К рассвету 19 октября передний край обороны 383-й стрелковой дивизии растянулся по окраинам Сталино — от Горняка до Авдотьино. На карте вырисовалась глубокая подкова, обнимавшая город с трех сторон: с северо-запада, запада и юго-запада. На левом фланге к шахтерам примыкали боевые порядки 30-го полка НКВД, прикрывавшего самую южную окраину, а за ними к юго-востоку уходил передний край обороны спешившейся 38-й кавалерийской дивизии генерала Кириченко. Правый фланг нашей дивизии по-прежнему оставался оголенным, и здесь таилась та из наибольших опасностей, которые существуют для войск, — опасность глубокого обхода наших боевых порядков наступающим противником. К одной роте, которую держал у себя в резерве командир 694-го стрелкового полка капитан Кипиани, надо бы добавить еще по крайней мере три, да артиллерийский дивизион, тогда можно было рассчитывать на успех контратаки в случае обхода нашего правого фланга. Но у нас не было и взвода…
Оборону занимали ночью под нудным осенним дождем, который начался еще с вечера. За пять дней упорных боев, за пять бессонных ночей, которые уходили на то, чтобы оторваться от противника и закрепиться на новом рубеже, люди были измотаны до предела. И вот теперь, уставшие и злые, они рыли ячейки и щели метрах в ста пятидесяти от шахтерских хат, в которых многие жили еще два месяца назад. Одноэтажные окраинные поселки с их бесконечными заборами огласились криками и плачем проснувшихся женщин и детей, истошным, с подвываниями, лаем собак.
Оставшиеся редко в каких семьях мужчины, в основном старики, брали заступы и шли в боевые порядки батальонов — помогать рыть окопы. За ними потянулись подростки, а потом и женщины.
Удивительные, бесценные люди! Через три-четыре часа здесь будет жестокий бой, им надо уходить, а они вот копают и копают эту трудную, но оттого еще более родную землю…
Мне уже была известна директива командующего Южным фронтом об отходе войск фронта на линию Красный Лиман, Артемовск, Горловка, Иловайск, Амвросиевка, Матвеев Курган, Таганрог. Из содержания этого документа вытекало, что Сталино мы сдадим. Приказ есть приказ. Разумом я понимал все. Но душа восставала против сдачи этого города, уже ставшего родным.
— …На что же настраивать бойцов, товарищ полковник? — спросил меня начальник политотдела батальонный комиссар С. Ф. Олейник. Он испытующе смотрел мне прямо в глаза, и горькие складки в уголках его рта пытались разойтись в невеселой улыбке. А улыбки не получалось. Хотя Семен Федорович и не знал содержания последней директивы командующего войсками фронта, но и он, видать, думал так же, как и я: коль дивизии суждено быть заслоном и коль в этом — ее воинский долг, то зачем отходить на какие-то другие рубежи? Шахтеры будут драться за родной город, а это удесятерит их силы и, значит, умножит потери противника.
— Сталино будем защищать до последнего, Семен Федорович, — твердо сказал я.
Вот теперь Олейник улыбнулся.
— Эх, и дадим же мы ему жару, Константин Иванович! — И тут же он вскинулся по-уставному: — Разрешите идти, товарищ полковник?..
Начподив, круто повернувшись, вышел. А через минуту он уже ставил задачу политотдельцам, которые, я знал, дожидались Семена Федоровича в палисаднике хаты, ставшей в эту ночь моим НП. Я не видел, кого из инструкторов привел с собой Олейник, не слышал, что говорил он им, но был совершенно уверен, что для мобилизации физических и духовных сил людей на победу в завтрашнем бою будет сделано все. Через инструкторов политотдела Семен Федорович сейчас поднимет весь партийный и комсомольский актив, поднимет всех коммунистов, и до каждого красноармейца и младшего командира будет донесено то решение, которого все ждали: «Сталино не сдавать!»
Почему я так верил в Олейника?
Он не был «удобным» человеком. Не раз начподив настойчиво доказывал целесообразность того или иного распоряжения и не отставал от меня до тех пор, пока не был удовлетворен моим решением. Сказать больше, Семен Федорович не всегда щадил и мое командирское самолюбие, но не было случая, чтобы это повредило делу. Я слишком хорошо знал, что начподив черпает сведения не из третьих рук и не только из политдонесений комиссаров полков. Большую часть суток он находился в боевых порядках и этого же требовал от всех работников политотдела. Под Марьинкой мне даже пришлось вызвать Семена Федоровича на свой НП и строго предупредить его за то, что он недопустимо часто рискует своей жизнью. Тот попытался возражать, но возражения эти приняты не были, и Олейник до конца боя оставался на наблюдательном пункте командира дивизии.
Мои размышления о деловых качествах начальника политотдела дивизии прервал капитан Филин. Он доложил, что боевым охранением 694-го стрелкового полка задержана группа вооруженных гражданских лиц, называющих себя военнослужащими, выходящими из окружения.
— Старший у них есть?
— Есть, товарищ комдив. Назвался полковником Шевченко…
Ивана Афанасьевича, моего однокашника по академии, вместе с которым в первое утро войны мы попали под бомбежку в Шкло, я узнал с трудом. Заросший, оборванный, до нитки промокший, с ввалившимися глазами, он ничем не напоминал того щеголеватого полковника, которого еще в середине июля, когда Шевченко получил назначение командиром дивизии, я провожал с Киевского вокзала столицы на фронт.
Мы по-братски обнялись. Я велел принести мои запасные гимнастерку и брюки. Пока Иван Афанасьевич переодевался, пока ел, нам с М. С. Корпяком привелось услышать еще об одной трагедии. Дивизия, которой командовал Шевченко, вся полегла под Уманью.
— Сколько же вас осталось?
— Выходило из окружения семьдесят шесть. Двадцать три человека командного состава, семнадцать младших командиров, тридцать шесть красноармейцев. Пятьдесят два человека погибло. Из них похоронено шестнадцать. Девять раненых оставлено у местного населения. Четверо пропали без вести. Координаты могил, домашние адреса похороненных и раненых — за обложкой моего партбилета. Вышло десять бойцов: шесть младших командиров и четыре красноармейца. Я одиннадцатый…
Говорил он отрывисто и четко. И в этой четкости мне слышалась его решимость с достоинством ответить за боевые действия теперь уже не существующей дивизии перед любой инстанцией.
Вышедших из окружения переодели в сухое обмундирование, накормили, и я приказал Филину всех младших командиров и красноармейцев отвести в разведроту — будут воевать в разведке. А Ивана Афанасьевича, надевшего мою запасную форму, уложил спать. Он сразу же заснул.
Связавшись с командующим армией, доложил обстановку, а затем — о Шевченко. Генерал Колпакчи слушал не перебивая, а когда я закончил, спросил:
— Ну и что ты предлагаешь?
— Прошу назначить моим начальником штаба.
— Разве у тебя нет?
— Есть, товарищ Семнадцатый. И неплохой вроде бы человек. Но он — из преподавателей. Ему тяжело. А здесь нужен бывалый, обстрелянный командир…
— Согласен. Жди приказа, — быстро решил Колпакчи. — А утром со своим окруженцем стойте как вкопанные. Ни шагу назад. Понял?..
До утра оставался какой-то час.
Как только рассвело, противник начал артподготовку. Она была непродолжительной, но мощной. И еще не кончилась, как из-за увалов показались танки — на всей полосе обороны дивизии около сотни.
100 танков… Рассредоточенные по всему фронту, они плотнее всего шли против нашего правого и левого флангов. Командир гитлеровского танкового соединения, брошенного на 383-ю стрелковую дивизию, был верен тактике клещей: он бил в основание подковы шахтерской обороны.
На правом участке, у Кипиани, мы поставили противотанковый дивизион. А вот у Ковалева противотанковых средств было куда меньше — 3-й дивизион артполка, батарея 76-миллиметровых полковых пушек да связки ручных гранат. Как нам тут не хватало зенитного дивизиона, который накануне мы передали штабу армии! 37-миллиметровые зенитные пушки хорошо проявили себя в борьбе с наземными бронированными целями. Во всяком случае, немецкий Т-III был весьма и весьма уязвим для них.
Местность перед передним краем обороны позволяла противнику быстро сблизиться с нами, и танки, взметая из-под гусениц фонтаны грязи, шли на повышенной скорости. Уже и невооруженным глазом было видно, что густые цепи немецкой пехоты и спешенных итальянских кавалеристов продвигаются за стальной лавиной почти бегом. Поддерживаемые мощным артиллерийско-минометным огнем, они наступали организованно и решительно. Видимо, прибытие такого количества танков крепко обнадежило противника, и он теперь рассчитывал одним ударом опрокинуть нас, а затем с ходу занять город Сталино (Донецк).
Дивизионы 966-го артполка и батареи полковых пушек, пока наступающие не приблизились до 500―600 метров, вели огонь по обнаружившим себя артиллерийским батареям врага. Силы были неравны, противник значительно превосходил нас в артиллерийско-минометных средствах, но это его превосходство сводилось к минимуму за счет более высокого темпа стрельбы наших батарей. Да и подготовлены наши расчеты были получше.
Тут необходимо сказать, что за все время боев мы еще не испытывали недостатка ни в снарядах, ни в минах, ни в ручных гранатах, ни в винтовочных патронах, так как армейские тылы снабжали нас ими в достаточном количестве. Если и пришлось нажимать на вооруженцев, то это делалось не потому, что нам отказывали в боеприпасах, а потому, что снабженцы не всегда бывали расторопны. По крайней мере, тогда вопрос об экономии снарядов и патронов не стоял так остро, как потом на Миусе. Другое дело — бутылки с зажигательной смесью. Бутылок давали мало.
Когда до боевых порядков противника осталось около полукилометра, артиллерия дивизии перенесла огонь на танки. Ударили пушки противотанкового дивизиона. И тотчас на участке 694-го полка, задымив, вспыхнули четыре машины, затем еще две. Два танка зачадили и против переднего края обороны 691-го стрелкового полка. Однако даже столь высокая эффективность наших первых артиллерийских залпов на этот раз, против правила, не смешала боевые порядки атакующих, не остановила их. Противник продолжал решительное сближение. И вот уже в ход пошли бутылки КС и связки гранат…
Это был самый напряженный из всех боев, проведенных нами в те дни. Но вот странное дело: когда сейчас разговариваешь о нем с ветеранами дивизии, они мало что могут вспомнить. Объясняется это, по-видимому, тем, что к тому времени, то есть после пяти дней непрерывных и изнурительных боевых действий, вся впечатлительность необстрелянных людей, все их чувства, в том числе и чувство самосохранения, уже успели достаточно притупиться. Зато необыкновенно обострилась ненависть к врагу. И эта ненависть, вся до капли, вылилась в решимость биться насмерть.
Кстати, старый солдат наш не любит вспоминать, как он ненавидел. Как лежал в грязи, как ухитрялся хлебать борщ из котелка, пробитого пулей, как потерял новехонький кисет с махоркой — об этом и о другом таком же можно услышать на любой встрече ветеранов. Но с какой ненавистью он всаживал русский штык в раскормленное фашистское брюхо, с каким ожесточением бил прикладом в оскаленную, перекошенную последним страхом пасть гитлеровского головореза — такого не услышишь. Нет этого в натуре нашего человека. Его ненависть к врагу — это ведь его любовь к Родине, точнее, особая форма любви. И проявляется эта ненависть особенно тогда, когда Отечество находится в опасности.
Моральный дух шахтеров в том бою был, как никогда, высок. Пришедший с передовой комиссар штаба дивизии старший политрук Иван Иванович Замкин рассказал мне о пулеметчике-красноармейце Андрее Мотузаеве. Когда противник начал наступление, Мотузаев попросил своего боевого товарища:
— Слушай-ка… В случае чего передай нашему парторгу: мол, так и так, Мотузаев погиб коммунистом.
— Да ладно тебе, Андрюха!
— Не ладно! Велено — значит, передай…
Пулеметчик дрался до последнего патрона. Когда умолк пулемет, герой взял винтовку. В этот момент фашистская пуля сразила, как тогда говорили, беспартийного большевика…
Шахтеры дрались на пороге родного дома, и это придавало им столько сил, что противник должен был дрогнуть, должен был откатиться. И он стал отходить. Первым сообщил об этом капитан Кипиани.
— Подполковник Ткачев, — добавил присланный командиром 694-го стрелкового полка связной, — приказал доложить, что перебрасывает противотанковый дивизион на участок мартыновского полка.
Вот молодец! Начальник артиллерии словно угадал мои мысли. Сейчас он поставит пушки на южной окраине Рутченково, и танки, которые таранят оборону 691-го стрелкового полка, подставят свои борта под огонь наших противотанкистов! Так оно и случилось. Минут через пятнадцать я увидел с НП, как на участке Ковалева вздыбилось семь новых дымов. И почти тут же командир 691-го тоже доложил по телефону, что противник отходит.
Подошла и помощь командарма, которую я попросил у него. Он снова прислал дивизион «катюш». Только командовал этим подразделением не майор Зайцев, а какой-то невысокий капитан. Он докладывал такой скороговоркой, что я и не разобрал, какая у него фамилия. А переспрашивать было некогда. Запомнилось только, что командир был собран, подтянут, и я даже залюбовался им.
Меня по-прежнему беспокоил оголенный правый фланг, и, хотя на левом, у Ковалева, потери были несколько больше, в качестве цели для залпа «катюш» я указал скопление танков и пехоты противника в полукилометре юго-восточнее Галицыновки. Именно там сосредоточились немецко-фашистские части, откатившиеся под ударом 694-го стрелкового полка.
Командир «катюш» распорядился хорошо: точно рассчитанный залп накрыл до батальона пехоты и десятка полтора танков. Однако мы понимали, что эта работа эрэсовцев, пусть даже и столь эффективная, не заставит противника отказаться от дальнейшего штурма Сталино. Конечно, вторая атака врага была значительно задержана — почти на пять часов. Но во второй половине дня, перегруппировав свои силы, немецко-итальянские пехотные, кавалерийские и танковые части с еще большим упорством повели атаку на позиции 383-й стрелковой дивизии.
На этот раз главный удар танкового тарана пришелся по левофланговому батальону 691-го стрелкового полка, по его стыку с 30-м полком НКВД. Майор С. Е. Ковалев, командир 691-го, поскакал со своего НП в Авдотьино — туда, где складывалась наиболее критическая ситуация.
Одновременно противник (тоже пехота с танками) усилил нажим и на 694-й стрелковый полк. Капитан Кипиани, опасаясь обхода справа, все больше и больше заворачивал свой фланг фронтом на северо-запад. А это означало, что сжимается и вся подкова обороны дивизии. Стоит теперь прорвать ее в каком-то одном месте (а вероятнее всего, гитлеровцы попытаются сделать это на южном фасе), и вся дивизия окажется в мешке.
Конечно, мы были готовы и к тому, чтобы драться в окружении. Когда принимается решение стоять насмерть, оно ведь предполагает и вариант круговой обороны. Но отсечение дивизии от города привело бы к немедленному захвату Сталино и, самое основное, — к выходу немецко-итальянских дивизий в тылы остальных соединений 18-й армии.
По всему выходило, что противник вот-вот должен был нанести еще один удар по обороне. Только в каком месте?..
Позвонил полковник Шевченко, доложил, что решением командарма нам подчиняются все воинские части и вооруженные отряды рабочих, расположенные в городе, а также две роты 30-го полка НКВД. Одну из этих рот (100 человек) под командованием майора Яблочкина начальник штаба дивизии уже направил к моему НП в Рутченково, вторую роту НКВД и рабочие формирования направит, как только разыщет их. Молодец, Иван Афанасьевич! Это было очень кстати. Я все больше склонялся к мысли, что танковый таран противника гораздо мощнее, чем тот, который сейчас бьет по Авдотьино, ударит на Рутченково, вдоль дороги Марьинка — Сталино. Тем более что на стыке 691-го и 696-го полков гитлеровцы атакуют пока что как-то вяловато. Будто только обозначают атаку.
Значит, Рутченково? Ну что ж, в резерве есть еще противотанковый дивизион, который во время пятичасовой передышки возвратился с участка 696-го стрелкового полка и теперь находился рядом с НП. А минут через двадцать будут и сто хорошо обученных бойцов майора Яблочкина. Это уже сила, которую при надобности можно будет бросить навстречу стальному кулаку противника…
Я приказал начальнику штаба всех собранных бойцов из отрядов самообороны распределить по полкам, а еще одну роту НКВД, тоже по возможности, быстрее отправить в Рутченково. Тут же стал связываться с Ковалевым. Но, как назло, где-то на линии был разрыв. Обернулся в поисках начальника связи дивизии. Майора И. С. Рукодельцева на НП не оказалось. Он уже принимал меры для восстановления телефонного кабеля. Но дорога была каждая минута, и капитан В. П. Прудник, начальник оперативного отделения, поскакал к Ковалеву, чтобы еще раз повторить приказ: назад ни шагу. С этой же задачей в 694-й стрелковый полк направился начальник разведки дивизии капитан Д. А. Филин, а в 696-й — комиссар штаба старший политрук И. И. Замкин.
Ивану Ивановичу было не обязательно сидеть на НП. Обычно со мной здесь работала только небольшая группа: начальник артиллерии, начальник связи, дивизионный разведчик да адъютант. Остальные штабные командиры и работники политотдела находились на командном пункте. Но Замкин, как и помощник начподива по комсомолу младший политрук Мельников, то и дело попадался мне на глаза. На передовой жарко — они там, как только чуть передышка — уже на наблюдательном пункте. Комиссар дивизии и начальник политотдела воспринимали это как должное и, когда у них появлялась необходимость отдать Замкину или Мельникову какое-либо распоряжение, шли на мой НП: здесь-то уж обязательно дождутся и того и другого. Откровенно говоря, иногда возникало желание запретить политработникам собираться на наблюдательном пункте. Но, с другой стороны, мне нравилась такая работа. Бывая в боевых порядках, политотдельцы знали о настроениях бойцов, об их состоянии. А довольно часто появляясь на НП, они хорошо ориентировались в общей обстановке и всегда имели четкое представление о том, куда, к кому и с чем им идти в той или иной фазе боевых действий.
Некоторое отступление от канвы повествования понадобилось мне не только для того, чтобы сказать о политработниках то доброе слово, которого они заслужили. Надо, видимо, объяснить читателю, почему я послал в 696-й стрелковый полк именно комиссара штаба. Он не собирался к Мартынову. Незадолго до звонка полковника Шевченко я слышал, как Иван Иванович говорил Мельникову:
— Значит, так. Я сейчас в полк Ковалева. А ты — к Кипиани. У тебя, Дима, ноги помоложе…
Однако, когда мне понадобилось отправить Прудника в 691-й, а Филина — в 694-й полк, Замкин быстро сориентировался в сложившихся обстоятельствах и подошел ко мне.
— Товарищ комдив, я как раз собирался к Мартынову — приказ ваш ему будет передан. Еще какие-либо распоряжения будут?
— Распоряжений пока никаких, а вот чтобы они там на фланги попристальней поглядывали — об этом напомните.
— Есть, товарищ комдив. Ну, а младшего политрука разрешите пока оставить с вами. На всякий случай.
«На всякий случай»!.. Ни я, ни Замкин еще не знали, что такой случай представится нам очень скоро, и младший политрук Дмитрий Иванович Мельников с честью справится с возложенной на него задачей.
Противник ударил со стороны Марьинки часа за два до темноты. До полка немецкой пехоты с тридцатью танками быстро сблизились с первым стрелковым батальоном 691-го полка и навалились на него всей массой артиллерийско-минометного и ружейно-пулеметного огня. Загорелся жестокий бой. Наш противотанковый дивизион, вновь возглавленный подполковником Г. А. Ткачевым, вышел на прямую наводку и стал в упор расстреливать крестоносные танки. Загорелся один, второй… пятый! Пошла в ход и «карманная артиллерия» — связки ручных гранат.
Батальон держался стойко. Часто бой переходил в рукопашные схватки. Люди гибли, но не отступали. Однако силы были слишком неравны, и гитлеровская пехота стала мало-помалу просачиваться сквозь наш боевой порядок. Укрываясь за танками и обтекая узлы сопротивления, немецкие автоматчики все глубже и глубже проникали в Рутченково. В то же время противник не уменьшал давления и на других участках обороны дивизии.
И вот наш фронт прорван. А роты майора Яблочкина все нет, некем заполнить эту зловещую брешь… Можно было собрать всех тех, кто находился поблизости от НП и вместе с ними пойти в последнюю контратаку. Но можно и отвести полки дивизии в город и продолжать драться там. Что выбрать?
В этот момент к наблюдательному пункту прибыла рота НКВД. На постановку задачи майору Яблочкину ушло не более минуты.
— Младший политрук Мельников! — Я обернулся, чтобы назначить его в помощь командиру роты, но политработник без слов понял меня. И вот они оба — командир и политрук — уже бегут к своему подразделению, укрытому за каким-то длинным бараком.
При развертывании роты Мельников сумел собрать еще около 50 бойцов, младших и средних командиров из отходившего первого батальона 691-го стрелкового полка с несколькими станковыми пулеметами и ротными минометами. Вместе с ротой войск НКВД эти остатки шахтерского подразделения решительно контратаковали противника и, закрепившись на одной из улиц в центре Рутченково, остановили фашистов в каких-то трех сотнях метров от моего наблюдательного пункта.
В первые же минуты контратаки майор Яблочкин был тяжело ранен, его тут же эвакуировали в медсанбат дивизии, а командование отрядом принял на себя младший политрук Мельников. Со своими бойцами он удерживал поселок до темноты и только за полночь организованно отвел людей, когда все наши полки, выполняя приказ командующего армией, отошли на новый рубеж обороны: Ясиноватая, Спартак, западная и юго-западная окраины Сталино.
К сожалению, отходя, мы не смогли подобрать всех раненых, некоторые из них остались на поле боя, и это долго угнетало меня. Однако после войны я узнал, что все раненые шахтеры были подобраны жителями Авдотьино, Мандрыкино, Рутченково и Авдеевки, теми самыми женщинами, которые так костерили нас за отход под ударами превосходящих сил врага. Женщины, старики и подростки трудовых окраин Сталино похоронили и всех погибших, сохранив в памяти каждую могилу…
19 октября политрук Иван Савченко вел свой последний бой почти рядом со своей родной шахтой 17–17 бис. Он был ранен, но, истекая кровью, продолжал уничтожать гитлеровцев метким огнем из винтовки. Так, с винтовкой в руках, он и погиб. А через неделю жена Ивана Савченко, Казимира Викентьевна, родила сына, которого по наказу мужа назвала героическим именем — Валерий. В честь Валерия Павловича Чкалова.
Ни мать, ни подросший сын долго не знали о судьбе своего мужа и отца. Но вот ветеранам 383-й стрелковой дивизии, живущим в Донецке, и прежде всего майору в отставке Петру Даниловичу Зубову, при помощи красных следопытов удалось найти человека, который знал, где был погребен Иван Евгеньевич Савченко. Этим человеком оказалась Татьяна Назаровна Чудакорова…
Ну, а что же сын героя-политрука? Валерий вырос крепким парнем, стал летчиком, как его знаменитый тезка.
Около часа ночи с 19 на 20 октября 1941 года мне позвонил начальник штаба армии генерал-майор И. Л. Леонович и предупредил, что 38-я кавалерийская дивизия генерала Кириченко и 395-я стрелковая дивизия подполковника Петраковского, которые также героически сражались южнее и юго-западнее Сталино, начали организованный отход в направлениях: первая — Троицко-Харцызска, вторая — Кутейниково. А после этого он передал распоряжение: 383-й стрелковой дивизии в течение ночи, оставив город, отойти для сосредоточения в районе Орджоникидзе (ныне г. Енакиево).
Начальник штаба армии всегда четко передавал приказания командующего, и у меня уже выработалась привычка сразу же наносить на карту все, что он говорит. Но…
Как же так? Выходит, мы должны сдать Сталино без боя? Ну хорошо, мы сдадим его, но ведь в городе останутся люди! А им жить, ждать нас, им бороться с оккупантами. И это ожидание избавления от фашистского ига, эта борьба против немецко-фашистских захватчиков будут тем неугасимее, чем больше веры в свою, шахтерскую дивизию почерпнут люди из последних часов нашего пребывания здесь. Нет, надо показать, как умеют драться с ненавистным врагом родные и близкие, друзья и товарищи остающихся в фашистской неволе советских граждан. Надо дать бой!
Эту же мысль я прочитал в глазах всех, кто был со мной на НП в тот момент. Олейник, Ткачев, Филин, Прудник, красноармейцы-связисты — все они напряженно ждали, что же я отвечу начальнику штаба.
— Прошу дать письменное распоряжение. Без него — буду стоять.
— Выполняйте, что вам приказывают. А документ получите.
— Прошу дать письменное распоряжение….
Минут через двадцать позвонил командующий: начальник штаба доложил ему о моем решении.
— С чем ты там не соглашаешься, Провалов? — спокойно спросил генерал-лейтенант В. Я. Колпакчи.
— Необходимо дать бой за город…
— А силы?
— Пока есть. Да и не могу я отступать без боя!
Трубка долго молчала. Потом командарм согласился:
— Решение правильное. Утверждаю. Ты дашь возможность организованно отойти Кириченко и Петраковскому. Но имей в виду, что помощи не ожидается. И последнее, под твою личную ответственность: все еще не уничтоженные промышленные объекты с подъездными путями — уничтожить. Желаю успеха…
Только успел переговорить с командующим, на НП вошел связной от командира 395-й стрелковой дивизии. Петраковский прислал его, чтобы условиться со мной о том же, о чем он уже договорился с генерал-майором Кириченко, командиром 38-й кавдивизии: как можно дольше задержать противника на рубеже Орджоникидзе, ЗуГРЭС, Кутейниково.
Я сразу же связался с Кириченко. С ним у меня поддерживалась устойчивая телефонная связь. Договорились так: пока 383-я стрелковая дивизия ведет бой за Сталино, кавалеристы, отходя, прикроют с юга наши тылы. Затем, в ночь на 21 октября, отойдем и мы…
С самого начала боевые действия на улицах города приняли упорнейший характер. Дрались за каждый дом, за каждый этаж. Среди красноармейцев то здесь, то там мелькали вооруженные люди в гражданском. В душе шевельнулась гордость за советского человека: никто не приказывал этим пожилым мужчинам и мальчишкам брать в руки оружие, но они все-таки взялись за него, единственно по приказу совести, и теперь бьют врага в одном строю со своими сыновьями и старшими братьями!
Сравнительно благополучно дела обстояли в 691-м стрелковом полку майора Ковалева. Против него теперь действовала только пехота с бронетранспортерами. Танки, даже одиночные, не появлялись. Жестко сдерживая врага, полк медленно отходил через южную часть Сталино на восток. На участках Мартынова и Кипиани обстановка была куда сложнее. Между 696-м и 694-м стрелковыми полками не стало локтевой связи — Мартынов сдерживал натиск гитлеровцев у вокзала и в северо-западной части города, а Кипиани был вынужден целиком переключиться на оборону Ясиноватой, по которой наносили удар итальянские кавалеристы в пешем строю. Создавалось впечатление, что итальянский корпус получил задачу обойти правый фланг нашей дивизии и теперь ищет ту брешь, в которую он мог бы войти.
В 694-й полк мною был направлен капитан Прудник. Смелый, расторопный, хорошо ориентирующийся в сложных обстоятельствах штабной командир (наш начальник оперативного отделения в одно время со мной учился в академии имени М. В. Фрунзе), он должен был на месте оценить обстановку и помочь Кипиани организовать оборону Ясиноватой так, чтобы удержать этот населенный пункт до наступления темноты.
Начальник артиллерии дивизии подполковник Ткачев поехал на НП командира 966-го артполка майора Михайленко: нужно было так перегруппировать силы артиллерии, чтобы не дать противнику прорваться в город через брешь между участками двух наших правофланговых стрелковых полков. Достаточно уже повидав Григория Алексеевича в самых различных переплетах, я целиком полагался и на его хорошую общевойсковую подготовленность, и на его богатый опыт (участник гражданской войны, Ткачев воевал и в финской кампании).
Сам я направился к Мартынову, но не успел еще дойти от наблюдательного пункта к машине, как появился начальник инженерной службы дивизии майор Μ. М. Никитин. Он доложил, что все объекты, подлежащие разрушению, взорваны и что теперь он намерен начать установку минных полей на танкоопасных направлениях между Сталино и Ясиноватой.
Можно было только порадоваться и инициативе, и тактическому мышлению дивизионного инженера. Но для выражения добрых чувств тогда просто не хватало времени. Не было его и для того, чтобы хотя бы в малой мере осуществить предложенную Никитиным установку противотанковых минных заграждений.
Судя по всему, и в частности по докладам командиров полков и начальника разведки дивизии капитана Филина, танковое соединение немцев оказалось не в состоянии поддерживать наступающие части 49-го армейского германского и итальянского экспедиционного корпусов. За день боя на окраинах Сталино огнем артиллерии, связками гранат и бутылками КС полки 383-й стрелковой дивизии, по нашим подсчетам, сожгли и вывели из строя 57 танков противника. Это обстоятельство дало мне основание предположить, что в ближайшее время, по крайней мере до исхода дня, можно не опасаться массированного применения противником танковых подразделений. Против одиночных же танков, действующих в основном на участке обороны 696-го полка, минные заграждения вряд ли дадут должный эффект.
Вот почему майор Никитин получил задачу без промедления отправиться на командный пункт дивизии, расположенный в Макеевке, взять там двух командиров (одного из оперативного отделения и артиллериста) и убыть для рекогносцирования переднего края обороны дивизии на рубеже Орджоникидзе, Нижняя Крынка, Зуевка, ЗуГРЭС.
— Забирайте с собой и всех дивизионных саперов, — сказал я Никитину. — Подготовьте к взрыву плотину Зуевского водохранилища. Все уточнения по задаче — у начальника штаба дивизии полковника Шевченко.
Иван Афанасьевич снял с моих плеч немалую часть забот. Несмотря на то что начальник штаба дивизии жестоко страдал от язвы желудка, он показывал штабным командирам пример необыкновенной работоспособности. Отделы и службы штадива стали работать четко и слаженно. К тому же Шевченко умудрялся очень часто выскакивать с КП на передовую, что помогало ему с полуслова понимать меня.
…К Мартынову ехалось медленно. На улицах попадались баррикады. Возле баррикад — вооруженные кто чем рабочие. Неожиданно где-то справа густо защелкали автоматные очереди. Выбежавшая из проулка молодайка крикнула на бегу:
— Нимци! К вокзалу двыгають!
Откуда здесь взяться противнику? Но автоматные очереди не оставляли сомнений — действительно, немцы. Значит, все-таки они обошли правый фланг 696-го полка и теперь вот жмут на вокзал с тыла… Надо было возвращаться на НП и бросать сюда лейтенанта Г. Алиева с его разведротой.
Но только мы успели развернуть эмку, в конце улицы показалась большая группа бойцов — человек тридцать. Это был лейтенант Корягин со своей ротой. Некоторые бойцы, в том числе и сам ротный, успели уже обзавестись трофейными автоматами. Приказываю лейтенанту контратаковать просочившегося противника во фланг и уничтожить его.
Через несколько минут там, где шла оживленная перестрелка, послышалось дружное «ура». Бойцы Корягина пошли в атаку. Можно двигаться и мне. И у меня, и у адъютанта на коленях автоматы — нужно быть готовым к любой неожиданности.
С наблюдательного пункта командира 696-го стрелкового полка открывался хороший обзор. Чуть впереди и справа, у станционного пакгауза, я увидел 122-миллиметровую гаубицу, которая вела огонь прямой наводкой. У орудия управлялись трое: подносчик, заряжающий и наводчик. В бинокль было видно, что за наводчика какой-то средний командир.
— Кто это? — спросил я Мартынова.
— A-а… Лейтенант Гусев, комбат из артполка. Лихой парень!
…День между тем клонился к вечеру, и надо было ехать на НП, чтобы оттуда связаться с командующим армией. У Ковалева и Мартынова пока все в порядке, у Кипиани, наверное, тоже, иначе бы меня давно разыскали. Короче говоря, дивизия держалась стойко. Я поспешал на свой наблюдательный пункт.
Там меня ожидал комиссар дивизии. Он только что вернулся из 694-го стрелкового полка. Там все попытки итальянцев занять Ясиноватую разбиваются о нашу оборону.
— Справа от Кипиани по-прежнему никого нет, — сказал М. С. Корпяк. — Люди очень устали. Небольшая передышка — уже спят. С началом атаки командирам приходится с трудом расталкивать бойцов. Наказал Шалве, чтобы не проспал он этот чертов фланг.
Да, усталость… Она преследует каждого и, чуть расслабься, валит с ног. Ничего удивительного в этом нет, которую ночь уже не спим! Не придется спать и нынешнюю. Словно в подтверждение этого, телефонист протянул мне трубку:
— Товарищ Семнадцатый…
Генерал-лейтенант Колпакчи коротко поблагодарил дивизию за стойкость и приказал отойти на ранее согласованный рубеж. Значит, Орджоникидзе, Нижняя крынка, ЗуГРЭС. В соответствии с этим приказом штаб довел мое боевое распоряжение до командиров всех частей.
С наступлением темноты полки снялись со своих позиций. 691-му и 694-му стрелковым вместе с приданными им дивизионами артполка удалось сделать это незаметно. Они сразу же оторвались от противника и ходко, несмотря на неимоверную усталость личного состава, пошли на северо-восток: Ковалев — в направлении Макеевки, Харцызска, Кипиани — на Орджоникидзе. 696-й стрелковый полк оторваться от противника не сумел. В темное время гитлеровцы не атаковали его по всему фронту. Но усиленные разведотряды без передышки налетали на полк всю ночь, и всю ночь Мартынов был вынужден держать батальоны в боевых порядках.
На рассвете я снова приехал к Мартынову. Его НП располагался уже в Ясиноватой, и батальоны занимали оборону по юго-западной и западной окраинам этого населенного пункта. Они заняли те же окопы и щели, в которых еще накануне оборонялся 691-й стрелковый полк. Противник вот-вот должен был начать наступление. Посоветовавшись, мы решили для заслона оставить в Ясиноватой усиленный первый батальон старшего лейтенанта Л. А. Щербака, а остальные подразделения в ускоренном темпе вести на Енакиево.
Командир батальона и командир второго дивизиона 966-го артиллерийского полка старший лейтенант В. Я. Шарагин выслушали этот приказ внешне спокойно. Они, разумеется, понимали, какую роль должны были сыграть их подчиненные, но никак не выказали своего неизбежного в такой ситуации волнения…
Я уехал из полка, когда он уже километра на два отошел от Ясиноватой. Боя за спиной мы еще не слышали. Но не успела наша эмка пробежать и десяти километров, как навстречу показался мотоцикл. Остановились. Из коляски вылез человек в плаще без знаков различия и, протянув мне документы, представился. Это был работник оперативного отдела армии капитан Лавринович. В течение 7–8 часов, а точнее, в течение всей ночи командарм не имел с дивизией никакой связи. И вот он послал Лавриновича, чтобы тот разыскал меня и передал приказ: одним полком дивизии занять оборону на подступах к Горловке и удерживать этот город до особого распоряжения. Час от часу не легче!
Пришлось разворачиваться и снова ехать к Мартынову.
696-й стрелковый полк повернул на север и двинулся к Горловке в тот самый момент, когда в стороне Ясиноватой загремели орудийные выстрелы. «Если Щербак продержится часа два, — подумал я, — мы успеем…»
Они выдержали. Шахтеры в Ясиноватой дрались насмерть, часто контратаковали. Третья стрелковая рота под командованием лейтенанта Η. Н. Воронкова в один из напряженных моментов поднялась в штыки и смяла левый фланг врага. Умело поддержали стрелков пулеметные расчеты И. Шунькина и Г. Крентовского. Метко разили фашистов орудия Шарагина. За два часа боя под Ясиноватой было уничтожено более 200 солдат и офицеров противника.
В Горловке царила неразбериха — город еще эвакуировался.
— Товарищ полковник, — обратился ехавший со мной Ткачев, — а не поискать ли нам телефонную станцию?
Майор Рукодельцев, сидевший рядом с ним, поддержал начальника артиллерии. И вот мы поднимаемся по лестнице трехэтажного здания. Нам, надо сказать, повезло. Станция продолжала работать, все телефонистки были на месте, и уже минуты через три я разговаривал с начальником штаба армии генерал-майором Леоновичем. Сначала доложил ему, потом девушки связали меня с Кипиани, который поставил свой полк в оборону на подступах к Орджоникидзе, и, наконец, даже с майором Ковалевым.
Предупредив капитана Кипиани о том, что силы противника, задержанные пока у Ясиноватой, могут скоро появиться и перед Орджоникидзе, я через него передал полковнику Шевченко мое распоряжение об организации обороны на участках двух полков — 691-го и 694-го.
На рекогносцировку местности перед Горловкой ушло около часа, не больше. Когда я вернулся на телефонную станцию, где решил расположить свой НП, майор Рукодельцев уже обеспечил устойчивую связь со всеми полками и командным пунктом дивизии, а также и с коммутатором штаба армии.
К 12 часам 21 октября подполковник Мартынов привел свой полк на окраину Горловки и тут же занял оборону на указанном мною участке. А после полудня подошел сильно поредевший батальон Щербака и дивизион Шарагина.
Противник снова, как и в первом бою итальянская кавалерия, появился около 16 часов. Боевое охранение 696-го стрелкового полка, выдвинутое на два километра вперед, ружейно-пулеметным огнем заставило кавалеристов спешиться и развернуться в цепи.
Справа, из балочки, выскочило 6 танков. Рассыпавшись, они с фланга ринулись на взвод боевого охранения. Но шахтеры не дрогнули. Вот вспыхнула одна машина, почти тут же загорелась другая, третья повернула к двум подбитым и тоже задымила, встряхнутая взрывом. Остальные танки поспешили ретироваться.
Как выяснилось, вражеских танкистов первым встретил красноармеец Анатолий Кузьмин. Раненный, он нашел в себе силы, чтобы подняться из своей ячейки и бросить бутылку КС в проносившийся мимо танк. Но тут сзади него взревел, буксуя в грязи, еще один. Кузьмин угостил огоньком и этого. Когда на его окоп наполз третий, он подорвал связку гранат и погиб героем…
Бой продолжался до самой темноты. Понеся большие потери, противник наконец отступил и затих. Можно было предположить, что до утра наступать он больше не станет.
Но около часа ночи 22 октября на ΗП командира дивизии в Горловке снова прибыл капитан Лавринович. Он привез приказ командующего армией занять оборону на рубеже Енакиево, Нижняя Крынка, ЗуГРЭС.
В течение ночи, совершив 696-м стрелковым полком рокировку из Горловки на юго-восток, мы опять собрали дивизию в один кулак. К утру 22 октября она занимала оборону по рубежу: 694-й стрелковый полк — Верхняя Крынка, южная окраина Нижней Крынки; 696-й стрелковый полк, сменивший спешенные подразделения 38-й кавалерийской дивизии, — Нижняя Крынка, Зуевка; и 691-й стрелковый полк — Зуевка, ЗуГРЭС. Огневые позиции 966-го артполка располагались северо-восточнее Зуевки. Противотанковый дивизион находился в резерве. Командный пункт дивизиона обосновался в Орлово-Ивановке, а НП — на высоте с отметкой 150,0.
К утру 22 октября нудный осенний дождь перестал, подул ветер и немного разогнал тучи. Между ними появись окна чистого неба. Противнику это было на руку. Он вызвал авиацию, и бомбардировщики вместе с артиллерией минут сорок обрабатывали наш передний край. Как только налет прекратился, немецкая пехота, поддержанная танками, пошла в атаку. Основные усилия противник сосредоточил на направлениях Криничная, Верхняя Крынка, Харцызск, Зуевка.
Бой с самого начала принял ожесточенный характер. Река Крынка не представляла серьезной водной преграды: первая волна немцев с ходу форсировала речку вброд и отчаянно вцепилась в нашу оборону. Еще большие силы переправились через Крынку южнее нас, в полосе обороны 38-й кавалерийской дивизии.
И тогда было решено взорвать плотину Ханженковского водохранилища. Дивизионный инженер майор Никитин, посланный еще из Сталино на рекогносцировку рубежа Енакиево, ЗуГРЭС, со своими саперами заложил в тело земляной плотины около двух тонн взрывчатки и был готов подорвать этот заряд по первому же сигналу.
По моему приказу он произвел взрыв в тот момент, когда вражеское командование, собираясь усилить нажим на левый фланг 691-го полка, пустило вброд большое количество живой силы и боевой техники. Хлынувшие в пролом воды сметали на своем пути все: гитлеровцев, лошадей, повозки, бронетранспортеры, машины. Фашисты пытались спастись бегством, но разъяренная стихия настигала их и, сбивая с ног, поглощала навсегда. Воспользовавшись моментом, все три наших полка ударили в штыки и отбросили немцев, успевших перебраться на левый берег.
В этот день гитлеровцы больше и не пытались атаковать. Не наступали они и 23 октября. Видимо, значительные потери (около двух батальонов пехоты, артиллерийский дивизион, семь танков, более двадцати бронетранспортеров и автомобилей) вогнали противника в такой шок, от которого не так-то просто было оправиться. А мы использовали эти почти двое суток передышки на совершенствование своей обороны.
24 октября немцы снова повели наступление на боевые порядки 383-й стрелковой дивизии. Но атаки были вяловатыми, и мы отбили их почти без потерь со своей стороны. А вот на следующий день части 49-го горнострелкового корпуса, пополненные, видимо, личным составом из резервных батальонов, навалились на нас с прежней силой и прежним ожесточением. Но, как я теперь понимаю, несколько изменилось направление их главного удара: он пришелся по правому флангу 38-й кавалерийской дивизии. К полудню южнее ЗуГРЭС силами до полутора батальонов противник вклинился в оборону конников генерала Кириченко. Создалась угроза обхода боевых порядков нашей дивизии на левом фланге. Поэтому командарм приказал отходить, сдерживая врага на промежуточных рубежах. Он снова прислал дивизион «катюш», и 383-я стрелковая дивизия, как и 38-я кавалерийская, воспользовавшись результатами гвардейского залпа, среди бела дня сумела оторваться от противника. Однако ненадолго.
Ветераны помнят те промежуточные рубежи. Раскисшие дороги, то есть никаких дорог. Снова непрерывный холодный дождь. От сырости и грязи разваливаются сапоги. Не всегда вовремя доставлялась горячая пища. Кончилась махорка… И все-таки мы дрались. Беззаветно и мужественно. И не просто отбивались — старались вести боевые действия так, чтобы при минимальных своих потерях нанести врагу как можно больший урон.
Помню, в Крестовке командир разведроты доложил мне, что по ночам противник оставляет на дорогах без присмотра много боевой техники. Оказывается, заправочные средства гитлеровцев сильно отставали от боевых подразделений, и машины, бронетранспортеры, танки оставались без горючего. Я приказал в каждом полку, в саперном батальоне и разведроте создать из наиболее отважных бойцов небольшие истребительные отряды, в задачу которых входило уничтожение этой техники.
На пути нашего отхода от реки Крынка к Миусу истребители поработали хорошо. Помнится, командир 691-го стрелкового полка майор Ковалев доложил мне однажды, что, действуя в таком отряде, 1-й взвод 6-й стрелковой роты под командованием старшего лейтенанта Михаила Гончадзе за одну ночь уничтожил танк, три машины с боеприпасами и два бронетранспортера.
В эти трудные дни в стрелковых полках дивизии оставалось по 600―700 активных штыков. Для пополнения наших поредевших подразделений командарм не давал ни одного человека. И все же пополнение прибывало. Это были шахтеры Сталино, Горловки, Макеевки, отходившие со своими семьями на восток. Мужчины, в основном уже в возрасте или совсем еще юноши, попрощавшись с женами и матерями, становились в строй. Они шли в бой, как еще недавно ходили на вахту в лаву, — по-рабочему деловито и собранно. Только в глазах теперь у них горел другой огонь — не радостный, не от желания ударно потрудиться, а огонь необоримой ненависти к врагу.
Приходили даже целыми семьями. Память сохранила такую фамилию — Красноголовцевы. Отец, два его сына и дочь, подпоясавшись ремнями, одновременно стали бойцами шахтерской дивизии. Некоторых мальцов приходилось прогонять — не вышли годами. Но и среди них оказалось много таких настырных ребят, что никакие запреты не помогли. Правдами и неправдами они добивались своего.
Как-то ночью ко мне привели невысокого паренька. Не помню, кто сопровождал его. Помню только, что он ершисто вырывался из рук и что-то бубнил себе под нос.
— Как зовут тебя?
— Иван. — И добавил для солидности: — Иван Кузьмич.
— И что же ты, Иван Кузьмич, озоруешь здесь?..
Он рассказал мне, что в дивизии уже воюют два старших его брата — Максим и Мирон Григорьевы. А где двое, там, мол, должен быть и третий, самый младший.
— А чтобы вы, товарищ командир, не сомневались, так брательники согласны…
Ну что я мог ему сказать, этому мужественному пареньку?.. Конечно же он добился своего: мы зачислили его в дивизию.
…Выполняя приказ командующего, 383-я стрелковая дивизия к исходу дня 28 октября подошла к городу Чистяково и заняла там оборону. Теперь на правом фланге стоял 696-й стрелковый полк (2 километра западнее Чистяково). Полк Ковалева, 691-й, оседлав дорогу Сердитое — Чистяково, прикрыл город с запада от шахты № 20 до кургана западнее высоты с отметкой 263,4. 694-й стрелковый полк оборонял Снежное. Свои огневые позиции 966-й артиллерийский полк оборудовал в районе Снежное, шахта «Красная Звезда». Мой наблюдательный пункт расположился на высоте с отметкой 315,0. Слева теперь оборонялась 395-я стрелковая дивизия.
С ее комдивом подполковником Петраковским у меня была устойчивая связь, и мы договорились, что на рубеже Чистяково, Степановка, Куйбышево будем драться до последнего. Здесь была весьма удобная для обороны местность — высоты, прочные каменные строения, и, прежде чем отойти на следующий рубеж, на этом можно основательно обескровить противника, нанести ему наибольший урон.
С утра после мощного артиллерийско-минометного налета гитлеровцы ринулись в атаку. Наиболее сильный удар они нанесли по самому малочисленному из наших полков, 696-му стрелковому. Несмотря на стойкое сопротивление шахтеров, в несколько раз превосходящему в силах противнику удалось разрезать боевой порядок полка Мартынова, и 2-й стрелковый батальон, оборонявший высоту с отметкой 187,9, оказался в окружении. Чтобы выправить положение, из хутора Шевченко на помощь окруженным пошла рота, контратаку которой организовал комиссар полка Романов. Атака у этой роты получилась стремительной, и, уничтожив до полусотни фашистских автоматчиков, отважные воины пробили в кольце брешь. Второй стрелковый батальон вновь соединился с первым.
Однако около полудня гитлеровцы повторили атаку. Линия обороны 696-го стрелкового полка вновь опасно прогнулась. И вот правый фланг дивизии смят, противник начал развивать успех. Тогда я приказал Кипиани снять с неатакованных участков два батальона и контратаковать наступающую пехоту во фланг. Командир 694-го полка возглавил эти стрелковые батальоны и, отдав распоряжение командиру полковой артбатареи младшему лейтенанту Г. Гриценко поддержать пехоту огнем, контратаковал. Решительным ударом воины опрокинули фашистов и восстановили положение.
Но в 14 часов откатившийся противник начал третью атаку. И снова его таран ударил по 2-му батальону 696-го стрелкового полка. Нанося врагу большие потери, это подразделение отошло к хутору Шевченко. Комиссар Романов вместе с адъютантом старшим лейтенантом Артюшенко, командир взвода лейтенант Бирюков, связист Фомичев и еще двое бойцов, прикрывавшие отход, были отрезаны от своих.
Попытка Артюшенко броском прорваться к батальону не удалась: он был убит. Командир полка подполковник Мартынов бросил на выручку комиссара и его товарищей роту лейтенанта М. Урбанского. В течение трех часов она вела бой с немецкими автоматчиками, которые вынуждены были сами перейти к обороне, и уничтожила около 60 фашистов…
Когда стемнело, пятеро наших смельчаков во главе с комиссаром полка, похоронив старшего лейтенанта Артюшенко, вышли из окружения. В эту же ночь мы похоронили и секретаря дивизионной парткомиссии старшего политрука Н. В. Киселева. Он вместе с бойцами Урбанского ходил в атаку и погиб смертью храбрых.
Не менее напряженными в этот день были бои и на участке 691-го стрелкового полка. Именно здесь принял боевое крещение один из истребительных батальонов местной обороны города Сталино под командованием старшего лейтенанта В. М. Твалабейшвили. Кадровый офицер, он встретил нападение фашистов Германии на нашу Родину в городе Ровно, испытал всю горечь отступления, а здесь по поручению командования и Сталинского горкома партии сформировал из партийных и комсомольских активистов истребительный батальон. В подразделении собрались люди самых различных возрастов. Переодеть их в военную форму так и не успели. Но обучить обучили. Конечно, насколько было возможно.
На мой наблюдательный пункт Твалабейшвили прибыл часов в 9 утра 29 октября, когда бой за Чистяково был в самом разгаре. Как положено, представился и доложил о состоянии своего подразделения. Я сразу же по карте поставил ему задачу: из-за левого фланга 1-го батальона 691-го стрелкового полка решительно контратаковать вклинившегося в нашу оборону противника.
Поддержанные артиллерийско-пулеметным огнем роты истребительного батальона, которыми командовали лейтенанты Кошелев и Яцин, дружно поднялись в атаку. Их удар был неотразим, и фашистские автоматчики обратились в паническое бегство. В рукопашной схватке тогда отличились лейтенант Чубинидзе, бойцы Комаров, Бердников, Корнеев, Ситко, Волков, Мезенцев и многие другие.
Батальон тоже понес потери. Но люди еще больше окрепли духом, еще сильнее стала в них солдатская спайка, еще мощнее разгорелось в их душах пламя неукротимой ненависти к захватчикам.
…Часть сил противника обошла левый фланг 691-го стрелкового полка. Создалось угрожающее всей нашей обороне положение. Это был именно тот момент, когда командир получает моральное право бросить в бой свой последний резерв. Таким резервом у меня была дивизионная школа младшего комсостава, которой командовал капитан Сосин. Мы только что, уже после боев за Сталино, сформировали это подразделение, но оно обладало исключительно высокой боеспособностью. Ведь курсантами школы стали лучшие бойцы дивизии. По этому же принципу был подобран и средний командный состав.
Курсанты стремительной контратакой уничтожили просочившуюся в наш тыл пехотную роту противника и затем в течение 36 часов вместе с 691-м стрелковым полком стойко удерживали оборону, пока не поступил приказ об отходе. Политотдел дивизии оперативно выпустил листовку, посвященную отваге и мужеству личного состава дивизионной школы, и по всей дивизии разнеслась слава об отличившихся в этой атаке лейтенантах Анастасиевском и Петренко, курсантах Власове, Новикове, Сенине, Ковалеве, Куренном, Романове, Матеенко, Вишневском, Глотове, Свинарчуке, Ястребове, Острянине и других мужественных бойцах.
В самые тяжелые минуты красноармейцы и командиры принимали решение связать свою судьбу с партией, с комсомолом. Помощник начальника политотдела по комсомолу младший политрук Д. И. Мельников, который, как всегда, находился в самых горячих точках боя, принял от 37 молодых шахтеров заявления с просьбой считать их комсомольцами. В 691-м стрелковом полку партийное бюро нашло возможность во время небольшой передышки собраться для того, чтобы рассмотреть заявления младшего политрука Зинькова, просившего принять его в члены ВКП(б), и красноармейца Реброва, который хотел стать кандидатом в члены партии. Долго обсуждать этот вопрос не потребовалось — обоих проверил бой.
…В ночь на 30 октября дивизия отошла на рубеж шахта «Красная Звезда», Коопстрой, Снежное. И здесь тоже весь день шли кровопролитные бои.
Шахтеры держались до вечера, а когда стемнело, оставив прикрытие, начали отход за реку Миус. Мы еще не знали этого, но Миус стал для дивизии новым этапом в ее боевой биографии.