Ушкуйники

Глава восьмая
СЕСТРИЧ

А в то самое время, как Генрих Тидеман открывал боярыне свою тайну, в голбце под Оверьяновой светлицей друзья спешно совещались. По всему видно, - Тидеман пришел боярыне донести на Михалку, что скрывается он у нее в дому. Та, как узнает, - весь дом перероет, а беглеца найдет. Всем тогда худо: Оверьян про дальние походы и не заикайся, слушать не станет; Михалку ганзейцам выдадут, а Степанку самое малое высекут, а то и сошлют на дальние ловища, куда и топор не ходил, и коса не ходила.

Порешили - Михалку нипочем не выдавать, вывести тайно из хоромины, в другом каком месте укрыть. Оверьян берется глаза матушке отвести, а Степанка тем временем уведет немчина.

Только вылезли все трое из голбца, - слышат матушкины тяжелые шаги по лестнице. Сюда идет! Михалку живо обратно столкнули, половицу на место, еле успели ковром прикрыть, - боярыня на пороге.

Стоит Оверьян, как стена белый, глаза прячет. Степанка хоть и сам перепугался, однако успел шепнуть: «Не признавайся!»

Василиса Тимофеевна одна взошла - Марфутку в сенях оставила. Степанку тут же из горницы выслала и - к Оверьяну. Голосу суровость придала:

- Где немчина укрыл? - Помертвел Оверьян, однако молчит.

- Весь дом обошла, - говорит боярыня, - и двор и сад обыскала, только здесь и не шарила. - Откинь ковер! Подними половицу.

Стоит Оверьян - ни с места. Что будет? А боярыня и неволить не стала - Марфутку кликнула, велит ей ковер откинуть, половицу поднять.

Может, он у них в голбце скрывается.

Не успела Марфутка за кольцо потянуть, - сама половица поднялась, и показалась голова Михалки - лицо белое, будто вся кровь из человека вытекла, темная прядка волос прилипла ко лбу. А глаза глядят отчаянно - решился, видно, парень смело встретить свою судьбу.

Боярыня как зальется слезами, как запричитает:

- Сестрич ты мой, сестрич! Да иди ты сюда! Дай обниму родимого! Вот он, красавец какой, сестрич мой родный!

Уж Михалка из подпола выскочил, в двери Степанка просунулся, уже обнимает боярыня Михалку, а Оверка только глазами хлопает.

Ум помутился у Михалки: да что же это такое делается? Его и ребенком-то там, в Любеке, никто не ласкал, а тут новгородская боярыня его, безродного немчина, голубит! И сами слова из души вырвались, каких в жизни никогда не говаривал:

- Матушка! Родимая матушка! - и слезы из глаз.

Поуспокоилась Василиса Тимофеевна, обняла своих молодцев.

- Один, -говорит, - сын был у меня, теперь двое будут. И рассказала им про все, что узнала от Генриха Тидемана.

Много лет назад Тидеман, тогда еще богатый ганзейский купец, прибыл в Великий Новгород, с тем чтобы закупить драгоценные меха, да чуть не все свое достояние и вложил в новгородский товар. Нагрузил мехами свою шнеку и уже собирался отплыть на родину, когда один новгородский купец стал просить взять его с товаром и провезти морем в Колывань.

Закон Ганзы строго запрещает брать на немецкие суда русских купцов с товарами. Но соблазнил купец Тидемана высокой платой, и тот не устоял. Тайком погрузив товар новгородца на свою шнеку, отплыл вместе с купцом и его малым сыном.

Купец тот был Микула Якимович, а младенца звали Михайлой.

Случилась беда - сильная буря разбила шнеку. Все, кто плыл на ней, потонули. В живых остался один Тидеман да малый ребенок - обоих выбросили волны на берег. Рыбаки подобрали человека с ребенком, и пока те не оправились, держали у себя, кормили из жалости. А потом пришлось пробираться всякими путями в город Любек, на родину Тидемана. Тидеман не бросил ребенка- может, пожалел, а может, потому, что люди больше жалели его, принимая за отца с малым сыном. Когда Тидеман добрался до своего дома, он уже не был богатым купцом - богатство его лежало на дне моря, а дом его был разграблен. Опасаясь, что Совет Ганзы узнает о его сделке с русским купцом, Тидеман решил прежде всего избавиться от младенца. Ему удалось отдать мальчика старому бездетному мейстеру Нимбруг-гену, выдав Михалку за немецкого ребенка, благо тот еще говорить не умел. С этого дня стал Михалка Микелем Нимбруггеном.

Но и это не спасло Тидемана. Совет Ганзы узнал все же о проступке ганзейца. Пришлось заплатить большой штраф. Это и вовсе разорило Тидемана.

Мальчику было десять лет, когда его привезли в Новгород учить русскому языку и поместили на жительство к купцу Шиле Петровичу.

Нимбругген вскоре умер, и Микель прожил в Новгороде больше шести лет, забытый всеми, кроме Тидемана и еще одного человека, о котором немец ничего не сказал боярыне. О том же, что Микель сын новгородского купца, знал только один Тидеман.

На этом чужеземец кончил свой рассказ. Со слезами радости достала боярыня из кованого ларца столько серебряных гривен, сколько требовалось Тидеману, и без слов отдала ему деньги.

А не сказал Тидеман боярыне вот о чем. Не было у Тидемана на Ганзейском Дворе врага большего, чем мейстер Яган Нибур. Это он дознался о сговоре Тидемана с новгородским купцом и подвел того под штраф

Он же потом и поместил «Старую лису» в детскую комнату на посмешище молодым кнехтам.

Тидеман долго готовил свою месть. В тот же день, когда молодой Нимбругген вернулся вместе с Яганом Нибуром в Новгород, Тидеман написал донос в Совет Ганзы о том, что Нибур держит на Ганзейском Дворе русского, да еще собирается породниться с ним, женив его на своей дочери. Пакет с восковой печатью, который прервал совещание у Ольдермана, и был ответом на донос Тидемана.

Но не повезло ему и на этот раз. Мейстер Яган сумел оправдаться перед Ольдерманом, доказав ему, что не знал о происхождении Микеля Нимбруггена. И донос обернулся против самого доносчика.

Все это, а может, еще что и поважнее скрыл от боярыни Тидеман.