Ушкуйники

Глава десятая
ГРАМОТКА

На Ганзейском Дворе не стало больше кнехта Ми-келя, а в Новгороде появился новый молодец - Михайло Микулич, братан Оверкин. Только тем и отличался Михалка от других новгородцев, что по-немецки знал да за морем побывал.

Как в сказке переменилась Михалкина жизнь. И все ему не привыкнуть. Проснется ночью в испуге - колотушка стучит; никак Тидеман поднимает кнехтов на работу? Вот и нынче - вскочил, огляделся - нет, он не на Ганзейском Дворе. Вон брат Оверка растянулся во весь свой богатырский рост, и Серко тут же.

Лежит Михалка, не спит; .мысли бродят по любимому городу: то в рощу залетят, где в первый раз после разлуки Олюшку встретил, то смело проберутся в самый дом Шилы Петровича. Все об ней, об Олюшке, думает. Вздыхает Михалка, не знает, как и подступить к матушке названой со своим делом. «Не рано ли, - скажет, - сватовством меня тревожить?» Разгневается. А ждать… ну как выдадут Олюшку за другого?

Уже светать начало, а Михалка все не спит. Скрипнула дверь, вошел, тихо ступая, Степанка. И к нему.

- Грамотку держи, Михайло Микулич. От того самого немчина грамотка.

- Тидеман!-Михалка схватил грамотку, к оконцу приблизился, прочитал. Что за удивленье? Зовет его Тидеман по вечерней заре к церкви Параскевы Пятницы. Пишет, важное дело есть. И чтобы никому ни слова, не то худо будет. Что нужно от него Тидеману? Уж не заманивает ли, чтобы опять ганзейцам передать? Недаром старой лисой зовут, - от такого всего жди.

Откуда знать Михалке, что и не упоминают о нем на Ганзейском Дворе, что Тидеман уже не член Ганзейского Союза. Ничего этого не ведает Михалка. Получил вот грамотку и, что хочешь, то и думай.

Уже и утро прошло, день наступил, а Михалка все решить не может - идти к Параскеве Пятнице али не идти? Не вытерпел, Оверьяну сказал. Тот Степанку на совет призвал - парень вострый, может, что и присоветует. Порешили так: Михалке идти к церкви Параскевы Пятницы, а следом ватажка двинется. Неподалеку будут молодцы прохаживаться, а чуть что - нагрянут. Держись тогда, Генрих Тидеман!

Уже пылал в небе закат, когда Михалка подошел к церкви. Тидеман его ждал. Поманил за собой. Михалка оглянулся - ребята хоть и разбрелись, но видно - намеку. Смело отошел в сторонку с Тидеманом.

Ватажка поблизости бродит. Забрели на торговище, отсюда Параскева Пятница хорошо видна. Оверка подошел к прилавку, где купец вынимал из ларца камешки самоцветные, для виду стал прицениваться. Тудорка с Олексой калачи торгуют, выбирают, что порумянее. Вячко в спор вступил с гостем в пестрой чалме, что разложил на лавке драгоценные хопыльские - восточные ковры. Торгуются молодцы, спорят с купцами, а сами в сторону церкви поглядывают - не терпится им за товарища вступиться, немцу бока намять. Да, видно, не придется - разговор идет мирный. Будто Тидеман в чем-то убеждает, уговаривает; Михалка не соглашается, головой качает. Вот повернулся и прочь пошел, а Тидеман так и остался стоять - не вернется ли?

Сошлись молодцы, Михалку слушают. Он рассказал, что Тидеман ушел с Ганзейского Двора, ладит шнеку купить, с товаром на родину вернуться, новую жизнь начать. Звал Михалку с собой. Кормить-поить обещал.

«Умру, - говорит, - все тебе оставлю». Ганзейцами стращал. «Все одно, - говорит, - поймают тебя, от них не убережешься».

- Не бойсь! - шумит ватажка,-не дадим в обиду! Пускай сам в свою неметчину отправляется; новгородцу там делать нечего. А ты, - кричат, - с нами в ушкуйники! Пойдешь, что ли?

Молчит Михалка - не ушкуи у него на уме. На Оверку поглядел: известно Михалке, что не дает своего благословения матушка Оверьяну в поход идти. А тот, будто и не его печаль, больше всех шумит.

- Нечего, - кричит, - братцы, время терять! Пора и за дело! - Повел всех к церкви Рождества богородицы. Там опять кричали:

- Хватит гулять! Прискучили потехи! Невелико дело - немецкий Двор громить! Новые земли Великому Новгороду подчиним! Святой Софии дары привезем!

Заспорили - в какие места плыть; кто кричал - на Волгу, кто подальше звал, в места нехоженные.

Обакум ничего не страшится - пусть и пропасти снежные, пускай леса непролазные - туда и путь держать. Чтобы и там узнали про Новгород Великий, какие в нем люди живут. Сероглазый Ракша с Обакумом согласен - где опаснее, там и славу скорее добудешь. А Вячко - тысяцкого сын, парень осторожный, себя бережет; этот робеет: «Обдумайте, братцы; где дремучие леса, там и нечистая сила; против нее как пойдешь?»

- На Каму-реку путь держать будем!-звонко крикнул Оверка. - А кто робеет, пускай дома сидит.

- На Каму! На Каму! - загудели молодцы. А Оверке и любо - как он скажет, так и решают.

Михалке все едино - хоть на Каму, хоть и еще подале: страха нет. А все бы лучше в Новгороде остаться, Олюшку засватать.

Когда к дому шли, - завел об этом деле разговор с Оверкой. А тот хмуро отвечал:

- Не время. Не отдаст за тебя сейчас дочку Шила. Сперва славы да казны добудь. - Про матушкины думы опять ни слова не сказал, - зачем напрасно парня тревожить? Сам-то про себя знает Оверка, что не нужна ему Олюшка, не то в голове. Сердце воли просит, широких просторов, подвигов молодецких,