Украинские мотивы

4. На дорогах Украины

Какое бы вы ни выбрали направление, чтобы добраться от центра Киева — с его многочисленными скверами, аллеями и бульварами — до окраины, вы обязательно завершите свое путешествие в лесу, где еще можно встретить оленя или лося.

Столица Украины окружена зеленым поясом. Он простирается на десятки гектаров и включает в себя несколько крупных массивов. К востоку от города находится Дарницкий лес, занимающий 25-километровую зону вдоль берегов Днепра. С юга к городу подступают Голосеевский, а с севера — Пуще-Водицкий лесопарки. Мы едем на юг, в Корсунь-Шевченковский. Наш путь лежит через Конча-Заспинский лес. Мы — это двое старых друзей, писатель Савва Голованивский и я.

Савва Голованивский относится к поколению, росшему вместе с молодым Советским государством. Он как-то объяснил это в следующих словах:

— Два великих имени определяют суть и характер жизни моего поколения: одно из них — Ленин, второе — Маяковский. С именем Ленина у меня в юности было связано первое представление о чести, долге, социальной справедливости; с именем Маяковского-первое ощущение нового и необычного в поэтическом слове.

Что же свело нас вместе и благодаря чему мы оказались сегодня в мчащейся в Корсунь-Шевченковский «Волге»? Несколько лет назад я вместе со своей женой Трауте перевел на немецкий язык роман Саввы Голованивского о войне «Тополь на другом берегу», и после этого возникло естественное желание познакомиться с автором, что я и осуществил, приехав на Украину. Мы не раз беседовали с Саввой о войне, во время которой были по разные стороны фронта и которую не сумели предотвратить, об угрозе атомного пожара. Савва считает, что мы, как писатели, должны бороться за мир с помощью своих книг. Он говорит об этом проникновенно, озабоченно: «Писатель, переживший вторую мировую войну, обязан рассказать о ней, чтобы не вспыхнула новая страшная война».

Я уже давно решил, что создам книгу о войне, против войны. Из каждых ста мужчин моего возраста только тридцать вернулись домой, в Германию. Я должен разоблачать тех, у кого на совести миллионы загубленных жизней. Но какой взять период войны, какое сражение, чтобы показать бессмысленность массовой гибели людей, я пока не знаю. Голованивский готов помочь мне. В январе-феврале 1944 года под тогдашним Корсунем была разгромлена сильная группировка захватчиков. Сейчас на том месте находится большой музей с обширной экспозицией, рассказывающей о памятном сражении. Может, я и впрямь найду в этом музее интересные материалы, и они лягут в основу романа, о котором я мечтаю много лет. Поэтому мне не терпится поскорее прибыть в Корсунь-Шевченковский.

«Триполье — 12 км», — написано на одном из дорожных указателей. Это небольшое село на Днепре, именем которого названа культура нового каменного века, охватывающая период с IV тысячелетия до н. э. до 2-й половины III тысячелетия до н. э.

Основной район ее распространения простирался от Днепра до Карпат и частично далее к северу Балканского полуострова. Люди жили здесь в крупных, иногда укрепленных поселениях. Семьи или родовые общины строили себе просторные глинобитные дома с очагами. Археологи обнаружили в Триполье всевозможные орудия труда и утварь — кирки, топоры, жернова, керамические сосуды различной формы. Эти находки позволяют узнать много интересного о древнем Триполье.

Около деревни Григорьевки мы переезжаем через один из самых маленьких правых притоков Днепра, реку Красную. На холмистой местности появляются и вновь исчезают села с красивыми белыми домами, окруженными рощами фруктовых деревьев. На горизонте уже видны очертания небольшого города.

— Это Кагарлык на Россаве, — говорит Голованивский. Посмотрев на часы, он разочарованно покачивает головой. — Жалко, что у нас мало времени, а то бы мы здесь остановились. Кагарлык — довольно старый, интересный город. Хотя он впервые упоминается в документах, датированных 1590 годом, в нем имеются развалины древних городских укреплений XI–XIII веков. Самая крупная достопримечательность Кагарлыка, пожалуй, парк. Он был заложен в середине XIX века и считается памятником садоводческого искусства.

— Название города скорее не украинского, а татарского происхождения, — отмечаю я, не без интереса поглядывая на своего спутника.

Неопределенно пожав плечами, он напоминает о бурной истории этого края:

— До конца XVIII века этими местами владели поляки. Лишь в 1793 году эта территория вновь была воссоединена с Россией.

Мы то и дело проезжаем мимо общественных зданий, школ, предприятий. Савва поясняет: асфальтовый завод, кондитерская фабрика, мясокомбинат, продовольственный магазин, вокзал, комбинат бытовых услуг, средняя школа, кинотеатр, Дом культуры, поликлиника, больница, библиотека, краеведческий музей…

Я быстро поворачиваю голову влево, вправо, как судья на теннисной площадке. Запомнить все это просто невозможно. Лишь одно оседает в сознании: этот небольшой город является районным центром.

Со стороны вокзала доносится гудок тепловоза. Он напоминает голос океанского лайнера, уходящего в бесконечную даль.

Мы мчимся дальше по шоссе, по этой огромной стране… Что я знал о ней, прежде чем попал сюда и исколесил множество разных дорог? Почти ничего. Нужно своими глазами увидеть Союз Советских Социалистических Республик, чтобы его понять. Россия, Украина, Белоруссия, Латвия… Гигантские пространства, населенные различными нациями и народностями. Француз поразится, когда узнает, что одна только Украина больше его родной Франции, а некоторые граждане ФРГ, может быть, удивятся, услышав, что по площади их страна уступает и половине УССР. Но лучше всего убеждают, по-моему, личные впечатления, особенно полученные в дороге. Чем же отличаются дороги в СССР от наших? Прежде всего их протяженностью.

Если москвич пожелает отправиться на машине в Закавказье, то ему надо проехать более 2000 километров. Берлинец же, собравшийся отдохнуть в горах Гарца, будет у цели уже через 200 километров. А как обстоит дело с придорожными пунктами отдыха или гостиницами? Дома у нас принято прерывать поездку и отдыхать или под открытым небом, или же в придорожном ресторанчике. Иногда, следуя указателю, мы углубляемся в лес и посещаем уединенную закусочную для туристов. Через каждые 60–70 километров у нас может быть, а через каждые 100 километров должна быть сделана остановка, чтобы перекусить, выпить кофе, лимонада, съесть бульон или целый обед. Для нас такие поездки — целое путешествие.

На Украине другие масштабы. Там можно ехать от восхода до захода солнца. Ехать лесами и полями, минуя города и села, горы и долины. Ехать днями и ночами. И дорогам не будет ни конца, ни края. Лишь изредка недолгая остановка где-нибудь в лесу, и снова в путь.

«Вы плохо позавтракали?» — спросят удивленно, если заикнешься, что проголодался. Но завтрак был сытным. На столе возвышалась целая гора калорийной пищи! Со временем я понял: если мне предлагали «сверхобильный» завтрак, значит, предстояла сверхдальняя по масштабам Центральной Европы поездка. И я старался наедаться «впрок», хотя для меня, как европейца, это было далеко не легкой задачей…

Да, с украинскими дорогами нужно познакомиться самому. Когда много ездишь по стране, то начинаешь воспринимать дорогу как какую-нибудь хорошую знакомую. Устроившись поудобнее на сиденье, слушаешь, как дорога гудит, поет или свистит под колесами, или что-то бормочет; она может тебя нежно укачать, а может и как следует тряхнуть…

Дороги Украины…

Неожиданно до слуха доносится музыка, пение под гармонь. Погруженный в свои мысли, я только теперь заметил, что мы попали в «пробку». Вместе с Саввой выходим из машины и вслед за другими любопытными идем на звуки музыки. Около грузовика, в открытом кузове которого сидит гармонист с золотистой шевелюрой, образовалась толпа любопытных. Из самой середины звучит задорный голос девушки, и игривый ветерок разносит ее шутливые куплеты далеко по округе.

Не успел я разглядеть веселую певунью, как гармонист, резко закинув голову, так что его золотистая шевелюра, подхваченная ветром, откинулась назад, ответил таким же задорным куплетом.

И снова вступает дивчина. Мне наконец-то удается увидеть ее среди голов стоящих впереди женщин — таких же, как и она, дорожных рабочих: под яркой косынкой-черные, как вороново крыло, волосы; над янтарно-золотистыми блестящими глазами — черные, точно смоль, брови. Кажется, что она попала сюда из украинской сказки. Положив руки на мерно покачивающиеся бедра, она наклоняет голову то в одну, то в другую сторону и бросает снизу вверх на молодого музыканта такой лукавый взгляд, что тот не выдерживает, передает гармонь товарищу и спрыгивает вниз. Они начинают отплясывать под все убыстряющийся ритм задорной гармошки. Пляска и незатейливая музыка захватывают и зрителей. Они притоптывают ногами и хлопают в ладоши, напрочь забыв о вынужденной остановке. Никто не хочет расходиться, всем пришлись по нраву эта веселая дивчина из бригады дорожных рабочих и молодой парень из соседнего колхоза. Это тоже украинская дорога!

…Когда «пробка» начинает рассасываться, над нами неожиданно появляются мрачные грозовые тучи. Гаснут солнечные лучи, падают первые крупные капли дождя. День меркнет, будто преждевременно устал от забот. Там, где должен быть Корсунь-Шевченковский, видна лишь сплошная стена дождя.

Перед нами то место, где в феврале 1944 года десятки тысяч моих соотечественников, которым сегодня исполнилось бы столько же лет, сколько мне, были отправлены командирами (бежавшими от расплаты на танках и самолетах) в вечную ночь. День почти уже угас, когда мы подъезжали к городу, где когда-то был огромный «котел» в 30 тысяч квадратных километров, равный по площади Бельгии.

Со слов Саввы я знал: Корсунь был основан в 1032 году. В нем около 20 тысяч жителей, довольно много промышленных предприятий. Здесь есть станкостроительный, авторемонтный, механический, кирпичный заводы, фабрика по выпуску консервированных фруктов, маслозавод, швейная фабрика.

В центре города промышленности почти нет, зато много учебных заведений. То и дело встречаются школы, всего их восемь. Кроме того, я увидел на своем пути вывеску педучилища, медицинского техникума, музыкальной школы и ПТУ.

Заповедный уголок…

Днепровские мотивы

Дворец культуры «Украина»

Особую атмосферу улицам Киева придают каштаны

Мост Патона

Академический театр оперы и балета им. Т. Г. Шевченко

Октябрьский Дворец культуры

Я внимательно разглядываю одиноко стоящие, в большинстве своем двухэтажные дома. Они прячутся под зеленым навесом ветвей старых деревьев. Чистые, асфальтированные улицы пересекают вдоль и поперек «негородской»-по нашим понятиям — городок.

Я часто останавливаюсь и стараюсь представить себе Корсунь без газонов с цветами, современных машин, хорошо одетых женщин, без детей в нарядной школьной форме. Меня мучает один и тот же вопрос: как здесь было в то время, когда на этой земле никто, кроме маршировавших в серых колоннах солдат, не пел.

Неожиданно на одном из перекрестков мое внимание привлекает старенький «Москвич», один из ветеранов своего автомобильного семейства. Он настолько забрызган грязью и покрыт пылью, что с трудом можно различить его темно-синюю окраску. Машина с пятью пассажирами медленно проползает мимо меня по перекрестку. Она кажется мне почему-то здесь, в дальнем краю, родной, близкой. Еще не догадываясь, в чем дело, я машинально читаю на ее передней дверце: «Участок трассы газопровода „Дружба“, сооружаемый строителями ГДР». И когда «Москвич» почти исчезает из виду, мне становится ясно: в нем были молодые люди из Германской Демократической Республики, прокладывающие вместе с юношами и девушками из других социалистических стран почти 3000-километровую трассу газопровода «Дружба» от Южного У рала до украинских Карпат.

Участок от Кременчуга до Тального стал рабочим местом для нескольких тысяч членов Союза свободной немецкой молодежи. Они перевезли и сварили более 100 тысяч тонн стальных труб на более чем 200-километровом участке. В прокладке газопровода «Дружба» принимали также участие юноши и девушки из Болгарии, Польши, Венгрии и ЧССР. Причастность и моей страны к этой стройке переполняла меня радостью и даже гордостью.

В приподнятом настроении приближаюсь к Дому культуры. Но прошлое вновь напоминает о себе. Интересно, кто жил в этом доме во время войны? Может быть, здесь был «солдатский клуб» оккупантов или городская комендатура?

Я обращаюсь к человеку, вышедшему из ближайшего палисадника на площадь. Представившись журналистом, прошу его рассказать, когда был построен Дом культуры и не пострадали ли во время войны какие-нибудь соседние здания.

Не успел он ответить на мои вопросы, как из того же палисадника появился худой длинный инвалид. Он вступил в наш разговор:

— Вы знаете, что они… здесь… — дрожа всем телом, инвалид показывает на площадь. — В 44-м… они все здесь залили кровью.

Я не могу ничего сказать, у меня разламывается голова.

Неожиданно появляется Савва Голованивский. Положив инвалиду руку на плечо, он начинает его успокаивать. Савва говорит о новом поколении немцев, газопровдде «Дружба», о ГДР. Потом приглашает меня в машину.

Минут через десять мы въехали через арку древних ворот на территорию бывшего замка. В нем теперь разместился музей истории Корсунь-Шевченковской битвы.

В конце XVIII века князь Юзеф Понятовский, племянник тогдашнего польского короля, велел построить для себя этот замок на красивом скалистом острове Роси. Позднее здесь обосновался богатый помещик с семьей. Ему принадлежал весь Корсунь с окрестностями. Из узких стрельчатых окон замка, похожих на амбразуры, видны плодородные земли, урожай с которых доставлялся помещику на скрипучих крестьянских повозках через крепостные ворота.

Четверть столетия спустя после Великого Октября в город на Роси пришла война, и он снова утратил свою свободу. В замке расположились фашистские захватчики, на глазах у голодавшего Корсуня они свозили сюда свою награбленную добычу.

Полчища новых варваров, на которых работала тогда вся Европа, рвались на Восток с гораздо большим упорством, чем войска кайзера в 1918 году. Положение на фронте изменилось лишь к 1943 году. Немецкие части были отброшены с Волги, где они потеряли целую армию. Раненые, больные тифом, малярией, дизентерией немцы заполнили замок, превращенный в лазарет, а 14 февраля 1944 года город Корсунь освободили советские войска.

Обо всем этом рассказывает мне Савва Голованивский, пока мы изучаем квадратный двор замка. Я с удовольствием останавливаюсь перед вывеской «Музей исторических битв» и спрашиваю:

— Почему слово «битва» стоит во множественном числе?

Голованивский приглаживает поредевшие волосы и объясняет:

— Почти за 300 лет до фашистских захватчиков здесь попали в окружение польские завоеватели, которым был нанесен сокрушительный удар.

В те давние времена украинцы страдали под гнетом польских феодалов. И только Богдану Хмельницкому удалось собрать к 1648 году боеспособное казацко-крестьянское войско и начать освободительную борьбу.

Но меня в первую очередь интересует Корсунь-Шевченковская операция 1944 года. Что здесь происходило в зимние дни, я начинаю понимать в центральном зале, экспонаты которого подробно знакомят с событиями того сурового времени. Общее представление о разыгравшейся битве дает огромная панорама поля сражения. На ней показаны возвышенности и лощины, долины и луга с ручьями и реками. На панели рядом с кнопками — их около 20 — даты боев. Нажимаешь, например, на кнопку с датой «16.2.1944 г.», и сразу зажигаются разноцветные лампочки, обозначающие позиции на 16 февраля. А если попробовать включить все кнопки сразу, то на обширном рельефе местности заиграют серые, зеленые, коричневые огни, указывая местоположение войск, танков, артиллерии, авиации. За несколько минут здесь промелькнут события целого месяца.

В начале января 1944 года немцы были по всей линии фронта отброшены от Днепра на запад. Лишь в районе Корсуня немецкие позиции выступали на восток приблизительно 125-километровой дугой. Этот выступ удерживался 14 немецкими дивизиями, в распоряжении которых была мощная артиллерия и многочисленная авиация. Германские части наступали на фланги советских соединений, стремясь отбросить их за Днепр и снова занять Киев, оставленный в ноябре 1943 года.

Советским войскам было необходимо в кратчайшие сроки ликвидировать эту крупную группировку врага.

Ставка направила на этот участок фронта маршала Г. К. Жукова. Он осуществлял координирование боевых действий войск 1-го Украинского фронта под командованием генерала армии Н. Ф. Ватутина и войск 2-го Украинского фронта под командованием генерала армии И. С. Конева. На рассвете 24 января силы обоих фронтов приступили к охвату немецкой группировки.

28 января они соединились под Звенигородкой. Около 80 тысяч немецких солдат и офицеров с тысячами орудий и минометов, сотнями танков и штурмовых орудий оказались отрезанными от основной группы немецких войск, действовавшей западнее и южнее Корсуня, которой командовал генерал-фельдмаршал фон Манштейн.

Когда 8 февраля кольцо сжалось настолько туго, что каждый квадратный метр земли в «котле» простреливался огнем артиллерии, советская сторона, желая избежать бессмысленного кровопролития, направила к командующему окруженными войсками генералу Штеммерману парламентеров с ультимативным требованием сложить оружие. Вопреки строгому приказу своего командования Штеммерман распорядился пропустить парламентеров. Однако группенфюрер СС Гилле помешал генералу принять ультиматум, и по его приказу Штеммерман был расстрелян в последний день сражения.

14 февраля советские войска освободили город Корсунь, зажав на небольшом пятачке под Шендеровкой остатки вражеских войск. Несмотря на безвыходное положение, окруженные фашисты попытались прорваться под прикрытием метели на запад. В ночь на 17 февраля они двинулись на прорыв кольца окружения, но лишь небольшой группе танков и бронетранспортеров удалось прорваться к своим войскам.

В целом в Корсунь-Шевченковском «котле» было убито и ранено около 55 тысяч и взято в плен свыше 18 тысяч вражеских солдат и офицеров.

Размышляя над этими данными, я никак не могу разобраться в их некотором, как мне кажется, несоответствии. Сначала я спрашиваю Киру, сотрудницу музея, почему остатки немецких войск выступили в ту ночь из-под Шендеровки лишь одной колонной. На меня устремляется испытующий взгляд. Возможно, она думает, что я, немец, мог сражаться там в те времена, когда ее еще не было на свете, а отец Киры или другой родственник…

Кира сдувает со лба пушистую прядь и вежливо отвечает:

— Остатки окруженных немецких войск шли не одной, а тремя колоннами.

— И все три без тяжелых орудий? С голыми руками прямо на острие ножа Жуковского заслона?

Кира, тряхнув золотистыми волосами, серьезно продолжает:

— Тяжелых орудий не было только у двух колонн. Они сопровождали телеги с тяжелоранеными и не имели даже транспортных средств.

— А третья колонна, южная? — спрашиваю я с растущим нетерпением.

— В ней были собраны все уцелевшие танки, штабные автобусы, орудия, грузовики.

— Ах, вот оно что… — теперь мне кое-что становится ясно. — Значит, южная колонна провела артподготовку и выдвинулась вперед, чтобы помочь выбраться двум другим?

— Выдвинулась вперед? — золотистая прядь волос снова подлетает вверх. — Наоборот, там дождались, пока советский заградительный огонь сосредоточится на двух других колоннах, и лишь тогда двинулись вперед….

— … чтобы нанести отвлекающий удар, — выпаливаю я.

Губки Киры вздрагивают.

— Нет. Чтобы уйти из опасного района в юго-западном направлении и, используя момент неожиданности, а также наличие моторизованной техники и тяжелых орудий, попытаться прорваться.

Кира подводит меня к другому табло. Я смотрю на красные и синие стрелы на карте-схеме, начинаю постепенно постигать тонкости заключительного этапа сражения и убеждаюсь в циничной расчетливости германского военного командования: в южной колонне находились все генералы и штабные офицеры окруженных, включая группенфюрера СС Герберта Отто Гилле и генерал-лейтенанта Теобальда Либа. Они бросили обе северные колонны на произвол судьбы, лишили их руководства и, более того, подставили тысячи немецких солдат под пули.

Кира подводит меня к витрине с фотографиями. На них запечатлены сплошные развалины. Между горами разбитых орудий, танков, лошадиных трупов и мертвых людских тел тянутся длинные вереницы пленных.

Я стараюсь понять, почему эти немцы вопреки приказам своих командиров сдались в советский плен, пошли на этот трудный шаг. Может быть, еще свежа была в памяти судьба армии Паулюса под Сталинградом? Или единственным убедительным доводом для них стала явная сила советского оружия?

Переоценивать мощь пушек нельзя. Дальнейший ход боев свидетельствует о том, что большинство немецких солдат продолжало отчаянно сражаться, хотя советские войска добивались все больших успехов. Одни лишь пушки были не в силах переубедить сотни тысяч людей, живших надеждами и страхом. Одни из них мечтали о службе на солнечном юге Франции или о долгожданном отпуске на родину в виде награды за стойкость в бою. Другие боялись плена, думая, что большевики их немедленно расстреляют или до конца жизни заставят восстанавливать деревни, города, железнодорожные пути, предприятия, которые они преднамеренно разрушали, откатываясь от Сталинграда на запад; третьи опасались справедливой суровой кары за зверства, совершенные ими на советской земле.

После осмотра музея мы с Саввой идем в кинозал, где начинается показ фильма. Эта сравнительно короткая (минут на 30–40) лента — бесценный документ, рассказывающий о событиях сравнительно недавнего прошлого.

Перед нами — не художественная выдумка, а живая история. Этот документальный фильм состоит из кадров, снятых фронтовиками-операторами, многие из которых погибли на передовой в те февральские дни 1944 года. Только ради того, чтобы увидеть этот фильм, стоило приехать в Корсунь-Шевченковский.

Затаив дыхание, слежу за событиями на экране. В зале — тишина мертвая. Но у меня такое ощущение, будто он наполняется грохотом артиллерии, разрывами гранат, запахом пота облепленных снегом, забрызганных грязью солдат, запыхавшихся от быстрого бега с тяжелой ношей на плечах по черно-белому полю. Неожиданно появляются развалины. Кажется, мы проезжали эти места по пути сюда. Мелькают кадры, отснятые, по-видимому, с одного из танков, первыми ворвавшимися 14 февраля в город.

Вспыхивает свет. Я остаюсь сидеть на своем месте, хотя все уже вышли из зала. Фильм поразил меня до глубины души. Затем я снова возвращаюсь в залы музея с его многочисленными витринами, снимками, картами.

Теперь новый смысл приобретают для меня аккуратно собранные экспонаты: личное оружие командиров, сабли, пистолеты, кинжалы, осколки гранат, застрявшие в партийных и комсомольских билетах, курительные трубки, блиндажные светильники из гильз, бумажники, письма, фотографии…

Среди экспонатов есть фотоснимки, мимо которых невозможно пройти. Смотришь на них, и перехватывает дыхание. В один ряд уложены тела жителей Корсуня, расстрелянных и зарытых в землю неподалеку от города… Тела, тела, тела… Вот перед строем солдат фашистского вермахта стоят жители соседнего Фастова-их привели на расстрел… Снимки повешенных… Документы. Читаю объявление коменданта города Шпола о расстреле 22 мая 1942 года девятнадцати человек; официальное заявление фашистского гебитс-комиссара города Звенигородка о том, что в отношении жителей любого возраста и пола, заподозренных в оказании помощи партизанам, будут приниматься «чрезвычайные меры».

На этом сравнительно небольшом клочке земли в Корсунь-Шевченковском районе немецко-фашистскими оккупантами были уничтожены почти три тысячи человек (всего на Украине погибло от рук фашистов около пяти миллионов мирных жителей). Чудовищно! Как это можно теперь объяснить?! Кому были нужны эти жертвы?!

На каторжные работы в Германию и другие страны Европы из этого района было угнано более пяти тысяч юношей и девушек (всего фашисты вывезли с Украины свыше двух миллионов человек).

В районе Корсуня немецкие фашисты разрушили жизненно важные сооружения и строения на сумму более 670 миллионов рублей: они взорвали гидроэлектростанцию с плотиной, семь крупных промышленных предприятий, мост, городской вокзал, районную больницу, уничтожили две крупные МТС и все животноводческие фермы колхозов.

Уцелевшие деревни гитлеровская армия при отступлении сравнивала с землей. Фашисты бросали гранаты в подвалы, где прятались женщины, старики, дети.

Когда я собрался уже уходить, в другом конце зала музея открылась высокая створчатая дверь. Посмотреть выставку пришла большая группа мальчиков и девочек лет двенадцати в красных пионерских галстуках. Торжественно-серьезные, они обступают мою знакомую сотрудницу музея голубоглазую Киру.

Я замер, обуреваемый противоречивыми чувствами, захваченный драматическими и полными трагизма событиями военной поры, о которых повествуют документы.

Мой взгляд медленно следует за школьниками от витрины к витрине, из зала в зал. Издалека это зрелище напоминает балет, этакий сказочный хоровод фигурок — десять плавных шагов вперед, поворот головы влево, направо, и голубоглазая солистка уже подает золотистой челкой знак — следующие десять шагов…

Я подхожу ближе…

Слышу слова, с которыми Кира обращается к ученикам, вижу, как она старается не пропустить ни одной витрины, ни одного документа, ни одной фотографии.

Я смотрю на круглые и вытянутые, румяные и матовосветлые лица детей. Мне хочется подойти к ним, кого-нибудь приласкать, сказать добрые слова… Но я не могу. Наверное, меня просто сжигает стыд за преступления моих соотечественников. Ведь каждому немцу, даже не участвовавшему в войне, трудно уйти от позора. Это вина нации. Но сегодня я — гражданин социалистической Германии, жители которой понимают всю жестокость и непоправимость содеянного и, преодолевая сложности, строят новую жизнь, делают все возможное, чтобы с немецкой земли больше никогда не началась война.

Задумавшись, я провожаю взглядом ребятишек, их сказочный хоровод. Десять плавных шагов вперед, поворот головы налево, направо, и голубоглазая солистка продолжает свой рассказ…

Чуть позднее Кира возвращается. Меня трогает то, что эта молодая женщина понимает мое состояние: и раздвоенность чувств, и сомнения…

Бандуристки

История далекая и близкая… Вверху: памятник Богдану Хмельницкому; справа вверху: монумент в честь воссоединения Украины с Россией; внизу: фрагмент скульптурной композиции, посвященной битве за Днепр

Крещатик

Мелодии сегодняшнего Киева

Кира знакомит меня с литературными произведениями, в которых отражено Корсунь-Шевченковское сражение. В одной из витрин представлено около двух десятков романов.

— Неужели об этом сражении написано так много книг? — удивленно спрашиваю я.

— Это книги о войне вообще, но ни в одной из них разыгравшиеся здесь события не являются главной темой. — Кира печально смотрит на витрину. — Авторы повествуют о Корсунь-Шевченковском сражении лишь в общем контексте.

И вот мы едем обратно в Киев. В машине царит тишина. Мы с Саввой давно знаем друг друга и понимаем, что слова сейчас не нужны.

Решено — действие моего будущего романа, моего окончательного сведения счетов с войной, будет происходить здесь, в Корсуне. Но пока я об этом молчу. Тут мы поравнялись с тем самым, заляпанным грязью «Москвичом» с участка газопровода «Дружба», где работают представители ГДР.

Прочитав надпись на «Москвиче», Савва заводит разговор о колоссальном росте добычи природного газа в Советском Союзе, что позволит в течение длительного времени снабжать этим ценным сырьем и другие страны. За последние годы выработка газа возросла в СССР до 600 миллиардов кубических метров.

— Хотя сооружение газопроводов длиной в несколько тысяч километров обходится дорого, оно выгодно для всех стран, — оживленно рассказывает Савва, отвлекшись от мыслей о Корсуне. — Я как раз недавно читал, что только на четвертом участке строительства, где трудились ваши соотечественники, было вынуто восемь миллионов кубометров грунта. Восемь миллионов! В 1981–1985 годах ГДР получила несколько сот миллиардов кубических метров…

— 230,5 миллиарда кубических метров газа, — уточняю я. — И все участвующие в строительстве страны в течение десятилетий будут получать ваш природный газ.

Наморщив лоб, Савва переводит взгляд на меня.

— Экономически это выгодно, не так ли? — говорит он, растягивая слова. — Можно назвать еще несколько перспективных проектов…

Савва делает паузу, а я мысленно перечисляю: единая энергосистема «Мир», нефтепровод «Дружба», международная линия Кривой Рог-Кошице (ЧССР), по которой железная руда с Украины поступает на восточнословацкий металлургический комбинат.

Савва Голованивский просит меня не думать, будто он переоценивает роль своей страны. Он знает, как велик вклад молодежи братских социалистических стран в осуществление этих грандиозных планов.

— Достаточно посмотреть, что сделали юноши и девушки из ГДР для советских людей, обслуживающих трассу: построены дома на сотни квартир, детские сады, ясли, учреждения соцкультбыта, магазины, пункты связи, дороги. Всего и не перечислишь! Знаете, какова ширина Днепра в том месте, где по его дну прокладывались трубы? Нет? 1850 метров…

Более шести тысяч молодых людей приехали сюда из Берлина, Лейпцига, Магдебурга. Это наше сегодня. Мы за добрую дружбу и за добрые общие дела. А что было более 45 лет назад? Тогда на эту землю тоже пришли молодые люди из Берлина, Магдебурга, Лейпцига и других немецких городов. Но они и понятия не имели о том, что можно приветственно протянуть друг другу руки и что техника способна служить созиданию.

Глубоко вздохнув, Савва устремляет свой взор куда-то вдаль. Помолчав немного, он тихо добавляет:

— Какой бы это был праздник, если бы все, кто здесь погиб, замерз, утонул, истлел, могли воскреснуть и стать вместе с нами участниками общего великого дела созидания!