Ушкуйники

Глава семнадцатая
ЧУДЬ

Быстро бежит Иньва по лесной тропинке, позванивая бубенчиками, вплетенными в косы, а молодцы своим шагом идут - не отстают.

О чем думает маленькая дикарка? Бога Амбора повстречала, к себе домой ведет, к отцу, к матери. Ай да Иньва! О Степанке она и не думает; только, когда обращается к ней с речью бог Амбор, каждый раз в Степан-кину руку вцепляется - страшно все-таки.

Степанка Иньву по головке гладит, успокаивает, - не бойся.

Заговорила Иньва на своем языке - молодцам кажется: птичка щебечет.

Так шли они по узкой тропке через чащу и вдруг остановились. Шли и не заметили, что поднимались в гору, а тут увидели, что стоят на краю крутого обрыва. Дальше за обрывом река, еще дальше - горы. А еще подальше - за горной цепью - высятся будто остроконечные белые шапки. Степанка тронул за руку Оверьяна.

- Старые люди говорили: «Есть путь тот непроходим пропастью, снегом и лесом». То Пермьская земля.

Оверьян огляделся: как зеленая щетина, покрывают леса холмы и долы. Точно неведомый сеятель разбросал по земле семена елей и сосен, берез и кедров - взошли всходы, выросли еловые и сосновые леса, кедровые и березовые рощи. А речка внизу извивается точно голубая лента, брошенная на зеленое сукно.

- Ну и край благодатный! Ну и приволье! - кричит Оверка.

Среди зелени лесов островками желтели полянки; на них копошились люди.

- Гляди, Оверьян Михайлыч, никак на себе пашут?

Пахари, увидев богатыря в железной кольчуге, бросили работу и, подняв руки к плечам, закричали все разом:

- Ова морт!

- Здороваются, что ли? - Молодцы поклонились маленьким людям, одетым, несмотря на лето и ясный день, в звериные шкуры.

Один, постарше других, быстро двигался навстречу. Иньва подбежала к нему и заговорила. Молодцы слушали. Слово «Мичаморт» повторялось особенно часто.

- Мичаморт… Видно, старика так звать, - сказал Степанка.

Оверьян огляделся. За пашней виднелась земляная насыпь, ров и заграждение из срубленных деревьев.

- Охраняют свои посевы. От кого? От дикого зверя иль от недруга? - Дальше он заметил еще такое же городище, также окруженное частоколом.

- Друг от друга обороняются, - догадался Оверка. И будто услыхал старик его мысли - подошел и упал на колени. Потом не спеша поднялся и заговорил, указывая на соседнее городище и дотрагиваясь то до меча, то до кольчуги Оверки. Он делал свирепое лицо, размахивал руками и воображаемым мечом пронзал воображаемого врага.

«Понятно, - подумал Оверка. - Просит помощи против недруга. Должно быть, старик этот вождь племени».

- Помочь… что ж, помочь можно, - разговаривал сам с собой Оверка. - Только подумать надо. Что скажешь, Степанка, поможем пермячам?

- Гляди, гляди, Оверьян Михайлыч, - несут чего-то.

И верно, отовсюду бежали маленькие люди и тащили в руках охапки звериных шкур. Прибежали и сбросили все к ногам Оверки.

- Доброе начало, - сказал Оверка. Но стоял по-прежнему не беря в руки мехов, хотя глаза новгородца уже загорелись при виде такого богатства. У ног его лежали шкурки великолепной рыси, нежнейшего соболя, белоснежного горностая…

Когда последний из пермячей сложил к ногам богатыря свой дар, Оверьян отстегнул цепочку, что висела у него на груди, и высоко поднял прикрепленную к цепочке печать Великого Новгорода. Потом молча приложил печать к своим губам. Он дал целовать печать всем пермячам, начиная с Мичаморта. А когда обряд был кончен, люди радостно закричали: поняли, что дар их принят и помощь обещана.

Степанка восторженными глазами смотрел на своего побратима; недаром выбрали ушкуйники Оверку атаманом. Где найдешь другого такого?

Оверка показал на реку, на солнце, на небо, в том месте, где поутру должно взойти солнце. Люди поняли - завтра, на утренней заре, богатырь придет им на помощь.

Ух и зашумели, и закричали ушкуйники, когда увидели Оверку с семью товарищами, выходящих из лесу с грудами звериных шкур.

- Ну и одарил леший!

- Слава господу и святой Софии! А дары хороши!

- И чем это вы так ему полюбились?

- Не леший, а детки его одарили нас, - отвечал Степанка. А Оверку не узнать: истинный атаман, слова напрасно не скажет. Глядит грозно. Будто и не он гулял по Новгороду с ватагой, потехами забавлялся.

Выждал он, когда шум поутих, перестали кричать, радоваться побратенники, только тогда заговорил.

- Задарма, други мои, ничего не дадут нам ни леший, ни кто другой. Завтра на рассвете в бой идем. - Сказал, как припечатал. И слова никому не дал вымолвить, словно посадник речь держит.

- Шли мы сюда, в далекую Пермьскую землю затем, чтобы Господин Великий Новгород прославить. Времени терять нечего; готовьте боевое снаряжение.

А молодцам только того и надо. Заждались, пора уж и удаль_свою показать. И спрашивать ни о чем не стали. Потащили со дна лодей бердыши, копья, мечи и щиты, начищали, точили оружие…

Вячка один было забоялся, больным прикинулся, заохал, закряхтел. Да не больно разжалобишь атамана,- пришлось и ему снаряжаться.

Только забрезжил рассвет, - отъехали от берега. Степанка путь указывал: давеча все выглядел, все упомнил. Малую речку миновали - вот уже видна синяя горная цепь. А у самой кедровой рощи, за второй пашней, городище Мичамортовых недругов, с кем идут сражаться новгородцы.

Пристали ушкуи у песчаной отмели. Двадцать шесть молодцев выскочили на берег. Солнце сверкает на кольчугах, вспыхивает на остриях копий, на рукоятях мечей.

Лес встретил богатырей дикими воплями: то радовались Иньвины родичи и соплеменники. Пробираясь сквозь дремучую чащу, сквозь заросли колючих кустарников, являлись глазам новгородцев во всем своем боевом снаряжении; видно, и они приготовились к битве. На головы намотали звериные шкуры, в руках толстые палки и луки, за плечами - колчаны со стрелами. Вздымали руки к плечам, бросались наземь.

Оверьян поднял руку.

- Слово новгородца крепко, - сказал он; хоть и знал, что не поймут - пускай привыкают к русской речи.

Мичаморт построил своих воинов цепочкой и - одного за другим - повел по тропе. Также гуськом шли за ними и новгородцы. А как вышли к кедровой роще и остановились в виду вражеского городища, взял команду Оверьян. Дал знак Мичаморту вести своих в обход городища, а сам со своими молодцами остался внизу под валом.

Тесными сомкнутыми рядами стояли новгородцы. Из-за изгороди на них глядели широко расставленными глазами люди с плоскими лицами; любопытство, испуг, удивление читал Оверка в этих глазах. Он различал уже колчаны с маленькими стрелами и угрожающе поднятые палки и усмехался.

- Чего ж медлим, Оверьян? - спросил Михалка.

Оверьян и ему не ответил, только знак подал - тише, мол. Так и стояли в полной тишине и неподвижности все двадцать шесть новгородцев, пока со стороны городища не донесся пронзительный вой, а вслед за этим засвистели, завизжали стрелы и полетели из крепости в сторону новгородцев.

Но Оверьян и тут знака не подал. По-прежнему стоят неподвижно побратенники. Только ухмыляются, глядя, как деревянные стрелы отскакивают от их панцирей и шеломов, не причиняя вреда.

И вот Оверьян крикнул:

- За Новгород и Святую Софию! - и рванулся вперед.

Двадцать пять новгородцев, будто один человек, ринулись за своим атаманом.

Взбежав на вал, широкими мечами своими разметали бревна и ворвались в городище. В тесном пространстве мечутся люди, вооруженные дрекольем; ужас на лицах. А тем временем Мичаморт со своими воинами незамеченным пробрался через другие ворота. Осажденные уже не сопротивлялись.

Оверка и его побратенники подняли тяжелые мечи, вот-вот опустят их на головы побежденных. Радуется Мичаморт - рассекут, порубят богатыри его врагов, ни одного не оставят. Но что это? По знаку Оверьяна вложили новгородцы мечи в ножны, стоят плечом к плечу. Врага не трогают. Подозвал Оверьян Мичаморта, объясняет ему: «Убивать не будем, пускай дань несут». И чтобы сказал об этом побежденным.

И сразу в городище поднялась суета. Чудины тащили меха, складывали к ногам победителей. Оверка смеялся; смеялись его побратенники, смеялись побежденные, счастливые тем, что им сохранили жизнь. Наконец и Мичаморт растянул свое лицо в улыбке. «А все лучше бы их уничтожить», - думал он.

Оверьян приказал тащить шкуры в селение Мичаморта. «Там, - заявил он, - будет теперь и наше становище».

Не знал Мичаморт, радоваться ли ему оказанной чести или тревожиться. Зато радовалась всей душой его молоденькая дочка. Теперь каждый день будет она видеть прекрасное лицо бога Амбора.