День 10 января 1942 года стал в дивизии праздником. К нам прибыл член Военного совета 18-й армии бригадный комиссар П. В. Кузьмин для вручения наград бойцам, командирам и политработникам, особо отличившимся на рубежах обороны от первого боя до Миуса.
Вечером мы собрали всех награжденных в клубе шахты № 7―8. Сюда же пришли руководители партийных и советских органов Красного Луча, представители краснолучских трудящихся. Член Военного совета, особо отметив мужество всего личного состава 383-й стрелковой дивизии, тепло поздравил тех, кто первыми в соединении удостоены высоких наград Родины. Говорил он просто, задушевно, но люди все равно волновались от какой-то, видать, внутренней торжественности момента. Чуть побледневшие или, наоборот, раскрасневшиеся лица, от напряжения — пот на лбу, сжатые скулы…
Ордена Красного Знамени были вручены командиру 694-го стрелкового полка капитану Шалве Ивановичу Кипиани, комиссару 696-го стрелкового полка старшему политруку Михаилу Ильичу Романову, командиру батареи младшему лейтенанту Ивану Мартьяновичу Левицкому, командиру роты лейтенанту Николаю Николаевичу Воронкову, старшине разведчиков Владимиру Карповичу Хацко, помкомвзвода сержанту Дмитрию Агафоновичу Карташеву. Ордена Красной Звезды получили начальник разведки дивизии капитан Дмитрий Алексеевич Филин, политрук Дмитрий Иванович Мельников.
Всего по первому представлению был награжден 71 человек: 12 бойцов, командиров и политработников — орденом Красного Знамени, 21 — орденом Красной Звезды, 26 — медалью «За отвагу», 12 — медалью «За боевые заслуги». В частности, медаль «За отвагу» получил повар стрелковой роты 966-го артполка красноармеец Карагалей Минибаевич Валеев. Это он еще под Чистяково, когда вез своим товарищам обед, уничтожил в рукопашной схватке трех гитлеровцев, захватил их оружие. Карагалей не очень хорошо говорил по-русски, и его рассказ о происшедшем, помнится, состоял всего из двух фраз: «Моя песни пели, а она идет. Штык, приклад — три собака йок…» Я невольно вспомнил это и улыбнулся, когда Валеев не то чтобы красивым, но твердым строевым шагом шел к бригадному комиссару за своей наградой.
Праздник наш был омрачен тем, что некоторые ордена и медали вручены не были. Ордена Красного Знамени не получили майор Сергей Егорович Ковалев, младший политрук Павел Федорович Букин, лейтенант Михаил Феликсович Урбанский, выбывшие из дивизии по ранению. Умер от ран бесстрашный командир 1-го батальона 696-го стрелкового полка старший лейтенант Леонид Александрович Щербак, погиб младший политрук Василий Назарович Лотошко. Их ордена Красного Знамени вернутся в Президиум Верховного Совета СССР… Да, долго на фронте ходят реляции. Пули и осколки снарядов — они быстрее.
Не знаю, не помню, мелькнула ли эта мысль тогда, при вручении наград, но вот сейчас она не выходит из головы. Годы летят, словно верстовые вехи вдоль железнодорожного полотна. Все меньше остается на нашей славной земле людей, которые в окопах Великой Отечественной отстояли честь и независимость Родины. Но все же они еще живут, ветераны войны, и мне хотелось бы здесь определить свое отношение к тому, как надо бы воспринимать их жизнь вообще, а жизнь на фронте — в частности.
Молодые склонны к категоричности в суждениях. Видят на груди человека орден — слава человеку! Ну а если на солдатской груди лишь медаль за победу над фашистской Германией — взгляд уже скользит мимо. Вроде бы медаль эта получена так же, как получают, скажем, значок, выпущенный к юбилею какого-либо учреждения.
Вот живет в селе Благовещенке, что в Волновахском районе Донецкой области, Евлампий Филиппович Конопля. К нам в 383-ю стрелковую он пришел в первый же день ее формирования 25 августа 1941 года, стал ручным пулеметчиком в 696-м полку. Отражал атаку итальянских кавалеристов на первом рубеже обороны. Сколько «мушкетеров» нашли смерть от его «дегтяря», солдат не считал, но там, где стоял Евлампий Конопля, враг не прошел. Не прошел он и под Зуевской ГРЭС, и под Чистяково, и на Миусе.
В декабре 1941 года пулеметчик Конопля оказался в окружении врагов. А вместе с ним около 15 человек раненых, в их числе командир роты лейтенант Хомутов. Красноармеец умело защищал своих боевых товарищей, и немцы не могли взять дом, в котором укрылись раненые бойцы. На подступах к этому дому валялось более двух десятков трупов гитлеровцев.
Когда остался один диск, командир роты подполз к Евлампию, взял у него РПД и приказал добираться к командиру батальона… Конопля до командира батальона не дошел — его настигла автоматная очередь гитлеровца. Обмороженного, но живого, санитары подобрали бойца ночью. А потом — госпитали. Сначала свой, армейский, потом шесть месяцев в Саратове и еще шесть — в Забайкалье.
Кроме юбилейных медалей у Евлампия Филипповича других наград нет. Но от этого цена его тяжкого фронтового труда нисколько не становится ниже, и его труд надобно воспринимать с особым уважением, которое и будет самой достойной наградой фронтовику. Не только, конечно, Е. Ф. Конопле, но и другим ветеранам войны, которые по какому-то недоразумению не получили ни орденов, ни медалей.
Читатель вправе упрекнуть автора: что же, мол, ты, комдив, не награждал своих отважных бойцов, коль хорошо так все понимаешь? Нужно, разумеется, объясниться.
Вспомним, какое было время. Мы отходили, отступали, оставляли врагу не просто города и поселки, не просто кирпичные дома и хаты с соломенными крышами. Мы оставляли в рабство наших советских людей — женщин, детей, стариков. Кровь вскипала в жилах, душа заходилась в ненависти — до наград ли тут, о них ли были думы!.. Видимо, не один я тогда грешил этим недомыслием, и немногочисленность награждений в начальный период нашей борьбы с гитлеровскими ордами в сравнении, конечно, с более поздним временем войны объясняется во многом именно таким нашим отношением к тому, что и как мы делали. Родину защищают, думалось, не за награды…
Награждение первой большой группы как-то по-особенному всколыхнуло людей. Главное — они очень отчетливо осознали, что пролитая кровь на поле боя — не напрасно пролита, что жертвы, неизбежные на войне, — не напрасные жертвы. Хотя мы и отошли под натиском превосходящих сил противника, но дело сделано хорошо, гитлеровцам пришлось тоже солоно, и Родина оценила этот наш тяжелый труд. И где-то в сознании большинства бойцов и командиров, я уверен, появилась надежда на то, что и его тоже отличат в бою.
Дня через два-три мне пришлось заглянуть в медсанбат дивизии. Тяжелораненых готовили к эвакуации в армейский госпиталь. Был среди них один красноармеец, ни имени, ни фамилии которого я сейчас, к сожалению, вспомнить не могу, хотя тогда он назвался. Краснолучский парнишка пришел к нам добровольцем, и вот не повезло — в первый же день осколком мины был ранен в живот. Белый как мел, он терпеливо переносил страдания, и когда я склонился над ним, чтобы хоть как-то добрым словом прибодрить его, красноармеец вдруг сам попытался улыбнуться своими обкусанными в кровь губами. Не особенно разбираясь в военных званиях, он назвал меня просто «товарищ командир».
— Товарищ командир, — прошептал юноша, — прикажите, чтобы меня, когда поправлюсь… вернули в свою роту. Я вам обещаю… что буду воевать… так же, как… наш отделенный… и тоже заслужу… медаль. Прикажите… товарищ командир…
Я обещал солдату, что по выздоровлении он вернется к нам. И снова, только теперь уж одними глазами, юноша благодарно улыбнулся и потерял сознание. А еще через несколько минут он умер.
Погиб еще один боец дивизии. Но дивизия дралась, а значит, жила. И значит, продолжалась наша фронтовая жизнь.
Сразу после Нового года у нас отобрали 197-й стрелковый полк. Он хорошо показал себя в боях на Миусе, и, откровенно говоря, расставаться с ним не хотелось. Я просил командарма оставить 197-й в дивизии, но получил резонный отказ. Ведь ни один из своих шахтерских мы тоже не собирались отдавать, а по штату в дивизии должно быть всего три стрелковых полка.
Пришлось несколько перестраивать боевой порядок. 696-й стрелковый полк занял оборону на правом фланге — от высоты с отметкой 199,3 до безымянной высоты, что в полутора километрах северо-западнее Княгиневки. На участке полка находилась Яновка. Левее, через Княгиневку, ШтерГРЭС и Ново-Павловку, проходил фронт обороны 691-го стрелкового полка. 694-й ушел в армейский резерв и занял оборону на северо-восточной окраине Красного Луча. В моем резерве были 28-й отдельный противотанковый дивизион и учебный батальон.
Снова совершенствование обороны в инженерном отношении, снова организация непрерывной разведки и снова подготовка к активным боевым действиям в обороне в целях уничтожения живой силы, вооружения и боевой техники противника. Личный состав дивизии вновь был нацелен на максимальную боевую активность.
По примеру 395-й дивизии, воины которой первыми в 18-й армии развернули снайперское движение, мы решили тоже организовать массовое истребление живой силы противника огнем мастеров меткой стрельбы.
В частях горячо откликнулись на наш призыв развернуть снайперское движение. Не долго думая, отобрали отличных стрелков, разделили их на пары и сразу же разрешили начать охоту на гитлеровцев. В первые же дни стали поступать донесения об уничтоженных снайперским огнем фашистах и… о потерях среди наших охотников. Тогда наиболее подходящих для снайперской работы красноармейцев и младших командиров мы свели в дивизионную снайперскую команду, руководить которой стал майор И. В. Сосин.
Надо сказать, что некоторое время командарм поругивал 383-ю стрелковую дивизию за отставание в снайперском движении. Но вскоре ему пришлось изменить свое отношение к нашим снайперам. За месяц с небольшим в дивизии было подготовлено 84 снайпера. Их огонь, принося 198-й пехотной дивизии немцев ощутимые потери, воздействовал на гитлеровцев деморализующе.
В дивизии объявились такие мастера снайперской стрельбы, которые никогда не возвращались со своих позиций без прибавления в счете уничтоженных фашистов. Таким мастером стал, скажем, старшина Федор Филиппович Куделя. Слава его разнеслась не только по подразделениям нашей дивизии, но и по армии, по Южному фронту. С легкой руки нашей дивизионной газеты пошла в жизнь такая вот присказка: «Давай, Куделя, твоя неделя». Ею, этой присказкой, провожали старшину, когда он перед рассветом уходил на свободную охоту.
Под стать Куделе работали и его боевые друзья снайперы Григорий Лысютин, Василий Барановский, Николай Лежнев и другие. У каждого, прошедшего обучение в дивизионной снайперской команде, появились свои ученики. Например, Федор Филиппович Куделя отобрал из молодого пополнения трех бывших чабанов — Арапета Айсарьяна, Юсуфа Евтыха и Александра Нониашвили — и подготовил из них первоклассных мастеров меткого огня.
Чтобы уж закончить о снайперском движении, мне хочется показать, как говорится, динамику их ратного труда. Для этого приведу некоторые данные из Журнала боевых действий дивизии. 3 июля 1942 года снайперами 691-го стрелкового полка Кучеренко и Соловьевым уничтожено 3 фашиста; 4 июля снайперами этого же полка — 4; 5 июля — 9 фашистов, из которых троих отправил на тот свет Николай Лежнев; 6 июля снайперы уничтожили 8 гитлеровцев, Лежнев и Воропаев — по два… И так — почти каждый день. Примерно такими же данными в тот период характеризовалась работа мастеров меткого огня и в других полках дивизии — 694-м и 696-м стрелковых. Надо сказать, что опыт организации снайперского движения в обороне на Миусе сыграл неоценимую роль, когда 383-я стрелковая оборонялась на подступах к Туапсе, в горно-лесистой местности западных отрогов Кавказа.
А теперь снова надо вернуться к боевым действиям всех наших подразделений и на всем фронте обороны дивизии.
383-я стрелковая входила в состав Южного фронта и в январе 1942 года решала свою частную задачу, которая вытекала из общей обстановки. А обстановка была такова. 18 января войска смежных крыльев Юго-Западного и Южного фронтов, а именно: 57, 37 и 12-я армии, начали наступление на противника с целью прорвать его оборону между Балаклеей и Нырково, а затем, нанеся удар в общем направлении на Павлоград, выйти в тыл донбасско-таганрогской группировки немцев. Не буду подробно описывать эту операцию, о ней хорошо рассказано, например, в книге воспоминаний Маршала Советского Союза И. X. Баграмяна.[5] Но о том, что в задачу 18-й и 56-й армий Южного фронта на период Барвенковско-Лозовской наступательной операции входило надежное прикрытие ростовского направления, сказать необходимо. И не просто прикрыть, но активной обороной сковать как можно больше сил противника, не давая ему возможности перебрасывать их в полосу наступления 57, 37 и 12-й армий.
Поэтому редко какой день на Миусе обходился без ожесточенных схваток с врагом. Мы не давали ему отсиживаться в тепле домов и блиндажей и постоянно держали в напряжении. То на одном участке, то на другом наши подразделения атаковали сильно укрепленные позиции врага и наносили ему ощутимые потери. К примеру, 18 января командир 691-го стрелкового полка капитан И. Е. Чистов хорошо провел бой своим 1-м батальоном против гитлеровцев, оборонявшихся в опорном пункте Коренной. В 3.00 комбат старший лейтенант Твалабейшвили с рубежа ШтерГРЭС повел своих бойцов в атаку на высоту, прикрывавшую этот населенный пункт с юго-востока. Стрелковый батальон поддерживался огнем минометного батальона полка. Справа действовала моторазведрота дивизии.
С фронта на высоту рвалась рота, которой командовал старший лейтенант Аполлон Робокидзе. Две другие — под командованием старших лейтенантов Петра Яцины и Михаила Степаненко — охватили высоту с флангов. Противник не выдержал дерзкого удара 1-го батальона 691-го стрелкового полка и начал отходить.
В эти дни на должность командира 696-го стрелкового полка вместо подполковника М. И. Мартынова прибыл заместитель командира 197-го стрелкового полка майор М. А. Шаповалов. Матвей Антонович был требователен до педантизма. И в то же время он любил людей, заботился о них, прислушивался к ним. Пробыл он в дивизии всего неполных два месяца (12 марта 1942 года его сменил капитан В. В. Лымарь), но память о себе оставил добрую.
Ну, а жизнь наша фронтовая шла своим чередом. Февраль 1942 года, как и январь, выдался в Донбассе морозным и метельным. Вьюги, не прекращавшиеся по двое-трое суток, при тридцатиградусном морозе загоняли гитлеровцев в блиндажи и дома поселков, расположенных за передним краем обороны противника. Мы, естественно, пользовались ненастьем для того, чтобы уничтожать живую силу 198-й пехотной дивизии вермахта в дерзких ночных нападениях на фашистские гарнизоны.
В целях выявления системы огня, инженерных сооружений в обороне противника и захвата «языка» мы проводили силовые разведки. Одна из них, к примеру, была осуществлена в ночь на 15 февраля 1942 года. В ней участвовали: 3-й батальон 694-го стрелкового полка (комбат старший лейтенант Михаил Путятин), 465-я отдельная разведрота под командованием лейтенанта Ивана Кринички и 20 автоматчиков под командованием лейтенанта Якова Приходько.
Читатель, наверное, помнит, что в бою за Грабовку Приходько был сержантом. Мы внимательно следили за его боевыми делами и пришли к единодушному выводу, что этот отважный и в то же время рассудительный человек способен справиться с командованием подразделением. Яков Степанович Приходько был назначен командиром роты автоматчиков, и вскоре, 8 февраля 1942 года, командующий Южным фронтом присвоил ему звание «лейтенант».[6]
Батальон вышел с юго-западной окраины ШтерГРЭС в 3.00 15 февраля. Его проводниками были два местных партизана — братья Егор и Иван Краснобаевы. Вместе со стрелками и автоматчиками находились также командир взвода управления штабной батареи 966-го артполка лейтенант А. Мараховский и командир взвода связи 694-го стрелкового полка лейтенант И. Акименко. Атаку отряда на Ново-Елизаветовку, назначенную на 5.00, должны были поддержать огнем 1-й дивизион артполка и две минометные роты. В обязанности Акименко вменялось обеспечить устойчивую радио- и телефонную связь как с артиллеристами, так и с командиром 694-го стрелкового полка, а Мараховский должен был корректировать артиллерийский и минометный огонь.
До Ново-Елизаветовки осталось километра полтора, когда боевое охранение обнаружило колонну противника силою до полутора батальонов, продвигавшуюся в сторону поселка ШтерГРЭС. Видимо, шла смена подразделениям, находившимся на переднем крае. Командир 3-го стрелкового батальона старший лейтенант Путятин, доложив об этом по телефону капитану Кипиани, решил неожиданной атакой ударить по колонне гитлеровцев, а затем закрепиться на выгодном рубеже у двух курганов и уничтожать противника с места.
Лейтенанту Н. А. Максимову, командиру 1-го дивизиона артполка, Путятин передал через Мараховского координаты колонны гитлеровцев, и спустя несколько минут наш артналет накрыл голову и середину находящегося на марше батальона противника. Почти одновременно разведотряд поднялся в атаку. Автоматчики Приходько, по пути выбив немцев из двух дзотов, расположенных у курганов, насели на хвост колонны. Фашисты заметались, рассеялись по полю, скрылись в кустарнике небольшой балки.
Сосредоточив в этой балочке основные силы и развернувшись в боевой порядок, гитлеровцы пошли в контратаку. В трехстах метрах северо-западнее двух курганов находилась большая скирда соломы. Путятин приказал зажечь ее. Скирда сразу же занялась пламенем, которое осветило наступающую немецкую пехоту. Прицельный огонь из пулеметов, автоматов и винтовок, артиллерийские и минометные залпы, корректируемые Мараховским, выкашивали ряды немецко-фашистских захватчиков.
Но из Ново-Елизаветовки противник подбрасывал все новые и новые резервы, и схватка наших бойцов с полутора батальонами гитлеровцев приняла ожесточеннейший характер. Пошли в ход гранаты.
Уже почти рассвело. Находясь на НП, на западном склоне террикона шахты № 160, я принял решение прекратить силовую разведку и приказал Кипиани дать сигнал для отхода. Путятин начал организованный вывод своего подразделения на левый берег Миуса. Прикрывали отход автоматчики лейтенанта Я. С. Приходько и разведчики во главе с командиром взвода 465-й разведроты младшим лейтенантом И. Н. Васильевым.
Горстка храбрецов дралась стойко, не давая немцам отрезать отряду путь за Миус. И когда Путятин был уже на окраине поселка ШтерГРЭС, прикрытие тоже стало отходить. Но оторваться от противника им так и не удалось. К тому же в кустарнике, почти на самом берегу реки, их ждала засада — до взвода гитлеровских автоматчиков, все-таки обошедших наш заслон. Очередью, выпущенной из засады, был убит лейтенант Яков Степанович Приходько, первый в дивизии кавалер ордена Ленина. Награжденный, но так и не успевший получитьвысшую награду нашей Родины.
Вместе с Приходько погиб и младший лейтенант Иван Васильев, жизнерадостный, немного по молодости даже бесшабашный, хороший парень и любимый солдатами командир.
В феврале, в ночь на 21-е, была проведена вторая силовая разведка 1-м батальоном 696-го стрелкового полка, усиленным минометными ротами и поддержанным 2-м дивизионом 966-го артиллерийского полка под командованием старшего лейтенанта В. Я. Шарагина. Командир 2-го батальона капитан А. Ф. Мусакаев умело руководил боем, и мы смогли засечь большое количество артиллерийских и минометных позиций противника, его пулеметных точек.
В ходе двух разведок боем, проведенных 1-м батальоном 694-го и 2-м батальоном 696-го стрелковых полков, было уничтожено около 400 солдат и офицеров противника. Кроме того, мы взяли в плен обер-ефрейтора 91-го пехотного полка 4-й горнострелковой дивизии, который сообщил, что в поселке Новый Донбасс находится их полковой штаб, а в Снежном — дивизионный.[7]
Все данные, полученные нами после двух силовых разведок на опорные пункты обороны противника и из показаний пленного обер-ефрейтора, мы, как обычно, сообщили в штаб авиационного полка легких ночных бомбардировщиков. Начальнику разведки дивизии капитану Филину было вменено в обязанность постоянно информировать наших отважных летчиц о действиях противника, составе его группировки в полосе 383-й стрелковой дивизии и обо всех изменениях в обороне гитлеровцев.
Эго был первый женский полк, сформированный Мариной Расковой. Она привела его на аэродром восточнее Ивановки и на второй или третий день появилась у нас. Мы с Корпяком, как принято, сначала угостили Марину Алексеевну обедом, а потом договорились о взаимодействии. Дивизия должна была готовить данные о наиболее важных целях противника, а девушки из полка Расковой со своих У-2 — уничтожать их.
Через какое-то время мы с Михаилом Семеновичем Корпяком нанесли Расковой ответный визит. У нас в дивизии было немало женщин — санинструкторы, телефонистки, снайперы, врачи, медицинские сестры, прачки, хлебопеки. То ли мы уж просто привыкли к тому, что женщины повседневно делали тяжелейшую работу, то ли не было времени замечать, как им несладко на фронте, но женский труд на войне лично у меня не вызывал каких-то особых вопросов.
И вот приехали в женский авиационный полк. Расчистка аэродрома — девчонки, ремонт вышедшего из строя двигателя, да на хорошем морозе, — они же, подготовка «бомб» — то же самое. Я не случайно употребил кавычки. Оказывается, на самолетах не было ни бомбодержателей, ни самих бомб. С обоих боков задней кабины приторачивались корзины из ивовых прутьев. Перед вылетом самолета на задание оружейницы клали в эти корзины обыкновенные мины. Если от 120-миллиметрового миномета, то по две в каждую, если от 82-миллиметрового — по четыре. Вот так и летели. Над целью летчица выключала двигатель, а штурман, до боли в глазах вглядываясь в темень, отыскивала объект, который приказано уничтожить, доставала из корзины мину и бросала.
Не сговариваясь, мы с Корпяком одновременно пришли к одному и тому же решению: в качестве оружейников прислать Расковой человек пять наших солдат, подобрав их из людей мастеровых, знакомых с зубилом и с напильником — вообще с техникой. Это первое. Второе — какой бы ни была напряженной обстановка в полосе дивизии, при надобности высылать на аэродром взвод бойцов для работ на летном поле. От этого своего решения мы ни разу не отступили. А летчицы старались вовсю помочь нам в борьбе с частями 198-й пехотной и 4-й горнострелковой дивизий врага. Очень часто они по нашему вызову вылетали на бомбардировку противника, особенно его штабов и дивизионных резервов. И конечно, гибли в этих полетах. Сколько девичьих жизней осталось за Миус-рекой — это знают только ветераны женского авиационного полка, который зимой и весной 1942 года надежно поддерживал нас.
Весна 42-го… Она в Донбассе была дружной. Казалось бы, ведь только-только задували свирепые метели, но вот пошел по степи теплый южный ветер, разогнал тучи, и открывшееся яркое солнце враз почернило снега. Они поползли, поплыли, заливая окопы, блиндажи, землянки.
Трудное это время на фронте — весна. Ноги у людей постоянно в мокром. Сколько ни суши портянки и сапоги перед печуркой, а все равно без пользы. По команде выметнулся солдат из блиндажа в свою стрелковую ячейку, и вся твоя сушка насмарку, опять портянки хоть выжимай… Но вот ведь что интересно: ни от кого из бойцов, командиров и политработников я не слышал жалоб на эти весенние неудобства фронтового быта.
За полгода непрерывных боевых действий личный состав дивизии, конечно, устал. Командование и политотдел, командиры и комиссары частей хорошо понимали это и старались как можно чаще встречаться с людьми, подбадривать их. Семинары с партийно-комсомольским активом, совещания и слеты стахановцев фронта, партийные и комсомольские собрания в подразделениях, просто беседа по душам в красноармейской землянке — все эти формы политико-воспитательной работы мы использовали, как говорится, на полную мощность, так же, как и занятия по боевой подготовке, которые проходили непрерывно, во всех звеньях. В марте провели собрание партийного актива дивизии. Еще выше поднять бдительность, боевую готовность и морально-политический дух бойцов, их стойкость и отвагу — это было тогда одной из главнейших наших задач. И нам удалось неплохо выполнить ее. Помнится, что в это время значительно увеличился приток людей в ряды партии.
Самую надежную рекомендацию для вступления в партию давал, как это у нас, у коммунистов, заведено, бой. Так было и 9 марта, когда до двух пехотных рот противника при поддержке артиллерии и минометов пытались на рассвете проникнуть через передний край в глубину обороны 694-го стрелкового полка. В этом бою отличились воины 3-й пулеметной роты, которой командовал старший лейтенант Кравец. В частности, более четырех часов дрались в окружении пулеметчик Трещев, который в упор расстреливал фашистов из своего «максима», и находившиеся рядом с пулеметом красноармейцы Серебряков, Кобцов и Дмитриев: они уничтожали их ручными гранатами. На выручку героям пришел заместитель политрука роты Трипольский. Подобрав трофейный пулемет с боекомплектом, он залег на фланге наступавшего противника и оттуда ударил по нему. Одновременно с другого фланга открыл огонь пулеметный расчет старшего сержанта Гайканова и красноармейца Капли. Почти вся группа из сорока гитлеровцев, окруживших Трещева, была уничтожена.
Дня через три Михаил Семенович Корпяк вручал Трещеву карточку кандидата в члены ВКП(б). Я случайно присутствовал при этом, конечно, от всего сердца поздравил пулеметчика с таким волнующим событием в его боевой биографии и сказал, что теперь, мол, воевать ему надо еще лучше, как подобает коммунисту.
— Это я понимаю, — ответил Трещев, — особенно теперь, когда нашей дивизией командует генерал… В общем, разрешите, товарищ генерал, и вас тоже поздравить от имени нашей третьей пульроты. Такое имею от всех поручение…
Я был растроган. 8 марта 1942 года мне присвоили звание генерал-майора, и я рассматривал эту высокую честь прежде всего как признание заслуг всей дивизии в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Но мне почему-то не пришло и в голову, что точно так же рассматривают это событие и мои подчиненные. А они, оказывается, тоже гордятся!
Почти четыре десятка лет ношу я на плечах погоны советского генерала и все это время помню, что погоны эти — за труды моих славных боевых товарищей. Прежде всего.
Неожиданно 15 марта 1942 года я получил от командарма приказ сдать свою полосу обороны 353-й стрелковой дивизии, а 383-ю вывести в тыл на отдых и доукомплектование. На другой день наши части и подразделения, за исключением 694-го стрелкового полка и 1-го дивизиона 966-го артполка, которые остались на месте, сосредоточились в районе Софиевка, Штеровка, Ивановка. Три дня мы мылись, стриглись, делали личному составу весенние прививки, а затем приступили к занятиям по боевой подготовке.
3 апреля по плану штаба армии в районе станция Штеровка мы провели показное занятие по теме: «Усиленный стрелковый батальон в наступлении». Отрабатывалась атака переднего края обороны противника и развитие успеха в ее глубине. Для этого были привлечены 691-го стрелкового полка 2-й батальон, которым командовал старший лейтенант Петр Славкин, 2-й дивизион 966-го артполка под командованием старшего лейтенанта Василия Шарагина, одна батарея 28-го отдельного противотанкового дивизиона и одна рота 684 отдельного саперного батальона. На занятии присутствовали члены Военного совета 18-й армии, командиры и комиссары ˂…˃ старший и средний комначсостав 383-й стрелковой.
Показное занятие, как потом подчеркнул при разборе командующий армией, прошло с большой пользой. Мы отчетливо увидели как сильные стороны подготовки личного состава, так и недостатки в ней. Огромным ˂…˃ оказался моральный эффект этого занятия. ˂…˃ — наступление, значит, скоро придется наступать. Значит, мы поднакопили сил и теперь уж враг не устоит перед нашими ударами. Так думал тогда в дивизии каждый, тем более что 383-й дивизии вскоре был придан 880-й артполк РГК — это шесть батарей 122-миллиметровых гаубиц. Силища!
Вот с таким хорошим боевым настроением 15 апреля 1942 года после месячного отдыха в тылу мы снова приняли от 353-й стрелковой дивизии свою полосу обороны на линии Стрюково, Ново-Павловка. В стрелковых полках было по 1100―1200 человек, укомплектованы все пулеметные, минометные и артиллерийские расчеты, к первомайскому празднику прибыло еще более полутора тысяч человек пополнения. Правда, 80 процентов прибывших бойцов и командиров никогда еще не участвовали в боях. Но дивизия имела боевой, закаленный в борьбе с сильным противником костяк, и мы не без оснований надеялись, что пополнение быстро ˂…˃ строй.
Значительно лучше, чем при формировании, дивизия была вооружена и противотанковыми средствам. Кроме 28-го отдельного противотанкового дивизиона, которым у нас командовал ˂…˃ майор Александр Константинович Руцинский, в ˂…˃ полках имелось по одной роте противотанковых ружей. Правда ˂…˃ эти подразделения были еще в конце января 1942 года, но только в ходе боевой ˂…˃ в тыловом районе мы смогли ˂…˃ ПТР хорошую практику стрельбы по бронированным целям. Наконец, в стрелковые подразделения поступили в достаточном количестве противотанковые гранаты, которых также не было в сорок первом.
Нужно сказать, что к маю 1942 года в 383-й стрелковой дивизии произошли ощутимые изменения в кадрах командиров и политработников. Во-первых, от нас убыл начальник политотдела Семен Федорович Олейник. Вместо него был назначен батальонный комиссар Михаил Иванович Куликов. Тяжелораненого начальника разведки дивизии майора Д. А. Филина заменил капитан Виктор Григорьевич Артюшенко. Командир 691-го стрелкового полка майор Иван Ефимович Чистов уехал учиться в Военную академию имени М. В. Фрунзе. К командованию полком мы допустили капитана Дмитрия Ивановича Мельникова, который был переаттестован с политической на командную работу. Майор Ш. И. Кипиани остался на своем месте. Он по-прежнему командовал 694-м стрелковым полком. А вот командир 696-го, майор М. А. Шаповалов, ушел на повышение в другую дивизию, и вместо него отдел кадров армии прислал капитана Владимира Васильевича Лымаря.
Примерно в такой же степени обновилось звено командиров стрелковых батальонов. О ротных я уже и не говорю. Жалко, конечно, было расставаться с людьми, которые не раз проверены боем, но жизнь на месте не стояла, и тут уж ничего не поделаешь. К тому же новые командиры и политработники, как показали последующие боевые действия, достойно заменили выбывших.
Но я забежал несколько вперед. Как уже сказано, дивизия после отдыха заняла оборону за полмесяца до майских праздников. И вот однажды, когда мы заслушивали командира 696-го стрелкового полка о боевом и бытовом устройстве его подразделений, родилась мысль: а ведь приближающийся Первомай надо бы встретить добрыми боевыми делами. Не откладывая дела в долгий ящик, сразу же после заслушивания капитана Лымаря выработали план. О нашем рабочем происхождении мы решили напомнить гитлеровцам прямо с утра 1 мая.
Начальнику разведки дивизии поручалось добыть «языка». Разведкой всех видов предполагалось обнаружить как можно больше целей противника. За время отдыха в тылу поднакопилось около 1000 артвыстрелов и мин. Их-то и решено было обрушить по обнаруженным целям. Политотдел, со своей стороны, собирался на всех терриконах в ночь на 1 мая установить большие красные флаги.
План этот мы выполнили, и к рассвету праздничного дня все было готово. А утро выдалось хорошим, солнечным. Гитлеровцы, разглядев на терриконах наш кумач, тотчас же открыли по флагам артиллерийско-минометный огонь. К тому же перед передним краем 1-го батальона 691-го стрелкового полка комиссар этого батальона политрук Иван Федорович Лукаш выставил карикатурный портрет бесноватого фюрера. Не помню, кто рисовал, но кажется, что лейтенант Автандил Чоговадзе.
Под прикрытием огня артиллерийских и минометных батарей, которые старались сбить наши праздничные знамена, фашисты силой до роты пехоты попытались снять портрет Гитлера. Их отогнали. Тогда они с этой целью бросили две роты. Но и им ничего не удалось. Отчаявшись снять карикатуру, немцы и по ней открыли артиллерийско-минометный огонь. Стреляли они, надо сказать, довольно плохо, и сожгли немало боеприпасов, прежде чем «Гитлера» разнесло в клочья.
Спустя час после начала противником этой пальбы ударили и мы. Я в это время находился на своем НП в районе шахты № 160. Вместе со мной был начарт дивизии подполковник Михайлов. Он по телефону корректировал огонь, когда произошло прямое попадание вражеского снаряда в наш наблюдательный пункт…
Нас откопали дивизионные разведчики. Николай Федорович отделался легкой контузией и несколькими царапинами. А мне досталось побольше. Очнувшись в медсанбате, поразился жуткой тишине. Хотел спросить у сестры, почему так тихо, но и спросить не могу — язык не ворочается.
Пришел Иван Афанасьевич Шевченко, начальник штаба. Давай ему писать: мол, что и как? Он мне тоже записку: контрбатарейная борьба закончилась успешно. И поставил три восклицательных знака. Вот это хороший «подарочек» гитлеровцам на наш пролетарский праздник!
В конце концов я поправился. На шестые сутки появился слух, а на восемнадцатые стал говорить. Это было как нельзя кстати, потому что надвинулись события, которые потребовали забыть о всяких хворобах.
В первой половине мая командир противостоящей нам 198-й пехотной дивизии немцев провел несколько разведок боем. Например, вечером 6 мая две роты противника прорвались в Ново-Павловку. Ружейно-пулеметным и минометным огнем 1-го батальона 696-го стрелкового полка эта атака была отбита. Через два дня, тоже к вечеру, мы сами навязали гитлеровцам бой наступлением батальона 694-го стрелкового полка в количестве 300 человек в направлении Рассыпной.
В ночь на 10 мая снова ударил противник, теперь уже по Яновке, где оборонялся 3-й батальон 691-го стрелкового полка. Фашисты обрушили на этот населенный пункт шквальный огонь из артиллерии и минометов, а затем атаковали наши позиции силою до полутора пехотных батальонов.
Основной удар пришелся по 9-й стрелковой роте, которой командовал капитан Н. С. Бородавка. Рота не дрогнула, встретила гитлеровцев дружным огнем из стрелкового оружия — и атака была отбита. Пока немцы собирались с силами для нового натиска, комбат-3 капитан Алексей Степанович Окунев, получив подкрепление от командира полка, несколько перегруппировал свои подразделения и укрепил позиции 9-й роты. В эту роту пошел комиссар батальона политрук Н. С. Уверский. Николай Сергеевич начинал у нас командиром роты, имел уже хороший боевой опыт, и его помощь, совет были не лишними для ротного, который только недавно прибыл в дивизию.
Противник атаковал Яновку весь день. Бой носил ожесточенный характер. Окраинные домишки то и дело переходили из рук в руки. Вести огонь пришлось даже бойцам санитарного взвода, которым командовал военфельдшер М. А. Мерков. Саманные строения не выдерживали и рушились от попаданий в них снарядов и мин, погребая под развалинами наших бойцов. Но люди выдержали все, и враг не прошел.
К вечеру, когда все атаки фашистов были отбиты, комиссар батальона приказал разобрать все развалины, чтобы с почестями похоронить погибших товарищей. И вот в одном месте из-под обломков извлекли красноармейца Μ. А. Меримовича. Он оказался живым. Как выяснилось, в течение четырех часов этот отважный воин один удерживал крайний домик. Подступившие гитлеровцы швыряли в окна гранаты, но Меримович подхватывал их и метал в фашистов. Так он отбивался до тех пор, пока его не завалило. Вокруг хаты насчитали около трех десятков немецких солдат. Герой был представлен к награждению орденом Красного Знамени.
12 мая 1942 года началась Харьковская наступательная операция войск Юго-Западного фронта. В течение пяти дней нашим войскам сопутствовал успех. Они с боями прошли от 20 до 50 километров. Но 17 мая с юга, под основание барвенковского выступа, неожиданно ударила армейская группа Клейста. Превосходя соединения 9-й армии по числу батальонов в 1,5, по орудиям в 2 и по танкам в 6,5 раза, 11 дивизий этой группы прорвали нашу оборону и устремились к Северскому Донцу.[8]
Одновременно противник своими действиями сковывал и силы Южного фронта. В частности, в эти дни, как никогда, активными были части и подразделения 198-й пехотной дивизии. Например, 20-го мая в 5 часов утра они силой до двух батальонов при мощной артиллерийско-минометной поддержке нанесли удар по южной и западной окраинам Ново-Павловки, которую оборонял 1-й батальон 696-го стрелкового полка. Роты держались стойко и не уступали противнику ни пяди.
Однако при помощи предателя из местных жителей (он потом был захвачен, судим и расстрелян) одной роте гитлеровцев удалось незаметно обойти минное поле и просочиться в тыл батальона. Здесь, на улице Пугачева, они окружили небольшой голубой домик, в котором располагался НП комбата капитана Г. Д. Кельбаса. Вместе с Кельбасом на наблюдательном пункте находились помначштаба полка по разведке лейтенант Григорий Ковтун, командир полковой роты ПТР лейтенант Василий Украинский, писарь батальона старший сержант Огиенко, связные комбата красноармейцы Жариков и Ковальчук, телефонист-красноармеец Черкасов. В последний момент, до того как немцы перерезали связь, Черкасов успел передать на НП командира 696-го стрелкового полка: «Мы окружены…» Капитан Лымарь, доложив мне об этом, послал на улицу Пугачева свой резерв — роту автоматчиков с тремя минометными расчетами.
Оторванный от командира личный состав, однако, не растерялся. Командование взял на себя комиссар батальона политрук С. И. Косенко. Быстро сориентировавшись в обстановке, он закрыл брешь в минном поле, через которую просочился противник, отделением младшего командира Саркисяна. Туда же он бросил станковый пулемет красноармейца Сокало. Всей этой маленькой группой он поручил командовать политруку пулеметной роты Владимирскому. И когда еще одна рота гитлеровцев двинулась в обход боевого порядка 1-го батальона, ее встретил плотный огонь небольшой горстки наших бойцов.
Владимирский и Сокало заскочили с пулеметом на второй этаж каменного флигеля, что находился в совхозном дворе, густо заросшем вишняком. Отсюда наступающий противник был как на ладони. И пулеметчики начали свою работу.
Немецкие автоматчики попытались ворваться в домик, где был НП батальона, через дверь. Но комбат, застрелив одного из них и завладев трофейным автоматом, успел накинуть на петлю крючок. Дверь тут же забаррикадировали. Маленький гарнизон занял оборону у окон. Минут сорок он гранатами отбивался от разъяренных фашистов, пока не пришла помощь от командира полка.
Автоматчики лейтенанта А. Ф. Чаркина навалились на противника неожиданно и дружно. К тому же ударили они с маленькой дистанции, почти в упор. Огрызаясь огнем из своих «шмайсеров», немцы стали отходить. Но путь им уже был отрезан группой бойцов под командованием замполитрука Титкова — он, красноармейцы Боганов, Юшков, Нагорнов, Корсунов и прибившийся к нашим автоматчикам 14-летний паренек из Ново-Павловки Володя Пахоля. Гитлеровцы сами оказались в мешке. Почти все они были уничтожены. К слову сказать, я после этого боя немного даже поругал Чаркина: представилась такая хорошая возможность взять «языка», а он ее не использовал.
Бой за Ново-Павловку закончился к полудню. 1-й батальон 696-го стрелкового полка уничтожил более 200 гитлеровцев, потеряв при этом 39 своих бойцов. Среди погибших, помнится, был в тот день командир минометного расчета Егор Емельянович Сумской. Этот смекалистый и отважный воин проявил свои боевые качества еще в самом начале обороны на Миусе, когда нас не очень прижимал жесткий лимит на боеприпасы. Бывало, ночью Сумской подбирался вплотную к переднему краю противника и выслушивал, высматривал, ˂…˃ блиндажи, кухни, пулеметные гнезда. А затем он начинал «кочевать» со своим минометом. Займет огневую позицию, выпустит десяток мин по обнаруженной ночью цели и быстро на другое место. Противник открывает по огневой позиции минометчиков ураганный огонь, но без толку: ни миномета, ни расчета там уже нет.
Политрук минометной роты А. Большинский, узнав об этих «кочевках», сам однажды пошел с Сумским и убедился в высокой эффективности такой тактики. Ну, а коль убедился, то и стал горячим ее пропагандистом. Поэтому вскоре у Егора Сумского появились последователи — сначала в их же 691-м стрелковом полку (расчеты младших командиров Чернышева и Чижова, например), а потом и в других полках дивизии.
Когда вызволяли из окруженного дома капитана Кельбаса, дистанция между минометом Сумского и немцами оказалась очень маленькой. Сколько ни поднимай ствол в зенит, мины все равно будут ложиться с перелетом. И вот тут командир расчета догадался стрелять почти настильно. Он подскочил к миномету и приспособил его для такой стрельбы. В это время вражеская пуля оборвала его жизнь.
Таких бойцов забыть невозможно.
В конце мая к нам приехал командующий 18-й армией генерал-лейтенант Ф. В. Камков. Когда мы оказались с ним с глазу на глаз, он сказал:
— Под Харьковом очень плохо. Теперь надо ожидать, что немец из района Артемовска попытается ударить в направлении Ростова… Слушай приказ, товарищ Провалов: прочно закрепиться на занимаемом рубеже и не допустить развития наступления немецко-фашистских войск на восток. Все. Выводы делай сам…
Войска Юго-Западного и Южного фронтов, участвовавшие в Харьковской наступательной операции, были окружены в барвенковском выступе (к началу июня многим тысячам наших бойцов удалось выйти из окружения). В этой обстановке естественным было ожидать, что противник теперь ударит по правому флангу нашей армии и постарается выходом к устью Дона отрезать войска левого крыла Южного фронта, которые прикрывали таганрогское направление. Нужно было готовиться к тяжелым, кровопролитным боям. И сколько нам отпущено времени — этого не знал никто. Мы могли лишь предполагать, что наступление врага и в полосе 383-й стрелковой дивизии может начаться в самое ближайшее время.
Перед начальником разведки дивизии капитаном В. Г. Артюшенко и командирами полков была поставлена задача захватить контрольного пленного. Стали готовить разведпоиск силами дивизионной разведроты, но случай помог раньше, чем этот поиск состоялся. 30 мая утром до батальона гитлеровцев под прикрытием артогня атаковали южную окраину Княгиневки, где оборонялся 3-й батальон 696-го стрелкового полка. Впервые за все время боевых действий против нашей дивизии немцы применили термитные артиллерийские снаряды, которыми зажгли более десятка домов.
Комбат старший лейтенант Н. Н. Воронков и комиссар старший политрук В. А. Ефремов умело организовали оборону. Они дали противнику втянуться в Княгиневку, а потом контратакой вдоль Миуса отрезали до двух взводов немецко-фашистских пехотинцев. Все гитлеровцы, кроме одного ефрейтора, взятого в плен, были уничтожены. Повторные атаки противника также не принесли ему успеха. К 15 часам он, потеряв более 60 солдат и офицеров, прекратил попытки ворваться в поселок. Учебный батальон, который мы держали на юго-западной окраине Красного Луча на случай, если понадобится помощь 696-му стрелковому полку, так и не был введен в бой. Лымарь с Воронковым справились сами.
Пленный, захваченный 3-м батальоном, показал, что в задачу наступавших подразделений входило лишь овладение плацдармом в Княгиневке. Группировка противника пока не изменилась. Против нас по-прежнему действовала 198-я пехотная дивизия 49-го горнострелкового корпуса. Однако эти сведения нас не успокаивали. Коль немцы пытаются захватить плацдарм, значит, собираются переходить к решительным действиям. Так что ухо надо держать востро, чтобы вовремя определить смену частей или усиление противостоящей группировки свежими соединениями.
Люди хорошо понимали это. Проверка службы боевого охранения и дежурных огневых средств показывала, что настрой у всех верный. Из полков поступали донесения об образцах бдительности наших красноармейцев и средних командиров.
Как-то в начале июня произошел такой вот случай. Пулеметный расчет старшего сержанта А. Савицкого находился в боевом охранении. Во второй половине ночи, перед рассветом, когда дремота особенно тяжело давит на человека, наши бойцы заметили, что впереди мелькнула какая-то тень. Мелькнула и тут же исчезла. Командир расчета, однако, без раздумий дал команду приготовиться к бою.
Через минуту-другую пулеметчики уже отчетливо разглядели, что к их позиции ползет около взвода гитлеровцев.
— Разрешите огонь, товарищ старший сержант? — шепнул наводчик Савицкому. Но Александр приложил ко рту палец: тише, рано еще.
Пулемет ударил, когда немцы подползли метров на тридцать. Фашисты, надеясь одним рывком достичь пулеметного окопа, поднялись и бросились вперед. Но тут заговорила «карманная артиллерия»: расчет применил гранаты Ф-1. А из темноты вставали уже новые ряды гитлеровцев.
Ранен наводчик станкового пулемета. Тогда за «максим» лег сам старший сержант… Утром перед окопом отважных пулеметчиков насчитали 27 вражеских трупов. Благодаря высокой бдительности бойцов врагу не удалось просочиться через передний край нашей обороны.
В эти дни в дивизии значительно увеличилось количество наблюдательных пунктов, с которых фиксировались малейшие изменения в обороне противника. В ночное время к переднему краю немцев наряжались группы в 2–3 человека для подслушивания. Почти каждую ночь уходили в тыл гитлеровцев поисковые группы из полков и из 465-й отдельной моторазведроты дивизии.
Работа одной из таких групп увенчалась успехом. Командир взвода старший лейтенант Иван Богинский вернулся из разведпоиска с пленным военным чиновником. Эта тыловая птица, оказавшаяся недалеко от переднего края по причине, видимо, какого-то инспектирования 198-й пехотной дивизии, тотчас была препровождена в штаб армии, а оттуда — в штаб Южного фронта. В тот же день мы получили за «языка» благодарность ˂…˃
˂нечитаема страница-141˃
˂…˃ уса и, схоронившись в кустах у самой воды, пролежал там почти двое суток. Первого гитлеровца они вспугнули неосторожным шорохом — сбежал. Но второго, пришедшего на берег, наверное, умыться, взяли мастерски.
— Вид у немца хоть и туповатый, товарищ генерал, но что-нибудь он-то скажет. — Михаил Васильевич улыбнулся одними глазами, покрасневшими от двух бессонных ночей, и попросил разрешения пойти отдохнуть. Я с искренним чувством восхищения обнял этого славного человека.
Через несколько часов позвонил генерал Ф. В. Камков и сказал, что за пленного командующий фронтом наградил батальонного комиссара М. В. Кольцова орденом Красного Знамени. «Язык», видно, оказался словоохотливым: стало известно, что пехотные и горнострелковые части 49-го корпуса усилены танковыми подразделениями и что наступление немцев начнется около 10 июля.
Что жестокая схватка с врагом — дело ближайших дней — подтверждалось значительной активизацией разведывательных действий противника. Почти каждое утро над нами стал кружиться «Хеншель-126», воздушный разведчик. Мы вызвали наших истребителей, и они на третьем, по-моему, «визите» сбили его. На разных участках обороны были задержаны четверо мужчин, сказавшихся местными жителями. Разобрались. Оказывается, продались гитлеровцам и заброшены к нам с разведывательными целями. Предателей судили и расстреляли. Наконец, то и дело по ночам на переднем крае возникала перестрелка — наши подразделения рассеивали поисковые разведгруппы врага, пытающиеся пройти в тыл того или иного полка.
Да, наступление немецко-фашистских войск должно вот-вот начаться… Ну что ж, мы готовы!
С утра 10 июля немцы обрушили на нас море артиллерийско-минометного огня. Только закончилась артподготовка, налетело полсотни бомбардировщиков. И раза четыре: то артиллерия, то авиация… А вот поднялась и гитлеровская пехота. Поддерживаемая танками, она быстро приближалась к нашему переднему краю.
Авиационная и артиллерийско-минометная обработка обороны 383-й стрелковой дивизии не принесла противнику желанного результата. Мы были хорошо закопаны в землю, и урон у нас оказался минимальным. Наступающих встретил плотный огонь из всех видов стрелкового и артиллерийского оружия. Хотя действия частей 198-й пехотной и 4-й горнострелковой дивизий отличались упорством в достижении цели, смять нашу оборону им не удалось. Они откатились с большими потерями.
Бой при интенсивных действиях вражеской авиации и артиллерии продолжался весь день. Атака следовала за атакой. Но дивизия устояла. Справа под мощнейшим натиском итальянских соединений стала отходить 216-я стрелковая дивизия, которой командовал генерал А. М. Пламеневский. Теперь правый фланг 383-й стрелковой был открыт, и нам пришлось заворачивать его фронтом на север. 694-й стрелковый полк, оставив по Миусу от Стрюкова до Яновки в качестве прикрытия свой первый батальон под командованием капитана Выстропа, в ночь на 11 июля по моему приказу отошел на рубеж балки Круглик, соединившись с левофланговым полком 216-й дивизии, который закреплялся в Штеровке. 691-й стрелковый полк тоже ушел с Миуса на рубеж шахты № 10, западная окраина Хрустального. 696-й стрелковый полк остался оборонять прежний рубеж, одновременно своим правым флангом тоже прикрыв Хрустальное.
Миус, конечно, не был, как уже сказано, серьезной водной преградой. Ухудшение наших позиций произошло из-за того, что мы лишились на большей половине своей полосы обороны хорошо оборудованных в инженерном отношении участков. За одну ночь сильно не закопаешься. Однако командир 1-го батальона 694-го стрелкового полка выиграл для дивизии еще один день. 11 июля он вступил в бой с превосходящими силами гитлеровцев за удержание Стрюкова и Яновки. Только на высоту 260,9 лезло более двух батальонов немецко-фашистских пехотинцев, поддерживаемых шестью танками.
С беззаветной отвагой дрались бойцы и командиры этого подразделения. К примеру, бывший врубмашинист Николай Пузанков, уже смертельно раненный, последней гранатой уничтожил группу гитлеровцев. Со связкой гранат пошел на танк красноармеец Василий Антипенко… Но слишком неравными были силы, и к 15.00 две роты батальона Выстропа, оставив Стрюково и высоту с отметкой 260,9, отошли на Фащевку. Третья рота под командованием комиссара батальона старшего политрука Перебейноса продолжала отстаивать Яновку. Она ушла из этого населенного пункта только с наступлением темноты.
На следующий день, 12 июля, сильный бой разгорелся за высоту 230,0. Здесь, когда противнику удалось превосходящими силами сбить две роты 694-го стрелкового полка, я вынужден был ввести в бой свой резерв — учебный батальон под командованием старшего лейтенанта И. Я. Хацкевича. Иосиф Яковлевич был хорошо подготовленным командиром и хладнокровным, не ведавшим страха человеком. Его батальон мы укомплектовали в основном наиболее опытными, успевшими не раз отличиться в деле бойцами. Подразделение, состоящее из обстрелянных людей, представляло немалую силу, и я держал его в резерве.
До 16 часов курсанты при поддержке двух батарей 966-го артполка, которыми командовали старший лейтенант Иван Стукач и лейтенант Михаил Сологуб, удерживали высотку против полка немецкой пехоты. Измотав силы противника, отряд отошел в Красный Кут и здесь дал уличный бой. С наступлением темноты Хацкевич по приказу оставил этот населенный пункт.
…Только во второй половине дня 13 июля противник смог войти в соприкосновение с главными силами 383-й стрелковой дивизии на ее первом после Миуса рубеже обороны. Основной удар силою до полутора пехотных полков гитлеровцы нанесли после мощного артналета по нашему левофланговому 3-му батальону 691-го стрелкового полка, оборонявшему поселок шахты № 21. Перепившиеся фашисты шли на позиции капитана А. С. Окунева во весь рост, во взводных колоннах, даже не прикрываясь танками. Но это продолжалось недолго. Комбат умело расставил свои огневые средства и встретил любителей психических атак шквалом свинца. Противнику удалось сблизиться с нашими боевыми порядками только благодаря мощнейшей поддержке с воздуха. Над передним краем обороны непрерывно висели немецкие бомбардировщики, не менее 30 сразу, которые из-за отсутствия наших истребителей почти безнаказанно бросали свой смертоносный груз на окопы, пулеметные гнезда, артиллерийские и минометные позиции частей и подразделений дивизии. Надо подчеркнуть, что основные потери мы несли именно от бомбежки — массированной и непрерывной. У нас не было никаких зенитных средств, и приходилось надеяться лишь на залповый огонь по самолетам из стрелкового оружия и противотанковых ружей. В ходе боев за шахту № 21 этим огнем мы сбили 4 стервятника, но такой счет был явно не в пользу наших бойцов.
На правом фланге 3-го батальона 691-го полка от взрыва бомбы погиб весь расчет станкового пулемета Но сам «максим» чудом уцелел. К нему бросился политрук пулеметной роты Иван Степанович Шунькин, и огневая точка снова ожила. Политработник истреблял наседавших гитлеровцев, пока в его груди билось сердце. Подоспевшие стрелки роты лейтенанта Степана Егорова штыковым ударом отбросили фашистов. Но коммунист Иван Шунькин уже не увидел этого… Посмертно политрук был представлен к высшей награде Родины — ордену Ленина.
13 июля особую роль сыграли артиллеристы. 4-й батарее 966-го артполка под командованием лейтенанта М. Сологуба в один из моментов боя пришлось прямой наводкой стрелять по живой силе врага. Расчеты поредели от бомбардировки с воздуха, и в одном из них за наводчика работал политрук батареи Н. Т. Косир. Темп стрельбы был настолько высоким, что стволы орудий раскалились чуть ли не докрасна. Батарейцы рассеяли до батальона фашистской пехоты.
В ходе боя за шахту № 21 батальоны 691-го полка не раз ходили в контратаки. Вечером мне доложили, что дважды их возглавлял «наш комсомолец» (так мы называли командира полка Дмитрия Ивановича Мельникова). Мельников сначала не признавался в этом, но я сам это видел все со своего НП, и командир 691-го стрелкового вынужден был сказать правду. Получил, разумеется, нагоняй. С тех пор за ним не водилось столь необдуманных поступков…
В тот же день мы сожгли 11 гитлеровских танков. Два из них были на счету орудия, которым командовал И. Сосюра и где наводчиком состоял Иван Феофилович Каша, а еще два — на счету комсорга 966-го артполка политрука Тюпышева, ставшего в трудную минуту боя к орудийному прицелу.
Еще три дня и три ночи 216, 383 и 395-я стрелковые дивизии вели кровопролитный бой на этом рубеже. Погода стояла ясная, тихая — идеальные условия для авиации… По-прежнему непрерывные массированные бомбежки. Эшелоны бомбардировщиков противника повисали над нами часов в пять утра и исчезали только с наступлением темноты. От рева авиационных и танковых двигателей, от взрывов бомб и артиллерийских снарядов и мин на поле боя дрожала земля. Стоял оглушительный гул. Чтобы подать какую-то команду, приходилось кричать что есть силы. Все больше и больше редели подразделения.
Но соединения 18-й армии стояли и отступать не собирались.
А отступать все же пришлось. В ночь на 18 июля, выполняя приказ командарма, 383-я стрелковая начала планомерный отход к Ростову. Она снова находилась в арьергарде армии.
Оперативно-стратегическая обстановка продолжала ухудшаться. 28 июня противник нанес мощный удар из района Курска по трем дивизиям 13-й и 40-й армий Брянского фронта, которые оборонялись на воронежском направлении. Через два дня по нашим 21-й и 28-й армиям ударила 6-я немецкая армия, рвавшаяся к Острогожску. К исходу 2 июля оборона на стыке Брянского и Юго-Западного фронтов была, как известно, прорвана на глубину до 80 километров.[9] Противник, бросив в бой свежие резервы, начал стремительное продвижение к Волге и на Кавказ. Танки Клейста устремились вдоль Дона к Ростову.
Создалась угроза выхода подвижных моторизованных соединений противника в тыл армиям Южного фронта. Поэтому было решено войска, оборонявшиеся на ворошиловградском и таганрогском направлениях, отвести тоже за Дон…
Отходили по ночам. Успевали, прикрывшись заслонами, отрываться от противника и к утру занимать новый рубеж обороны. Центрально-Боковский, Есауловка, Аграфеновка… Марши и бои сильно изматывали людей, они валились с ног, засыпали на ходу. По пути попадались брошенные машины. Если бы нашлось горючее, можно было бы использовать их. Но бензина — ни капли, и приходилось сжигать автомобили. Правда, знаю случай, когда кто-то из политруков минометных рот, кажется А. Большинский, нашел трактор с полными баками солярки. Минометчики прицепили к трактору четыре тележки, загрузили их минами и так отходили до Батайска.
На каждом рубеже дивизия давала врагу жестокий бой. И, несмотря на огромное превосходство гитлеровцев в живой силе и боевой технике, она ни разу не отступила раньше времени, намеченного планом отхода.
В ночь на 21 июля 383-я стрелковая дивизия заняла оборону на ближних северо-западных подступах к Ростову. С утра завязался сильный бой с передовыми отрядами трех дивизий противника — 1-й и 4-й горнострелковых и 125-й пехотной. Нас по-прежнему преследовали соединения 49-го горнострелкового корпуса.
Приказом командующего 18-й армией я был назначен комендантом переправы через Дон в районе острова Зеленый. Это прямо в городе, у элеватора. Взяв с собой учебный батальон, выехал на место. Порядка на переправе было, прямо скажем, мало. Пришлось энергичными мерами наводить его. После этого дело наладилось. Однако противник непрерывно бомбил мост, несколько раз разрушал его пролеты. Саперы Μ. П. Дудоладова восстанавливали разрушенное, и переправа продолжалась.
Сюда, на мой НП у элеватора, 22-го приехали командарм и командующий фронтом генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский. Родион Яковлевич приказал снять 383-ю стрелковую дивизию с рубежа обороны на окраине Ростова и к вечеру переправить ее на левый берег Дона. Сдав свои комендантские обязанности, я отправился выполнять этот приказ.
Во время дневной переправы нашей дивизии противник совершил на мосты у острова Зеленый и у станции Заречная около 800 самолето-вылетов. Однако полки прошли через Дон в полном порядке, сохранив всю технику и вооружение. Двумя колоннами 383-я стрелковая дивизия отходила в направлении на Ставрополь. Прошли Батайск. С 11 июля мы непрерывно вели ожесточенные бои и теперь, выведенные в резерв командарма, должны были сосредоточиться в районе Родники, Красный Яр. Однако поздним вечером 22 июля меня вызвал командующий 18-й армией генерал-лейтенант Ф. В. Камков и по карте поставил боевую задачу: 383-й стрелковой дивизии вместе с 101-м гвардейским минометным дивизионом, 377-м артполком без одного дивизиона и 880-м артиллерийским полком резерва Главного командования сосредоточиться в районе Мокрый Батайск, станция Койсуг и быть в готовности контратаковать противника в направлениях Старо-Черкасская и Батайск.[10] Повернув ˂…˃ для движения в назначенный район, я вместе с начальником артиллерии, начальником разведки, дивизионным инженером и командирами полков выехал вперед, чтобы до подхода частей соединения к Мокрому Батайску и Койсугу провести рекогносцировку.
Во второй половине дня 23 июля передовые части 17-й немецкой армии захватили плацдарм на левом берегу Дона, в районе ростовского железнодорожного моста — до четырех километров по фронту и до двух километров в глубину. 353-я и 395-я стрелковые дивизии из последних сил сдерживали натиск моторизованных и танковых частей врага, пытавшихся расширить и углубить плацдарм. Наша задача, как я ее уяснил, состояла в том, чтобы одним ударом выбить противника с северо-западной окраины Батайска, а затем, наступая в направлении станции Заречная, сбросить его в Дон.
…Однако станцию Заречная отбить нам не удалось, и полки 383-й стрелковой дивизии стали зарываться в землю. Люди страшно устали. С 11 июля — почти непрерывные арьергардные бои, бессонные ночи, беспощадный степной зной. Кто выдержит такую нагрузку! Выдерживали. И даже находили силы для шуток.
Позволю себе воспользоваться воспоминаниями бывшего командира 1-го батальона 691-го стрелкового полка В. М. Твалабейшвили. Он тогда, под Батайском, услышал вот такой разговор. Его вели окапывавшиеся бойцы.
— Цэ-э! Если бы не комар, лучше чем ванны в Цхалтубо! — гортанно, с сильным грузинским акцентом сказал кто-то и засмеялся.
Стрелковые ячейки уже наполовину, а то и больше наполнились водой, которая здесь в любом месте очень близко подходила к поверхности земли. По сути ˂…˃ болото. Копни на штык — и вода.
— Комарам тоже посочувствовать ˂…˃. Не окопайся мы здесь — с голоду бы ведь комарье ˂…˃ — подхватил другой. — А ˂…˃ комар нам союзник: ночью спать не даст. Значит, и ˂…˃.
Оборони Батайска ˂…˃ бомбежка. «Юнкерсы» шли на наши позиции эшелон за эшелоном. Отбомбилась одна группа — ее сменяет другая. Вместе с бомбами на наши головы иногда сыпался разный металлический хлам: куски рельсов, бочки, пустые или даже с мазутом.
От массированной бомбежки у людей появилось какое-то безразличие к опасности. Многие просто сидели на бруствере своей ячейки, своего окопа (пока не наступают пехота и танки, хоть немного обсушиться на солнце!) и смотрели на самолеты: «Это — перелет, это — недолет… это…» Из-за такого настроения увеличилось число убитых и раненых, в том числе и среди командиров. Пришлось принимать срочные меры для того, чтобы во время бомбежки личный состав весь укрывался в щелях.
Ну, а в перерыве между налетами авиации противника — атаки гитлеровской пехоты с танками. Танков было много. Хорошо, что в пойме нижнего Дона им не очень-то развернуться. Расчеты противотанковых ружей, выдвинутые чуть вперед от переднего края, на перешейки между заболоченными участками, встречали танки в тот самый момент, когда нашим пулеметно-минометным огнем от них отсекалась пехота.
25 июля особенно хорошо показала себя рота ПТР 696-го стрелкового полка. За день боя она уничтожила 11 вражеских танков, из которых 3 сжег расчет противотанкового ружья в составе красноармейцев Барсукова и Якубова. Герои погибли, но враг не прошел через их позиции.
В течение двух суток на подступах к Батайску 383-я стрелковая перемалывала живую силу врага. Именно в те дни один гитлеровский солдат писал своей жене: «Мы не успеваем хоронить наших мертвых… Стоит страшный смрад…» Письмо это не дошло до фатерлянда — оккупант тоже нашел свою смерть в донской заболоченной пойме.
Не менее напряженные бои шли и на других участках Южного фронта. Но слишком неравными были силы, и, опасаясь, как бы наши войска южнее Ростова не попали в окружение, командующий фронтом в ночь на 28 июля отдал приказ отвести соединения левого крыла на рубеж реки Кагальник и Манычского канала.
Нам не удавалось оторваться от противника и приходилось на прикрытие отхода бросать большие силы. Так было и 28 и 29 июля. Особенно жестокий бой разгорелся за Васильево-Шамшево, где насмерть стали 696-й стрелковый полк, 1-й батальон 691-го стрелкового полка и 575-й отдельный минометный дивизион. Чтобы отбросить гитлеровцев, подразделениям не раз приходилось подниматься в контратаку. И не раз из-за недостатка боеприпасов основным оружием бойца в таких контратаках оказывались штык да приклад.
В первых рядах были коммунисты. Командиры и политработники тоже шли в одной цепи с бойцами. Мне, например, запомнились два больших друга из 1-го батальона 691-го стрелкового полка — комиссар старший политрук Иван Федорович Лукаш и адъютант старший (по-нынешнему — начальник штаба) этого подразделения капитан Леонид Михайлович ˂…˃. Оба они, возглавив роты, оставшиеся без командиров, дважды водили красноармейцев в контратаку, и дважды противник поспешно отступал от линии обороны 1-го батальона… Военная судьба в тот день оказалась счастливой только для комиссара Лукаша. А вот капитан ˂…˃ был тяжело ранен осколком снаряда.
Я знал Леонида Михайловича еще с середины сентября 1941 года, когда он, выпускник военного училища, лейтенант, вместе со своим однокашником лейтенантом Д. Д. Внуковским поставлялся по случаю прибытия к месту службы — в 383-ю стрелковую дивизию. Оба они были назначены командирами огневых взводов в минометную роту 691-го стрелкового полка.
Надо сказать, что лейтенантам повезло с непосредственными начальниками. Командиром роты у них был старший лейтенант Михаил Никитович Живлюк, а политруком батареи Алексей Иванович Покатаев. Они оба уже послужили в кадрах РККА и успели понюхать пороху в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Но самое главное — командир и политрук за несколько первых дней совместной работы уже так притерлись, что понимали друг друга с полуслова.
Вот в это-то подразделение и назначили ˂…˃.
Потом я услышал о Леониде Михайловиче как о мастере стрельбы из так называемого «кочующего» миномета. Захотелось познакомиться с ним поближе. Как-то пришел на его огневую позицию. Мы разговорились. Выяснилось, что молодой командир очень хорошо разбирается в тактике стрелковых подразделений, и я взял его на заметку. А когда в 1-м батальоне 691-го полка открылась вакансия начальника ˂…˃, мы назначили на эту должность старшего лейтенанта Л. М. ˂…˃.
В июльских боях ˂…˃ командирские способности стали быстро набирать силу, и я стал подумывать о том, чтобы переместить Леонида Михайловича на командную должность, но вот это тяжелое ранение под Васильевом-Шамшевом…
С великой кровью защищая от превосходящих сил противника каждый метр, каждую пядь нашей советской земли, мы все-таки отступали. Хотя опять, как и в ˂…˃ 383-я стрелковая ни разу не оставила своего рубежа без приказа, но такие приказы приходили, и полки под непрерывным воздействием вражеской пехоты, танков и авиации откатывались к югу. На три, на пять километров, а все же откатывались.
По нашим следам густо стелились черные дымы. Отходя, мы сжигали хлеб — и в копнах, и на корню. Опустив глаза, проходили через хутора и станицы. Чернобровые красавицы-казачки, острые на язык и громкоголосые, на чем свет держится костили нас самыми обидными словами. А потом с плачем бежали в хату и… несла бойцам пахучие, пышные кубанские хлебы, яблоки, глечики с молоком. И плакали, плакали навзрыд.
Не помню, в каком хуторе я подъехал к куреню, возле которого, подпершись клюкой, сидел на лавке белый как лунь старик в синем бешмете. Рядом стояла его жена. Я слез с лошади.
— Бабусь, водички бы глоток…
— Хай гэрманэц тоби водычки дае!
— Цыть! — взвизгнул вдруг дед. — Ийды нэсы воду!
Пока старуха ходила в хату, я успел рассмотреть моего заступника. Больше всего меня поразили четыре Георгиевских креста на его груди. Никогда прежде не встречал полного георгиевского кавалера.
— Думаешь, пэрэд гэрманцем начепыв бант-то? — спросил дед. И опять осерчал: — Для вас, бисовы души, начепыв! Щоб вам соромно було. Мэни Россия Егориев дала — я Россию не предам!..
Он махнул на меня рукой, встал и заковылял прочь, к хате…
…Тяжелые это были дни. Степь, в степи ни кустика, а над батальонными колоннами — армады вражеских бомбардировщиков. Отбомбятся — им на смену присылают «мессеры». Нахально, над самой землей гоняются за людьми и безнаказанно расстреливают их… Зенитных средств в дивизии не было, а ружейный залповый огонь по скоростным истребителям малоэффективен, а точнее сказать — бесполезен.
При отходе от Ростова очень часто нарушалось управление войсками. Штабы некоторых наших объединений теряли связь с подчиненными дивизиями и не имели полного представления о складывающейся обстановке. Такое случалось и у нас, в 18-й армии. Изредка появляющиеся из штарма командиры связи привозили лишь боевые распоряжения о занятии того или иного рубежа обороны. Где противник, сколько его, как дела у соседей? Спросишь нарочного, а он тоже почти ничего не знает.
Неорганизованности, за которую приходилось расплачиваться кровью, было предостаточно. Скажем, наша дивизия дерется еще под Батайском, а противник уже захватил Мечетинскую. Мы, разумеется, ничего об этом не знаем, стоим. Вдруг приказ: отходить средь бела дня. Только отошли, окопались, снимается со своих позиций без каких-либо серьезных причин 395-я стрелковая. Снова — опасность окружения, о которой ничего не знаешь.
В то же время эти бои показали, как вырос наш командный состав взводного, ротного и батальонного звена. Командиры часто и сметливо проявляли боевую инициативу, не оглядываясь на начальство, умело контратаковали врага.
И люди наши стояли опять насмерть. Взять тот же бой за Васильево-Шамшево. Когда противник понял, что ему не пробить оборону 696-го стрелкового полка и 1-го батальона 691-го стрелкового полка, он решил совершить обходный маневр. Удар гитлеровцев после обхода Васильево-Шамшево пришелся по Ново-Сергиевке, в которой укрепился 694-й стрелковый полк. Кое-где немцам удалось вклиниться в нашу оборону. Но тут командир полка бросил в бой из своего резерва два взвода, которыми командовали лейтенант Сербулев и младший лейтенант Гижко. Они дружно контратаковали наступающего противника во фланг и, сблизившись на дистанцию броска гранаты, смяли гитлеровцев штыковым ударом. Отступившие фашисты попали под фланговый огонь, который вел из станкового пулемета красноармеец Дорошов. На поле боя осталось более 40 трупов немецких солдат.
Хутор Казачий. 3 августа здесь оборонялся 3-й батальон и 2-я минометная рота 691-го стрелкового полка, прикрывавшие отход всей дивизии. Атаки пехоты и танков противника следовали одна за другой. В одну из критических минут, когда взрывом мины был выведен из строя весь расчет станкового пулемета, к нему бросилась Октябрина Борисенко. Она в упор открыла губительный огонь, и фашисты не выдержали. Оставив перед огневой позицией отважной девушки около 20 трупов, они поползли вспять.
Это имя уже встречалось читателю. И здесь мне хочется несколько подробнее рассказать об Октябрине. В дивизии она была с первых дней. Студентка пятого курса Одесского института водного транспорта, почти готовый инженер, Рита (так звали ее бойцы) пришла в 691-й полк добровольцем и была зачислена санинструктором в 3-й батальон. Комсомольцы батальона избрали ее комсоргом.
Помню, она была очень красива. Но еще больше врезалось в память то, что Борисенко отличалась живым, острым умом и необыкновенной энергией, которая у нее била через край. Она не довольствовалась ролью санинструктора и постоянно рвалась в бой, причем туда, где он яростнее, жарче.
Как уже говорилось, еще с ноября 1941 года она ходила с истребительным отрядом в тыл противника. В одном из таких рейдов ранило командира роты Николая Воронкова. Заметили, что нет ротного, когда уже отошли. Тогда Октябрина одна вернулась к месту, где она в последний раз видела Воронкова, разыскала его, стала перевязывать. Очнувшийся ротный гнал ее от себя: уходи, мол, пропадешь! Но девушка закончила перевязку и от воронки к воронке потащила Николая к своим.
Уже светало, и противник заметил их, открыл огонь из пулемета. Потом, решив, видимо, что пулей не взять, применил минометы. Одна мина разорвалась почти рядом. Октябрину ранило в плечо и грудь. Кое-как она перевязала себя и снова, хоть и истекала кровью, потащила Вронкова. Она потеряла сознание, как только санитары подобрали их обоих.
В госпиталь отправляться Октябрина отказалась категорически, лечилась в нашем медсанбате. Когда разрешили ходить, стала обивать порог штадива: хочу быть минометчиком — и все тут. Оказывается, Борисенко уже на фронте успела изучить минометное дело — хоть сейчас ставь ее командовать минротой. Проэкзаменовали ее, конечно, как следует и назначили командиром минометного взвода.
Со своими обязанностями справлялась она хорошо, подчиненные любили Борисенко и как могли оберегали ее в бою. Но разве такую убережешь! Увидев, что замолк наш пулемет, она немедленно передала взвод своему заместителю, а сама легла за «максим». «Спасибо, Рита!» — кричали ей бойцы, когда атака гитлеровцев была отбита. И Октябрина счастливо улыбалась. А при следующем натиске фашистов она подняла стрелков в контратаку…
Среди ветеранов дивизии о смерти Октябрины Борисенко говорят разное. Ходят даже слухи, что ее, тяжело раненную, захватили в плен. Это неправда. Раненых мы не оставляли врагу, подбирали всех. Подобрали и Октябрину. Ранение у нее было действительно очень тяжелым, и Борисенко немедленно отправили в армейский госпиталь. После войны мы начали розыски Риты. И выяснилось вот что. Октябрину все-таки довезли до тылового госпиталя, но спасти отважную девушку не удалось. Она похоронена в Сочи…
Вообще, вся 2-я минометная рота 691-го стрелкового полка показала в бою за хутор Казачий образец коллективного мужества. Командир роты старший лейтенант Попов выбрал огневые позиции так, что минометным огнем прикрывались как фронтальный участок обороны стрелкового батальона, так и открытые фланги. И когда противник силою до батальона попытался обойти наши боевые порядки справа, минометчики встретили их метким беглым огнем.
Но немцам все-таки удалось приблизиться к огневым позициям роты, которой командовал старший лейтенант Попов. Минометчики взялись за стрелковое оружие. А расчеты Юшкина и Жаворонкова продолжали вести минометный огонь по подходящему подкреплению противника.
Погиб политрук Алексей Ганин, косивший вражеских солдат из автомата. Погиб командир роты, в последним миг своей славной жизни все же успевший бросить гранату и уничтожить четырех фрицев. Погибли наводчик Юшкин и Жаворонков. Но остальные продолжали бой.
На помощь героям подоспел комиссар минбата 691-го стрелкового полка старший политрук А. Шеин с красноармейцами Ефимовым и Бричкиным. Политработник ˂…˃ оборону позиций роты. «Умрем, но не ˂…˃, — крикнул он. — Коммунисты не отступают!..» Из оставшихся еще в живых только он, старший политрук, был членом партии. Однако этот его клич все бойцы восприняли как настоящие коммунисты…
Когда подошло подкрепление во главе с командиром минометного батальона старшим лейтенантом М. Живлюком, в живых там оставались только Шеин и Ефимов. Двое. Комиссар с сильной контузией, боец — раненный, и все равно удержали свой рубеж!.. Если кто из жителей города Жданова прочитает эти строки, то пусть знает: Алексей Герасимович Шеин живет где-то рядом с ним, моим читателем, может быть, даже на одной улице.
3-й батальон 691-го стрелкового полка не мог оторваться от наступающего врага и всю ночь вел огневой бой.
Только к рассвету капитану Мельникову удалось отвести людей от Казачьего, прикрыв этот отвод небольшой группой бойцов. Еще вечером я послал в Казачий начальника оперативного отделения штадива майора В. П. Прудника, чтобы он помог молодому командиру 691-го стрелкового полка отвести батальон с Еи. Прудник выполнил мое поручение, но посчитал себя обязанным возглавить и последний заслон. В его подчинении оказался начальник химической службы полка старший лейтенант П. Д. Зубов, двенадцать бойцов, вооруженных винтовками, и один — с ручным пулеметом Дегтярева.
Утром гитлеровцы повели атаку на хутор. Они попытались с ходу форсировать реку, однако ружейно-пулеметный огонь наших шахтеров обратил их вспять. На Казачий обрушился огонь нескольких минометных батарей противника. Загорелись дома. Появились раненые. Получил ранение и майор Прудник. Теперь возглавил группу старший лейтенант Зубов, и, когда немцы поднялись в атаку, горстка бойцов встретила их снова свинцом. Прикрываясь дымом от горевших строений, красноармейцы перебегали с места на место, чтобы создать видимость, будто их здесь целая рота или по крайней мере взвод.
Бой смельчаков с многократно превосходящим в численности противником продолжался почти до самого вечера. Когда кончились патроны, когда замолчал ручной пулемет, взводу пехоты противника с пулеметом удалось переправиться на левый берег Ей. Но вражеские пулеметчики еще не успели занять огневую позицию, как на них с фланга обрушился натиск русской штыковой атаки. Это на помощь пришел командир 1-го батальона 696-го полка капитан А. Ф. Мусакаев с двадцатью своими подчиненными. Батальон Мусакаева был в арьергарде дивизии и по моему приказу тоже отходил на следующий рубеж обороны. Услышав стрельбу в Казачьем, комбат взял с собой людей и бросился на выручку подразделения из 691-го стрелкового полка. От неожиданности вся группа гитлеровцев попятилась и побежала к воде. А по ней уже бил захваченный у врага пулемет.
С наступлением темноты капитан Мусакаев и старший лейтенант Зубов повели всех бойцов, оставшихся в живых, догонять свои полки. Раненых погрузили на легкую тележку, прихваченную в каком-то из окраинных куреней, и вот так, подменяя друг друга, довезли их до медсанбата.
Люди дрались ожесточенно. И не в одной нашей дивизии. Это было бы неправдой, если бы я сказал, что только 383-я стрелковая упорно удерживала свои рубежи обороны. Помню, как даже в условиях беднейшей информации о том, что делается на участках соседей, к нам долетали вести о славных делах кавалеристов генерала Н. Я. Кириченко. 13-я и 15-я кавдивизии 17-го кавкорпуса, которым командовал этот отважный человек, в ночь на 2 августа лихой атакой отбили у врага станицу Кущевскую. Потом этот населенный пункт в течение дня еще трижды переходил из рук в руки. Многие сыны Дона и Кубани сложили там свои головы. Но и противник оставил под Кущевской более 1000 трупов своих солдат и офицеров. 300 гитлеровцев попали в плен казакам Кириченко.
На своем горьком пути отступления мы немало подбирали подразделений, отставших от своих частей. До сих пор в глазах стоит невеселая картина, которую являла собой одна из рот какого-то (сейчас не помню какого) соединения. Я нагнал эту роту ранним утром. Люди только-только расположились на привал. Подъехал. Мне навстречу встал лишь один — лейтенант с рукой на перевязи. Представился: командир роты лейтенант Васильев. Его подчиненные уже спали. Оборванные, многие без обуви, винтовка одна на двоих…
— Патроны есть, товарищ лейтенант?
— Семнадцать для винтовок и три — в моем ТТ.
Приказал перво-наперво накормить эту роту, именно роту. Босая и почти безоружная, она все-таки оставалась боевой единицей, недеморализованной, несломленной, готовой хоть сейчас идти в бой. Только дай им оружие, боеприпасы.
— Дадите, товарищ генерал? — спросил Васильев.
— Патронов немного дадим. А стрелковое оружие добудете у врага.
Вспомнилось о Семене Николаевиче Васильеве, бывшем ротном командире, а ныне главном экономисте Харьковского НИИ животноводства, еще вот почему. Многие военные мемуаристы, говоря о том времени, непременно вспоминают о приказе Наркома обороны СССР № 227 от 28 июля 1942 года. Пора кончать отступление, говорилось в нем. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать ее до последней возможности.
Однако ведь ни Семен Васильев, ни его подчиненные тогда, когда они прибились к нашей дивизии, то есть уже в августе, еще не знали об этом документе. Ведь минометная рота старшего лейтенанта Попова и не подозревала, что оно уже есть, это жесткое, но по-большевистски правдивое слово Сталина. Никто в 383-й стрелковой дивизии не был проинформирован о выходе приказа № 227, потому что не было проинформировано командование дивизии. И все же бойцы, командиры и политработники рот, батальонов и полков в массе своей сражались с ненавистным врагом до последнего дыхания, до последнего патрона.
Не было и нет в мире более стойкого солдата, нежели наш, советский солдат. Ему не занимать ни мужества, ни отваги, ни выносливости, ни ратного мастерства, ни любви, наконец, к своему социалистическому Отечеству. Но у нашего солдата есть одна особенность: он не умеет воевать, когда, как говаривал А. В. Суворов, не знает своего маневра. Думается, что приказ № 227 был обращен прежде всего к нам, командирам. Он обязывал нас драться с врагом не числом, а уменьем…
28 июля 1942 года Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии объединила Южный и Северо-Кавказский фронты в один — Северо-Кавказский. Командование войсками фронта принял Маршал Советского Союза С. М. Буденный. Когда в первых числах ˂…˃ соединений 1-й танковой армии ˂…˃, комфронта разделил войска на две ˂…˃ Донскую и Приморскую. Первой стал командовать генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский, второй — генерал-полковник Я. Т. Черевиченко. Казалось бы, управление армиями и входившими в состав групп соединениями должно было стабилизироваться. Но непрерывные удары врага по наиболее слабым местам — в стыка флангов не позволили оправдаться этим надеждам. В Донской группе войск, например, все больше и больше увеличивались разрывы между 37-й и 12-й армиями, пока наконец не создалась угроза охвата правого фланга Приморской группы.
Надо иметь в виду, что 30 июля 1942 года на совещании у Гитлера уже был поставлен вопрос о том, чтобы немедленно повернуть 1-ю танковую армию Клейста фронтом на юг и юго-запад с целью перерезать пути отхода наших войск к предгорьям Кавказа.[11] На другой день гитлеровское командование принимает решение перебросить на правый фланг 17-й армии Руоффа 3-ю румынскую горнопехотную дивизию, для того чтобы она усилила группировку, которая должна была наступать вдоль берега Черного моря. Предполагалось как можно быстрее занять Новороссийск, а затем выйти к Черноморскому побережью в районе Туапсе.[12] Иначе говоря, командование вермахта лелеяло мечту окружить и уничтожить войска Приморской группы Северо-Кавказского фронта и потом уже почти беспрепятственно, чуть ли не марш-парадом пройти от Туапсе до Батуми.
5 августа 13-я немецкая танковая дивизия и дивизия СС «Викинг» нанесли удар в направлении на Армавир. На другой день Армавир был сдан, и уже шесть немецких дивизий двинулись на Майкоп. Одновременно с 1-й танковой армией ударила и 17-я армия Руоффа — на Краснодар. Теперь достаточно взглянуть на обычную, даже на школьную географическую карту, чтобы понять, в каком сложном положении оказались тогда войска 56, 18 и 12-й армий. Последняя 5 августа потеряла связь с командующим Донской группой и вынужденно вошла в подчинение командующего Приморской группой. Именно в это время ˂…˃ стрелковая дивизия, выполняя письменный приказ командарма ˂…˃ к предгорьям Западного Кавказа, который в ее боевой судьбе станет одной из самых ярких страниц. Она заняла оборону в районе станиц Ханская, Белореченская, Черниговская, Кубанская 2-я, Пшехская. Справа, непосредственно в станице Ханской, оборонялась 13-я кавалерийская дивизия 17-го кавкорпуса, a еще правее, по реке Белой, — 31-я стрелковая и 9-я стрелковая дивизия НКВД. Левым нашим соседом была 12-я кавдивизия, ее 19-й кавалерийский полк.
Боевой порядок 383-й стрелковой дивизии состоял из двух эшелонов. В первом эшелоне были: справа — 691-й стрелковый полк под командованием капитана Д. И. Мельникова: слева — 694-й стрелковый полк майора Ш. И. Кипиани. Второй эшелон — это 696-й стрелковый полк майора В. В. Лымаря, занявший оборону в станице Черниговская. Вся дивизионная артиллерия была сведена в артиллерийскую группу и расположена по высотам, что в полутора километрах южнее Белореченской. Мой наблюдательный пункт находился на высоте севернее станицы Пшехской. В самой станице занял оборону резерв командира дивизии — 28-й отдельный противотанковый дивизион, которым командовал майор А. К. Руцинский, и учебный батальон.
Поздно вечером 8 августа, уже затемно, на мой НП неожиданно приехал командующий 18-й армией генерал-лейтенант Камков. Я не видел командарма около двух недель, с тех пор как он ставил мне задачу на контратаку под Батайском. Ф. В. Камков выглядел сильно уставшим. Он опустился на табуретку, стоявшую у стола с моей рабочей картой и попросил поесть.
Пока командарм без всякого аппетита ужинал, я докладывал ему обстановку:
— Что немец под Майкопом, знаешь? — спросил командующий.
— Теперь от вас знаю.
— Тогда соображай: если он прорвется здесь, у нас, 12-й армии будет тяжело… Белореченскую не сдавать!
Утром 9 августа противник — 97-я и 101-я легкие пехотные (егерские) дивизии — после мощной артподготовки атаковал нас по всему фронту от Ханской до Белореченской. Одновременно гитлеровцы повели атаку и на оборону соседей 383-й стрелковой дивизии. Как и в предыдущие дни боев, над нами непрерывно гудели немецкие бомбардировщики. Вместе с бомбами они сбрасывали и листовки. В одной из них, помню, немецкое командование с характерной для него самоуверенностью предупреждало бойцов: за перевалами в плен брать не будут — сдавайтесь, мол, сейчас, пока не поздно…
Несмотря на трудную обстановку, тыловая служба дивизии сумела обеспечить части всем необходимым для ведения боя, в том числе и артиллерийско-минометными боеприпасами, поэтому в тот день хорошо работала наша дивизионная артгруппа. Ее огонь надежно прикрыл пути наступления противника как на Белореченскую, так и на Ханскую, тем более что в состав артгруппы кроме 966-го артиллерийского полка нашей дивизии вошел один «чужой» дивизион, который был «подобран» нами при отходе на рубеж реки Белой. В первый день боя за Ханскую и Белореченскую нашими артиллеристами было подбито 7 танков и более десятка бронетранспортеров противника. Отразив 9 августа шесть атак фашистских егерей, 383-я стрелковая и ее соседи не уступили врагу ни пяди своей обороны.
Но перед рассветом 10-го командир 694-го стрелкового полка майор Кипиани доложил мне, что только что из тыла противника вернулись полковые разведчики, которые обнаружили в пяти километрах севернее Белореченской большое скопление гитлеровской мотопехоты. Полковая разведка наблюдала подвоз этого неприятельского резерва и насчитала около 70 автомашин с автоматчиками. Командира взвода пешей разведки 694-го стрелкового полка старшего лейтенанта Т. Г. Горбатенко я знал лично. Это храбрый и, главное, во всем, даже в мелочах, правдивый командир. Самым ценным его качеством, думаю, была исключительная добросовестность. Возвращаясь из поиска, он докладывал только о том, что видел, нисколько не отвлекаясь на какие-либо предположения. Мы с М. С. Корпяком уже не однажды хотели перевести старшего лейтенанта командиром 465-й отдельной разведроты, но Кипиани, обычно исполнительный и покладистый, в этом деле оказался до неузнаваемости упрямым.
— Кого другого, товарищ генерал, а разведчика не забирайте! Он у меня комбатом будет!..
Короче говоря, хотя у нас и не оставалось возможности перепроверить данные Горбатенко о подброске противником сильного резерва, мы приняли их на веру. Я тотчас связался с командиром 12-й кавалерийской дивизии генерал-майором Я. С. Шарабурко и предупредил его об усилении наступающей вражеской группировки.
Как и следовало ожидать, с утра 10 августа противник нанес массированный удар в стык флангов 383-й стрелковой и 12-й кавалерийской дивизий. Первой же атакой, поддержанной большими силами авиации и артиллерии, немецко-фашистская мотопехота сбила 19-й кавполк с правого берега реки Белой, и он поспешно отошел на левый берег. Гитлеровцы немедленно воспользовались этим и бросили около двух своих егерских батальонов на западную окраину станицы Белореченской. Теперь 694-й стрелковый полк был вынужден отбивать натиск гитлеровцев с двух сторон. Кипиани приказал занять круговую оборону.
Первая атака была отбита со значительными потерями для врага в живой силе. Особенно отличился минометный взвод, которым командовал лейтенант Ф. М. Борщевский. Заняв огневые позиции на улице Новоселовской, минометчики, оставаясь скрытыми от наблюдения противника, вели эффективный огонь по наступающим егерям. Только одним этим взводом было уничтожено более полусотни гитлеровских солдат и офицеров.
После того как первая атака немцев захлебнулась и они откатились на исходные рубежи, части 17-го кавалерийского корпуса неожиданно оставили свои оборонительные позиции как левее Белореченской, так и в станице Ханской. Читатель, видимо, уже заметил, что 383-я стрелковая занимала оборону в разрыве между 12-й и 13-й кавдивизиями. Кроме того, существовала еще одна особенность наших боевых порядков: по левому берегу реки Белой, в тылу 694-го стрелкового полка, занимал оборону 23-й кавполк 12-й кавалерийской дивизии. Он в отражении первой вражеской атаки почти не участвовал, но роль играл значительную — прикрывал направление Белореченская, Черниговская.
И вот кавалеристы снялись со своего рубежа обороны. Хуже того, отходя с левого берега реки Белой, саперы 23-го кавполка взорвали железнодорожный мост, по которому вели снабжение 694-го стрелкового полка. Они пустили на мост вагон с двадцатью тоннами взрывчатки, и на середине моста этот вагон ахнул… Наша дивизия оказалась в критическом положении: оба фланга открыты, боеприпасов нет, связи с командующим армией — никакой. Есть единственное — приказ командарма Белореченскую не сдавать.
На перегруппировку боевых порядков, которую необходимо было произвести, оставались какие-то минуты. Я приказал командиру 696-го полка немедленно организовать круговую оборону станицы Черниговская. Своего адъютанта старшего лейтенанта Афанасия Дуденко направил в учебный батальон с задачей на машинах выбросить этот мой резерв на западную окраину Белореченской и прикрыть левый фланг обороны 694-го стрелкового полка. Дуденко успел. Когда противник перешел в атаку, курсанты учебного батальона с двумя расчетами противотанковых орудий уже заняли назначенные им позиции. Бой разгорелся с новой силой.
Превосходящим силам врага удалось потеснить два батальона 691-го стрелкового полка, и они отошли на левый берег реки Белой. Полк Кипиани с учебным батальоном оказался в полуокружении.
Я попытался доложить обстановку командарму. Но его радиостанция не откликалась, а послать донесение с нарочным тоже было нельзя. Мы не знали, где располагается штаб армии.
И вдруг — как снег на голову — полковник, командир для поручений командующего войсками Северо-Кавказского фронта.
— Вас немедленно требует к себе Маршал Советского Союза Буденный.
Штаб фронта находился в лесу западнее станицы Тверской, и даже на лошадях доехали мы довольно-таки быстро. Но маршала уже не застали. Меня принял начальник штаба генерал-лейтенант А. И. Антонов. Внимательно выслушав мой доклад об обстановке под Белореченской и Ханской и о том, что кавалеристы ушли с рубежа обороны, он долго молчал, потирая переносицу. Наконец сказал:
— В Майкопе очень тяжело. Мы хотели вашу дивизию перебросить туда. Но если не успеете вовремя прийти к Майкопу и там ничего не сделаете, и на Белой фронт жиденьким останется… Хорошо, держитесь под Белореченской, покуда есть силы. А потом к Майкопу пойдете, через Апшеронский. Вопросы?
Ну откуда им было взяться тогда, вопросам-то? Если тебе говорят, чтобы ты держался из последних сил, вопросов не задают. Пусть мы остались одни, пусть мало боеприпасов, но есть еще мужество семи с половиной тысяч бойцов и командиров, есть десятимесячный опыт боевых действий, есть штыки и приклады. Мы еще поборемся! Главная теперь забота — вызволить из окруженной Белореченской 694-й стрелковый полк и учебный батальон.
383-я стрелковая дивизия держала свой белореченский рубеж еще весь день 11 августа. Бойцы и командиры дрались мужественно и стойко. О том, чтобы отступить, ни у кого не было и мысли. Героизм был нормой поведения бойцов, командиров и политработников в бою. К примеру, на позиции 3-й роты 696-го стрелкового полка, которой командовал лейтенант П. И. Крайчак, гитлеровцы бросили до батальона пехоты с шестью танками. Весь день противник пытался пробиться в этом месте к центру станицы, но все его атаки были безуспешными. В роте осталось менее десятка бойцов, а враг здесь не прошел. Четыре гитлеровских танка из шести превратились в металлолом, покрытый красно-бурой окалиной.
Дважды поднимался в контратаку 1-й батальон 691-го стрелкового полка, и оба раза впереди контратакующих был комиссар батальона Федор Войтюк.
К вечеру 11 августа командир 694-го стрелкового полка майор Кипиани приготовил свои подразделения к прорыву кольца окружения вокруг Белореченской. К этому моменту мы выслали на рубеж западнее станицы разведгруппу под командованием старшего лейтенанта И. Ф. Богинского. В 23 часа разведчики начали демонстрацию атаки на левом фланге. Сразу же 694-й стрелковый полк ударил в юго-восточном направлении и пробил брешь в кольце окружения. Через этот проход батальоны Ш. И. Кипиани вышли к реке Белой, переправились через нее и к часу ночи, еще раз атаковав, уже с тыла, противника, стоявшего перед Пшехской, соединились с главными силами дивизии. 694-й полк двинулся в направлении Апшеронской. Вслед за ним мы начали, прикрываясь небольшими заслонами, отводить и остальных.
В ту же ночь на марше нам удалось связаться по радио (и здесь я обязан особо сказать об упорстве в установлении связи, о личном мастерстве начальника связи дивизии майора И. С. Рукодельцева) с командующим 12-й армией генерал-майором А. А. Гречко. Выслушав мой доклад, Андрей Антонович временно подчинил 383-ю стрелковую дивизию себе и приказал выходить через Апшеронский и Нефтегорск в район Маратуки, Котловина, Гунайка, где нам и предстояло занять оборону, ˂…˃ из участков на подступах к Черноморскому побережью.
— Только поторопитесь, — сказал напоследок Гречко. — Немец жмет, рвется к Туапсе, но Апшеронский еще у нас…
Я взглянул на карту. От рубежа обороны, который мы должны были занять, до Туапсе по прямой было всего 40 километров.