В краю мангров

Нуси

Выдолбленная из ствола сейбы длинная, узкая пирога с подвесным мотором быстро шла вверх по обмелевшей Сан-Хорхе. С берегов взлетали белые и пепельные цапли, маленькие черные и пурпурные ибисы. Закончив утренний лов, обсыхали на буреломе змеешейки: крылья расправлены, длинные шеи затейливо изогнуты.

Нас было четверо в пироге: моторист-метис, его чернокожий помощник, препаратор и я. Скоро лодка повернет обратно, а мы вдвоем с препаратором продолжим путь к намеченной цели — к быстрым прозрачным речушкам в предгорьях Западных Анд.

Мы будем изучать и собирать рыб, обитающих только в тех водах. И конечно, искать Нуси.

…Впервые я услышал имя Нуси почти четверть века назад, когда вместе с моим побратимом, вождем Хаинамби, охотился, рыбачил и ловил для коллекций лесных животных на земле племени энгвера, в дождевых лесах между истоками Тараса и Сан-Хорхе.

Шаман Маригама, добродушный старик, который руководил ритуалом моего усыновления, предостерегал меня от речного чудовища Нуси. А также от других заколдованных животных и лесных бесов. И наказывал не заходить в ингрумиа — охотничьи угодья злых духов.

— В лесу нельзя говорить громко, — наставлял он меня. — Женщина-дух Па-ку-не, Говорящая без голоса, этого не любит. Лучше не навлекать на себя гнев Па-ку-не. А когда идешь вброд через реку, особенно если это тихий, илистый рукав, на дне которого много опавшей листвы, нужно все время проверять дно палкой. Не то нападет на тебя крокодил, или наступишь на хвостокола, или встретишь Нуси.

Маригама один раз видел Нуси; правда, это было давным-давно, еще в молодости. Чудовище сидело на берегу лесной речушки, и Маригама подкрался так близко, насколько хватило смелости, чтобы посмотреть на него. Шаман ведь обязан знать лесных духов и всякую нечисть. Правда, тогда он не был еще полноценным шаманом, а только проходил курс «демонологических наук».

У Нуси было толстое, грузное тело, короткие, уродливые ноги, длинная шея и почти круглая голова. Пасть внутри белая, совсем как у крокодила. Хвост свисал в воду. Он напоминал хвост очкового каймана, только был покруглее.

Из описания Маригамы я заключил, что Нуси не обычный бес вроде антомиа или санкахо, а какое-то животное. Но в таком случае оно должно попасть в мою коллекцию.

Потом мои друзья Баде-заби и До-чама дополнили описание. Оба мельком видели Нуси: один — когда нырял за рыбой, которую убил из лука, другой — когда спускался на плоту по реке.

Я все более убеждался, что «речное чудовище» индейцев — это черепаха, похожая на тех, что обитают в Северной и Центральной Америке. Но к какому роду она принадлежит? Чтобы узнать это, надо было ее поймать и передать для определения знающему герпетологу.

Тогда из этого ничего не вышло. Мои друзья энгвера, сами понимаете, ничуть не воодушевились, когда я поделился с ними своим замыслом. Да у меня и не было нужного снаряжения.

А потом пришлось все отложить: помешала поездка в Европу и вторая мировая война.

Когда после семилетнего отсутствия я вернулся к моим индейским друзьям, многое успело перемениться. Мой побратим Хаинамби и старый шаман отправились охотиться в вечные угодья, а других союзников для безрассудного, с точки зрения индейца, предприятия найти было трудно.

А тут еще сбежали два моих белых «помощника», захватив с собой большую часть снаряжения, в том числе аптечку. Ко всему прибавилась дизентерия, малярия, и в итоге мне пришлось начинать все сначала с пустыми руками в чужой стране.

Мало-помалу мои дела наладились, но время-то шло, и всегда на очереди стояли более важные экспедиции. Иногда я отправлялся не туда, куда хотелось, а куда посылали. И часто путешествия были настолько увлекательными, что я подолгу не вспоминал Нуси.

На гребнях могучих приливных волн Тихого океана я проникал в окаймленные манграми устья; ловил невиданных рыб в реках, которые рождаются на неизведанных склонах Макаренских гор и текут в далекую Ориноко; на суровых горных плато Восточных Анд искал озера, где можно было бы расселить холодноводных рыб; забирался в гроты в коралловых рифах, окружающих острова Сан-Андрес; ловил электрических угрей и кровожадных кариб в реках восточных льянос; разгонял палкой хвостоколов, переходя вброд мутный поток Сьенага-Гранде. А в малоизученной реке Баудо в Чоко я нашел даже «родственницу» Нуси — настоящую змеиношейную черепаху Chelydra serpentina acutirostris.

И вот пришла наконец пора осуществить сокровенную мечту: отправиться на поиски Нуси, располагая и временем, и всем необходимым снаряжением.

Конечно, я первым делом пошел к моему другу-герпетологу, которого считаю одним из немногих настоящих знатоков тропического леса. Я надеялся увезти его с собой. Увы, он не мог меня сопровождать, так как уже обещал ехать с другой экспедицией, на один из дальних притоков Амазонки.

Во всяком случае, друг благословил меня и попросил поймать и доставить в цивилизованные края не только Нуси (желательно живую и неповрежденную), но и вообще побольше черепах, а также крокодилов и кайманов. Только не бить их в голову! Я обещал постараться, однако Фред бросил подозрительный взгляд на мой новый штуцер.

…Итак, мы в пути — препаратор и я. Препаратор Карлос Веласкес заслуживает отдельной главы, но это уж до следующего раза. С юношеских лет он почти всю жизнь проводит в научных экспедициях; трудно пожелать себе лучшего спутника в лесном походе.

Несколько дней мы собирали материал в водоемах на равнине, нашли там любопытных рыб и черепах. Правда, черепахи относились к хорошо известным видам, и мы брали только по две-три штуки. Кроме карранчин.

Карранчины обитают в маленьких илистых озерах саванны. По сравнению с большинством других черепах их область распространения сильно ограничена.

Красивыми их не назовешь, они дурно пахнут и могут больно укусить, если зазеваешься. Едят главным образом крупных пресноводных моллюсков Ampullarta. Мощные роговые челюсти карранчины легко могут отхватить кусок пальца.

Люди саванны не капризны, охотно едят почти всех местных черепах. Но и они брезгливо морщатся при виде карранчины.

Меня эти четвероногие уроды занимали потому, что они принадлежат к бокошейным черепахам — примитивной группе, которая, как утверждают учебники, водится только в южном полушарии. В экваториальной Америке их следовало бы искать в области Амазонки. Мы же находили карранчин между восьмым и девятым градусами северной широты.

Я и прежде рассказывал о них герпетологу, по он слушал как-то недоверчиво, и теперь мы, чтобы порадовать коллегу, посадили в крепкую корзину десяток живых экземпляров.

Выйдя к деревне на берегу большой реки, мы наняли лодку и людей, погрузили свое имущество и пошли вверх по течению. К обители Нуси.

На четвертый день утром мы высадились на берег притока, который нас привлекал. Дальше, вплоть до границы владений индейцев, русло речушки было чересчур каменистым и мелким, с мотором там уже не пройдешь. Конечно, можно взяться за шесты, но это будет слишком долго.

Мой старый знакомый финн, расчистивший себе участок в этой глуши, одолжил нам двух верховых лошадей и нескольких вьючных мулов.

В саду его гасиенды был искусственный бассейн с фонтаном. Туда мы выпустили черепах: пусть ждут нашего возвращения.

Солнце уже садилось, когда мы на следующий день добрались до последней деревушки, расположенной в двадцати километрах от гор. Нас пустил переночевать один из двух местных лавочников.

Здесь кончалась вьючная тропа, дальше пойдем пешком. Большая часть снаряжения останется в деревне. Мы его заберем, когда найдем носильщиков. В два рюкзака и мой ягдташ мы уложили самое необходимое.

Накидка, крючки, лески, оба дробовика, легкий штуцер, несколько десятков патронов, гамаки, противомоскитная сетка, смена походной одежды (рубаха и штаны защитного цвета), аптечка, огромная банка спирта для консервации рыб, два алюминиевых котелка, немного соли, рис, кофе, сахар — вот и все.

На поясе у нас висели остро наточенные мачете и ножи: если в первый день не встретим индейцев, сможем сами соорудить себе шалаш. Главная часть нашего провианта бегала или летала в лесу или плавала в реке.

В двух непромокаемых мешочках лежали сигареты и сигары, а также подарки для индейцев.

Мы двинулись в путь, как только развиднелось. Первые два километра шли по лугам, среди высокой, в рост человека, росистой травы ярагуа. Гулко хлопая крыльями, над нами пролетали голуби гуарумера; зеленые амазонские попугаи парами спешили на деревья, где их ждал завтрак.

Луга сменил кустарник, и мы нырнули в сумеречный зеленый туннель.

Несколько лет назад тут был девственный лес. Жители деревни свели его, чтобы посадить кукурузу или маниок. Собрали урожай, а так как почвенный слой был здесь слишком мал (бананов не разведешь), участок забросили. Уже к концу очередного дождевого сезона лес начал отвоевывать свою землю. Появились побеги, кустики быстрорастущих с рыхлой древесиной и крупной листвой бальсы, цекропии и еще каких-то пород. Они переплетались с травами, с острыми, как нож, колючими лианами… И вот уже стоит сплошная стена, без мачете не пробьешься.

Хорошо еще, что тропу постоянно возобновляли рыболовы, дровосеки и те, у кого были свои маленькие участки выше по реке.

Затем мы вошли в разновозрастный растрохо, как называют в Колумбии вторичный лес. Здесь тропа была шире, деревца повыше и между ними уже появилась поросль других пород: сейбы, караколи, сапана, воладора, седреллы. Если их никто не срубит, они устремятся ввысь и закроют небо. И возродится глухой дремучий лес.

Чем дальше, тем река стремительнее и прозрачнее. Длинные пороги разделяли плесы и зеленые зеркала глубоких заводей. К самой воде склонялись сурибио с остроконечными, кожистыми листьями и твердой, плотной древесиной.

В десяти километрах от деревни кончались старые расчистки, и деревья сомкнули густые кроны высоко над нами. По обе стороны реки потянулись низкие гряды — предвестники гор. Кое-где обнажалась коренная порода.

Рубеж страны индейцев…

Из зеленой тьмы, из лесной пучины выплывали воспоминания.

Вон там, на пороге, опрокинулся наш плот, когда До-чама и я плыли в деревню за солью. В этом урочище в самое голодное время я подстрелил двух пекари; ночью притащил добычу домой, в хижину, где меня ждала жена. А вон на той гряде, за изгибом реки, убил своего первого медведя. Это было почти ровно четверть века назад.

Скоро первый брод. По соседству на перекате ревела вода. Любопытно, жив ли еще старый крокодилище, что прятался на плесе под порогом и таскал у индейцев собак и свиней? За ним же числился бесследно исчезнувший негр-золотоискатель.

Передав дробовик Веласкесу, я взял штуцер и подкрался за камнями к заводи.

Старика я не застал, зато шагах в двухстах от меня на песке лежало «новое издание» чуть поменьше двух метров. Ружье доброе, ему это расстояние нипочем, но ведь сколько потом возни — снимать кожу, вываривать череп. Был бы еще крокодил покрупнее. А на такого недомерка жалко тратить день. Это соображение спасло ему жизнь.

Мы срубили себе палки и вошли в реку; посередине было по пояс.

Вдруг у порога метрах в тридцати от нас что-то вспенило воду. Нечто большое, желто-зеленое скользнуло над дном плеса и пропало в глубокой заводи.

Я проводил мушкой загадочный силуэт, но он мелькал слишком глубоко: стрелять бессмысленно.

Кто это был: старый злодей или «наследник престола», не уступающий ему размерами? Сколько лет живет крокодил? С какой скоростью растет он на воле?

Мы еще многого не знаем.

…Позади пять-шесть бродов, впереди голый каменистый берег. Солнце перевалило через зенит и нещадно жгло нас. Ничего, еще один брод — и сделаем привал.

За рекой высился сумрачный дремучий лес, сочную зелень которого не могло спалить никакое солнце. Внезапно послышался шум сильных крыльев, и из леса вырвалась птица величиной с глухаря. Увидела нас, метнулась в сторону… Поздно. Тишину пробил выстрел, и гокко тяжело упал на камни. Есть приварок к рису!

Мы не заметили, когда на противоположном берегу появились индейцы. Вот они, два смуглых крепыша с красными набедренными повязками, в руках у них длинные духовые трубки.

Я повесил ружье на дерево, отошел от него, вытянул руку ладонью вперед и крикнул:

— Бари-саума!

— Бари-кауа! — последовал нерешительный ответ.

Один из индейцев пошел к нам через реку. В десяти шагах остановился, коричневое лицо с черными и красными черточками на щеках, носу и подбородке расплылось в улыбке.

— Мой отец До-хиви!

— Мой сын Има-нгаи!

Это был один из сыновей Выдры. Впервые я увидел его, когда он только-только научился ходить. Теперь ему лет двадцать пять — тридцать, женат (судя по раскраске), и дети, наверно, есть. А молодой парень, стоящий на том берегу, очевидно, его младший брат Кусто, который называл мою жену «белая мама».

Два часа спустя мы сидели в просторной хижине Выдры и обсуждали, как поймать Нуси. У меня было такое чувство, словно я вернулся домой, чтобы продолжать жизнь там, где она оборвалась. Да, сколько лет назад?..

Завтра Веласкес и три сына Выдры сходят в деревню за нашим провиантом и снаряжением.

А еще через день началась охота на Нуси. В нескольких заводях мы поставили жерлицы: на проволочных поводках тунцовые крючки, наживленные рыбой бокачико. Поводки привязали к крепким, гибким ветвям сурибио, висящим над водой. Попробуй сорвись с такой снасти!

Рано утром пошли проверять. На двух крючках от наживки только клочья остались: острозубые дорады поработали. Третий крючок никто не тронул. Мы везде сменили наживку и направились к четвертой жерлице, которая стояла в глубокой заводи ниже каменного желоба.

Поводок был натянут, как струна. Мы дружно ухватились за него и извлекли из воды отчаянно сопротивлявшегося сома багре пинтадо килограммов на пять. Вкуснейшая рыба, сегодня можно не тратить время на охоту!

Отрадный улов, но ведь это не Нуси.

Пятый крючок исчез вместе с поводком. Не иначе крокодил или кайман позарился на рыбешку и утащил жерлицу. По тому, как пострадала ветка, можно было судить о силе рывка.

Осталось посмотреть шестой крючок, последний. Но и его не было, только проволока болталась. Она была погнута в нескольких местах и так иссечена, будто ее рубили тупым мачете. У самого крючка проволока переломилась.

— Нуси, — зашептали индейцы.

И покачали головами, глядя на меня из-под своих чубов.

Мы заменили пропавшие жерлицы, потом я из чистого упрямства поставил на плесах еще две. И пошел на ручей ловить мелюзгу для коллекции.

На следующий день было почти то же, что накануне. Попалась очень крупная рубио, больше моей руки. И опять сильно пострадала одна жерлица, та, которую я поставил в глубокой заводи километрах в двух ниже по течению: ветка притянута к самой воде, поводок дважды обмотан вокруг топляка, толстый крючок сломан.

Под руководством До-чама молодежь смастерила из бальсы добрый плот. Поперечины закрепили крюками из сурибио, которые легко входили в мягкую бальсу. Для большей прочности бревна и перекладины связали расщепленными лианами анкла. Получилось сооружение в три раза шире и раз в шесть крепче обычного рыбацкого плота.

Общими силами мы спустили его на воду на том самом плесе, где кто-то сломал мой крючок.

Никто из молодых не захотел составить нам компанию, но их отец вызвался рулить. Недаром он немного шаманил на досуге, и недаром его звали До-чама, что означает Речная Выдра.

Когда спустились сумерки, мы заняли свои места: До-чама — на конце плота, держа длинный шест, на носу устроился с гарпуном Веласкес, я сел посередине, положив на колени штуцер. У каждого из нас был охотничий фонарик на пять батареек.

Плот беззвучно скользил по расшитой звездами черной глади между темными угрюмыми стенами.

В лесу стрекотали сверчки и цикады. Хрупкий, трепетный звук, который голосом не воспроизвести. Издали, со склонов гряды, донесся резкий, яростный крик пумы.

И опять тишина.

Время от времени вспыхивали фонарики, выхватывая из тьмы, словно кадры, — коренастая с покатыми плечами фигура препаратора… жилистый полуголый индеец… белые бальсовые бревна… зеленая прозрачная вода с серыми тенями рыб…

И опять темно, и на секунду ты будто ослеп.

Неожиданно индеец уперся в дно шестом, остановил плот и посветил. У самого берега, там, где в реку лениво вливался небольшой приток, зловеще мерцали два карбункула.

Очковый кайман. У крокодила глаза отсвечивают другим оттенком, погуще, как кончик сигары в темной комнате.

До-чама бесшумно развернул плот носом к притоку и выключил фонарик, а препаратор зажег свой и направил луч прямо в глаза кайману. Тихо поднялась рука с гарпуном. Еще немного — и можно будет бросать.

Всплеск, мощный удар по плоту! Веласкес хотел уколоть каймана гарпуном, но второпях промахнулся самую малость и откинулся назад, чтобы не упасть в реку. Плот качнулся и стал опрокидываться. В луче своего фонаря я увидел на бревнах широкую бугристую голову, разинутую светлую пасть. Прямо в нее брызнул сноп огня из штуцера.

Рептилия будто съежилась. Пасть захлопнулась, и уродливая голова поползла обратно в воду. В этот миг Веласкес вонзил гарпун в шею каймана.

Минутой позже мы уже были на берегу и тащили убитого зверя из воды. Это была самка, довольно крупная для этого вида: больше двух метров.

Странно, как она отважилась первой напасть на плот? Может быть, в устье притока у нее остались детеныши? Я прошел несколько шагов и посветил в окаймленную травой черную заводь.

Вот и ответ: у самого берега блестело много крохотных двоеточий.

Мы обыскали весь плес, потом следующий за ним, но не нашли ничего похожего на Нуси.

На жерлицы взял только один сом, поменьше того, что попался первый раз.

Рано утром я тихонько подошел к заводи на притоке, где видел кайманят. Положив на землю накидку, я стал наблюдать за ними из-за широких листьев муррапо. Герпетолог просил добыть не только взрослых ящеров, но и детенышей.

Вон на той стороне заводи в траве сразу трое. Один вскарабкался на плавающий обломок. Кайманята чуть побольше двадцати сантиметров, — значит, вылупились недавно. Время от времени раздавались квакающие звуки: «Эк! эк!»

Я нагнулся за сетью. А когда выпрямился, увидел рядом с собой До-чама. Ему примерно столько же лет, сколько мне, то есть за пятьдесят, а ходит он в чаще бесшумно, словно тень.

Долго мы стояли неподвижно, наблюдая за кайманя-тами. Один из них поплыл через заводь. Вода была совсем прозрачная, и мы хорошо впдели лягушачьи движения его задних ног. На дне под ним лежала груда прелых листьев.

Вдруг листья всколыхнулись, да так неожиданно, что я едва успел приметить что-то светлое, напоминающее огромную, с кулак, голову черепахи с клювом, как у королевского грифа. В следующий миг голова исчезла вместе с кайманенком и листья медленно легли на дно, скрыв все следы преступления.

До-чама и я переглянулись. Губы индейца беззвучно вымолвили: «Нуси», и он нырнул в заросли.

Через полчаса До-чама вернулся с Веласкесом и четырьмя парнями. Они принесли большую сеть, веревку и множество других приспособлений.

Глубина заводи была всего полметра, и мы точно знали, где спряталась Нуси. Десять минут спустя добыча лежала на берегу, опутанная сетью.

Но это было только начало! Не так-то просто совладеть с двадцатикилограммовой бокошейной черепахой, которая способна отхватить вам пальцы своим мощным роговым клювом. Тем более если вы стараетесь обращаться с нею бережно, чтобы добыть экземпляр живым и без единого изъяна.

Скрутить Нуси веревкой по удалось, черепаха одним укусом перегрызла ее. Наконец мы обмотали шею чудовища цепью и привязали ее к дереву. Затем индейцы сделали клетку из толстых палок. Мы посадили туда Нуси, просунули сквозь клетку две жерди и отнесли в стойбище. Здесь клетку поставили между сваями под хижиной.

Мы принялись мастерить ящик покрепче, а Нуси в это время превращала в щепки свою тюрьму.

Пришли домой свиньи; они тоже квартировали под хижиной. Здоровенный хряк принялся рыть землю возле самой клетки.

Мы были настолько поглощены работой, что ничего не заметили. Вдруг раздался дикий визг, и хряк пулей метнулся в заросли.

Оказалось, Нуси прогрызла в торце клетки большую дыру. Выждав удобную минуту, она молниеносно высунула голову и цапнула хряка за морду, отхватив довольно большой треугольный кусок мяса. Но свинина пришлась явно не по вкусу бокошейной черепахе, и она выплюнула трофей. Кусто хотел достать его палкой, однако Нуси шутя перекусила ее.

К этому времени индейцы после долгих размышлений заключили, что пойманное нами животное — все-таки не Нуси. С виду-то она, конечно, смахивает на речного беса да и нравом тоже, но разве можно так запросто держать в клетке нечистого духа и не навлечь на себя никакой беды?..

Я попробовал возразить, что сам водяной не вынес бы такой соседки и удрал, но не смог убедить их. И индейцы перекрестили черепаху в Бачи. Ни Веласкес, ни я не стали спорить. Мы сами уже израсходовали на нее почти весь наш запас испанских и английских бранных слов.

Возле дома Выдры стоял загон из прочных, толстых кольев. В ожидании, пока индейцы доделают транспортную клетку, мы перевели туда Нуси-Бачи.

Все вещи были собраны, и, чтобы время не пропадало даром, я решил заняться крокодилами. Бандит у брода так и не подпустил меня на выстрел, но два других зазевались, греясь на солнце, и пали от моего штуцера. Черепа ничуть не пострадали. Я добыл также на редкость крупного — двести сорок три сантиметра — очкового каймана.

Все банки со спиртом были наполнены рыбами.

И вот наконец все сделано, можно возвращаться с коллекциями в город. Сообща мы затолкали черепаху в новую клетку, затем индейцы помогли нам донести наше имущество до деревни. Мы наняли здесь пирогу, попрощались с нашими смуглыми друзьями и благополучно добрались до гасиенды финна. Оказалось, что «квартиранты», которых мы ему оставили, чувствовали себя превосходно.

Поставив клетку с Нуси посреди двора, Веласкес и я пошли извлекать их из бассейна. Только мы их выловили, как послышалось жалобное тявканье. Одна из собак хозяина гасиенды неосмотрительно повернулась спиной к клетке, и неугомонная Нуси, которая за время путешествия успела уже высадить одну рейку, укоротила хвост несчастной сантиметров на восемь.

Во избежание новых бед мы купили толстую стальную проволоку и укрепили ею все соединения. Потом Веласкес отправился верхом за сорок километров в деревню и раздобыл там моторную лодку.

Ровно через неделю мы прибыли в город на побережье, где я заведовал небольшим научно-исследовательским институтом. В тот день, когда я уже решил отправить всех рептилий самолетом в столицу, дверь в мою лабораторию отворилась и вошел герпетолог. Он только что вернулся с Амазонки, привез мне оттуда интересных рыб.

Сперва мы осмотрели собранных мной змей, крокодилов и кайманов. Фред кивал: неплохо. Затем мы вошли во двор, где барахтались в своих загончиках черепахи.

Начали с обыкновенных. Мой друг снова одобрительно кивнул. Потом мы свернули за угол и остановились перед железной клеткой (я купил ее на распродаже имущества бродячего цирка), в которой сидела Нуси.

— Гм, — сказал герпетолог, — приличный экземпляр, а в общем-то ничего особенного. За пять долларов можно купить такую в любом зоомагазине. В Миссисипи их миллион. Но все равно спасибо, я понимаю, ты от души…

Фред осекся и замер, как хорошо натасканный пойнтер перед выводком куропаток.

— Где ты их поймал?

Умеренно дрожащей рукой он показывал на корыто, в котором весело плескались карранчины.

Я назвал ему место и спросил!

— Они тебе нужны?

— Еще бы! Новый вид, и район совсем необычный!..

Через несколько месяцев я получил по почте из Гарварда свежие оттиски: «Новый вид черепах Chelida, Phrynops (Batrachemys) dahli, Колумбия».

Одним из двух авторов статьи был Фред.

А сейчас передо мной лежит описание маленького сома, пойманного в одном из притоков Ориноко. Я закончил его сегодня утром и положил номенклатурный тип, а также около десятка паратипов в отведенные им банки со спиртом.

Новый вид, новый род.

Название рода я уже придумал: фамилия моего друга-герпетолога плюс окончание — ichthys (по-гречески рыба).

А как быть с видовым названием? По правилам это должно быть какое-нибудь латинское или латинизированное прилагательное.

Barbatus? Acanthocephalus? Horridus? Бородатый? Шипоголовый? Устрашающий?

Но тут во мне просыпается совесть, и я скромно пишу: «guayaberensis» — «гуаяберский»…

Я в долгу перед этим краем.