В ритмах Черной Африки

Крепость в Вида

Мы хотели посмотреть крепость времен работорговли, но в Того ни одна из них не сохранилась. И мы отправились в Бенин, на бывший Невольничий берег. Кроме крепости в Вида нас туда привлекала и знаменитая история Абомейского государства.

Нас заверили, что с визой нет проблем, обойдемся и без нее, коль мы живем в Того. Но на границе бенинский таможенник заупрямился и заявил, что без надлежащей визы нас не пропустит. Мы знали местные порядки и посчитали его упрямство минутным капризом. Ждали в таможне, не образумится ли он, и попытались снова ему объяснить, что хотим осмотреть Вида и Абомей и сразу же вернемся, нас интересует только история и памятники в этих местах, для европейцев они представляют большой интерес. Он нас выслушал, но не счел наши доводы достаточно серьезными и убедительными, чтобы изменить свое решение. В конце концов он покачал головой, безучастно сел на скамейку перед своим миниатюрным и более чем простым учреждением, насвистывая какой-то шлягер.

Поскольку мы на границе торчали уже час, то привлекли внимание местных жителей, особенно детей, большая ватага которых с интересом наблюдала этот тихий конфликт.

Тем временем подъехал большой современный автобус; он привез группу американских негров — баскетболистов, которые провели несколько игр в Гане и ехали в Лагос. Тихая, сонная таможня вдруг ожила, со всех сторон сюда стали стекаться любопытные. Автобус с этими удивительными неграми, конечно, был гораздо большим развлечением, чем несколько белых. Группа была оформлена за несколько минут, и мы с завистью смотрели, как легко было преодолено препятствие, из-за которого мы так глупо здесь застряли. Мы посчитали это несправедливым, поскольку даже не видели, чтобы у американских баскетболистов кто-нибудь проверял паспорта. Возможно, это понял и таможенник, и в нем проснулась совесть. Он несколько раз прошел мимо и в конце концов сказал:

— Что мне с вами делать! Знаете, поедем на тоголезскую границу, пусть там решают.

Именно так он сказал. Мы, конечно, согласились с его предложением. Взяли таможенника в машину, не подумав, что в эту минуту граница оставалась совершенно открытой, и проехали около полукилометра широкой приграничной полосы. На тоголезской таможне все выглядело несколько иначе. Здесь мы были на родной земле! Беседа таможенников шла по-французски и в нашем присутствии.

— Ты их пропустил? — спросил бенинский таможенник.

— Да, пропустил.

— И знаешь их?

— Ну конечно! Это мсье Киндр, известный человек, он работает у нас тренером.

— Можешь за них поручиться?

— Безусловно!

В таком духе проходил разговор между таможенниками соседних государств, и мы, к своему удивлению, узнали, что для тоголезского таможенника не были неизвестными иностранцами.

Бенинский таможенник слушал, кивал толовой, потом обратился к нам и сказал:

— Можете ехать. Будете возвращаться, остановитесь у меня.

Эта последняя фраза была произнесена только для соблюдения формальностей. Когда мы возвращались через три дня, он держал себя уже как старый знакомый. А когда спустя какое-то время мы вновь пересекали границу Бенина, он отдал нам честь.

Мы спокойно проехали до самого Вида — одного из самых достопримечательных мест Западной Африки. Это маленький городок, в котором беспорядочно перемешаны типичные африканские домики, образующие правильные квадраты и прямоугольники вокруг двориков, площадей и базаров, с домами колониальной застройки, большей частью двухэтажными, окруженными верандами и покрытыми гофрированной жестью. Веранды, во многих местах обрушившиеся и кое-как починенные, защищали европейцев от палящего солнца и дождей, массивные стены и двери — от незваных посетителей. Каждый из этих домов был небольшой крепостью, которая обеспечивала европейским чиновникам и торговцам безопасность. Здесь рядом жили и устраивали свои дела англичане, немцы, португальцы, французы и датчане. Уезжая отсюда, они увозили значительное состояние, желтую лихорадку и разрушенную алкоголем печень. Если же не уезжали, то их хоронили на кладбище на краю города, где на потускневших, заросших и развалившихся памятниках и крестах с трудом можно прочесть имена. Здесь один возле другого лежат торговцы, чиновники колониального управления, военные и искатели приключений, брошенные и забытые. Когда мы проходили мимо могил, нам казалось, что мы попали в далекое прошлое. А вскоре уже стояли под мощными стенами крепости, над которой еще в 1961 г. развевался португальский флаг.

Есть в этом что-то символическое. Португальцы первыми высадились в Гвинейском заливе и последними из колонизаторов покинули свою крепость в Вида. Тогда, когда Дагомея уже была независимой. Французы смирились и сняли свои флаги с правительственных учреждений в Котону, Порто-Ново, но португальцы все еще проявляли упорство, казалось, они были уверены, что правительство Республики Дагомеи будет относиться к ним, как к старожилам, доброжелательно. И над бастионами, из которых торчали дула средневековых пушек, продолжал развеваться португальский флаг. Дагомейское правительство начало с португальцами переговоры. Оно хотело сохранить крепость как исторический памятник, предлагая португальцам разместить в ней посольство, но, не дождавшись окончания переговоров, португальцы подожгли крепость и оставили ее. Прошли годы, прежде чем крепость восстановили.

Первоначально крепость выглядела совсем иначе. О ней напоминают только мощные двух-трехметровые крепостные стены с бойницами и стволами пушек, торчащими из них. За стенами возвышается большое легкое здание с верандами и открытыми лестницами, окруженное прекрасным парком. В нем создан музей с редкими экспонатами времен Абомейского королевства. Здесь представлены прекрасные работы абомейских чеканщиков и кузнецов, великолепные ткани, вышивки и керамика. Большинство этих предметов культового назначения, но среди них можно увидеть произведения народного искусства и украшения, которые сейчас имеют светский характер. Значительная часть экспозиции музея посвящена истории Невольничьего берега, т. е. торговле рабами. Рядом с картинами и гравюрами можно увидеть и кандалы, в которые заковывали рабов, железо, которым ставили клеймо, и т. д.

У входа в музей — камера хранения, где посетители оставляют сумки и фотоаппараты. В музее нельзя фотографировать, как нас предупредил экскурсовод, он же директор музея, решительно отвергнув чаевые. Он объяснил нам, что культовые предметы запрещено фотографировать. Небольшой аппарат, который мне все-таки удалось тайком пронести, был бесполезен, поскольку директор не отходил от нас ни на шаг.

Если и удалось сделать кое-какие снимки, то благодарю за это случай. Едва мы вышли из музея, как перед входом остановился большой современный автобус. Думаю, не надо говорить, что из него высыпала группа американских баскетболистов, которым мы уже были обязаны тем, что нам удалось пересечь границу, — шумные двухметровые верзилы в джинсах и расписных майках, с «антеннами» на головах, т. е. множеством косичек, которые здесь носят только женщины. Скорее всего эти прически были не очень умной шуткой. На дворе крепости сутолока и гам, вслед за американскими игроками сюда набилось много детей и подростков, пришли и взрослые. Мы наблюдали за жизнерадостной толпой: хотя у них такие же черные лица, но одеты совсем не так и совершенно другое поведение. Да еще и говорят по-английски.

Американцы устремились в музей, как будто хотели взять штурмом бывшую португальскую резиденцию. На директора они не обращали никакого внимания, крикнув ему, что не нуждаются в объяснениях. Я пошла за ними, мне было интересно, как они будут реагировать на экспонаты, которые непосредственно связаны с их предками. Вполне возможно, что некоторые из них происходили именно отсюда. Они осматривали наивные, натуралистические и безыскусные лубочные картины на стене — и смеялись. В помещении, где были выставлены жертвенные сосуды, которые устанавливались у могил усопших или вблизи храмов и священных рощ, в их руках появились фотоаппараты и защелкали кнопки затворов. Экскурсовод бегал от одного к другому и пытался вырвать у них фотоаппараты, но они бросались врассыпную, поднимали руки чуть не до потолка, а некоторые фотографировали даже в прыжке, как во время баскетбольного матча. Один схватил его за руку и сунул ему доллар. Директор вырвал руку и отскочил. Это вызвало громкий смех американцев.

— Чего вы боитесь, — сказал один из них, — у вас ведь свобода!

Другой американец схватил королевский зонтик, считающийся одним из самых редких и самых ценных экспонатов, потому что он вышит золотом, и бросился с ним вон, сопровождаемый остальными баскетболистами. Директор кинулся за ним с отчаянным стоном. Когда я выбежала во двор, верзилы уже образовали группку и фотографировались с зонтиком. Директор, который рядом с ними был похож на карлика, кричал и махал руками, стараясь пробиться через этот заслон. Туг два парня схватили его под мышки, подняли и посадили прямо под зонтик. Еще минуту он метался, но потом сдался. В следующий момент один из игроков уже подавал ему цветную фотографию. Директор сунул ее в карман рубашки, схватил ценную реликвию и, оскорбленный, скрылся в музее.

Баскетболисты разбежались по парку и фотографировались у пушек и на пушках, сопровождаемые детьми, занявшими место на крепостных стенах, как на галерее. Тут один из американцев увидел их и бросил горсть конфет. В тот же момент стены опустели. Эта игра так понравилась американцам, что они стали бросать детям все, что было у них в карманах: от жвачки до зажигалок и ручек. Дети каждый раз прыгали на другую крепостную стену — даже если там и происходила драка, она была недолгой, потому что дети тут же оказывались наверху.

Американские негры искали новое развлечение и тут увидели киоск с сувенирами. Они окружили его и покупали дешевые поделки самых больших размеров. Вдруг один из них увидел в стороне тамтамы. Он вытащил их на середину двора и начал по ним колотить — мне показалось, что в эту минуту в них заговорила древняя африканская кровь и они даже забыли о своей американской грубости.

В городке Вида есть еще один объект, который не пропускает «и один турист. Это известный Храм питонов, в котором содержат священных питонов. На картинках он выглядит более величественно. В действительности же это обыкновенный низкий домик-террариум, в котором содержится около двенадцати питонов. И здесь нас сопровождали дети и испуганно предостерегали не смотреть на питонов, потому что это запрещено. Но смотритель питонов, невысокий, молчаливый и глуховатый человечек, был более разумным. Детей он прогнал, а нас впустил внутрь, чтобы мы посмотрели змей вблизи. За небольшие чаевые он позволил себя сфотографировать со священным питоном, и по тому, как он позировал, можно было с уверенностью сказать, что это было не впервые.

За храмом были разбросаны какие-то камни. Я решила, что здесь совершают жертвоприношения. Но доподлинно узнать ничего не удалось. Смотритель, который перед этим проявил такую готовность и услужливость, потерял дар речи, на наши вопросы пожимал плечами и многозначительно улыбался.

Короли, вожди, президенты

Королевство Абомей, впоследствии получившее название королевство Дагомея, возникло в начале XVII в. на развалинах могущественной Эллады, сведения о богатстве которой проникли в Европу задолго до этого. Дагомейские правители разбогатели в основном на торговле рабами с соседними народами, а контакты с европейцами им обеспечивали маленькие империи на побережье. Только Агаджа, пятый дагомейский правитель, стоявший во главе королевства в течение первых трех десятилетий XVIII в., понял, что гораздо выгоднее установить прямые контакты с португальцами, французами, голландцами и англичанами. Ради этого он начал борьбу против народов побережья, подчинил их и открыл дорогу к морю. Борьба за побережье продолжалась до конца XIX в., когда в нее включились и колонисты.

При Агадже торговля рабами особенно «расцвела». Это ему обязан данный участок побережья названием Невольничий берег. Рабов собирали на фермах, где они работали до отправки в Новый Свет. Агаджа пытался проводить и торговую политику, следил за ценами на рабов и в зависимости от спроса повышал или понижал их. Власть его была неограниченна: она охватывала все стороны жизни королевства Дагомея. Агаджа был властителем жизни и смерти своих подданных.

В армию Агаджи входили прославленные, овеянные легендами отряды амазонок. Они представляли собой отборную королевскую гвардию и были грозой для неприятеля. В мирное время амазонки выполняли роль жен правителя. Они жили при дворе, но в строгой изоляции от мужчин. Амазонки не имели права выйти замуж, а соблазнителей приговаривали к смертной казни. Правитель ревностно охранял свои права на них, хотя амазонок было три тысячи, а порой и шесть. Главное слово в этой большой семье принадлежало первой жене, она одна носила титул правительницы и была матерью наследников трона.

Во времена Агаджи в Дагомее возник культ вуду. Вначале король был единственным посредником между людьми и богами. Он один имел право вступать в контакт со сверхъестественными силами. Но со временем возникла потребность и в других посредниках, более низкого ранга. В этот период появляются глиняные фигурки вуду, позднее распространившиеся по всей Западной Африке, которые португальцы назвали фетишами. Одновременно с ними появились и первые колдуны, которые начали выполнять и религиозные функции, ранее входившие в обязанности правителя. Вуду считаются первыми образцами дагомейского изобразительного искусства, но оно уже служило не только монарху.

О короле Дагомеи рассказал в своей книге «История Дагомеи» Арчибальд Дэлцл, выпущенной в Лондоне в 1793 г. Дэлцл провел на Гвинейском побережье более тридцати лет в качестве врача.

«Правительственная структура Дагомеи — это самый изощренный деспотизм, какой вообще существует на земном шаре, — писал он. — Политическое устройство ре допускает никакой промежуточной ступени между королем и рабом. В присутствии правителя и первый министр обязан пасть ниц с таким же подобострастием и покорностью, как самые низкие подданные, потому что все признают право суверена распоряжаться их личностью и имуществом. Но за пределами дворца министры пользуются большими привилегиями».

Как пишет Дэлцл, министры утрачивали свою важность у входа в резиденцию короля. Они переодевались в хлопчатобумажные туники и штаны, чтобы, отвешивая ему поклоны, не запачкать свою шелковую одежду.

Дэлцл пытался защищать работорговлю, утверждая, что для африканца лучше быть проданным в Америку, чем завершить свою жизнь в качестве человеческой жертвы, которую приносили богам правители-варвары. Однако такие аргументы не очень убедительны. Действительно, черные рабы жили в нечеловеческих условиях у себя на родине, да, много их погибало на ритуальных празднествах, да, они приносились в жертву богам, но все это не шло ни в какое сравнение с пытками на судах, которые увозили рабов, и бесчисленными смертями на пути через океан, не говоря уже об условиях жизни в «новом отечестве».

Вывоз рабов официально был запрещен в 1843 г. Однако тайно он продолжал осуществляться, но никогда уже не достигал таких масштабов, как прежде. Так угасала дурная слава Невольничьего берега на тоголезско-дагомейской границе. Королю Гезо, который тогда правил в Абомее, пришлось искать другие источники доходов. Он попытался возместить экспорт рабов экспортом сельскохозяйственных продуктов. Невольничество он не ликвидировал, а использовал дешевый труд рабов на своих угодьях. Ему нужны были значительные средства не только для управления страной и содержания своего двора, но и для создания постоянной армии. Он как будто предчувствовал, что в ближайшее время от нее будет зависеть судьба королевства.

После запрещения вывоза рабов в Западной Африке наступил новый период колониальной экспансии. В Дагомее он начался как-то незаметно. Ничего не подозревавший правитель Гезо уже в 1851 г. заключил с Францией первый «дружеский» договор, который гарантировал французам привилегированное положение в Вида. На первый взгляд договор был выгоден для обеих сторон. В 1863 г. на основе подобного соглашения Франция овладела прибрежным государством в Порто-Ново. Этот договор подписал Соджа. А Глеле пять лет спустя разрешил французским торговцам селиться в Котону, поскольку считал, что французы — меньшее зло, чем англичане, занявшие соседний Лагос. Новый договор с Котону, заключенный в 1878 г., уже стал яблоком раздора между французами и дагомейским правителем.

Французы утверждали, что согласно договору еще правитель Гезо отказался взимать таможенный сбор в Котону. Но Глеле не согласился с таким толкованием договора, настаивая на том, что город подчиняется ему. Этот спор разбирался на дипломатическом уровне, однако Франция дала понять, что в случае необходимости будет отстаивать «свои права» силой. Спор продолжался до 1889 г. Между тем Глеле умер, и на абомейский трон вступил его сын Беханзин, который категорически отверг все территориальные притязания французов. У французов кончилось терпение. Они сбросили шкуру ягненка и показали свое волчье обличье. Французские корабли начали обстреливать африканские кварталы в Котону. Это продолжалось девять месяцев, и хотя французы не одержали победы, они вынудили короля Беханзина к новым переговорам. Результатом их был компромиссный договор, по которому Франция признавала суверенитет Дагомеи на всем побережье, исключая протекторат Порто-Ново. За преимущественные права в Котону французы обещали выплачивать дагомейскому правителю 20 тыс. фр. в год.

Это перемирие длилось всего два года. В 1892 г. французские подразделения с помощью своего союзника, короля Порто-Ново, начали военные операции против Дагомеи. Предлогом послужил обстрел французской канонерки, на палубе которой находился французский губернатор Балло. Кровавые бои затянулись на полтора года. Уже в ноябре 1892 г. французы овладели Абомеем, главным городом Дагомеи, разграбили его и сожгли. Король Беханзин был лишен трона, и прибрежная часть Дагомеи объявлена французской суверенной территорией. Остатки обоих войск Беханзин увел в тропические леса и начал против непрошеных гостей партизанскую войну. Только в 1894 г. намного лучше вооруженная французская армия сломила сопротивление дагомейских частей. Беханзин был взят в плен и сослан на остров Мартинику, где умер в 1906 г.

На трон посадили его брата Аголи-Агбо, который усердно угождал французам и сделался самой жалкой фигурой в галерее дагомейских правителей. Его власть продолжалась недолго. Уже в 1900 г. он был лишен своего сана, и страна превратилась во французскую колонию. С 1904 г. Дагомеей управлял генеральный губернатор Французской Западной Африки с помощью наместника, резиденция которого находилась в Порто-Ново.

Однако французским колонизаторам всегда было нелегко в Дагомее. Среди состоятельных слоев населения у них еще были союзники, но жители северных районов не примирились с французским управлением и бунтовали против сбора налогов и воинской повинности. Самое крупное восстание произошло в этом районе страны в конце первой мировой войны, когда бариба и натемба воспользовались ситуацией, возникшей после отхода части французских войск в германский протекторат Того. Война здесь продолжалась несколько месяцев, и французы понесли тяжелые потери. В конце концов верх взяла европейская техника. Главари восстания были казнены, а с мятежными народами расправилась французская армия.

Борьба против колонизаторов продолжалась и после окончания первой мировой войны. Уже в 1923 г. французские части использовали оружие против демонстрантов в Порто-Ново. Теперь речь шла не о восстании народов, а о растущем демократическом движении с разработанной антиимпериалистической программой, в которой молодой и еще немногочисленный рабочий класс выдвинул свои социальные требования. Эта борьба достигла высшего напряжения после второй мировой войны и привела к автономии в 1958 г., к провозглашению независимости 1 августа 1960 г.

Но и Республика Дагомея не избежала острых политических конфликтов, которые явились результатом различных точек зрения на развитие общества, социальное неравенство, отсталость и племенную вражду. На политической сцене появлялись и сразу же исчезали политические партии, уступая место другим. Приходили и уходили правители, президенты.

Первым президентом стал сорокачетырехлетний учитель Юбер Мага. Начало его политической деятельности относится к 1948 г., а в 1952–1957 гг. он избирался председателем партии Дагомейского демократического объединения и депутатом французского парламента. В мае 1959 г. он стал председателем правительства дагомейской автономной республики, а в 1960 г. — президентом уже независимой Дагомеи. Мага первым в цепи дагомейских президентов почувствовал вкус власти и испытал горечь поражений. Он подавил оппозицию, обвинил ее вождей в заговоре против государства и заключил их в тюрьму. Прежде всего он заботился об укреплении своей власти, а экономические вопросы оставлял без внимания. Стремление к внешнему личному блеску оказалось для него роковым. Средства, предназначенные на развитие сельского хозяйства, он все пустил на строительство президентского дворца. Этим воспользовалась оппозиция в столице и организовала мощные демонстрации протеста. Мага был вынужден в октябре 1963 г. уйти в отставку, правительство возглавил полковник Согло, бывший офицер французской армии. Во время своей службы в Индонезии он получил звание майора. Согло доказал не только Маге, но и всем последующим президентам, что без поддержки армии на президентском троне они не продержатся и часа. Он распустил все политические партии и организации, запретил собрания и демонстрации, объявил амнистию лицам, которых Мага арестовал, самого Магу обвинил в измене родине. Так свершился первый военный переворот в Дагомее, но он был далеко не последним. До 1972 г. их было девять, и в этом Дагомее принадлежит первенство среди африканских государств.

Появлялись новые президенты и опять смещались, разоблачались заговоры, создавались и распадались политические партии, но от этих переворотов дагомейскому народу не было никакой пользы, экономика приходила в упадок, кризис углублялся.

26 октября 1972 г. произошел военный переворот, который возглавил майор Матьё Кереку. Кереку распустил президентский совет, в котором продолжались бесплодные споры, он стал председателем военного совета, а потом и президентом.

В его лице, видимо, Республика Дагомея, а с 1975 г. Народная Республика Бенин обрела первого президента, который пытался решать сложные экономические вопросы. Его правительство провозгласило широкую социальную программу и проводит политику подлинной независимости. В этих своих усилиях оно нашло поддержку ведущей Партии народной революции Бенина и профсоюзов, с которыми прежние правительства не могли прийти к соглашению. Президент Кереку провел важные мероприятия, которые должны были ослабить власть иностранных монополий, создать условия для возвращения интеллигенции, эмигрировавшей в период переворотов и политических преследований. Впервые после провозглашения независимости страны наступила общественная и политическая стабилизация — то, в чем больше всего нуждалась Народная Республика Бенин.

Африканская Венеция

В 20 км от самого крупного бенинского города и порта Котону, с красивыми современными кварталами, роскошными отелями, ярко освещенными бульварами, по которым медленно движутся автомашины новейших марок, прекрасными парками, торговыми центрами, сверкающими своими витринами и неоновыми рекламами, библиотеками и книжными магазинами, где вы найдете журналы и книги всех стран мира, с аэродромом, на котором совершают посадку огромные турбореактивные лайнеры, с портом, где бросают якорь океанские гиганты, а над ними — металлические стрелы кранов с рекламными щитами, с которых на вас смотрят Бриджит Бардо и Пол Ньюмен, лежит селение Ганвье. Это как бы противоположный полюс жизни, иллюстрация того, как далеко еще Западной Африке до ликвидации социальных различий.

«Посетите Ганвье, африканскую Венецию!» — кричат проспекты туристских агентств. Трудно понять, предлагают ли вам на обозрение отсталость и нищету как развлечение или как наследие колониализма.

С Венецией у Ганвье мало общего. Ее хижины на опорах стоят в лагуне Нокуэ, длиной 20 км и шириной 10 км, которую образует самая большая река Бенина Веме. Когда было основано селение, неизвестно. Его построили аизы, спасаясь от воинственных фон и йоруба и рабства. В борьбе за жизнь они отгородились от мира и тяжело за это поплатились. Таких селений в прибрежных лагунах десятки, но Ганвье — самое большое из них и самое известное. Причина тому — близость к Котону.

На берегу лагуны уже находились несколько туристов. Нам сказали, что единственная моторная лодка, принадлежащая туристскому обществу, ушла на осмотр селения с какой-то правительственной делегацией. В канцелярии — деревянной будке — предложили подождать или воспользоваться местным транспортом. За нашими переговорами внимательно наблюдала группа местных жителей, которые тут же обступили нас и стали предлагать свои услуги. Мы выбрали лодочника, запросившего 5 тыс. КФА. Но прежде чем мы успели ему отдать деньги, появился вездесущий хозяин. Энергично растолкав толпу, он забрал деньги и отсчитал лодочнику тысячу франков. Последний не протестовал, сунул деньги в карман и кивнул нам, чтобы мы следовали за ним.

Лодочник привел нас к пироге, в которой не было сидений. Он как будто бы и сам был удивлен этим открытием и беспомощно стоял минуту. Жители селения стали приносить доски и ящички. Один из них настойчиво предлагал нам ящик таких размеров, который вообще не мог поместиться в лодке. Лодочник под аккомпанемент всеобщего гама и советов устроил импровизированные сиденья, но теперь обнаружил, что пирога течет. Тут же кто-то принес кусок жести, а десяток ребятишек наперебой предлагали поехать с нами, чтобы вычерпывать воду из лодки. Лодочник выбрал самого маленького, тот со счастливой улыбкой прыгнул в лодку и без промедления приступил к работе. Когда пирога отчаливала от берега, на ее корме занял место второй лодочник. Нам было немного жутко, потому что кроме нас, двоих чехов, в небольшой лодочке оказались еще англичанин, японец и француз. Ее края были почти вровень с водой. У пироги не было киля, и она довольно нервно реагировала на малейшее движение. Мне казалось, что она вот-вот перевернется и нашей экскурсии придет конец. Но вскоре размеренные, ловкие движения гребцов, большие весла которых, похожие на круглые выбивалки, медленно погружались в водную гладь, нас успокоили. Их уверенность передалась и нам.

Мы пробирались по узкому каналу через камыши. Это было нечто вроде шоссе, соединявшего селение с берегом. Поэтому на нем царило большое оживление. В обоих направлениях двигались десятки лодок, которые везли рыбу, лес, всевозможную посуду и бочки, па веслах сидели и совсем маленькие мальчики и девочки, и взрослые мужчины и женщины. У некоторых на голове были огромные соломенные шляпы, которые издали напоминали зонтики от солнца. Настоящий зонтик мы видели на пироге, под которым важно восседал африканец в белой рубашке. Зонтик над ним держал мальчик. Это был учитель, который приезжал из Котону.

Длина необычной водной дороги до Ганвье составляла 4 км. Но время прошло незаметно, потому что вокруг нас постоянно что-то происходило. Когда за высокими густыми камышами появились соломенные крыши селения, сидевший на носу пироги лодочник отложил весло и сложил на коленях большие натруженные руки с распухшими суставами.

— What’s the matter?[30] — спросил англичанин.

Лодочник объяснил, что получил приказ от хозяина доставить нас в селение. Если же мы захотим продолжить путь и посмотреть Ганвье, мы должны заплатить ему.

Не знаю, был это выпад против хозяина или против нас. Англичанин начал что-то говорить о вымогательстве, но африканец молчал. Скорее всего он не понимал. Его помощник на корме безразлично смотрел вокруг, как будто его это не касалось, мальчик, наклонившись ко дну лодки, старательно вычерпывал воду. Японец вертелся во все стороны и фотографировал. Мы были готовы договориться с лодочником и доплатить ему, но француз вдруг заявил, что так мы никуда не попадем, с этими людьми надо действовать по-другому. И тут же нам это продемонстрировал. Он устремил на лодочника свирепый «взгляд и произнес медленно и решительно:

— Брось эту комедию и давай работай веслом, иначе заработаешь у меня, я об этом позабочусь!

Его слова, как ни странно, подействовали. Лодочник взял весло и сказал:

— А купите мне кока-колу?

— Конечно, — согласились все с облегчением, потому что после слов француза все испытывали некоторую неловкость.

— Я знаю, как с ними обращаться, я здесь уже двадцать лет, — самодовольно произнес француз, но никто не разделил его «успеха».

Мы оказались на краю селения, и настоящем лабиринте опор, неровных, перекрученных и переплетенных. Мне казалось, что мы вплываем в необычный лес, на верхушках деревьев которого построены человеческие жилища. Это чувство усиливалось тем, что мы смотрели на селение снизу, из лодки. Я подсчитала: под каждой хижиной было не менее пятидесяти опор, но так и не могла понять, как все эти сооружения держатся.

Хижины из бамбука с камышовыми крышами располагались на высоте двух метров над водой. Это уровень воды лагуны в период дождей. Вокруг хижины — террасы, на них играют дети, те, что уже могут не сидеть у матери на спине, здесь же отдыхают старики, бегают куры, небольшие козы привязаны за ногу.

На высоких шестах сушатся рыболовные сети, напоминающие большие флаги, на других шестах — деревянные фигурки петухов — фетишей, которые берегут дом от злых духов. Почитают и живых петухов, а их утренний крик — сигнал, что время злых духов кончилось и начинается новый день. Пока не прокричат петухи, вставать не следует. Кроме этих фетишей у жителей лагуны есть и свой «храм» традиционных верований: он тоже стоит на опорах. В нем живет дух лагуны, всесильный повелитель человеческих судеб. Он решает, каким будет улов, постигнут ли селение тяжелые болезни, охватят ли дома пожары. Поэтому о духе проявляют здесь постоянную заботу, приносят ему дары и жертвы.

Я бы сказала, что Ганвье не отличается от других африканских селений, разница лишь в том, что здесь вся жизнь происходит на террасах и на воде. Отовсюду слышны крики, плач детей, смех, звуки тамтамов и маракас. Здесь все в постоянном движении и работе: чинят сети, сушат рыбу, плетут из камыша шляпы и циновки, ремонтируют хижины, причесываются или моются; а у кого нет работы дома, отправляются на лодке за водой, которую привозят из колодца, построенного в центре селения; за лесом на строительство или топку; едут проведать соседей или родственников.

На лодках идет торговля, и здесь она привилегия женщин. Они ловко пробираются между хижинами и опорами; на лодки кладутся доски, и на них выставляются калебасы и чашки с маниоком, просом, сахаром, арахисом и всякой всячиной. Есть лавочки и в хижинах, но торговки не ждут покупателя, а сами объезжают селение. Мы видели и пекаря, развозившего Хлеб. Он привлекал к себе внимание резким звонком.

Мы также не остались не замеченными местными мальчишками. Флотилия их лодок провожала нас до тех пор, пока они не убедились, что мы раздали уже все подарки.

В Ганвье около 10 тыс. жителей, и только по фотографии, сделанной с самолета, я получила полное представление о его площади. Мы плыли по краю селения и не могли видеть овальных садков, огражденных заборчиками из ветвей. В них разводили рыб, которые здесь находят тень и корм. Рыба — основной продукт питания жителей селения и основной товар.

Туристская трасса точно определена, соблюдали ее и наши лодочники. По не внушающей доверие бамбуковой лестнице мы поднялись на террасу хижины, которая отличалась от других только бенинским государственным флагом, но внутри было современно оборудованное помещение с несколькими столиками и барменом в белом пиджаке с христианским крестиком на шее. К нашему удивлению, он предложил нам холодную кока-колу из керосинового холодильника. С первой минуты мое внимание привлекли яркие ткани, которыми были увешаны стены, но бармен только мотал головой и объяснял, что он этим товаром не торгует. Если кто-нибудь из гостей желал поесть, бармен выходил на террасу, звал женщин, карауливших внизу на своих лодках, которые предлагали копченую и жареную рыбу, фрукты и арахис.

Посещение почты не состоялось, поскольку наш сопровождающий сказал, что нет смысла посылать открытки, когда во Франции бастуют почтовые служащие и всю корреспонденцию якобы бросают в море. Его информированность нас удивила. Почта была закрыта, так что наши открытки остались без штемпеля Ганвье.

В лавочке с сувенирами, куда мы опять с трудом поднялись по лестнице, сопровождаемые толпой любопытных, нас встретила улыбающаяся хозяйка, совсем не похожая на фигурки богинь плодородия, которых здесь был большой выбор. Пока мы осматривали выставленные сувениры, пришел мальчик с несколькими бутылками кока-колы, которые она между делом открывала обоими прекрасными зубами. Когда мы покинули ее магазинчик, я обратила внимание, что нашему лодочнику она сунула в руку кусок хлеба.

На обратном пути на нескольких островах мы видели и каменные домики с железной крышей. Один из них якобы принадлежал хозяину, или начальнику. О том, как правительство современного Бенина пытается ввести традиционных вождей в государственный аппарат управления, свидетельствует тот факт, что к начальнику Ганвье, не знающему французского языка и не разбирающемуся в административных делах, приставлен чиновник, задача которого следить за уплатой налогов.

В остальном здесь со времени объявления независимости изменилось мало. У Ганвье, как и других рыбацких селений в прибрежных лагунах, нет никаких перспектив. Образ жизни и жизненный уровень его жителей могут измениться только в случае, если они переселятся на берег.

Дагомейские барельефы

Из Котону в Абомей ведет хорошая асфальтированная дорога. Через два часа езды перед нами выросли застывшие развалины мощных крепостных стен из красного латерита. Даже эти остатки свидетельствуют о былой мощи укрепления. В некоторых местах оно достигает высоты 10 м. То, что не уничтожили французские пушки, уничтожило беспощадное время.

Сразу на окраине города мы спросили о королевском дворце. Мальчик лет двенадцати охотно предложил показать некоторые из них и неожиданно ловко вскочил в нашу машину. Мы проезжали по узким улочкам и площадям, каждую минуту останавливались, и мальчик указывал нам на хижину с соломенной крышей и говорил:

— Это тоже дворец.

Некоторые хижины, покосившиеся, с провалившимися крышами, едва были видны в буйной растительности. В других жили; вокруг копошились дети и женщины. Мы восприняли это как шутку. Какие это королевские дворцы? Однако все вскоре выяснилось. Нам надо было спрашивать место, где сохраняются дворцы последних правителей, туда и водят туристов. То, что мы видели сверх программы, давно уже утратило свой величественный блеск.

Мы очутились перед высокой белой стеной, прикрытой соломенной крышей, прошли мимо нескольких палаток с сувенирами и через узкие ворота вошли во двор дворца. Как только за нами закрылись двери, мы оказались в другом мире. За крепостными стенами — шумное движение, здесь — покой и мир, которые как бы переносили посетителя в прошлое.

Это было местожительство всесильных правителей. Сюда приходили со священным ужасом подданные в ожидании милости или кары. Возможно, именно под вековым баобабом принимали министров и производили смотр амазонок. Здесь происходили блестящие торжества и совершались обряды в честь повелителя-бога, здесь гремели тамтамы, а тела бились в экстазе дикого танца, возможно, именно это место было обагрено кровью рабов, приносившихся в жертву богам. Между этими стенами стоял дворец над погребением правителя.

Но для того чтобы представить бьющую ключом жизнь королевского двора, требовалось много фантазии. Перед нами был просторный пустой двор, по которому прогуливалась стая индюков и цесарок, а в центре стояло низкое белое строение, напоминавшее скорее постоялый двор или сарай, чем дворец. Сейчас крыша металлическая, но всего несколько лет назад ее заменял пучок соломы. Здешние хранители памятников не очень заботятся о сохранности дворцов правителей в первозданном виде.

Резиденция когда-то занимала 40 та. Каждый новый правитель строил собственный дворец и дома для своих жен, прислуги и личной охраны, возводил новые дарохранилища и места жертвоприношений. Никто не жил в доме своего предшественника. У каждого короля была своя символика, составлявшая основу украшения его дворца. Это символы его мощи и величия, производные от имени, которое он принял и которое художники при его дворе искусно выполняли на знаменитых дагомейских, или абомейских, барельефах и тканях. Дворец был не только жилищем правителя, он свидетель и памятник его силы и славы.

Когда мы приближались к входу в музей, расположенный на территории дворца правителя Глеле, навстречу вышел молодой человек в джинсовом костюме и спросил, хотим ли мы посетить дворец. Прежде чем мы успели ответить, он подал нам свою визитную карточку, на которой серебром было написано: Мишель Глеле, потомок королевского рода, студент антропологии Сорбонны. Он как будто не заметил нашего удивления. Да, все было преподнесено прекрасно.

Он провел нас к хранителю, где мы приобрели билеты и оставили фотоаппараты.

— Это мои гости, — сказал Мишель Глеле с царственной небрежностью; хранитель кивнул.

Прежде всего мы хотели посмотреть барельефы, которые относятся к древним образцам африканского искусства.

Барельефы выполнены в необожженной глине прямо на дворцовой стене, слепых окнах в форме квадрата, сторона которого 0,75 м. Задний план фигур глубже поверхности кладки стены. В таком же стиле выполнены и барельефы на деревянных дверях. Впечатление от глиняных скульптур усиливается их сочными красками. Основные тона — белый, черный и красный. У каждой из красок своя символика. Белая — опасность, неземные силы, смерть, но и чистота, черная — символ земли, красная — жизненная сила и радость.

Очень разнообразны сюжеты барельефов. На них изображены исторические события, битвы, знаки династий, мистические существа в образе людей и животных. Их задача — возвеличивать обожествляемого короля, укреплять его власть. Дагомейские мастера работали под надзором и жили вблизи дворца.

У истоков этого искусства стоял правитель Агаджа, который первым из абомейских королей пригласил ко двору самых древних представителей народа, дал им задание сочинить легко запоминавшиеся исторические песни, прославлявшие его ратные дела. Поскольку письменных знаков не существовало, нужно было создать особый язык символов и аллегории. Так возникли знаменитые дагомейские барельефы, прославлявшие короля. У правителя на это искусство было монопольное право: придворные мастера работали только на него. Таким же было и назначение скульптуры, которая развилась из барельефов. Только позднее, когда пришел конец его монополии на искусство, рядом с прославлением правителя начали появляться и другие сюжеты, такие, как сбор урожая, рождение ребенка, смерть, охота и пр.

Мы были благодарны нашему экскурсоводу, который помог нам приблизиться к сложному миру символов. Каждое произведение — небольшая загадка. Здесь не только отдельные сцены, но и целые повествования. Так, несколько барельефов рассказывают о том, как правитель Аданзан отказался платить наго (нигерийцам) налог. Правитель наго изображен в образе змеи, которая в одной лапе сжимает кукурузный початок, а другой пытается схватить еще один. Рассказ кончается тем, что змея убегает, но дагомейский воин успевает отсечь ей лапу. На другом барельефе изображена амфора с многочисленными отверстиями, которую держат руки. Это руки правителя. Амфора — символ его власти. Главная идея — сплочение всех народов. Каждое отверстие, как нам объяснили, означает ослабление страны, потому что это путь, которым проникает враг. Как и на многих других барельефах, здесь передана только основная идея, а остальное предоставляется домысливать.

Барельефы идеализируют фигуры правителей, этому помогают их имена, изречения и дела. Если у народов других африканских государств произведения искусства восхваляли правителей после смерти, то дагомейские правители позволяли прославлять себя уже при жизни. Они сами определяли, какие их поступки или изречения должны быть воспеты, сами решали, как мастер должен их изобразить. Король Беханзин, например, предпочел облик акулы. Так он изображен не только на барельефах, но и в скульптуре в натуральную величину. Эта скульптура выставлена в музее. Она вырезана из дерева, с плавниками и зубами. Смысл этой метафоры выражен в изречении: «Как только акула приходит в ярость, море успокаивается»… А это значит, что король настаивает на своем, проявляет свою волю против внутренних и внешних врагов. Мы уже знаем, что именно Беханзину выпала трудная задача защищать страну от французов, он был последним независимым дагомейским правителем.

Рассчитывая на снисходительность нашего экскурсовода, я надеялась сфотографировать несколько таких барельефов. Но едва успела сделать два-три кадра, как он наклонился ко мне и произнес:

— Разрешите, мадам, я понесу ваш фотоаппарат…

Этим закончились мои съемки на дворе дагомейских правителей.

В самом музее во дворцах правителей Гезо и Глеле собрана богатая коллекция работ художников, ювелиров, резчиков, ткачей. К дворцу Глеле примыкает святилище, внутренние стены которого украшены большими красно-черно-белыми квадратами. На них расположены фетиши, фигурки и куски материи с символами королей. Потолок образован из переплетенных пальмовых ветвей. В боковых стенах дарохранилища сохранились места, служившие когда-то местами жертвоприношений. На жертвенных камнях разбросаны и человеческие кости. Это выглядело так демонстративно, что вызывало недоверие. Видимо, и эти святые места стараются приспособить к туристскому буму и вселить в посетителей долю ужаса.

Гробница правителя Глеле, как и крытые соломой круглые хижины — захоронения его сорока самых любимых супруг, добровольно согласившихся уйти вслед за усопшим в мир иной, недоступна для посторонних. Это, пожалуй, единственное место, где королю и его женам предоставлен покой от посещения туристов.

Мишель Глеле простился с нами у ворот дворцов. Он не рассчитывал на гонорар, хотя таким обслуживанием, вероятно, в каникулы и зарабатывал деньги. С благодарностью принял книгу о Праге, которую мы на всякий случай взяли с собой. Когда я спросила его, что он будет делать по окончании университета, он сказал:

— У нас работы хватит всем, ведь вы это видите сами.

В городе Абомее более 30 тыс. жителей. Он во многом похож на другие города Африки, но тем не менее у него свое, неповторимое лицо. Мы обнаружили это сразу, в первой улочке: она буквально вся была увешана пестрыми тканями — на стенах домов, на деревьях, шестах. Не только эта улочка, но и весь город был одним огромным цехом, в котором производились абомейские ткани. Всюду, куда ни посмотришь, сидели мужчины с иглами и на черную или желтую ткань нашивали разноцветные лоскутки. Вокруг — них носились мальчишки и помогали им вдевать нитку, подавали материал или вырезали по образцам различные кусочки. Нигде за этой работой я не видела женщин. Она традиционно мужская. Аппликаторы когда-то тоже жили при дворе правителя, декоративные ткани, как и другие виды художественных ремесел, являлись монополией правителя. Мастера прославляли его и участвовали в создании королевских символов, аллегорий и панегириков. У таких художников был свой классик, один из немногих, которые уже не были анонимными. Таким стал Мишель Имади, живший при дворе короля Глеле. В его мастерской работали 130 человек. Этот мастер создал символы последних 12 королей. Язык его символов фактически сохранился до сих пор, это он создал славу местным декоративным тканям.

Рядом с традиционными символами правителей, которые можно увидеть на калебасах, керамической посуде и предметах украшения, в современном дагомейском искусстве появляются новые символы, отражающие народную мудрость, обычаи и пословицы. Это началось после того, как абомейские аппликаторы уже перестали быть собственностью двора короля.

С помощью символов сегодня передают и имена простых смертных. Так возникают художественные загадки, которые можно увидеть на шторах, одеялах и одежде во время различных событий, таких, как рождение ребенка, свадьба, погребение и пр. Все зависит от изобретательности мастера, какими символами ему удастся выразить конкретное имя. Чем эти символы остроумнее, оригинальнее и понятнее, тем больше ценится работа.

В абомейоких улочках рядом с традиционным дагомейским искусством, отражающим богатую духовную жизнь сегодняшней Африки, мы видели и подделки: фигуры индейцев и ковбоев, составленные из цветных кусочков, фигурки-плагиаты из фильмов Диснея — пример воздействия коммерции и невзыскательного вкуса зарубежных туристов. Так здесь продвинувшаяся вперед «западная цивилизация» выражает свою признательность африканскому искусству за то, что в самом начале нашего столетия оно оказало влияние на творчество таких титанов, как Пикассо, Брак, Модильяни, Вламинк.

Прощание в аэропорту Ломе было долгим, торжественным, трогательным. Представители министерства нас заверяли, что с удовольствием будут работать с нами и впредь.

Потом уже из окна самолета мы в последний раз увидели прибрежную саванну, тропический лес и город Кпалиме с горой Агу. Совершив посадку в Ниамее и выйдя из самолета, я осмотрелась: не увижу ли среди пассажиров моей знакомой польки? Но такие случайности редки. Над Сахарой в салоне самолета демонстрировали ковбойский фильм. Спустя девять часов стюардесса объявила пассажирам, что через несколько минут «Боинг» приземлится в аэропорту «Шарль де Голль».

Прошло еще немного времени, и Того стало лишь воспоминанием. К «ему нас возвращали фотографии и предметы, в которых было столько простоты и совершенства, столько естественного таланта их создателей. Нам казалось, что на этом для нас Того закончилось. Но прошло несколько недель, и раздался телефонный звонок:

— Бонжур, говорит Батаско, я прилетел из Ломе. Мне холодно, мог бы мсье Киндр пойти со мной купить пальто?

Это был сын вождя кабре, он приехал учиться в Братиславу.

Потом пришли первые письма из Того. Писали игроки, тренеры, учителя и пастор Кналл. Мы узнавали от них, что в Бассаре построили новую площадку для волейбола, что в Баду провели турнир, в Канте создали женскую команду, сборную пополнили новые игроки, режим тренировок строго соблюдается… Эти письма, чаще всего очень короткие и деловые, были лучшим свидетельством того, что работа в Того была не напрасной.