке. Без десяти одиннадцать. С такой скоростью им понадобятся месяцы, чтобы проработать все пункты списка.

— Разве не опасно менять саму природу сна? — спросила она. — Вы уверены, что из-за этого у него не возникнет проблем с психикой?

— Недостаток сна действительно может вызвать психические проблемы, в этом вы правы, Наоми. Но мы говорим о другом. Те два часа сна вашего сына равняются восьми часам сна обычного человека. Если мы подсчитаем… сравним вашего ребенка и человека, которому требуется восемь часов сна, то получится, что таким образом вы подарите ему лишних пятнадцать лет жизни. Пятнадцать лет, которые иначе он провел бы во сне. По-моему, это лучший из возможных подарков. Подумайте, насколько больше он сможет прочитать, узнать, усвоить.

Наоми посмотрела на Джона, но не смогла ничего прочитать на его лице. Она снова повернулась к Детторе:

— До сих пор мы не отметили ничего, что могло бы сделать нашего сына фриком. Мы определились только с его ростом — пусть лучше он будет высокий, не меньше шести футов, как Джон, чем коротышка, как я. А в остальном мы исключили только гены кое-каких ужасных болезней. Нам все равно, какой у него будет нос или цвет глаз, мы не хотим влиять на такие вещи. Мы будем счастливы предоставить это воле случая.

Джон, который печатал что-то на своем «блэкберри», кивнул.

Детторе налил в стакан минеральной воды.

— Хорошо, давайте оставим на время вопрос со сном. Вернемся к нему позже. Перейдем к следующей группе в списке. Это гены, отвечающие за мускулатуру, скелет и нервную систему, за атлетические способности. Мы можем изменить их таким образом, чтобы улучшить координацию. Это поможет ему достичь больших успехов в таких видах спорта, как теннис, сквош, бейсбол или гольф.

Джон посмотрел на Наоми:

— Мне кажется, это интересно. И вроде бы не должно ему повредить.

— Нет, — возразила Наоми. — Нет, мне это совсем не нравится. Зачем, скажи на милость?

— И ты и я так себе спортсмены. Почему бы немного не помочь нашему сыну? Это все равно что начать тренировать его еще до того, как он родится.

— Еще до того, как он зачат, — поправила Наоми. — Я тебе скажу, почему я против. Если ему будут легко даваться эти виды спорта, намного легче, чем его друзьям, все может кончиться тем, что ему не с кем будет играть. Мне неинтересно сделать из нашего ребенка суперспортсмена, я просто хочу, чтобы он был здоровым и развитым.

Джон немного помолчал.

— Наверное, ты права. Я об этом не подумал.

Наоми обхватила себя руками — и для того, чтобы согреться, и оттого, что нервничала.

— А вот следующая группа мне — нам с Джоном — действительно интересна, — обратилась она к Детторе. — Мы прочитали всю литературу по этой теме, что вы дали нам вчера вечером. Насчет генов, отвечающих за энергообмен в организме.

Как я понимаю, вы можете увеличить интенсивность кислородного обмена и улучшить пищеварение. Это означает, если мы правильно понимаем, наш сын сможет получать больше энергии из меньшего количества пищи? И этой энергии ему будет хватать на более длительное время?

— В общем, да, — подтвердил Детторе. — Повышение усвояемости пищевых веществ, более эффективное расщепление углеводов и белков.

Наоми кивнула:

— Это хорошо. Это означает, что ему легко будет поддерживать форму и у него не возникнет проблем с лишним весом. — Она помолчала секунду и добавила: — Это мне больше по душе, чем вмешательство в сон.

Джон потянулся к стоящему на столе металлическому кофейнику и налил себе еще кофе.

— Ты слишком много спишь, дорогая, — улыбнулся он.

— Чушь какая! Мне необходим сон.

— Именно это я и имею в виду. Если тебя не разбудить, ты легко проспишь часов девять, если не десять. Здесь доктор Детторе прав — сон съедает много времени.

— Но мне нравится спать!

— Если бы твои гены были запрограммированы таким образом, чтобы тебе требовалось всего лишь два часа сна, поверь мне, ты бы получала от них не меньше удовольствия.

— Не думаю. — Наоми отвернулась и посмотрела в иллюминатор. Вдалеке, на самом горизонте, виднелось контейнерное судно. Казалось, его поставили на постамент. — Я хочу объяснить, как вообще отношусь к данному вопросу, доктор… то есть Лео. Из чего я исхожу. Я просто стремлюсь исключить малейший риск, что мой будущий ребенок получит ту же болезнь, что убила нашего первого сына. Прекрасно, что вы можете убрать и другие гены, обусловливающие дурную наследственность, которые есть у меня и Джона, например ген, отвечающий за возникновение рака простаты, или поджелудочной железы, или диабета, или депрессии. Конечно, я бы хотела подарить ему некоторые преимущества перед другими, любой родитель хотел бы, но я не хочу, чтобы он слишком сильно отличался от всех людей, понимаете? Я не хочу, чтобы он был фриком.

Детторе сел прямо, обхватил себя руками за плечи и несколько раз качнулся туда-обратно, как будто сам был большим ребенком.

— Наоми, я вас понимаю. Вы хотите, чтобы ваш сын был обычным парнем, не лишенным талантов, с отдельными, так сказать, проблесками гениальности?

— Ну… полагаю, да. Да, именно так.

— Я могу это устроить. Только я хотел бы, чтобы вы подумали еще кое о чем. Имейте в виду, что мир, в котором мы живем сегодня, будет существенно отличаться от того мира, в котором придется жить вашему сыну. Вам двадцать восемь лет, и мир, в котором вы родились, в целом остался таким же. Но что произойдет еще через двадцать восемь лет? — Он развел руками. — Могу вам сказать совершенно точно, через двадцать восемь лет мир будет абсолютно другим. Будет сформировано новое классовое деление, основанное на генетике, и уверяю вас, разница окажется гораздо больше, чем вы можете себе представить. Сравните себя, с вашими знаниями, навыками и способностями, с какой-нибудь бедной женщиной вашего возраста, выросшей в одной из стран третьего мира, обрабатывающей рисовое поле где-нибудь в Китае или живущей в бушленде в Анголе, например.

Детторе встал, подошел к столу и набрал что-то на клавиатуре. На экране появилась большая карта мира. Кое-где на ней выделялись розовые пятна, но основное пространство было белым.

— В мире более шести миллиардов людей. Вы знаете, сколько из них умеют читать или писать? — Он взглянул на Джона, затем на Наоми.

— Нет, — ответила Наоми. — Не знаю.

— Если я сообщу вам, что двадцать три процента населения Соединенных Штатов, самой технически продвинутой нации в мире, неграмотны, что вы на это скажете? Сорок четыре миллиона человек, которые не умеют читать, и это в Соединенных Штатах, боже мой! А тех, кто умеет, в мире меньше миллиарда. Менее двадцати процентов. Только вот эти небольшие площади на карте, закрашенные розовым. В среднем сельский житель из страны третьего мира за всю жизнь получает меньше информации, чем содержится в одном номере Times.

Зазвонил телефон. Детторе посмотрел на аппарат, но отвечать не стал. Через несколько секунд телефон умолк.

— Наоми, — мягко сказал он, — может быть, вам это не слишком понравится, но, хотите вы того или нет, вы уже принадлежите к расе господ. Не думаю, что вам захочется поменяться местами с большинством жителей нашей планеты. И не думаю, что вы бы хотели, чтобы ваш ребенок воспитывался в русских степях, или на чайной плантации в Гималайях, или в деревне в пустыне Гоби. Я прав?

— Конечно.

— Но при этом вы готовы к тому, что в конце концов ваш сын окажется в своего рода интеллектуальном третьем мире?

Наоми не ответила.

— Пока еще слишком рано, — продолжил Детторе. — Через тридцать лет все дети, чьи родители смогут себе это позволить, будут такими, с измененными, улучшенными генами. Все эти пункты в списке, которые мы сейчас обсуждаем… В данный момент это всего лишь вопрос выбора, ставить галочку или не ставить. Но когда вы станете жить в мире, где у каждой будущей матери будет такой же список, вы уверены, что оставите в нем так много пробелов? Да ни за что! Если только вы не хотите, чтобы ваш ребенок изначально был лишен возможности преуспеть в жизни.

— Знаете, что волнует меня больше всего? И Джона тоже, потому что мы много раз обсуждали это с ним. Много раз за последние несколько месяцев, когда мы узнали, что вы согласны заняться нами. Это… — она пожала плечами, — вся эта евгеника. Возникают очень плохие ассоциации. У этого вопроса дурная история, знаете ли.

Детторе присел на край стола и посмотрел на Наоми:

— Если мы, человеческие существа, не будем пытаться улучшить гены наших потомков только потому, что восемьдесят лет назад безумец по имени Гитлер пытался сделать то же самое, на мой взгляд, это будет означать одно — может, мы и победили во Второй мировой войне, но мистер Гитлер победил наше будущее. — Он посерьезнел. — Эдвард Гиббон писал, что человечество должно развиваться, иначе оно деградирует. Он прав. Любая цивилизация, любое поколение людей непременно погибнет, если не будет идти вперед.

— Но разве Эйнштейн не говорил: если бы он знал, что его исследования приведут к созданию атомной бомбы, то лучше стал бы часовщиком, — возразила Наоми.

— Говорил, конечно, — ответил Детторе. — И если бы Эйнштейн стал часовщиком, сегодня мы с вами жили бы в мире, где евгеника Гитлера являлась бы нашим будущим.

— Гитлера, а не ваша? — вырвалось у Наоми, но она тут же пожалела о своих словах. — Простите. Я не имела в виду…

— Ничего страшного, ход ваших мыслей вполне понятен, — заметил Детторе. — Многим людям приходит в голову это сравнение. Меня называли антихристом, неонацистом, доктором Франкенштейном — да кем только не называли. Я только надеюсь, что во мне немножко больше гуманизма, чем в мистере Гитлере. И немножко больше скромности.

Улыбка у Детторе была такая мягкая и обезоруживающая, что Наоми стало очень стыдно за свою невольную грубость.

— Я на самом деле не хотела вас…

Детторе встал, подошел к Наоми и нежно взял ее за руку:

— Наоми, вы побывали в настоящем аду, когда потеряли Галлея. Сейчас у вас тоже не самый легкий в жизни период. Эти четыре недели на корабле будут очень тяжелыми, как физически, так и морально. Очень важно, чтобы вы всегда говорили, что думаете, и не упустили тот момент — если он наступит, — когда поймете, что передумали и хотите остановиться. Мы должны быть предельно честны друг с другом, хорошо?

— Спасибо, — кивнула Наоми.

Он отпустил ее руку, но продолжал смотреть ей в глаза.

— Мир меняется, Наоми. Поэтому вы с Джоном здесь. Вы достаточно умны, чтобы понимать это.

Наступила пауза. Наоми снова посмотрела в иллюминатор, на бескрайний синий океан и на контейнерное судно, по-прежнему торчавшее на горизонте. Она взглянула на мужа, потом на Детторе, потом посмотрела на форму, лежащую перед ней. Ей вспомнился Галлей, причина, по которой они оказались в клинике Детторе.

Болезнь Дрейенса–Шлеммера воздействует на иммунную систему организма так же, как и СПИД, но куда более агрессивно. Она быстро разрушает молекулярную структуру защитной оболочки клеток, позволяя вирусам и инородным бактериям беспрепятственно проникать в них, и даже более того — постепенно тело начинает разрушать себя само. Вся система химической защиты в организме Галлея превратилась в разъедающую кислоту, которая буквально уничтожила его внутренние органы. Он умер после двух дней агонии. Два дня он кричал не переставая, страшную боль не могли унять никакие наркотики; кровь текла у него изо рта, из носа, из ушей и заднего прохода.

Болезнь Дрейенса–Шлеммера была открыта в 1978 году двумя учеными из Гейдельбергского университета в Германии. Поскольку заболевание является редким — им страдают не более ста детей во всем мире, — их открытие имело скорее научную, чем практическую ценность. Фармацевтические компании не заинтересованы в проведении исследований и поиске лекарства, потому что затраты на это никогда не окупятся. Единственный способ победить со временем болезнь Дрейенса–Шлеммера — это долгий и медленный естественный отбор.

Большинство людей — носителей этого довольно редкого гена рожают абсолютно здоровых детей. Только в тех исключительных случаях, когда встречаются два человека с генами болезни Дрейенса–Шлеммера, она может проявиться.

Ни Джон, ни Наоми понятия не имели, что в их семьях есть такое заболевание. Но после рождения Галлея — а к тому времени было уже слишком поздно — они узнали, что оба являются носителями опасного гена. А это давало один шанс из четырех, что их ребенок будет болен.

Наоми снова перевела взгляд на Детторе.

— Нет, это не так, — медленно произнесла она. — Может быть, мир действительно меняется, но я недостаточно умна, чтобы понять, как именно. Может быть, я даже не хочу понимать. Мне страшно.

Загрузка...