В краю мангров

Отверженный

Небо на востоке бледнеет. Одна за другой пропадают звезды. Четко, резко проступили очертания деревьев; на западе они еще окутаны мглистой завесой.

Маленькая белолицая сова уже не кричит «коррокоту», и летучие мыши возвращаются в свои укрытия. Зато, издавая скрипучие звуки, то попарно, то вереницей летят над лесом амазонские попугаи. Приметят корм, и вереница рассыпается на двойки.

Макушки деревьев еще облеплены гроздьями дремлющих белых цапель, но воздух вокруг них уже свистит, рассекаемый сильными крыльями: стаи мускусных уток, покинув свои ночевки в зарослях, потянулись на болото.

У самого края большого болота пасется маленькое стадо зебу: огромные дымчатые коровы и два еще более могучих быка с высоким горбом и отвислой губой. Грузные, жирные животные, почти все чистой индийской породы, только немногие из них — помесь со старой испанской породой криольо, которая появилась здесь еще в ту пору, когда на материке основали первые испанские гасиенды.

То одна, то другая корова поднимает голову и глядит добродушными сонными глазами на топкие луга и низкие кущи.

Становится все светлее. Гаснут последние звезды, на востоке словно вспыхивает пожар. В воздухе туча голодных птиц, летящих на утреннюю кормежку.

Внезапно старший бык вздрагивает, точно его разбудили. Поднимает голову с короткими, загнутыми назад рогами и втягивает ноздрями воздух. Уши беспокойно шевелятся. Ноги делают несколько быстрых шагов к болоту.

Поодаль, шагах в восьмидесяти, высовывается из травы другая голова. И замирает. Широкая угрюмая кошачья морда с короткими округлыми черными ушами. За ними толстая шея, могучие плечи, длинное пятнистое тело. Кончик хвоста нервно дергается.

Ягуар. Самец в расцвете сил, плотный, тяжелый на вид, но быстрый и опасный. Охотник, созданный для схваток с дикой свиньей и тапиром. Но тапиры и воинственные пекари исчезли с побережья десятки лет назад, когда человек превратил необъятные леса в пастбища.

Желто-зеленые глаза большой кошки изучают одну зебу за другой. В стаде только два теленка, и они жмутся к коровам. Без боя не обойдешься, а зачем лезть на рожон, если можно добыть пищу в другом месте? Да и бык настороже, готов постоять за своих.

А ведь он не мог услышать и учуять ягуара. Его внимание обращено в другую сторону, он смотрит на топь. Вон туда, где сейчас закачалась трава и послышался плеск. Кто-то идет медленно, словно крадучись. Вот только запаха не уловишь: утренний ветерок относит его.

Ягуар чуть повернул голову. Он-то знал, кто это идет. Тихо нырнул в траву и прокрался к колючим зарослям поблизости. Стадо его перестало занимать. Пока. А с тем, кто шагает там через болото, лучше не встречаться.

Из-за высокой травы что-то показалось. Тяжелая светло-коричневая туша, широкая голова с огромными, острием вперед рогами, напоминающими кривые сабли.

Бык. Но бык другой породы — чимаррон. Один из тех дикарей, которые никогда не знали загонов и раскаленного клейма, которые родились и выросли среди неприступных болот, недостижимые для сыромятных лассо вакеро, не ведая никакого хозяина, не ведая вообще человека.

Помесь криольо и испанского торо. Отверженный.

И вот теперь чимаррон решил — если это было решением, а не зовом дикого, неосознанного инстинкта — покинуть болотные заросли, выйти на луг.

Их немного, этих чимарронов, и среди них преобладают быки. Коровы же почти все рано или поздно примыкают к стаду какой-нибудь гасиенды, а там быки — или зебу, или наполовину зебу. Эта порода по душе владельцам гасиенд. Она более скороспелая, ростом и весом превосходит чистокровных криольо. И нравом зебу добродушнее, миролюбивее; за ними проще присматривать.

Каждый старался для своих коров закупить чистопородных привозных быков. Молодых бычков, в которых преобладали черты криольо и торо, кастрировали. Как только они подрастали и нагуливали жир, их отправляли на бойню.

Чимарроны не собирались в стада. Иногда старый бык водил с собой двух-трех коров с телятами, но чаще они ходили парами, а то и поодиночке.

У светло-коричневого была корова породы криольо, прыткая, как олень. Несколько недель назад она пропала, и он не сразу нашел ее, вернее, то, что от нее осталось. Ее зарезал ягуар, а грифы потом подчистили остатки обеда большой кошки.

И зажил бык один среди болот. Он становился все беспокойнее, все злее. Голос крови звал его. В конце концов он не устоял.

Подойдя к краю болота, чимаррон уловил густой запах и направился к стаду. Но не в открытую, а осторожно, крадучись, как его приучила жизнь.

Вот они, его родичи, совсем близко.

Чимаррон останавливается за последним рядом высоких, в рост человека, камышей. Вытягивает голову, нюхает. И ступает на кочковатый общипанный луг. Свирепый, со сверкающими глазами, весь в пятнах от болотной воды и ила, длинные острые рога блестят в лучах утреннего солнца.

Зебу медленно пошел ему навстречу, пытливо, чуть удивленно рассматривая пришельца. Чужак на его лугу — это само по себе не страшно. Важно другое: кто он, этот чужак. Надо проверить. А потом, может быть, и принять в стадо, если он не станет оспаривать его главенство.

Чимаррон словно окаменел, только хвост извивается, как у разъяренного льва. Голова светло-коричневого быка медленно наклоняется, рога изготовлены к бою.

Дымчатый великан делает еще несколько шагов, разбрызгивая грязную жижу. Широкие копыта глубоко уходят в вязкую глину, она жадно всасывает их и нехотя выпускает. Вот он поднял голову и замычал.

Ответ следует незамедлительно: раздается исступленный рев, яростный вызов. Секунду-другую дикий бык смотрит горящими глазами на вожака, потом поддевает рогами кочку и выворачивает ее из земли. Несколько влажных травинок прилипло к рогу. Передние ноги топчутся на месте. На фыркающей морде вздуваются пузырьки пены.

Зебу стоит неподвижно, как бы недоумевая. Неужели кто-то смеет восстать, оспорить его власть? Это что-то новое, необычное, трудно постижимое для его неповоротливого мозга.

Мало-помалу недоумение уступает место глухой ярости. Он никогда еще не бился — не было нужды. Но… если этот чужак думает, что может все себе позволить, придется его проучить.

Угрожающе мыча, зебу сделал шаг, другой, третий, все быстрее и быстрее, наклонил голову и ринулся вперед, будто живой таран, три четверти тонны могучей силы.

Дикий бык встретил его на полпути. Лбы ударились так, что оба осели. Дымчатый был намного тяжелее, светло-коричневый — расторопнее. Зебу привык сражаться бесхитростно: кто кого столкнет, кто сильнее надавит. Но у чимаррона были свои приемы.

Внезапно он отскочил в сторону, мотнул шеей и головой, и… острый рог вонзился в грудь противника, возле самой ключицы.

Зебу вскинул голову и фыркнул от удивления и боли. Потом тяжело повернулся, опустил низко морду и сделал выпад своими короткими, загнутыми назад рогами.

Но чимаррон уже на шаг отступил, и, когда голова зебу взмыла вверх, не задев по цели, он бросился вперед. Снова острие рога пропороло дымчатую шкуру. Из раны хлынула кровь — алая, пенистая.

Домашний бык, мотая рогами, шел вперед, искал лоб противника, чтобы сломить, побороть врага. Он вошел в раж: теперь все, теперь драться, пока кто-то из них не падет. Жаркое дыхание вырывалось из глотки дымчатого, и в горячке он даже не почувствовал нового удара в лопатку.

А коровы паслись как ни в чем не бывало. Когда прозвучал вызов, они лишь на миг оторвались от травы, но вообще-то схватка быков их мало волновала. Один из двух победит и будет вожаком. Он сильнее, значит, так и должно быть.

Только молодняк не сводил с бойцов больших удивленных глаз. Один из выпадов зебу чуть не положил конец схватке. На голове чимаррона сбоку зияла рваная рана. Но и у самого вожака в пяти-шести местах струилась кровь. До сих пор ему не удалось схватиться с противником по-настоящему: лоб в лоб. Всякий раз дикий бык успевал отклониться в сторону, всякий раз вожака встречал острый рог, а не голова, которую можно было бы пригнуть, вдавить в землю и затоптать ногами.

Из дымчатого зебу стал пятнистым, кровь перемешалась с илом и глиной. Но ярость и ожесточение не ослабевали. Опустив голову, выгнув спину, он пошел вперед, словно танк. Сейчас столкнутся… Рывок!

И опять в последний миг дикий бык уклонился от удара и сбоку вонзил рог прямо в незащищенную шею зебу.

Оба словно окаменели, превратились в изваяния. Сердце, могучие мышцы — все напряжено до предела. Бойцы напирали, давили, гнули… Казалось, еще немного — и тяжелый зебу сомнет, опрокинет врага. И тут что-то парализовало вожака, отняло у него всю силу.

Задние ноги еще упирались в землю, но большая светлая голова задралась кверху, пасть открылась, и раздалось мычание, которое перешло в хрип. Лоб чимаррона медленно опускался вдоль шеи зебу. Вот уперся в грудь и давит, давит… Чавкнула глина, выпуская передние копыта зебу. Они бессильно повисли в воздухе, а из пропоротой глотки толчками била кровь.

Еще одно неимоверное усилие — и чимаррон опрокинул противника навзничь в жидкую грязь. Потом отошел на несколько шагов назад, не спуская глаз с врага, и снова опустил окровавленные рога. Выжидал.

С минуту зебу лежал неподвижно. Наконец поднял морду к небу, и из вздымающейся грудной клетки вырвался странный, сдавленный звук. Наверно, так разрывается сердце.

Голова быка медленно упала на бок, в болотную воду.

Высоко в небе королевский гриф подобрал свои могучие крылья и пошел сужающимися кругами вниз к краю болота.

Красноголовый гриф-индейка издали заметил маневр королевского грифа и взял курс на макушку дерева, стоящего в полусотне метров от места схватки. Когда насытится королевский, наступит час красноголовых, а за ними черных грифов. Вон они, красноголовые и черноголовые, уже слетаются со всех сторон. А на болоте ждут своей очереди каракары. Они парии, последние в табели рангов истребителей падали. Их пир начнется лишь после того, как грифы возьмут свое.

Лежа на толстом суку покосившегося дерева клаво, ягуар холодными кошачьими глазами следил за умирающим быком. Вот уйдет чимаррон, тогда он разгонит шайку грифов и устроит пир.

Наконец голова зебу совсем скрылась под водой, и дикий бык повернулся спиной к поверженному врагу. Громко сопя, он подошел к пасущимся коровам и обнюхал каждую. Ни одна из них не могла принять его сейчас, ио было ясно, что они безропотно и равнодушно признают нового вожака, как признают день, солнечный свет, пастбище.

Молодой бык вытянул голову, с интересом глядя на чимаррона, но, когда тот пошел на него, отступил. Он не хотел биться, он боялся этого коричневого, который одолел их вожака. И молодой бык ушел на самый край луга.

Утвердив свою власть, чимаррон направился к бочагу у опушки и по самую холку вошел в теплую мутную воду, чтобы смыть с себя острый запах крови.

Потом, уже чистый, вернулся на луг и принялся щипать траву. Иногда поднимал голову, прислушиваясь, принюхиваясь. Ведь он теперь вожак — сторож и защитник.

Солнце начало припекать. Два аиста опустились на дерево на островке посреди болота, где хорошо прижились сейбы. С рисовых плантаций у деревни вернулись стаи древесных уток.

Грифам-индейкам было тесно на туше быка, которая бурым утесом торчала над илистой лужей. Королевские грифы, самые крупные, самые сильные, уже насытились и дремали на деревьях. После индюшачьих явятся черные грифы, потом каракары, коршуны.

Дикий бык недовольно взглянул на спорящих грифов. Лучше уйти отсюда, увести стадо в свое дикое царство, туда, на большое болото. Что-то говорило ему: здесь не надо оставаться. Он чуял опасность, приближение беды.

А жирные, гладкие, ленивые коровы ничуть не беспокоились. Пощипывая траву, они отошли шагов на двести, чтобы не чувствовать запаха крови павшего быка. Их никуда не влекло: ведь здесь есть и вода, и вдоволь густой, сочной травы.

Но чимаррон был настойчив. Сперва он попытался заманить коров, чтобы они шли за ним; когда же это не помогло, потерял терпение и стал подгонять их. И коровы подчинились: ведь он вожак. Но шли не торопясь, без всякой охоты, то и дело останавливаясь пощипать травы.

Он опять подгонял их, и они вяло, безразлично делали ровно столько шагов, сколько требовал вожак.

К одиннадцати часам стало совсем жарко и все замерло. К этому времени стадо успело пройти в глубь болота километра полтора.

Трое ехали верхом по узкой тропе через мангровые заросли, и, спугнутые стуком копыт, полчища крабов боком-боком улепетывали в свои норки.

Трое в изношенных рубашках и защитного цвета брюках, шея обвязана большим пестрым платком, на черных волосах широкополая шляпа из пальмового луба. Поджарые, привычные к седлу, истинные вакеро. Кони маленькие, сильные, быстрые; седла потертые, с высокими луками, на которых висели сыромятные ремни. У бригадира Франсиско Велеса сзади к седлу были привязаны клейма.

— В общем-то работа вакеро ничего, если бы не надо было загонять и клеймить скот, — сказал Хосе Мартинес и плюнул, метя в краба. — От зари до зари болтаешься в седле, даже и не поешь как надо. Да еще дерись из-за телят со злыми коровами.

Мариано Карденас сдвинул шляпу на затылок и вытер рукавом потный лоб. Горец из Фредонии в Центральных Андах, он хуже переносил жару, чем эти флегматичные жители приморья. Говорил быстрее их, но внятнее, не глотал последние звуки в длинных словах.

— И ты еще жалуешься, Пепесито, — презрительно протянул он. — Да здесь скотинке и спрятаться негде. И эти зебу такие уж жирные и ленивые, с ними никаких хлопот. Вот был бы ты с нами в Чимитарре, когда мы перегоняли быков из гасиенд за Каукоп в Медельин на большую корриду! Там в седле не задремлешь, живо напорешься брюхом на рог.

— Будешь спать в седле, долго у дона Виктора не прослужишь, — вмешался Франсиско. — И что может знать о скоте качако вроде тебя[1]. У вас же там одни криольо, мелочь, они такие ручные, что хоть в переметную суму клади.

— Верно, жиру в них меньше, чем в зебу, — неохотно признался Мариано. — Но зато они куда прытче будут. Не надо лома, чтобы их с места сдвинуть. А быки — настоящие бойцы. Посмотрели бы вы, костеньос, нашу коррида де торос в Медельине или Фредонии. Там такие быки есть: трижды подкинут нерасторопного бандерильеро. Не уймутся, пока им шпагу в загривок не воткнут. Здесь я еще ни одной бодливой скотинки не видел, а когда в Толу или Синселехо изображают корриду, то не шпагами, а палками бьются. Палками!

Горец буквально выплюнул это слово, смачно, как грубейшую брань.

Франсиско не сумел дать отпор, но старик Хосе обнажил в улыбке беззубые десны.

— Погоди болтать, парень, покуда не встретил чимар-рона, — сказал он. — Тут уж не шпага — винтовка нужна, самая наиновейшая, с оболочечной пулей. Старый чимаррон опаснее злого ягуара.

— Когда увижу, тогда поверю, — ответил Мариано. Потом повернулся к Франсиско и спросил: — Что, начальник, скоро доберемся?

Бригадир указал на просвет в манграх впереди.

— Вон там будет бугор с хорошей травой. Большое болото — за ним.

На бугре они придержали лошадей и осмотрелись кругом. Первым заметил грифов Хосе.

— Не иначе ягуар телку зарезал, — сказал он.

Франсиско молча кивнул. Потом показал на широкую полосу следов, которая через луг уходила в болотный лес.

— Что это на них нашло? С чего они туда подались? Ну-ка, вы скачите за ними, гоните их с болота, а я погляжу, чем там угощается эта дрянь.

Бок о бок Хосе и Мариано по следам стада выехали на болото. Через несколько сот метров они остановились, чтобы разобраться в следах: здесь коровы разошлись в разные стороны. Вдруг сзади послышался крик. Франсиско спешил к ним.

— Там большой бык лежит, привозной, — сказал он хриплым от ярости голосом. — Чимаррон забодал его и увел коров. Если мы их не повернем, дон Виктор выгонит нас без разговоров. Он за этого быка две тысячи долларов отдал. Долларов! Это будет семнадцать тысяч песо, я сам слышал.

Его товарищи ахнули. Что и говорить, сумма: пятнадцать годовых жалований любого из них. Они молча кивнули и пришпорили лошадей.

Коровы и молодняк отдыхали в тени низких корявых деревьев, а бурый бык, стоя по колено в воде, смотрел туда, откуда они пришли, и широкими ноздрями втягивал воздух. Тревога не покидала его, и ему было не до отдыха.

Вот несколько цапель с криком поднялись над краем болота и, плавно взмахивая крыльями, полетели прочь. А паламедея, сидящая на макушке дерева, вытянула длинную шею и криком предупредила об опасности своего супруга, который примостился на другом дереве метрах в двухстах от нее. Звонко и тревожно прозвучало: «чавари, чавари!».

В следующий миг чимаррон различил вдали три фигурки. Они пропадали то за деревьями, то за высокой травой или зарослями латы — колючих карликовых пальм, но всякий раз появлялись опять, все ближе и ближе.

Теперь уже видно: всадники. И диким быком овладел страх, страх пропитал все клеточки его тела.

В своем обширном болотном царстве он не знал врагов, которых надо было бы остерегаться. Конечно, здесь бродят ягуары, а в больших озерах есть крокодилы, но старому испытанному бойцу они не страшны, их боится разве что молодняк. К быку они не сунутся.

Соперники есть все-таки; другие дикие быки. Но их он тоже не боялся. С тех пор как чимаррон вошел в полную силу, он еще ни одного поединка не проиграл.

Иное дело человек. Вид людей наполнял его страхом. Он не хотел мириться с этим чувством, и оно всегда соседствовало в нем со слепой, буйной яростью. Может быть, именно потому, что чимаррон был потомком домашних животных, ушедших из-под власти двуногих, один вид человека, даже запах его, наполнял быка ужасом и ненавистью.

Если в топи заходил охотник, бык скрывался в густых зарослях и стоял там начеку, готовый идти в атаку или бежать.

Пока что человек ни разу не оказывался так близко, чтобы пришлось выбирать. Да и можно ли тут говорить о сознательном выборе? Скорее смутный инстинкт заставил бы его либо обратиться в паническое бегство, либо броситься в яростную атаку.

Чимаррон басистым мычанием позвал отдыхающее стадо: восемь коров, пять телок и два теленка. Молодой бык часа два назад покинул их, побрел один обратно на пастбище. Вожак не возражал, лишь бы коровы и телки не потянулись туда же.

Подчиняясь его зову, коровы неохотно встали. Жарко… А здесь тень, вода так приятно освежает. Травы вдоволь, зачем куда-то тащиться?

Но вожак распоряжается. Хочешь не хочешь, надо подчиняться. И зебу лениво, апатично побрели дальше, в глубь топей, к диким манграм вокруг озер, где ни коню, ни человеку не пройти за ними.

Очень уж медленно они шли, и всадники их настигали. Конечно, вода и вязкая глина тормозили малорослых лошадок, но в общем-то они двигались довольно быстро. Особенно белый Брильосо. Франсиско даже придерживал его, чтобы поспевали светлый паломино Мариано и гнедая кобылка Хосе.

Вакеро пошли в обход. Старый опытный Хосе свернул вправо, остальные двое — влево, причем Франсиско ехал с краю.

Дикий бык видел, как они приблизились, как рассыпались. Он угадывал, что это значит. И его охватил ужас. Какое-то внутреннее чувство властно повелевало бежать, бежать и скрыться, подальше от этих двуногих. Но другой инстинкт, еще более сильный, запрещал покидать только что отвоеванных коров, которые лениво шагали в его царство.

Вакеро обогнали коров, когда те проходили через мангровую рощицу. Хосе приподнялся в стременах, чтобы сориентироваться; сто пятьдесят метров отделяло его от стада. С другого фланга, метрах в ста от коров, Мариано повернул свою лошадь и поехал им наперерез как раз в тот миг, когда из-за кустов показалась пепельная голова первой зебу.

Горец пришпорил своего паломино, раскрутил над головой сыромятное лассо и двинулся навстречу стаду. Франсиско издали крикнул ему, чтобы он подождал, но Мариано не слышал: плеск воды под копытами и шелест травы все заглушили.

Чимаррон насторожился, замер на месте, словно окаменел; голова чуть опущена, уши направлены вперед, ноздри расширены. Мало-помалу страх переплавлялся в ярость. Стоя за густым низким кустарником, он переводил злобные глаза с одного всадника на другого, прикидывая расстояние.

Корова вышла шагов на пять из мангров и остановилась, равнодушно глядя на вакеро. Всадники ее не путали: старые знакомые. Конечно, они иной раз докучают, гоняют тебя с одного места на другое. Но на новом месте всегда оказывается сочная трава и вдоволь воды, а иногда еще и деревянное корыто с солью. Вкусная соль. Всадников надо слушаться.

Она лениво повернулась и, минуя мангры, зашагала обратно, к краю болота. Вторая корова, выйдя из-за деревьев, последовала ее примеру, третья, с теленком, прямо с опушки пошла назад по собственным следам. Две телки постояли, пофыркали и тоже побрели обратно.

И никто из них даже не взглянул на быка. Они привыкли к тому, что и вожак — в первую очередь вожак — покорен человеку.

Мариано погнал коров, покрикивая и размахивая лассо. Если хорошенько подогнать их, они метров двести пройдут, не останавливаясь, а он за это время направит туда же. остальных. Пусть увидят эти приморские жители, что горец один может справиться с таким пустяком. Правда, быка что-то не видно, да это неважно. Все-то они преувеличивают; не может чимаррон быть таким опасным. Что он, быков не видел? Пока пикадор не раздразнит их, они с места не сдвинутся. Эгей, коровки, живее топайте!

Дикий бык, выжидая, стоял за мангровой завесой. Он видел, как часть его стада повернула назад, а часть остановилась в нерешительности. Жаркий гнев распалял быка. Всего шестнадцать шагов отделяло его от всадника, когда тот придержал лошадь, чтобы не наехать на коров.

Хриплый короткий рев… Чимаррон вырвался из зарослей и бросился прямо на человека, который задумал угнать его самок. Готовый все сокрушить на своем пути, бык, словно африканский буйвол, мчался вперед с опущенной головой и всевидящими глазами. Первозданная мощь, лавина беспощадной ярости.

Мариано хотел повернуть лошадь. Ее копыта разъехались в жидкой грязи, ноги подкосились, и не успела она развернуться, как рога и лоб быка ударили ей в брюхо, подняли и бросили наземь. И всадник оказался придавленным бьющейся, брыкающейся лошадью, которая тонко ржала в смертельном страхе перед рогами и топчущими ногами быка.

Человек тоже вскрикнул. Один раз. И смолк.

Хлопнул выстрел, второй, третий. С ревом бык обернулся и ринулся на Франсиско, который припал к шее своего коня, держа в руке дымящийся револьвер. Брильосо отскочил в сторону так прытко, что менее искусный всадник вылетел бы из седла. Бык промчался мимо и тяжело развернулся для новой атаки. В это время четвертая пуля задела его голову.

Вперед, на врага… Но Брильосо не первый раз встречался с быками, он вовремя уклонился.

Короткая тщетная погоня показала чимаррону, что конь и всадник неуловимы.

Он остановился и затряс головой, разбрызгивая алые капли. Острая боль в холке, правая лопатка будто онемела… Временами мутится в глазах… А всадник, остановив коня в шестидесяти шагах от него, перезаряжал барабан.

Вот поднял руку, прицелился… Бык медленно повернул голову. Вереница дымчатых коров уходила, покидала болото, возвращаясь на старое пастбище. Их подгонял человек на гнедой лошади.

Могучая туша вздрогнула. Бык долго смотрел вслед уходящим. И опять перевел взгляд на своего врага.

Франсиско сидел неподвижно, как изваяние, не спуская глаз с чимаррона. Конечно, можно выстрелить, но ведь самодельные свинцовые пули из его старого револьвера тридцать второго калибра здесь бессильны. Осталось пять штук. Лучше приберечь их для самого крайнего случая: если придется стрелять в упор.

Долго они меряли друг друга взглядом, не двигаясь с места. Наконец человек заставил коня сделать несколько шагов назад. Медленно, не выказывая страха.

Бык продолжал стоять, но что-то в его позе переменилось. Казалось, напряжение покинуло его. Массивная голова наклонилась к земле, он принюхался, фыркнул. Вдруг повернулся к всаднику спиной и побрел в свое царство среди топей.

…Через четверть часа Франсиско достиг края болота. Мариано безжизненно лежал поперек его седла, голова и ноги свесились в траву. Содержимое его карманов, завернутое в носовой платок, убрано в переметную суму бригадира. Хозяин перешлет в Фредонию.

Первый красноголовый гриф спикировал на светлую лошадку, которая осталась лежать в воде у мангровой рощи.

Багровый шар солнца примял верхушки деревьев. Кругом летали стаи уток, цапли длинными вереницами потянулись к своим ночным убежищам. Из травы с хриплым криком поднялась выпь.

В самом сердце большого болота простерлось тихое озеро, окаймленное илистым валом и низкими замшелыми деревцами. Из воды там и здесь торчали мертвые узловатые суки. На одном из них, глядя на воду бесстрастным желтым глазом, стояла великолепная белая цапля.

Что-то хрустнуло в зарослях. Темное шишковатое полено на берегу вдруг ожило, и над илом поднялась длинномордая крокодилья голова. Мелькнуло желтое брюхо, — это рептилия дернула хвостом, подвигаясь ближе к воде.

Зеленый с желтыми пятнами удав прижался плотнее к шершавой коре старого мангрового дерева.

Снова хруст, совсем близко. На другом берегу ягуар, пришедший на водопой, живо юркнул обратно в кусты. Цапля тяжело взмахнула крыльями и перелетела на другое дерево.

Что-то темное показалось между деревьями. Дикий бык вышел на береговой вал и устало спустился к воде. Крокодил ручейком влился в озеро, на миг пропал, потом метрах в десяти от берега показались его глаза и ноздри.

Чимаррон окунул морду в воду и, словно нехотя, принялся пить. На холке, шее и лопатке лепешками запеклась черная кровь, и он двигался так, будто у него не гнулась правая передняя нога. Медленно поднял голову, обвел взглядом озеро. И замычал. Это был странный звук, исполненный одиночества… Прислушался. Ответа не было.

На секунду щелочки зрачков зеленых крокодильих глаз остановились на нем, точно в раздумье. Потом голова рептилии ушла под воду.

А бык, понурившись, все стоял на валу, недвижимый, как утес.