Утро без рассвета. Колыма

ШТОРМ

Море выло, словно жаловалось всему свету на боли и старость свою. Кричало на все голоса. Вот оно завизжало, словно обиженное дитя. Вот роженицей вздрогнуло, вспучило серый, громадный живот к самому небу, словно самого сатану из утробы своей решило на свет выпустить. И кричит, ликуя заранее, рожденному наказанию людей радуясь.

Аркадий Яровой давно потерял ориентир во времени. Сколько томительных дней или часов, а может, всего-навсего минут прошло с начала шторма? Они тянутся бесконечно, как слеза по щеке, как трудная жизнь без радостей. Остановись! Взойди солнце! Но нет его в этом краю. Не хватило его тепла и лучей на эту окраину земли. Какую совсем не случайно зовут краем света. Ох и не зря!

Нет солнца. Лишь волны серыми тенями взмывают к небу. Словно все погибшие моряки ожили и теперь, встав со дна моря, к небу руки тянут. Молят вернуть на землю. Домой.

Море подкидывает «рээску», как мячик. Что оно задумало? Утопить?

— Конечно, зря, напрасно я поехал, погнался за миражом! Ну ведь и теперь нет никаких прямых доказательств для утверждения, что совершено убийство. Да и было ли оно? Возможно, умер мужик своею смертью. А у меня — интуиция! Но она не всегда верна! Столько времени потерял. Эх, и верно говорят — дурная голова ногам покоя не дает. Так вот у меня. Всю жизнь в командировках, в поисках. Как будто мне больше других нужно. Ведь дали медики свое заключение. И все. Успокоился бы. Бывает. А теперь вот мотайся. Кто может спасти в такой шторм? — корит сам себя Яровой.

А море опять подхватило судно, закрутило его волчком. Перед глазами снова все поплыло, завертелось. Нет надежды. Нет спасения. Конечно, это гибель!

Прокравшийся в каюту холод пронизывает насквозь. Он притаился в каждом углу и будто выжидает своего часа. Как больные кости — скрипят шпангоуты. Они перекрикивают даже шторм. Они тоже чуют скорую гибель. Им не удержать судно.

Яровой весь сжался. Встал. Шатаясь, держась за стенки, вошел в рубку радиста. Тот — бледный, дрожащий «ходит по эфиру». Может кто услышит? Спросит координаты, квадрат местонахождения. Хотя как это теперь определишь?

В эфире голоса. Далекие от беды судна. Никто не слышал. Никто их не спасет. Никто не спешит на помощь. Лишь море ревет насмешливо вокруг.

— Sos! Sos! Sos! — стучит ключом радист.

Сигнал тревоги, беды летит из рации. Радист снова включает эфир. Капитан стоит молча. Лицо серое, морщинистое, как штормовое море. Глаза в одну точку уставились На шкалу. В море много друзей, кто, узнав о гибели, пожалеет капитана и, прокляв море в который раз, заодно и себя, помянет соленым словом. Не услышал! А может услышат? Вот стрелка шкалы рации делает обратный ход. Ищи, радист! Ищи! На тебя вся надежда!

Меня домчат к тебе,

Когда зимовка кончится,

В оленьих нартах, самолетах и такси,

Я тоже мог бы Рассказать тебе о Севере,

Но только ты об этом —

Лучше песню расспроси…

Аркадий невесело усмехнулся прорвавшимся словам. Вспомнил семью. Будет ли кому рассказать обо всем? Вряд ли. Только он мог бы. Но повезет ли ему?

— Говорил я — надо переждать, — выдохнул рыбак, оказавшийся рядом и добавил: — А вот теперь нате вам. Ни просвета, ни привета. Так и погибнем все. Как крысы.

— Слушай, замолчи! Если себя за крысу считаешь, то при чем здесь мы. Не можешь мужиком остаться, иди в каюту. Так всем лучше будет, — подтолкнул его к двери капитан.

Яровой благодарно оглянул на него и посмотрел на часы. Они остановились и следователь решил вернуться в каюту.

Он долго стоял у иллюминатора. Пытался удержаться на ногах как можно дольше. Но подкатившая к горлу тошнота — сгибала, валила человека. А море, хохоча, подкрадывалось к самому иллюминатору. И, заглянув, назад, отскакивало в испуге. Нет, этот человек совсем не прост. Вон в других каютах все в лежку. Стонут, клянут все и всех. Море, себя и судьбу. А ведь рыбаки! И не первый год. Даже старпома шторм уложил. В каюте на полу валяется, не двигаясь, не сопротивляясь. Такого хоть сейчас заодно со всеми рыбаками на дно можно взять. Но не все еще на судне покорились. Не все подчинились шторму.

Аркадий садится на койку. Нет. Надо лечь. Так легче. Так меньше донимает тошнота. И как всегда бывало вспомнил стихи Григора Нарекаци. Почему так происходило, ответить было сложнее, чем расследовать самое запутанное преступление. Он уверен, что совершено убийство. И если даже не удастся вырваться из шторма, он умрет с этой уверенностью.

Что-то необъяснимое заставляет выйти Ярового в кают-кампанию. Потом в рубку радиста, где узнает, что их услышали! К ним пришли. И не какое-нибудь жалкое суденышко, а плавбаза!

Радист на стуле чуть не подпрыгивает от радости. Улыбается. Слушает голос:

— Я — «Алмаз»! Я — «Алмаз»! Захожу с правого борта! Сможете ли принять аварийные концы? Прием.

— Слышу! Отлично слышу! — срывается голос капитана. Он откашливается. — Примем концы! Давай, дружище! Прием!

— Держись, кэп! Выходи! Я у борта. — Капитан из рубки выскочил в орущую темноту. И не успела дверь закрыться за ним, как на судне стало светло. Это плавбаза зажгла все прожекторы. Направила их на «рээску». В рубке отсвета прожекторов, как днем, светло. Аркадий прилип к стеклу. Внимательно смотрит. Вот плавбаза подошла ближе. Но «рээс» в это время волной откинуло. Плавбаза еще приблизилась. Но «рээс» взмыл на волне высоко и подскочив, резко ныряет вниз. Как в пропасть. С палубы плавбазы кинули конец троса. Но промахнулись, волна снова откинула «рээс» и трос окунулся в море ослабшей рукой. Вот его подобрали. Но «рээс» опять внизу. Только кинули — «рээс» вверху.

Но вот трос на палубе. Капитан кошкой бросается на него. Ухватился, закрепил. Отскочил на корму. Теперь — здесь надо. И тогда плавбаза подтянет «рээску» к своему боку. Большому, как гора. И, удерживая спасенное судно на тросах, как на руках, пойдет к берегу.

«Скорее, кэп», — торопит мысленно капитана Яровой. «Рээс» подтягивают за один конец. Тихо. Осторожно. Вот и все! Теперь нужно поймать второй. Это уже проще. Хотя тоже нелегко. Но вот он пойман и капитан, закрепив его, вытер мокрое лицо. Вернулся м рубку.

Яровой глазам не верил. Все лицо кэпа было в крови. Отчего? Но капитан вопросов и слушать не захотел.

— Эй, братва! Вставай! Шагай на плавбазу.

Аркадий видел, как заработала вторая бортовая лебедка. Как натянулся трос и развернулась бортом к боку плавбазы, ставшая послушной, совсем ручной «рээска».

Вот она тихо причалила к борту, приткнулась к ней под бок, как к матери. И притихла, замерла, поверившая в свое спасение. Лишь шпангоуты тихонько поскрипывали, будто жаловались, рассказывали, как тяжело быть в шторме одному.

Вся команда «рээса» стояла на палубе. Кэп улыбался, вот только подбородок дрожал отчего-то. Старпом молчит— не верит глазам. Радист плачет и смеется вперемешку. Рыбаки откровенно глаза вытирают. Кричат что-то «Алмазу».

Вот на борт «рээски» брошена веревочная лестница. Рыбаки муравьями на нее полезли.

— Да не торопитесь так! Теперь порядок. И не потонем, — смеется капитан. Он дождался, пока на борт плавбазы поднялись все и последним покинул «рээску».

Яровой, поднявшийся одним из первых, стоял в стороне. Рыбаки обнимались, хлопали друг друга по плечам и спинам. Смех, шутки, раздавались всюду.

Капитан обтирал платком изодранные в кровь ладони. Смотрел вниз, на свою «рээску». Она надежно держалась на тросах. И хотя шторм все еще бил ее, лизал борта и корму, теперь все были спокойны.

На плавбазе шторм не ощущался так, как на «рээсе». «Алмаз» не кидало из стороны в сторону. Палуба не шаталась под ногами, как пьяная. Громадное судно походило на большой дом, которому не страшны капризы моря.

— Привет, Петрос!

— Привет!

— Спасибо тебе!

— Да за что? Я вот думаю, кто там галошу потерял в шторме? Вижу, блестит, а чья — не могу понять. Навел прожектор, оказалось это ты у меня под носом. На самой дороге. Ну и вытащил, — смеялся капитан «Алмаза».

— Это моя «рээска» — галоша? — обиделся капитан.

— Так что это за посудина, какая среди моря заглохла? Отказала. Ее знаешь куда нужно после этого? В док на переплавку.

Для меня оно — моя частица. Моя судьба. Мой дом. Моя жизнь. Может и смертью станет моей. Как знать.

— Прости, обидеть не хотел. Забудь. Все мы одной судьбой мечены, черт бы ее подрал, — нахмурился капитан «Алмаза».

— Я, кстати, твоего земляка взял. Из Магадана. Тоже из Еревана.

Капитан плавбазы оглянулся. Встретился взглядом с Аркадием.

Подошел, обнял, как брата!

— Барэв!

Яровому верилось и не верилось. Здесь, на краю земли, в штормовом море, спас его земляк. Встреться они где-либо в Ереване, прошли бы мимо, не заметив друг друга. А здесь! Нет!

Свирепые волны гуляли вокруг плавбазы. Прожорливыми голодными волками высматривали добычу. А эти двое— совсем чужие, незнакомые, стоят обнявшись, будто всю жизнь вместе прожили, под одной крышей.

— Пошли ко мне. Ты знаешь, встретить земляка на Севере не часто удается. А тут еще и в море! — Оглянувшись на капитана «рээски» сказал, повеселев: — Ты давай поешь и спи. Я утром зайду к тебе. Располагайся у старпома.

Они вошли в каюту. Здесь чисто и немного празднично.

— Вот видишь, с другом хотел вечер провести, а тут я помешал, — смутился Яровой.

— Ну, во-первых — это уже не вечер. Два часа ночи. К тому же ты мне не меньший друг, чем он, — улыбнулся капитан.

— Я?! — изумился Аркадий.

— Ты, мой земляк, а значит — брат!

— Ну и встреча, — покрутил головой Яровой.

— За такую встречу и выпить не грех. А?

— Давай, — передернул плечами Яровой, вспомнив холодный ветер и волны, раздирающие судно. Ночь — полная страха, угроз, отрешенности.

— Как ты сюда, на Север попал?

— А куда же было податься? Годы были голодные. Вот и поехал сюда после училища речного пароходства. Глянули здесь на мой диплом и рассмеялись. Мол, у нас речникам делать нечего. Ну, во мне самолюбие взыграло. Чем я хуже их? И говорю — а вы пошлите меня на судно. Там увидим, кто чего стоит. Ну они опять смеются, мол, мы головастиков не ловим. Я тогда вскипел. Ну и говорю — легко вам здесь рассуждать, кто чего стоит, а вы попробуйте на моем месте выжить! Ну и всякое другое. Посмотрели на меня. Решили взять в море. На судно. Дизелистом. С испытательным сроком. Не верили, что выдержу. А я выдержал. Через три года мореходку закончил. Стал капитаном, на «рээсе» работал. Пять путин. Потом опять учился. Назначили заместителем директора плавбазы. Тоже годы. А теперь уже седьмой год — сам директор.

— А дом твой где? — спросил Аркадий.

— На Камчатке. Где же еще! Здесь — полжизни.

— Семья-то есть?

— Еще бы! Конечно. Трое сыновей.

— Взрослые?

— Последний — младшенький — студент. На последнем курсе. Двое старшие уже выучились. Теперь работают.

— Да, брат, жизнь идет. Не успеешь оглянуться, а уже и старость.: Ты хоть в Армении бываешь?

Капитан тяжело вздохнул. Лицо посуровело.

— Не везет мне, земляк! Сначала дети были маленькие. Опасно с ними в дорогу. Потом учились. А мне отпуск только зимой дать могли, пока судно на ремонте, а теперь уже и мечтать перестал. Круглый год на промысле. Работаю, как проклятый. Теперь уж до пенсии держаться надо.

— Трудно тебе. Я только вышел в море, а уже и зарекся. Ты же столько лет!

— Всякое бывало. Теперь-то проще. А вот когда на малом флоте был — там доставалось.

В каюту вошел кок, принес кофе.

— Спасибо, Миша! — Кок молча кивнул. Вышел. Тихо прикрыл за собою дверь.

— Бывало. Да так бывало, что и теперь вспоминать не хочется. Малый флот, сам понимаешь, суда маломощные. Неустойчивые. Чуть заштормило — того и гляди оверкиль[23] сыграешь. Сколько раз со смертью в догонялки играл… Только ни к чему это. Море-то, оно вон — прежнее. Еще на тысячу таких как я сил хватит. А вот у меня — сначала седина появилась, а потом нервы сдавать стали. Знаешь, случай был один. Я тогда на мэрээсе капитаном работал, ну и тот, которого мы сегодня спасли, тоже кэп, на таком же «мэрээсе». Вышли мы с ним на близнецовый лов. Это вдвоем одной сетью навагу ловили. А тут шторм. Внезапный, за десять минут пять баллов набрал. А берег скалистый. Ни причалить, ни укрыться. Да еще дно в рифах. Шторм, словно нарочно, силу набирает. Ну, мы стараемся держаться поблизости друг к другу. В трюмах полно наваги. Выкидывать жаль. Ну и пыхтим, огибаем берег, чуть дыша. А тут смотрю, что такое! Приотстала вторая «мэрээска». Я — на рацию. Оказалось — дно пропороли. Взял я его к своему боку. Как эту мэрээску. Коль дойдем — так вместе, коль невмоготу станет, придется бросить судно. Команду к себе забрал на борт. А кэп — не захотел судно свое бросить. Ну, идем. Шторм уже семь баллов. Захлебываемся, но дышим. И решил я глянуть, что он там делает на судне один! А он, идиот, лежит на дне и своим животом пробоину заткнул. Замерз в воде. Посинел, а не уходит. Зовут — он не встает. Силой оторвать не мог. Как припаялся. А все потому, что один остался. Так бы и умер. Ведь псе о жизни своей, а он — о судне. Ну я помог пробоину эту проклятую заткнуть. Дошли мы кое-как до причала. А он и свалился. Радикулит. Целый год как коромысло ходил. Да только я до сих пор за те его три часа себя виновным чувствую. И сам себе простить не могу. Только услышал Sos — сразу свернул.

— А я думал, ты случайно рядом оказался.

— В море только смерть бывает случайной, спасение — никогда!

— А сыновья твои где живут?

— Здесь, на Камчатке. Они тут родились. Но я решил, как только младший закончит институт — повезу их всех в Армению. На родину. Домой.

— Верно решил.

— Пусть за себя и за меня живут. Ведь даже птица свое гнездо помнит. Рыба и та умирать идет туда, где родилась. Люди свой дом и тем более помнить должны. И возвращаться в него.

— Мне тоже надо возвращаться. Скорее. А то не хуже твоего, бредить стал Арменией.

— Ты — вернешься. Теперь — порядок. Но у меня к тебе просьба будет. Возьми вот эти монеты и кинь их за меня в фонтан. На площади. У нас примета есть. Как только монеты в воду попадут, скоро мне представится случай приехать к тому фонтану. Я знаю, дело не в монетах. Но ты кинь их. Не потеряй.

— Сыновья были с тобою в море?

— Были. Все. Но недолго. А вот с младшим, тоже досталось; да так, что ни он, ни я забыть не сможем. Ему десять лет было в тот год. Я на «рээске» капитанил. Взял я его с собой на лето. Пока у него каникулы в школе были. Ну, а там, думалось, отправлю его из района лова домой с попутным судном, — капитан затянулся дымом папиросы. Замолк. Проглотил горький комок воспоминаний и продолжил: — Целый месяц погода стояла как на заказ. Солнце. Штиль. И рыба хорошо шла. Селедку мы ловили. В Олюторской экспедиции. Это восточное побережье Камчатки. Я радуюсь, все удачно складывается. Ни штормов, ни даже мертвой зыби. И мальчишка мой даже глазам не верит. Шторма захотелось. Ребята мои смеются. Ну, а погода нас разбаловала. Море и это умеет. Вышли мы на очередной замет. Смотрю кок наш за спину хватается. Морщится. Это верный, проверенный годами признак предстоящего шторма. Я к берегу. А рыбаки — ни в какую, мол, смотри, все спокойно. Чего боишься?. А мне как не бояться? Сын ведь со мной. Ну, а до плана еще центнеров тысячу сдать оставалось. А это не мало. Тут же дело было не столько в плане, сколько в заработке. Ведь каждый центнер сверхплановой рыбы — это дополнительная оплата, премиальные. Вот гак-то. Зашумели мои мужики, мол еще половить можно, зачем так рано к берегу. Да и по рации штормового предупреждения не было. А я с коком нашим уже столько путин отходил и знал, что нет барометра лучшего, чем его спина. Сколько раз наказан был судьбой за недоверие! Зарекался. И в этот раз тоже. Сбили с толку. Но не столько этим. Выискался один, сказал: — «Нечего было брать мальчишку на судно, чтоб мы из-за него в заработке теряли. Тоже мне — кэп, дома оставить не смог, а мы тут страдай из-за них».

Яровой зябко повел плечами:

— Не думал, что на судах сволочи тоже водятся!

— Еще какие бывают! Разглядеть только вовремя надо.

— Ну, а что дальше было?

— А что, шторм поднялся тут же почти. Завертел судно, как белку в колесе. Свету не обрадовались. Мальчонка мой около меня стоит. Молчит. Испугался. Ну я к берегу подойти не хочу. Место неважное. Ну и дрейфую. Шторм пережидаю. Только у меня запасов-то меньше, чем у моря. Поиграло оно нами пару дней. А на третий на бок уложило. Потом поставило на киль. А потом выкинуло нас на скалы. И все тут! Благо судно не очень потерпело. Но сын сотрясение мозга получил. Мне руку сломало. Другие тоже нелегко отделались. А все жадность. Она людей вконец портит. Сын мой и теперь больше всего именно это в людях ненавидит. Да оно и понятно.

— А те рыбаки где теперь, какие заставили в море остаться тогда?

— Двое погибли. Остальные рыбачат. Но не со мной. С того судна я только кока взял. Больше никого. А кок со мною на «мэрээске» начинал. Когда меня переводили, я его с собой брал.

— Как барометр? — рассмеялся Яровой.

— Нет, не в том дело. Он в море человеком был. Когда нас выкинуло, он в поселок сына моего нес. У меня рука была сломана. Сорок километров… Почти бегом. И за этими — вернулся. С людьми. Всех он спас. Сдохли бы мы без него. Хотя и он из шторма обожженным вышел. Когда нас выкинуло, кастрюли все на него перевернулись. И плита.

— А как же он смог? — изумился Яровой.

— К терпению привычный. Детдомовец. Весь в волдырях с полгода был. Потом прошло. Опять вместе.

Аркадий молчал. Умолк и капитан — директор плавбазы. Каждый о своем думал. Свое вспоминал.

— А ты сюда — зачем — в наши края? — спросил капитан.

— Командировка. Разыскиваю преступника.

— Очищаешь род человеческий от сора! — рассмеялся капитан.

— Покуда он имеется — нужно и этим заниматься.

— Нужно. Ох и нужно, земляк!

На столике тихо позвенькивал графин.

— Шторм не унимается. Двенадцать баллов. Пойду гляну, как там мои справляются. А ты располагайся. Вот здесь, на койке. Спи.

— А ты где ляжешь?

— Я сегодня дежурю. Шторм. Всякое бывает. В этом районе дно коварное. Следить нужно постоянно. Чуть забудешь — море накажет.

Капитан ушел. Яровой решил посмотреть на море. Он с трудом выбрался на палубу, миновав лабиринт коридоров, лестниц. И, открыв тяжелую дверь, сначала отшатнулся. Ветер напористо прижал его к двери. Хлестал по щекам.

Аркадий перевел дыхание, глянул на море. Волны все также вставали дыбом до самого неба. С визгом задирали головы, со стонами падали вниз. Закручиваясь в спирали, они взлетали чуть не до верхней палубы плавбазы, туда, где стоял он.

Море — безумная старуха, со своим стадом голодных чудовищ — волн, сколько беды оно приносит людям? Сколько горя обрушивает на их головы! Этому нет меры. Где начинается горизонт и кончается шторм — знает только море. Помнит ли оно, когда упала в него первая слеза овдовевшей рыбачки? Помнит ли того — чей крик погасила в пучине своей, чье сердце стало первой жертвой? Может, помнит. А может и нет. Сколько лет с того дня минуло? Поседело море. От слез рыбачек и сирот. Горько-соленой стала его вода. Да и вода ли это? Попробуй глоток! Комком в горле станет. Сдавит горем жгучим. Чужое горе, а живет. И рыбаки нередко говорят, что рыбы в море меньше становится оттого, что слез в нем прибавляется. Но сколько бы их ни прибавилось, море останется прежним — бездонной прорвой, громадным кладбищем, озверелой сворой демонов. И, в то же время, как и всегда, останется оно рыбачьей судьбою, мечтою мальчишек. Кормильцем щедрым, тайной влюбленных, вечным воспоминанием, молодостью стариков.

Море… Как тебя любили и ненавидели? Каких только песен не слышало ты? Тебя сравнивали с первой любовью и с колыбелью, песни твои — со смехом и снами детей. Тебя называли ведьмой и мучительницей, гулящей бабой и разбойником. Бездушной девкой и холодным костром. Но кто же ты? Ведь умирающий, старый рыбак, стоя на краю могилы, так и не нашел ответа. Но умер с именем твоим. И унес его с собою в сердце.

Почему, несмотря на горе и слезы, рвутся к тебе? В твои объятья? Почему тоскуют о тебе? Какими невидимыми цепями ты приковываешь к себе сердца человеческие? Где взяло и прячешь эти чары? Зачем тебе, бессердечному, нужна человеческая любовь? За что ты наказываешь людей? За что и за кого им мстишь?

Следователь вдыхал морской воздух. Какой он необычный! Свежий, упругий. В нем много от древнего, манящего. В нем сила и смех над всем, что слабее моря.

Внизу вздыхает на тросах «рээска». Ей тепло. Уютно. Есть с кем поделиться пережитым. И она, тихонько постанывая, засыпает под песню шторма.

Сколько она их вынесла и пережила, сколько выстрадала. Теперь и не припомнить всех обид на море. Но рожденная для него, она по-своему и любит море. За его характер — вспыльчивый, изменчивый, жестокий. За волны — сильные, какие качали рээску в своих ладонях много лет подряд.

Аркадий идет спать. Пора. Скоро рассвет. Он очень устал за эту ночь. Надо набраться сил. Он засыпает под тонкий перезвон графина. В каюте тепло и тихо. Лишь прислушавшись можно узнать, что там, за каютой, за плавбазой, все еще бушует шторм. Он не слышал, как вернулся в каюту капитан. Как неслышно прикрыл за собою дверь. Поправил сбившееся одеяло на земляке, пожелав спящему спокойной ночи, прилег на жесткий диван. Положив под голову вместо подушки собственный кулак, от чего-то долго вздыхал, ворочался. Не мог уснуть.

Что тревожило капитана, что смутило душу его?

Да это понятно. Сколько лет он не был на родине. А тут — земляк. Совсем недавно из Армении. На родном языке поговорил. Это все равно — как к дому детства прикоснуться рукой. И снова, стянув с ног модные туфли, такие блестящие и узконосые, пробежаться босиком по родному двору, потом вверх по узкой тропинке. Там через забор в дырку пролезть и пробраться незаметно под яблоню.

Капитан зажмурил глаза. Стыдно, дети взрослые. Эх-х. Да и она не придет. Уже никогда. О ней знали только он и море…

Старухой стала та девочка. Седая любовь его. Она не решилась поехать за ним на Север. За другого выдали ее. Любила ли она своего мужа? Кто знает? Родила ему пятерых детей. Теперь бабкой стала. Жива ли?

Во сне и в воспоминаниях она никак не стареет. И живет прежней девчонкой. Такою молодой и красивой, что старое сердце капитана замирает как тогда… Давно-давно.

Во сне она еще приходит к нему. Зовет. Но улыбается глазами другой. Глазами женщины. Совсем иными. Синими, как море, холодными, как две льдинки.

Капитан засыпает. Спит и Яровой. Они оба сегодня в Армении. Только у каждого свой сон…

Утром, когда проснулся, капитана в каюте не было. Лишь три пустые пачки от папирос лежали смятые на столе. Шторм все еще продолжался. Но уже заметно осели волны. Они стали ниже ростом, меньше выли, не наскакивали друг на дружку пьяными разбойниками.

— К вечеру легче будет. А ночью и вовсе уляжется, — сказал капитан.

— А скоро мы будем в Петропавловске?

— Завтра вечером. Не раньше. Много времени из-за шторма потеряли.

— Да еще нас пока спасли, — усмехнулся Аркадий.

— Ну ладно, не стыди, — рассмеялся капитан и продолжил: — Сейчас жены этих, с «рээски», с ума сходят. Я сообщил, что веду судно, все живы, все в порядке. Но жены — пока своими глазами не убедятся, никому не поверят. Все они в этом одинаковы.

— А как они сейчас?

— В кают-компании. Ожили. Повеселели. Ну, случилась авария! С кем не бывает! Кто не рискует, тот в море не ходит. На берегу сидит. А море — оно на все способно. Оно всегда разное. Вот знаешь, даже двух одинаковых совершенно аварий не бывает. Последствия — да. А вот сами аварии, причины гибели — никогда.

— Надо мне сходить к ним, — сказал Аркадий.

— К рыбакам «рээса»? — Да.

— Зачем?

— Вместе спаслись.

— Э! Да брось ты! В беде они может и голову за тебя положили б. Но прошло. Никого не задело. Они и имя твое забыли. Поверь! Мало ли кого им приходилось перевозить! Разве всех упомнишь? А мне каждая минута с тобою дорога.

— У нас с тобой еще времени хватит. А к ним я схожу, — настоял Яровой.

— Как хочешь. Только давай вместе, чтоб не блудил.

В просторной кают-компании в удобных креслах расположились рыбаки. Двое за шахматным столом уселись. Играли молча. Сосредоточенно. Капитан «рээска» — у приемника. Слушал сводку погоды. Старпом кроссворды разгадывал. Кок читал газету. Механик под гитару что-то тихонько напевал. Радист пришивал пуговицу к куртке. Старший дизелист просматривал вахтенный журнал. И только один рыбак сидел в стороне молча. Тихий, задумчивый.

Он первый раз вышел в море. Первая путина. И уже авария, шторм. Дыхание смерти. Угроза гибели. Стоит ли продолжать? Не лучше ли вовремя списаться на берег? К жене, к детям? Жить тихо и спокойно. Не рискуя. Да, есть над чем подумать и от чего задуматься. Заработки? Но все ли они решают в жизни.

Аркадий поздоровался с командой. Ему ответили кто кивком, кто тихо, словно сам себе. И Яровой понял, что он для них — просто пассажир. Каждый был занят своими мыслями, своими делами и заботами.

— Прости ты их. Жизнь сурова. Ты жив, и больше для них не существуешь. Они знают: теперь ты не нуждаешься в их заботе, — скачал капитан плавбазы и увел Ярового в каюту.

Незаметно подошел вечер. Яровой ощутил, что качка на плавбазе стала почти незаметна. Перестал звонить графин. Перестало рябить в глазах. Тишина приходила на судно.

— Ну, вот и заканчивается карусель, — вошел в каюту капитан плавбазы.

— Как ты сказал?

— Не я, спина кока.

— Верный барометр, — рассмеялся Яровой.

— Он точно высчитывал, когда мы дома будем.

Аркадий подошел к иллюминатору. За ним стихало море. Волны, еще серые, уже совсем сникли, лишь внизу кипели, у самой ватерлинии. Ветер стихал. Небо на горизонте стало проясняться.

— Наконец-то! — вздохнул Яровой.

— Ты первый раз в море?

— Да.

— Сразу видно.

— Почему?

— Этот шторм очень короткий. Бывает по неделе, по две крутит. И ни на минуту не слабеет.

— Нет уж, с меня и этого достаточно вполне, — повернулся к земляку Яровой.

— И то верно, — ответил тот.

К ночи море улеглось. Успокоилось. И капитан, вернувшийся в каюту, сказал:

— Пошли, Аркадий.

— Куда?

— На палубу.

— Зачем?

— Море посмотришь.

— Иль не видел я его.

— Да пошли.

— Прости, но мне оно за эти дни порядком надоело.

— Такое море надо увидеть! — настаивал капитан.

— Понимаешь, я сугубо земной человек. А море для меня лишь эпизод. Случайный.

— Э! Нет! Ты, возможно, никогда не побываешь больше на море. Потому тебе надо увидеть его и таким. Луну посмотришь. Мы сейчас идем по лунной дороге. Пошли.

— Уговорил.

Море и впрямь преобразилось. Дышало спокойно, словно сил набиралось. Громадная огненно-красная луна висела над ним. И водная гладь серебрилась в ее свете, будто одетая в парчу.

— Пошли на мостик, там виднее, — предложил капитан. Сверху море выглядело еще красивее. Плавбаза шла по лунной дорожке, словно специально проложенной под днищем судна. Вода отлетала от винтов искрящимися завитками. Белым шлейфом стелилась за судном. Легкий ветер гулял в мачтах, пел что-то озорное, игривое.

— Здорово-то как! — восхищался Яровой.

— А ты идти не хотел!

— Давай помолчим.

Они долго стояли, облокотившись на поручни.

Аркадий, забыв о шторме, вспоминал свою нелегкую командировку на Колыму. Прикидывал, как продолжит расследование на Камчатке.

К обеду следующего дня на горизонте земля показалась. Вздыбленная, вся в снежных сопках, она была похожа на мираж. Когда подошли чуть ближе, Яровой ахнул. И, указав рукою, спросил:

— Что это?

— Вулкан. Авача зовется, — ответил капитан.

Отсюда с моря Авача казалась трубкой великана. Забытой по рассеянности. Вулкан был великолепен. Конусная фигура его лишь до пояса была покрыта снегом. Из кратера в небо поднимался белый дым.

— Живет и дышит, — крякнул капитан, глядя на Авачу.

— Извергаться будет? — спросил Аркадий.

— Она у нас с характером. Иногда лет пять вот так. Курит понемногу. А иногда, словно по злости, плюнет на город тучей пепла, словно горло прочистит и опять дымит.

— А землетрясения бывают?

— Случается.

— Часто?

— Это для кого как. Вулканов здесь много. Один Ключевской чего стоит! А Безымянный! Ого! Иногда и раскачают матушку землю. Это же единственный в своем роде полуостров. Есть вулканы, есть гейзеры — горячие источники. Это на Паужетке и на Паратунке. Еще в Эссо. Вот село! Чудо. Уголок — сказка. Швейцария в подметки ему не годится. Голубой лес! Сопки все в деревьях. Снег по макушку и тут же среди высоченных сугробов горячие источники. Мальчишки с сугробов без штанов в воду ныряют. И бани не надо. Всю зиму в этих источниках все. село купается. Ох и красота там. Чудное место! — улыбается капитан.

— Но и холодная эта земля?

— Почему?

— Вон снег на сопках!

— Ерунда. Здесь есть места, где помидоры в грунте зреют. И клубника растет.

— Совсем как у нас?

— Почти! Только не забывай, что зима здесь в иных районах по десять месяцев длится, а в других по шесть.

— Вот это разница!

— А как ты думал?

— Фрукты здесь растут?

— Как же! В банках прямо! Готовые! Консервированные. В магазинах. Бери сколько хочешь! — смеялся земляк. И добавил: — Север — от все-таки остается Севером! Какие фрукты? А за что нам тогда надбавки, коэффициенты платят? Не за красивые же глаза! За лишения, какие мы тут терпим. Вот ты говоришь — фрукты! О чем? У нас еще газа нет. Дровами топим. Вода горячая не у всех имеется. Не забывай, что ты не в Армении, а на Камчатке.

— Видишь, по ходу лекцию прочел!

— Не обижайся.

— Зачем? Наоборот. Рассказывай. Интересно, что меня здесь ждет?

— А ничего особенного. Ты же на время. А потом уедешь!

— Само собою.

— А я здесь… С каждым солнцем — Армении привет передаю. У нас здесь с Ереваном на восемь часов разница. Когда мы начинаем работу, вы еще спите. Мы заканчиваем день — вы просыпаетесь. Так что мой привет к вам успевает вовремя. И Новый год мы здесь встречаем раньше, чем мои земляки.

— Везет тебе!

— В чем?

— Дважды Новый год отмечаешь. Свой — Камчатский и армянский! — рассмеялся. Яровой.

— Это ты верно сказал. Тут я выгадал! — смеялся капитан.

Судно приближалось к берегу. Навстречу ему, словно для

приветствия, показались из-за поворота три скалы. Они, будто по росту выстроились.

— Видишь?

— Ну скалы!

— Не просто скалы. Их зовут «Три брата». Они последними провожают нас в море. И первыми встречают. С ними мы особо здороваемся. Гудками. Три даем, как друзьям На них чайки только живут. А чайки — спутницы наши. Наши подруги. Судьба кораблей. А дом друга — уважением пользуется. У всех, кто с морем связан.

Судно заметно сбавило скорость. Приближалась бухта.

И снова заходила под ногами палуба.

— Держись! Здесь всегда немного качает. Но мы привыкли! — смеялся капитан.

А у Ярового опять рябь перед глазами пошла. Приближающийся берег заходил ходуном перед глазами. К горлу тошнота подкатила.

— Крепись, земляк!

— Да ничего, — силился улыбнуться Яровой. Лицо его заметно позеленело.

— Через час будем на берегу!

— Час!

- Да!

— Так много, — Аркадий, вцепившись в поручни, стал считать, чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных ощущений.

А качка продолжалась. Палуба лихорадочно вздрагивала. Но вот она внезапно успокоилась. Яровой глянул на берег. Из-за дымки уже отчетливо вырисовался город. Петропавловск-Камчатский. Дома, выстроившись рядами, взбежали на сопки, вроде оттуда, свысока, постоянно наблюдали за морем, за всем, что там происходило. Любопытные окна домов, как ожидающие глаза рыбачек, встречали каждое судно.

Рыбаки все до единого вышли на палубу. Вглядываются в берег. Такой знакомый до каждой мелочи, такой родной, как собственное сердце, такой долгожданный. Лица мужчин… Какие они разные. Вон лицо капитана «рээски», то хмурится, то улыбается. А у радиста — красными пятнами покрылось. Пристально в берег всматривается. А вон и кок плавбазы. Прячет за спину красные, пропахшие жареной рыбой руки. В берег уставился. Улыбается. Глупо и простодушно.

Аркадий вздрогнул от неожиданности. Судно дало длинный гудок, поздоровалось с берегом. Яровой увидел громадную толпу людей, собравшихся на берегу. Мужчины, женщины, дети пришли встречать плавбазу. Своих рыбаков. Отцов, сыновей, мужей и братьев. Кто-то рукой машет, кричит. А вон старушка глаза платком вытирает. Ребенок звонкоголосо отца зовет. Не терпится ему скорее его увидеть. Смех, шутки, слезы — все слилось в единое ожидание. Считанные минуты остались до встречи, но они оказались самыми долгими. Томительными, трудными. Плавбаза тихо подходит к пирсу.

— Стоп машина! — звучит голос капитана. И сразу стало тихо. — Отдать швартовые!

Лицо рыбаков — сплошное нетерпение. На берегу гул нарастает:

— Миша, родной! — слышится чей-то голос с пристани.

— Папка! Папа! — вырывается из рук женщины мальчишка. И рвется к судну.

— Генка! Алеша! Я здесь! — встречающим не терпится.

— Спустить трап! — слышится последняя команда капитана.

Скрипя, грузно покачиваясь на цепях, лег трап. Будто протянул руку берегу. И вмиг все смешалось в кутерьме встречи. Кого-то женщина обняла. Живой вернулся! А она плачет навзрыд. Рыбак успокаивает. Но куда там? А малыш-то! Малыш! Ухватил отца за шею. Обнял крепко. Нежным лицом к заросшей щеке накрепко прижался. Ручонки побелели от напряжения. Слезы за воротник отцу льет, чтоб мать не видела.

Ревнует мальчишка отца к морю. Видно у него руки крепче. Оттого и плачет. Никак не удержать отца на берегу. Любит он сына, но и без моря невмоготу. А сын прижался всем телом. Сердце от радости прыгает. Приехал! Вернулся! Жив!

А вон девушка, парня своего встретила. Целует при всем народе. Да и что тут особенного? Кто на них смотрит? Здесь нет чужих! А рыбаки поймут и не осудят. Ведь разлука была очень долгой.

А этот! Ну чудак! Ребенка из коляски вытащил, подкидывает. Тот хоть и мал, а соображает, кричать нельзя, пугаться — тем более. Отец — рыбак. Надо достойно держаться! Хотя страшно! Очень страшно! И намокли штаны у мальчишки. Но ничего! Бывает. Зато характер выдержал. Настоящим рыбаком вырастет!

Кого-то не дождались. С трапа на руках несут. А этих уже подкидывают. Понятно! У них день рождения сегодня. Этого старушка встретила. Больше некому. Теплые слезы на грудь сыну роняет.

— Прости. Боялась я очень.

Зато капитана плавбазы невозможно было разглядеть Его сыновья сразу подхватили. Смеялись, шутили. Только жена сквозь смех, слезы платком вытирала. Сердцу не прикажешь. Оно умеет переживать и радоваться одновременно.

Хотел Аркадий дать ему свой адрес, но куда там, к нему теперь не пробраться никакими силами. Встреча… Разве можно мешать? Да и кто он сейчас для капитана? Не время! Нет! Нельзя мешать встрече. Нельзя отнимать эти дорогие несколько минут. Их ждали так долго. Ждали в море! Ждали, считая дни, часы и минуты.

Не мешай, Яровой. Этими минутами рыбаки живут в море долгие месяцы. Помнят все. Тепло рук и губ. Улыбки и слезы. Каждое слово, каждый взгляд родных и любимых. Отвернись, Аркадий. Сейчас, здесь, ты на чужом балу. И не сердись! Ты тоже ждешь встречу. Свою встречу. На другом краю земли…

Аркадий последним сходит по трапу. Его здесь никто не ждет, никто не встречает. Скрипят под ногами кованые ступени. Капитан Беринг Открыл наш дикий берег, Что за чудо-капитан! А в этот берег дикий, Стучит волною тихой — Ужасно тихий океан…

Поют у трапа парни во все горло. Так они брата встречают. Ну что ж! Кто как может!

Аркадий ступил на берег. Земля! Как долго ждал он встречи с тобой! Земля! Как хорошо, что у каждого моря есть свой берег, а у каждого пути свой конец! Земля! Как ты надежна!

Ярового еще покачивает и он еще пошатывается, а ноги предательски дрожат. И отчего-то он идет чуть-чуть вразвалку.

Но эта земля! Она не приснилась! Она вот, под ногами, ее, если захочешь, потрогать рукой можно. Живую, настоящую. Следователь тихо идет по пирсу. Свернул на аллею. Потом на сопку. Тут тихо и одиноко. Вокруг ни души. Лишь деревья, укрыв его от чужих взоров молодыми кронами, тихонько перешептываются.

Аркадий садится на землю. Она еще не согрета настоящим теплом. Весна сюда сделала лишь первый робкий шаг. И украсила землю наспех. И все же — это земля!

— Здравствуй! — говорит ей Яровой и думает: «Северная, или южная, близкая или дальняя, ты всегда была и останешься домом человеческим. Самым дорогим. По тебе мы делаем первый шаг в жизни, в тебя и уходим! Ты радость и печаль наша. Ты мать и дитя рода человеческого. И мы, как твоя частица, капля крови твоей, до смерти с тобой неразлучны. В море ли, в небе, мы остаемся твоею теплинкой, дыханием твоим. Ты понимала и принимала любого. К тебе, как к матери на колени, клали головы герои и подлецы. Ты всех жалела и прощала. Всем давала приют и отдых. Берегла сон. Сколько смеха и слез застыло на груди твоей! И никому о том не сказала. Земля! Ты добра и терпелива. Приветлива и щедра! Ты большая, единая и единственная мать человеческая. Спасибо тебе, Земля! Прими и меня! На северной окраине твоей я навсегда останусь земным сыном твоим. Спасибо тебе за приют. За то, что дождалась! За то, что малым теплом и тем со мной поделилась. Останься мне матерью. И сохрани!»

Деревья, словно подслушивая мысли человека, — замерли. Утихли. Перестали шептаться. Яровой медленно встает. Возвращается к морскому вокзалу. Подходит к стоянке такси.

— Тебе куда?

— В гостиницу!

— В какую?

— В любую.

— Так они же заняты.

— Попробуем.

— Ну, садись, — приглашает таксист в машину.

— Поехали, — улыбается Яровой.

— Приезжий? — смотрит таксист на Аркадия.

— Да.

— Из района?

— Нет. С материка.

— На работу к нам?

— Нет. По делам.

— Надолго?

— Нет.

— Ну, иди узнай. Может тебе и повезет с местом. Только вряд ли. Слет оленеводов идет. Все гостиницы битком забиты. Надежд мало.

Но ты попробуй.

— На всякий случай, подожди, — просит его Аркадий.

— Ладно.

Но ни командировочное удостоверение, ни просьбы, ни уговоры — не помогли. Пожилая, вся в завитушках администратор ответила замороженным голосом:

— Мест нет.

— Я издалека. Ненадолго, — объяснял ей Яровой.

— Все издалека, все ненадолго.

— Мне бы на одну ночь.

— И на один час не могу.

— Я только что с судна.

— У нас здесь все не с неба валятся.

— С вашим гостеприимством, хозяйка, не в гостинице работать! — разозлился Аркадий.

— А где?

— В морге! Вот где!

Администраторша что-то кричала вслед. Но Яровой уже сел в такси.

— Что? Не повезло? — сочувственно глянул таксист,

— Не повезло.

— Куда теперь?

— В другую, — нахмурился Аркадий.

— Так и там то же самое.

— Посмотрим, — буркнул Яровой.

Они ехали молча. Но вскоре шофер оживился.

— Видишь? Вон — наверху! Это памятник Витусу Берингу. Открывателю Камчатки.

Яровой глянул. На возвышении стоял бронзовый бюст Беринга, повернутый лицом к морю. Чугунные цепи оградили памятник.

— Открыл клад. Нечего сказать! — невесело усмехнулся шофер. И продолжил: — А вон смотри, пушка! Тоже памятник. Защитникам форта, отбившим англо-французскую эскадру. Отстоявшим Камчатку.

Пушка была направлена на бухту.

— А это сопка Никольского. Сюда рыбаки после рейсов приходят. Возвращение обмывать. А городские туда влюбляться бегают.

Яровой глянул на кудрявую, круглоголовую сопку. Вздохнул и сказал:

— Это потом. Ты давай в гостиницу вези, мне, браток, сейчас не до экскурсий.

Шофер умолк понимающе. Включил скорость. И, не оглядываясь по сторонам, помчался, разбрызгивая лужи, по длинной булыжной улице.

— Вот! Давай узнавай! — бросил таксист.

— Подожди.

— Если на чай будет.

— Будет. На кофе.

— Тогда давай! Но побыстрее, — повеселел шофер.

В темной администраторской сидели коряки. Парни, девушки. Аркадий подошел.

— Кто администратор?

— Нет ее. Обедает.

— Скоро придет?

— Нет. Но если вы остановиться хотите, то мест нет.

— Совсем? — не поверил Яровой.

— Мы сами в коридоре спим. На всех не хватило, — ответил парень, отогревающийся чаем. Аркадий повернул к двери.

— Что делать? — спросил он самого себя.

— Опять нет? — встретил таксист.

— Давай в другую.

— Другая в шестидесяти километрах отсюда.

— Ого! — изумился Аркадий.

— В аэропорту. В Елизово. Хочешь поедем.

— А поближе ничего больше нет?

— Есть. Милиция. Там в каталажке всем места хватит, — усмехнулся шофер.

— Милиция? Ну что ж! Давай туда, — поблагодарил в душе шофера за подсказку Яровой.

«И как я забыл? Сразу надо было. А не мотаться по городу», — сразу успокоился следователь.

Шофер недоуменно поглядывал на него. Лихо сворачивал на поворотах.

— Тебе в городскую или областную? — спросил пассажира удивленно.

— Давай в областную.

— Ну и ну! — крутнул головой таксист.

Они ехали недолго.

— Вот. Приехали.

— Спасибо тебе, — подал Аркадий деньги.

— Ждать не надо?

— Нет. Приехал.

Шофер дал сдачу аккуратно по счетчику. И, едва Яровой взялся за чемодан, таксист так рванул от него, что пешеходы закричали вслед вилявшей задом машине.

— Чудак, не хочет, чтоб я номер увидел, вот и юлит, — рассмеялся Яровой, догадавшись в чем дело. И пошел в областное управление милиции.

Через час он уже был устроен. И, отказавшись от приглашения на ужин, пошел спать.

— Дела завтра. Все подождет до утра. Нет сил. Надо отдохнуть с дороги, — решил Аркадий. И, наскоро приняв душ, лег в постель.

Утром, едва спецотдел открыли, он уже подошел к начальнику.

— Из Армении? — изумился тот.

— Да. Я к вам по делу. Разыскиваю подозреваемых в убийстве.

— Этого нам только и не хватало! — сморщился начальник спецотдела.

— В ваши лагеря с Чукотки были отправлены с дополнительными сроками семеро осужденных. Десять лет назад.

— Так-так.

— Мне нужно узнать, где они находятся теперь.

— Десять лет?

— Да. Десять лет назад.

— Давненько. Надо архивы посмотреть.

Начальник спецотдела, узнав, откуда были отправлены осужденные, кем, когда и куда— полез в документы. Кипы папок тяжелым грузом ложились на стол. Яровой и начальник переворачивали пыльные страницы. Искали долго. Внимательно.

— Есть один! — обрадовался начальник.

— Кто?

— Егор!..

— Дракон!

— Он самый!

— Где же он? — терял терпение Яровой.

— Так-так. Не повезло вам с этим.

— Что такое?

— Отбывал поселение в Воямполке. В прошлом году освобожден по окончании срока.

— А где он теперь?

— Не знаю. Надо запрос сделать.

— Это долго? — насторожился Яровой.

— С месяц.

— А быстрее?

— Ну, созвонимся. Узнаем.

— Когда?

— Сегодня или завтра.

— Закажите сегодня.

— Хорошо, — согласился начальник.

— Еще есть! — обрадовался Яровой.

— Кто?

— Магомет.

— Отлично! Где он? — подошел начальник отдела.

— Тоже освободился, — опустились руки у Аркадия.

— В Каменском отбывал поселение? Не горюй, закажем. Узнаем. Может он там остался. Всякое бывает. Иного на материке ищешь, а он под носом живет. Давай дальше.

— Еще! — открыл пыльную папку Яровой.

— Кто?

— Константин Чумаев. Медуза.

— А он где?

— В Анапке поселение отбывал. Тоже освобожден.

— И туда дозвонимся, — сделал начальник спецотдела третий заказ по телефону.

— Так, вот и Муха твой! Отбывал поселение на острове Карагинском в селе Ягодное. Но отправлен на Сахалин. На поселение. Давненько. Вот адресок. Запиши, где его на Сахалине искать.

— А почему отправили на Сахалин?

— Я слышал о нем. Болел. Потом что-то там случилось. Кто-то погиб. Почему не знаю. Из-за чего — тоже не слышал. Но ему у нас сделали операцию желудка, по-моему, и в лучшие климатические условия направили, — продолжал копаться в бумагах начальник отдела.

Зазвонил телефон. Начальник снял трубку.

— Воямполка? С кем говорю? Кавав? Здравствуйте. Скажи, наш бывший поселенец Егор…

Он на минуту осекся.

— Ну и прекрасно! Значит, на месте, спасибо! Аркадий повеселел.

— Так, а вот Клещ твой. Тоже был на поселении, в Тигиле, а теперь на Сахалине. Начальник отделения милиции меня попросил об этом. Сказал, что грехов за ним не было. Что самый большой грех — это сам Клещ. Вот его адресок. Пиши.

Опять зазвонил телефон.

— Каменское! А! Это ты! Привет! Как жизнь? И то хорошо. Скажи-ка, там поселенец бывший, Магомет, живет у вас? Недавно вернулся? Из отпуска? Спасибо.

— А я Гирю нашел!

— Он на месте?

— Нет.

— Давай! Где он у нас. Так, совхоз Октябрьский. Усть-Большерецкий район. Так-так. Закажем, — смеялся начальник отдела. И только положил трубку, телефон заорал.

— Анапка! Здравствуйте! Сельсовет! Скажите, Константин Чумаев уехал? Что? Уехал и приехал? Сына возил на материк? Какого сына? Своего? Ну что ж, спасибо.

Яровой ушам не верил. У Медузы сын? Что это? Хотя мог жениться. Что тут необычного.

— А! Вот он голубчик!

— Кто?

— Твой Владимир Журавлев!

— Трубочист?

— Он самый! В Соболево. Вернее… Был там. Теперь тоже переотправлен. На Сахалин. Для поселения. Лечился он. В больнице. Свихнулся от чего-то. Сошел с ума. Но все обошлось. Вот адрес. Пиши.

— Еще кто там у тебя есть?

— Все! Всех нашли.

Опять закричал телефон. Начальник спецотдела торопливо поднял трубку:

— Совхоз Октябрьский? Слышу! Это ты, Василий Иванович? Скажи-ка мне, наш бывший поселенец живой там у тебя? Что? Повтори громче! Был на материке и вернулся! Ну, спасибо тебе. Да! Только это! Будь здоров.

Следователь и обрадовался, и растерялся… Четверо на месте. Трое на Сахалине.

— Да ты не огорчайся! Меньше работы будет! — успокаивал его начальник спецотдела.

— Как знать, — вздохнул Яровой.

— Давай мы их всех вызовем к тебе.

— Сюда?

— Ну, а куда же еще? Пусть дают показания. Обстановка сам знаешь, как на психику действует. Расколятся, как миленькие.

— Самому мне ехать надо.

— К ним?

— Конечно.

— Зачем? Ведь кучу времени потеряешь! — останавливал Аркадия начальник спецотдела.

— Мне ведь многое нужно узнать не из анкет, а от людей, с кем общались они, с кем вместе жили. С кем работали. На месте оно все прояснится.

— Ох! Ты не представляешь, как туда добираться тяжело. Это же медвежьи углы. Мы сами туда в командировки редко ездим. А ты добровольно собираешься. Вызовем повестками их всех, и делу конец.

— Нет. Давайте мне адреса, объясните, как куда добираться. И поеду. Так для меня лучше, — нахмурился Яровой.

— Дело каждого — добровольное. Но ведь наши условия очень суровые. Вы не имеете представления, где живут подозреваемые? Это же глухие заброшенные места.

— Но и кроме них там живут люди.

— Да, но как вы попадете в Воямполку? К этому. К Егору? Там на нартах надо ехать. И пешком. Снег сейчас тает. Трясины открылись. Медведи, волки могут встретиться.

— Ничего. Надо.

— А в Каменское! Вы себе не представляете! Я бы на вашем месте не рискнул. Давайте вызовем, — настаивал начальник спецотдела.

— Видите ли. Они подозреваемые в преступлении. А кто из них виновен — это я должен узнать. И для полноты расследования мой выезд необходим. Расскажите мне, куда и как добраться? Чтобы я имел представление, о чем вы говорили?

— Ну что ж! Смотри, — подвел Ярового к карте Камчатки начальник спецотдела. И сказал:

— Вот Каменское. Там Магомет. Это — самый северный, Пен- жинский район. Место прямо скажу тебе — дикое.

— А как туда добираться? — перебил его Аркадий.

— Самолетом до Тиличик. А там — как повезет. Либо на нарте, или вертолет случайный подвернется.

— Сколько километров от Тиличик до Каменского?

— Сотни полторы — если напрямую. Но какие!

— Ладно, как-нибудь, — усмехнулся Яровой.

— Так вот что я хотел тебе сказать. По пути в Каменское или обратно — ты сделай остановку в Оссоре. Это Карагинский район. Там самолеты на заправку останавливаются. А ты сойди. У тебя там в этом районе — Медуза — в Анапке. Ну и о Мухе узнаешь заодно все подробности. Если желание такое будет. Правда, Анапка от Ягодного далековато, сотни две километров. Но тебе в Ягодном делать нечего. Там никто не живет. А вот в милиции побывай. Сразу о троих будешь иметь представление.

— А Каменское от Анапки далеко?

— И-и-и! Что ты? Легче нам с тобой слетать в Москву и обратно вернуться. Они друг от друга в восьмистах километрах. Но каких… — присвистнул начальник спецотдела.

— Ну, а дальше, как лететь?

— Из Оссоры лети на Палацу. Тут недалеко. И из Палацы в Тигиль. Прямого рейса на Тигиль долго ждать придется. Аэропорт не отправит самолет, покуда не наберет полный борт пассажиров. Поэтому лети через Палацу. Так быстрее. В Тигиле узнаешь о Клеще все подробно и поезжай в Воямполку.

— А это от Тигиля далеко?

— Как ни крути, больше двухсот километров. Их не каждый пройдет. Заранее говорю.

— Ну, а дальше как лететь? — не унимался Яровой, делавший записи в своем блокноте.

— Дальше? Возвращаешься в Петропавловск и прямым рейсом в Усть-Большерецк. Там ты сядешь в лодку. Тридцать километров по реке пройдешь на лодке до поселка. Отсюда по косе восемнадцать километров пешком, потом на какой-нибудь посудине доберешься до устья и вылезай. Двенадцать километров от устья до совхоза пешком. Вот так. И все.

— Нет, не все! А мой Трубочист? — напомнил Яровой.

— А Журавлев? Так он на Сахалине! А в Соболево недолго был на поселении. Стоит ли туда. Из-за этого лететь?

— Стоит.

— Но это тоже отдельный рейс. В другом конце Камчатки. Видишь?

— Вижу. Сколько туда лететь?

— Часа три с лишним.

— А в Оссору?

— Семь часов.

— В Тиличики?

— Восемь часов. А с заправкой — все десять.

— В Тигиль сколько лететь?

— Тут уж как повезет! Заранее ничего не угадаешь. Можешь за месяц не добраться…

— Я про летные часы.

— А! Ну считай — восемь до Оссоры, плюс три часа до Паланы, да два часа до Тигиля. А потом ноги в руки. И на нарту. Там собакам под хвост по мотору и в Воямполку. Как ни старайся, не меньше трех дней в один конец. Если без приключений по пути обойдется. Вот так.

— А в Усть-Большерецк?

— Три часа полета.

— Да, ну и пораскидали вы их! — развел руками Яровой.

— Ничего не поделаешь. Чего заслужили, то и получили, — сокрушенно качал головой начальник спецотдела. И добавил: — Тебе надо вылетать не из Елизово, а с Халактырского аэропорта местных линий.

— Спасибо, — протянул руку Яровой. Собеседник пожал ее, вздохнув тяжело, сочувственно.

Через три часа самолет взял курс на Тиличики. Предстоял долгий, трудный полет.

Старый «кукурузник» неуклюже перевалившись с боку на бок, махнул крыльями всем стоявшим внизу и развернулся носом на север.

Внизу промелькнули дома, улицы. В вот и бухта, сверкнув, исчезла под крылом. Самолет набирал высоту, сияя в солнечных лучах. Аркадий увидел солнце. Яркое, горячее, оно как факел освещало путь самолету, не давая ему сбиться с пути.