Украинские мотивы

5. Сорочинская ярмарка

Здесь царит бурное веселье.

Кто знает, сколько тысяч людей стекаются сюда со всех уголков Полтавской области и заполняют огромный празднично украшенный луг, на котором проводится ежегодная ярмарка. Стар и млад, мужчины и женщины снуют среди множества прилавков, заполненных самыми разнообразными товарами — посудой, скатертями, обувью, вышитыми рубашками, кофтами, дарами полтавской земли. Всюду покупают и продают, поют и танцуют, спорят и смеются. Настроение у всех прекрасное!

На голубом небе ни облачка. Оно безмятежно чистое.

Меня сопровождает литератор Мар. Он наблюдает за мной с таким же вниманием, с каким я наблюдал за ним во время его пребывания в Германской Демократической Республике. Разве не интересно узнать, как иностранец воспринимает нравы и обычаи твоих земляков?

Поток веселых, шумных и счастливых людей проносится мимо пестрых прилавков, танцевальных площадок и оркестров. То тут, то там мы останавливаемся возле поющих и танцующих, подпеваем, пританцовывая в такт музыке, пробуем шашлык, запиваем его украинскими напитками. Нам предлагают вареную кукурузу, пироги, дыни, мороженое.

Чем дольше я нахожусь в этом многоцветном веселом царстве, тем сильнее охватывает меня какое-то непонятное, прямо-таки тревожное чувство. Мне кажется, что я давно знаю этих молодых парней в красных шароварах и длинных белых кафтанах до колен, этих девушек с развевающимися лентами. Я могу поклясться, что уже бывал здесь, в Сорочинцах.

Но где я их встречал? При каких обстоятельствах?

Недоверчиво проверяю себя, может быть, я просто поддался царящему здесь настроению или пропустил лишний глоток горячительного? Не мог же я прежде видеть этих людей, которые, судя по их цветастым костюмам, пришли сюда из давно минувших времен.

Где, например, могла повстречаться мне вон та полная бойкая женщина в цветастом платке? О ней моя бабушка обязательно сказала бы: «Такая дама что-нибудь да значит!» И вдруг меня озарило: это же Хивря! Ласково воркуя, она пытается всучить черноокой дивчине пару туфель.

И эту красавицу в пестром венке и красных сапожках я тоже знаю. Сияют глаза под черными ресницами, губы как вишни, щеки словно спелые абрикосы… Как же ее звать? Оксана? Параска или Ганна?.. Или…

А вот двое мужчин под старой липой. Они рассказывают собравшейся толпе то страшные, то забавные истории. Разве это не пасечник Панько с дьяком Фомой Григорьевичем? Ясное дело — так увлечь и старых и малых могут только они.

Чуть поодаль всеобщее внимание привлекает пышногрудая женщина. Похоже, это разбитная ухватистая Солоха, которая ухитрилась упрятать своих поклонников в мешки.

— Господи, дай мне силы! — причитает она и показывает на Пацюка, который, мирно посапывая, расположился под кустом. — Посмотрите на этого субчика! Не работает, целыми днями спит, ест за шестерых молотильщиков и за один присест выпивает целое ведро — похваляется, будто он настоящий запорожский казак. Скажите на милость!..

Мар тянет меня дальше. Мы идем мимо играющих бандуристов, мимо танцующих цыган в шелковых вишневых рубашках, мимо прилавков, заставленных ароматной выпечкой и освежающими напитками.

На нашем пути — поросший кустарником ручей. Он разделяет юную пару. Звучит грустная музыка. Я догадываюсь: юноша — это Петрусь, а девушка — это несчастная Пидорка, которую отец насильно выдает замуж за поляка. В полном отчаянии она посылает своего брата Ивася к возлюбленному Петрусю.

«Ивасю, мой милый, Ивасю, мой любимый! Беги к Петрусю как стрела из лука; расскажи ему все: любила б его карие очи, целовала бы его белое личико, да не велит судьба моя. Скажи ему, что и свадьбу готовят, только не будет музыки на нашей свадьбе: будут дьяки петь вместо кобз и сопилок. Не пойду я танцевать с женихом своим: понесут меня. Темная, темная моя будет хата: из кленового дерева, и вместо трубы крест будет стоять на крыше!»

Все замерло в ложбинке у ручья. Мар изучающе смотрит на меня. Молчит. Его земляки сидят вокруг нас на пнях или на траве и жалеют отчаявшуюся Пидорку. Ивась оставляет сестру и перебирается по доске на другой берег ручья к нетерпеливо ожидающему его Петрусю. Выслушав мальчика, Петрусь передает девушке последний привет: «…будет и у меня свадьба, только и дьяков не будет на той свадьбе; ворон черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое поле будет моя хата, сизая туча — моя крыша; орел выклюет мои карие очи, вымоют дожди казацкие косточки, и вихрь высушит их…»

Мар не дает дослушать сцену до конца, справедливо полагая, что она и без того мне известна, берет меня под руку и уводит к собравшейся неподалеку толпе. Он предоставляет мне самому выяснить, почему люди собрались вокруг мужчины, одетого в голубой сюртук. Может, этот мужчина тоже рассказывает разные истории? Но он молчит, а я не вижу его лица, поскольку стоит он спиной ко мне.

— Николай Васильевич!.. Николай Васильевич! — кричат впереди. Кто-то протягивает мужчине книгу, и он надписывает ее.

Я смотрю на длинные каштановые волосы, ниспадающие на плечи, на знакомый профиль. Да это же Гоголь! Вот почему меня не покидало ощущение, будто я уже бывал здесь, на Сорочинской ярмарке. Ведь это в его книгах я встречал любимых героев украинского фольклора — цветущую бойкую Хиврю, пышнотелую Солоху, пасечника Панько, дьяка Фому Григорьевича и несчастных влюбленных — Пидорку и Петруся.

Сейчас всемирно известный писатель стоит передо мной в темно-синем сюртуке 40-х годов прошлого столетия. Он родился здесь, в Сорочинцах, и здесь же услышал впервые рассказы о своих будущих героях.

Вот как Гоголь описывает Сорочинскую ярмарку:

«Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдаленный водопад, когда встревоженная окрестность полна гула и хаос чудных неясных звуков вихрем носится перед вами. Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние, рев — все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки — все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосые речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на землю доски, и закружившаяся голова недоумевает, куда обратиться. Приезжий мужик наш с чернобровою дочкой давно уже толкался в народе. Подходил к одному возу, щупал другой, применивался к ценам; а между тем мысли его ворочались безостановочно около десяти мешков пшеницы и старой кобылы, привезенных им на продажу. По лицу его дочки заметно было, что ей не слишком приятно тереться около возов с мукою и пшеницею. Ей бы хотелось туда, где под полотняными ятками нарядно развешаны красные ленты, серьги, оловянные, медные кресты и дукаты. Но и тут, однако ж, она находила себе много предметов для наблюдения: ее смешило до крайности, как цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя; как поссорившиеся перекупки перекидывались бранью и раками; как москаль, поглаживая одною рукою свою козлиную бороду, другою…»

Мар спрашивает, есть ли у нас такие праздники, как Сорочинская ярмарка, на которых народ чествует своих писателей и отдает дань уважения их произведениям. Я уклоняюсь от ответа и задаю встречный вопрос:

— Ты говоришь, что украинский народ чествует здесь своего писателя. Но ведь Гоголь — русский писатель!

Мар в раздумье помолчал, а затем ответил, что повсюду в мире принято относить писателя к той национальности, на языке которой он творит. Язык и литература неотделимы друг от друга.

— Но творчество Гоголя тесно связано с Украиной, — продолжаю я. — Его первый сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки», в который входит и «Сорочинская ярмарка», — яркое тому свидетельство.

Мара не смущает это кажущееся противоречие. Не раздумывая, он вспоминает Жан-Жака Руссо, который, хотя родился в Швейцарии и прожил там до 19-летнего возраста, считается французским писателем и просветителем. А вот урожденный ирландец Бернард Шоу вписал свое имя в английскую литературу. К литературе США традиционно причисляют Ф. Дугласа, Джеймса Болдуина и других писателей афроамериканского происхождения.

Пока мы размышляем над этими вопросами, Мар подводит меня к одноэтажному дому. В нем родился Гоголь. Сейчас здесь музей, который был основан в 1929 году, а в 1951 году отстроен заново, потому что во время войны его полностью разрушили фашисты.

Почти четыре тысячи музейных экспонатов рассказывают о жизни и творчестве писателя. Тут представлены рисунки, рукописи и первые издания книг Гоголя, иллюстрации русских и украинских художников к его произведениям.

За короткое время передо мной проходит вся жизнь писателя: детство в доме отца, украинского помещика Василия Гоголя, юношеские годы и увлечение любительским театром, пробы пера в Нежинской гимназии, переезд в Петербург и безуспешные попытки поступить на службу, первый успех писателя после выхода в свет «Вечеров»…

Покидая музей, мы продолжаем разговор о связях украинца Николая Гоголя с Россией, которые ничуть не умаляют оставшейся у него на всю жизнь любви к родной земле, Миргородскому уезду.

Пора уезжать. Где-то в центре Великих Сорочинцев нас уже поджидает автомобиль. Но я все оттягиваю минуту расставания с селом, где каждый дом, каждая улица, каждое дерево словно напоминают о великом писателе.

Мы вновь устремляемся на шумный зов ярмарки, протискиваемся сквозь плотный заслон празднично одетых людей. Перед нами — пышноусый мужчина в украинской сорочке. У него редкие волосы и большие печальные глаза. Кто же этот человек? Неужели Тарас Шевченко?

Поднявшись на цыпочки, я вижу и своего старого знакомого в синем сюртуке — Н. В. Гоголя. Он подчеркнуто дружелюбно слушает своего земляка, поэта Тараса Шевченко, который обращается к нему с грустными стихами:

Великий писатель и великий поэт подходят друг к другу. Гоголь благодарит Тараса за стихи, потом они обнимаются под восторженные аплодисменты зрителей…

Вскоре толпа рассеивается. Уходим и мы.

— В действительности Гоголь и Шевченко никогда не встречались, — задумчиво говорит Мар. — Они всю жизнь наблюдали за творчеством друг друга издалека. Бывший крепостной Шевченко, у которого не было возможности получить образование в гимназии, почитал молодого дворянина Гоголя за силу духа и любовь к людям. Гоголь в свою очередь неоднократно подчеркивал, что знает и любит Шевченко как своего земляка и талантливого художника, чья судьба заслуживает глубочайшего сострадания. Но до творческого содружества, как это было, например, у Шиллера с Гёте, дело, к сожалению, так и не дошло.

— Однако Шевченко ведь бывал в Полтавской губернии?

— Да, в 1845 году. Гоголь был тогда за границей, где он, кстати, работал над главным своим произведением — поэмой «Мертвые души».

— А что делал здесь Тарас Шевченко? — спросил я Мара.

Т. Г. Шевченко-солдат. Автопортрет

Т. Г. Шевченко читает свои произведения в кругу друзей

Т. Г. Шевченко. «Слепой» («Невольник»). Илл. к сборнику поэтических произведений «Кобзарь»

Т. Г. Шевченко. «Катерина»

Т. Г. Шевченко. «Хата в Потоках»

Музей Т. Г. Шевченко в Киеве

Памятник Т. Г. Шевченко в Харькове

Т. Г. Шевченко. «Нищие киргизские дети». На заднем плане — автопортрет

Т. Г. Шевченко. «Сквозь строй». Из серии «Блудный сын»

Леся Украинка

— Ездил по губернии, знакомился с положением крепостных крестьян, останавливался в селах, слушал рассказы своих земляков о подневольной жизни. Во время поездки он писал и стихи, главным образом антикрепостнической направленности.

— Наверное, Шевченко собирал украинский фольклор?

— Да, — кивнул Мар, — как и Гоголь, он особенно любил народные песни. Но в отличие от Гоголя поэт еще и выступал в селах как революционный агитатор. Чтобы укрепить веру крестьян в собственные силы и поднять их на борьбу против царского самодержавия, он рассказывал им о героическом прошлом украинского народа, о борьбе против польских панов и турок, грабивших страну.

Мы покидаем Великие Сорочинцы и едем через Миргород в Полтаву, город с богатым историческим прошлым. В 1709 году, через 50 лет после воссоединения Украины с Россией, город осадили войска шведского короля Карла XII. Подоспевший к этому времени Петр I наголову разбил шведов.

Мы останавливаемся на въезде в город, и Мар показывает мне братскую могилу павших тогда русских солдат, память о которых жива здесь и сегодня — спустя почти 300 лет!

В Полтаве меня ожидала новость: меня попросили сопровождать в качестве переводчика гостя из ФРГ, репортера, приехавшего в Харьков собрать материал для какого-то журнала.

Ко мне обратились настолько вежливо, что я не мог отказать, хотя с удовольствием бы сделал остановку в Полтаве. Но пришлось тотчас ехать дальше. До Харькова было около 150 километров.

Мы пересекаем спешащую к Днепру быструю Ворсклу и по хорошей широкой магистрали мчимся дальше на восток.