В дерзновенном полете

Лагерь на ледяном припае

Что такое Кап-Вреде, то есть мыс Вреде?

В составе архипелага Шпицбергена есть большой остров, называемый Северо-Восточной Землей. Попросту, это Восточный Шпицберген. А мыс Вреде острым носком врезается в океан на самом северном побережье этой Земли. Неуютный кусок суши, всегда покрытый снегом и льдом.

«Красный медведь» оказался примерно в полутора километрах от берега. Предварительная рекогносцировка, проведенная Чухновским и Страубе сразу после посадки, убедила, что лед вполне надежен. Между льдом и берегом шла неширокая трещина. По ней было видно, что лед достаточно мощный. Извивы трещины повторяли линию берега, и это лучше всего свидетельствовало, что береговой припай недвижим и за судьбу самолета можно не опасаться.

Главное сделано: связь установлена, координаты Мальмгрена переданы красинцам. Значит, все в порядке и теперь можно спокойно ждать «Красина». Пусть он делает все самое неотложное, снимает группы Мальмгрена и Вильери, а потом уже забирает и их.

Ребята даже рады тому, что, обнаружив Мальмгрена, сели не у своего судна. В самом деле, окажись они на своем «аэродроме» возле корабля — выход к ледяному островку с потерпевшими крушение задержался бы по крайней мере на сутки. Самолет не оставишь на ненадежном льду, особенно в предвидении сильного ветра. Нужно отнимать плоскости, поднимать тушу машины на почти 12-метровую высоту. А это куда труднее, чем спускать.

— Все, что ни делается, — все к лучшему, — резюмировал итоги своих размышлений Борис.

Только кинооператор далеко не уверен в справедливости этой неновой мудрости:

— Сколько же мы можем здесь проторчать?

— Ну, этого, Вилли, никто вам точно не скажет. Может, две недели. А может дело так повернуться, что и месяц проторчишь.

— А что будет делать «Красин»?

— Скорее всего, пойдет за Мальмгреном.

— А потом?

— А потом за Вильери.

— И я ничего этого не сниму? Что мне запоют тогда в Совкино?

— Ничего вам не запоют, вы их всех на борту потом снимете.

— Вы понимаете, что эти уникальные кадры я просто не могу не снять! Я обязан снять. Для истории. Для человечества. Я должен быть на «Красине»!

— Милый Вильгельм, что же тут можно сделать?

— Я пойду на «Красин» пешком!

— Вы это что — всерьез? — рассмеялся Борис. — Анатолий, — обратился к Алексееву. — Покажите ему карту, где ледокол и где мы. Это же километров сто по прямой, не меньше. А вы сами видели, какая это прямая: и полыньи, и битый лед, и чистая вода.

Первый ужин на льду сооружали капитально. Борис распорядился отпустить по целой банке мясных консервов на брата. Ведро с мясной тушенкой водрузили на примус. Тот взревел не хуже мотора, и уже через несколько минут дразнящий запах горячего мяса взбудоражил проголодавшуюся не на шутку команду.

Что-то неладное обнаружил Алексеев. Поверхность вожделенного блюда покрылась серебристыми блестками. Еще не понимая, в чем дело, он стянул ведро на лед. Первым сообразил Шелагин:

— Раззявы несчастные!.. Ведро-то оцинкованное…

Действительно, впопыхах никто об этом не подумал, и расплавленный цинк смешался с мясом.

Все уставились на Чухновского.

— Вот незадача, — наконец сказал он. — Называется— хорошо поужинали. Придется вылить, есть нельзя. Не хватало нам еще отравиться здесь. Сколько у нас осталось консервов?

— В ведре половина. Осталось пять банок, — доложил Алексеев.

— Две съедим, остальные — в НЗ.

Спать легли полуголодными. Борис утешал:

— Qui dort dîne, — что означает: кто спит, тот обедает. Есть такая успокоительная французская пословица.

Но во сне пообедать тоже не удалось. Не получилось нормального сна ни этой ночью, ни во все последующие. Отсеки самолета не очень-то приспособлены для отдыха. Они и сами по себе тесны, да еще забиты множеством вещей. Но это полбеды. В центральной кабине можно было бы кое-как разместиться вчетвером (Джонни сразу же выпросил себе тесную багажную кабину). Беда заключалась в том, что каждый квадратный сантиметр машины источал пронзительный холод. Скорчившись на неудобном сиденье, утеплившись всем, чем можно, прикорнет чухновец в кабине, забудется ненадолго сном и выскакивает наружу, чтобы побегать, размяться и попробовать согреться. Как на грех, нет плавника. Костра не разведешь, а примусом разве обогреешься?

Словом, быт экипажа «красного медведя» оказался устроенным не лучшим образом. Запасов продовольствия было мало. А аппетиты пяти молодых, здоровых мужчин, пребывающих все 24 часа в сутки не просто на воздухе, а на арктическом воздухе, легко себе представить.

И если Чухновский в своей радиограмме Самойловичу сообщал о «двухнедельном запасе продовольствия», так это делалось для успокоения руководителей экспедиции и особенно для того, чтобы не задержать выход ледокола на спасение Мальмгрена и его товарищей.

Страубе сам себе удивлялся, как это он, опытный воздушный волк, проверяя перед вылетом списочное наличие припасов, не обратил внимания на их явную скудость.

— Десять банок мясных консервов, — ворчал он. — И это на пятерых мужиков!.. Вот чурки! — обращал Страубе свое любимое ругательство неизвестно в чей адрес — то ли красинских кладовщиков, то ли в адрес Алексеева, единодушно избранного завхозом «лагеря Чухновского», то ли в свой собственный.

Пришлось сразу же ввести жесткий рацион, чтобы растянуть продукты на две недели.

А главное — ни крупинки соли.

Правда, на следующий день проблема продовольствия оказалась почти решенной. Взяв винтовку и две обоймы, Страубе и Блувштейн отправились на берег и добыли двух оленей.

История этих трофеев достаточно сложна, чтобы ее сейчас пересказывать здесь. К тому же, как и всякая охотничья история, она в изложении Страубе выглядит совсем не так, как в изложении Вильгельма. Кому принадлежала решающая роль в столь замечательной удаче — навсегда осталось тайной. Во всяком случае, известно, что на первого оленя ушло девять патронов из десяти, взятых охотниками, а для второго хватило одного, но Блувштейну пришлось получить за это здоровенный удар копытом по левой ноге. И потом он долго и не без гордости прихрамывал.

Теперь мяса хватит надолго, и Чухновский мог радировать красинцам:

По поводу этой радиограммы газета «Лаворо д’Италия» писала тогда:

Есть свежее оленье мясо, две туши, подумать только! От этого проблема соли становилась еще острее. Как варить оленину без соли? Пришлось попробовать морскую воду. Но на поверхности она недостаточно солона: ее опресняет тающий лед. Нужно добывать с глубины. Занялся этим делом хитроумный Алексеев. Как это все не просто! Нужно, чтобы посуда наполнилась водой не сразу, у поверхности, а значительно глубже и чтобы при подъеме наверх эта вода не вытеснялась более пресной. Но и морская вода, полученная таким способом, не очень выручала. Потом, уже на «Красине», Блувштейн рассказывал, на что похож бульон, сваренный из морской воды:

— Возьмите тарелку обыкновенного бульона и всыпьте туда добрую ложку английской слабительной соли. И вы получите точно такой бульон, каким мы питались на Кап-Вреде.

Правда, шашлык из оленины получался лучше. Его поджаривали, насадив куски мяса на винтовочный шомпол. Предварительно эти куски окунали в выпаренный раствор морской воды, довольно сильно насыщенный солью.

Но все эти невзгоды не могли нарушить состояния общего душевного подъема, переживаемого чухновцами. Ведь они все-таки нашли группу Мальмгрена! Они разведали льды для ледокола. Неурядицы являлись лишь дополнительным поводом для шутки, остроты, розыгрыша, на которые так горазды полярники и летчики.

Дважды в сутки, в 12 часов, проходили очередные сеансы связи с «Красиным». Этих встреч в эфире нетерпеливо ждали все, но особенно кинооператор. Тут представлялся хороший случай пустить в дело кинокамеру. Вилли заранее и со вкусом, неторопливо устанавливал треногу, прикручивал камеру и голосом, неожиданно обретавшим властность, подавал команды всем остальным: Андрею Шелагину, запускающему моторчик, Анатолию Алексееву, отстукивающему ключом, Чухновскому, диктующему очередную радиограмму, Георгию Страубе, представлявшему заинтересованную публику. Блувштейну доставляло профессиональное удовлетворение то, что физиономии чухновцев, обрастая щетиной и покрываясь копотью примуса, принимали все более арктически-экзотический вид.

— Андрей Степанович, — требовал Вилли, — запустите мотор еще раз! Анатолий Дмитриевич, больше движения рукой, вы же работаете ключом, зритель должен видеть вашу работу! Борис Григорьевич, дайте властность во взгляде и энергичный жест! Товарищ Страубе, Джонни, не лезьте в объектив! Вы же публика, вы в стороне.

А новости с «Красина» шли одна лучше другой.

12 июля, в семь часов утра, ледокол подошел к группе Мальмгрена и снял людей со льдины едва ли не в последние часы ее существования. Через два дня здесь расстилалась чистая вода.

Спасение Цаппи и Мариано омрачилось тем, что мир узнал о гибели Мальмгрена, гибели, обстоятельства которой были не совсем ясными. Но это не зависело, конечно, от красинцев, и со всех концов мира посыпались приветствия экипажу ледокола, Чухнов-скому и его товарищам. Взволнованные чухновцы ответили:

«Браганца» — зафрахтованное итальянцами норвежское промысловое судно — оказалась в тот момент в ледовом плену милях в двадцати пяти от мыса Вреде. Его команда, на время оказавшаяся не у дел, очень хотела помочь «этим доблестным русским», Чухновскому. Капитан «Браганцы» радировал Самойловичу о своем намерении выслать на мыс Вреде санную партию и запрашивал, что нужно чухновцам.

Не снимая наушников, Алексеев вслух повторил это сообщение с ледокола.

— Что требуется в первую очередь? — переспросил Борис. — Отстучите, пожалуйста, Анатолий. Прежде всего, пусть доставят соль и сковородку…

— И ложки, — добавил Шелагин, вспомнив те самоделки из консервных банок, которыми приходилось черпать оленью похлебку.

— И ложки, конечно, — согласился командир.

…А этот удивительный день, 12 июля, все еще длился.

Сняв Цаппи и Мариано с плавучего островка, ледокол направился к группе Вильери. По дороге Павел Пономарев, старший помощник капитана, увидел на острове Фойн каких-то неизвестных, отчаянно сигнализировавших людей. Ясно, что им плохо, но они по крайней мере на твердой земле. «Красин» флагами и гудками заверил: «Вижу, скоро вернусь, помогу. Держитесь!» Радист сообщил на Шпицберген о неизвестных.

Оказывается, это группа капитана Сора!

В тот же день за ней прилетели самолеты.

Так, мимоходом, ледокол спасает еще одну бедствующую группу.

Несколько часов спустя «Красин» уже стоял у «красной палатки».

На борт приняты все спасенные, поднят самолет Лундборга. На баке сушится имущество нобилевцев.

Теперь ближайшей задачей ледокола стала ликвидация лагеря Чухновского и поиски Амундсена и группы Алессандрини. Самойлович запрашивает Чухновского о состоянии льда в районе его лагеря.

14 июля, в 3 часа 25 минут, ледокол двинулся обратно, взяв курс на мыс Вреде.

В ожидании корабля чухновцы не теряли времени. Борис распределил обязанности. Отличившиеся в охоте Страубе и Блувштейн продолжали промысел (правда, теперь без успеха), а заодно собирали на полуострове образцы пород. Между прочим, они обнаружили выходы угля на поверхность у одной из возвышенностей полуостровка.

Командир взял на себя наблюдение за льдами и погодой. Завел дневник. Простым карандашом он записывал температуру воды, воздуха, характер облачности, направление и силу ветра, сообщения об основных событиях дня, вернее, суток…

Когда сходились у горящего примуса в ожидании вареной оленины и чая, разговор неизменно заходил об успехах родного судна и следующих этапах его поисков.

Больше всех торжествовал Джонни:

— Что я вам говорил еще в Ленинграде, а? Как есть все прочие чурками и оказались. Только наши и могли спасти…

— Не в том дело, Георгий, что чурки, — сказал Чухновский. — У нас главная линия с самого начала оказалась верной — мощный ледокол плюс самолет. А еще лучше так сказать: корабль, самолет, радио и люди. Вот наш монолит. Причем все люди, без исключения. От нашей уборщицы Ксении, скажем, или того же Миши-буфетчика до Эгги и Самойловича. Все работали как одержимые. Это можем только мы, советские. Впрочем, бахвалиться и нам рановато. Всего полдела сделали. Еще Амундсена и Алессандрини надо найти. А это, друг Джонни, куда сложнее.

— Найдем, — авторитетно заверил Блувштейн.

— Должны найти. Обязаны. Но дело это не простое. — Борис, как всегда, говорил медленно и тихо. Когда задумывался, две морщинки пересекали его чистый мальчишеский лоб. — Вильери искали, имея с ним радиосвязь. О Мальмгрене знали, откуда и куда он направился. А об Амундсене — почти ничего. О группе Алессандрини — лишь приблизительное направление. Самолет тут вот как нужен. Так что не горюйте, Вилли, вам еще снимать да снимать.

Ледокол все ближе подходил к мысу Вреде, и радиопереговоры велись чаще. Командование судна беспокоила ледовая обстановка, усложнявшаяся по мере приближения к суше, особенно в связи с тяжкими повреждениями «Красина». Чухновского одолевали заботы о самолете. «Красный медведь» пока беспомощен. Вдруг льды задержат ледокол надолго? Может, начать ремонт на льду?

Пилот радирует Самойловичу:

В полдень 15 июля ледокол, приближаясь к Кап-Вреде, вошел в вязкий лед. Движение замедлилось. Летчик сообщает по радио, что он видит корабль. Комиссар экспедиции Орас вызывает Чухновского:

Устроить костер удалось не сразу: не из чего. Нашелся Шелагин. Обе оленьи шкуры облили бензином, маслом и подожгли.

Кое-как на «Красине» разглядели этот дымок и темное пятнышко самолета у берега.

А ледоколу все труднее. Опять удары по льду с разбегу, перекачка воды в цистернах, частые промеры глубин.

— Не могу же я карабкаться на берег, — невозмутимо объясняет бесконечные остановки капитан Эгги.

Радист Юдихин и корреспондент «Комсомольской правды» Кабанов вызываются на лыжах пройти в лагерь Чухновского. Их быстро снаряжают. Кок только что испек вкусные московские пирожки, захвачена фляжка спирта.

Самойлович посылает записку:

Посланцы команды спускаются на лед, встают на лыжи и быстро устремляются к берегу.

Корабль останавливается километрах в двух от самолета.

Чухновцы неотрывно следят за ним. Но тут со стороны берега показываются люди, тянущие нарты. У Чухновского заходится сердце: Амундсен? Алессандрини? Он бежит навстречу, подбирая полы кожаного пальто. Нет, конечно, не Амундсен, да и не Алессандрини. Трое молодых смуглых ребят. С ними высокий рыжеватый пожилой мужчина лет под пятьдесят. Так это же, наверное, с «Браганцы»! Так оно и есть. Норвежец Яльмар Нойс, знаменитый на Шпицбергене охотник, и три итальянских альпийских стрелка — Альбертини, Маттеода и Гвиальди.

Чухновский хорошо владеет французским и немецким.

Начинается оживленный разговор, в котором перемешиваются русские, норвежские, итальянские, немецкие и французские слова.

Ребята с «Браганцы» за сорок часов нелегкого пути проделали сорок километров от своего судна до Кап-Вреде. Им долго пришлось обходить канал, пробитый «Красиным» во льдах. Но вот они здесь и счастливы помочь знаменитому русскому летчику и его славным товарищам.

Борис и его команда тронуты и крепкими рукопожатиями благодарят своих новых друзей. Вилли, конечно, уже давно крутит ручку кинокамеры.

Альпинисты, как их тут же окрестили чухновцы, подтаскивают нарты и выгружают все — шоколад, сухари, консервы, спальные мешки…

— А соль есть? — интересуется Алексеев.

Чухновский на французском и немецком повторяет вопрос. Шелагин иллюстрирует характерными движениями пальцев.

— Нет, нету соли, — отвечает сконфуженный Нойс.

Чухновцы заразительно смеются.

— Кажинный раз на этом самом месте, — говорит Алексеев.

С моря подходят двое на лыжах. Начинается веселая кутерьма: это красинцы и их встречают как родных.

— Радист Юдихин, журналист Кабанов с «Красина», — представляет пришедших Чухновский Нойсу и итальянцам.

— Население Кап-Вреде за 30 минут возросло на 120 процентов, — торжественно констатирует Джонни.

— Отметим это и ликвидацию лагеря Чухновского заодно, — произносит Юдихин. — Дай бог и два оставшихся тоже быстро ликвидировать.

Радист извлекает из рюкзака фляжку со спиртом и тщательно завернутые, еще теплые пирожки.

Потом все вместе идут к ледоколу. Идти не так трудно, лед довольно ровный.

Экипаж радостно встречает летчиков и посланцев «Браганцы». Ксения тихо голосит в толпе:

— Какие же они худые и грязные!..

— Никаких докладов! — Самойлович обнимает Чухновского. — В первую голову душ и обед. Вас и Андрея Степановича Цаппи просил сразу же зайти к нему в лазарет.

Чухновский и Шелагин спускаются в маленький корабельный лазарет, куда помещены Цаппи и Мариано. Санитар Щукин деликатно остается у входа. Итальянцы уже знают, кто пожаловал к ним. Недвижный Мариано лежит на койке и; протягивает навстречу русским исхудалые руки. Цаппи, румяный и здоровый, одетый в штатский костюм, обнимает Чухновского, целует его, стремительно выпаливая что-то на своем горячем итальянском языке. Потом, показывая глазами на Шелагина, спрашивает:

— Lui е ufficiale?[7]

Чухновский не может понять, в чем дело.

— Lui е ufficiale? — повторяет настойчиво и нетерпеливо Цаппи.

— Ах да, конечно, командир, офицер, — кивает утвердительно Борис.

Тогда Цаппи подходит к Андрею и целует его. А Чухновский нагнулся над койкой Мариано и осторожно пожал его протянутые горячие руки, глядя на лихорадочные глаза больного, из которых катилась одна слеза за другой…

В ту ночь долго не засыпала команда.

А утром снова аврал: грузили на борт самолет. Чухновский нашелся и здесь. Он ухитрился поставить фюзеляж самолета прямо на лыжи, без шасси, и, используя средний мотор с уцелевшим винтом, подогнал аппарат своим ходом к ледоколу. Десятки красинцев помогали ему лавировать среди торосов. Все остальное было трудоемким, но не очень сложным делом.