Украинские мотивы

9. «Мама, я тебя сейчас вспоминала»

— Знаете ли вы, что Чехов был одним из немногих русских писателей, прекрасно владевших украинским языком и с восхищением отзывавшемся о поэзии Шевченко? — обратился ко мне Никита Чернявский, когда мы приехали в Краснодон и остановились на центральной площади города.

Нет, этого я не знал. В другое время я охотно бы побеседовал на эту тему, но сейчас у меня такого желания нет. Я продолжаю думать о девушке, которая когда-то пела, танцевала, наслаждалась жизнью в этом городе. Звали ее Любой…

День выдался пасмурный.

Осенний ветер жалобно стонет, блуждая среди голых деревьев, обступающих большую прямоугольную площадь. Мы направляемся к музею. Вдруг слышу шум чеканных шагов. Поворачиваюсь. Из-за деревьев выходят три девочки и двое мальчиков в пионерской форме. Они следуют к центру площади, к памятнику, туда, где стоят ПЯТЕРО со знаменем.

— Гюнтер! — нетерпеливо зовет Никита Чернявский.

Но я прошу подождать меня и провожаю ребят к памятнику молодогвардейцам.

Дети идут легким спортивным шагом. Вот они приближаются к памятнику; происходит смена караула. Пост у памятника почетен для школьников. Если стране будет снова угрожать опасность, они поступят так же отважно, как в свое время поступили те ПЯТЕРО, стоящие на постаменте со знаменем. В этом сомнений нет.

Я медленно возвращаюсь к зданию музея, где меня ожидает Никита Чернявский. В фойе царит тишина. Торжественная и сковывающая…

В киоске покупаю путеводитель по музею и успеваю прочитать вступительные слова, написанные писателем Владиславом Титовым. Вот содержание его обращения: «Дорогой друг! Ты переступил порог музея „Молодая гвардия“. Здесь ты встретишься с мужеством. Ты встретишься с бессмертием. Ты увидишь героическое и трагическое. Уйми свое сердце, если оно тревожно забилось в груди.

Потом, когда ты пройдешь по этим залам, когда ты останешься один на один с собой, со своей совестью, можешь дать ему волю. Потом ты можешь плакать, если надо. А пока уйми свое сердце…»

Иду по залам. Рассматриваю фотографии комсомольцев, юношей и девушек, в числе которых и те ПЯТЕРО со знаменем: Олег Кошевой, Ульяна Громова, Иван Земнухов, Сергей Тюленин и Любовь Шевцова, Люба…

Читаю листовки, в которых они призывали к борьбе с оккупантами, ребята сами их разбрасывали и расклеивали; рассматриваю целый набор инструментов, с помощью которых комсомольцы выводили из строя оборудование в шахтах и делали бомбы. На музейных стеллажах лежат также пистолеты, гранаты и винтовки, которые они использовали в борьбе с регулярными германскими войсками. В группе молодгвардейцев сражались русские, украинцы, армяне, молдаване, азербайджанцы, евреи, белорусы.

Рассматриваю личные вещи комсомольцев, читаю их школьные сочинения. В дневнике Ульяны Громовой есть такие слова: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Эти слова принадлежат немцу. А вот «Как закалялась сталь» Островского, ставшая любимой книгой советской молодежи. Здесь я вижу и сборники стихов Тараса Шевченко, которые несут в себе такой же духовный заряд, как и роман Островского.

Перехожу из зала в зал. Тут рассказывается о борьбе, на которую молодые краснодонцы поднялись сами, по собственной воле. Документы повествуют об освобождении советских военнопленных, о поджоге биржи труда. Патриоты уничтожили списки, в которые были внесены две тысячи краснодонцев — фашисты собирались угнать этих людей на работы в Германию.

«Кто они? Кто воспитал их? Кто дал им силы, чтобы не дрогнуть в жестоком неравном бою с фашистским зверем?» — эти вопросы задает Владислав Титов в своем введении.

Вокруг меня много людей. И молодых, и взрослых. Не стесняясь слез, они рассматривают фотографии земляков. Еще никогда я не чувствовал себя в этой стране таким одиноким.

Сдерживаю шаг, пропускаю вперед группу школьников… В следующем зале полумрак. Экскурсовод рассказывает о последних днях краснодонцев, об арестах, пытках, расстрелах, о том, как замученных ребят сталкивали в шахтные колодцы. Я вижу рубашку, в которой Анатолия Попова в день его 19-летия столкнули в шахту; медальон, в котором девушка-подпольщица как память о своей первой любви хранила фото Николая Сумского; окровавленную одежду другой подпольщицы, которую она после первой пытки передала матери с просьбой принести чистую; большое фото Гремучего леса близ города Ровеньки, где 9 февраля 1943 года немцы расстреляли несколько комсомольцев, в том числе и Любовь Шевцову.

В начале января она вместе с другими была схвачена полицией и брошена в тюремную камеру. Ею интересовалась разведслужба вермахта. Из Ворошиловграда в Краснодон срочно прибыл офицер абвера. Он попытался выведать у нее местонахождение подпольной рации и выявить ее связь с советской военной разведкой. Однако, несмотря ни на какие ухищрения, у него ничего не получилось.

В конце января ее вместе с другими подпольщицами переправили в Ровеньки, где допросы проходили уже без «либерализма»… Она стойко держалась… Ее провоцировали, убеждали, жестоко пытали…

В тягостном настроении я медленно иду по затемненным помещениям. Задумавшись над ужасной судьбой этих казненных мальчиков и девочек, которые только-только начинали жить, я непроизвольно останавливаюсь. Какой это был удар для родителей, родных, любимых! Снова в памяти всплывают слова писателя В. Титова: «Кто воспитал их? Кто дал им силы, чтобы не дрогнуть в жестоком неравном бою…» Разумеется, родители. Вместе с учителями, комсомолом, обществом…

Я поднимаю глаза… Передо мной грязная, заплесневелая стена тюремной камеры. Из этой камеры Любу повели на казнь. На стене большими буквами нацарапаны ее последние слова… Я читаю их, и мне кажется, что я слышу звонкий голос девушки, которая произносит с любовью и теплотой: «Мама, я тебя сейчас вспоминала».

Когда мы вернулись из Краснодона в Ворошиловград, наступил вечер. Наша машина затормозила возле гостиницы «Октябрьская». Я благодарю заботливого, всегда готового помочь Никиту Чернявского за поездку, за все его хлопоты. Благодарю за приглашение на ужин.

— Нет, спасибо! Пока не хочу. Спать тоже еще рановато. Я просто немного отдохну, подумаю… — Он понимает меня, и машина отъезжает. Я остаюсь один на широком тротуаре. На другой стороне улицы — заманчивый сквер с клумбами и фонтанчиками. Хорошее место для отдыха. Я перехожу улицу и устраиваюсь на одной из скамеек.

Листаю брошюру, купленную в музее. Читаю у В. Титова: «Поколение людей, родившееся после войны, не имеет права на слабость, не имеет права на малодушие даже в самых спорных жизненных ситуациях, потому что оно знает пример жизни, пример борьбы и несгибаемой воли бессмертных молодогвардейцев…»

Почему В. Титов так строго подходит к жизни? Кто он такой?

Подобные вопросы, как я позднее узнал, задавали себе и сотрудники московского журнала «Юность», когда получили рукопись тогда еще неизвестного автора. Роман, несмотря на литературное несовершенство, произвел на них сильное впечатление. Титова пригласили в Москву. И спустя несколько дней в редакцию пришла молодая симпатичная пара.

— Рита, — робко представилась девушка.

— Владислав Титов, — назвался ее спутник, но никому не подал руки для приветствия.

И тут редакторы поняли почему: у него, как и у героя его романа, не было обеих рук.

Титову было 26 лет, когда на шахте, где он работал, случилась авария: с рельсов сошла вагонетка и, переворачиваясь, вывела из строя высоковольтный кабель. Произошло короткое замыкание. Огонь устремился по кабелю к трансформатору. Титов понял: если пламя дойдет до трансформатора, произойдет взрыв. Десятки горняков будут заживо погребены под землей. Отключить сеть было уже невозможно. Тогда Титов ринулся к распределительному щиту и принял несколько тысяч вольт на себя… Шахтеры нашли своего спасителя в скрюченной позе, он едва дышал. Это произошло в 1960 году…

Через несколько дней я встретился с ворошиловградскими писателями. Среди них был и Владислав Титов со своей женой. Он удивительно скромен. Ни одним словом не намекает бывший шахтер на свой героический поступок. Не говорит он и о том, что пережил после аварии, после ампутации обеих рук, о своей упорной борьбе за то, чтобы снова стать полезным обществу — «всем смертям назло». Он так и назвал свою первую, переведенную на многие языки мира книгу. Вдохновленный подвигом Николая Островского, он решил тогда в больнице мобилизовать все свои силы, чтобы тоже стать нужным людям человеком.

Посещение музея молодогвардейцев и встреча с В. Титовым снова навели меня на мысль о том, что героизм советского народа — и во время гражданской войны, и в период строительства социализма, и на полях Великой Отечественной войны — складывался из подвигов отдельных людей, которыми руководило отнюдь не желание прославиться. Корни героического следует искать в образе жизни советского человека, в его готовности пожертвовать всем ради друзей, ради общества, ради своей Родины.

Как один из тех, кто выжил во второй мировой войне, я предостерегаю всех от повторения старых ошибок, от недооценки советского народа. Благоразумных людей в мире становится все больше. Их миллионы и миллионы. Один из них — англичанин Сандерс Барлоу. Как и тысячи людей на Западе и Востоке, потрясенных книгой «Всем смертям назло», он написал письмо Владиславу Титову: «Если бы я прочитал о Вашем поступке в газете, то объяснил бы его просто: красная пропаганда. Но после того, как я познакомился с Вашей книгой, могу сказать, что все это правда».