В краю мангров

Сказание о сыне Солнца

— Солнце уже состарилось, — сказал мой проводник.

Я молча кивнул. Говорить не мог: воздуха не хватало.

С самого рассвета мы идем вверх, все время вверх к суровым парамос Сьерра-Невада-де-Санта-Марта. Рассказывают, будто там, где начинаются снежники, есть водоемы с рыбами, о которых наука почти ничего не знает. Туда-то мы и идем.

Накануне нам пришлось оставить мулов. Так называемая дорога кончилась, и даже крепконогие длинноухие мулы не могли дальше нести нашу поклажу.

А мы двое — индеец Фроилан из племени коги и я — можем. Правда, основной груз тащит Фроилан.

Вот он оперся ношей о камень, снял со лба ремень и сел. Сбрасываю рюкзак, прислоняю ружье к скале и вытягиваю ноги, чтобы дать им отдых после долгого перехода. Из грудного кармашка достаю две сигары; отдышавшись, закуриваю одну. Вторую получает Фроилан. Он крошит ее, набивает табаком свою трубку и с наслаждением затягивается.

— Верно говорю, солнце состарилось, — повторяет он.

— Сильно состарилось, — подтверждаю я, щурясь на солнечный круг, который здесь, выше облаков, кажется светлее и ярче. И добавляю: — Но вроде бы еще не устало.

— А ты приглядись, видишь: остановилось. До самой середины неба дошло, здесь оно всегда отдыхает.

Вблизи экватора в полдень трудно приметить движение солнца, и коги не единственные жители тропических гор, которые верят, что в зените оно на время останавливается.

Зато к вечеру так и кажется, будто солнце падает, особенно на море.

— Оно сейчас, как и мы, присело передохнуть, — объясняет Фроилан. — Пожует коку, возьмет свою корзину и пойдет дальше, а последний кусок до стойбища чуть но бегом бежит.

— Может, к жене спешит? — спрашиваю я неуверенно.

— У Солнца много жен, как и положено такому могущественному вождю, — отвечал старик. — Тут тебе и Белый Ягуар, и Красный Ягуар, и Голубой Ягуар, и Пляшущий Краб, и другие еще есть[2]. Да, у Солнца хватает забот и хлопот, не смотри, что оно такое могучее. Взять хоть тот случай, когда оно надумало делить между людьми все сокровища…

Фроилан смолкает и глядит на меня: не перебью, не стану расспрашивать? Тогда он замкнется, как устрица, и уж из него клещами слова не вытащишь. Но я немного знаю индейцев — с этим стариком не первую неделю знаком, а в других племенах жил годами — и не спешу выскакивать. Выдохнув длинную струю дыма, старик продолжает:

— Солнце и другие Владыки порешили разделить между людьми все сокровища на свете. И послали сказать индейцам, белым и неграм, чтобы те в такой-то вечер перед закатом пришли в одно священное место: мол, там и начнется дележ, как только Солнце вернется домой. Все сами будут выбирать по очереди, кто что хочет.

Пришли индейцы — коги, ика, чимила, гуахиро и все остальные племена, пришли белые; только негры запаздывали. Долго их ждали, уже поздно, а их все нет. Тогда Владыки рассердились и начали дележ.

Сперва кукуруза появилась.

— Это нам, — сказали индейцы.

Потом пшеница идет.

— А это нам, — сказали белые.

Так и продолжали. Белым достался сахарный тростник, индейцам — стрелолист. Белым — апельсин и кофе, индейцам — гуаява и какао. Словом, все по справедливости.

А время-то позднее, и стало индейцев в сон клонить. Они привыкли рано ложиться. Белые сидят себе, пьют кофе и курят сигареты, сон прогоняют, а индейцы зевают, носом клюют, глаза у них слипаются.

Тут лошадь появилась.

— Это нам, — сказали бледнолицые.

За лошадью мул идет. Белые ждут, что скажут индейцы, а те знай себе посапывают.

— Тогда и мул тоже наш, — сказали белые.

Точно так же получилось с овцой, коровой, козой, огурцами, канталупской дыней, морковью и другим добром. Все белым досталось, потому что индейцы спали.

Забрезжило утро. И тут белые устали, ни кофе, ни сигареты им уже не помогали, и они уснули. А индейцы как раз выспались и проснулись.

Идет батат.

— Это нам, — сказали индейцы.

И маниок, оку, пальму чонтадуро, коку, кинуа — все это индейцы получили.

Наконец когда день был уже в разгаре, смотрят: негры бегут. Ну, им уж что осталось: осел, арбуз, ямс, маланга, еще кое-что. Это чернокожим отдали.

А Солнце-бог недоволен.

— Не по справедливости вышло, — говорит. — Хотя вообще-то люди сами виноваты. Не пришел вовремя или не смог сон одолеть, когда решались важные дела, пеняй на себя. Ладно, пусть так и остается.

И выходит, что и у Солнца есть свои заботы.

Фроилан снова испытующе поглядывает на меня.

— Это верно, конечно, — соглашаюсь я. — Вон оно какое старое, как тут не быть заботам.

— Или взять хоть беду, которая приключилась с Утренней Звездой…

Старик опять набил свою длинную трубку, раскурил ее и продолжал:

— Когда-то, давным-давно, когда мир только что появился, у Солнца был сын. Не помню уж точно, от какой из его жен, кажется от Белого Ягуара.

Ну вот, вырос этот сын и стал таким красавцем, что все юные звездные девы заглядывались на него, каждая мечтала стать его женой. Но он был беспутный, все о приключениях думал, как и многие молодые люди. Больше всего охотиться любил. А отец его предупредил: мол, охоться где угодно, только на юго-восток не ходи. Но он не выдержал, все равно однажды пошел туда, в большие леса под Кататумбо, где всякая нечисть водится.

Пришел он, перед ним дебри — густые, темные, душные, а на самой опушке пасется прекрасная лань. Он — за копье и стал к ней подкрадываться. Лань его вроде бы и не заметила, а все-таки отступает, отступает в лес, и никак он не может подойти к ней так близко, чтобы бросить копье. Сын Солнца не хотел сдаваться, шел за нею, и очутились они под сплошным сводом ветвей, сквозь который никогда не пробивается солнечный луч. Дай, думает, из-за толстого дерева подкрадусь. А когда выглянул из-за него, лань пропала.

А это была, понятно, не настоящая лань, это была Пак-вена, Живущая на деревьях, — самая злая, самая опасная колдунья. Кое-кто говорит, будто она же повелительница бесов Хуптака.

Долго сын Солнца стоял и всматривался в лесные сумерки. Все соображал, как же теперь из лесу выбираться. И надумал выходить обратно по своим следам.

Только сделал он несколько шагов, как вдруг, откуда ни возьмись, на звериной тропе показалась красивая девушка, одетая так, как девушки нашего племени.

Он учтиво с нею поздоровался, они разговорились, и вызвалась красавица вывести его из лесу.

На самом-то деле эта девушка в одежде коги была Живущей на деревьях, только она изменила облик, и вела она его в самые глухие дебри, куда никогда не проникает солнечный луч.

Жутко там было. Ни травы, ни цветов на земле, только тут и там торчат грибы бесцветные с сетчатыми шляпками. Стволы обвиты темными лианами, в ветвях прячутся змеи — шершавые, пятнистые, сразу и не разберешь, где лиана, где змея.

Деревья огромные, кора влажная, морщинистая, во все стороны корни тянутся. Ну, прямо ноги какого-нибудь спящего чудовища.

Вдруг эта девушка — Пак-вена, значит, — остановилась и заговорила. Стала уговаривать молодого охотника, чтобы он женился на ней. Она часто заманивала в лес парней, в мужья себе. Что с ними потом было, никому не ведомо. Может, съедала.

Сын Солнца ответил, что охотно женится на такой красивой девушке, если нет помех. Сперва надо узнать, какого она тотема.

— Я лань, — отвечала Пак-вена.

Неправду сказала, конечно, ведь все женщины-бесы принадлежат к тотему змеи. Но она подумала, что такой ладный парень, наверно, из тотема ягуара. А «ягуары» женятся на «ланях», только «совы» берут в жены «змей». Такое уж правило, и так должно быть. Иначе женщина получит дурную власть над мужчиной, и дух ее тотема может погубить его.

Сын Солнца покачал головой.

— Если ты лань, — говорит, — я не могу на тебе жениться.

— А разве ты не ягуар? — спросила она.

— Нет, моя мать была ягуаром, — ответил он.

Зря он проговорился, потому что тут Живущая на деревьях сразу поняла, что он не простой человек. Только жены Солнца могут быть «ягуарами». А ведь Пак-вена заманила его в такое место, куда власть его отца не простиралась.

Она смотрела на него очень пристально, и тут он разглядел, что зрачки у нее не круглые, а щелочкой, как у крокодила.

— Коли ты не хочешь быть моим мужем, — прошипела Пак-вена, — получишь мой облик и мою одежду, только глаз моих и тотема не получишь. Все забудь и начинай жить сначала!

С этими словами она исчезла.

Сын Солнца стоял, будто оглушенный. И был он уже не сыном Солнца, а молодой девушкой и не помнил своего прошлого.

Заколдованная девушка знала лишь одно: надо уходить из страшного царства Пак-вены. Скорее к дневному свету и солнцу. И она пошла.

Шла она очень долго. Наконец выбралась из лесу и увидела солнечный свет: он пробивался сквозь облака, которые окутали снежную вершину. И девушка поднялась на гору.

Здесь она встретила людей нашего племени и осталась у них. Они хорошо приняли ее, женщины научили девушку стряпать, прясть, ткать, всему научили, что надо уметь молодой девушке. Многие молодые люди засматривались на нее, но никто не мог на ней жениться, ведь она не знала своего тотема.

Случилось так, что в стойбище, где жила заколдованная девушка, пришло в гости Солнце. Она ему понравилась, и Солнце спросило стариков, чья это дочь.

Они ответили, что не знают, сказали, что у нее нет ни имени, ни памяти.

— Ничего, — сказало Солнце, — мне все тотемы подходят, кроме моего собственного.

И Солнце велело отвести безымянную в хижину, которая стояла пониже его собственного стойбища; оно решило взять ее в жены, хоть у него и без того было много жен. Мол, на девятый вечер придет в ту хижину и заберет ее.

Как Солнце повелело, так и сделали. Жены знахарей отвели молодую невесту в хижину и стали готовить все к приходу Солнца. На девятый вечер девушку искупали, одели, нарядили, потом женщины ушли домой, а ее оставили дожидаться.

Невеста Солнца сидела, пригорюнившись, на скамеечке. Все твердили ей, что это большая честь — быть избранницей Солнца, что лучшей доли нельзя себе пожелать. А она боялась. Чувствовала: что-то не так. И чем дальше, тем становилось ей все страшнее. Наконец совсем невмоготу стало…

Только начало смеркаться и Солнце заняло свое место в священной хижине, где собирался совет Владык, откуда ни возьмись, ползет по склону черная змея. Это была Пак-вена, Живущая на деревьях. Между скалами по камням она проползла к хижине, где молодая невеста ждала Солнце. В дверях остановилась и насмешливо так посмотрела на девушку.

— Забирай обратно свою память! — прошипела Пак-вена.

И в эту же секунду невеста Солнца вспомнила все, что было, кто она и кем была раньше. Поняла все и в страхе закричала так, что горы задрожали.

Она кричала так громко, что Пак-вена не услышала шагов за дверью. А это Солнце пришло за своей новой женой.

Как вошло оно в хижину, так сразу все прочло в их глазах. Ведь Владыке объяснений не нужно.

— Что сделано, того и богам не изменить, — сказало Солнце. — Ты был моим сыном, должен был стать Новым Солнцем, а теперь быть тебе блуждающей звездой. Будешь ты выходить либо до меня на рассвете, либо после меня в сумерках, чтобы мы больше никогда не встречались. Только так могу я устроить твою судьбу. А ты, Пак-вена…

Змея заюлила, уползла в угол, хотела спрятаться там, но было поздно.

— Думаешь, моя власть меньше твоей? — спросило Солнце. — Ты околдовала моего сына, я же околдую тебя. Только по-другому околдую… Будь ни богом, пи человеком, ни бесом, Пак-вена. Будь ни птицей, ни четвероногим, ни пресмыкающимся, ни рыбой. Но оставайся существом женского пола и помни все.

Пак-вена открыла рот, хотела было крикнуть, но получился только жалобный писк, потому что она уже стала ни четвероногим, ни птицей, ни змеей, ни рыбой. Солнце превратило ее в летучую мышь. А так как нет тотема летучей мыши и никакие тотемы не вступают с ними в брак, она от всех была отрезана — от богов, от людей, от животных, от бесов. Хотя душа у нее осталась женская, с женской тоской.

И летает теперь Пак-вена в лесной глуши по ночам, когда не может увидеть ни Солнца, ни Утренней Звезды. Она всегда одинока, навсегда[3] одинока и ничего не может забыть. Потому и жалуется.

Фроилан умолк. Докурил свою трубку, смерил взглядом тени от скал.

— Кажется, солнце пошло дальше, — сказал он. — Значит, пора и нам.

Он надел на лоб ремень, приладил ношу поудобнее и коротким, уверенным шагом двинулся вверх по склону. Я продел руки в лямки рюкзака, повесил ружье на плечо и пошел за ним.