ВѢЧНЫЙ ГОРОДЪ

VII Какъ живется въ Римѣ?

Римъ, какъ зимняя станція. — Климатъ» — Погода четырехъ временъ года. — Новые кварталы и ихъ отели. — Расходы иностранца. — Какъ проходитъ римскій день. — Міръ удовольствій. — Театръ. — Его недочеты. — Публика. — Бѣдность музыкальной жизни. — Итальянское искусство.—Живописцы Маккѣри и Микетти. — Скульпторъ Монтеверде. — Чисто-умственныя развлеченія. — Смерть карнавала. — Къ чему сводится карнавальная недѣля? — Общество туземцевъ. — Знакомства въ разныхъ слояхъ его. — Пріемы въ знатныхъ домахъ. — Литературный міръ. — Жалобы самихъ итальянцевъ. — Недовольство русскихъ.—Любятъ ли насъ въ Италіи? — Высшая интеллигенцій въ сенатѣ и университетѣ.—Старое и молодое поколѣніе въ беллетристикѣ.—Капуана и Габріеле д’Анунціо. — Литературные салоны въ свѣтѣ.—Обаяніе языка и общаго склада римской жизни.

Не берусь отвѣчать на вопросъ, поставленный въ заголовкѣ, за всѣхъ, еще менѣе за коренныхъ римлянъ или только проживающихъ въ немъ итальянцевъ.

Въ Римѣ,— какъ вы знаете, — я, что называется, «жилъ» два раза. Первая моя поѣздка въ 1870 г. — не въ счетъ. Вторая половина сезона 1874 г., проведенная мною въ Римѣ, была слишкомъ неудачна— я почти все время проболѣлъ. По всетаки я могу, прикидывая тогдашній Римъ къ теперешнему, къ Риму зимы 1897—98 гг. поставить вторичную, высшую отмѣтку.

Для житья въ смыслѣ удобствъ, какъ въ другихъ столицахъ и крупныхъ городахъ Европы, Римъ сталъ удобнѣе и пріятнѣе — во всемъ, что составляетъ привычки культурнаго европейца. Какъ къ нему ни придирайся за то, что онъ попалъ въ столицы Италіи, жить въ немъ положительно лучше, чѣмъ было еще двадцать пять лѣтъ назадъ. О жизни папскаго времени, пятидесятыхъ и тридцатыхъ годовъ — вздыхать нечего. Ея нигдѣ уже нѣтъ и въ остальной Италіи. Но въ этомъ отношеніи и теперешній Римъ, если только въ немъ устроиться, окажется дешевле Парижа, — и на много, — и Берлина, и Вѣны, и Петербурга съ Москвой.

Куда, въ какую столицу Европы, поѣдете вы проводить зиму съ достаточно мягкимъ климатомъ? Такой, какъ Римъ — поищете! Съ тѣхъ поръ, какъ онъ столица, маляріи — осенью, зимой и даже весной — нѣтъ, или, по крайней мѣрѣ, она не гнѣздится, какъ въ доброе старое время, когда нельзя было въ сумерки показать носу въ извѣстныхъ улицахъ, чтобы не схватить лихорадки.

Я ѣхалъ въ октябрѣ 1897 г. съ вопросомъ: не воскреснутъ ли микробы моей маляріи 1874 г. на римской почвѣ? Но ничего не случилось, если не считать за нѣкоторое предостереженіе испарину головы по ночамъ, которая прошла отъ нѣсколькихъ пріемовъ хины съ мышьякомъ. И потомъ — въ моихъ ежедневныхъ экскурсіяхъ по городу и за стѣнами его — я не схватывалъ никакихъ припадковъ. Иностранцы прежде фатально попадали въ тотъ кварталъ, гдѣ Piazza di Spagna. Его признавали еще болѣе здоровымъ; но его нельзя и сравнивать съ той высокой мѣстностью Рима, гдѣ теперь цѣлый новый городъ, въ окрестностяхъ центральнаго вокзала и по той артеріи, которая ведетъ сначала отъ Porta Ріа, мимо министерства финансовъ и, заворачивая вправо, ведетъ на прекрасную, широкую, залитую свѣтомъ Via Buoncompagni-Ludovisi, гдѣ я прожилъ весь сезонъ, сначала въ Hôtel Eden, а потомъ въ Hôtel Beau-Site.

Источникъ тѣлесной, а стало и душевной, бодрости — климатъ, въ Римѣ, мягкій, менѣе теплый, чѣмъ на Ривьерѣ; зато лишенный тѣхъ вѣтровъ, которые васъ донимаютъ въ Ниццѣ.

Мнѣ привелось, — за всѣ мои пребыванія въ Римѣ,—жить во всѣ четыре времени года. Главный сезонъ для пріѣзжихъ — зима, здѣсь не такая благодатная, какъ въ Сициліи или на самыхъ защищенныхъ пунктахъ Ривьеры; но, въ общемъ, равняется нашей хорошей ранней осени, съ рѣдкими и слабыми морозами. При мнѣ, въ зиму 1897—98 г., не выпало ни одной порошинки снѣгу. Въ бассейнахъ Виллы Боргезе раза два утромъ я видѣлъ замерзшую воду. Но не слѣдуетъ думать, что римская зима безусловно пріятна. Перемѣны температуры быстры; въ сумерки дѣлается сыровато; мостовая часто влажная. Южный вѣтеръ, — широкко, — иногда чуть замѣтенъ; но на нервныхъ людей дѣйствуетъ подавляюще. Сѣверный и сѣверо-восточный безпокоятъ немного; но послѣ Петербурга покажутся зефиромъ. До второй половины ноября стоитъ прекрасная погода; потомъ перепадаютъ дожди; декабрь и январь довольно ясные, февраль уже похожъ часто на нашъ апрѣль; въ началѣ марта можетъ опять дождить. Весна считается лучшимъ сезономъ Рима. Въ прежнія времена богатые Римляне оставались въ городѣ до конца іюля и только на нестерпимыя жары, — августъ и сентябрь, — переѣзжали на свои виллы.

Всю зиму вы видите въ паркахъ и скверахъ зелень деревьевъ: пиній, перцоваго дерева, кипарисовъ оливъ, дубовъ (Querens ilex) эвкалиптусовъ, апельсинныхъ и лимонныхъ деревьевъ, кактусы всѣхъ тѣхъ породъ, какія разводятъ на Ривьерѣ. Пальмъ въ Римѣ мало; но онѣ сохраняются очень хорошо и ихъ вѣтви зеленѣе, чѣмъ въ Пиццѣ, гдѣ ихъ сушитъ и желтитъ вѣтеръ. Съ января уже зацвѣтаютъ миндальныя деревья, и эти фіолетовые цвѣты радостно тѣшатъ взглядъ на всѣхъ склонахъ, гдѣ пріютились сады и огороды.

По климатъ Рима для нетуземцевъ можетъ оказаться и «предательскимъ», если не быть на сторожѣ. Сумерки — вездѣ на югѣ опасное времй. И нѣтъ ничего легче какъ схватить простуду только отъ того, что вы, послѣ ходьбы по музею, взяли извозчика и проѣхались въ легкомъ пальто. Вопросъ верхняго платья для насъ, русскихъ, цѣлая наука въ Римѣ. До послѣдняго житья, я еще не попадалъ въ Римъ ранней осенью. Пріѣхалъ я 1-го нашего октября и весь октябрь, до пяти часовъ, стояли яркіе, теплые, иногда даже жаркіе дни, но съ быстрымъ охлажденіемъ., Вы — въ постоянной транспираціи и заходите домой, съ 9-ти часовъ утра до 5-ти пополудни, раза два перемѣнить бѣлье. И въ первыя недѣли вамъ будетъ трудно примѣниться къ тому, — въ чемъ выйти изъ дому, — въ одномъ ли пиджакѣ, или въ пальто, и какое пальто надѣть послѣ обѣда — легкое или толстое драповое.

Римляне, и вообще всѣ итальянцы (особенно пьемонтцы) поражаютъ насъ своей выносливостью: и въ дождь, и въ сырость, и въ морозъ они ходятъ и даже ѣздятъ налегкѣ. Зимой не только днемъ, а и ночью мнѣ сотни разъ случалось видѣть на улицахъ не простолюдиновъ, а изящно одѣтыхъ молодыхъ и пожилыхъ господь въ одномъ пиджакѣ или сюртукѣ. А вы ѣдете въ каретѣ, на васъ мѣховое пальто — и вамъ, какъ у насъ говорится: «только что такъ». Но и туземцы ловятся. Зима 1897—98 г. выдалась обильная болѣзнями. Инфлюэнцей переболѣло полгорода, и во всѣхъ слояхъ общества; иностранцы въ отеляхъ заболѣвали цѣлыми серіями. Это можетъ всегда случиться, даже и на благословенной Ривьерѣ. Поводовъ къ простудѣ особенно много въ Римѣ — для туриста, отъ рысканья по городу въ экипажѣ, усиленной ходьбы, испарины, холодныхъ залъ въ галлереяхъ, отъ катакомбъ и развалинъ, отъ всего обихода каждаго любознательнаго иностранца.

Но и болѣть въ Римѣ стало менѣе опасно, чѣмъ прежде. Я помню, какъ мнѣ приходилось, когда я схватилъ малярію. Къ итальянскимъ врачамъ обращались поневолѣ, а иностранныхъ было еще мало. Теперь все это гораздо болѣе на европейскій ладъ. Нѣмцы, овладѣвающіе Италіей, наслали своихъ докторовъ и аптекарей. Нѣтъ уже той первобытности и небрежности, отъ которыхъ мы всѣ когда-то терпѣли. Кто, бывало, искалъ тепла въ комнатахъ, долженъ былъ, скрѣпя сердце, мириться съ плохими каминишками и съ холодными корридорами и сѣнями не однихъ квартиръ и меблировокъ, а и самыхъ лучшихъ отелей. Теперь во многихъ и недорогихъ гостиницахъ отопляютъ сѣни и корридоры и ставятъ въ номера печки, вродѣ нѣмецкихъ, или болѣе глубокіе камины, удерживающіе тепло.

Нѣсколько зимъ провелъ я въ Ниццѣ, и ни одна не сошла для меня такъ легко и пріятно, какъ въ Римѣ, по части комнатнаго тепла. Въ Ниццѣ приводилось цѣлыми днями растапливать каминъ, даже въ квартирахъ «en plein midi» [67]. А въ Римѣ, въ комнатахъ на юго-западъ мы топили такъ рѣдко, что во весь сезонъ врядъ ли потратили больше трехъ-четырехъ корзинъ дровъ.

И тридцать лѣтъ назадъ, и двадцать пять, кромѣ двухъ-трехъ отелей съ европейскимъ комфортомъ, вы должны были мириться съ итальянскимъ «albergo» [68], съ его грязцею и холодомъ, плохими постелями и ѣдой на постномъ маслѣ. Квартиры и меблированныя комнаты, кромѣ самыхъ дорогихъ, у иностранцевъ — только и брали, что дешевизной. Но устроиться можно было съ большими уступками мѣстной первобытности: темныя сѣни, крутыя, грязныя лѣстницы, спальни безъ каминовъ, отсутствіе ватерклозетовъ, безпорядочная прислуга, трудность найти сносную кухарку. Все это еще преобладало, ногда мы явили квартирой въ 1874 году.

Теперь вы можете поселиться въ любомъ отелѣ, изъ второстепенныхъ, въ новомъ кварталѣ, на высотахъ Пинчіо, и за 10 ф. въ день — жить гораздо лучше, чѣмъ въ Парижѣ и Петербургѣ. И квартирку или комнату вы найдете съ большими удобствами. Завтракать и обѣдать безъ претензій можно, до сихъ поръ, не дорого въ ресторанахъ средней руки. А тѣ, кто хочетъ тратить много — найдетъ въ нынѣшнемъ Римѣ роскошные отели, вродѣ Grand-Hôtel, Continental, Quirinale — гдѣ царствуетъ міръ титулованныхъ и финансовыхъ «растакуэровъ». Но по части кулинарнаго искусства Римъ все еще стоитъ ниже другихъ столицъ, въ томъ числѣ Берлина. Лучшая ѣда — въ дорогихъ отеляхъ. А ресторановъ, вродѣ парижскихъ и даже петербургскихъ — всего-то два-три, и ни одинъ изъ нихъ, даже и Café de Rome, считающійся лучшимъ, нельзя и сравнивать ни съ парижскими ресторанами, ни съ нашимъ Донономъ, ни съ московскимъ Эрмитажемъ или Тѣстовымъ.

Для человѣка скромнаго, который цѣнитъ въ Римѣ то, что не даетъ никакой другой городъ, можно всетаки устроиться положительно дешевле, чѣмъ въ любой большой столицѣ. Я бывалъ у художниковъ и молодыхъ ученыхъ, живущихъ не въ гостиницахъ и не въ пансіонахъ по нѣскольку лѣтъ. У нихъ обыкновенно одна просторная комната, — она же служитъ и мастерской, — порядочно меблированная, цѣной отъ 40 до 50 франковъ въ мѣсяцъ; часто съ чудеснымъ видомъ, гдѣ-нибудь на высотахъ Капитолія, или Квиринала, или другихъ холмовъ. Цѣны въ кафе и простенькихъ ресторанахъ до сихъ поръ такія, какихъ уже давно нѣтъ въ Парижѣ. Есть не мало такъ называемыхъ «pasticerie»[69] и bottiglierie [70], гдѣ все, что вы спрашиваете, въ томъ числѣ стаканчики разнаго вина, — марсалы, вермута, — стоитъ два су. Для отдѣльныхъ порцій въ тратторіяхъ, гдѣ недурно кормятъ, 60–70 сантимовъ — хорошая цѣна. Когда-то въ Римѣ у иностранцевъ славились два кабачка — Lepre и Falcone. Ни того, ни другого уже нѣтъ. Лепре помѣщался въ Via Condotti, близъ Cafe Greco, гдѣ цѣлыми десятками собирались художники; а теперь это кафе мало посѣщается; русскіе совсѣмъ не ходятъ туда; а бываютъ поляки, и даже устроили тамъ родъ читальни съ польскими газетами. Falcone былъ на площади S.Eustachio и имя «Сокола» дали ему изъ-за одного bottegh’и, т.-е. гарсона, съ глазами на выкатъ, какъ у хищной птицы.

Съ бумажкой въ пять франковъ, въ Римѣ и теперь можно очень пріятно провести вечеръ: пообѣдать, выпить поллитра вина, сходить въ кафе, купить мѣсто въ креслахъ какого-нибудь театра (даже не изъ самыхъ дешевыхъ), съѣздить туда и назадъ въ омнибусѣ или электрическомъ трамѣ.

По части передвиженія Римъ (гдѣ какъ разъ надо такъ много двигаться и дѣлать большіе концы), съ тѣхъ поръ какъ онъ метрополія, можетъ соперничать съ любой столицей, исключая развѣ Лондонъ. Въ немъ гораздо привольнѣе для людей съ небольшими средствами, чѣмъ въ Парижѣ, гдѣ омнибусы всегда биткомъ набиты и ходятъ въ нѣкоторыхъ направленіяхъ недостаточно часто. Электрическій трамъ, существующій уже нѣсколько лѣтъ, положительное благодѣяніе для всѣхъ жителей, въ томъ числѣ и для туристовъ. За два, три, пять су вы дѣлаете такіе концы, какъ отъ почты до вокзала и внизъ до Piazza di Venezia или отъ этой площади до S. Paulo fuori le mura и S. Giovanni. Бромѣ трама болѣе десятка конокъ и простыхъ омнибусовъ бороздятъ Римъ во всѣ концы. Съѣздить за рѣку къ Петру стоитъ всего два су. Прежде извозчики, — въ папское время, — находились еще въ примитивномъ видѣ; были только коляски, а одноконныхъ купе — почти не водилось. Теперь, — открытыхъ фіакровъ, — сколько хотите, конецъ стоитъ всего 80 сантимовъ; въ закрытой каретѣ — одинъ франкъ, за часъ — два. А захотите поторговаться, на нѣсколько часовъ по городу или за городъ, римскій cocchiere — человѣкъ покладливый, и много нѣмцевъ умудряются дѣлать порядочные концы ниже таксы, за пятьдесятъ сантимовъ. Извозчики гораздо лучше нашихъ, особенно московскихъ, экипажи довольно просторные, на хорошихъ рессорахъ, лошади часто съ побѣжкой.

Прибавьте къ этому, что всякій, туристъ ли, туземецъ ли, любящій подкрѣпить свои силы или просто настроить себя стаканомъ вина, вездѣ, въ каждой изъ безчисленныхъ остерій, найдетъ его за пять, много за семь или восемь су полъ-литра, а такое вино у насъ, даже свое, кахетинское или бессарабское — въ трактирѣ въ четыре раза дороже.

Всего блаженнѣе состояніе пріѣзжаго, котораго Римъ охватитъ сразу своимъ обаяніемъ, первыя четыре-шесть недѣль, когда онъ съ утра до вечера ходитъ и ѣздитъ, смотритъ и восхищается. Но настанетъ такой моментъ, когда чувствуется потребность передышки, и вы оглядываетесь кругомъ на то, какъ идетъ жизнь этого «столичнаго» города, съ чѣмъ его сравнивать, какую дать ему аттестацію к помимо того, что онъ вмѣщаетъ въ себѣ драгоцѣннаго, въ своихъ памятникахъ старины и художественныхъ хранилищахъ.

На вопросъ уже отчасти поставленный мною выше, въ какой столицѣ Европы пріятнѣе провести зиму изъ-за климата — всякій, вѣроятно, скажетъ — въ Римѣ. Прикиньте его къ другимъ городамъ, съ такой же цифрой населенія, къ столицамъ второго ранга — этотъ аршинъ будетъ самый вѣрный. Тягаться съ Лондономъ, Парижемъ, Берлиномъ, Вѣной и Петербургомъ ему нельзя — какъ столицѣ. Но онъ окажется, при теперешнемъ городскомъ хозяйствѣ, никакъ не многимъ менѣе культурнымъ, чѣмъ второстепенныя столицы Европы и другіе города съ населеніемъ въ 400,000. Стараго Рима ещё слишкомъ довольно до сихъ поръ. Сотни улицъ, переулковъ, площадокъ, съѣздовъ — все еще отзываются папской эпохой. Но цѣлыя части города, и самыя оживленныя, нужныя и кореннымъ жителямъ и иностранцамъ, полны капитальныхъ домовъ, съ прекрасной мостовой, многія — съ электрическимъ свѣтомъ. Римъ этихъ кварталовъ гораздо чище и благоустроеннѣе Москвы, если взять ее «на кругъ», какъ выражаются москвичи. Въ Парижѣ, въ послѣдніе годы, воздухъ сталъ куда хуже — по улицамъ; чистоты меньше, даже и на бульварахъ, чѣмъ на самыхъ проѣзжихъ улицахъ Рима.

По оживленію, ѣздѣ, массѣ пѣшеходовъ, вечерней публикѣ на улицахъ, прогулкахъ и въ кафе — Римъ болѣе столица, чѣмъ Мюнхенъ, Штутгардтъ, Дрезденъ. Изъ итальянскихъ городовъ только Неаполь, и, въ извѣстныхъ пунктахъ, Миланъ — живутъ бойчѣе, Москва въ одномъ лишь «городѣ» — болѣе столица, чѣмъ Римъ, и не столько столица, какъ торговый центръ. Петербургъ — несмотря на суровость климата — зимой ведетъ гульливую жизнь, до позднихъ часовъ ночи; но въ извѣстные часы я не скажу, что онъ болѣе столица, чѣмъ Римъ.

Когда вы обживетесь въ Римѣ и войдете въ колею его деннаго обихода, римскій день въ самый бойкій періодъ — отъ декабря по конецъ апрѣля — проходитъ передъ вами въ слѣдующихъ картинахъ.

Римъ просыпается такъ же рано, какъ Вѣна и Берлинъ, ранѣе Парижа. Въ семь часовъ уже двинулись вагоны электрическаго трама. Въ первые дни, когда я жилъ въ Hôtel Eden, мимо котораго вагоны поднимаются по направленію къ вокзалу — меня будило особое гудѣнье, появляющееся всегда при усиленномъ токѣ въ гору. И движеніе трамовъ кругомъ половины всего города, сверху внизъ и обратно, оживляетъ улицы до одиннадцати часовъ ночи, когда городъ вездѣ замираетъ. Все утро и за полдень — вплоть до обѣда, самой бойкой артеріей Рима остается старинная улица Tritone — узкая, довольно грязноватая въ дождливую погоду, освѣщенная съ вечера и на всю ночь электрическими шарами. Ея вы не избѣгнете, куда бы вы ни ѣхали изъ верхняго города въ нижній, къ Piazza di Venezia и дальше. Самое шумное движеніе отъ Piazza Barberini до Corso. По ней ѣдутъ и ломовые, фургоны, телѣги винодѣловъ, телѣжки, запряженныя ослами, весь почти промысловой людъ, всѣ поставщики Рима — крупные и мелкіе. Она же внизу, въ томъ кускѣ, который поближе къ Корсо, полна магазиновъ дамскихъ модъ и матерій, гастрономическихъ лавокъ и со всякимъ другимъ товаромъ. И пѣшеходами она всегда набита днемъ, до двухъ, больше простымъ людомъ; къ вечеру, при яркомъ освѣщеніи, барынями и хорошо одѣтыми господами. Послѣ обѣда, по-римски, т.-е. съ девятаго часа, Via Tritone пустѣетъ, какъ и вообще весь Римъ; но гораздо меньше, чѣмъ Корсо, которую иностранцы, не бывавшіе въ Римѣ, все еще считаютъ главной жизненной артеріей Рима.

Этого вовсе нѣтъ, Корсо немного пошире, чѣмъ Via Tritone, кромѣ двухъ-трехъ площадокъ, уже Гороховой въ Петербургѣ и Тверской въ Москвѣ, не шире Rue Richelieu въ Парижѣ. Когда-то, во времена реставраціи въ 20-хъ годахъ, Бэль-Стендаль провозгласилъ ее самой великолѣпной улицей въ «Европѣ». Тогда, быть можетъ, она и могла на это претендовать. Но теперь она и въ самомъ Римѣ должна уступить, по ширинѣ и даже оживленію, такимъ улицамъ, какъ Cavour, Nationale, Corso-Vittorio Emanuele. За ней осталась традиція «corso» въ тѣсномъ смыслѣ, т.-е. гулянья, по-нашему, пѣшаго и въ экипажахъ. Оно зимой начинается съ четырехъ, когда барская публика, своя, и иностранный людъ движутся, въ коляскахъ и ландо, къ Monte Ріnсіо и обратно. Тогда бываетъ тѣсно и на тротуарахъ и на самой улицѣ. Но это длится до шестого часа. Днемъ, до полудня, только Piazza Colonna довольно оживлена. На ней собирается разный людъ — мелкіе промышленники, всякіе маклаки и факины. Въ той же части, что идетъ отъ Piazza del Popolo до Piazza Colonna, внѣ часовъ гулянья и катанья — очень пусто; вечеромъ къ 10-ти часамъ, хоть шаромъ покати — ни ѣзды, ни ходьбы. Тоже и въ утренніе часы. Удивляться нечего: Корсо вовсе не городская артерія; но ней вверхъ дорога за городъ; и только книзу, къ Piazza di Venezia — обычный конецъ экипажей, да поперекъ во всѣхъ направленіяхъ. Поэтому и въ этой нижней половинѣ Корсо съ десяти часовъ совсѣмъ лишено ѣзды. Пѣшеходы движутся посрединѣ улицы, подъ волнами электрическаго свѣта.

Въ дообѣденные часы ѣзда фіакровъ питается иностранцами. Чиновники, всякій трудовой людъ ѣздятъ въ конкахъ и въ особенности въ трамѣ. Движеніе отъ почты (площадь S.Silvestro) вверхъ къ вокзалу всегда больше до вечернихъ часовъ. Столичное оживленіе вы находите, кромѣ Via Tritone, на Piazza Venezia, на той площади, гдѣ стоитъ Palazzo квестуры и театръ Nazionale, и дальше по Via Proconsolo и Vittorio Emanuele. Тутъ никакъ нельзя сказать, что это провинціальный городъ. Столичную и очень броскую физіономію имѣетъ Римъ и въ часы катанья — и по Корсо, и на Monte Ріпсіо. Здѣшніе баре и вся богатая буржуазія щеголяютъ лошадьми и экипажами. Это — старинный видъ чисто-римскаго тщеславія, и въ Римѣ, конечно, больше барскихъ запряжекъ (по числу жителей), чѣмъ въ Берлинѣ, если не въ Вѣнѣ.

Ничего подобнаго парижскимъ бульварамъ римская жизнь еще не выработала. Кафе и кабачковъ великое множество; но нѣтъ подходящихъ тротуаровъ и аллей. Самый «бульварный» пунктъ это— на тротуарѣ передъ Cafe Nazionale. Тутъ и зимой сидятъ за столиками, и цѣлыми большими группами стоять мужчины — офицеры, статскіе всякаго званія, и разговариваютъ часами. Эта привычка стоять на площадяхъ и перекресткахъ — общая всѣмъ итальянцамъ— придаетъ уличной жизни всего больше оригинальности. Послѣ завтрака, передъ обѣдомъ и до девяти часовъ, кафе Nationale — «пупъ» Рима, и внутри, и снаружи. Въ залахъ его, до позднихъ часовъ, идетъ гулъ разговоровъ. Тутъ сборный пунктъ журналистовъ, депутатовъ, чиновниковъ, офицеровъ, дѣльцовъ и туристовъ. Кокотокъ вы почти что не видите ни тутъ, ни въ другихъ кафе. И уличные нравы гораздо скромнѣе и приличнѣе, чѣмъ гдѣ-либо, не то, что ужъ въ сравненіи съ Парижемъ и Лондономъ, а даже съ Берлиномъ и Петербургомъ.

Съ десяти вечера Римъ вымираетъ. Я уже не говорю про разныя захолустья или новыя улицы, или бѣдные кварталы и пустыри. Ѣзды чрезвычайно мало. Пѣшеходы попадаются только на самыхъ бойкихъ улицахъ. Такъ какъ ни Корсо, ни какая другая улица не сдѣлалась центромъ вечернихъ увеселеній, то и не можетъ быть такого движенія, какъ на парижскихъ бульварахъ или на лондонскомъ Piccadilly Circus, или въ Берлинѣ на Friedrichstrasse. Театры и кафе-шантаны разбросаны по городу. Не существуетъ ничего похожаго на «sortie de théâtre». И вы возвращаетесь домой по нѣкоторымъ новымъ красивымъ улицамъ, полнымъ электрическаго свѣта, и совершенно пустымъ. А между тѣмъ, зрѣлища кончаются поздно и не начинаются никогда ранѣе девяти. Это противорѣчіе бросается въ глаза каждому иностранцу: поздніе часы театровъ и мертвенность улицъ — въ такіе часы, когда еще такъ оживленно не то, что на парижскихъ бульварахъ, а даже въ Берлинѣ, въ бойкихъ кварталахъ.

За рѣкой, на набережной, въ Трастеверо, на улицахъ Borgo, ведущихъ къ Ватикану и Петру —ѣ зда только днемъ довольно большая и почти исключительно поддерживается пріѣзжими. Кореннымъ жителямъ — чиновникамъ, дѣловому люду, не зачѣмъ туда ходить и ѣздить.

По обиходу цѣлаго римскаго дня, поживъ здѣсь мѣсяцъ-другой, и въ разгаръ сезона можно безошибочно опредѣлить его составные элементы: столица довольно большого государства, но безъ собственныхъ экономическихъ рессурсовъ, безъ крупной промышленности и бойкой торговли, безъ большихъ дѣлъ, съ бѣдной буржуазіей и служилымъ людомъ на маленькихъ жалованьяхъ, съ барскими замашками высшаго класса и съ очень большимъ наплывомъ иностранцевъ всякаго рода: и бѣдныхъ, и богатыхъ, и любознательныхъ туристовъ, и свѣтскихъ виверов, тузистыхъ «растакуэровъ», и семейныхъ домовъ, проживающихъ здѣсь цѣлыми сезонами, образуя то, что называется «cosmopolis’омъ».

Своихъ производительныхъ соковъ у этого города мало; но какъ мѣсто сбора итальянцевъ и чужеземцевъ, онъ и со всѣми своими недочетами, по части столичной интенсивной жизни, всетаки — послѣ Парижа, Лондона, Берлина и Вѣны — самый характерный и оживленный. И онъ съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлался столицей, не утратилъ своей универсальности, все также сборный пунктъ и исходная высшая инстанція для всего христіанства, признающаго папу главой католической церкви.

Прежнему Риму придавалъ живописность религіозный его видъ. Теперь — жалуются любители уличныхъ церемоній и торжествъ, — не видно никакихъ процессій. Это правда. Крестныхъ ходовъ по улицамъ не бываетъ, какъ когда-то. Но процессіи — похоронныя и приходскія, сплошь и рядомъ. Всѣ праздники въ церквахъ остаются въ силѣ. Кто ими интересуется, можетъ цѣлый годъ свой распредѣлить по святцамъ. И народныя сборища попрежнему дозволены; только они теряютъ свою стародавнюю живописность. Народная жизнь, попрежнему, сгустилась въ бѣдныхъ кварталахъ, въ Трастевере, въ бывшемъ Ghetto, на нѣкоторыхъ площадяхъ. Но въ Римѣ нѣтъ такихъ кварталовъ, гдѣ бы трудовой людъ своими массами придавалъ особенную жизнь и движеніе цѣлымъ мѣстностямъ.

Но вотъ кончаетъ свой римскій день туристъ или иностранецъ, который обжился здѣсь, а не пріобрѣлъ знакомыхъ, и такихъ не мало. Большая часть пріѣзжихъ ограничиваются жизнью чужихъ, т.-е. не ищутъ знакомствъ съ итальянцами, не бываютъ въ обществѣ, проводятъ время «сами по себѣ». И такъ проводятъ время не одни только отельные путешественники, кто бы они ни были — англичане, нѣмцы, американцы, русскіе. Въ особенности русскіе, изъ тѣхъ, кто живетъ въ Римѣ, учится чему-нибудь, работаетъ. Тѣ и по городу уже не ходятъ, дѣлаются равнодушными къ древностямъ и музеямъ и ведутъ самую однообразную жизнь, какую вели бы на Васильевскомъ островѣ или на Патріаршихъ прудахъ.

Я возьму средняго европейскаго «интеллигента», какой бы онъ ни былъ націи, включая сюда и русскихъ.

Свое утро такой любознательный пріѣзжій наполнитъ до краевъ прогулками по городу, посѣщеніемъ музеевъ и развалинъ или поѣздками въ окрестности. Позавтракаетъ онъ у себя въ отелѣ, а если живетъ на квартирѣ — въ ресторанѣ, смотря по средствамъ: въ Café di Roma или гораздо проще у «Фазана», или въ ресторанѣ «Венето» или «Умберто», или въ трактирчикѣ съ тосканской кухней, противъ колонны Марка Аврелія, гдѣ можно очень недурно поѣсть по картѣ и выпить Кіанти за 10 су полъ-литра. Потомъ онъ идетъ пить кофе въ «Aragno», какъ сокращенно зовутъ римляне Café Nazionale. Зимой до сумерекъ останется немного времени. Онъ сходитъ еще на что-нибудь посмотрѣть, а въ четвертомъ часу поднимется на Monte Ріnсіо или пойдетъ пѣшкомъ въ виллу Боргезе, оттуда на Корсо поглядѣть на катанье.

Куда дѣваться отъ пяти до семи, если у него нѣтъ знакомыхъ? Это — часы визитовъ, и раньше пяти въ Римѣ заставать кого-нибудь трудно. Всѣ свѣтскія гостиныя, гдѣ принимаютъ, открываются къ пяти часамъ. Пріѣзжій безъ знакомствъ въ городѣ, опять зайдетъ въ кафе или отправится къ себѣ въ номеръ гостиницы. Такъ и дѣлаетъ масса иностранцевъ; особенно цѣлыя толпы англичанокъ, живущихъ по отелямъ и пансіонамъ. Онѣ напьются чаю въ кафе или въ модномъ «Tea-Room» на Piazza de Spagna — и домой, почитаютъ, непремѣнно переодѣнутся къ обѣду и спускаются въ гостиную, гдѣ будутъ писать письма до звонка къ обѣду.

Чѣмъ же питается въ Римѣ духовная потребность?

Вопросъ звучитъ странно, не правда ли? Стоитъ вамъ сказать любому нѣмцу, что вы собираетесь ѣхать въ Римъ, онъ сейчасъ же воскликнетъ съ пафосомъ:

— Was für ein geistliches Leben! [71]

И это — не фраза. «Духовныя» наслажденія Рима, какъ огромнаго хранилища человѣческой культуры и изящнаго творчества, ни съ чѣмъ не сравнимы. Но вѣдь не всякій пріѣзжій — археологъ или художникъ, или спеціальный знатокъ искусства. Мы беремъ средняго европейскаго заѣзжаго туриста или человѣка, пріѣхавшаго пріятно и занимательно прожить въ Римѣ зиму. Тутъ у всякаго француза, нѣмца, англичанина, русскаго является сейчасъ же свой критерій. Они непремѣнно сравниваютъ столицу итальянскаго государства съ своими столицами и, конечно, не находятъ здѣсь и одной десятой того, что имъ даютъ Парижъ, Лондонъ, Берлинъ, Вѣна, Петербургъ.

Русскіе всего чаще недовольны бѣдностью Рима по части умственныхъ и художественныхъ впечатлѣній внѣ памятниковъ и хранилищъ. Но и менѣе требовательные иностранцы находятъ, что въ Римѣ трудновато хорошо наполнить вечеръ.

Въ разгаръ сезона, до обѣда, отъ четырехъ до шести, бываютъ концерты, и то не особенно часто, да разъ въ недѣлю публичныя чтенія въ Collegio Romano для свѣтскаго общества. На тѣхъ и другихъ иногда присутствовала королева. Но этимъ, кажется, и ограничивается программа интеллигентныхъ «удовольствій» для тѣхъ, кто не бываетъ въ обществѣ.

Идете вы но Корсо и на заборѣ, вдоль большой витрины, около Palazzo Sciarra, видите цѣлое море яркихъ огромныхъ афишъ, въ крикливыхъ краскахъ, съ портретами артистовъ и даже сценами изъ пьесъ. Глаза разбѣгутся. Но это болѣе обманъ зрѣнія, чѣмъ что-либо дѣйствительно стоющее.

Зрѣлищъ въ Римѣ не мало, но сорта они всѣ невысокаго. До «карнавала», т.-е. до января, главный оперный театръ Argentina— старый, еще папскихъ временъ, получающій субсидію — закрытъ. Прежній «Apollo», гдѣ я еще бывалъ въ 1870 году, давно срыть. До карнавала бываютъ оперные спектакли и балеты въ театрѣ Соstanzi, близъ вокзала, построенномъ уже при итальянцахъ. Театръ этотъ весьма большой и красивый, при немъ концертная зала. То, что тамъ даютъ, отъ балетовъ и оперетокъ до представленій мима Фреголи, прославившагося и у насъ, все это — посредственное. Зайдете разъ-другой за весь сезонъ, и больше васъ туда не потянетъ.

Видитъ иностранецъ, любящій театръ, на разноцвѣтныхъ афишахъ заглавія драмъ и комедій на нѣсколькихъ сценахъ. Постоянно дѣйствуютъ, по крайней мѣрѣ, четыре сцены: Valle, Nazionale (самый красивый фасадъ), Metastasio, Manzoni. Читаетъ онъ и вникаетъ во всѣ эти заглавія. Да все это знакомыя ему вещи, исключительно французскія? Тутъ идетъ пьеса Сарду, или Онё, тамъ фарсъ изъ Пале-Рояля, въ остальныхъ — бульварныя парижскія мелодрамы. И такъ можетъ тянуться недѣлями и мѣсяцами.

Въ театры я ходилъ много, и всегда съ надеждою что-нибудь найти стоющее, если не въ репертуарѣ, то хоть въ исполненіи. Репертуаръ приводитъ въ неизбѣжное недовольство, если не раздраженіе, оттого, что онъ вамъ вдоль и поперекъ извѣстенъ. За шесть почти мѣсяцевъ моего житья въ Римѣ я видѣлъ всего двѣ или три новыя итальянскія пьесы на двухъ порядочныхъ драматическихъ театрахъ, Valle и Nazionale. Остальное были или старыя, уже заигранныя вещи, или же переводы съ французскаго. А въ двухъ дешевыхъ театрахъ, Metastasio и Manzoni, гдѣ спектакли идутъ ежедневно, рядомъ съ избитыми парижскими драмами, вродѣ «Двухъ сиротокъ», или новинками для Рима вродѣ «Les deux gosses», ставятся драмы собственнаго производства изъ столичной жизни, иныя съ соціалистической подкладкой. Это были еще самые интересные спектакли. Остальное — того сорта, что зовется въ Римѣ самими итальянцами: «dramacci», т.-е. «драмищи», жестокія пьесы дешеваго издѣлія.

Иностранецъ можетъ просто придти въ ражъ, видя какъ рѣшительно на всѣхъ театрахъ, въ теченіе цѣлой недѣли, даютъ только обглодки парижской драматургіи. Онъ хочетъ знакомиться съ итальянской драматической литературой; онъ знаетъ, что у итальянцевъ есть же свой репертуаръ и послѣ Альфьери и Гольдони, есть пьесы Косты, Феррари, Кавалотти, новыхъ писателей, какъ Брага, Роветто и др. Онъ видѣлъ переводы нѣкоторыхъ въ Петербургѣ и Берлинѣ. Наконецъ, онъ жаждетъ знать игру такихъ артистовъ, какъ Дузе, Дзакони, Новелли, Густавъ Сальвини, Эмануэль, Лейгебъ, Тина ди Лоренцо, Виталіани.

И ничего-то или почти ничего не получаетъ за цѣлый сезонъ. Не лучше окажется и вокально-драматическая часть вечернихъ удовольствій. Ни одного изъ тѣхъ артистовъ, какихъ онъ слыхалъ въ Петербургѣ и Лондонѣ, онъ не услышитъ въ Римѣ. Они поютъ за границей. Въ Argentina вамъ поставятъ одну новинку (въ этотъ карнавалъ шла «La Bohême» моднаго композитора Пуччини); но персоналъ первыхъ силъ только что сносный; постановка средней руки. Точно то же и въ балетахъ. Одна балерина изъ второстепенныхъ, остальное все годно только для массовыхъ эффектовъ. Тутъ уже вы совсѣмъ не чувствуете, что это столица. Сравненіе не то, что съ Берлиномъ или Вѣной, а съ любой второстепенной резиденціей, подавляющее. Въ такой мелкой столицѣ, какъ Карлсруэ, оперный сезонъ, по репертуару, всегда богатѣйшій: идутъ до пятидесяти и больше оперъ, и въ томъ числѣ весь Вагнеръ, кромѣ «Пареиваля», потому что его даютъ только въ Байрейтѣ.

И оперетка такого же сорта. Собственнаго творчества въ области легкой музыки въ Италіи что-то не является, кромѣ тѣхъ представленій съ пѣніемъ, которыя ставятся на увеселительныхъ театрикахъ, вродѣ римскаго Teatro Nuwo. Это полуфееріи, полуоперетки, съ грубымъ обнаженіемъ женскаго тѣла, съ такой же грубой погоней за дешевыми эффектами. Въ такихъ самодѣльныхъ вокальныхъ представленіяхъ участвуетъ и традиціонное лицо старой итальянской комедіи Пульчинелло. Онъ выходитъ въ маскѣ, съ горбатымъ носомъ, въ бѣломъ балахонѣ Пьеро, и безъ всякой связи съ ходомъ дѣйствія, смѣшитъ публику болтовней, съ разными прибаутками и остротами на текущую «злобу дня».

Иностранцу было бы интересно попадать въ такіе спектакли, гдѣ дѣйствовали бы еще мискеры (какъ произносятъ итальянцы), давались бы веселыя комедіи Гольдони или импровизаціи, такъ называемыя commedie dell’arte, или пантомимы безъ рѣчей, или же хорошій театръ маріонетокъ.

Ничего этого онъ не нашелъ бы во весь сезонъ, проведенный мною въ Римѣ. Тѣхъ милыхъ маріонетокъ, которыя такъ подробно описываетъ Стендаль изъ эпохи Реставраціи, съ изображеніемъ похожденій молодящагося старика и съ остротами и обличеніями сильныхъ міра, давнымъ давно нѣть въ Римѣ. Сохранилась только память о томъ, что самый лучшій театръ тогдашнихъ маріонетокъ помѣщался на Еорсо, въ Palazzo Piano, гдѣ когда-то жила madame Récamier.

Мнѣ еще случалось видать прежде, во Флоренціи, въ Миланѣ, въ Неаполѣ цѣлыя пьесы съ куклами въ полроста человѣческаго и съ голосами изъ-за кулисъ искусниковъ, ведущихъ діалогъ. Давались и цѣлые балеты маленькихъ куколъ, красиво одѣтыхъ и чрезвычайно ловко выдѣлывающихъ всякія па.

Такихъ традиціонныхъ итальянскихъ зрѣлищъ не бываетъ уже въ Римѣ но цѣлымъ сезонамъ. Обще-европейскіе вкусы захватили театральную толпу, и вездѣ сталъ господствовать парижско-вѣнскій увеселительный жанръ. Я еще не былъ ни въ одномъ опереточномъ спектаклѣ, который бы по исполненію былъ выше того, что самыя ординарныя труппы даютъ у насъ, въ столицахъ и въ провинціи. У первыхъ сюжетовъ голоса обыкновенно больше, чѣмъ во французскихъ труппахъ; но поютъ они «въ серьезъ», рѣзко, крикливо; примадонны толстыя, безъ граціи, съ плохой игрой, въ безвкусныхъ костюмахъ. Хоры, оркестръ, постановка вродѣ тѣхъ, какіе вы можете найти у насъ на ярмаркахъ, да и то не «у Макарія». И каково бѣдному иностранцу питаться всѣми этими «Боккачіо», «Цыганскими баронами» и «Дочерьми тамбуръ-мажоровъ», которыя онъ на своемъ вѣку слышалъ десятки разъ и въ хорошемъ исполненіи?…

Лучше зайти лишній разъ въ дешевый театръ Meiastasio или Manzoni, посмотрѣть на dramaccio мѣстнаго производства, иногда на какую-нибудь болѣе литературную пьесу, оригинальную или переводную. Тамъ даютъ иногда и Зудермана, и Ибсена. Если выбирать изъ двухъ сортовъ вечернихъ зрѣлищъ, то ужъ, конечно, надо ходить въ такіе драматическіе театры. Тамъ вы видите, по крайней, мѣрѣ, образчики своей дешевой драматургіи. Есть поставщики и у этихъ театровъ, гдѣ вы за кресло платите съ ingresso (право входа) какую-нибудь лиру, много полторы. Въ труппѣ случаются два-три человѣка съ талантомъ. Суфлера, правда, адски слышно, при постоянной перемѣнѣ афишъ; но темпераментъ дѣлаетъ игру менѣе скучной и банальной, чѣмъ это было бы, наприм., у насъ. Въ такихъ театрахъ верхи и задніе ряды партера самые демократическіе. Сверху внизъ публика переговаривается, смѣется, кричитъ, остритъ или ругаетъ злодѣя драмы. Курятъ во всѣхъ ярусахъ, и внизу также. Зимой тамъ сидятъ въ шляпахъ и въ теплыхъ пальто; и когда занавѣсъ поднимается, со сцены на васъ пахнетъ холодомъ и сыростью, источникъ простуды въ Римѣ. И то же самое, въ холодныя ночи, вы испытываете и въ болѣе благоустроенныхъ театрахъ.

Хорошаго театра на діалектѣ Римъ еще не выработалъ, и въ этомъ «столица» Италіи врядъ ли виновата. Папское правительство только терпѣло зрѣлища. Народу оно давало развлеченія въ видѣ церковныхъ церемоній и карнавала. Трастеверинскій народъ, коренные жители вѣчнаго города, считающіе себя потомками «квиритовъ», наравнѣ съ такими фамиліями, какъ Массими, Орсини или Колонна, съ незапамятныхъ временъ говорятъ своимъ, если не діалектомъ, то жаргономъ, «il romanesco», какъ они сами называютъ его. Чего же бы естественнѣе ожидать, что на этомъ истинно-римскомъ нарѣчіи создастся и цѣлый театръ; но онъ не создался, и когда «итальянцы» взяли Римъ, не было сцены, гдѣ бы давались настоящія пьесы на «romanesco». Вѣдь существуетъ же въ Вѣнѣ театръ на вѣнскомъ діалектѣ, съ своимъ мѣстнымъ репертуаромъ. Въ каждомъ большомъ областномъ городѣ Италіи — Миланѣ, Венеціи, Туринѣ, Неаполѣ — есть театры на мѣстномъ нарѣчіи, и они вездѣ держатся. Въ Неаполѣ есть даже импрессаріо, главный актеръ и поставщикъ всего репертуара, какъ Мольеръ и Шекспиръ. Онъ пріѣзжалъ въ Римъ на конецъ сезона и его пьесы изъ бытовой неаполитанской жизни буржуазіи и чернаго народа, довольно наивныя, но реальныя по замыслу, лицамъ, а главное по игрѣ, находили и въ Римѣ зрителей. Пьесы эти шли въ театрѣ Valle и публика собиралась та же, что ходитъ смотрѣть и общій репертуаръ, и платила цѣны болѣе дорогихъ театровъ.

Тому, кто любитъ Италію, цѣнитъ литературу, искусство, даровитость итальянцевъ, въ особенности ихъ способность къ сценической игрѣ, балету, оперному пѣнію, музыкѣ, обидно бываетъ, живя въ Римѣ, находить въ сферѣ театра такое отсутствіе иниціативы, такой посредственный уровень исполненія и репертуаръ, почти совсѣмъ лишенный оригинальнаго творчества.

На это есть два ряда причинъ: общія и мѣстно-историческія.

Заставьте разговориться съ вами итальянца, знающаго дѣло драматурга, журналиста, образованнаго свѣтскаго человѣка, онъ вамъ приблизительно скажетъ слѣдующее:

— Мы въ Италіи, до сихъ поръ, не можемъ поднять нашего сценическаго дѣла. Національной поддержки у насъ нѣтъ, потому что государство бѣдно и мы подавлены тяжестью налоговъ. Для того, чтобы привлечь литературныя силы къ театру, надо, чтобы авторы могли житъ сценой; а для этого нужна большая публика столицы, какъ въ остальной Европѣ. У насъ этого нѣтъ и долго не будетъ. Необходима хоть одна образцовая сцена съ государственной или подворной субсидіей. Ея также нѣтъ. Была попытка создать такую сцепу въ Римѣ — Teatro Nationale. И она не удалась, потому что не было средствъ ее поддерживать. Надъ всѣмъ театральнымъ дѣломъ тяготѣетъ, до сихъ поръ, рутина нашей системы антрепренерства. У насъ каждый актеръ, какъ только онъ немного выдвинулся впередъ, сейчасъ становится «cаро-соmісо», набираетъ труппу и начинаетъ кочевать изъ города въ городъ. И ставятъ пьесы или такія, гдѣ они на первомъ планѣ, или же такія, на которыя ловится толпа. Вотъ почему ваши сцены запружены французскими пьесами. Конкурировать съ огромной производительностью Парижа намъ нельзя. Французы мастера писать эффектно, заставлять плакать въ мелодрамахъ и хохотать въ фарсахъ. Итальянская пьеса, если она талантлива, оцѣнится вездѣ; но она стоитъ дороже антрепренеру и онъ всегда предпочтетъ французскій фарсъ, за который заплатитъ небольшой процентъ иностранному агенту и гроши переводчику. У насъ нѣтъ еще большой платящей публики и только при дешевыхъ цѣнахъ можно разсчитывать на сборы. Въ послѣдніе десять-двадцать лѣтъ всѣ наши крупнѣйшіе артист отправляются за границу съ своими труппами, въ объѣзды по Старому и Новому свѣту, а мы должны довольствоваться кое-чѣмъ. Разъ не существуетъ ни одного образцоваго-театра, съ постоянной дирекціей, съ труппой, играющей на ней годами — не можетъ быть и рѣчи о художественной постановкѣ. На одной и той же сценѣ въ сезонъ переиграетъ нѣсколько труппъ. Декораціи, аксессуары — все это кое-какое, составляетъ инвентарь хозяина театра, и никогда вы не увидите, чтобы у насъ, — въ какомъ угодно городѣ,—поставили вамъ драму или комедію совсѣмъ заново, какъ это дѣлается всюду въ Европѣ въ хорошихъ театрахъ.

Все это общія причины и тотъ, кто давно знаетъ Италію, согласится, что такъ оно и есть и не предвидится улучшенія до тѣхъ лоръ, пока страна не станетъ богаче, вока государство и муниципалитеты не будутъ создавать образцовыхъ сценъ, пока не рухнетъ теперешняя система антрепризъ и публика, въ столицѣ и большихъ городахъ, не станетъ поддерживать отечественныхъ авторовъ, а не бѣгать только смотрѣть парижскіе мелодрамы и фарсы.

Французы не ладятъ съ итальянцами. Вы не видите нигдѣ никакой духовной и матеріальной солидарности между этими двумя націями. Но въ театрѣ (и значительно въ беллетристикѣ) Италія — данница Франціи, и въ такихъ размѣрахъ, что вчужѣ дѣлается досадно за нее.

Не одни плохіе театришни и труппы итальянскихъ городовъ питаются парижскими продуктами. Возьмите вы репертуаръ сценическихъ звѣздъ Италіи — первыхъ актрисъ: Дузе, и ея предшественницъ Пеццано-Гвальтьери, Тессеро, Марини, и дѣйствующихъ еще и теперь: Мйджи-Мйрки, Виталіани, Тины-ди-Лоренцо — всѣ онѣ выѣзжаютъ и выѣзжали на героиняхъ Дюма-сына, Сарду, Мельяка, Оне, съ прибавкою, въ послѣдніе годы, Зудермана и Ибсена.

Нѣмцы — друзья и союзники итальянцевъ; но ихъ дружба и вліяніе, до сихъ поръ, не сказываются на поднятіи уровня театральнаго дѣла, ни въ драмѣ, ни въ оперѣ, ни даже въ распространеніи общедоступныхъ музыкальныхъ удовольствій. Несмотря на дружбу съ нѣмцами, вы, — живя весь сезонъ въ столицѣ Италіи, — не увидите ни драматической нѣмецкой труппы, ни опереточной, ни даже хорошаго оркестра. Прежде французы объѣзжали Италію, при Викторѣ-Эмануилѣ и позднѣе, а теперь вы и французской-то труппы нигдѣ не найдете.

Въ сценической игрѣ итальянцы могли бы занимать первѣйшее мѣсто въ Европѣ. Отдѣльные таланты рождаются и даже развиваются на итальянской почвѣ, какъ нигдѣ. Такихъ артистовъ, какъ Сальвини или Дузе не было въ остальной Европѣ въ послѣднюю четверть вѣка… И безпрестанно выдвигаются дарованія, совершенно оригинальныя — и въ мужчинахъ и въ женщинахъ. Тина-ди-Лоренцо не считалась звѣздой первой величины, когда я ее видѣлъ во Флоренціи, въ сентябрѣ 1897 года (платя 1 фр. 50 сант. за стулъ), а Москву она сразу заполонила и превознесена была до небесъ. Всѣ знатоки находятъ Дзакони, Новелли и еще нѣсколько актеровъ — совершенно изъ ряда вонъ. Но общій уровень исполненія ниже того, что вы найдете даже въ большихъ провинціальныхъ городахъ Германіи, Франціи, Россіи, Австріи. Около саро-comico, — мужчины или женщины, — собрана кое-какая команда; «читка», съ нестерпимой скороговоркой, рѣзкость тона, неумѣренная жестикуляція. А въ дешевыхъ демократическихъ театрахъ ко всему этому присоединяется нищенская обстановка и жалкіе костюмы, даже въ пьесахъ изъ современнаго быта.

Нельзя сказать, чтобы правительство ничего не дѣлало для сценическаго искусства. И во Флоренціи, и въ Римѣ есть курсы декламаціи; тамъ завѣдуетъ ими бывшій актеръ и писатель Рази; здѣсь директриса, когда-то очень извѣстная актриса Марини, и при ней еще три преподавателя. Съ Марини я лично познакомился и былъ у ней въ консерваторіи (Accademia S. Cecilia), гдѣ есть цѣлый сценическій отдѣлъ.

Причины мѣстныя, чисто римскія, дѣйствующія отрицательно на театральное дѣло, тоть же итальянецъ, — критикъ или драматургъ, знатокъ или дилетантъ — изложилъ бы въ такихъ доводахъ:

— Римская публика бѣднѣе, чѣмъ, напр., въ Миланѣ или въ Туринѣ. Она, въ папскія времена, увлекалась только оперой и балетомъ. Тогда аристократія была богата и любила ѣздить въ театръ. Но драма и комедія и тогда не процвѣтали. У двора, съ тѣхъ поръ какъ Римъ — столица Италіи, нѣть своей королевской сцены, а муниципалитетъ платитъ плоховатую субсидію театру Argentina, драматическія сцены предоставлены сами себѣ. Сборы даютъ французскія пьесы — и только по обыкновеннымъ цѣнамъ, а при такихъ сборахъ нельзя имѣть знаменитостей. Онѣ не охотно ѣдутъ въ Римъ и предпочитаютъ играть или за границей, или въ Миланѣ, Неаполѣ, Туринѣ, даже Флоренціи и Венеціи.

Вотъ почему, — прибавляю я отъ себя, — вы можете прожить въ Римѣ весь сезонъ и не видать ни одного актера, который васъ интересуетъ. Такъ это случилось и въ сезонъ 1897—98 г. Всего на двѣ, на три недѣли пріѣзжала Дузе, послѣ долгаго отсутствія, выступила въ своихъ неизбѣжныхъ «выигрышныхъ» роляхъ — въ «Дамѣ съ камеліями», «Адріеннѣ», «Женѣ Клода», и въ одноактовой пьесѣ д'Анунціо «Сонъ въ лѣтнюю ночь». Попавъ во всемірные таланты послѣ парижскихъ успѣховъ предыдущаго года, Дузе наложила на итальянцевъ усиленную контрибуцію. Еще лѣтъ пять назадъ вы могли ее видѣть въ итальянскихъ городахъ за два, за три франка; а въ этотъ пріѣздъ кресло стоило десять и пятнадцать лиръ. Римляне не любятъ такихъ цѣнъ, и всетаки театръ Valle бывалъ полонъ.

Но вернемся къ нашему иностранцу. Если онъ видалъ ту же Дузе во всѣхъ ея лучшихъ роляхъ и по нѣсколько разъ — ему врядъ ли было особенно привлекательно идти на «Даму съ камеліями» въ столицѣ Италіи и платить пятнадцать лиръ за свое мѣсто. Къ чему же свелись его сценическія впечатлѣнія за весь сезонъ? Посредственное исполненіе двухъ-трехъ оперъ, плохой балетъ (всегда одинъ и тотъ же на цѣлый мѣсяцъ), нѣсколько такихъ же плохихъ опереточныхъ труппъ, двѣ-три драматическихъ труппы, съ переводнымъ репертуаромъ и съ полнымъ отсутствіемъ крупныхъ артистовъ. Изъ актрисъ съ именемъ играла Мѣдяш-Мирки; но она уже отяжелѣла для молодыхъ ролей, и опять-таки выѣзжала на героиняхъ Дюма и Сарду.

Куда же ему идти еще — въ какія увеселительныя мѣста? Въ самомъ концѣ сезона заново открылся очень красивенькій театрикъ Quirino, въ двухъ шагахъ отъ Корсо, позади Palazzo Seiarra. И тутъ опять сказалась бѣдность Рима средствами, вкусомъ, предпріимчивостью и персоналомъ. Стали давать кое-какія оперетки и полуфееріи немного лучше, чѣмъ въ Teatro Nuovo.

Холостыхъ мужчинъ въ Римѣ множество и помимо иностранцевъ: чиновниковъ, приказчиковъ, офицеровъ. Какъ же они коротаютъ вечеръ? Кромѣ театровъ, есть нѣсколько кафе-концертовъ. Для туриста, любящаго «couleur locale» интереснѣе, на первыхъ порахъ, самые дешевые, около разныхъ воротъ, близъ вокзала, и въ другихъ урочищахъ. Но все это, увы, опять-таки характерно только развѣ по публикѣ, а по тому, что поется и дѣлается на эстрадѣ — самаго избитаго, общеевропейскаго пошиба и крайне низменно, въ особенности музыка. Даже въ большихъ театрахъ, какъ Valle или Nationale, оркестръ, играющій въ антрактахъ, состоитъ всегда изъ фортепіанъ, двухъ скрипокъ, контрбаса и флейты, съ прибавкою пистона. Потому-то, быть можетъ, и цѣны въ этихъ театрахъ, куда ходитъ весь Римъ, даже довольно элегантный, ниже нашихъ въ три и четыре раза, т.-е., напр., кресло не стоитъ никогда больше трехъ лиръ.

Кафе-шантаны подороже, — Olympia и Variété, — вблизи Корсо — сколки съ парижскихъ «шантановъ», съ такимъ же репертуаромъ циническихъ пѣсенокъ, разныхъ нелѣпостей или аглицкихъ зрѣлищъ съ клоунами и эквилибристами. Да и тутъ главной приманкой всегда какая-нибудь парижская «звѣзда». И чѣмъ неприличнѣе ея репертуаръ, тѣмъ сборъ больше. И тутъ, стало быть, Франція побиваетъ Италію. Прибавьте къ этому плохой циркъ — тамъ, гдѣ-то въ Prati Castello, и вы исчерпаете весь запасъ вечернихъ римскихъ развлеченій. Иностранецъ, ищущій «couleur locale», будетъ не мало огорченъ, не находя въ кафе или ресторанахъ никакихъ національныхъ пѣвцовъ, какъ, наприм., въ Неаполѣ. Только въ самыхъ демократическихъ остеріяхъ или кофейняхъ мнѣ случалось находить уличныхъ артистовъ, исполняющихъ цѣлыя комическія сцены съ пѣніемъ и приплясываніемъ.

Друзья Италіи въ Германіи и Австріи не веселятъ римскую публику и оркестрами, какихъ столько у нѣмцевъ. Въ Римѣ я не нашелъ ни одного зала, гдѣ бы играла порядочная музыка за дешевую входную плату. Только пивная-ресторанъ Gambrinus, устроенная въ нѣмецкомъ вкусѣ (она занимаетъ палаццо Русполи на Корсо) выписала не важный оркестръ «вѣнскихъ дамъ», играющій два раза въ день, во время сезона.

Серьезная симфоническая музыка не наполняетъ вечера любителей ея, какъ въ Петербургѣ. Всѣ концерты идутъ днемъ, передъ обѣдомъ и никогда не длятся больше двухъ часовъ. Римскимъ барынямъ (а женщины составляютъ подавляющее большинство) надо къ пяти часамъ быть свободными, дѣлать визиты или принимать у себя. Концерты совсѣмъ не общедоступны по цѣнамъ. Стулья стоятъ 10 лиръ въ залѣ консерваторіи, гдѣ не раньше января даютъ концерты, вродѣ нашихъ симфоническихъ, съ участіемъ иностранныхъ солистовъ. Другое оркестровое общество устраиваетъ музыкальныя утра въ Sala Dante, въ томъ домѣ, къ которому придѣланъ знаменитый фонтанъ Треви, такой эффектный по ночамъ, при свѣтѣ электрическихъ шаровъ. Въ теченіе всего сезона, шли четыре концерта съ произведеніями современныхъ композиторовъ четырехъ національностей: нѣмецкой, французской, русской, итальянской. Русскій концертъ былъ едва ли не первый въ такомъ родѣ. Итальянскіе композиторы оркестровой музыки не плодовиты и ни одинъ изъ нихъ не настолько извѣстенъ въ Европѣ, какъ Брамсъ изъ нѣмцевъ, Сенъ-Сансъ изъ французовъ, Чайковскій, Рубинштейнъ, Римскій-Корсаковъ — изъ русскихъ. Въ залѣ театра Costanzi, довольно тѣсной и некрасивой, общество Севастьяна Баха пропагандируетъ его музыку и вообще классическіе вкусы. Имъ руководить молодой композиторъ итальянецъ, исполняющій тамъ и свои сочиненія. Тамъ же, въ самомъ концѣ музыкальнаго сезона, французы-пансіонеры Виллы Медичи дали два интересныхъ утра, исключительно французской музыки, и двое изъ нихъ дирижировали. Изъ парижскихъ композиторовъ-виртуозовъ въ консерваторіи (Academia di S. Cecilia) съ большимъ успѣхомъ выступилъ передъ самой избранной римской публикой парижскій профессоръ органа Видоръ, исполнявшій и свои комнозиціи, какъ дирижеръ оркестра и органистъ.

Общій строй исполненія, сравнительно съ тѣмъ, что можно имѣть въ Парижѣ, Берлинѣ, Вѣнѣ, Петербургѣ и Москвѣ — приличный, но не больше, безъ тонкаго пониманія, часто съ невѣрными темпами. Профессіональныхъ музыкантовъ въ Италіи вездѣ много и ничего нѣтъ, легче, какъ собрать оркестръ въ 50–60 человѣкъ для оперъ или симфоній. Нѣкоторые инструменты до сихъ поръ вездѣ въ Европѣ — итальянская спеціальность, напр., арфа, контрбасъ, деревяннодуховые инструменты. А уровень всетаки невысокій. Нѣтъ иниціативы, соперничества, поощренія, нѣтъ достаточно вкуса къ серьезной музыкѣ въ массѣ публики, мало музыкальной грамотности и, въ концѣ концовъ, мало лишнихъ денегъ.

Походите вы на римскіе концерты, включая сюда и виртуозные (ихъ несравненно меньше дается, чѣмъ у насъ) и вы убѣдитесь, что почти только свѣтское общество посѣщаетъ ихъ, гораздо болѣе женщины, чѣмъ мужчины, и среди нихъ множество иностранокъ. Мужчины въ пропорціи одного на шесть, на семь дамъ. Итальянцы, по природѣ считаются музыкальными. И вы, даже въ простомъ народѣ, всегда замѣчаете, какъ легко схватывается любая мелодія, какъ всѣ умѣютъ пѣть, не учась. А въ культурномъ классѣ эта прирожденная музыкальность остается въ зародышѣ, не проявляется все большей и большей потребностью слушать хорошую музыку, дѣлать ее доступной всѣмъ и каждому. Мужчины, особенно въ Римѣ — заняты службой или дѣлами, поэтому ходятъ въ концерты только совсѣмъ свободные, праздные люди. И при дешевизнѣ спектаклей, музыкальныя удовольствія дороги даже сравнительно съ вашими столицами, гдѣ все-таки есть множество болѣе дешевыхъ мѣстъ на хорахъ и за колоннами.

Вагнеризмъ сдѣлался въ Италіи такой же свѣтской модой, какъ и во Франціи. Но парижане, ударившись въ культъ Вагнера и вообще нѣмецкой музыки, производятъ сильную пропаганду — организовали нѣсколько концертныхъ предпріятій en grand, ставятъ вагнеровскія оперы, предаются любительству во всѣхъ слояхъ общества. Ничего подобнаго нѣтъ еще въ Римѣ. И что особенно досадно иностранцу (да и всякому туземцу, ищущему провести вечеръ поизящнѣе въ художественномъ смыслѣ), это — отсутствіе хорошихъ музыкальныхъ удовольствій вечеромъ, въ тѣ часы, когда онъ долженъ довольствоваться плохими театрами и разной дребеденью кафе-шантановъ.

Что же остается для духовной пищи тому, кто проводитъ сезонъ въ Римѣ и пользуется большимъ досугомъ?

Ученыхъ и художниковъ мы выдѣлимъ. Ученые — особенный классъ. Для нихъ Римъ — предметъ культа и въ области археологіи, и въ области исторіи. Они пріѣзжаютъ сюда не за общеевропейскимъ времяпровожденіемъ. И художники, которые поселяются въ Римѣ для работы, могутъ быть менѣе требовательны, чѣмъ обыкновенные туристы. Но вѣдь и тѣмъ и другимъ нуженъ отдыхъ, а отдыхать имъ тоже не очень-то лестно на чемъ-нибудь слишкомъ ординарномъ.

Мы продолжаемъ имѣть въ виду свободнаго чужестранца, пользующагося только тѣмъ, что доступно всякому, имѣющему досугъ и порядочныя средства, безъ знакомствъ, безъ приглашеній на вечера и балы, безъ посѣщеній свѣтскихъ салоновъ.

Кромѣ зрѣлищъ и музыки есть еще художественная жизнь Рима въ тѣсномъ смыслѣ, т.-е. выставки и мастерскія артистовъ — своихъ и иностранныхъ. Когда-то день путешественника, особенно знатнаго я богатаго — былъ наполовину посвящаемъ студіямъ художниковъ,т.-е. мастерскимъ картинъ и objets d’art. И теперь, стоитъ вамъ пожить въ порядочномъ отелѣ дней десять, вы получите по почтѣ печатныя приглашенія посѣтить такую-то галлерею или коллекцію. Хозяева ихь — купцы. Они торгуютъ и антиками, и старыми картинами, и новыми. Но это входитъ уже въ общую программу туриста: посѣщеніе памятниковъ и хранилищъ. Мастерскихъ живописцевъ и скульпторовъ — множество въ Римѣ; иностранныхъ художниковъ больше, чѣмъ итальянцевъ. И тотъ, кто ищетъ только первоклассныхъ дарованій, ограничится посѣщеніемъ дюжины студій.

Изъ итальянскихъ современныхъ живописцевъ двое выдвинулись въ послѣдніе годы: Маккари и Микетти. Маккари — тосканецъ, религіозный и декоративный живописецъ, получившій большую извѣстность своими фресками, въ одной изъ залъ сената, изображающими разные моменты исторіи римской республики. Самая сложная изъ этихъ композицій — сцена, когда Цицеронъ обличаетъ Каталину и тотъ сидитъ, всѣми оставленный, съ лицомъ, искаженнымъ яростью я смущеніемъ. У Маккари прекрасная студія, въ видѣ отдѣльнаго павильона, на пустырѣ, гдѣ были когда-то сады Лукулла. Тамъ онъ работаетъ надъ своими картинами и этюдами для церквей въ Сьенѣ и Лоретто. Этотъ тосканецъ производитъ впечатлѣніе мастеровъ времени Возрожденія своей наружностью и тономъ, скромный, полный любви къ своему дѣлу, разносторонне развитой въ мастерствѣ; онъ для своихъ картоновъ приготовляетъ и архитектурныя модели, и скульптурные орнаменты.

Въ музеѣ современной живописи (въ зданіи выставки, на Via Nazionale) самое крупное произведеніе Микетти «Il voto» — изъ бытовой жизни абруццскихъ крестьянъ — реальная вещь, напоминающая стиль нашего Рѣпина. Самъ Микетти нелюдимъ и рѣдко бываетъ въ Римѣ.

Изъ иностранныхъ живописцевъ самый интересный Вильегосъ, испанецъ изъ Севильи, давно поселившійся въ Римѣ. За Porta Salara у него вилла въ андалузскомъ вкусѣ, и тамъ, въ обширной мастерской, вы всегда найдете нѣсколько картинъ и портретовъ, недоконченныхъ или готовыхъ. Свой домъ съ изящной мастерской и у нашего Семирадскаго, совсѣмъ осѣвшаго въ Римѣ. Нѣмцы, англичане, американцы, скандинавы, венгерцы, поляки — вы найдете десятками студіи художниковъ всѣхъ этихъ расъ и національностей; но въ Римѣ, въ теченіе осенняго сезона, не бываетъ выставокъ, какъ въ Петербургѣ, въ мартѣ. Если не искать случая попасть въ ту или иную студію, вы можете прожить здѣсь съ октября до конца марта и не имѣть понятія о томъ, въ чемъ состоитъ балансъ всего годового творчества своихъ и чужихъ артистовъ.

То же самое и съ скульптурой. Надо знать, что есть цѣннаго и стоящаго въ студіяхъ скульпторовъ и отправляться туда съ карточкой общаго знакомаго или же разсчитывать на любезность хозяина.

Среди итальянскихъ скульпторовъ, первое, какъ національно офиціальное, положеніе занимаетъ Монтеверде, возведенный въ званіе сенатора, членъ associé парижскаго института, наравнѣ съ нашимъ Антокольскимъ. Его студія помѣщается въ собственномъ домѣ, въ новомъ кварталѣ, близь вокзала, на Piazza delfIndepedenza, и одни ея размѣры покажутъ вамъ, что хозяинъ ея — «монументальный» художникъ, по преимуществу, много работавшій по заказамъ государства и муниципалитетовъ. Одна изъ удачнѣйшихъ его статуй — статуя министра Мингетти, говорящаго на митингѣ, со шляпой въ рукахъ. Разумѣется, черезъ его руки прошло нѣсколько Викторовъ-Эмануиловъ и разныхъ членовъ королевской фамиліи. Но онъ способенъ и на характерно-бытовые замыслы, какова, наприм., фигура, въ гипсѣ, рабочаго въ блузѣ ткача, съ челнокомъ въ рукѣ.

Самъ Монтеверде — старше лѣтами Маккари — старикъ съ пріятной сѣдой головой, красивыми глазами и мягкимъ тономъ. У себя, въ студіи, онъ носитъ беретъ à Іа Леонардо да Винчи и длинную живописную блузу той же эпохи.

Кромѣ студій, передобѣденные досуги можно въ Римѣ употребитъ на посѣщеніе разныхъ засѣданій и лекцій въ академіи художествъ, въ нѣсколькихъ ученыхъ обществахъ, въ Аркадіи (гдѣ читаютъ лекціи каждый день съ 5 ½ до 6 ½), въ университетѣ. Все это доступно, особенно университетъ, куда вы входите прямо съ улицы, поднимаетесь, на внутреннемъ дворѣ (atrium) во вторую галлерею и входите въ любую аудиторію, выбирая какой угодно факультетъ. Университетъ съ тѣхъ поръ, какъ Римъ — столица Италіи, не чета старому, папскому. Въ немъ наука, духъ положительнаго изслѣдованія царятъ безусловно. Я уже говорилъ, что свобода преподаванія идеальная, нигдѣ не существующая въ Европѣ, въ такихъ размѣрахъ.

И не будучи спеціалистами, всякій иностранецъ или иностранка могутъ наполнить свои утра и часы пополудни, вплоть до 7, на лекціяхъ естественныхъ наукъ, филологіи, исторіи, политическихъ и философскихъ кафедръ. Всего больше посѣщаются чтенія Анджело де-Губернатисъ, по исторіи итальянской литературы, и двухъ другихъ профессоровъ по той же наукѣ, Бардзелотти, читающаго исторію философіи, Лябріоля и Ферри, о которыхъ я уже говорилъ. Много иностранцевъ ходятъ и на засѣданія ученыхъ обществъ, въ томъ числѣ и къ нѣмцамъ, въ Palazzo Caffarelli, гдѣ помѣщается германскій археологическій институтъ. Засѣданія бываютъ разъ въ двѣ недѣли, въ три часа, и добросовѣстные нѣмцы читаютъ свои рефераты непремѣнно по-итальянски.

Словомъ, для человѣка любознательнаго и серьезнаго нѣтъ ничего легче какъ наполнить въ Римѣ свой день. Но повторяю, вечерами онъ будетъ тяготиться, если не пріобрѣтетъ знакомствъ въ обществѣ.

Вечеромъ мало въ Римѣ тѣхъ «интеллигентныхъ» развлеченій, какими, полонъ, наприм., Петербургъ въ зимній сезонъ, особенно въ посту. Артистическіе клубы существуютъ. И два — изъ самыхъ бойкихъ: международный и нѣмецкій. И тотъ, и другой даютъ вечера праздники, но рѣдко. Пресса, въ своемъ прекрасномъ помѣщеніи общества Siampa, скупа на собранія. Лекцій по вечерамъ тамъ почти что не бываетъ. И нѣтъ въ Римѣ ничего подобнаго нашему Соляному городку или аудиторіямъ Политехническаго и Историческаго музеевъ въ Москвѣ. Цѣлыми недѣлями и мѣсяцами будете вы ждать интереснаго вечера, лекціи или «conférence», или сборища въ какомъ-нибудь обществѣ. Клубы не живутъ совсѣмъ увеселительной жизнью. Два самыхъ свѣтскихъ черный и бѣлый — карточные клубы римскаго свѣтскаго общества и дипломатовъ. Попадать туда надо по особой рекомендаціи, да если вы не желаете заводить свѣтскихъ знакомствъ, они вамъ и не представляютъ ничего занимательнаго.

И выходитъ, что безъ знакомствъ проводить въ Римѣ вечера съ «пользой и удовольствіемъ» — задача менѣе благодарная, чѣмъ въ какой-либо другой столицѣ Европы.

Прежде, карнавалъ былъ для иностранцевъ главной зимней приманкой. Противники теперешнихъ хозяевъ Рима любятъ тыкать въ это пальцемъ и приговаривать:

— Даже этого итальянцы не могли поддержать! Гдѣ карнавалъ? Онъ умеръ. Его похоронили.

Карнавалъ, дѣйствительно, умеръ; но умиралъ онъ понемногу и задолго до взятія Рима итальянскими войсками. Жилъ онъ, по преданію, на свою стародавнюю репутацію. Уже болѣе ста лѣтъ тому назадъ, въ 1787 году, когда его описывалъ Гёте, въ немъ, для болѣе тонкаго и наблюдательнаго иностранца не было той волшебной прелести и красивости, какую любили расхваливать романисты и поэты— по рутинѣ или изъ позы. Но тогда, при папахъ, веселость, дурачество, полная уличная свобода, уничтоженіе всякихъ сословныхъ различій на почвѣ римскихъ сатурналій, представляли изъ себя какъ бы отдушину обычному затхлому строю жизни, церковной опекѣ, теократическимъ порядкамъ. Тогда Римъ состоялъ изъ высшаго класса, кое-какой буржуазіи и народа, гдѣ прислуга и приживальщики всякаго рода составляли двѣ трети всей цифры бѣднаго и зависимаго класса. Господа съ тѣхъ поръ стали бѣднѣть, народъ терялъ свою безпечность и умѣнье веселиться. Никто въ этомъ не виноватъ, кромѣ «духа времени». Въ концѣ царствованія Пія IX карнавалъ ухе падалъ; на это есть прямыя указанія у тѣхъ, кто о немъ писалъ. Въ началѣ 70-хъ годовъ онъ еще кое-какъ держался. Карнавалъ 1874 г. я видѣлъ въ Римѣ. Онъ уже потерялъ свою прежнюю обрядность: шумъ, пестроту, толпы ряженыхъ; но на Корсо еще собирались, ѣздили въ маскахъ, сидѣли на балконахъ, кидали конфетти, тушили мокколи.

Съ каждой зимой карнавалъ уходилъ въ прошлое. Въ послѣдніе годы старались его воскресить, городъ давалъ субсидіи, устраивались процессіи, какъ въ Ниццѣ; но это служило только рекламой разнымъ фирмамъ, а карнавала не воскресило. Въ прошлую зиму еще ѣздили колесницы. А въ карнавалѣ 1898 года не было ровно ничего. И вы могли только по кое-какимъ маскамъ, пѣшимъ и въ коляскахъ, по уличнымъ пѣвцамъ и акробатамъ, догадаться, что идетъ римская масляница.

Ночью, карнавальная недѣля еще не потеряла совсѣмъ своей прежней физіономіи. Въ театрахъ и въ разныхъ залахъ даются костюмированные балы, «veglioni», какъ здѣсь называютъ. Мелкій трудовой людъ веселится, какъ умѣетъ, находитъ вездѣ мѣсто, куда входъ стоитъ 50 сантимовъ, много — лира. По улицамъ до поздней ночи — раздаются смѣхъ, крики, пѣніе; но никакъ нельзя сказать, что весь городъ справляетъ это ночное веселье.

Во весь карнавалъ даютъ два-три большихъ велъоне, въ театрахъ Costanzi и Argentina. Ложи всѣ заняты дамами изъ общества, иностранной колоніей, свѣтскими молодыми людьми, богатой буржуазіей. Внизу пестрая толпа масокъ и мужчинъ шумитъ и толкается, танцуютъ плохонькія гризетки и приказчики. Красивыхъ костюмовъ мало; блеску, остроумія, изящества — не особенно больше. Когда-то не только въ Парижѣ, на оперныхъ балахъ, но и въ Вѣнѣ публичные балы «фашинга» были гораздо веселѣе и богаче женской красивостью и граціей.

Одно можно сказать въ пользу такихъ ночныхъ сборищъ въ карнавалъ — въ нихъ нѣтъ цинизма парижскихъ и берлинскихъ маскарадныхъ баловъ и они все-таки гораздо живописнѣе и богаче темпераментомъ, чѣмъ наши маскарады, въ послѣдніе годы совсѣмъ упавшіе и въ Петербургѣ, и въ Москвѣ.

Художникъ и писатель, проводя въ Римѣ зиму, сумѣетъ и теперь найти множество бытовыхъ чертъ, лицъ, фигуръ, подслушать разговоры и видѣть сцены во всѣхъ ночныхъ увеселеніяхъ карнавальной недѣли. Но не того классическаго карнавала, когда каждый день отъ Piazza di Venezia по Корсо пускали лошадей на перегонки, такъ называемыхъ «barberi», и ряженыя толпы бѣсновались съ конфетти и мокколи. На тотъ карнавалъ надо поставить крестъ… надолго, быть можетъ навсегда, если не суждено сбыться мечтамъ о возстановленіи папской власти, и тогда надо будетъ вмѣстѣ съ торжественными религіозными процессіями возродить и сатурналіи.

Чтобы знать жизнь разныхъ слоевъ общества въ Римѣ, надо знакомиться. Такъ, случайно, даже если жить и въ бойкомъ отелѣ, а не въ квартирѣ — знакомиться нигдѣ не легко. Вы и въ Парижѣ проживете десять лѣтъ и рискуете такимъ путемъ не завести и десятка стоящихъ знакомствъ. Точно тоже и въ Римѣ. И такихъ пріѣзжихъ, совсѣмъ не проникающихъ въ общество, здѣсь каждый сезонъ множество. Сто человѣкъ на одного или двухъ, которые являются сюда съ рекомендательными письмами.

По моей программѣ, мнѣ нельзя было ограничиться обыкновенной жизнью римскаго туриста. Собранную мною коллекцію писемъ и затерянную въ дорогѣ въ 1895 г. я, къ отъѣзду въ Римъ, осенью 1897 года, возстановилъ и прибавилъ къ ней еще много рекомендацій отъ русскихъ, французовъ, итальянцевъ, нѣмцевъ. И въ Римѣ она еще разрослась, благодаря любезности моихъ знакомыхъ, въ томъ числѣ и той особенно обязательной русской дамы, съ которой я познакомился на письмахъ.

Когда я, наканунѣ отъѣзда, въ концѣ марта, пересмотрѣлъ коллекцію всѣхъ визитныхъ карточекъ, то ихъ оказалось больше сотни, въ томъ числѣ до 30 % русскихъ. Но меня интересовали главнымъ образомъ итальянцы: и коренные римляне папскаго времени, и тѣ, что населили городъ съ 1870 г.

У меня были письма или рекоментальныя «petits mots» во всѣ сферы: въ ватиканскую — въ довольно большомъ выборѣ (какъ читатели видѣли по главѣ о Ватиканѣ), въ придворную, въ міръ высшаго и средняго чиновничества, къ сенаторамъ и депутатамъ, въ университетъ, въ ученыя общества, въ литературные кружки, въ артистическій міръ, считая и театръ, въ прессу, въ салоны — въ болѣе серьезные и просто свѣтскіе, и, наконецъ, въ Космополисъ, къ иностранцамъ всякихъ національностей, въ томъ числѣ и ко многимъ русскимъ, опять-таки принадлежащимъ къ разнымъ сферамъ.

Изъ нихъ и наши дипломаты обоихъ цвѣтовъ — при Квириналѣ и Ватиканѣ — были мнѣ полезны для знакомства и съ офиціальными лицами обоихъ міровъ — чернаго и бѣлаго — и съ свѣтскимъ обществомъ Рима. И черезъ другихъ русскихъ мужчинъ и дамъ, я попадалъ въ итальянскіе дома и заводилъ сношенія съ разными выдающимися личностями.

Какъ я сказалъ выше, мнѣ хотѣлось, въ предѣлахъ цѣлаго римскаго сезона, пройти чрезъ разнообразныя впечатлѣнія «вѣчнаго города», черезъ какія въ другіе годы, проходили или могли проходить русскіе — и писатели, и художники, и просто образованные люди.

Разсказывать во всѣхъ подробностяхъ о моихъ знакомствахъ и встрѣчахъ было бы излишне. Все, что нашлось болѣе интереснаго для моихъ читателей о ватиканской сферѣ, я сообщилъ въ одной изъ предыдущихъ главъ. Въ концѣ этой главы и въ послѣднихъ я при-.веду мои «итоги» и о жизни теперешняго римскаго общества, и о коренныхъ римлянахъ, и объ иностранныхъ колоніяхъ, называя по именамъ только лицъ съ большой извѣстностью, и воздерживаясь отъ ненужныхъ обозначеній именъ и итальянцевъ, и всѣхъ другихъ.

Но прежде чѣмъ набрасывать здѣсь мои «отмѣтки», я долженъ оговориться. Трудно иностранцу въ какой-нибудь одинъ сезонъ представить что-нибудь вполнѣ вѣрно и обстоятельно о жизни цѣлаго большого города и въ немъ разныхъ слоевъ общества, да еще такого единственнаго въ своемъ родѣ города, какъ Римъ. Для этого мало и пяти зимъ! Сколько мнѣ приводилось читать воспоминаній и этюдовъ о Римѣ, нравахъ его жителей, жизни его общества за цѣлыхъ два столѣтія, на нѣсколькихъ языкахъ — все это оставляетъ много пробѣловъ и часто сводится къ анекдотамъ и чисто-личнымъ впечатлѣніямъ. Всѣ писатели слишкомъ склонны обобщать и произносить приговоры надъ чужой національностью.

Но изъ этой литературы наблюденій надъ итальянскимъ и спеціально римскимъ обществомъ всетаки же вытекаютъ нѣкоторые итоги. Особенности расы, воспитанія, соціальнаго склада, долгихъ порядковъ управленія, ума, темперамента, привычекъ — кристаллизуются вѣками и вы ихъ находите и теперь, по прошествіи ста и двухъ сотъ лѣтъ. Это черты основныя, генерическія, и тутъ вы врядъ ли что скажете новаго, неизвѣстнаго. Для всякаго иностранца, пріѣхавшаго въ Римъ пожить, поглядѣть, поразспросить и поразузнать, первый вопросъ: въ какой степени трудно или легко будетъ ему войти въ общество, въ разныхъ его слояхъ, какъ вообще чувствуетъ онъ себя, сравнительно съ другими столицами Европы?

Сравненіе здѣсь необходимо. Вы ѣдете въ первый разъ въ Лондонъ на «season». У васъ въ бумажникѣ лежитъ дюжина писемъ къ англичанамъ разныхъ сферъ. Если вы сами не лѣнитесь и выборъ вашихъ будущихъ крестныхъ отцовъ по части изученія Лондона удачный, то вы, навѣрно, къ концу сезона, получите все, что вамъ было нужно, проникните всюду, гдѣ вамъ интересно или нужно бывать.

Въ Парижѣ это будетъ потуже, несмотря на хваленую любезность французовъ. Парижане менѣе точны въ исполненіи правилъ гостепріимства, менѣе широки въ приглашеніяхъ, не считаютъ себя обязанными указывать, съ кѣмъ вамъ слѣдуетъ еще познакомиться. У нѣмцевъ, германскихъ и австрійцевъ, у венгерцевъ, у испанцевъ— иностранецъ находитъ очень скорый и легкій доступъ всюду, разумѣется, если онъ рекомендованъ. Все это я въ теченіе тридцати лѣтъ заграничныхъ скитаній испыталъ на самомъ себѣ.

Когда-то Римъ считался Эльдорадо пріѣзжихъ. Перечитайте дневникъ Стендаля и вы увидите тамъ, какъ всякій иностранецъ, даже и не очень богатый, входилъ сейчасъ въ свѣтскій кругъ Рима. Стоило ему пріѣхать съ письмомъ къ своему банкиру (всего чаще князю Торлонья или Кйджи) и тотъ его «лянсировалъ», во всѣ дома, гдѣ принимали. То же говорятъ и нѣмцы двадцатыхъ годовъ, наприм., Миллеръ, авторъ интересной книги, составленной изъ писемъ друзьямъ. Тогда «иностранецъ» — forestière — было уже само по себѣ званіе, почетный титулъ, и онъ въ Римѣ изображалъ изъ себя гораздо болѣе видную особу, чѣмъ у себя дома. Тогда во многихъ барскихъ домахъ каждый день давались conversazioni, т.-е. разговорные вечера и academie, т.-е. вечера съ музыкой и пѣніемъ, кромѣ баловъ у самыхъ богатыхъ принчипе. На всѣ эти сборища иностранецъ могъ являться, какъ ходятъ въ театръ. Представили его въ два-три дома, въ остальные онъ шелъ уже смѣло. Очень часто хозяйка не могла даже назвать его имени своимъ гостямъ. И всѣ вечера онъ проводилъ среди красивыхъ женщинъ, въ изящномъ обществѣ туземцевъ и форестьеровъ.

Теперь это — не совсѣмъ такъ. Рекомендательнаго письма къ одному банкиру уже недостаточно. Надо хлопотать о знакомствахъ, если имѣть ходы въ разные слои общества, во всякіе мірки. И проникать въ Cosmopolis, т.-е. въ иностранныя колоніи, окажется легче, чѣмъ къ итальянцамъ, въ ихъ дома, въ ихъ болѣе интимную жизнь, чтобы самому хоть сколько-нибудь наблюдать ихъ нравы, ихъ быть, ихъ идеи, вкусы и привычки, характеръ ихъ общежитія.

Въ этомъ случаѣ не мѣшаетъ поразспросить тѣхъ изъ иностранцевъ разныхъ національностей, которые живали и живутъ въ Римѣ и относятся къ итальянцамъ безъ предубѣжденія. Всего менѣе пригодны на это французы. Но дѣльные и болѣе тонко развитые нѣмцы, англичане или русскіе дадутъ вамъ средніе оцѣнки и выводы изъ своего знакомства и съ итальянскимъ обществомъ вообще, и съ болѣе характерными чертами чисто-римской жизни.

Эти оцѣнки и выводы большею частью бываютъ въ такомъ родѣ: съ итальянцами сходиться довольно трудно. Они кажутся вамъ со стороны очень бойкими и общительными, много говорятъ, еще больше жестикулируютъ. Они живутъ много на улицѣ и въ кафе; но къ себѣ домой приглашаютъ неохотно. И между собою они менѣе общительны, чѣмъ англичане, французы, нѣмцы, славяне. Въ Римѣ это особенно замѣтно. Здѣсь и высшіе классы, и буржуазія — депутаты, чиновники, ученые, художники — живутъ прижимисто, мало принимаютъ у себя, не привыкли угощать, не любятъ посѣщеній за-просто. Иностранецъ, если онъ не очень богатъ и не сбирается кормить и поить «весь Римъ», или не попадетъ въ обширный кругъ здѣшняго космополиса — не можетъ разсчитывать на вполнѣ свободные ходы въ итальянскія сферы. Онъ привезетъ рекомендательное письмо, сдѣлаетъ визитъ, ему его отдадутъ, можетъ быть, пригласятъ бывать въ такой-то день передъ обѣдомъ; но на этомъ знакомство и покончится. Того, что французы зовутъ «urbanité», а русскіе «радушіе»— мало въ характерѣ итальянцевъ, еще менѣе у римлянъ. Прежде, когда здѣшніе аристократы живали широко, они принимали всякаго порядочнаго forestière-, но теперь въ очень немногихъ домахъ пріемы — и то какіе: въ пять часовъ или вечеромъ, безъ всякаго угощенія.

Одна остроумная иностранка говорила мнѣ разъ на эту тему:

— Здѣсь угощеніе самое разнообразное въ барскихъ салонахъ: сегодня подаютъ aqua Felice, завтра — aqua Marcia, послѣ завтра— aqua Paula — благо Римъ богать отличной ключевой водой.

Отъ людей серьзныхъ, проживающихъ здѣсь въ интересахъ науки или работающихъ какъ художники — въ теченіе сезона вы наслушаетесь довольно разнообразныхъ мнѣній. Иные изъ тѣхъ, что являются сюда съ крупнымъ европейскимъ именемъ, готовы находить здѣшнее общество необычайно любезнымъ, интереснымъ и развитымъ. Нѣмцы, вообще, благодушнѣе и мягче въ своихъ оцѣнкахъ. И ихъ, и нѣкоторыхъ англичанъ слишкомъ подкупаетъ Римъ, самъ по себѣ, его исторія, памятники, художественныя сокровища, и они поэтому настраиваютъ себя на восторженный или хвалебный ладъ. У иныхъ любителей итальянской жизни есть прямо неизсякаемая нѣжность ко всему, что они видятъ въ Римѣ, и чѣмъ оно болѣе архиримское, тѣмъ они сильнѣе восхищаются. Въ этой категоріи иностранцевъ принадлежалъ когда-то и Гоголь. Онъ приходилъ въ умиленіе отъ всякаго долгополаго патера въ шляпѣ съ широкими полями, отъ каждаго оборванца или ослика, навьюченнаго разной дрянью. Не даромъ поэтъ Языковъ, гостившій у него въ Римѣ, въ письмахъ домой, изумляется такому обожанію всего римскаго.

Далеко не всѣ трудовые иностранцы, подолгу живущіе въ Римѣ такъ настроены. Они любятъ Римъ, но не его жителей.

Станете вы разспрашивать иного археолога, историка, художника о его знакомствахъ въ Римѣ — онъ вамъ отвѣтитъ:

— Да я не бываю въ здѣшнемъ обществѣ.

— Почему?

— Въ итальянцахъ, и пришлыхъ, и уроженцахъ Рима нѣть ничего для меня пріятнаго. Мужчины сухи, ограничены въ своихъ взглядахъ, равнодушны къ тому, что внѣ ихъ прямыхъ интересовъ. Иностранцевъ они не любятъ и часто не понимаютъ ихъ. Женщины мало развиты, безъ граціи и безъ тонкости въ разговорѣ — въ кружкахъ интеллигенціи; а свѣтской жизни я не веду.

Въ особенности вы услышите такіе отзывы отъ русскихъ.

Вовсе не рѣдкость такой русскій молодой ученый или художникъ, который годами не бываетъ нигдѣ, кромѣ ватиканскаго архива, библіотеки, засѣданій ученыхъ обществъ, своей студіи, кофейни, тратторіи и вечеромъ, театра или кафе-шантана.

И вы отъ него почти всегда услышите одно и то же:

— Бывалъ я прежде въ обществѣ. Но итальянцы мнѣ не интересны. У нихъ нѣтъ пріятной жизни въ ихъ семействахъ. Съ ними скучно — и съ мужчинами, и съ женщинами. Въ интеллигенціи жизнь вялая, нѣтъ ни сборищъ, ни бесѣдъ, ни вечеровъ съ интересной программой. Нѣтъ умственныхъ центровъ, ни въ прессѣ, ни въ писательскомъ мірѣ, ни въ профессорскомъ, ни въ художественномъ. То, что и оживляетъ сезонъ — идетъ больше отъ иностранцевъ.

Вы можете и не повѣрить такимъ оцѣнкамъ, найти ихъ слишкомъ строгими и брезгливыми. Поживя и расширивъ свои знакомства среди итальянцевъ, вы станете бесѣдовать о римской жизни, обращаясь къ туземцамъ, съ болѣе свѣжей головой, съ болѣе развитымъ вкусомъ и запросами, которые нигдѣ не были бы слишкомъ требовательны.

Какой-нибудь коренной римлянинъ — баринъ съ титуломъ, считающійся здѣсь знатокомъ литературы и искусства, съ большими связями въ парижскомъ мірѣ писателей, романистовъ и драматурговъ, у котораго бываетъ «весь Римъ», принадлежащій къ свѣтской интеллигенціи — скажетъ вамъ, иностранцу, чуть не съ перваго слова:

— Вещи здѣсь интересны; но люди — нѣтъ. У насъ бѣдная, мало занимательная жизнь. Нѣтъ талантовъ, мало интересныхъ женщинъ, никто не умѣетъ ничего устроить и оживить сезонъ.

Это уже «свидѣтельскія показанія» римлянъ, а не брезгливыхъ иноземцевъ.

Разспросите самыхъ молодыхъ ученыхъ, педагоговъ, чиновниковъ, депутатовъ, литераторовъ, художниковъ, — исключительно итальянцевъ, — и отзывы все съ этой же окраской:

— Римъ не живетъ, а прозябаетъ. Здѣсь нѣтъ литературной среды. Лучшіе наши писатели живутъ внѣ столицы. Здѣсь очень мало пишется, и еще менѣе издается. Редакціи — лавочки. Салоновъ, гдѣ бы собиралась такъ называемая «république des lettres», два-три; да и то въ нихъ порядочная скука. Нѣтъ внутренней жизни. Пресса — мелкая и не разнообразная. Вы найдете журналистовъ въ кафе, но они не сходятся ни въ клубѣ, ни въ гостиныхъ. У художниковъ есть общества; но человѣкъ болѣе развитой, съ болѣе тонкими запросами не найдетъ въ ихъ обществахъ ничего занимательнаго. Еще болѣе оживлено на вечерахъ и обѣдахъ въ нѣкоторыхъ домахъ, гдѣ интересуются политикой, гдѣ бываютъ депутаты, сенаторы и министры. Но такъ, запросто, вамъ почти некуда дѣваться, если вы желаете находить пріятное и развитое общество, живущее высшими интересами.

Молодые писатели съ новыми идеями и вкусами, какихъ вы заставите говорить на эту тему — будутъ повторять вамъ, что въ Римѣ они чувствуютъ себя одинокими и живутъ вразсыпную, что до сихъ поръ нѣтъ такихъ кружковъ, гдѣ бы интересъ къ литературѣ, театру, искусствамъ — поднимался надъ общимъ банальнымъ уровнемъ.

О жизни свѣтскаго римскаго общества, — не cosmopolis’a, а итальянскаго, — вы наслушаетесь отзывовъ въ такомъ же родѣ и вовсе не отъ иностранцевъ, а отъ своихъ. Кто изъ коренныхъ римлянъ проводилъ сезоны въ Парижѣ, Лондонѣ, Вѣнѣ, Берлинѣ или Петербургѣ— нисколько не стѣсняясь, станетъ сѣтовать на то, что въ Римѣ свое общество не умѣетъ или не хочетъ бойко жить, обѣднѣло, сжалось, что безъ богатыхъ форестьеровъ и дипломатическаго корпуса въ Римѣ было бы чрезвычайно тихо и провинціально, что пріятныхъ салоновъ не то что уже для вечеровъ, а хоть для five о’сіоск’овъ въ чисто итальянскомъ обществѣ не насчитать и полдюжины.

Къ концу сезона, я слышалъ въ одной гостиной, у иностранцевъ, блестящую и безпощадную характеристику римскихъ свѣтскихъ женщинъ и вообще женщинъ здѣшняго высшаго класса. И эту прокурорскую обвинительную рѣчь произносилъ не французъ, не русскій и не англичанинъ, а итальянецъ — титулованный, свѣтскій человѣкъ, холостякъ, очень развитой, много ѣзжавшій по Европѣ. Онъ пріѣхалъ въ Римъ на весь сезонъ и до того времени не живалъ здѣсь по долгу. Поселился онъ въ одномъ изъ тѣхъ отелей Рима, гдѣ проводятъ зиму иностранныя колоніи. Онъ сошелся всего больше съ русскими фамиліями, и въ его оцѣнкѣ римскихъ салоновъ и дамъ мѣриломъ служили мои соотечественники и ихъ жены, дочери и сестры.

Произнесъ онъ какъ бы цѣлую «конференцію», очень образно, со множествомъ фактовъ, наблюденій, именъ, деталей. Свое время онъ биткомъ набивалъ, цѣлыхъ полгода, вечерними пріемами, визитами, балами, чайными журфиксами, перезнакомился со всѣми, что только есть въ Римѣ сколько-нибудь интересныхъ мужчинъ и женщинъ и продолжалъ постоянно сравнивать римскій свѣтъ съ космополисомъ разныхъ націй.

Эта картина, разыгранная въ лицахъ очень ярко и образно, показывала всѣ недочеты и изъяны римской свѣтской жизни. Бывалый холостякъ, сравнивая здѣшнихъ дамъ съ иностранками, особенно съ русскими, находилъ ихъ очень мало развитыми, и чѣмъ онѣ болѣе кичатся древностью своего рода, тѣмъ менѣе образованы. Не прощалъ онъ имъ отсутствіе блеска и граціи въ разговорѣ, ихъ малую привѣтливость и умственную ординарность. Представлялъ въ забавныхъ фразахъ — какую монотонную, скучную и безсодержательную жизнь онѣ ведутъ.

— Помилуйте! — восклицалъ онъ, расходившись. — Онѣ ничего ровно не дѣлаютъ! Ничѣмъ не интересуются, сидятъ по цѣлымъ днямъ у себя, въ холодныхъ, запыленныхъ своихъ палаццо. Вся ихъ жизнь сводится къ тому, чтобы одѣться къ четыремъ часамъ и ѣхать на Борсо и Монте-Пинчіо. Вотъ и все! Ихъ и сравнивать нельзя съ тѣми милыми англичанками и русскими, какихъ встрѣчаешь здѣсь въ обществѣ. Съ иностранцами римскій свѣтъ любезенъ тогда только, если они очень богаты. О! тогда онъ забываетъ о своихъ родословныхъ и бросается на обѣды и балы всякаго авантюриста, только бы онъ хорошо кормилъ и тратилъ сотни тысячъ на свои пріемы. И всѣ здѣшніе молодые люди только о томъ и мечтаютъ, чтобы подцѣпить милліонщицу-американку, чтобы позолотить свой гербъ.

Обращаясь ко мнѣ, этотъ строгій и смѣлый итальянецъ назвалъ имена двухъ русскихъ дамъ, съ которыми онъ всего чаще проводилъ время. Случилось такъ, что я ихъ встрѣчалъ. Такихъ барынь у насъ есть десятки и сотни въ такъ называемомъ «порядочномъ» кругу.

Не разъ случалось мнѣ выслушивать и болѣе интимныя мнѣнія иностранокъ, знающихъ давно Римъ. Ихъ оцѣнки были, — хоть и въ болѣе мягкихъ формахъ, — близки къ обличительной рѣчи бывалаго итальянца. О мужчинахъ римскаго салона одна изъ такихъ дамъ говорила:

— Или они ищутъ богатыхъ невѣстъ, или же ѣздятъ съ самымъ явнымъ намѣреніемъ добиться… вы понимаете чего. Разговора, такого, какого съ умнымъ и воспитаннымъ русскимъ, англичаниномъ, нѣмцемъ, даже французомъ здѣсь трудно имѣть. Они будутъ къ вамъ ѣздить, если вы очень открыто живете, даете обѣды и балы. Но съ глазу-на-глазъ, во второй же разъ, они сейчасъ же приступаютъ къ объясненію. А если видятъ, что ничего не добьются — прекращаютъ свои посѣщенія или дѣлаются совершенно неинтересными.

Провѣрить такія болѣе интимныя «свидѣтельскія показанія» — довольно трудно. Но въ правдивости тѣхъ, отъ кого приводилось ихъ получать, нѣтъ никакого повода сомнѣваться.

Послѣ такого «опроса» приведу и нѣсколько своихъ наблюденій, воздерживаясь отъ рѣшительныхъ приговоровъ.

Прежде всего не надо забывать, что иностранецъ не можетъ судить вполнѣ объективно, т.-е. отрѣшаясь отъ своего особеннаго мѣрила, и судить разносторонне и безпристрастно, о чужой жизни, и въ цѣломъ, и въ подробностяхъ. Но онъ можетъ провѣрять въ предѣлахъ своего знанія города и общества то, что другіе до него высказывали и что, въ голосъ, говорятъ сами туземцы.

Многое изъ того, что я привелъ выше, кажется очень похожимъ на правду. И, чтобы не повторять одного и того же, скажемъ: римская жизнь, въ смыслѣ столичнаго оживленія и рессурсовъ общества — не можетъ тягаться не только съ Парижемъ или Лондономъ, но даже, во многомъ, съ Берлиномъ и съ Петербургомъ.

Ничего нѣтъ удивительнаго, что русскія семьи, попавъ сюда на всю зиму, скоро начинаютъ тосковать и повторяютъ на разные лады, что у себя, въ Петербургѣ, онѣ имѣли бы неизмѣримо больше всякаго рода развлеченій, и не однихъ только пустыхъ выѣздовъ и баловъ, а всякихъ лекцій, засѣданій, концертовъ, оперныхъ и драматическихъ спектаклей, на разныхъ языкахъ.

Но вѣдь въ чужомъ городѣ, да еще такомъ, какъ Римъ, надо искать совсѣмъ не того, что даетъ петербургская зима. Если вы составили разнообразную программу вашего римскаго сезона и, кромѣ вещей, видѣли и не мало людей — вы врядъ ли имѣли время много скучать.

Изъ моихъ личныхъ отношеній съ людьми всякихъ сословій, профессій, сферъ и кружковъ вынесъ я, во-первыхъ, преобладающее впечатлѣніе неизмѣнной вѣжливости, культурной обходительности жителей Рима, кто бы они ни были и куда бы вы ни пошли. Нельзя требовать непремѣнно, чтобы всѣ принимали васъ съ распростертыми объятіями. Но весьма пріятно нигдѣ не наталкиваться на безцеремонность и колкость, что очень часто приходится испытывать не то что въ Берлинѣ, но и въ Парижѣ. Французы, въ послѣднюю четверть вѣка, особенно въ Парижѣ, стали въ массѣ гораздо менѣе вѣжливы и обходительны, чѣмъ итальянцы, и римляне, въ томъ же числѣ.

Затѣмъ, въ Римѣ, ни въ какой сферѣ, вы не чувствуете такъ слащавой приторности, прикрывающей сухость и пустоту содержанія. Нѣтъ особаго радушія, но нѣтъ и банальной трескотни ничего не стбящихъ любезностей. Тонъ разговора проще, если хотите рѣзче, горячность звука и живость жестовъ не вводятъ васъ въ обманъ. Васъ не будутъ водить безъ надобности и не откажутъ вамъ въ услугѣ; только все это будетъ потуже, чѣмъ, напр., у англичанъ и воспитанныхъ нѣмцевъ. Добродушія въ интеллигенціи, — въ служебномъ, дѣловомъ мірѣ и въ свѣтѣ,— немного, того добродушія, которымъ мы, славяне, черезчуръ уже кичимся.

Русскому нельзя разсчитывать на широкое гостепріимство. Мнѣ многіе повторяли, что насъ здѣсь очень не любятъ, особенно съ абиссинской катастрофы. Умышленной сухости или желанія сказать что-нибудь непріятное я не замѣчалъ, а бывалъ во всякихъ обществахъ. Мы для нихъ — слишкомъ чужіе. Они насъ, до сихъ поръ, очень мало знаютъ, а, главное, весьма мало интересуются нами. Конечно, среди очень образованныхъ людей, вы встрѣтите такихъ, кто можетъ свободно говорить о Толстомъ и Достоевскомъ, но слишкомъ многаго не ждите. Гоголь для нихъ, — пустой звукъ, — я въ томъ убѣдился! И Пушкинъ — почти тоже. Вы чувствуете, что между нами и ими гораздо болѣе толстая заслонка. Но, право, лучше видѣть въ нихъ отсутствіе напускного русофильства парижанъ, подъ которымъ сидитъ только «реваншъ» и возгласъ: «Prenez mon ours!» [72]

Я нѣсколько разъ испытывалъ огромную разницу въ сношеніяхъ съ ними, и съ англичанами, и всего больше съ нѣмцами. Когда мнѣ приходилось попадать въ нѣмецкое общество (а нѣмцами Римъ кишитъ), обѣдать съ молодыми художниками, учеными, писателями — сейчасъ же установится общій тонъ, образуется атмосфера одного давленія. Это отъ того, что мы связаны съ ними нашимъ ученьемъ, университетскими порядками, знаніемъ ихъ жизни, литературы, науки. А итальянцы отъ насъ еще очень далеки и тутъ нельзя сваливать всю вину на нихъ. Но русскому, любящему Италію, бываетъ дѣйствительно грустно видѣть, что здѣсь какъ бы совсѣмъ не знаютъ, что всѣ лучшія стремленія итальянцевъ, за послѣднія тридцать-сорокъ лѣтъ, находили въ русскомъ передовомъ обществѣ полнѣйшее сочувствіе. Они знаютъ точно одну офиціальную Россію и «патріотовъ», желающихъ всѣхъ покорить «подъ нози» [73].

Въ какія я сферы ни попадалъ въ Римѣ — я вездѣ находилъ людей природно умныхъ, культурныхъ, прекрасно говорящихъ, почти всегда знающихъ по-французски. По наукамъ и творчеству вообще, Италія конца XIX вѣка — уступаетъ другимъ странамъ Европы; но не слѣдуетъ забывать, что въ ней на тридцать съ небольшимъ милліоновъ жителей — тридцать университетовъ. Положимъ, многіе изъ нихъ еле дышатъ, а все-таки число университетски-образованныхъ людей — сравнительно не малое. Да и вся вѣковая культура этой страны просачивается еще до сихъ поръ.

Перебирая въ памяти моей встрѣчи, знакомства и сношенія всякаго рода я не могу жаловаться на тѣхъ, къ кому имѣлъ поводъ обращаться, съ той оговоркой, что при общихъ свойствахъ итальянцевъ и складѣ ихъ жизни, надо было довольствоваться меньшимъ, чѣмъ въ другой странѣ и въ другой столицѣ.

Вмѣсто обобщеній, я приведу здѣсь отдѣльные эпизоды изъ моихъ экскурсій, отмѣчая знакомства съ выдающимися личностями.

Въ интеллигенціи, — среди профессоровъ, писателей, журналистовъ и художниковъ, — я познакомился не съ однимъ десяткомъ итальянцевъ, постоянно живущихъ въ Римѣ.

Изъ университетскихъ профессоровъ одинъ оказался моимъ старымъ знакомымъ по Флоренціи. У его жены бываютъ пріемы днемъ, каждую недѣлю. Тамъ я всегда находилъ больше женщинъ, чѣмъ мужчинъ (какъ во всѣхъ гостиныхъ Рима отъ 5-ти до 7-ми), и въ этой гостиной иностранецъ можетъ встрѣчать болѣе серьезное общество, интересующееся не одними слухами и сплетнями. Въ этомъ домѣ, при мнѣ, чествовали за обѣдомъ критика Брандеса, пріѣзжавшаго въ Римъ уже не въ первый: разъ. На обѣдѣ было нѣсколько сенаторовъ, что въ Италіи, какъ извѣстно, совсѣмъ не обозначаетъ судебныхъ чиновниковъ и даже не политическихъ только представителей, а больше людей, сдѣлавшихъ себѣ имя въ наукѣ, преподаваніи, искусствѣ, литературѣ. Тутъ я, между прочимъ, познакомился и съ скульпторомъ Монтеверде.

Сѣли мы поздно, потому что хозяева просили подождать Кардуч-чи — маститаго поэта Италіи. Онъ часто бывалъ въ Римѣ; но мнѣ еще не случилось съ нимъ встрѣтиться; а когда я проѣзжалъ Болоньей, гдѣ онъ читаетъ въ университетѣ—его не было. Поджидая его, гости пересмѣивались между собою. Отъ хозяевъ они узнали, что поэтъ поѣхалъ утромъ въ Альбано или Фраскати, а Castelli Romani славятся своими дешевыми и довольно-таки забористыми винами, особенно Фраскати. Ни для кого не тайна по всей Италіи, что Кардуччи — поклонникъ Бахуса, и въ. такихъ размѣрахъ, что это вошло чуть не въ пословицу. Итальянцы скорѣе трезвый народъ, и встрѣтить сильно пьянаго — не легко, даже и въ Римѣ, гдѣ буквально каждые двадцать шаговъ — остерія или трактиръ съ продажею этого самаго «Vino di Castelli». Популярнѣйшій поэтъ Италіи — свой человѣкъ и у королевы въ Квириналѣ, и у тѣхъ римскихъ матронъ, которыя собираютъ у себя знаменитостей. И тамъ ему непремѣнно ставятъ бутылку краснаго, и каждый вечеръ онъ неизмѣнно веселъ. При общей трезвости или привычкѣ къ виноградному вину — какъ хотите — такая нѣмецко-славянская слабость Кардуччи — предметъ постоянныхъ, но добродушныхъ шутокъ. Такъ и тутъ, ждали его въ очень веселомъ настроеніи, зная впередъ, что онъ явится уже «на взводѣ». Но прошелъ часъ прихода послѣдняго поѣзда. Кардуччи нѣтъ и въ восемь часовъ. Тогда сѣли за столъ и не сразу прекратился разговоръ о немъ. Такъ мнѣ и не привелось его видѣть.

Чествованіе Брандеса на этомъ обѣдѣ, послѣ котораго принта и депутація студентовъ и поднесла критику адресъ — показывало, что его достаточно знаютъ и цѣнятъ, по крайней мѣрѣ въ университетской и литературной сферахъ. Но французовъ всетаки знаютъ гораздо больше, и когда Брюнетьеръ или виконтъ Мельхіоръ де-Вогюэ заѣдутъ въ Римъ (Брюнетьеръ былъ въ началѣ сезона), то въ свѣтскихъ, особенно черныхъ, салонахъ съ ними носятся. И тотъ, и другой заигрываютъ съ Ватиканомъ и проповѣдуютъ возрожденіе католичества. Та среда, гдѣ я познакомился съ Брандесомъ, совсѣмъ другая: либеральная въ политикѣ, патріотическая и свободомыслящая.

Въ ней всего удобнѣе было знакомиться и съ «свѣтилами» науки. Но свѣтилъ въ Римѣ немного. Есть очень почтенныя имена на разныхъ спеціальностяхъ: археологи, историки литературы, натуралисты, члены медицинскаго факультета. Но напримѣръ, писателя-историка съ репутаціей старика Вилляри въ Римѣ что-то нѣтъ. Онъ, если хотите, сенаторъ и даже вице-президентъ сената — стало принадлежитъ столицѣ; но почти никогда не живетъ въ Римѣ, а сидитъ постоянно въ своемъ виллино, во Флоренціи.

Отъ него получилъ я нѣсколько рекомендацій къ людямъ, выдающимся по своей интеллигенціи — сенаторамъ изъ ученыхъ и публицистамъ, стоящимъ на виду, масонамъ, свѣтскимъ людямъ изъ дворянскаго круга, занимающимся наукой. Все эти люди серьезные, по-своему интересные; но живутъ они плохо, нѣкоторые очень заняты, если принимаютъ, то небольшой кружокъ. Самые талантливые лекторы въ Сапіенцѣ тѣ, о которыхъ я уже упоминалъ, съ прибавкою профессора Вентури, читающаго исторію живописи. Онъ недавно ѣздилъ въ Россію изучать нашъ Эрмитажъ, музеи и частныя коллекціи Петербурга и Москвы. Въ свѣтскихъ салонахъ и въ гостиныхъ средняго общества профессоровъ вы видите гораздо больше, чѣмъ, напримѣръ, въ нашихъ столицахъ, хотя университетскія лекціи мало интересуютъ публику, имѣющую вездѣ свободный доступъ.

Дамы ѣздятъ на чтенія въ Coliegio Romano, потому что тамъ бываетъ королева и туда приглашаются часто писатели съ репутаціей.

Писателей, сколько-нибудь крупныхъ, вы долго поищете въ Римѣ. Я старался знакомиться съ персоналомъ извѣстностей и съ кружками молодыхъ людей, стремящихся образовать новую школу. Въ Римѣ не живутъ тѣ романисты и драматурги, какихъ знаютъ за границей и у насъ. Римъ — совсѣмъ не центръ изящной литературы. Даже любимецъ парижскаго общества, увлекающій и нашихъ читателей, Габріэле д’Аннунціо — только тогда сталъ подольше оставаться въ столицѣ, какъ попалъ въ депутаты.

Съ нимъ меня познакомилъ одинъ изъ его ближайшихъ пріятелей, издававшій нѣсколько лѣтъ періодическій литературно-художественный сборникъ: «Convito» — де-Бозисъ — переводчикъ Шелли и греческихъ трагиковъ, самый убѣжденный защитникъ новыхъ идей, расширенія области литературы въ сторону, если не декадентства, то символизма и идейнаго творчества. Къ сторонникамъ этой школы и почитателямъ д’Аннунціо принадлежитъ и молодой писатель Ojetti, желающій создать себѣ имя и какъ критикъ, и какъ беллетристъ. Онъ природный римлянинъ, началъ съ портретовъ современныхъ итальянскихъ писателей и поддерживалъ полемику съ представителемъ школы реалистовъ — старикомъ Капуёна, романистомъ школы Золя и критикомъ того же направленія. Такихъ романистовъ въ Италіи зовутъ веристами.

Д’Аннунціо и Капуана судьба свела въ Римѣ точно затѣмъ, чтобы представить въ образѣ живыхъ писателей два лагеря: одинъ съ знаменемъ субъективнаго искусства, на подкладкѣ чувственнаго спиритуализма; другой — съ лозунгомъ трезвой художественной объективности, не льстящей ни моднымъ увлеченіямъ, ни извращеннымъ инстинктамъ всякихъ неврастениковъ и психопатовъ духа и плоти.

И личности этихъ писателей двухъ эпохъ и направленій очень похожи на ихъ произведенія.

Д’Аннунціо — литературный фешенебль, долго слывшій за опаснаго мужчину, въ жизни котораго было и будетъ много романовъ. Наружность его красивенькая, но испорченная фатоватыми усами, прической и всей манерой держаться — еще очень моложавой, кромѣ сильно порѣдѣвшихъ волосъ на лбу. Онъ небольшого роста, русый, всегда улыбающійся, говоритъ тихо, почти безъ жестовъ и безъ той энергіи и простоты, какая есть у большинства итальянцевъ. Обхожденіе его — вѣжливо-суховатое. Онъ очень избалованъ своей «всемірной» репутаціей, особенно тогда, послѣ пріема, какой ему сдѣлали въ Парижѣ, куда онъ ѣздилъ ставить свою пьесу «Мертвый городъ». Пьеса успѣха не имѣла; но автора ея «фетировали», какъ бы въ пику всѣмъ тѣмъ итальянцамъ, которые не любятъ д’Аннунціо. Въ Парижѣ теперь всѣ, въ свѣтѣ и въ академическихъ салонахъ, въ Figaro и въ кружкахъ декадентской молодежи сочувствуютъ всякой охранительной фразѣ и рисовкѣ; а д’Аннунціо и въ депутаты пошелъ съ желаніемъ засѣдать среди крайней правой. Въ Римѣ имъ занимаются вездѣ — и въ прессѣ, и въ салонахъ; но не любятъ его. Къ нему относятся съ явной брезгливостью, не столько къ писателю, сколько къ частному человѣку. Большинство критиковъ и рецензентовъ не признаютъ его. Въ прессѣ злорадно ликовали, когда получились депеши и корреспонденціи изъ Парижа о томъ, что его «Мертвый городъ» показался парижской публикѣ скучной, если не совсѣмъ нелѣпой вещью.

Ни у кого вѣдь нѣтъ безусловнаго мѣрила въ дѣлѣ творчества и художественнаго совершенства. Я не стану здѣсь ни оспаривать таланта д’Аннунціо, ни восторгаться имъ. Его писательское «profession de foi» [74] можетъ еще нѣсколько разъ измѣниться. То, что онъ дѣлаетъ изъ своего таланта, во всякомъ случаѣ, достойно и другого употребленія. Всякій любящій правду въ творчествѣ не станетъ въ ряды поклонниковъ этого «льва» современной европейской беллетристики.

Его антиподъ — Капуана, постоянно живущій въ Римѣ, быть можетъ и не пойдетъ уже дальше въ своей работѣ романиста; но, какъ критикъ, онъ стоитъ на прочной почвѣ. Въ своей книжкѣ о разныхъ «измахъ» современной литературы, онъ высказалъ нѣсколько чрезвычайно вѣрныхъ замѣчаній о романахъ д’Аннунціо, о вліяніи на него Достоевскаго, Толстого, француза Вилье де-Лиль-Аданъ и даже пресловутаго Саръ Пеладана.

Капуана, имѣвшій довольно крупный успѣхъ и какъ повѣствователь, и какъ драматургъ, живетъ теперь очень скромно; его мало знаютъ и въ Римѣ. Онъ южанинъ, сѣдой старикъ, ласковый и радушный, не огорченный и не слащавый, охотно вступающій съ вами въ бесѣду, и гораздо менѣе о себѣ, чѣмъ о своихъ молодыхъ сверстникахъ, о школѣ символистовъ, о тѣхъ молодыхъ критикахъ, которые съ нимъ воюютъ.

Въ ихъ рядахъ, впереди многихъ — Ойетти. Черезъ одного из его пріятелей я попалъ и къ Капуана. Старикъ говоритъ о ихъ нападкахъ на его взгляды просто, безъ раздраженія, тихо и съ твердымъ убѣжденіемъ въ преимуществахъ хорошаго творческаго реализма. Не желая ему поддакивать, я — въ тѣ бесѣды, какія имѣлъ съ нимъ — соглашался со всѣми его доводами.

Живетъ онъ одинъ, въ небольшой чистенькой квартиркѣ, и пишетъ полегоньку, не гоняясь за громкимъ успѣхомъ.

Я мало видалъ на своемъ вѣку пожилыхъ писателей, такъ честно и достойно доживающихъ свой вѣкъ, не бросая пера. Капуана читаетъ эстетику на римскихъ высшихъ курсахъ для молодыхъ женщинъ — учрежденіи вродѣ нашего петербургскаго.

Его противникъ по литературнымъ принципамъ и идеямъ — Ойетти, когда былъ еще репортеромъ, составилъ очень интересную книжку съ «интервью» у всѣхъ извѣстныхъ писателей Италіи, и въ этой коллекціи Капуана — едва ли не самый симпатичный старый боецъ веризма.

Молодыхъ людей кружка «Convito» я видалъ довольно часто. Ихъ еще мало и они постоянно жалуются на то, что въ Римѣ нѣть литературнаго «ambiente», то-есть по нашему «среды». Они пописываютъ въ журналахъ и газетахъ, но считаютъ преобладающій складъ всего, что появляется въ беллетристикѣ и критикѣ, отжившимъ, рутиннымъ, тенденціознымъ. Они равнодушны къ политикѣ и общественнымъ нуждамъ, о соціализмѣ говорятъ съ брезгливой миной, однако, не всѣ: опять тотъ же Ойетти, несмотря на защиту «д’аннунціады», стоитъ за необходимость коренныхъ реформъ. Въ тѣхъ салонахъ, гдѣ бываютъ старыя извѣстности, они не любятъ показываться. Къ такимъ «столпамъ» поэзіи, какъ Еардуччи и его поэтикѣ, взглядамъ и приговорамъ они относятся весьма отрицательно. Кардуччи когда-то пустилъ въ ходъ стихотворенія д’Аннунціо, а теперь не выноситъ его всесвѣтной славы.

Редакціи газетъ и журналовъ не играютъ въ Римѣ роли литературныхъ салоновъ. Теперешній издатель самаго лучшаго еженедѣльнаго обозрѣнія Nuova Antologia, бывшій министръ, теперь депутатъ, долго жившій въ Германіи и Англіи, серьезный и разносторонне образованный публицистъ, не держитъ салона. Онъ принималъ даже не въ помѣщеніи журнала, а въ библіотечной залѣ палаты.

Еуда я попадалъ въ редакціи — я находилъ тѣсноватые кабинеты редакторовъ и обычную спѣшную работу. Про что-нибудь похожее на пріемы парижскихъ богатыхъ газетъ — здѣсь и не слышно. Своимъ клубомъ «Stampa» пишущая братія Рима совсѣмъ не пользуется и свободные часы проводитъ въ кафе. Вообще пресса въ Римѣ еще не добилась почетнаго положенія. Средства газеты какъ Миланское Secolo врядъ имѣетъ хотъ одна римская. Соціалисты крайняго лагеря издаютъ Avanti. Tribuna играетъ ту роль, что въ Парижѣ Figaro. Есть и демократическій листокъ — въ рукахъ всѣхъ извозчиковъ и факкино. Литературнѣе издается Донъ-Кихотъ — одна изъ тѣхъ римскихъ газетъ, которыя послѣ паденія Криспи быстро превратились въ органы, занимающіеся травлей эксъ-диктатора. Выдающихся именъ въ римской прессѣ мало, заработай не могутъ быть такіе, какъ въ Парижѣ, Лондонѣ, Берлинѣ, даже Петербургѣ. И въ обществѣ представители ежедневной прессы не играютъ роли. Очень рѣдко видите вы ихъ въ тѣхъ гостиныхъ, гдѣ принимаютъ интеллигенцію. Сближаться съ этой средой иностранцу, даже при его искреннемъ желаніи — вовсе нелегко, потому что нѣтъ центровъ, нѣтъ «ambiente», беря опять это всеобъемлющее итальянское слово.

Теперь пойдемте въ два-три дома изъ тѣхъ, гдѣ постоянно принимаютъ. Возьму одинъ домъ изъ круга высшей администраціи и представительства, съ прибавкою учено-литературныхъ элементовъ. Хозяинъ — очень старый человѣкъ, титулованный, изъ хорошаго провинціальнаго дворянства, но небогатый, женатъ на женщинѣ средняго крута, очень бойкой и рѣчистой. Они принимаютъ каждую недѣлю, по вечерамъ, и въ тотъ же день у нихъ бываютъ званые обѣды. Хозяинъ — бывшій министръ, патріотъ, преданный династіи, либеральный, еще очень свѣжій умомъ, несмотря на свой преклонный возрасть. За обѣдомъ вы непремѣнно познакомитесь съ парой министровъ и нѣсколькими сенаторами и депутатами. Вечеромъ бываютъ профессора, пожилые военные, редакторы, заслуженные артисты. Свѣтскихъ дамъ — мало. Всегда какая-нибудь писательница или женщина, участвующая въ общественной жизни. И за обѣдомъ, и вечеромъ разговоръ шумный, иногда даже очень шумный, несмолкаемый; общій тонъ непринужденный, съ буржуазнымъ оттѣнкомъ. Хозяйка своимъ темпераментомъ держитъ высокую температуру бесѣды. Обѣдъ — сытный, безъ тонкостей сервировки. Комнаты съ приличной отдѣлкой, но безъ барскаго пошиба старыхъ палаццо. И вечеромъ, вмѣсто aqua Marcia или aqna Felice — въ столовой чай, пуншъ, вино, сладости. Расходятся — послѣ одиннадцати, какъ вездѣ въ Римѣ, съ простыхъ вечеровъ. Для иностранца, желающаго знать серьезный Римъ, такіе дома полезнѣе, чѣмъ тѣ салоны, гдѣ бываетъ болѣе блестящій «мондъ», на половину состоящій изъ иностранцевъ.

Всякому, кто будетъ интересоваться въ Римѣ умными салонами навѣрно укажутъ два самыхъ извѣстныхъ.

Хозяйка одного — жена титулованнаго сенатора, не изъ римской аристократіи, но стариннаго дворянства, съ репутаціей очень образованнаго, даже ученаго человѣка. Но онъ не бываетъ на пріемахъ своей супруги, на ея пятичасовомъ «чаѣ». Она считается самою развитою свѣтской женщиной, любитъ на своихъ пріемахъ вести бойкія бесѣды на всякія темы, даже экономическія, занимается благотворительностью, пишетъ брошюры, распространяетъ въ народѣ евангеліе на итальянскомъ языкѣ, что до сихъ поръ не въ особенномъ ходу у тѣхъ, кто считаетъ себя добрыми католиками. Пріемы — въ барскихъ покояхъ одного изъ самыхъ старыхъ палаццо. Вы на этихъ five о’сіоск’ахъ увидите и разныхъ дековъ и принчипе, и дамъ благотворительницъ, сенаторовъ, депутатовъ, а въ особенности иностранную колонію, особенно англичанокъ и американокъ. Разговоръ ведетъ хозяйка на трехъ языкахъ, говоритъ обо всемъ, горячо отстаиваетъ свои взгляды, au courant всего, что пишется въ Европѣ, защищаетъ романы, даже пьесы д’Аннунціо, одна изъ страстныхъ почитательницъ Дузе — и во время ея спектаклей разговоръ объ этихъ двухъ итальянскихъ знаменитостяхъ былъ неизбѣженъ.

Второй умный салонъ — болѣе установившійся и авторитетный. Каждаго пріѣзжаго въ Римѣ иностранца съ репутаціей въ литературѣ и наукѣ — туда везутъ. Хозяйка — вдова, изъ герцогской фамиліи, сама титулованная, съ остатками большого благообразія, при двухъ дочеряхъ. По вечерамъ она постоянно дома. Это — старая традиція римскихъ барскихъ домовъ. Больше къ ней ѣздятъ въ извѣстные дни недѣли; но она принимаетъ всякій вечеръ къ девяти. Въ Римѣ собираются гораздо раньше, чѣмъ въ Петербургѣ. Эта дама живетъ въ собственномъ старинномъ домѣ. Прислуга старая, передняя въ старомъ вкусѣ, обширная. Двѣ гостиныхъ, но сидятъ и стоятъ во второй. Вообще, на многолюдныхъ пріемахъ въ Римѣ, въ обычаѣ стоять, группами по цѣлымъ вечерамъ, что русскіе считаютъ очень утомительнымъ. По воскресеньямь и четвергамъ — больше народу. Дамъ мало, пять-шесть, и мало замѣтныхъ, кромѣ нѣкоторыхъ, болѣе молодыхъ и изящныхъ иностранокъ. Мужчины — интеллигенція: старые археологи (хозяйка сама занимается римскими древностями), поэтъ Кардуччи, когда пріѣзжаетъ въ Римъ, профессора, иностранные писатели и даже корреспонденты, старые сенаторы изъ ученыхъ и художниковъ, молодые люди изъ стариннаго римскаго дворянства, особенно тѣ, кто интересуется искусствомъ или что-нибудь пописываетъ. Словомъ, «сборъ всѣмъ частямъ», какъ острятъ въ Петербургѣ, говоря о гостиныхъ въ такомъ вкусѣ. Но у насъ, ни въ старой, ни въ новой столицѣ нѣтъ такой гостиной, въ высшемъ свѣтѣ. Прежде бывали и въ Петербургѣ, и въ Москвѣ, а теперь не водятся.

Общій разговоръ въ этомъ салонѣ завязывается рѣдко, больше въ отдѣльныхъ группахъ. Кто ищетъ блеска, туалетовъ, веселой болтовни — тому покажется здѣсь слишкомъ серьезно. Зато всякій трудовой человѣкъ съ репутаціей, котораго представятъ хозяйкѣ, свой или иностранецъ — можетъ являться и не во фракѣ, при бѣломъ галстукѣ, а въ сюртукѣ к даже въ визиткѣ, чѣмъ нѣкоторые, особенно заѣзжіе нѣмцы, и пользуются. Угощенія въ этихъ тихихъ ноляхъ почти никогда не бываетъ.

Чисто свѣтскихъ салоновъ, въ разгарѣ сезона — сотни и стоитъ только впрячь себя въ хомутъ дѣланья визитовъ — каждый день, къ пяти часамъ, вы будете дѣлать концы по Риму — на пріемы съ чашкой чаю. Вечерніе пріемы въ римскихъ старыхъ домахъ, — по общему отзыву, — стали нынче рѣдки. О такихъ балахъ, какъ въ былое время у Торлонья и другихъ очень богатыхъ людей — совсѣмъ не слышно. Оживляется свѣтская жизнь не римлянами, а иностранцами. И балы, и обѣды задаютъ почти всегда американскія фамиліи. Рауты и «ricevimenti», гдѣ вы увидите такъ называемые «сливки» общества— всего чаще у дипломатовъ, если они женаты и «держатъ салонъ».

Высидите вы два часа на любомъ дообѣденномъ пріемѣ, даже въ итальянскомъ домѣ и считайте про себя тѣхъ, кто входитъ — мужчинъ и женщинъ; навѣрно вторыхъ будетъ больше, чѣмъ первыхъ. Мужчины, — и штатскіе, и военные, — гораздо меньше посѣщаютъ такіе пріемы, чѣмъ въ Парижѣ, Лондонѣ и Петербургѣ. À изъ дамъ двѣ трети окажутся иностранками англо-саксонской и славянской расъ. Француженокъ меньше всего въ римскомъ Космополисѣ.

Тому, кто желаетъ сколько-нибудь изучить общество, надо бывать вездѣ. И на вопросъ, какой вамъ часто задаютъ русскіе передъ вашимъ отъѣздомъ:

— Скажите откровенно: развѣ васъ тянуло здѣсь бывать въ однихъ и тѣхъ же гостиныхъ? — отвѣчать приходится такъ:

Въ свѣтской жизни Рима, какъ итальянскаго города, нѣтъ той привлекательности, какую находятъ въ Парижѣ и Лондонѣ, блеска и живости французовъ и широкаго гостепріимства англичанъ, даже и въ буржуазій. Въ женщинахъ больше красоты, чѣмъ граціи, нѣтъ обаятельной красивости англичанокъ и экспансивной живости умной и развитой русской. Но все-таки почти во всѣхъ чувствуется раса. Онѣ не изломаны, какъ парижанки; а когда горделивы, то ужъ на римскій ладъ. Но такія принчипессы почти и не ѣздятъ въ теперешній свѣтъ; онѣ принадлежатъ фамиліямъ, оставшимся вѣрными Ватикану.

Мужчины, въ общемъ, красивѣе, барственнѣе и образованнѣе женщинъ, сказалъ бы я, еслибъ не боялся обобщать. Всѣ тѣ знатные римляне, съ какими я встрѣчался, были люди тонкіе, много ѣзжавшіе, начитанные, съ тѣмъ оттѣнкомъ наслѣдственной независимости, какая замѣчается только у англійскихъ лордовъ.

На строгій аршинъ иностранца, избалованнаго лондонскимъ сизономъ я парижскимъ сезономъ — въ римскихъ гостиныхъ, пожалуй, и очень не много притягательнаго. Мнѣ что-то совсѣмъ не попадались такіе форестъеры, кто бы, какъ бывало Стендаль, восторгались всѣмъ въ итальянскомъ обществѣ, а превыше всего женщинами.

Но послѣ Рима, его палаццо съ фамильными галлереями, старинныхъ гостиныхъ, пріемовъ, въ извѣстномъ тонѣ, выправки прислуги, сотни подробностей культуры, отъ которой пошло на всю Европу умѣнье красиво и барственно жить, — вамъ и самые роскошные свѣтскіе дома Парижа покажутся чѣмъ-то слишкомъ растаквэрскимъ, — употребляя уже избитый жаргонный терминъ. Это все равно, что впечатлѣніе отъ Парижа послѣ Лондона. Онъ вамъ непремѣнно покажется мелкимъ, несмотря на претензію быть первой «столицей міра».

А ужъ не въ обиду будь сказано намъ, русскимъ, — послѣ римскихъ домовъ и гостиныхъ, — наша комнатная элегантность будетъ отзываться магазиномъ Кумберга, за самыми небольшими исключеніями. Но и въ чертогахъ нашихъ баръ и богачей нѣтъ наслоеній вѣковой культуры и культа красоты, того стиля, который вырабатывался тутъ же, на мѣстѣ, а не сдѣланъ по заказу.

А языкъ? Развѣ итальянская рѣчь, да еще «in bocca romana» [75]— не придаетъ изящества, музыкальности и вѣскости каждому разговору, даже не очень занимательному? Приходится пожалѣть лишь о томъ, что нынче въ Римѣ,—и въ свѣтѣ, и въ буржуазіи, — слишкомъ многіе знаютъ иностранные языки и балуютъ форестьеровъ и въ своихъ гостиныхъ, и въ гостяхъ, черезчуръ охотно говоря и по-французски, и по-англійски. Это удобно для иностранцевъ; но лишаетъ римскую гостиную ея главной прелести.