Утро без рассвета. Колыма

НЕВИНОВНОСТЬ

… Сегодня у Аркадия передышка. Ненадолго. До вечера. И все же… Теперь он прощается с Камчаткой. Недолгим было знакомство с нею. Но насыщенным. И, вспоминая эти дни, прожитые на суровой земле, перелистывает страницы памяти. Разглядывает их как бы со стороны.

Встречи с людьми. Их было немало. У всех четверых бывших подозреваемых есть одно общее. Несмотря на разницу характеров, судеб, жизненного опыта, убеждений — все они ненавидели Скальпа. Но не просто человека, не отдельный индивид, в его лице они ненавидели свое прошлое, потерянное в лагерях. Ведь никто из них не сетовал и не злился ни на кого за те сроки, какие они получили впервые. В душе они понимали, что наказание, пусть и суровое, было справедливым. Но вот повторное осуждение…

За что? И даже туповатый, не склонный к анализам и размышлениям Магомет, понял, кто виноват. Кто сломал его жизнь! Отняв в ней даже надежду на радость.

Магомет… Даже он, прослывший в Каменском скрягой и жлобом, даже он поехал на поиски Скальпа. И, превзойдя самого себя, искал своего врага не жалея ни сил, ни денег.

Магомет… Будь он чуть умнее, возможно и удалось бы ему убить Скальпа, но тот оказался хитрее и коварнее. И из покушавшегося на жизнь, Рафит сам едва не стал жертвой своего врага. Он вспоминает слова начальника милиции о Магомете:

«Всю дурь из его головы враг тот выбил. Враз убивать расхотелось. Опомнился, что на свободе жить лучше. Оно вон и питаться стал, как человек, не то что до отпуска. Знать, вкус к жизни появился. Понял, как надо. Но поздно понял. Жизнь-то считай, прошла…»

Он не убил. А неудачное покушение повлекло за собою отказ от преступных намерений, от преследования своего врага. В душе Магомета осталась лишь боль за неказистое, неудачное прошлое. И он решил никогда больше не выезжать из Каменского.

«Виновен ли он? Виновен в умысле. Но наказать его за это, привлечь к ответственности — значит продолжить, усугубить ошибки… Значит, отнять у человека всю жизнь без остатка, окончательно отнять веру в людей, отнять все светлое, за что он держится и чем дорожит. Это единственное — его свобода, она осталась в утешение и в награду за все муки и неудачи жизни», — думает Яровой и, представив лицо Магомета, вспомнил руки его. Лихорадочно дрожащие, они держали документы, как единственную нить к свободе. Лицо было спокойным. Но глаза! В них без боли нельзя было смотреть. В них ужас жил. Страх перед лагерем. А вдруг все снова и свобода только приснилась? Опять нары… Кенты… «Суки»… И возможная смерть в какой-нибудь из зон.

«Не виноват я!» — снова слышится Аркадию голос.

Стыдно плакать мужчине. Слезы не к лицу. Но еще горше — прожить впустую. Живи спокойно! Живи! Ты был виноват, но жизнь уже давно свела с тобой суровые счеты свои.

Яровой просматривает записи показаний о Медузе, — Константине Чумаеве, ставшем не только рыбаком — нужным в Анапке человеком, а и отцом Митяньки, мальчишки-сироты.

Костя… В житейской радости своей он сумел забыть о враге. Жизнь, избивавшая его, внезапно подарила радость. И, не знавший никогда забот о себе, о людях. Костя потянулся к мальчишке. Вначале, может, инстинктивно. А потом прирос к нему всем, сердцем своим — большим и добрым. Обиженным и отходчивым.

«Вы говорили с сыном?!» — вспоминает Яровой крик ужаса. И руки Кости, внезапно обессилившие. Будто последнюю теплинку в жизни отняли у него.

Злоба сжигала человека. Месть… Он жил ею долгие годы. Хотя знал, мог предположить, что последует за этим… Снова лагеря… Лишения. А дальше? Лучше не думать. Но даже возможность жить, как все — затмевала злоба на Скальпа. Заглушала голос разума, это был бунт натуры с несправедливостью. И не только на Скальпа он мог обрушиться. Кто знает, что было бы, попадись им на пути не Скальп — другой, напоминающий его. Его бы, как боль, как жизнь свою никчемную, как прошлое, как завтра — которого не стоит ждать, убил бы любой из подозреваемых. Но Костя… Забыл! Сын — солнце среди ночи, костер во льдах, радость — забытая и отвернувшаяся когда-то. Это он, не ведая о том, погасил злую память. Но судьба и здесь жестоко посмеялась. И… Снова встреча. В которой виноват сам Скальп.

Хотел убить. Уже решился. Но не вышло. Словно нарочно кто-то подножку подставил. И одумался Костя! Вовремя! Кстати! Ведь у него уже есть, имелся свой якорь в жизни. Он держал его куда как крепче, чем прошлое! Его сын! Пусть не родной! Но ведь отцом зовет. Хотя все знает. И не стыдится. Любит Костю.

Случайной или закономерной была эта встреча там, на море? Как знать? Судьба, словно подшутила. Решила испытать, что крепче, что прочнее, что перевесит. И все ж, не случись помехи? Как знать… Ведь он решился. Но не за прошлое. Это забылось. Новая обида захлестнула. И убил бы… Не раздумывая. Убил бы как оскорбление, брошенное в лицо не ему — сыну! Сам-то мало ли стерпел! Похуже, чем оскорбления перенес. Дополнительный срок и тот забыл. А это! И все же мог найти. Но одумался. Поистине безгранично терпение человеческое. Минуту мщения — сладкую, долгожданную — перевесил разум. Остановил… И Костя остался отцом. Остался на свободе…

Виновен ли? До выполнения задуманного оставалось немного. Но Медуза опомнился. Добровольно отказался от прежнего намерения.

«Держи свой якорь! Береги сына! Расти его таким, каким бы хотел его увидеть. Без клейма. Счастливым. Тебе этот шанс подарила сама судьба. Не выпускай его», — думает Аркадий.

А в памяти уже встает суровый остров Карагинский. Этот ли? И вспоминается волчья шкура на стене дома. Карта, прорезанная ножом. Все отзывы о поселенце. Такие противоречивые.

Мог ли он убить? Да, мог. «Бугор» барака душегубов. Известный своею жестокостью и силой. Этот не умеет прощать. Поклялся еще в лагере убить Скальпа. Такому своя жизнь не мила, покуда жив враг. Счеты старые. Такие из-под земли сыщут. А и методы убийств ему знакомы всякие. Не занимать познаний. Сам многое знал, в лагере подучился. Да и совершено убийство не рукою новичка. А опытною, твердой. Чисто сработал, без следов. И медики ничего подозрительного не нашли. Значит — Муха? В жизни держаться не за что, ничто ему не дорого. Ни детей, ни семьи. Да еще эта операция… Три четверти желудка выкинули. Ни выпить теперь и ни поесть. Такие в этих ситуациях в крайность ударяются. Логика, как и мышление — примитивны. Удержать такого от задуманного практически невозможно. Да и некому. Сам?… Но даже там, у коптилки, потеряв сознание, грозил, что убьет Скальпа. Живуча злоба. Довели. Хотя была ли возможность? Он ли? Возможно, и в глаза не видел своего врага? Но из всех подозреваемых — Муха — бывший убийца, самый реальный исполнитель преступления. Хотя… Как знать? Но обычный вор не мог убить столь изощренно. На это нужно иметь немалый опыт. И познания. А у кого они могут быть столь глубокими? Только у убийцы. Кто не впервой посягает на чью- то жизнь. А тут еще и счеты… Люди подобного сорта щадить не умеют. Их руки в крови. Больше ее, или меньше — совесть не грызет. Привычные. Не впервой. Хотя, как знать. Яровой вспоминал случай с Драконом. Ведь тоже был уверен. Еще бы? Улика! Сколько с нею было связано! Все косвенные доказательства налицо… Да и он — Егор сам признался…

«Но почему я не поговорил с людьми? Хотя с кем? Ведь они не понимают по-русски. Знают только корякский. Но нет, не ищи оправдания! Мог воспользоваться помощью секретаря. Как переводчицы или позвонить в райцентр! Узнать в милиции, когда вернулся Егор из Армении. И не только в милиции, с исполкомом мог созвониться. Там бы ответили. В конце концов стоило дождаться Кавава! И все бы стало на свои места! Но ты поспешил! Опьяненный успехом! Как же, напал на след! Улика глаза ослепила! И ты перестал быть следователем, потерял над собой контроль. Ты превратился н сыщика! Стыд! — клеймил себя следователь. Что заставило так пасть! Что и кто причиной? Постоянная рутина в работе? Мизерно короткие сроки на расследование дела? Некогда выяснять детали? Поток дел! Конвейер. И вместо того, чтоб искать факты непричастности человека к преступлению, доказательства его невиновности, искал только вину! Не взвешивал! Потерял человечность. Не смог говорить с ним, как с себе подобным! Прошлое его затмило глаза и ты не нашел достойного подхода к нему! Говорил, как с уголовником. Глазами обвинителя смотрел на Дракона. И пренебрег побочными доказательствами. Тебе хотелось скорее закончить дело и увидеть его виновным! Виновным! А не непричастным к убийству! Ты выложил ему доказательства. Убедил его и себя! Но в чем! Пусть даже он считал себя виновным! Признался! Считая себя убийцей, но ты умел распутывать дела по самооговорам! Умел! Но почему же теперь такой промах! Ведь человек жил. Он верил в смерть врага. Но это было покушение, а не убийство! Почему ты поспешил? Ведь мог же построить разговор иначе, не начинать с улик! Не подавлять его по критериям профессионализма! Ведь ты сам такой же человек! С нервами, с гордостью! Тебя оскорбило, что он не захотел говорить с тобой и ты довольствовался его чистосердечным признанием. Но чего оно стоило! Его не стало! Зато есть признания. Вот оно — это письмо! С признанием в убийстве. Но ты-то знаешь, что Егор не виноват! Вспомни. Вспомни, что сказал тебе Кавав перед отъездом из Воямполки?

— Плохо, следователь. Плохо ты сделал. Всему селу плохо. Хорошего человека у нас отнял. Друга забрал! Езжай, следователь. Твой убитый — может не стоит и слова нашего Егорки. А ты и убийцу не нашел, и в смерти Егора виноват…»

Горько было слышать эти слова. Еще горше было сознавать, что в чем-то Кавав был прав. Поспешность. Но даже вызванная необходимостью, она не может стать оправданием опрометчивости. Ошибка действительно стала роковой.

«Но я же не хотел его смерти! Нет! Я хотел успеть! — пытается оправдать себя Яровой. — Хотел! Верно! Торопился, бежал! Но когда? Когда узнал, что Егор не виновен! Непричастен к убийству! Тогда бежал! Спасать! Но проведи ты встречу с ним иначе, этого бы не случилось»!

Аркадий садится к столу. Перстень Скальпа горит перед глазами каплей крови. Последней каплей жизни Егора.

«Я никогда не повторю этой ошибки! Никогда! Иначе я потеряю право считать себя следователем, человеком!» — говорит себе он и долго перечитывает последнее письмо Дракона. Вспоминает лицо Егора. Он хотел умереть свободным…

Яровой просматривает записи дальше. Вот Клещ. Долго обламывали его по лагерям. Выколачивали независимость. Прививали иное отношение к жизни, к работе. Требовали. Наказывали за малейшую оплошку. Он и усвоил. Все усвоил. А жизнь его за это и наказала. Точность… Даже рьяный враг Беника— начальник милиции и тот уверен, что убивать Клещ не станет. Пугливым, мол, стал. Лагеря помнит. Не захочет попадать в них снова. Всего боится. Яровой усмехается. Начальник милиции плохо знал людей подобного сорта. Беник… Уж о нем-то Яровой был наслышан. Даже убийцы боялись Клеща. Воры никогда ему не перечили. О жестокости Беника наверное и теперь помнят все одесские «малины». И вдруг он стал трусом? Нет, майор! Трусость и осторожность — понятия разные. Там, в Тигиле, он был на поселении. То есть между лагерем и свободой. Один неверный шаг и опять срок, лагерь. А вот до свободы — куда как труднее. Вот и решил отдать предпочтение осторожности. Чтоб на свободу выйти.

Этому не просто сменить взгляды. А убеждениями своими — легко не поступится. И, как знать, возможно, вы, майор, своими руками толкнули Беню на путь к безысходности, так часто ведущей к преступлению. Ведь в жизни его была одна — сестра. А вы молчали. Так зачем? Либо вообще бы не говорили о ней, либо сразу, по приезде б сказали. Кому нужна была эта молчанка. Родные сами меж собой разобрались бы. И разве можно взвалить на плечи человека вину в смерти его сестры, когда ты сам во многом виноват. У Клеща и своих ошибок хватает. Кругом виноват. Перед всеми. На свободе и в лагере, на поселении и в работе. Всегда виноват. За то, что растил сестру — виноват! Потому что был не просто братом, а и вором. Ушла, как от вора, отказалась, как от вора, забыла, как вора, стыдилась, как вора! А было ль место в ее сердце для него, как для брата?! Ведь он вор! Но и вором любил и помнил, и искал ее, как свою сестру! Как мы все зачерствели!..

Отчаянье, усталость от жизни, смерть сестры — могли толкнуть на прежний путь. Остановить его было некому. Жить незачем. Даже переписку с племянниками под угрозой запретил майор! Что осталось в жизни бывшего зэка? Сознание никчемности? Горечь ошибок? И ни малейшего просвета в будущем. Это как бесконечная дорога в ночи. Дорога без конца и цели. Дорога в одиночку. С его характером срыв вполне возможен. Нет рассвета! Пусть будет конец пути! Неважно, что его он приблизил своими руками. Всем нужна определенность. И ему… Не меньше, чем другим. Для этого Скальп— не просто враг. Это — антипод! И его он воспринимал как укор себе. Его жизнь была равнозначна его смерти. Смириться? Вряд ли? Клещ, как и Муха, не умел прощать. Забывать и тем более. Где он был в марте в день убийства?

Гиря. Этому повезло. Хотел— смерть, получил— жизнь. И не у кого-нибудь, у своего врага ее отнял! Возможна ли большая награда? Теперь у Семена будет ребенок. Сын или дочь. Неважно кто! Но он получит продолжение. Свое. И наказал врага… Отнял у него бесспорное оружие — его щит, постоянного свидетеля, спутника, заступницу и подругу. Плохо, когда мужчина видит в женщине все это, а не любимого человека. Когда ему нужна только опора. Значит слаб стал. Не мог постоять сам за себя. Что ж, вместо смерти врага,

Семен получил жену. Он выиграл. И вместо беды вытянул светлую карту. Этот забыл и простил. Ему больше ничего не нужно. Враг наказан. Да еще как жестоко! И Гире не нужна его смерть. Жив ли он, умер или убит, Семену все равно.

Аркадий улыбается, вспоминая добродушную улыбку Гири, его громкий смех, откровенный рассказ. В Семене давно ничего не осталось от вора. Природа создавала его для другой жизни. А судьба свой путь уготовала. И он свернул. И все-же вышел. Теперь он не собьется. У него есть жена. Его понятливый, верный друг.

Яровой вспоминает о Журавлеве Владимире — Трубочисте. Этому, видно, каждый день жизни был не в радость. Вон как деньги копил. А драгоценности! На будущее собирал. Сколачивал. Чтоб не бедствовать. Кольца и перстни у него из лагеря. Там он их приобрел. Ну и деньги тоже. Потом подзаработал и в совхозе. Но почему не на вклад? Почему в телогрейке носил? С собою? Боялся, что начнут докапываться, откуда столько денег? Или попросту не доверял? Скорее всего — боялся. Но тогда почему носил при себе? Опасался, что кто-либо из любопытства залезет к нему в квартиру и утащит деньги? Но он знал, что по квартирам в Соболево не лазят. И все ж… Видно, имея их при себе, он был спокоен.

Но денег у него оказалось много больше, чем дал ему в лагере Клещ за убийство Скальпа. Откуда у него столько денег? Возможно, что и другие оплатили предстоящее убийство? Ведь из заработка он никак не мог собрать такую сумму. В этом случае, Трубочист — вероятный исполнитель убийства, а такие, как Клещ его организаторы?

Зачем копил? Возможно, на случай, если снова попадет в лагерь? Но там деньги не в ходу. За них ничего не приобретешь. Они нужны перед выходом на свободу. Но до этого нужно дожить. Ну, драгоценности — тут понятно все. А вот деньги… Возможно хотел откупиться от Клеща. Вернуть ему деньги, оплатить неоправдавшееся ожидание и уехать с глаз подальше. В самый глухой угол. Где никто его не знает и ни один кент не выдаст. Но от Клеща вряд ли можно откупиться деньгами. Он ими никогда не дорожил. Возможно, на драгоценности и позарился бы. А на деньги нет. Но для чего же они ему? Скорее всего хотел скрыться от всех. А теперь? Можно предположить причину помешательства! От Клеща откупиться нечем. Самому со сбережениями всегда расставаться нелегко. Эти деньги и драгоценности считал компенсацией за пережитое в лагерях. А теперь и этого нет. Все впустую! Все потеряно. Нет средств, какие скопил всеми ухищрениями! Нет жизни! Нет смысла в ней! Вот и помешался. Деньги помещали выжить. Потерять их, для него означало все равно, что умереть.

Яровой усмехнулся. Зачем ему деньги? Вот ведь чудак! Да, конечно, о чем это я? Если б не нужны были — не воровал бы. А и не копил. Решил пожить, не работая. Забившись куда-нибудь в глухомань. Но и это считал потерянным. Весь смысл его жизни был бы в тишине, в безопасности, пусть даже кажущейся.

Он вспоминает как искал телогрейку, проверяя дно реки собственными ногами, рискуя попасть на острые корни коряг.

Да, руководство отделов милиции мало и плохо работало с поселенцами. Обходились одной встречей. А потом уповали на специфику Севера, особых условий и вверяли судьбу человеческую в руки случайностей и окружения. А всегда ли окружающая среда помогала исправиться? Случай с Трубочистом, Магометом, Гирей, Клещом, были не в пользу окружения. Зачастую поселенцы жили отщепенцами и исправляли их не условия, не люди, а то первозданное, цельное в их натуре, заложенное с самого начала. То, что не сумела выбить из них «малина» и все передряги лагерей. Они выжили за счет самих себя. Им никто не помог. Начальники отделов милиции опасались их, как преступников. Не считая их полноценными людьми. Помощь? Нет. Этого от них не ждали поселенцы. Не шли за советом. Они, как и в лагерях, не верили и опасались друг друга.

«Не те люди, не те методы, не тот подход, — сетовал Яровой, вспоминая каждый разговор, каждую фразу. — Ведь вон Ильтын, председатель Анапкинского сельсовета, Кавав из Воямполки! Не имели опыта в работе с бывшими зэка, а успех все ожидания превзошел. Чистые по натуре, эти люди, не мудрствуя лукаво, поверили в поселенцев и не ошиблись. Какою сторицей получили они за свою веру, за тепло и внимание тех, кто не знал этого всю жизнь свою».

И вспоминается Ильтын, как он отстаивал Костю и не хотел слышать, что его рыбак способен на преступление.

— Зачем ему убивать? Он сына взял! Не для того, чтоб потерять его! Митянька для Кости — его жизнь! А кто ж ее своими руками оттолкнет? Неправда, паря! Костя — хороший человек! Костя — не убийца! — горячился Ильтын.

Вспоминается и рассказ Кавава о Егоре!

— Кто дом строит, тот жизнь создает. Построивший дом — ничего не рушит. Мы его знаем. Давно и хорошо. Что было в прошлом, то и ушло. Нет его. Егорка— большой человек. Добрый. И руки его — не ломать, строить умеют. Дети наши любят Егора. А они сердцем человека чуют. Убийцу — не полюбят.

Аркадий вспоминает трудные дороги. От села к селу. Он шел и ехал. Он падал и вставал. Изнемогал от усталости. Не спал по несколько ночей подряд. Он спасал и сам был спасен. Он выживал за счет выносливости и расчета. Логика подсказывала вывод и выход. Закалка помогла выжить. Сколько раз он мог погибнуть в пути? Теперь это трудно счесть. А ведь этими дорогами прошли и поселенцы. Он повторил их путь. Один за всех!

Но кто же убил? Из семи подозреваемых, четверо не причастны к смерти Скальпа. Хотя и они желали ее. Искали врага. Хотели свести счеты. Но не убили. Их алиби бесспорно и доказано.

Остались трое. Кто-то из них… Кто? Муха? Клещ? Трубочист? Кто свел счеты с чужой жизнью? Кто рискнул? Как убил? Какая ненасытная злость могла толкнуть кого-то из них на расправу? Кто? Практически любой из них мог решиться на этот шаг. Была ли возможность? Надо продолжать поиск, продолжать следствие. А значит— снова в путь. Теперь — на Сахалин. Останавливаться нельзя. Ты на верном пути. И этот последний отрезок должен внести ясность. Поставить последнюю точку в деле об убийстве.

Ты устал от дорог? Но пока ходит по земле убийца, ты не имеешь права уставать. Расследовать дело всегда нелегко. Но ты должен довести его до конца. Ведь ты столько узнал, столько вынес! Отступать нельзя! Ты сейчас один! Ну, что ж! Это не ново. Ты пока и не нуждался в помощи. И встречи с убийцами тебе не внове. Ты снова выходишь один на один. Как жизнь, вступающая в борьбу со смертью. Где ты встретишь убийцу? Кто он? Отчаявшийся человек или черное зло, для которого неважно, кого убить? Ты встретишься с ним. И ты должен узнать причину зла, посеянного им на земле. Оборви его кровавый след! Удержи его руку! Предотврати новое зло!

… Яровой идет на посадку в самолет. Весеннее Камчатское солнце приветливо улыбается. Оно дарит Яровому свое тепло, словно дарит доброе напутствие, награждает за все тяготы дорог, пройденных им по этой земле. Желает счастливого, светлого пути и удачи. Самолет, развернувшись, идет плавно к взлетной полосе. Вот он остановился на стартовой площадке. Взревели моторы…

— Прощай, земля! Прощай, Камчатка! — смотрит человек в иллюминатор. И зеленая, весенняя земля ускользает из-под шасси. Берегите ее, берегите для радости, лелейте ее жизнь. Она — мать людям!