Ушкуйники

Глава девятнадцатая
АЛОЕ СУКНО

В селище узнали, что новгородцы собираются в лесу деревья рубить, - заволновались. Собравшись кучками, о чем-то лопотали по-ихнему, на лицах тревога.

- Чего это они суматошатся? - спрашивал Оверка, но и Михалка не знал, в чем тут дело.

Оверка приказал вить веревки, точить топоры. И вот вся ватага, снарядившись, отправилась в лес. Глядят, а за ними следом пермячи идут, да не кто-нибудь, а сам Мичаморт, да волхв, да еще несколько. Степанка заметил Иньву, которая кралась, прячась за деревьями, в сильной, видно, тревоге.

- Чего им надо, лешим детям? - удивлялись новгородцы.

Но вот Степанка указал на могучую сосну, чуть не до вершины поросшую мхом.

- Вот с этой и начнем. - И замахнулся топором.

Пронзительно закричали пермячи, а Иньва кинулась к сосне, обхватила, сколько могла, ствол, прижалась, не дает рубить. Оверка подошел, она ему в ноги кинулась. Плача горькими слезами, молила о чем-то. Тут только Михалка понял, в чем дело.

- Братцы! Да у них, верно, и эта сосна священная! Иньва закивала головой: да-да, священная, нельзя рубить.

Оверка подумал и махнул рукой.

- Ладно, уважим. Показывай, какие еще нельзя.

Иньва бегала от дерева к дереву - много было священных деревьев у чудинов.

Оверка злился:

- Вот лешие дети, к какому дереву ни приладишься, - все нельзя; вроде иконы они у них. Как тут распознаешь, в каком дух сидит, в каком нет?

Так и пришлось на порубку брать с собой Иньву. И уж как довольна была!

Лес заготовили, стали избы рубить. Недаром в Киеве, в Ростове да в Суздали новгородцев плотниками звали,- это дело им с детства знакомо.

Пермячи ходили вокруг и только дивились, как под руками новгородцев венцом ложились бревна, как вырастали стены, как появились окна, а на крыше, поверх деревянной щепы, ложился слоями зеленый мох.

- О-ве! О-ве! - прищелкивая языком, повторял Мичаморт. По-ихнему это значило: чудеса!

Однажды Степанка привел на постройку двух молодых Иньвиных родичей.

- Поучиться хотят, пусть помогают.

К концу лета три бревенчатых дома, широких и просторных, встали на обрывистом берегу Колвы.

Еще только первый дом был готов, - позвал Оверьян к себе Мичаморта и других пермячей. Волхв тоже пришел. Неловко, бочком вдвинулись гости в новгородский дом и - опять чудо! Посреди горницы стоял стол, а на нем разостлано алое сукно. Никогда еще пермячи не видывали такого великолепия. Волхв подбежал к столу, приник лицом, потерся щекой об упругую ткань, понюхал, потрогал пальцами. А Мичаморт у самого стола присел на корточки и стал тянуть к себе то алое сукно. Оверка только крякнул, и Мичаморт мигом вскочил, трясясь не то от страха, не то от жадности. Он протянул к Оверке руки и осипшим голосом сказал единственные, известные ему русские слова:

- Господин Великий Новгород!

Оверьян не засмеялся, хоть и смешно ему это показалось. Важно повернувшись к Михалке, сказал:

- Переведи: «Господин Великий Новгород жалует тебя этим сукном. А от тебя примет в дар только ту большую чашу, что стоит в кумирне у чудесной березы. Да чтобы полна была чаша доверху цветными камешками». Как мог, перевел Михалка Оверкины слова. Испугались пермячи, завопили, запричитали: велик соблазн - алое сукно, да страшно ограбить кумирню.

А Оверьян, будто не сомневаясь, что сделка состоялась, снял со стола алое сукно и, словно бывалый купец, раскинул его перед глазами пермячей.

У тех глаза блестят, руки трясутся - не жаль им чашу да камней за такое сукно; что только боги скажут?

Волхв первым выбежал из избы, за ним Мичаморт - помчались в кумирню. Вернулись скоро. Шесть человек во главе с Мичамортом несли большую золотую чашу, доверху наполненную драгоценными самоцветами.

Алое сукно перешло в руки Мичаморта. Оверка дал знак, и Степанка достал из большого ларца, привезенного из Новгорода, новый кусок сукна, на этот раз зеленого, накрыл им стол и велел поставить на стол чашу.

А пермячи уже опять тянулись к сукну, просили отдать им и это, зеленое.

С помощью Михалки Оверьян сказал им, что у Великого Новгорода есть много прекрасных сукон, есть и другие ценные вещи. Все они будут отданы пермячам, пусть только укажут, где добывают золотые и серебряные чаши, пусть откроют новгородцам свои клады.

Долго топтались на месте Мичаморт с волхвом, говорили о чем-то тихо, с опаской, так, чтобы и Михалке не понять. Но, видно, не решились, - боги накажут.

Свернув алое сукно, пермячи удалились. А новгородцы долго еще разглядывали великолепную золотую чашу и вделанные в нее драгоценные камни.

- Святой Софии в дар отвезем эту чашу, - сказал Оверка. Молодцы не стали спорить - Святой Софии, это правильно, а только неплохо бы и для себя самих раздобыть золота да серебра.

- И где только они такое добро достают? Живут не лучше зверей лесных, пашню и ту толком вспахать не умеют, а тут-такое богатство!

- Не успокоюсь, пока не дознаюсь, - вымолвил Оверка. С этого дня опять стал Оверка рассылать своих молодцев по ближним и дальним селениям, требовать дани Великому Новгороду, только уже не шкурами, а серебром да золотом. Меняли ткани и бочки с вином, топоры да лопаты на драгоценности, что лежали в языческих кумирнях. Дивились новгородцы на прекрасные сосуды искусной работы, понять не могли, - откуда все это пришло в дикий лесной край.

И всего было мало Оверьяну. Клад найти, место, от-куда все это берется. Но клада не было, и молчали пермячи. Видно, - знают что-то, а не говорят.

Как-то вечером, сидя на берегу обрыва, Михалка рассказал Оверьяну, что, еще живя в Любеке, слышал от мейстера Нимбруггена, будто некогда витязи с острова Готланда и из Скандинавии ходили походами в далекую страну на северо-востоке и встречались там с купцами из Греции, из Персии и из Великой Перми. Кипел торг, менялись товарами - большие богатства переходили из рук в руки. И что ныне стоит та страна в запустении, невесть куда ушел тот народ, а живут там дикие люди. Только дивные изделия из золота и серебра, что стоят в ихних кумирнях, говорят о том, что совсем другая жизнь цвела в этих далеких краях.

Как чудесную сказку, слушал Оверьян рассказ Михалки.

- Видно, так оно и есть. Золотое дно - этот край, и покидать его не следует.

Михалка обмер:

- Уж не задумал ли ты навек остаться в этом краю?

Оверьян успокоил его:

- Обещал матушке вернуться в срок - обещание сдержу. А вот дальше посмотрим. Одного здесь оставить придется.

- Кто ж согласится? - пробормотал Михалка.

- Да не тебя, не бойся. Тебя, братан, думаю, другая судьба ждет. Человек ты больше всех нас грамотный, такие Великому Новгороду нужны. Тебе, видно, и начальствовать там. А на это дело у меня другой на примете есть. - А кто, - не сказал.