Ушкуйники

Глава четвертая
НА ГАНЗЕЙСКОМ ДВОРЕ

Ссора мейстера Ягана с Микелем, побои, которые он нанес своему любимому кнехту, буйное появление новгородских молодцев и, наконец, исчезновение Микеля - все это сильно взбудоражило Двор. Дело дошло до Ольдермана.

Ольдерман - лицо, назначенное правлением Ганзы - Союза немецких городов, пользовался неограниченной властью на Дворе. Он наблюдал за порядком торговли, вел сношения с начальством Ганзейского Союза и с новгородскими властями; был высшим судьей над всеми жителями Ганзейского Двора. Словом, был самым главным человеком среди ганзейцев.

Ольдерман приказал закрыть все ворота, чтобы ни один русский не смог проникнуть во двор, чтобы ни один немец не мог выйти со двора. Торговля прекратилась, на дверях повесили тяжелые замки.

Общее собрание ганзейцев было назначено на шесть часов вечера в большой палате. На площади и в переулках- между лавками - всюду толкался народ. У стены храма Святого Петра собралось несколько человек. Один из них, молодой человек со щеками, словно натертыми свеклой, в теплой безрукавке поверх зеленой блузы, говорил громко и уверенно:

- Порядочный немец никогда бы этого не сделал. Ганзеец не должен проводить время с новгородцами. И правильно сделал мейстер Яган, что расквасил ему рожу.

Стройный черноволосый кнехт в порыжелой куртке не соглашался с ним:

- Постой, Отто, как же так? Если нельзя нам встречаться с русскими, так нельзя и отправлять нас к русским на выучку. А всем известно, что старый Нимбруг-ген отправил сына в Новгород, когда Микелю еще десяти лет не было. И чуть не семь лет прожил Микель у русского купца. Это, значит, можно было?

- Это было нужно, - ответил Отто. - Ганзейскому Двору нужны толмачи. Микель выучился, и его вернули в Любек. Теперь он такой же кнехт, как и мы. Должен знать законы Ганзы. А теперь, говорят, Ольдерман готов совсем закрыть новгородскую контору.

Курт свистнул.

- Об этом не тревожься. Новгород - основа всех контор ганзейских, ключ торговой жизни всей северной Европы; и Ольдерман знает это лучше нас с тобой. Закрыть новгородскую контору! Скажешь тоже!

- Думаешь, он будет терпеть своевольство?

- Своевольство в обычае новгородцев. И это знает Ольдерман. А за убытки город заплатит. Не проиграет от этого Ганзейский Двор.

В дорисе-спальне, где фогтом был Яган Нибур, у самых молодых кнехтов шел другой разговор. Здесь шептались и судачили о том, что мейстер прочил за Микеля свою сухопарую Эльзу, и будто узнал, что Микель вздыхает по новгородской красавице и со двора сбежал ради нее. Мейстер пришел в такую ярость, что набросился на Микеля с кулаками, хотя и знает, что за нанесение побоев придется ему платить штраф.

Молодежь судила да рядила, и только один человек не принимал участия в разговоре, а сидел в стороне, уставившись глазами в пол. «Старая лиса Тидеман»,- так называли на Ганзейском Дворе этого мрачного, озлобленного и хитрого человека. Говорили, что некогда Тидеман плавал на собственной шхуне с товарами из Любека в Лондон и в Берген, бывал и в Испании, и уж, конечно, торговал с Новгородом. Имел своих кнехтов и прославился жадностью к наживе. Говорили, что однажды при большом кораблекрушении он потерял большую часть своего достояния и с тех пор уже никогда не мог поправить свои дела. Теперь Тидеман занимал очень низкое положение в Ганзейском Дворе и помещался вместе с самыми молодыми кнехтами в комнате, которая звалась «детской». Оттого-то и шептались молодые кнехты, обсуждая события последних дней, что знали: Тидеман состоит при них не столько надзирателем, сколько доносчиком.

Самый смелый из них, подмигнув товарищам, все же обратился к Тидеману:

- Говорят, ты знал Микеля Нимбруггена еще мальчишкой? Наверное, тебе известно поболее, чем нам обо всей этой истории?

- Что известно мне, то скоро станет известно всем, - сказал Тидеман и снова уставился в пол.

Загадочная фраза сильно разожгла любопытство молодых кнехтов, но Тидеман больше не проронил ни слова, пока колокол не возвестил о начале общего собрания.

У большого камина, по обе стороны которого тянулись полки, уставленные оловянными и серебряными блюдами, кубками и рогами в серебряной оправе, стояло крытое алым тисненым бархатом резное деревянное кресло с высокой спинкой - место Ольдермана.

Два стола, один против другого, стояли в палате: один - для мейстеров, другой - для кнехтов.

Когда все ганзейцы заняли свои места, раскрылась дверь, и в палату вошел Ольдерман - человек с худощавым лицом и седыми волосами в темно-зеленой бархатной куртке. Он сел на свое место и поднял руку, на большом пальце которой блестел золотой перстень с печатью Ганзы. Стало тихо.

- Досточтимые мудрейшие господа! - Ольдерман легким поклоном приветствовал мейстеров. - Доброжелательные друзья! - обратился он к столу кнехтов. - Привет вам! Мне не для чего уведомлять вас о случившемся. Все здесь присутствующие знают о поступке Микеля Нимбруггена. сына покойного мейстера Оскара Нимбруггена. Знают и о тяжелых последствиях этого поступка. Вспомним постановление Ганзы: «Кто был настолько дерзок, что по собственному произволу пустил какого-либо гостя во Двор без ведома и согласия Оль-дермана, тот платит 50 марок серебра». Микель Нимбругген явился виновником вторжения новгородских людей, учинивших обиду немцам и принесших убыток Ганзейскому Двору…

В этот момент из двери, ведущей в соседнюю комнату, вышел Тидеман и подал Ольдерману пакет с восковой печатью. Ольдерман взглянул на печать, быстро поднялся, сказал, что собрание прерывается ввиду того, что получено важное сообщение из города Любека, и вышел. А мейстеры и кнехты остались в большом смущении.