Утро без рассвета. Колыма

ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ

Магомет запил по-черному. Можно себе позволить. Да и что теперь осталось ему? Жизнь — не в радость. Деньги есть, но ими не вернешь прошедшие годы. Они ушли. Не выкупить у судьбы. Старость подкралась незаметно. Теперь — все. А ведь не думал, что вот так повернется. Что расплата будет столь жестокой. Понял недавно. Совсем недавно.

Как только закончился срок поселения Рафита в Каменском, он взял отпуск, увольняться не стал из осторожности и, вытащив из чемодана французское пальто, костюм, рубашки из яркого шелка, несмотря на стоявшее в ту пору лето, оделся и поехал в свое село. Жениться. Выписав аккредитив, предусмотрительно зашил его в карман пальто, чтоб не потерять. И, взяв в дорогу лишь скромную сумму, решил купить подарки невесте в селе. Так удобнее и дешевле, подумал он.

Улицы, нагретые солнцем, раскалились. Но Рафит принципиально не снимал пальто. Лишь расстегнул, да и то, не столько от жары, а чтобы все встречные видели, что под пальто костюм имеется. И не какой-нибудь дешевенький, а из настоящего бостона. Черного, как ночь.

Но навстречу Магомету никто не попался. В эту полуденную жару все спали, завесив окна домов. Никто не видел приезжего. И тот, разозлившись на земляков, поругивал их про себя нехорошо.

О его приезде село узнало лишь вечером. Да и то случайно. От старухи соседки, какая по просьбе Рафита приводила его дом в порядок. Убирала, отмывала, отчищала грязь, пыль. Рафит ей заплатил. И старушка старалась.

Сам Магомет в это время отбивал доски, какими забил окна перед отъездом, приводил в порядок двор. Подметал его тщательно. Все ж событие предстояло важное. Старался.

Соседка побелила избу, теперь окна отмывала, но почувствовав, что до вечера, как просил Рафит, ей не управиться, позвала дочь. Та пришла. Магомет не мог отвести от нее глаз. Девушка за эти годы похорошела еще больше. Над губой пушок пробивался. Брови срослись на переносице и походили на два крыла. Глаза, как бархат, что по самой дорогой цене продают в магазинах. Щеки румяные. Губы чуть припухшие. А дальше… Голова Рафита закружилась. Он уже представил, как будет обнимать ее. Свою. Жену. И в груди все загорелось.

Он заговорил с нею. Девушка отвечала. И, о ужас! Она студентка! На последнем курсе! Юрист! Магомет вышел во двор. Жена образованная, да еще юрист! Нет, женщина никогда не возвысится над мужчиной. Но может и эта не очень-то держится за свой диплом и за науку. Рафит решил вернуться в дом. Снова заговорил с молодой соседкой. Но нет! Оказалось, что замуж она и не собирается. Хочет в аспирантуру пойти. Магомет не знал, что это такое. Но раз туда идут незамужние девушки — хорошего мало в ней. И спросил:

— А культурно ли одиночкам бегать по всяким аспирантурам, заниматься там неизвестно чем, вместо того, чтобы, работать, как их бабки, растить детей?

Девушка непонимающе смотрела на Рафита. Потом вся вспыхнула, и, бросив тряпку, убежала домой.

На следующий день Рафит пришел к ним в дом свататься. Мать, узнав о причине прихода соседа — засуетилась. Кумыс подала. Старик отец одобрительно улыбался. Прослышал от жены, что у соседа куча денег. И предложив соседу место рядом с собою на ковре, позвал дочь. Та, узнав зачем ее звали, не склонила покорно голову. А рассмеявшись в лицо Рафиту, сказала:

— Папа, ты меня хочешь выдать замуж? Но за кого? Я не вижу жениха. Если ты говоришь о соседе, то это старый ишак! А где же жених? — и, взяв чашку кумыса у Рафита, вылила ее вон.

Магомет вскочил. Отказ он бы стерпел, но оскорбление — нет! И только хотел проучить соседку, как та, повернувшись к нему, ударила его по лицу, крикнув:

— Уходи.

Он ушел, но решив назло соседке жениться на другой, более молодой и красивой, чем она.

Но на следующий день он снова получил отказ. Уже от отца девушки:

— В старые времена мы отдавали дочерей за тех, кто большой калым даст. Тогда много было бедных и мало богатых. Но у богатых имелось много жен. Теперь нет бедных. Всем кушать хватает. И я свою дочь не продам, как овечку. Спрячь свою сберкнижку. У меня тоже есть такая. И денег не меньше. Но мне, имей я вдесятеро больше, не купить за них жену себе. Стар я стал. И ты только немногим меня моложе, иди, старый волк и тот умеет в степи умереть один. Иди! Мы — старики, никому не нужны.

Через три дня Рафит решил испробовать счастья у других. Но и там отказ. Отец девушки вывел Рафита во двор и сказал на ухо ему:

— Я бы то и согласился. Но дочь к властям побежит жаловаться. Засудят нас с тобой обоих. А добром и слышать про тебя не хочет. Сам понимаешь, не те времена. Бабы непокорные, дети непослушные, — вздохнул мужик.

И решил Магомет пойти к тем, у кого дочери в девках засиделись. Уж там отказа не будет. Девка рада за любого выйти, старики обрадуются возможности хоть с рук сбыть.

Пришел к одним. У них детей полон дом. Сам хозяин едва успевает одного на горшок посадить, другому хлеба дать, третьему шлепка отвесить. Двое на койке ревут. Еще один на стол забрался, задумчиво в носу ковыряет. Трое во дворе визжат.

Грудастая, скуластая дочь хозяина, приземистая, низкорослая приветливо осклабилась, увидев гостя. Отец, узнав, зачем он пришел, прикрикнул на детей, те вмиг смолкли. И, позвав жену, сказал ей, что Рафит пришел свататься. Та от радости закраснелась. Дочь, вильнув плоским задом, пошла переодеться.

— Садись, — предложил хозяин. Рафит сел.

— Значит, за дочкой пришел. А как жениться хочешь?

— Как все! — ответил Рафит.

— Нынче все нищие. Если с калымом, может и сторгуемся. Ведь не молодой! А девку в самом соку взять хочешь. Если без калыма — уходи. Таких полно приходило.

— А какой калым хочешь? — заныло у Рафита под ложечкой.

Хозяин хитро прищурился. Не хотел прогадать. Решил поторговаться:

— А что ты можешь предложить?

— Половину того, что ты хочешь?

— Почему?

— Ты посмотри на девку свою глазами мужика!

— А что? Девушка, как девушка. Груди, как две подушки. Лицо, как луна. Ноги резвые, как у молодой лошадки.

— И кривые, как у старой клячи.

— Ну это уж слишком! — встал отец девушки.

— Почему же? Сколько лет твоей дочери?

— Я же не спрашиваю сколько лет тебе! Ты еще лет пять побудешь мужиком и все. А моя дочь еще двадцать лет рожать может! Так чего стоит она и ты рядом с нею.

— Красивая девка и старика мужчиной сделает, твоя же — из мужика — старика!

— Тогда зачем пришел?

— За тем, что есть!

— А что имеешь в подарок?

— То, что я ее беру в жены!

— И все?

— А что ты хочешь? За свою девку калым?

— Да нет! Если ты мне принес бы гору золота, я ее за тебя не отдам.

— Почему?

— Я хочу увидеть внуков! Тебе же этого не сделать. Иди! Жених! Морда, как у больной овцы, а туда же! Иди! — прикрикнул хозяин.

За занавеской испуганно охнула девка. Старуха вытирала тряпкой дрожащие руки. Магомет ушел.

— Нет уж, давать калым, так за стоящую. А за эту и пятака не дам, — зло сплюнул Рафит. И решил попробовать высватать еще одну засидевшуюся девку. Но и там сорвалось. И Рафит, плюнув на сельчанок, поехал развлечься по городам. Два раза хорошо кутнул н ресторане. Приглянулась официантка. Потрепал ее по заду, она его на десятку обсчитала. Когда он хотел шум поднять — милицией пригрозила. Ушел. Зарекся приходить.

Долго по столовкам питался. Потом в голову ударило, решил Скальпа найти. Шесть городов объездил. Обошел все адресные бюро. Даже со шпаной, было, связался. Расспрашивал… Нет. Не везло.

И вот однажды, совсем собрался уезжать, в одном из магазинов, куда пришел за водкой, показалось, что нашел его. Фигура, походка. Все его.

Все. Рванулся к нему Рафит, чтоб лицо увидеть, а мужик, словно спиной недоброе почуял. Шасть из магазина скоренько. И затерялся в толпе.

Рафит продирался вперед, где, как ему казалось, мог быть он. Заглядывал в лица встречных прохожих. Бежал, задыхался. Но впустую. Мужик тот, как испарился. И Магомет остался в городе еще на несколько дней. Он каждый вечер дежурил около того магазина. Заглядывал в окна домов. Вглядывался в прохожих. Но нет. И уже совсем было подумал, что показалось. Мало ли похожих друг на друга людей в жизни встречаются? Да и милиционер стал к Рафиту присматриваться. И тот, поняв это, вовремя ушел.

Устало он брел к вокзалу. Решил вернуться в село. Продать дом. И уехать обратно на Север, в Каменское. Там хоть заработки. Где еще он сможет жить так, как там? Копить, откладывать, опять копить. Зачем? Копить про запас, на всякий случай, копить при самых минимальных затратах. Копить, отказывая себе во многом. Копить.

Рафит шуршал в кармане деньгами. Вошел в здание вокзала. Занял очередь, вышел на улицу покурить. У перрона остановился скорый поезд. Магомет прочел название. Ну и что? Этот не в его сторону. Пассажиры побежали в буфет, Магомет равнодушно смотрел на них. А вдруг сорвался бегом. Он! Он! Вон и «мушка» на щеке.

Скальп тоже увидел Рафита. Рванулся назад в вагон, погасил свет в купе. Но соседи зашумели. Возмутились. И тогда, наскоро раздевшись, он лег в постель, укрылся с головой.

Магомет влетел в вагон. Решил выследить. Ехал долго. Потом с проводницей разговорился. Спросил про Скальпа. Та ответила в каком купе он едет. Сказала, что к утру от него уйдут все соседи и Рафит может спокойно поселиться в купе к своему другу.

До утра Рафит спал на лавке проводницы. А потом она его разбудила:

— Вставай!

— Что, приехали?

— Ага! Иди к другу. Мне тоже отдыхать надо.

И Магомет, вспомнив все — рванулся в купе.

А через две недели он вернулся в Каменское.

Никто не спросил его, как провел он свой отпуск, как отдохнул? Что видел и что купил? Впрочем, и ответить нечего на эти вопросы. Деньги, вырученные за дом и оставшиеся после отпуска, положил на сберкнижку. И работники сберкассы, впервые удивились. Вот это да! Из отпуска привез денег больше, чем с собою брал! Пожалуй, это первый случай не только в селе, но и на всей Камчатке. И улыбались недоуменно. Лишь одна, вспомнив, сказала:

— Чего удивляться! Он же вор! Сидел за это.

Работал он все на той же кляче. Возил воду в баню. Ни с кем в селе не общался, кроме как со своей старой кобылой. Да еще двумя-тремя фразами с работниками сберкассы обменивался.

Петро и все другие жители Каменского по-прежнему не замечали Рафита. Тот от нечего делать ходил в. тундру в свободное время, заготавливал дрова на зиму. Потом и дом в порядок привел. Сам отремонтировал. Печь переложил. Смастерил себе стол, табуретки. И решив, что от жизни теперь особого ждать нечего, пил в выходные. Сам с собой. Сам себя уговаривал. Сам тосты произносил. Просил себя закусить тем, что сам приготовил. Ел. Спал. Как сурок. Растолстел. Раздался вширь. Нажил тугой живот. И теперь походил на мяч.

По выходным ловил удочкой из лунки рыбу. Потом, довольный, возвращался домой, неся на плече когда десяток, когда и два хариусов и налимов. Потом жарил их. Ел на зависть всем жирнющую рыбу.

Шли дни. Затяжная камчатская зима подходила к концу. И вот однажды, когда он проезжал на своей колымаге мимо отделения милиции, его окликнули. Магомет оглянулся. Начальник милиции подошел к нему. Посмотрел пристально:

— Как живешь?

— Нормально, — удивился Рафит.

— Все в порядке?

— Конечно.

— Смотри мне!

— Я уже не поселенец, — оборвал Магомет.

— Знаю.

— А что же грозите?

— Тебе лучше знать! — нервничал начальник милиции.

— Мне нечего знать. Что знал, то прошло.

— Хорошо бы. Да видно это не совсем так.

— Что имеете в виду? — оторопел Рафит.

— Да ничего! Скоро узнаем.

— А что знать хотите?

— Одно только.

— Что?

— Почему о тебе спрашивали?

— Кто? — побледнел Магомет.

— Из областного управления милиции?

— Откуда? — затряслись руки Рафита.

— Из спецотдела!

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. А хотел бы знать.

— Если они звонили, должны были и сказать.

— Скажут. Всему свое время, — ответил начальник.

— Рафит поежился.

— Из села ни на шаг! Понял?

— Почему? Я же свободен!

— Вот узнаю, в чем дело. Тогда пожалуйста!

— Но это произвол! — возмутился Магомет.

— Ладно. Законник. Тихо!

— Я жаловаться на вас буду!

— Давай-давай! — недобро усмехнулся начальник.

Рафит поехал, прикрикнув на клячу.

— Интересовались! Ну и что? Может они узнают, кто где живет? Может перепись бывших судимых составляют? Откуда знать? Ведь не было команды арестовать меня! А этот — грозит, подозревает, намеки всякие делает! Эх, сколько ни живи, все равно меня здесь будут считать вором. А что я у них украл? В чем провинился? Кому я сделал здесь плохое? Кого обидел? Это меня обидели! И обижают! Даже теперь! Но я молчу! Никому претензий не предъявляю! Никому не жалуюсь. Живу, как могу! Сам! Ни к кому не лезу, не набиваюсь! А они недовольны. А чем? Тем, что я без них обошелся? Выжил назло им всем даже здесь. Один! Таки это им мешает жить, глаза колет. Завидуют, что у меня сберкнижка есть. А у них лишь зависть, да ветер в карманах, — буркнул он недовольно.

Кляча, прядая ушами, еле тащилась по улице. Недоумевающе прислушивалась к словам возчика. Тот пыхтел самоваром. Негодовал.

— Я тебе погрожу! Вот напишу куда надо! — ругался он в адрес начальника милиции. И продолжил: — Самого сюда не за хорошее прислали. Неспроста. Знаем — за грехи сюда ссылают вашего брата. На исправление. Поди турнули откуда-нибудь! Совсем выгнать пожалели. Так вот сюда заперли. В самую дыру! А он кичится! Ишь, начальник! — сплюнул Магомет, и, заметив, что кобыла совсем остановилась, крикнул сиплым от подкатившей злости голосом: — Пшла, падла лягавая!

Кобыла не поняла, что в злобе перепутал возчик ее с начальником милиции, и прижав уши, галопом понеслась по улице:

— Тах, тах, тах, — стучала бочка. И Рафит вдруг вспомнил. Да, конечно. Все дело в этом Скальпе. Рафит похолодел. Липкий пот пополз из-под шапки. Он не видел, куда ехал.

Не знал Рафит, что именно в это время в Тиличикском аэропорту приземлился самолет. А через несколько минут из него вышел Аркадий Яровой и быстро направился к зданию аэропорта.

— Вертолет? — начальник аэропорта откровенно рассмеялся. И продолжил сквозь смех. — Что вы, дорогой человек, мы сами эти вертолеты видим раз в году, да и то по особым случаям.

— Так у меня командировка! Срочная! — возразил ему Яровой и добавил: — Я следователь из Армении!

— У нас и московские журналисты бывали. Ну и что? Срочно. Что может быть более срочным, чем роды? А и то… На собачках везут. Рад бы я был всем помочь. Но нет возможностей.

— А где собак взять? — перебил его Аркадий.

— В селе. В частном порядке надо договариваться.

— Сколько дней добираться нужно до Каменского?

— Если хорошая упряжка и по прямому пути, то три дня, — ответил начальник порта.

— Так долго?

— А что делать? Пять перевалов! Не шутка.

— Ну, а опытного каюра с хорошей упряжкой вы мне сможете порекомендовать?

— Это с большим удовольствием. Вот вам адрес, я сам частенько пользуюсь услугами этого человека. Знаете, как у нас здесь поют:

Самолет — хорошо!

Паровоз — хорошо!

Пароход — хорошо!

А олени — лучше!

Яровой грустно улыбнулся. Выбора нет. Но время его собачки не наверстают. Три дня — это три дня.

Но делать нечего. И уже через пару часов, он вместе со стариком-каюром выехал на упряжке из Тиличик. Собаки, видимо, хорошо знавшие путь к Каменскому, сразу помчались к перевалу, сверкавшему в солнечных лучах громадным леденцом.

Каюр, покрикивая на собак, говорил с ними на своем гортанном языке, изредка грозил им остолом. Собаки, понимая хозяина, бежали во весь дух. Аркадий сидел позади каюра. Старик изредка оглядывался на него, улыбался плоским, широким лицом:

— Держись, паря!

Собаки пошли на подъем. Ледяные панцири скал не пускали нарту. Скалы равнодушно смотрели с высоты на крохотную нарту — едва заметную каплю жизни, пробивающуюся в самое сердце холода и смерти.

Собаки карабкались вверх, но лапы не удерживались на льду. Не за что ухватиться, не за что удержаться, негде закрепиться жизни. И стоило одной собаке упасть и покатиться назад, как она тянула за собою всю упряжку. Каюр хватал вожака., удерживал его. Потом вставали все собаки и нарта снова продолжала свой путь. Старик ругал поскользнувшуюся собаку по-русски. Но так, что все остальные псы от стыда морды отворачивали.

Но ледяной перевал не стал от этого покладистее и добрее. Он подставлял нарте крутые бока свои, вылизанные ветрами. Без единой щербинки и царапины. Ноги на таком зеркальном льду разъезжались в разные стороны и не могли удержать.

— Эге-гей-й! Пошли! — кричал коряк собакам. И показывал им увесистый остол. От вида его у псов хвосты к животам прилипали. Они, задыхаясь, тянули нарту вверх.

Усилие. Шаг. Еще усилие. Постромки, как струна натянуты. Сколько трудного, собачьего пота видели они. Возьмись за них. И запахнут руки горячим дыханьем собак, порезанными постромками боками и плечами, злобой укусов, кровью, пересохшими глотками. Короткими ночевками и длинными дорогами.

Яровой глянул вверх. Потом — вниз. Ему казалось, что прошло уже много времени. Однако пройдена была лишь треть скалы, — треть подъема.

Собаки уже не менее пяти раз съезжали вниз, и снова поднимались вверх. Каюр помогал вожаку, но и сам падал, съезжал, ушибался и снова поднимался вверх. Колени и бока Аркадия тоже болят от ушибов, но надо идти, а значит и терпеть. Терпеть покуда есть силы.

Шаг, еще шаг, со свистом вырывается из собачьих глоток сухое дыхание. Глазам больно от блеска льда. Еще усилие, нарта продвигается вверх еще на несколько сантиметров. Аркадий ступает на сверкающий выступ, нога тут же срывается и он летит вниз. В глазах— искры, в затылке— боль. Чудом удержался на уступе. Избитое тело болит.

— Давай, паря! — кричит каюр, А через минуту сам летит вниз кувырком. Собаки сочувственно смотрят вслед. Но не двигаются ему на помощь. Ведь потом снова придется подниматься вверх, поливая каждый сантиметр льда собственным горячим потом. Хозяина жаль, но себя еще жальче.

Ноют собачьи лапы. Изрезанные ледяными уступами, кровоточат подушечки пальцев. Кровавый след ползет и срывается на скале. Недаром говорят коряки:

— Прежде, чем подняться на скалу, простись с семьей.

Аркадий внезапно оглянулся. Визжащим, лохматым комком нарта с воем летит вниз. Не удержались собаки. Не пускает скала. Все сначала. Каюр поднял к небу руки, ругает небо. Потом отвязывает от пояса чаут[24]. Один конец дает Яровому.

— Садись за уступ. Я привяжу нарту, а ты тяни. Так быстрей будет. Потом мне поможешь. — И, обвязав себя вокруг пояса, сел на лед, оттолкнулся ногами, подскакивая на выступах, мячиком полетел вниз, следом за нартой. Вот он скатился. Привязал нарту вторым концом чаута. Подтолкнул собак и крикнул:

— Тяни.

Собаки побежали в гору, быстрее перебирая лапами. Нарта горбато тряслась следом.

— Быстрее! — доносится снизу.

Яровой потянул чаут живее. Собаки завизжали, каюр прикрикнул снизу на них. Они умолкли.

— Быстрее! Быстрее! — подгоняет себя Яровой. Руки, обмотанные чаутом, вспухли, покраснели.

Яровой тащит нарту и собак, упираясь грудью в выступ. Еще немного. Совсем немного. Вот уже совсем близко. Рядом. Ну, еще несколько усилий. Так. Ну! Вот и все. Аркадий заводит нарту за выступ. Сам прижался к нему животом. Собрав чаут в спираль, взял один конец в руку. А свернутый в пружину ремень, размахнувшись, вниз метнул. Удачно. К самым ногам каюра. Тот обвязал себя вокруг пояса. Махнул рукою:

— Готово! — и побежал на скалу.

Яровой тянул его, не давая передохнуть. Тянул, хотя у самого дыхание стало перехватывать. И блеск льда слепил глаза, жег их огнем.

— Хорошо. Давай беги! Беги! — кричит Яровой. И тянет чаут до кровяных мозолей.

— Послушай, а что если и дальше так? Мы сохраним собак. У них будет больше сил для ровных мест. А сами меньше вымотаемся. Пойдет вверх один и тащит, потом поменяемся. Как ты?

— Не пробовал! — засомневался каюр.

— А давай! Так надежнее! — настаивал Аркадий. И пошел вверх. Мысль о том, что он может сократить срок пребывания в пути, придала сил. Подстегивала. Он крепко держал в руке конец чаута. И чудо! Ноги перестали скользить.

Вот и вершина. Стой! Как красиво здесь! Как светел и прекрасен этот мир! Яровой вдыхает воздух полной грудью. Но что это? Ах да, каюр за чаут дергает. Торопит. Ну давай, давай!

И снова ползет по скале нарта, бегут собаки. Визжат. Не привыкли к помощи. Сами свой хлеб привыкли отрабатывать. Выскочив на вершину скалы, собаки стали зализывать бока, выгрызать лед, попавший меж пальцев. А Яровой уже тащил каюра.

— Живее! Не тормози! — кричит он ему.

Выскочив на вершину, каюр рассмеялся:

— Слушай, паря, пять часов сберегли! Эту скалу лишь к ночи всегда одолевали. А сейчас за четыре часа!

— Ну и хорошо! — обрадовался Яровой.

— Теперь спускаться давай, — предложил старик.

— Давай. А как?

— Это не легче подъема.

— Послушай, езжай вниз. На собственном заду. Потом я привязываю нарту и постепенно отпускаю чаут. Ты внизу ее встретишь. Л я следом скачусь. Идет?

— Давай! — понравилась идея коряку.

Через полчаса они благополучно двинулись к следующему перевалу. Третий перевал был взят глубокой ночью. Когда удивленные шезды, онемевшие от восторга, улыбались двум людям у маленького костра. У них слипались глаза. Но какая беда от того? Ведь проделан двухдневный путь. Двухдневный! За день! Такого не помнили собачки, не слышал о таком и старый каюр. И даже скалы! Посрамленные, они скрыли лица за тучами.

Аркадий тихо слушает голос тундры. Она живет. Вон собаки тихонько повизгивают во сне. А там, в стороне заяц пробирается. Тихонько, чтоб собаки не учуяли. А это! Это что за погоня! Кто бежит? Олени! Их много! Дикие! Но кто их гонит? Кого они так испугались? Яровой вглядывается.

Волки! Их целая стая. Громадный вожак гонится за маленьким олененком. Выплывшая луна осветила две тени. Прыжок. Яровой выхватывает пистолет. Выстрел охнул третьим дыханием. Следом за ним раздался визг умирающего вожака. Стая набросилась на него, забыв об оленях. Те умчались далеко. Не оглянувшись на остановившего погоню.

Каюр подбросил дров в огонь.

— Хорошо стреляешь! — улыбнулся он.

Аркадий положил пистолет на место. Первый раз за эти годы он выстрелил. Но иначе не мог. Почему-то именно сейчас ему вспомнились рассказы отца о войне. Страшные были те рассказы! С тех пор, с тех лет Яровой не терпел насилия. Ни над кем, ни над чем, что жило и дышало. А коряк уважительно смотрел на Аркадия.

— Однако, хорошая башка у тебя, паря! Умная. И сердце доброе. Мало таких, как ты, здесь бывает. Другой — олешка бы убил. А ты — волка! Молодец! Хороший человек, — улыбался каюр.

Собаки уже спали. Их лапы подрагивали во сне, словно продолжали бежать, катиться по недоступным перевалам. Ведь не зажили бока. Вот и скулят во сне псы. К утру им станет легче, и снова в путь. Такой трудный, и утомительный. Спит и каюр. Не дремлет только тундра. Она никогда не спит.

Утро еще не наступило. Еще жили на небе звезды, еще небо не очистилось от тьмы, а Яровой уже подживил костер и, растопив снег, вскипятил чай.

— Вставай, старик! В путь пора! — разбудил Аркадий коряка. Тот быстро встал. Вместе они попили чаю и нарта тронулась в путь.

— Сегодня нам будет немножко трудно, — предупредил коряк.

— Почему?

— Чегейтынуп будем переваливать.

— А что это.

— Сопка. Песчаная голова. По нашему— Чегейтынуп! Сверху нам песок в глаза будет сыпать. Знаешь сколько глаз она попортила!

— Ладно. Посмотрим. Но ехать все равно надо. Не сворачивать же назад.

— Трудно будет, паря. Собаки долго песком плеваться станут. Да и сами. Глотка, однако, долго болеть будет, — заранее сетовал каюр.

Как только солнце окрасило снег тундры в нежнорозовый свет, нарта подъехала к четвертому перевалу. Он был ужасен. Отвесные бока его морщились, грозились вот-вот обрушиться на головы людей.

— Как ты на него взбирался раньше? — спросил Яровой.

— Вон по тому склону. Видишь. Так дальше, но легче.

Аркадий понял, что иного выхода нет, и согласился.

Когда солнце стояло в зените, упряжка подъехала к Чегейтынуп. Голова сопки была рыжей. И ветер, поднявший на вершине ее песок, сделал сопку живой. Словно рыжие кудри развевались на ее голове.

— Вот она! Проклятая! — ругался каюр.

— Погоди! — остановил его Яровой. Внимательно оглядел сопку. Там, где был подъем, ветер завихрял песок сильно. С другой стороны — более крутой — ветра было меньше. Но лед. Правда, и его песком попудрило. Взобраться туда можно быстро. Но как быть с собаками? Сюда их если и поднимать — песка наглотаются. Ослепнут. «А что если их поднять сзади? Волоком! И каюра. Сам рот шарфом завяжу, если ветер закрутит. Надо испробовать». И он повернулся к коряку.

— Я поднимусь. А ты привязывай нарту не спереди, а сзади.

— А собачки? Они же лапы порежут, бока.

— Поставь их на брезент, каким нарта укрыта. Брезент закрепи. Собак положи. Я поднимусь. Через брезент не порежутся.

— Ох, паря, не делали мы так. Никто на сопку задом не ехал.

— А ты так поедешь, — оборвал его Яровой.

— Сопка обидится.

— Это ты брось. Нам важно добраться. Скорее. Давай разворачивай собак. Снимай брезент. Делай, как надо. Я пошел, — взял Яровой конец чаута.

Первые десяток шагов дались легко. Дальше— невозможно. Ветер с песком, словно разгадав намерения, развернулся. Песок, будто иглами колол лицо. Слепил глаз. Вверх, вперед — глянуть невозможно. Яровой, угнув голову, торопится. Скользит. И снова взбирается вверх. Вот и вершина. Аркадий, подав сигнал каюру, потянул упряжку. Собаки удивленно залаяли. Так им еще не приходилось подниматься на Чегейтынуп. Но повернуться они боялись. Знали характер >той сопки.

Привязанного за спину каюра Яровой легко поднял наверх. Тот встал. Отряхнулся от песка и сказал:

— Ну и насмешу, однако, всех каюров, когда расскажу им, как ищу моему Чегейтынуп покорилась. Не поверят только. А зря! Эх, паря, оставайся у нас. Шибко хороший ты каюр.

В четыре часа дня Аркадий на нарте въехал в Каменское. Полтора дня! Вдвое сократил время. И удивленные глаза домов приветливо улыбались человеку.

Яровой тут же пошел в отделение милиции. Прошел в кабинет' к начальнику. Тот, привстав удивленно, сказал:

— Вот это да! Из Армении.

— А чему удивились? — не понял Аркадий.

— К нам из Петропавловска раз в десять лет приезжают. Их сюда: колом не выгонишь! Дорожка-то у нас трудная. Летом полегче будет. Три месяца можно к нам по воде добираться. А остальные девять — сами знаете, — и вдруг, спохватившись, заинтересованно спросил:

— А какое дело у вас ко мне?

— Я расследую дело об убийств е.

— Что?

— У вас на поселении жил Рафит.

— Так это он?

— Пока не знаю. Он — один из подозреваемых, — Аркадий коротко рассказал суть дела.

— Вообще-то он недавно вернулся с материка. Только в поведении его я ничего необычного не заметил.

— Так убийство совершено в Армении, здесь ему нечего бояться, — сказал Яровой. — Кстати, а вы не интересовались, почему он вернулся сюда и не остался на материке?

— Это и так понятно. Заработки притянули. Где он сможет столько получать?

— Есть места, где не меньше имеют. Но там его не знают. А тут — привыкли. Сжились. Вот и вернулся, где меньше подозревать будут. Уж здесь его знают. Стерпелись.

— Кой черт стерпелись! Торчит, как чирей на заду. Отделаться от него — руки не достают. Вот и сидит — холера ему в бок! — вспыхнул начальник милиции.

— Что, и здесь он себя проявил? — спросил следователь.

— Еще как! Редкий жлоб. Я таких в жизни не видал. Вот вы

говорите убил, а оплатил ему покойничек дорожные расходы? Ведь он без этого ни за что не поехал бы в ваш Ереван!

— У убитого в кармане было пятьсот рублей.

— Тогда это не наш! Нет! Не Рафит! — вздохнул с облегчением начальник милиции.

— По че му?

— Да он, пройдоха, из-под себя норовит продать! А с копейкой в жизни не расстанется. Он бы у вашего убитого не только деньги, исподнее снял бы.

— Да, но с руки убитого пропал перстень с рубинами, — добавил, Яровой. — По показаниям — этот Скальп никогда не расставался с ним.

— Рафит в этих камнях разбирается не лучше клячи, на какой воду возит. Что он в них соображает?

— Но перстень был золотой. Правда дешевый. Хотя дело не в цене. Рафита могли купить, как убийцу.

— Я не выгораживаю этого прохвоста, поймите меня правильно. Только такие деньги у покойника он ни за что не оставил бы. Скорее сам умер бы.

— Может, помешали обокрасть.

— Не-ет, вы говорили, что в подъезде нашли, ранним утром. Кто мог ему помешать? Нет. Это не он. Хотя я и рад бы был, чтоб его от нас убрали, — говорил начальник милиции.

— Ну, а не говорил ли он кому-либо, что хочет убить своего врага?

— Лично мне, конечно нет. Но с Петром, с каким он жил, стоит поговорить. Он тоже, как и Рафит, в коммунхозе работает.

— И еще. По прибытии на поселение не завел ли он себе вклад?

— Завел! Сразу. По трояку носил.

— А из лагеря не привез с собой?

— Кто его знает. В сберкассе надо спросить. Они, конечно, все поднимут, — сказал начальник.

— С кем он здесь общался больше всего? — на всякий случай спросил Яровой.

— С кобылой. Люди, после того случая с похоронами, о каком я вам говорил, все до единого от него отвернулись. Как от чумного!

— А до этого?

— У Петра спросите, — посоветовал начальник милиции.

Возчика Яровой нашел сразу. И, остановив его, попросил уделить

немного времени. Представился. Сказал, что его интересует период жизни в одном доме с Рафитом.

Петра передернуло. Гримаса брезгливости застыла на лице. Возчик и Яровой зашли в отделение милиции.

— Сколько вы жили вместе? — спросил следователь.

— Год.

— Его к вам поселили в тот день, когда он приехал?

— Да.

— Он рассказывал вам что-либо о годах заключения?

— Да.

— Что именно?

— Ерунду всякую. Это же мокрица — не человек! — поморщился Петро.

— У него, когда приехал, деньги были?

— Нет. Не было. Мы его кормили первые дни. Да и вообще…

— Что?

— Даже сменного белья для бани не имел.

— Не говорил ли он вам о врагах своих? — спросил Яровой.

— О каких?

— О лагерных. Говорил про какого.

— Не грозил убить его?

— Ночью подушку все душил.

— Вы все время вместе работаете?

— В одной конюшне, — уточнил Петро.

— Не рассказывал он вам, где был в отпуске?

— Нет. Мы с ним уже пять лет не разговариваем.

— А замечали вы у него после отпуска перстень с рубиновым камнем?

— Нет. Да и не купит он его никогда. Платков носовых не имеет. А вы о перстене!

— Как он относится к деньгам.

— Большего скрягу земля не родила! Он — уникум жадности. Он редкий экспонат жлоба. Таким нельзя жить! — побагровел Петро.

«Так, значит, этот у покойного не мог оставить деньги. Тем более подложить ему их», — думал Яровой.

— Скажите, он из злости мог кинуться в драку.

— Если его кто-то на деньгах обманет. Тогда да! Другое его не интересует. Ему можно плюнуть в рожу, а потом дать трояк, он утрется и попросит повторить, — горячился Петро.

— Ну, а морального порядка расхождения случались у вас? — спросил следователь.

— Завел он было тут одну. Ночь был. Мы ему запретили.

— Я не о том. Об убеждениях.

— Какие у него убеждения? Он же тупой, как валенок. Спросите его, что такое мораль? Он сразу будет думать, а сколько она стоит и можно ли, продав ее, на сберкнижку выручку положить! Его мозги, только в одном направлении работают. Для него — нет друзей, неизвестно понятие о доброте и порядочности. Он глупее своей кобылы. По праву она должна бы воду на нем возить, потому что по уровню; развития и мышления гораздо выше возчика своего.

— Скажите, ну а вот вы как бы отнеслись к тому, если бы узнали что Рафит убил человека, — спросил Яровой. — Это я, конечно, к примеру.

— Убить? Если у него украдут деньги и он поймает вора, тогда да. Может. Или ограбить убитого.

— Значит, только деньги? Да. Иное его не интересует.

Начальник. коммунхоза не добавил ничего нового к сказанном Петром и начальником милиции. Зато в сберкассе Яровой узнал, что вернувшийся с материка Магомет привез денег больше, чем брал с собой.

И хотя бремя было позднее, решил не откладывая пойти домой к Рафиту. Но начальник милиции предложил привести того с дежурным в отделение милиции. И Яровой согласился.

Целых два часа Яровой не мог добиться от Рафита ни одного толкового слова. Он либо молчал, либо увиливал от ответов неуклюже.

— Скажи мне, когда ты в последний раз виделся с Авангардом Евдокимовым по кличке Скальп.

— Разве все упомнишь, с кем когда виделся? Не помню я этого.

— Ну, а зачем ты ездил на материк?

— По своим делам, — осклабился Магомет.

— Вот об этих делах я и хочу знать, — сказал Аркадий.

— А на что?

— Откуда деньги взял?

— Заработал, — ухмыльнулся Рафит.

— Это в отпуске?

— А! Дом продал!

— Чей?

— Матери. Она умерла, а мне ни к чему,

— Сколько ты жил в селе?

— Весь отпуск.

— А на сколько уезжал из села?

— Никуда не ездил.

— Ну, а если я свяжусь с селом по телефону? Узнаю. Как тогда? — смотрел Яровой на Рафита.

— Звоните, — равнодушно ответил Магомет, но глаза его забегали быстрее.

— Что ж. Село закажу. Сегодня же. Но если ты говоришь неправду… Ведь я тебя допрашиваю, как подозреваемого в убийстве Евдокимова.

— А я не убивал.

— Тогда говори правду.

— А и не вру.

— Да, но дорогу в отпуск тебе оплатили не до села, и обратно. Ты сдал в бухгалтерию билеты, а на них конечный город— Ростов-на-Дону[25]. А ты пытался это утаить. Значит есть, что скрывать! — нажал следователь.

— А я в Ростов к бабе ездил.

— Скажи адрес, сделаем запрос.

— Кто ж дает адреса милашек? — ухмыльнулся Магомет и добавил:

— Разве на квартире встречался? Нет. Она замужняя. Со мной баловалась.

— А откуда ты ее узнал? Всю жизнь прожил у себя в селе. Потом — лагеря. Поселение. И вдруг любовница в Ростове?

— Долго ли, умеючи?

— Ну хорошо, если ты настаиваешь, что в Ростове была любовница. А в Баку? Там кто?

— Там. Там тоже баба.

— И тоже любовница? И замужняя?

— Да. С холостячками не вяжусь.

— Хорошо. А в Магадане?

— Там просто так был!

— Да. Ну, а в Минск ты зря съездил. Сколько денег на дорогу потратил. А оплатили только до Ростова. Урон потерпел. Убыток. А?

— Зато свет посмотрел.

— Послушай, а не многовато ли любовниц у тебя? В твоем возрасте это даже ненормально.

— А что? Кому и в двадцать лет бабу не надо. Другой и в шестьдесят мужик.

— Тоже верно, но скажи, зачем ты все-таки скрывал, что выезжал из села?

— А я не скрывал. Ну, баб навестил и все.

— Когда и где ты с ними познакомился?

— Еще до лагеря!

— Где? — посуровел Яровой.

— На свободе еще.

— Хватит, Рафит. В Минске ты искал Авангарда. Потому что тот до судимости жил там. Потом поехал в Ростов. Хотел среди воров адрес его узнать, или у своих бывших дружков. С какими сидел. Но то ли они подсказали, то ли сам додумался — поехал в Магадан. Там узнавал. Не случайно в Баку оказался. Это — рядом с Ереваном. Этот билет до Еревана ты выкинул? На всякий случай. Чтоб и самому об убийстве забыть. Но билет не труп. Самого Скальпа не выкинешь. Почему же ты из Ростова не поехал сразу в Баку? А только после Магадана? — спрашивал следователь.

— Не убивал я его! Не убивал!

— А зачем искал? Ну, говори. Сам говори, — предложил Яровой.

— Он мне всю жизнь сломал. Целых десять лет. Что мне теперь? Копил. Собирал. Себе во всем отказывал, а приехал в село, ни одна за меня замуж не пошла. И деньги не помогли. Не в них дело. На годы указали. А разве я виноват? Он! Из-за него все прахом пошло. И при деньгах нищим оставил. Даже девки, что засиделись, не согласились за меня! Калым потребовали! За кого! Да я на них десять лет назад… Я молодую взял бы! А такую— давай впридачу калым, не согласился бы. Зато теперь любой был рад. Но я, не они! К пятерым сватался. И деньги не выручили. И все из-за него! Негодяй! Я думал выкупить годы у старости! Да только этот меня заранее похоронил! Село надо мной смеялось! А за что? — стиснул голову Магомет.

— Но смертью его разве вернешь упущенное?

— Я не убивал! Нет!

— Рассказывай, только успокойся, — предложил Яровой.

— Не убивал я его! Это он меня чуть не убил! Оглушил чем-то! Когда я вошел в купе. Он видел меня. И ждал, я его караулил, но он опередил. Я не успел ему и слова сказать, очнулся я уже на конечной станции. А Скальпа и след простыл. Я проводнице сказал, что упал с верхней полки. Поверила, но вызвала скорую помощь.

— Когда это было?

— Двенадцатого марта.

— Чем можешь подтвердить?

— Больничный есть. Сотрясение мозга получил. На память храню. Думал, при встрече все вспомнить. В больнице, когда меня привезли, удивились, как жив остался. Только на третий день меня из больницы выпустили. Едва уговорил.

— А почему же ты не поехал за ним?

— Времени было в обрез. Отпуск подходил к концу. А лишаться из-за него еще и северных льгот я не мог. Да и состояние не то было. Надо было дом продать, потом добраться.

— Ну, а почему сразу не сказал?

— И так покушение на убийство пришьете. Этого боялся. А сознался потому, что не хочу, чтобы на меня чужой грех повесили. Своих хватает.

— А где ты был двадцатого марта?

— Я в этот день дом продал. Оформлял документы. Могу показать. Заверено в сельсовете. Сделайте запрос. Созвонитесь. Там на документах и адрес сельсовета есть, — зачастил Магомет.

Через полчаса запыхавшийся Рафит влетел в кабинет, держа в трясущихся руках больничный лист и документы о продаже дома. Положил их перед Яровым, тот внимательно изучил их. Рафит переминался с ноги на ногу рядом.

— Ну что ж, у меня нет оснований не верить печати сельсовета. Будем считать твое алиби установленным. Можешь быть свободен! — сказал следователь.

Рафит, оглядываясь, вышел из кабинета. Потом заторопился. Скорее! Куда? Да все туда же, к реке. Он сел на валун. Стояла ночь.

Тряслись руки Магомета. Он смотрел на темную, как его собственная жизнь воду. По ней шли, закручивались в спираль воронки, как привратности судьбы. О чем он думал? Прощался с прошлым? Встречал старость? Как знать.