В дерзновенном полете

Дерзновенный рейс

Всю ночь шла подготовка к дальнему поиску.

Чухновский и Самойлович обстоятельно потолковали о пробном полете. Его результаты устраивали авиаотряд вполне. Машина, считал Борис, проявила себя с самой лучшей стороны.

— Теперь я совершенно уверен, — говорил он, — что на нашем «медведе» мы сделаем все, что нужно. Ледовую разведку — раз. Группу Вильери снимем — два. И Мальмгрена будем искать — три.

Послали радиограмму на «Читта ди Милано»:

Положение группы Вильери ухудшилось. 6 июля шведы сняли со льдины Лундборга и прекратили дальнейшие попытки оказания помощи. Они считали, что лед непригоден для посадки. Спасаемым еще раз пришлось перетаскивать палатку на новое место, поскольку на прежнем все залила вода. И в довершение всего на несколько дней прервалась связь. Бывают в Арктике такие дни, когда не проходят короткие волны.

Помощь «Красина» становилась особенно необходимой. После неудачи Лундборга рассчитывать больше ни на кого не приходилось.

На летном поле царило оживление, как на настоящем аэродроме. Катили бочки с горючим, перетаскивали ящики и тюки с одеждой и продовольствием. Когда днем дорога, ведущая к самолету, совсем раскисла, впряглись в нарты, захваченные предусмотрительным Самойловичем в Норвегии.

Еще накануне Чухновский составил на французском языке инструкцию для группы Вильери. Джудичи, итальянский корреспондент, находившийся на советском ледоколе, перевел ее на итальянский язык и отпечатал на машинке. Она начиналась дружескими словами:

Далее в послании подробно и ясно описываются сигналы.

В специальные мешки упаковывались вещи, которые предполагалось сбросить на парашютах. Для всей группы туда уложили комплекты теплой одежды — от шарфов и носков до валенок и сапог. Самойлович и Чухновский попросили Джудичи присутствовать при комплектовании мешков: он лучше знал своих соотечественников и мог подсказать, что им нужнее всего.

Для своего экипажа Борис погрузил небольшой запас продовольствия, примус, винтовку, патроны. Горючего взяли лишь на шесть часов полета, чтобы не перегрузить машину.

Алексеев усиленно занимался бортовой и аварийной радиостанцией — летнаб выполнял также обязанности радиста.

Шелагин и Федотов вновь и вновь опробовали моторы.

Страубе проверил по списку продовольствие, взятое для экипажа:

— Шоколаду семь килограммов, сахару…

А туман все не расходится, и Борис нервно расхаживает по узким проходам «Красина». В такой день рискованно подниматься в воздух. Но и откладывать полет нельзя. Не только чухновцы — весь экипаж ледокола ждал полета. Уже и психологически его трудно остановить. И хотя руководящая тройка особого решения на этот счет не принимала, считалось само собой разумеющимся, что Чухновский сегодня полетит. Кто мог ручаться за то, что погода завтра или послезавтра станет лучше?

Чухновский знал, что резкая граница теплого и холодного воздуха, проходившая сейчас по кромке арктического пака[5], на которой как раз и стоял ледокол, обеспечивала устойчивый туман. Сильный ветер, конечно, уравнял бы температуру и прогнал туман. Но такой ветер с Атлантики ожидался здесь только через три-четыре дня. Кроме того, ветер наверняка разрушит льды, уже подточенные туманами и потеплением. И те льды, которые сковали «Красин», и те, на которых стоит лагерь Вильери, и те, на которых держится группа Мальмгрена, если она еще держится.

Хотя и не было сильных ветров, а Вильери и его товарищам пришлось уже несколько раз менять стоянку. А придут сильные устойчивые ветры? Лагерь опять придется переносить с одной дрейфующей льдины на другую.

…К 15 часам видимость стала более или менее сносной. Чухновский решил лететь. Пошел докладывать Самойловичу. Тот вместе с метеорологом В. А. Березкиным занимался гидробиологическими наблюдениями метрах в двухстах от судна.

— Рудольф Лазаревич! — еще издали прокричал Чухновский. — Я собираюсь лететь. Ладно?

— Хорошее дело, — сказал Самойлович и направился к аэродрому.

В этот раз летело пятеро. В летную группу включили оператора Блувштейна, давно уже рвавшегося в полет.

Самолет провожали Самойлович, Орас, Эгги и те, кто мог хотя бы ненадолго оторваться от никогда не кончавшейся на судне работы.

Расставались буднично. Рукопожатия, несколько шутливых пожеланий…

— Попадете в туман — сразу же возвращайтесь, — сказал Самойлович Борису, уже опустившему на глаза свои летные очки.

Чухновский согласно махнул рукой, дал газ, сильная струя воздуха, поднятая тремя моторами, ударила в лица провожавших. Ветерок для взлета оказался подходящим, и после короткого разбега «красный медведь» ушел в свой легендарный полет. Часы Самойловича зарегистрировали время —16 часов 25 минут.

Потом председатель Советского комитета помощи Нобиле назовет этот рейс дерзновенным. А зарубежные газеты, из тех, которые более или менее добросовестно освещали события, связанные с трагедией Нобиле, вообще не будут скупиться на эпитеты.

Что же так поразило и восхитило мир в этом в общем-то недолгом, примерно пятичасовом полете надо льдами?

Мужество и самозабвенность. Истинное благородство. Великолепное, редкостное мастерство пилота.

Чухновский поднял машину в условиях плохой видимости, которая не могла стать лучше, которая неуклонно ухудшалась, ибо туман в районе ледокола становился все более непроницаемым, охватывая все новые и новые площади.

«Красный медведь» — машина, как уже говорилось, тяжелая — не «фоккер» Лундборга, в который кое-как втискивалось три человека, и тем более не «мотылек» Шиберга[6]. Одно это существенно меняло условия взлета и посадки. Если пробный полет со сравнительно подготовленного аэродрома стоил самолету лыжи и едва не привел к непоправимым последствиям, то при посадке на льдину незнакомую и неподготовленную риск увеличивался во много раз, и Чухновский мог рассчитывать только на свое умение да на выдержку экипажа.

Самолет не имел оборудования для слепого полета. При плохой видимости приходилось идти прямо надо льдами, чуть ли не бреющим полетом. А ведь в этом районе, районе поиска, — скалы Семи Островов. Кроме того, на малой высоте экипаж лишался радиосвязи. Тогдашняя техника требовала выноса антенны метров на 60–70. Ее просто опускали вниз, если самолет находился на подходящей высоте, или выбирали, если машина шла низко. И тогда радиосвязь прекращалась.

И несмотря на это, Чухновский блистательно решил задачу, которая оказалась не по силам зарубежным асам.

…Самойлович долго стоял у края взлетной дорожки, глядя вслед самолету, быстро набиравшему высоту.

Как будто и нет особых причин, а провожает он сегодня ребят с каким-то нелегким чувством. Слишком коварна погода, слишком много неизвестных в этом полете. А народ какой подобрался на борту «медведя» — один к одному. Джонни — душевный парень, работящий, скромный и весельчак. Анатолий Алексеев — незаменимый в этой компании человек — аэронавигатор, радист, завхоз, повар. Шелагин — помор, лучший на Балтике авиатехник, знающий мотор и все сложное самолетное хозяйство как свою ладонь. Вильгельм Блувштейн — рослый детина с громоздким киноаппаратом и еще более громоздкой треногой, едва втиснувшийся в кабину рядом со столь же рослым Алексеевым, — заядлый киношник и не последний грузчик в авралах. И наконец, Борис Григорьевич — глава и душа этой отличной команды.

Самойлович не переставал удивляться тому, как быстро разноликая команда «Красина», включая кочегаров, этих самоотверженных мучеников машинной преисподней, прониклась безграничным уважением к молодому пилоту, уверовала в его авиаторский дар. А ведь до последних дней мало кто из красинцев видел Бориса в деле. Его позавчерашнюю посадку многие считали само собой разумеющейся, естественной вещью. Всех удивляло в нем органичное сочетание удивительной деликатности, бесконечной вежливости, редкостной застенчивости, которые на первый взгляд, да и не только на первый, не вязались с его героической и не часто встречавшейся в те времена профессией, с твердостью характера, быстротой и верностью решений.

Журналист Миндлин, плававший на «Красине» в тот поход, всегда поражался какому-то благоговейному отношению всей судовой команды к Борису Чухновскому. Бывало, к примеру, так. Человек отбарабанил все, что ему положено по штату, и многое сверх того во время очередных и внеочередных авралов. Он кое-как дополз до своей узкой матросской койки. И сапоги-то стянул едва наполовину. Теперь ты его не трогай.

Но если скажешь:

— Это для Чухновского, для Бориса Григорьевича…

Все. Этот выдохшийся человек натянет свои сапоги, встанет, пошатываясь, еще не очнувшись от своего бездонного сна, и пойдет вкалывать опять, не спрашивая больше ни о чем.

Рудольф Лазаревич часто вспоминал одну из первых своих встреч с Чухновским — ровно четыре года назад, на Новой Земле.

Летом 1924 года Самойлович с тремя своими товарищами на беспалубном парусно-моторном боте «Грумант» вел геологическое исследование южного и восточного берегов Новой Земли. Однажды сентябрьским утром, завершив обход южного острова этой Земли, «Грумант» пришлепал к обсерватории Маточкина Шара. Самойлович разбил свой лагерь у радиостанции. Как-то к нему в палатку заглянул Чухновский. До того они лишь мельком раскланивались, когда вместе плыли на «Юшаре». Теперь довелось обстоятельно потолковать. Поначалу поразила Самойловича молодость пилота, за плечами которого, как оказалось, была гражданская война. Чухновскому в то время уже минуло 26 лет, но, худощавый и невысокий, он казался совсем юношей. Разговорившись тогда с ним, Рудольф Лазаревич скоро убедился, что этот юноша обладает достаточной волей, знаниями и опытом, чтобы стать выдающимся летчиком.

Поэтому Самойлович с полным одобрением встретил Чухновского на «Красине» в качестве члена руководящей тройки экспедиции и начальника ее летной части.

…Темная точка самолета уже скрылась за дальним облаком, провожавшие давно разошлись по своим делам. Рудольф Лазаревич медленно зашагал к ледоколу, поднялся в радиорубку. Здесь, рядом с комиссаром экспедиции и радистом, он провел затем долгие-долгие часы, самые тревожные за все недели похода, пока наконец радист не принял той самой знаменитой радиограммы Чухновского.

…А «красный медведь» шел на восток. Уже на высоте 60 метров встретили туман, но быстро прошли его. Борис, не отрываясь, смотрел вниз. Всего лишь двое суток минуло со времени его пробного вылета, а какая разительная перемена! Тогда льды казались сжатыми, а сейчас преобладают отдельные куски крупно битых полей. Конечно, эти ледяные куски еще велики, не совсем разъедены теплом, течением и ветрами, но насколько же больше стало черных трещин, разводьев и полыней! Тут-то «Красин» наверняка пройдет.

Прошло несколько минут после взлета, а Борис уже решил: пусть погода и не совсем хороша, даже далеко не хороша, они полетят туда, где, по последнему сообщению, полученному 6 июля, должна находиться группа Вильери.

А, собственно, почему не лететь? Да, конечно, слева по курсу, на севере, туман стоит стеной. Над самолетом — тоже. Но на юге, справа, отчетливо виден берег Шпицбергена. Образовалось что-то вроде коридора, которым и может идти в своем поиске самолет.

Чухновский повел машину по этому коридору.

Льды, льды и льды… Кто сказал, что они однообразны? Причудливы очертания каждой льдины. Они перерезаны трещинами, окружены полыньями и разводьями. Полыньи и разводья сверху кажутся совершенно черными. Лед — то покрытый снегом, то оголенный. И голубые торосы. А на льдинах — различные по размеру, форме и цвету, преимущественно черные, точки и пятна. Откуда они, эти пятна, в безжизненной пустыне? Это могут быть тюлени, или камни, или комки земли, оторванные вместе со льдом от берегов, или бурые следы лежки морского зверя. Попробуйте обнаружить здесь человечьи следы! Не потому ли шведские летчики много раз пролетали над «красной палаткой» и не могли увидеть лагерь?

«Красный медведь» подошел к тому месту, где, по расчетам, четыре дня назад находилась льдина Вильери. Теперь здесь на большом расстоянии чернела только чистая вода. Искать на воде при нынешней видимости — занятие наверняка бесполезное. Поэтому Чухновский передал на ледокол в 18 часов 18 минут:

В радиорубке «Красина» Самойлович и Орас огорченно переглянулись: льдины Вильери, выходит, не нашли…

Еще на подходе к тому месту, где предполагалось увидеть итальянцев, Чухновский заметил между островами Карла XII, Фойн и Брок довольно плотные ледяные поля. Вероятно, их отнесло сюда от северных берегов Шпицбергена. Именно здесь стоило поискать группу Мальмгрена. Мог оказаться в этом районе и капитан Сора, который вышел на поиски шведа со своими товарищами уже давно и три недели не подавал никаких вестей. Уже считалось, что эта группа погибла или в лучшем случае находится в критическом состоянии.

Поэтому на обратном пути Чухновский стал прочесывать этот район, идя от острова Фойн к северу. Под самолетом показались разреженные льды.

Прошло несколько секунд, и в кабину пилота протиснулся невероятно возбужденный Шелагин, дернул Бориса за руку и прокричал, заглушая гул моторов:

— Внизу люди!.. Несколько человек!..

Снизились, сделали круг. Ничего похожего на людей. Правда, видны какие-то темные пятна. Пригляделись. Нет, несомненно, лежка тюленей.

Смущенный Шелагин вернулся на свое место.

Невдалеке от острова Карла XII поморские глаза Шелагина снова увидели темные пятна на льду. Теперь Андрей не спешил поднимать тревогу. Пятна ближе… Вот совершенно ясно виден человек, размахивающий двумя флагами. С воплем «Люди!» Шелагин опять бросился к пилоту. Верно, теперь людей заметили все, но каждый по-своему. Видимость плохая, освещение почти сумеречное, туман быстро снижается, самолет идет на высоте ста метров.

Алексеев различает двух человек, стоящих почти рядом, а на некотором расстоянии — что-то неподвижно лежащее на льду. Блувштейн заметил три темных пятна, а Страубе — две фигуры.

Внимание Бориса в это время целиком поглощено одной заботой: удержать в поле зрения льдину, не выпустить ее, запомнить ее очертания. Он видит одного человека, стоящего на льдине и машущего рукой. Около него двигается какое-то существо значительно ниже ростом.

Всем ясно одно: это группа Мальмгрена, а не поисковая команда Сора, поскольку на льду не видно саней и собак, да и людей, по-видимому, все-таки трое.

Машина, спустившись метров до пятидесяти, стала кружиться над льдиной. Она казалась большей, чем соседние, имела вид горки без заметной горизонтальной площадки. Этот конусообразный островок и соседние льдины на значительном расстоянии окружала вода.

Алексеев спешно исчислял координаты. Страубе готовился сбросить пакеты с продовольствием и теплыми вещами. Блувштейн, не рассчитывая на успех (видимость незначительна, да и скорость велика для такой небольшой высоты), бешено крутил ручку съемочной камеры…

Чухновский делал круг за кругом, пытаясь решить непростую задачу — попасть точно в цель. Льдина невелика — метров восемь, ну десять, на шесть. Скорость самолета — 150 километров, да скорость падения… Пакеты, скорее всего, ударятся о склон ледяной горки, отскочат и упадут, если не в воду, то на ближайшие мелкие льдины. Как их достанут ослабевшие, голодные люди? Полезут в воду? Тогда беды не миновать. Нет, бросать нельзя. Нужно скорее возвращаться к ледоколу.

Сделав еще один круг, покачав крыльями в знак того, что люди замечены, что помощь будет, Чухновский повернул туда, где находился «Красин».

Один из спасенных, Мариано, потом говорил:

«Красные звезды на крыльях нас поразили. Этот самолет — шестой по счету — был нашей последней надеждой, ибо наши силы уже подходили к концу. Насколько трудно было нас заметить, свидетельствует тот факт, что наши сигналы пролетающим самолетам, из которых один прошел над нашими головами, оказались тщетными».

…Туман становился плотнее, и самолету пришлось почти прижаться ко льду: высота десять, а то и пять метров. Антенна выбрана. Связи нет. Сорок минут, меняя курс, утюжил Чухновский то место, где должен находиться ледокол. Его не видно, туман непробиваем, и пилот повел самолет в направлении мыса Вреде.