В краю мангров

Сказания под пальмами

Джимми выбирает леску. Трепещущий блестящий желтохвост скользит через борт в лодку и оказывается у наших ног среди товарищей по несчастью.

А теперь моя очередь. Хогфиш, своеобразный розовый губан в килограмм весом, схватил наживку — хвост рака-отшельника — и покорно покидает родную среду.

Наступает перерыв в клеве. Раскуриваю трубку и смотрю на берег.

В ста саженях от нас глухо рокочет прибой, перехваченный барьерным рифом, таким же длинным, как сам остров, то есть побольше десяти километров. За рифом — отмель, вплоть до белого кораллового берега, за пляжем — пальмы. Почти весь остров Сан-Андрес — сплошная кокосовая плантация. Кое-где между пальмами стоят плодовые деревья: лимон, апельсин, манго, авокадо, гуа-набана, тамаринд, хлебное. Светло-зелеными пятнышками выделяются посадки банана. Среди зелени виднеются дома, в большинстве своем деревянные, двухэтажные.

Островок в океане, будто нечаянно оброненный в ста морских милях от побережья Никарагуа, но по прихоти истории принадлежащий Колумбии.

Жители его преимущественно западноафриканского происхождения; сюда они попали с Ямайки и Большого Каймана. Потом смешались с европейцами, китайцами, индейцами. Основной язык — английский, сколько власти ни пытались изменить это. Молодежь одинаково свободно говорит и по-английски, и по-испански, а между собой еще на особом наречии — смеси архаичного английского с каким-то африканским диалектом. Ребенок на этом наречии — «пикканинни», земляной орех — «пинда», змея — «вуола».

Все грамотны, почти все протестанты, — тоже вопреки усилиям властей.

Если я когда-нибудь где-нибудь сказал что-то нелестное о чернокожих людях, беру свои слова обратно. Никогда в жизни не видел я более учтивых, порядочных и чистоплотных людей, чем на Сан-Андресе.

И никогда я не видел острова, настолько свободного от всякой тропической пакости. Ни ядовитых змей, ни тысяченожек, ни дизентерии, ни малярии.

Марти, перегнувшись через борт, исследует дно в «морескоп» — деревянный ящик со стеклянным дном.

— Здоровенный рокфиш, — вдруг говорит он. — Джимми, дай-ка мне лесу потолще, с большим крючком!

Джимми надевает на тунцовый крючок рыбу весом в четверть килограмма. Леса толщиной с бельевой шнур, поводок — проволочный канатик.

Удочка заброшена. Марти следит в «морескоп» за рыбиной. Шепотом ведет репортаж:

— Стоит… повернулся… учуял наживку… подходит… нюхает… Ну!.. Нет, отпустил… Заходит с другой стороны… ну… ну же!

Могучие плечи Марти вздрагивают от рывка. Он встает и тянет леску. Иногда отпускает немного — с метр, не больше; тут же опять выбирает. У крупного рокфиша всегда есть свой грот или нора среди камней. Уйдет туда, только его и видели. Потому-то и нельзя далеко отпускать его.

Вижу, как что-то большое мечется в прозрачной воде, мелькают черные и желтые пятна.

Джимми поспешно убирает «морескоп», я хватаю багор. Без него не обойтись. До бьющейся рыбины сажени две.

— Живей, Марти! — Голос Джимми дрожит от сдерживаемого волнения. — Мако идет!

Треугольный плавник рассекает воду в нескольких десятках саженей от нас. Это акула ходит кругами. Колебания воды, разносимый течением запах крови оповестили акулу, и вот она пришла проверить, в чем дело.

А наш рокфиш уже возле борта. Цепляю багром за брюхо. Ух, как рванул! Хорошо, что мы вышли не на пироге, а на широком, устойчивом кетботе. И вот уже огромный морской окунь в лодке. Черный с желтыми пятнами, больше метра в длину, увесистый, толстый, как поросенок.

А что делается за бортом? Вот она, акула, не торопясь проплывает мимо на небольшой глубине. Здоровенная, как битюг, но стремительная и опасная.

— Какой же это мако, — возражаю я.

— Верно, — говорит Марти. — Это белая.

Потом переводит взгляд на добычу и недовольно замечает:

— Не такой уж он большой, как я думал.

— Куда тебе больше, добрых двадцать пять килограммов.

— Если не все тридцать. Но ведь они и по триста тянут.

Морской окунь в триста килограммов? Бог с ним, все равно у нас нет снасти, способной удержать такого великана. Сейчас лучше возвращаться с тем, что добыли Все равно пока здесь ходит большая акула, клева не будет.

Марти и я поднимаем якоря. Джимми ставит паруса. Несколько минут — и через щель в рифе мы входим в защищенную бухту, где на глубине четырех саженей можно различить не только маленьких черных морских ежей, но даже их иглы.

Еще несколько минут — и мы опускаем мачту, выскакиваем в теплую — двадцать восемь градусов — воду и вытаскиваем лодку на берег.

Несколько островитян, которые пришли купить рыбы, ставят на песок свои кастрюли и банки и помогают нам. По обрубкам пальмовых стволов мы втаскиваем лодку выше линии прилива.

— А теперь пошли ко мне, закусим, — приглашает Джимми.

Берем по связке рыбы и идем за ним. Над нашими головами певучий бриз перебирает пальмовые кроны.

— Эх, несколько лет назад, когда еще сюда не приезжали туристы, все было по-другому, — печально говорит Марти. — Тогда никому не приходило в голову продавать апельсины или манго. А теперь за десять сентаво получишь всего три-четыре штуки.

Десять сентаво невелики деньги, так что мне трудно ему сочувствовать. Тем более что сам я, с той минуты как прибыл на остров, не купил еще ни одного апельсина, ни одного кокосового ореха, а поел их вволю.

Дом Джимми стоит на сваях, в метре с лишним над землей. Морской ветерок продувает широкую веранду, где уже накрыт стол.

Манго. Суп из крабов. Помпано — рыба знаменитая, а этот помпано к тому же сперва был вымочен в лимонном соке, потом кипел на слабом огне в соке молодых кокосовых орехов, пока сам не распался на филе. Он подан с салатом из авокадо, жареными плодами хлебного дерева и печеным бататом. Затем следует шербет из тамаринда, а в заключение — кофе и сигареты.

Привозные товары не облагаются здесь пошлиной, так что самые изысканные сигареты стоят совсем дешево.

Поев, погружаемся в кресла-качалки и запеваем, как студенты в подвальчике Ауэрбаха: «Эх, до чего же хорошо…»

— Сегодня вечером мы собираемся на Хайнс-Кей, повеселимся там, — говорит Джимми немного погодя, — Поедешь с нами?

Что за вопрос!

Целая флотилия пирог и кетботов выходит из Саунд-Бэя; сперва скользит вдоль берега, потом направляется к Хайнс-Кей, островку в полутора километрах от Сан-Андреса.

Приехали. Несколько мальчишек тотчас взбираются на пальмы и сбрасывают вниз молодые кокосовые орехи, лучшая часть сока которых еще не пошла на образование ядра.

Выносим на берег багаж: корзины, кастрюли, загадочные свертки из банановых листьев. Три гитары, мандолину, банджо. Кто-то подтрунивает над Каролой, сестрой Джимми: «Что ж ты не захватила свое пианино» (об этом пианино долго говорила вся деревня).

Молодежь играет на привезенных инструментах, танцует, водит хоровод; люди постарше рассказывают что-нибудь, загадывают загадки. Я пытаюсь подловить Пинки Джея старой загадкой: «Если полторы курицы за полтора дня сносят полтора яйца, сколько яиц снесет одна курица за неделю?»

— Четыре и две трети, — отвечает Пинки Джей; он никогда не теряется.

Все хохочут от души; теперь его черед загадывать.

Солнце склоняется к пальмовым кронам. Опять пора закусить. Добродушные чернокожие и смуглые тетушки явно хотят друг друга перещеголять. Появляются жареные молочные поросята, цыплята, люцианиды, лангусты с рифа — одно блюдо вкуснее другого. Подают свинью. Как и все свиньи на Сан-Андресе, она выкормлена на кокосовых орехах. Она зажарена целиком и начинена бататом. Советую попробовать.

Преисполненный благодарности, предлагаю им свое объяснение, почему Моргану всегда удавалось без труда набрать команду, когда он отправлялся на материк драться с испанцами. Выждав, когда на Сан-Андресе устроят пир, он созывал на берегу всех пиратов Порт-Рояла и говорил им: «Чуете, какой запах несет бриз? Туда мы и пойдем». И буканиры наперебой кричали, что готовы идти за половинное жалованье.

Островитяне дружно хохочут, а одна из тетушек подкладывает мне особенно вкусный, поджаристый кусок поросенка.

Наконец все сыты. Даже молодые не в силах сейчас танцевать. Требуют, чтобы Карола рассказала сказку.

У стройной Каролы кожа цвета молочного шоколада, большие лукавые черные глаза. Она похожа на африканскую жрицу, но это не коварная мамалои или обеа, а сказочница и пророчица. Голос у нее густой, как ночь под пальмами.

— Все, конечно, помнят старого Томми, Тома Хайнса, который жил на Саут-Энд. Я о нем расскажу. Когда Томми не ловил рыбу, он обычно искал пиратский клад. Знаете, конечно, тот самый клад, который ль’Оллоне зарыл еще во времена Генри Моргана, до того как вернулись испанцы.

Черные головы дружно кивают. Генри Морган — главный герой местных преданий. За ним уже следуют другие пираты: Гропьер и Пти-Пьер, ль’Оллоне, Калико-Джек, Мануэль Португалец, Эд Хоукпнс, Голландец Клаас и прочие.

— Было известно, что ль’Оллоне зарыл свой клад на одном из маленьких островков. Да поди угадай, на каком. Уж Томми и искал, и копал, и ходил к обеа — все без толку. Но вот как-то ночью, когда он ловил кингфиш и испанскую макрель, он увидел на Саут-Уэст-Кее какой-то странный свет. Сперва он опешил. Кто бы это мог туда забраться? Двадцать пять миль от населенных островов, а черепах промышлять еще рано. И тут он вспомнил, что ему говорил один старый обеа: «Раз в сто лет ночью над зарытым кладом появляется зарево, но только на один час».

И Томми отправился прямо на Саут-Уэст-Кей. Сами знаете, там два островка, так зарево было над восточным. Только кетбот Томми вошел в проход в рифе, как таинственный свет погас. Хоть домой возвращайся! Но Томми не хотелось идти обратно без улова, и задумал он дождаться утра и наловить летучей рыбы для наживки, чтобы на обратном пути попробовать поймать кингфиш. Он сошел на берег, только не на том острове, где зарево видел, а на втором, где есть питьевая вода. Привязал лодку и лег спать.

Немного погодя он проснулся, а может быть, и не проснулся. И видит: рядом с ним стоит человек в широких штанах, в башмаках с серебряной пряжкой, голова обвязана красным шелковым платком. На плече висит тесак, за поясом торчат два длинных кремневых пистолета. Томми сразу смекнул, что это не настоящий человек, а привидение, дух какого-нибудь старого буканира. И он не стал с ним заговаривать, лежит, не двигается, глядит на диво это.

«Ты давно ищешь меня, Том Хайнс, — сказало тут привидение. — До клада моего хочешь добраться!»

И расхохоталось, да так, что у Тома кровь в жилах застыла.

«Ладно, будь по-твоему, — продолжало привидение. — Только сперва я тебе кое-что скажу. Перед тем как ль’Оллоне пришел сюда, он собрал разбойную дань по всему побережью, да мы еще захватили несколько испанских кораблей. Хотел он идти на Ямайку, да услышал, что туда же собираются Морган и Мансфельд, а с ними ему встречаться было не с руки. Поставил тогда ль’Оллоне команде две бочки рому, а как все перепились, и говорит мне: «Ну, матросик, теперь нам на берег надо». Надо, так надо, я всегда был его самым близким товарищем, или матлотом, как мы говорили. Подошли на лодке к берегу, вон к тому островку, и вынесли из нее два сундука. Сундуки небольшие, да тяжелые. Ль’Оллоне еще посмеялся: «Ну, матлот, теперь наша с тобой старость обеспечена».

Мы закопали сундуки, положили сверху плоский камень и засыпали его песком. Потом я опустился на колени и все заровнял, чтоб не осталось следа. Но место показалось мне ненадежным, и я сказал: «Нам бы сюда какого-нибудь сторожа». «Это уж ты на себя возьмешь, матлот. Сторожи триста лет, коли я раньше не вернусь», — сказал ль’Оллоне, этот негодяй, и ударил меня по голове лопатой. Потом зарыл меня рядом и вернулся на корабль».

Томми продолжал молча глядеть на привидение.

«Да, сэр, нехорошо он поступил, — заговорил он наконец, — Выходит, вы давно тут сторожите…»

И добавил, чтобы задобрить привидение: «Должно быть, вы здорово устали, господин капитан?»

«Устал, — подтвердило привидение, — Триста лет истекают сегодня ночью, кончается моя служба, только бы кто-нибудь пришел за золотом. Хорошо, что ты приметил зарево, Том Хайнс».

«А что это за зарево, ваша честь?» — спросил Том.

«Да так, чуток адского пламени, — ответило привидение. — Пустяки. А теперь послушай-ка лучше мое наставление, чтобы никакой дуппи не заморочил тебе голову, когда ты станешь поднимать сундуки».

Как Томми услышал про дуппи, так и затрясся, словно осиновый лист. Ведь злые духи, они в разном облике являются. Наперед не угадаешь, что они тебе подстроят. Больше всего Томми хотелось прыгнуть в лодку и плыть домой, но он боялся рассердить привидение. Лучше уж не показывать виду.

Томми сел и подпер подбородок ладонями, чтобы дух пирата не слышал, как у него стучат зубы.

А привидение спрашивает, нет ли у Томми с собой серебряных монет. Как же, есть — три старинных полпесо из чистого серебра. И нож у него был с собой, а больше ничего и не требовалось.

И стало привидение объяснять, что надо делать. Когда Томми все выслушал до конца, его курчавые волосы выпрямились и стали дыбом: вот как страшно все это было. И ведь ничего не поделаешь, надо выполнять приказ.

«Помни, что бы ни случилось, не говори ни слова, даже со мной не заговаривай. И не поворачивайся к дуппи спиной! — закончил пират свои наставления и выдохнул из уголков рта голубые языки серного пламени. — Все ясно, Том Хайнс? Тогда вставай, поедем на тот остров!»

Поехали. Томми греб, сторож клада рулил. Жутко было видеть румпель сквозь сжатый кулак привидения, но Томми вроде бы освоился и молча работал веслами, пока под килем не заскрипел песок.

«Дальше один действуй», — сказало привидение и стало совсем прозрачным, а потом и вовсе растаяло в лунном свете, будто голубой дымок.

Томми вылез из лодки и пошел по острову. Дойдя до песчаной площадки между старыми выветренными глыбами коралла, он остановился и принялся копать веслом.

«Ты меня ищешь? — спросил вдруг страшный голос, и прямо перед ним появилась свернувшаяся кольцом большая черная змея. — Если я могу чем помочь, ты только скажи!»

Обливаясь холодным потом, Томми молча продолжал копать. Змея превратилась в черного петуха и убежала в заросли. Тотчас же раздался дикий лай и прямо на кладоискателя бросилась огромная черная собака с горящими глазами и красным, как раскаленный уголь, языком. Томми, не говоря ни слова, вытащил нож и положил на песок, рукояткой к чудищу, острием к себе. Собака пропала, и тут же весло уперлось во что-то твердое. Смотрит: каменная плита, как и говорило привидение. Томми приподнял ее. Вниз, в глубокую черную яму, спускалась ржавая железная цепь. Томми взялся за нее и потянул. Вдруг что-то как дернет, он чуть не упал в яму.

произнес ужасный голос, и что-то похожее на огромную летучую мышь стало карабкаться вверх по цепи.

Томми живо сунул руку в карман, достал три серебряные монеты и бросил их вниз. Дуппи исчез, и тащить стало легче. На конце цепи висел сундучок. Уже совсем немного осталось тянуть, как вдруг на берегу раздался дикий крик. Откуда ни возьмись, прямо к Томми бегут какие-то фигуры. Большинство — моряки. Одеты в лохмотья, но видно, когда-то это была роскошная одежда. У кого тесак в руке, у кого вымбовка. Были тут и индейцы с Москитного берега. Они размахивали боевыми палицами, утыканными гвоздями и акульими зубами. Последними бежали два скелета с ржавыми мечами в руке.

А возглавлял эту ватагу человек в красном бархатном плаще, расшитом кружевами. В руке он держал большой нож.

«Хватайте чернокожего живым! — закричал ль’Оллоне. — Я сам вырежу его сердце, и будет он сторожить мой клад вместо Дублон-Билля!»

Дальше Томми ничего не слышал. Он выпустил цепь, ногой подвинул плиту на место и побежал так, как в жизни еще не бегал. К счастью, начался прилив и ему удалось сразу столкнуть лодку в воду. Миг — и он в ней. Гребет так, что только брызги летят. Отошел подальше, поставил фок и грот и сел за руль.

«Эх, и осел же ты, Том Хайнс», — сказал чей-то голос, и перед ним возникло привидение.

«Не спорю, ваша честь, капитан, сэр», — ответил Томми.

«Неужели не смекнул, что это дуппи тебе голову морочили?»

«Может, и так, ваша честь, сэр, — сказал Том. — А только ответьте мне: если бы я дождался всей этой шайки, то был бы я теперь сторожем клада ль’Оллоне? Так, что ли, мистер Дублон-Билль, сэр?»

«Гм, — сказало привидение. — Пожалуй, что так».

«Ну так вот, — задумчиво продолжал Томми. — Конечно, здорово владеть золотым кладом и пускать изо рта серное пламя, но уж вы меня извините, сэр, лучше мне остаться Томом Хайнсом с Саут-Энда, чем быть каким-нибудь дуппи или Дублон-Биллем».

«А если бы ты увез клад домой?!»

«Конечно, это было бы здорово, — согласился Томми и глубоко вздохнул. — Но тут спрашивается, кто бы кем владел: я сокровищем или сокровище мной?»

«Справедливый вопрос, — сказало привидение. — Сдается мне, последнее вернее».

«Так что вы уж извините, ваша честь, — заключил Томми, — но я рад, что так вышло».

«У каждого свой вкус, — заметило привидение, — Однако мое увольнение кончилось. Прощай, Томми!»

Тут сторож стал прозрачным и пропал.

«Прощайте, господин капитан, сэр, счастливого пути!» — ответил Том и по звездам пошел на Саут-Энд.

Красивый низкий голос смолк…

Мы возвращаемся на Сан-Андрес. Ночной ветерок стих. За пальмами на Хайнс-Kee сияет огромная золотистая луна.