В этих гнилых стенах

Глава 14

– Что случилось? – прохрипел я, чувствуя, что мое горло будто царапают сотни кошек.

– О, милый, очнулся, наконец. Прости, мне так жаль… – голос Николь слышался откуда‐то издали, но она сидела рядом.

– Что произошло? – Я приподнялся, но тут же со стоном рухнул обратно на подушку, ощутив слабость и ужасную головную боль.

– Тебя сбила машина, Дюк. Ты был мертв какое‐то время.

– Что за бред? – прошептал я, пытаясь ощутить в себе изменения. Конечности были послушными, значит, версию об ампутации или хотя бы нескольких десятках сломанных костей можно было отмести.

– Дюк, это правда, – опустила глаза Рише.

– Быть не может. А где Кира? – как бы я ни напрягал связки, мой крик был всего лишь шепотом, превращая при этом царапающих горло кошек как минимум в разъяренных тигров.

– Ей сказали, что ты мертв. Ты, в общем, официально умер, – скривившись в кислой улыбке, сказала Наташа и повела рукой, предлагая осмотреться.

Это была не больничная палата. Белое кафельное помещение с приглушенным светом, заставленное характерными полками-боксами со стальными дверцами под самый потолок, предназначалось для хранения трупов. Верность догадки подтверждали большой стол и лежащий рядом на тумбе набор острых инструментов. Я невольно передернул плечами.

– И… сколько я уже тут?

– Две недели, – ответила Рише.

Я не воспринял сказанное: жуткая слабость и истощение быстро делали свое дело. Прикрыв глаза, я под мерное бормотание девушек провалился в сон.

Не знаю, от чего больше болела голова: от огромной раны на лбу или от тугих повязок. Попытки пошевелиться отдавались жуткой болью во всем теле сразу. Я давно не чувствовал себя таким побитым и беспомощным.

Обстановка была другой. Белые стены сменились обоями; жуткие, мертвые даже с виду, шкафы исчезли, уступив место обычной мебели. Внимательно оглядевшись, я узнал квартиру Рише. Наташи в комнате не было, тетя и Рише же, видимо, не отлучались от меня во время перевозки. Сейчас Ришель хлопотала у стола, готовя бутерброды, Николь сидела на стуле у окна и читала газету.

Я долго всматривался в старый закипающий чайник; чем дольше я пытался сосредоточиться на предмете, тем быстрее картинка расплывалась, а глаза начинало неприятно пощипывать.

– Как это произошло? – просипел я и закашлялся от сухости в горле.

Обе, как по команде, вздрогнули, отрываясь от дел и поворачиваясь ко мне.

– Ну наконец‐то! – воскликнула Рише. – Мы уж думали, что ты опять… – Она запнулась, видимо, решив, что шутка про смерть сейчас не к месту.

– Как‐как… А как это обычно происходит? – Тетя тяжело вздохнула. Даже в своей повседневной одежде – простецких легинсах и толстовке – она, живое воплощение понятий «аккуратность» и «вкус», выделялась на фоне сиротской комнаты Рише, как бриллиант среди стекляшек. – Парень не справился с управлением и въехал в витрину магазина, где ты ждал Киру.

Тетя подошла к кровати и протянула мне телефон с фотографией происшествия. Судя по ней, я умер быстро. Неудивительно, что я ничего не помню.

– Она… была… там? – Я тщетно пытался проглотить ком в горле после каждого слова.

– Малыш, ты точно хочешь говорить об этом? – Николь смотрела на меня с жалостью, словно готовилась вонзить мне нож в сердце.

– Раз уж я спрашиваю.

– Да, Дюк. Тебя сбили у нее на глазах.

В груди заныло.

– Что с ней сейчас?

– Она проходит лечение в психиатрической больнице. Очень тяжело восприняла эту ситуацию… И я понимаю ее.

От злости я стукнул кулаком по стене. Перебинтованная рука отозвалась сильной болью до самого плеча.

– Мне нужно с ней увидеться.

– Не смей! – вмешалась в разговор Рише. – Дюк, она проходит курс, понимаешь? Ей вот только‐только стало лучше. Ты представляешь, что с ней будет, если она увидит тебя? Ты ведь умер! Врачи констатировали твою смерть у нее на глазах!

– Но я жив, Рише! – не менее решительно заявил я, но тут же задумался, так ли это.

– Нет, Дюк, ты умер! – рявкнула она.

Мозг кипел от попыток разложить произошедшее по полочкам. Черт, как так‐то? Вот он я, тут, перед тобой, какая, к черту, смерть?! Две недели комы – как одна ночь сна.

– А что с парнем?

После этого вопроса Ришель бесцеремонно отвернулась от меня, возмущенно щелкнув языком.

– Черепно-мозговая, сломан нос, – коротко ответила тетя. – Он не справился с управлением. Экспертиза доказала, что автомобиль был неисправен. Пообещай, что не причинишь ему вреда, ладно? – Она опустила свою холодную нежную ладонь на мою руку, сжатую в кулак, от чего ссадины неприятно защипало.

– С чего бы? – проскрипел я.

– Дюк, тебе нужно найти Аню и просто уйти отсюда. Это твой единственный шанс на нормальную жизнь.

– Я не понимаю! Почему я не могу вернуться, почему нельзя сказать ей, что я жив?!

– Дюк, ты мутант! Ты тот, кого ищет Мира! Они уже долгое время пытаются найти и доказать, что под куполом есть взрослые мутанты. Объявить о твоем воскрешении – все равно, что всадить тебе пулю в лоб!

– Или вам это просто выгодно…

– Идиот, – возмутилась Ришель, не отвлекаясь от готовки.

– Да почему ты такая грубая?

– Почему ты такой тупой? Ты всю жизнь искал смерти, и когда ты умер: «Извините, пошлю Ришель нахер, ведь теперь у меня есть любовь! Давайте-ка скажем всем, что я выжил, а когда спросят, как так получилось, будем отрицать, что я мутант, скажем, что это чудо Божье!» – кривлялась подруга детским голосом, но злоба сквозила в каждом ее слове.

Бессонные ночи длиною в вечность. Опустошение и боль. Я должен встретиться с Кирой! Я должен, нет, я просто обязан сказать ей, что жив!

– Она была не просто «девушкой из пятого», как ты меня заверял? Да? – прошептала Рише, ворочаясь на кровати, отчего та неприятно заскрипела. Мы оба просто лежали и пялились в потолок, считая на нем старые трещины. Она на кровати, я на полу. Поменялись сразу, как я начал ходить и сам стащил на пол одеяло. В ответ на мое молчание подруга только вздохнула и продолжила:

– Вселенная дает тебе понять, что ты сошел с верного пути.

Рише наклонилась надо мной, ее мягкие волосы щекотали мое лицо, пока она целовала меня в лоб, где уже сошел синяк, а рана превратилась в глубокую царапину. Я закрыл глаза от наслаждения.

– Ты рожден для другого, мой guerrier intrépide [1].

Ты права, Рише. Как всегда, права. Но я должен был попрощаться с ней. Извиниться и попрощаться. Ты же против, Рише, да? Я никому не наврежу, ладно? Всего один раз. Просто увидеть ее еще один раз – и попрощаться.

Нет желания засыпать, нет желания просыпаться. От бессонных ночей и полетов мыслей болит голова по швам.

Ришель уже не было дома, и мне стоило поторопиться, если я собирался вернуться к ее приходу. За помощью я решил обратился к Наташе и к Паше. Как я и думал, Паша заботился о Кире все то время, которое она находилась в больнице. Ната же помогла нарядить меня по моде пятого сектора, спрятав бинты под черным париком.

Дорога до ее палаты казалась чертовски долгой. Как я почему‐то и думал, Кира сидела на кровати в белоснежной комнате, обхватив руками колени. Черная пижама создавала резкий контраст с обстановкой, делая ее похожей на сгусток космической пустоты. Без сомнения, на нее, как и на Рише, моя смерть повлияла просто ужасно. Я смотрел на нее через большое, как в витрине супермаркета, окно, не решаясь войти, и едва узнавал в этой исхудавшей бледной девушке свою веселую и милую возлюбленную.

Автоматическая дверь предательски громко открылась, звук неприятно ударил по ушам, и Кира резко обернулась. От удивления она выронила свой телефон, не обратив на это никакого внимания. Выражение ее опухшего от слез лица говорило о том, что она увидела призрака, не иначе. Сколько ты ревела, чудо мое? Она застыла, но стоило мне подойти к ней ближе, и ее ступор тут же прошел.

– Нет… Нет… Этого не можешь быть ты! Ты же умер! Ты бы не бросил меня! – крик ее был такой тихий, хриплый. Так звучит голос, когда его срывают певцы. Но Кира сорвала его в громких истериках, не иначе.

Она вцепилась в меня ногтями, словно проверяя, правда ли я живой. Руки Киры были в синяках и следах от укусов. Это она сделала? Она сама себя покалечила? Девушка не смогла сдержать слез, хотя скорее не плакала, а просто кричала. Она прильнула ко мне, чуть успокоившись, и завыла вновь с такой тоской, что душа моя стала рваться на части. Потом опустила голову мне на плечо и неожиданно укусила, да так больно, что я не смог сдержать крика.

– Кира, мне больно!

– Это мне больно, Дюк, мне!

– Дюк, тебе пора уходить! Я вызываю врача! – Паша вбежал в палату, схватив Киру и нажав кнопку экстренной помощи.

– Нет! Нет! Нет! – еще жалостливей заскулила она.

– Я вернусь, милая… – прошептал я, а сам не мог сдержать слез от увиденного, когда она изо всех сил пыталась удержать меня за руку, оставляя на ней следы своих ногтей.

Как же неуместно сияло на улице солнце, заставляя восставшего из мертвых меня испытывать невероятное головокружение, и как же красиво тянулись к нему цветы в саду. Кира, а ты гуляешь по этим тропам с Пашей? Ты видела эти цветы? «Цветы должны расти в саду», – повторяла она каждый раз, когда я приносил ей букет.

– Ты ведь не вернешься, да? – с тоской спросил меня Паша, провожая к воротам больничного городка. Вопрос не требовал ответа. Он уже рассказал мне о курсе амнеозина. Препарата, стирающего болезненные воспоминания. – Если твое решение окончательное, знай, в следующий раз она тебя не вспомнит.

– Пригляди за ней. Прошу тебя.

Парень только молча кивнул.

Возможно, я никогда не любил ее по-настоящему, поэтому так быстро сдался. От ее касаний меня не бросало в дрожь, минуты ожидания не были чем‐то необычным, и относился‐то я к ней как к чему‐то должному… но одно я знал точно: если бы кто‐нибудь спросил меня, что было самым светлым в моей жизни, я бы без промедления ответил: ее улыбка. Я не любил ее… Отчего же мне было так больно?

Войдя в квартиру, я прижался спиной к стене и просто сполз по ней на пол – а мне казалось, что я падаю в бездну. Пустота наполнила меня с головы до ног, заняла каждую мою клеточку. Поэтому, когда Ришель вернулась домой, я был уже на самом дне.

– Ты ходил к ней, да?

Я молчал, прикусив губу, содрав почти зажившую царапину. Вновь выступила кровь, неприятный вкус железа напоминал мне, что я все еще жив.

– Дюк, я ведь просила тебя…