В ритмах Черной Африки

Дорога на север

Это была наша первая поездка на север, на территорию кабре. В городе Лама-Кара проводилась подготовка тренеров и судей, и министерство придавало этому мероприятию большое значение. Речь шла о пропаганде спорта в северных районах, которые все еще во многом отстают от побережья, а потом, хорошо было известно: ко всему, что касается севера, проявляет особый интерес сам генерал Эйадема.

Для нас поездка в Лама-Кару была интересным путешествием: о нашем приезде был уведомлен вождь кабре Батаско. Один из его многочисленных сыновей работал в гаражах Эйадемы, и нам выделили его в качестве шофера. Это было гарантией успеха нашей поездки. Батаско-младший, во всяком случае, нас в этом уверил.

Случилось так, что главной фигурой в этой поездке с самого начала стал наш шофер. Лама-Кара была его родиной, все знали, что кроме двух жен в Ломе у него в Лама-Каре есть еще три и какое-то количество детей. Поэтому руководители министерства особо наказали ему не забыть из-за жен своих служебных обязанностей. Шофер обещал, что у мсье Киндра не будет ни малейших оснований для недовольства. Но когда он подъехал к нашему дому в четыре часа утра, у мсье Киндра вытянулось лицо: он увидел, что весь багажник «Рено» забит вещами шофера.

— Я везу подарки женам и родственникам, — объяснил он с обезоруживающей непосредственностью.

— А как же наши вещи?

— Не беспокойтесь, мсье, места много.

И мы с сомнением наблюдали, как на крыше машины вырастает бесформенная груда из нашего багажа, мячей, пакетов и свертков учебного материала.

— Ну, вот, — воскликнул наконец шофер. — Можем отправляться.

Однако это было еще не все. Нам предстояло остановиться и взять двух наших спутников. Одним из них был Удаху, представитель федерации волейбола, маленький, полный человек почтенной внешности, по профессии мастер в Доме ремесел в Ломе, второй — Агаджи, преподаватель физкультуры в лицее; позднее он стал тренером тоголезской сборной. С ними пришла проститься большая толпа родственников и знакомых, конечно, с тамтамами и маракасами. Много времени заняла погрузка нового багажа. Все хотели как-то помочь и посоветовать, поэтому крик стоял как на базаре.

А мы продолжали сидеть в машине, и мне казалось, что муж тихо стонет, потому что со времени приезда за нами шофера прошло добрых три часа.

В конце концов мы двинулись в путь, и в машине все успокоилось. Наши попутчики, несмотря на свои должности и общественное положение, занялись утренним туалетом, т. е. с усердием принялись жевать щепочки дерева чвапиё, которое здесь заменяет зубную пасту и щетку. Разжеванными концами палочек, похожих на карандаши, несколькими быстрыми движениями они производили массаж десен, а остатки этих палочек выплевывали в открытые окна и не очень заботились, куда их понесет ветер. Эта необычная и распространенная по всей Западной Африке процедура, в которой якобы кроется секрет красоты и здоровья зубов, профилактики пародонтоза, продолжалась около часа. Шофер заложил палочку за ухо, чтобы она была у него наготове; куда их положили Удаху и Агаджи, я не успела заметить.

Мы уже проехали лагуны и пригородные кварталы, переходящие в селения, перед нами расстилалось шоссе, пересекающее всю страну, до самой границы с Буркина Фасо. Машина мчалась на предельной скорости, шофер беспрестанно сигналил, чтобы обратить на себя внимание. Он проехал так близко от сидящих на краю шоссе женщин, что они с испугу свалились со своих сидений. Потом он чудом не сбил велосипедиста. Я оглянулась, все ли с ним в порядке. Велосипедист тут же поднялся и принялся смеяться, как будто был доволен тем, что ему удалось не доставить радости шоферу. Потом Мишина на полной скорости въехала в лужу, облила женщин, их фрукты и овощи, так тщательно вымытые и разложенные на досках и в тазах. Эти здешние шоферские «шутки» были мне знакомы, и я знала, что протестовать бесполезно. Они были частью жизни на шоссе, и думаю, что творящий их не осознавал, что нередко дело идет о самой жизни. Не знаю, каким чудом ни разу не произошло ничего серьезного.

Африканская дорога… Велосипеды, мотоциклы, ободранные и поржавевшие пикапы, изредка попадавшиеся прославленные «африканские автобусы», или «такси». Это грузовые автомашины с деревянными бортами и крышей. Они не связаны расписанием, ездят в зависимости от того, как наберется нужное число пассажиров. Маршруты чаще всего от одного базара до другого.

В кузове вдоль бортов — сиденья из досок, пространство между ними заполнено корзинами, мешками, посудой, животными. Животных перевозят со связанными ногами, и выглядят они несчастными. Мне всегда казалось, что эти бедные козы, свиньи, куры при последнем издыхании. Что не умещается внутри, укладывают на крышу. Колеса, бочки, шины, узлы и снова узлы. Кузов набит пассажирами, кое-где в оставшихся просветах видны их руки и головы; они машут, покрикивают на окружающий мир. Ничто не может испортить им ощущение счастья от бешеной езды; шоферы этих удивительных автобусов не окупятся на скорость, как будто хотят из старых, тарахтящих, залатанных и обвязанных тарантасов вытрясти душу.

Сначала встречи с этими ревущими, грохочущими чудовищами всегда вызывали у нас ужас. Мы ждали, что у них или отлетит колесо, или откажут тормоза, или прямо перед нами они рассыплются на части. Однажды ночью мы встретили «автобус», фары которого освещали самые кроны деревьев, и шоферу приходилось ехать наугад, полагаясь только на свою память. Иногда во время езды открывалась дверца или с крыши падала большая бочка и прыгала по шоссе. Но мы отдались на волю случая. А что нам еще оставалось?

Местность, по которой мы проезжали, была слегка холмистая, поросшая кустарником и высокой травой, сейчас, в сезон дождей, достигавшей почти двух метров. Кто-то сказал о ней очень точно: она прожорлива и в течение нескольких дней способна «проглотить» даже потерпевшую аварию автомашину. В сухой сезон трава желтеет, и весь край утрачивает свою свежесть.

Сухую траву в прибрежной саванне кое-где еще продолжают сжигать, что наносит большой вред растительности и животным. Подобные меры осуждаются, с ними борются, но пока почти безуспешно. Для местных жителей перед началом сезона дождей это способ подготовки почвы. Память о пожарах — почерневшие, обгоревшие стволы одиноких деревьев, кое-где вместо них стоят обрубки высотой по пояс. Крестьяне, когда валят деревья, пользуются мачете, которыми рубить деревья низко над землей неудобно. Поэтому стволы неровные, как будто обгрызанные. Полей из-за густой растительности не видно. Только когда мы вышли из машины и осмотрелись вокруг, увидели небольшие обработанные участки неправильной формы между камнями и пнями. Единственным орудием, которым можно такие поля обрабатывать, все еще остается мотыга.

По обеим сторонам шоссе возвышались коричнево-красные, стройные пирамиды термитников, достигавшие высоты нескольких метров. Некоторые из них расположились вокруг деревьев, зеленые кроны которых служили им большими зонтиками от солнца. В прочности и твердости термитников мы смогли убедиться, когда тщетно пытались с помощью мачете отрубить хотя бы кусочек на память.

Кокосовую пальму — на побережье растут настоящие ее рощи — сменяет масличная. Я узнала ее сразу. Масличная пальма сочного зеленого цвета и невысокая, Она скорее напоминает большой куст. Плоды — 1 — (реже 2–3) — семенные костянки желтого, оранжевого, красновато-коричневого до почти черного цвета — скрыты внизу, в гуще листвы, и объединены в огромные висячие кисти. В одной кисти насчитывается от 500 до 800 плодов. Это одно из немногих полезных растений, которые считаются исконными, как это подтверждает ее латинское название Elaeis guineensis. Пальма растет по берегам рек и озер, во влажных долинах, а на высоте 600 м встречается уже редко. В лесу она чувствует себя плохо, ей необходим простор. Когда плоды созревают, все соплодие срезается и из семян получают пищевое масло. Оно наряду с маслом кокосовых орехов служит в Африке основным источником жиров. Масло давят домашним способом и продают на базарах, но мы видели и несколько небольших заводов. У масла особый запах, напоминающий запах фиалки. Свежее масло оранжево-желтого цвета, на воздухе оно светлеет. Пальмовое масло из мякоти плода применяют в производстве мыла, свечей как смазку, а также для получения каротина. Поскольку масло быстро портится, то в Европу вывозят только плоды, которые там и перерабатывают. Годовой сбор плодов масличной пальмы в Того составляет почти 20 тыс. т, но это всего лишь пятнадцатая часть производства данного масла настоящей его империей в Западной Африке — Нигерией и примерно четвертая часть производства Берега Слоновой Кости.

Из других деревьев в саванне или буше растут баобаб, дерево с могучей кроной, манговые и апельсиновые деревья с типичными зеленовато-коричневыми плодами, отличающимися от золотистых апельсинов Средиземноморья. В тропиках апельсины темного, непривычного для нас цвета. Мякоть плода не едят. Женщины быстро и ловко очищают их маленькими, острыми ножами. С апельсина снимают маленькими полосками шкурку, пока не останется белый, с тонким рисунком плод. С такого очищенного апельсина срезается верхушка и выпивается сок, остальное выбрасывается.

Я видела и папайю, стройное дерево со скромными, прелестными желтыми цветами. Его плоды похожи на большие огурцы или тыкву, а золотистая мякоть по вкусу напоминает ананас. Как и ананас, ее нарезают кружками и украшают сбитыми сливками, подают в самых дорогих ресторанах. Папайя плодоносит целый год, и рядом со зрелыми или созревающими плодами появляются уже новые бутоны или цветы. Но в этом отношении папайя не исключение. Африканская природа очень щедра, и большинство деревьев плодоносит здесь несколько раз в год.

Столь же неутомимы, например, и бананы, самое оригинальное и самое распространенное растение тропиков. Их специально разводят в селениях, дикие растут вдоль шоссе и дорог, кое-где образуя густые, непроходимые чащи. Бананы — гигантские многолетние травы с мощными подземными корневищами и укороченными клубневидными стеблями, которые несут спирально расположенные огромные листья с необычайно длинными влагалищами. Влагалища охватывают друг друга и образуют плотную многослойную трубку ложного стебля, который нередко достигает высоты 5–6 м. Растут бананы поразительно быстро. В одной грозди может насчитываться до 300 плодов. На языке ботаников плод банана — это ягода с кожистой оболочкой и сочной мякотью. И если мы тщетно в них ищем семена, то это результат многолетней работы селекционеров. Бананы, высаженные черенками, уже через полтора года дают урожай. Бананы в Африке — еда бедных. Это щедрое растение всегда готово насытить любого. И без труда. Бананы едят сырыми, печеными, вареными. Из сердцевины получают сладковатый сок, молодые ростки едят как овощи. Прочное волокно из его расщепленных влагалищ используется для плетения циновок и ковров.

Другое скромное и типичное растение Того — тропический вид тыквы, калебас. Вблизи селений мы часто видели вьющиеся стебли и большие сочные его листья. Растение стелется по земле за хижинами; растет на свалках, способно «взобраться» на большую высоту по стволам деревьев и даже на крыши домов. Иногда оно представляет с деревом одно целое, и трудно определить, какие плоды принадлежат ему, а какие дереву. Высохнув, плоды затвердевают, но по весу очень легкие. Из них делают сосуды, миски, половники, фляги, ложки, тамтамы и маракасы. Чтобы получить требуемую форму, например бутылку, их в процессе роста сдавливают. Предметы из калебаса, украшенные резьбой, принадлежат к числу самых популярных сувениров, потому что они не только красивы, но и дешевы.

Наиболее полное представление о выращиваемых в данном районе плодах и овощах давали базары в городах и селениях, через которые мы проезжали. По разнообразию плодов и ценам на них можно было безошибочно установить, что где разводят. Как и в Ломе, мне приходилось снова и снова восторгаться, как заботливо и с какой любовью товар предлагался покупателю. Овощи — необыкновенно чистые и свежие, хотя это могла быть всего лишь «обычная» морковь, «обычный» лук или «обычная» петрушка. И все так красиво лежало на примитивных прилавках и в мисках, все так ласкало глаз и привлекало. Не могу себе вообще представить, чтобы какая-то женщина принесла на базар грязную морковь или подгнившие фрукты. У своих магазинчиков женщины в непрерывной работе. Они поливают овощи, чтобы те не завяли, выравнивают, перебирают товар. Возможно, кто-то и возражал бы против такой торговли, но то, как эти простые сельские жительницы обращаются со своим товаром, как они его преподносят, — все это свидетельствует о высокой природной культуре, достойной восхищения.

Женщины сидят рядом, и им не мешает, что они продают один и тот же товар, скорее наоборот: мне показалось, здесь существуют какие-то свои правила. Десять женщин продавали овощи, у других десяти в тазах были апельсины, а рядом с ними сидела группа женщин с мисками, в которых было нечто напоминающее вату. Это я видела впервые. Мы остановились и пошли посмотреть на эту диковину. Одна из женщин охотно подала мне клочок белой мягкой массы и пыталась что-то объяснить. Сообразив, что я не понимаю, она взяла клочок ваты, наклонила голову, положила под щеку и закрыла глаза, как бы заснув. Остальные женщины смеялись и что-то выкрикивали.

Удаху взял вату в руки и сказал:

— Это из сейбы. Ею набивают подушки, но используют и как изоляционный материал.

Женщины радовались, что я наконец поняла, для чего предназначена вата, и дружески махали нам, хотя мы у них ничего не купили.

Проехав несколько километров, мы подъехали к заправочной станции. Это несколько бочек с ручным насосом. Примерно в пятидесяти шагах росло могучее дерево с не очень пышной кроной и необычными горизонтальными ветвями. Мое внимание привлек мощный ствол с глубокими вертикальными бороздами. У земли ствол был толще и конусом тянулся вверх. Такие же причудливые формы образовывали корни, выступавшие на поверхность и переплетенные как огромные змеи.

— Это та самая сейба, — сказал с улыбкой Удаху.

Под деревом сидели несколько мужчин, которые на небольшом костре поджаривали куски мяса, рядом с ними женщины продавали фрукты. На фоне огромного ствола все мы выглядели карликами.

— Сколько человек могли бы обхватить ствол? — спросила я.

Удаху предложил позвать жителей селения и определить, но мой муж-реалист сказал, что не стоит: если мы будем измерять все деревья, которые нам попадутся в пути, то никогда не доедем до Лама-Кары.

— Я думаю, около пятнадцати взрослых мужчин, — сказал примирительно преподаватель Агаджи.

Когда мы были в машине, наш спутник Удаху сделал нам подробный доклад о сейбе и капоке. Как специалист, он знал все породы деревьев.

У сейбы сравнительно мягкая, хорошо поддающаяся обработке древесина. Из нее получают древесный уголь; это прекрасный материал и для изготовления фигурок. Кроме того, из его ствола выдалбливают традиционные африканские пироги. Сейба растет быстро и уже на четвертый год дает плоды — капок, продолговатые тонкие коробочки коричневого цвета, длиной 10–12 см. Коробочки, напоминающие коробочку хлопчатника, сушат, затем извлекают из них семена. Тонкая волокнистая масса используется также для набивки подушек, как обивочный материал и для производства мебели. Часть экспортируется. Этот материал легче пробки, поэтому очень хорош для производства спасательных кругов и жилетов. Сердцевина капока напоминает лесной орех. Из нее давят масло высокого качества, оно используется в косметике. Взрослое дерево дает около двух тысяч плодов, из них вылущивается 8,5 кг орехов. Родина сейбы — Азия, но она весьма быстро прижилась в Тропической Африке и давно уже не чувствует себя здесь гостьей.

Мы часто видели сейбу на перекрестках, у колодцев, бензозаправочных станций и базаров. Вероятно, здесь ее высаживали как опознавательный знак или своего рода рекламу. Как только мы замечали сейбу, можно было быть уверенными, что под ней или вблизи ее нас ждет что-то любопытное.

Дальше, в глубине страны, росли целые тиковые рощи. Высокие, стройные деревья, похожие на тополя, высажены в ряд, что в пышной дикой природе особенно бросается в глаза. Это дерево в отличие от сейбы очень твердое и, говорят, способно противостоять даже термитам. Его используют для строительства судов, это любимый материал резчиков по дереву. Большинство фигурок, масок, амулетов и других традиционных предметов, которые нам предлагали жители Того, было сделано именно из тикового дерева, хотя нас и уверяли, что это красное дерево. Туристов легко ввести в заблуждение, возможно, и мы бы этому поверили, если бы не наш спутник. Он взял сувенир в руки, как бы взвешивая его, и тут же определил материал.

— Какое это красное дерево? Это тиковое, и не пытайся нас провести, — сказал он сердито. А продавцы с неудовольствием признались, что он прав.

— Все стремятся приобрести сувениры только из красного или эбенового дерева, — объяснял он дорогой, — как будто тиковое дерево не такое благородное. Это мода. Иностранные туристы хотят эбеновое дерево, вот им его и предлагают. Сельские ремесленники делают его с помощью черного сапожного крема.

— И, конечно, повышают цену, — заметил преподаватель.

— Они только портят прекрасный материал, — сказал Удаху. — Тиковое дерево — качественное и благородное. Оно не нуждается, чтобы его «переодевали» в эбеновое, это для него недостойная одежда.

Шофер не участвовал в дискуссии. Один раз он остановился и подбежал к реке, скрытой в кустах. Мы видели, как он наклонился и вымыл лицо, пил воду из ладоней. Когда он вернулся, обрадованно нам сообщил, что это уже вода кабре и здесь надо остановиться, это закон.

— А что особенного в этой воде кабре? — проворчал Агаджи.

— Сколько еще в нашей жизни чудачества, — вздохнул Удаху.

Шофер уже снова крепко держал баранку, прибавлял скорость, сигналил, как будто всему миру с радостью хотел сообщить, что пересек воображаемую границу территории своего народа. Теперь, после столь долгого молчания, он произнес:

— Вы не можете понять, потому что вы — не кабре.

Преподаватель Агаджи был эве, Удаху — мина. Они считали, что их народы более цивилизованные и культурные, и на кабре посматривали с нескрываемым пренебрежением.

Эве, кабре и мина

Кабре после эве самый многочисленный народ в Того. Эве около 200 тыс., кабре и лоссо — более 200 тыс. Далее — уачи — 150 тыс., мосси — 150 тыс. и только на пятом месте мина, которых насчитывается более 50 тыс. Происхождение и название последнего несколько необычно. Их предки были африканцами, которые вернулись после отмены рабства в Бразилии. Они отправлялись в полный страданий путь за океан из Элмины и получили свое название по этой, пользовавшейся дурной славой португальской крепости. Мина осели на побережье в районе Анехо и слились с ген, которые пришли сюда только в конце XVII в. с территории современной Ганы. Среди них были люди состоятельные и образованные, пользовавшиеся большим уважением. Так возник этот народ, сохраняющий традиции ген и новые традиции бразильских вольноотпущенников. Их язык — язык эве, их вождь проживает в местечке Гянджи.

Мы так и не могли понять, по каким признакам определяются представители тех или иных народов. Нас всегда удивляло, когда наш шофер, который придавал такое значение своему происхождению кабре, останавливался в центре самой многолюдной площади и объявлял, что хотел бы поговорить «вон с тем кабре». Но так же хорошо в многолюдной массе он распознавал мина, котоколи, уачи, хауса и других.

Кабре прекрасные земледельцы, но с давних пор за ними укрепилась слава одного из самых воинственных народов. Кабре не побоялись выступить с оружием в руках против германских колонизаторов, долгое время сопротивлялись и французам. Немцы значительную их часть выселили южнее Лама-Кары и отправили на строительство железной дороги и шоссе, французы продолжили эту политику, создавая селения кабре в южных отсталых сельскохозяйственных районах. Такими мерами колониальные власти пытались раздробить народ, ослабить его. Но, несмотря на это, кабре, исповедующие ислам, заставили уважать себя, и еще немцы запрещали христианским миссионерам селиться на их территории, чтобы не вызывать дополнительных конфликтов.

Кабре приходилось уделять особое внимание плодородию почв в силу значительной плотности населения в этом районе. Кое-где она достигала 250 человек на один квадратный километр. Кабре создают террасовые поля, в сезон дождей защищают свои участки каменными рвами, используют воду пересыхающих рукавов рек и чередуют культуры, чтобы тем самым предотвратить истощение почвы. Они выращивают главным образом арахис, кукурузу, просо, ямс, бобы и сорго или чирок. Чирок — это вил тропической зерновой культуры. Из него делают муку, а из мякины и шелухи — фиолетовую и черную краски для тканей и кожи.

Никто не оспаривает заслуги и способности кабре, и все же здесь на них посматривают немного как на дикарей, которые строго придерживаются традиционных ритуалов и праздников, иногда граничащих с большой жестокостью. Известно, например, как кабре воспитывают «настоящего мужчину». Мальчиков в шестнадцать лет по окончании переходного возраста подвергают обряду обрезания. До девятнадцати лет они должны есть собачье мясо, чтобы окрепнуть, поэтому, вероятно, на здешних базарах продают так много собак. Юношеский возраст считается «нечистым». В девятнадцать лет можно жениться, но это еще не делает юношу эгула, т. е. уважаемым мужчиной. Такое звание он должен заслужить, тто это непросто. Строгое испытание на зрелость у мужчины, в сущности, продолжается до тридцати лет. Раз в пять лет устраивается большой традиционный праздник кондана, все мужчины старше двадцати должны продемонстрировать свою ловкость, силу, настойчивость и волю. Главная часть этого праздника — танцы ксабие с тяжелыми фигурами, во время которых мужчины вонзают стрелы в их «тело» и «лицо», под оглушительный грохот тамтамов впадают в транс. В спортивных состязаниях мужчины должны выполнить обязательные нормативы в беге, прыжках, ловкости и стрельбе из лука. Только после этого им разрешается носить остроконечную кожаную шапку с султаном из перьев. Такие шапки и лицо в шрамах — признак мужественности и зрелости.

— А вы? — спросили мы Батаско-младшего.

— Мне пока двадцать четыре, еще есть время, — ответил он.

В прошлом эве затмевали кабре, занимая большую часть мест в государственном управленческом аппарате, армии и учебных заведениях. Это был результат противоречий между севером и югом, которые обострялись и тем, что бывшая французская колониальная администрация пренебрегала экономическим и культурным развитием севера. В какой мере она повинна в этом, сказать трудно, потому что северные народы никогда не удавалось подчинить полностью. И сегодня эве и мина, живущие на побережье, в культурном и политическом отношении в определенной степени выше, а доля квалифицированных и руководящих кадров относительно численности населения на юге больше, чем на севере.

Эве уже во времена создания первых португальских торговых контор общались с европейцами и миссионерами. Колониальная администрация была создана и на юге. Особое положение эве сохранялось еще и благодаря тому, что их язык раньше других стал использоваться в качестве литературного языка. После провозглашения независимости Того эве заняли основные позиции в политической, культурной и экономической жизни страны. Этнические группы в глубинных районах страны считали, что руководство государства не в должной мере отстаивает их интересы. Поэтому они обращались к своим представителям и требовали, чтобы правительство в равной степени заботилось о всех народах страны.

С того времени, как во главе государства стал генерал Эйадема, сам представитель кабре, ситуация начала меняться. Эйадема, естественно, окружил себя людьми своего народа. Так, рядом с эве и мина все чаще на руководящих постах начинают появляться кабре. Никого это ре удивляет, так поступают все главы государств. Речь идет только о том, чтобы не ущемлялись права остальных народов. Похоже, что генерал Эйадема очень хорошо это понимает. Определенный смысл заключается и в том, что рабочие дни он проводит в своей центральной резиденции, а на уик-энд улетает в резиденцию у Лама-Кары, т. е. в общество кабре.

Не берусь судить о том, как такая новая политика сказывается на экономическом развитии страны и как ей удается уравновесить различия между севером и югом. Решающая роль, конечно, принадлежит строительству промышленных предприятий. Пока же они в основном сосредоточены па юге, главное среди них — обогатительная фабрика фосфоритов вблизи Ломе. Того богато запасами и других полезных ископаемых, которые ждут своей разработки. Здесь есть железная руда, бокситы, хромовые руды, серебро, графит. Эти полезные ископаемые сосредоточены в центральной и северной областях Того. В будущем это обстоятельство, без сомнения, благоприятно отразится на равновесии экономики севера и юга. Пока отсутствует одна очень важная «деталь» — энергия. Того бедно энергоресурсами. Но не следует забывать, что на границе с Ганой на р. Вольта построена гигантская гидроэлектростанция, которая способна снабжать энергией не только Гану, но и соседние страны.

Сегодня большинство промышленных перерабатывающих заводов все еще сосредоточено в столице Того — Ломе. Но по дороге на север мы уже видели новые современные заводы в небольших городах. И поскольку молодые африканские государства смотрят далеко вперед, эти заводы не только прекрасны внешне, но прежде всего они эффективны и современны по своему оборудованию. Например, текстильная фабрика в городе Дадже в Центральном Того.

В последнее десятилетие здесь был создан центр текстильной промышленности, основа которой — быстро развивающееся хлопководство. У хлопка в Того большое будущее. Специалисты утверждают, что тоголезский хлопок по своему качеству не уступает лучшим египетским сортам. Уже много лет назад вблизи города Ание был создан исследовательский центр, который занимается изучением и внедрением этой культуры. Основал центр и долгие годы руководил им французский инженер М. Корр, его именем было названо селение Коррекопе. Только недавно оно переименовано в Кпесси, но отнюдь не потому, что французскому инженеру было отказано в признании заслуг в развитии хлопководства.

Новый сорт хлопка завоевывает свое место на мировом рынке под названием «моно» (по названию реки, протекающей здесь и орошающей плантации). В ближайшие годы в этих местах появится крупный комбинат. Его первая очередь — это упоминавшаяся фабрика в Дадже. Она была построена в 1966 г. На фабрике 8,5 тыс. веретен и 220 полностью автоматизированных ткацких станков. Здесь работают около 800 мужчин и женщин, производится 6 млн. м тканей в год. Вокруг фабрики парк, где отдыхают во время перерыва рабочие. На фабрике имеется большая коллекция образцов тканей, которую каждый может посмотреть. Я чувствовала себя здесь как в волшебном саду, где все играло пестрыми цветами и красками. Молодой тоголезский инженер, сопровождавший нас и охотно отвечавший на наши вопросы, держался непринужденно и воспринимал наш восторг как само собой разумеющийся. Он провел нас по превосходно оборудованному ателье, в нем работали несколько десятков тоголезских и французских художников. Уходя, мы поинтересовались, всех ли конструкторов-модельеров удается использовать на фабрике.

— Если бы их было в два раза больше, все равно бы их не хватило, — ответил он, — с одним рисунком выпускается только три тысячи метров тканей, потом переходят на новые.

Таких современных предприятий в Того немного, но они уже есть, и это важно. Если строится новый завод, то уж самый лучший, самый современный, в Того не могут позволить себе строить предприятия, которые через несколько лет устареют.

А невдалеке от этой фабрики на краю шоссе женщины сушили белье, разложив его на земле, сушили круглые ломтики маниока, которые потом мелются на ручных мельницах. Как только мы видели у хижины группу женщин, а вокруг белую припудренную землю, можно было не сомневаться, что здесь находится мельница. В других хижинах делали масло, туда женщины носили на голове тазы с плодами масличной пальмы. Мякоть сначала варят, а потом давят из нее масло.

На текстильной фабрике нам показали прекрасно оборудованные бытовки и столовую, в которой нас, как в Первоклассном ресторане, обслуживали официанты. Поодаль на костре жарили куски баранины, надетые на прутья. Что испытывает рабочий, приходящий из глиняной хижины на современный завод? О чем он думает, когда возвращается домой?

Удаху объяснил нам:

— Здесь люди не размышляют много о происходящих переменах. Это только в Европе все усложняют. Такая фабрика — хорошее дело: здесь можно заработать деньги, африканцы гордятся тем, что могут работать на фабрике, но они не придают такого значения деньгам, как европейцы. Человек в Африке легко обойдется и без них. Он плохо распоряжается ими, не понимает всей их силы и возможностей. Деньги отдают старейшине или вождю. А то, что останется, тратится в основном на какие-то пустяки. Африканец не знает, что такое вклады в банк, он не думает о будущем.

— У нас все живут только сегодняшним днем, — согласно кивал преподаватель Агаджи, — что будет завтра, никого не занимает; в нашей стране никто не умрет от голода.

— Я работал на фабрике и знаю, — продолжал Удаху, — в день зарплаты вокруг фабрики собираются торговцы и торговки и сразу же освобождают рабочих от денег. Я, например, никогда не мог понять, почему рабочие покупают дорогие ананасовые консервы, привезенные из Европы или из Америки, когда они могут срезать свежий ананас дома. Нет, они не способны хозяйствовать. Мы этого не умеем.

Шофер молчал. Мы знали, что перед отъездом в Лама-Кару он взял командировочные, которые составляли три его месячные зарплаты, и на все деньги купил подарки. Большую часть он отдал за японский приемник с магнитофоном. Он купил его только для того, чтобы блеснуть перед своими родственниками. Судя по тому, каким был его дом в Ломе, транзисторный приемник с магнитофоном, без сомнения, не был первой необходимостью ни для него, ни для его семьи. Он сказал как бы в свое оправдание:

— Пусть каждый живет, как хочет. Меня, например, никто не принуждает отдавать деньги, которые я зарабатываю, роду, но я считаю это своей обязанностью.

— Однако не у каждого отец — вождь, — ехидно заметил Удаху.

Мсье Киндр почувствовал, что может возникнуть ссора, и попросил Батаско включить свой прекрасный приемник и найти музыку.

Шоферу удалось поймать лишь трансляцию какого-то собрания. Только что закончились выступления, и был объявлен перерыв.

— Оставьте это, — предложил преподаватель Агаджи, — это заседание панафриканской конференции женщин в Ломе. На ней обсуждается вопрос о полигамии.

— Глупости, — махнул рукой Удаху и отвернулся к окну, — ни один здравомыслящий человек не будет отстаивать полигамию.

— Вы христианин? — спросила я.

— Да, но это не имеет значения. Я смотрю на это с практической точки зрения, руководствуясь разумом. У меня шестеро детей, и я хочу всем дать образование. Если бы у меня их было двадцать или тридцать, мне пришлось бы к некоторым из них быть несправедливым, я не мог бы о всех заботиться одинаково. Сколько у вас детей? — спросил он Батаско.

— Двенадцать, — ответил шофер.

— Ну, вот, пожалуйста, — посмотрел на нас Удаху многозначительно и покачал своей круглой головой. — А сколько вам лет?

— Двадцать четыре.

— Хм, когда вы доживете до моих лет, у вас их может быть в три раза больше, — сказал с нескрываемой иронией Удаху.

— Ничего, не пропадут, — ответил шофер спокойно.

Между тем кончился перерыв, и в приемнике раздался мужской голос. Он сообщил, что на конференции было высказано много интересных точек зрения, и предложил прокомментировать некоторые выступления. Он сказал, что хотел бы всех умных женщин, говоривших здесь о европейском образе жизни, спросить, что они, собственно, под этим подразумевают. Возможно, они составили о нем представление по европейским книгам и фильмам. И именно это они хотели предложить Того? Европейский брак — это лицемерие. Единобрачие противоречит природе, потому что мужчине недостаточно одной женщины…

— Кто это? — спросила я преподавателя.

— Министр внутренних дел, — ответил он с улыбкой, — умный человек.

Удаху молчал и смотрел в окно. Министр внутренних дел был слишком большим авторитетом.

Из приемника донеслись продолжительные аплодисменты, перешедшие в страшный грохот. Женщины, по-видимому, топали ногами и стучали по креслам. Перед этим они наверняка с таким же азартом награждали аплодисментами выступления ораторов с противоположными взглядами.

Тоголезского министра внутренних дел мы знали, встречались с его сотрудниками на различных приемах и праздниках. Он относился к нам довольно дружески. И он учился в Праге, где познакомился со своей будущей женой, уроженкой острова Мартиника. Она по непонятным соображениям избрала своей специальностью чешский язык и говорила на нем очень хорошо. Это была необыкновенно красивая, стройная метиска, обращающая на себя внимание своей европейской элегантностью. Особую слабость — она питала к яблонецкой бижутерии. Колье, серьги и броши она носила в комплекте и так естественно, что манекенщица не могла бы сделать это лучше. Парадокс был в том, что сам министр, который так решительно осуждал единобрачие, строго соблюдал его в своем супружестве.

До сих пор много еще тайн у эве, кабре, мина и других…

Брак и полигамия

Попытаюсь хотя бы кратко изложить то, о чем шла речь в дискуссии, к чему дала повод радиопередача.

Брак, семья, род — особенно в глубинных районах страны и в селениях — связаны с древней традицией. В — городах молодежь воспитывается на европейский манер, она уже становится самостоятельной и устраивает жизнь на свой лад.

У африканской семьи (когда-то ее называли большой семьей) как производительной и потребительской единицы было много общих черт с европейской семьей до развития в Европе промышленности. Это объединение индивидуумов, связанных кровными узами, которые занимаются поиском средств к существованию для всей группы.

Во главе африканской — семьи стоит не дед и не отец, а брат матери или дядя. Здесь господствует определенная свобода, в которой смешаны принципы патриархата и матриархата. Это значит, что в одних больших семьях превосходство на стороне отца, в других — матери. Глава семьи обычно рассудительный человек, обладающий опытом и пользующийся авторитетом. Серьезные вопросы он решает не один, а с советником, которого выбирает сам из взрослых мужчин. Семья не всегда живет вместе, но сохраняет сплоченность. Ее члены уважают решение старейшины. Эти семейные союзы в большинстве своем сохраняются и в том случае, если некоторые члены семьи переселяются в город, получают постоянную работу и приобщаются в какой-то мере к европейскому образу жизни. Именно такие проблемы были у Удаху.

Более широким родственным союзом является род, объединяющий несколько семей. Основной признак рода — общность происхождения. И у рода есть свой глава, но это объединение уже менее сплоченное.

Брак — это договор между двумя семьями. Выбору партнеров предшествует согласие семейных советов. Оба партнера должны достичь определенного возраста: девушки обычно шестнадцати лет, юноши — двадцати шести. Родители и члены семей внимательно приглядываются к невесте и жениху, оценивают их физические данные, личные качества и материальное положение. Они прислушиваются к мнению друзей и соседей. Как только получено предварительное согласие на брак, жених приносит будущему тестю подарки в подтверждение своих серьезных намерений. Договор закрепляется залогом со стороны жениха в виде вещей, животных, продуктов и напитков; последние съедаются во время свадебного пира. Если жена уходит от мужа, все подношения жениха забирает ее отец. Если брак расторгается, например по причине бездетности, между обеими семьями происходят сложные переговоры. Выясняется, по чьей вине нет детей, а это иногда бывает сложно, особенно когда у мужа только одна жена. Если виновата жена, «аванс» тут же должен быть возвращен мужу. Это также сопряжено с трудностями. С проникновением денег в жизнь традиционной африканской семьи брачный договор все чаще закрепляется денежной суммой. А поскольку здесь нет обычая класть деньги в банк, отец с родственниками, как правило, их растрачивают, когда же приходится их возвращать, то с трудом удается собрать нужную сумму.

Африканская семья заботится о своих членах и во время болезни, в старости или при потере кормильца. Такая забота основана на коллективной собственности на землю, которую глава делит между членами семьи для ее возделывания. В семье очень развита взаимопомощь: тот, кто зарабатывает, поддерживает тех, у кого нет своего дохода. Семья играет значительную роль и в политической жизни страны. Она старается так устраивать своих наиболее способных представителей, чтобы затем с их помощью получить общественный вес и, конечно, материальное благополучие. Для этого используются родственные связи, помогающие продвигать своих на довольно престижные должности, устраивать на работу в учреждения, посылать на учебу за границу. У нас бы это назвали «семейственностью», в Африке же это естественное проявление солидарности членов семьи или рода.

В родовых традициях есть свои преимущества: род берет на себя выполнение некоторых социальных функций государства, но в то же время род служит серьезным препятствием на пути общественного и экономического развития африканских стран. Родовой строй основан на принципах самообеспечения, т. е. на обеспечении средств существования своим членам. А сегодня этого недостаточно. Быстро растущему населению Того уже в ближайшие годы будет не хватать необходимого количества продуктов питания. Если переселение в город и промышленные центры не приостановится, это, бесспорно, ослабит старые семейные и родовые союзы и род утратит свою абсолютную силу. Даже если на какое-то время еще и останется традиционная приверженность семье, последняя уже будет не в силах заботиться о всех своих членах. У людей появилась потребность селиться вблизи места работы, одновременно они хотят сами распоряжаться своим заработком. Этот процесс уже пробивает себе дорогу, хотя протекает довольно медленно.

Промышленное развитие страны и современное разделение труда оказывают совершенно определенное воздействие и на такую сторону жизни африканского родового строя, как брак.

Можно ли упразднить полигамный брак? Руководство Тоголезской Республики сделало такую попытку. Был издан указ, по которому государственный служащий может иметь только одну жену. На детей от одной зарегистрированной жены он получает пособие. И что получилось в действительности? Подчинилось меньшинство. Большинство же, зарегистрировав брак с одной женщиной, других сохранили как «неофициальных». Неважно, что большинство чиновников — христиане — еще исповедуют и традиционные верования. Это — общественная тайна. О ней умалчивают.

В Черной Африке, исповедующей традиционные верования и ислам, было разрешено многоженство. Христианство требует единобрачия, и церковь пытается внушить своим верующим этот принцип как обязательный. Известны случаи применения различных санкций против тех, кто его нарушает. Но это очень сложное дело: у христианской церкви нет никаких эффективных средств воздействия, и «белый бог» остается (и, вероятно, всегда будет) авторитетом, гнева которого не очень боятся. Отлучение от церкви или отказ в принятии причастия не влечет за собой никаких последствий. Поэтому христианские миссионеры соблюдают определенную сдержанность. Осторожность вызывается растущим влиянием ислама в Африке, исповедующей традиционные верования, который в вопросах брака не так строг.

Брак в Того выполняет прежде всего физиологическую функцию. Я нигде не видела влюбленной пары, Которая бы шла держась за руки, а тем более в обнимку, я не видела даже супружеской пары, которая бы просто прогуливалась. И насколько я могу судить по реакции зрителей в кино, поцелуи и эротические сцены вызывают у африканцев только смех.

Мнения о полигамии в Того и Западной Африке различны. В ее защиту приводятся такие доводы, как разделение труда, особенно в селениях. Работа не останавливается ни на время болезни какой-нибудь из жен, ни тогда, когда некоторые из них отправляются в дальнюю дорогу на базар, ни на время кормления детей. В сельском хозяйстве жены и дети представляют собой дешевую рабочую силу. Наконец, в защиту приводятся и такие доводы: необразованные женщины обретают в таком супружестве определенную защиту и уверенность. При единобрачии, как считают в Африке, на женщин легла бы очень большая нагрузка, а кроме того, это вызвало бы рост проституции.

Согласно традиции муж во время беременности своей жены и после нее, приблизительно в течение двух лет, должен жить отдельно от жены. Правда, это строго не соблюдается, но тем не менее приводится как один из серьезных доводов в пользу сохранения полигамии. Каждый месяц о муже заботится другая жена, при этом мужу полагается еда лучшая, чем детям. Считается, что подобное чередование жен не дает им основания для ревности. И насколько я могла удостовериться, женщины действительно живут в согласии, никаких сцен между ними не происходит. Их обязанности четко разделены. О доме заботится так называемая первая жена, за которой в семье решающее слово, другие жены ходят в поле, готовят, продают продукты или изделия.

Время от времени раздаются голоса, требующие отмены полигамии. Особенно активны те тоголезские женщины, которые узнали, что такое эмансипация. Они не перестают утверждать, что полигамия унижает достоинство женщины, тормозит ее развитие. Но после страстных дискуссий воцаряется спокойствие, и жизнь входит в обычное русло. Можно ли это объяснить только силой традиции?

Молодежь, получившая образование в Европе, большей частью выступает за моногамию. В проведенной анкете за нее высказались 80 мужчин и 94 женщины из ста. Это были студенты высших учебных заведений. В качестве основного довода приводился следующий: главным условием супружеского союза должна стать любовь. Кроме того, они считали, что только основанное на единобрачии супружество способно обеспечить детям воспитание и образование. Молодые женщины требовали, чтобы у отца были такие же обязанности, как и у матери. Но это высказывания городской интеллигенции. В селениях преобладает другая точка зрения: там женщина до сих пор рассматривает полигамию как облегчение своей тяжелой доли.

В связи с полигамией я долго не могла найти объяснения одному вопросу. Если у мужчин несколько жен, значит ли это, что здесь рождается больше девочек? Не устроила ли так сама природа, которая в подобных вопросах столь мудра? Или некоторые мужчины вынуждены оставаться холостяками? Ответ, который я получила, был более прост, чем я себе представляла. Весь секрет заключался в том, что женщины большей частью выходят замуж в шестнадцать лет, тогда как мужчины — в двадцать пять или двадцать шесть. Разница в десять лет и продление активного возраста мужчин создает здесь численное превосходство женщин — конечно, только видимое, — в определенной степени оно и способствует полигамии.

Кто же прав? Есть ли у полигамии в Африке будущее, или она обречена? Похоже, что лучше всего это объяснил один тоголезский журналист, с которым мы говорили на эту тему:

— Мы прекрасно понимаем, что нам необходимо изменить. Путь к современному обществу ведет к разрыву родовых связей, развитию личности и инициативы. В городах уже виден кризис родового строя. Но большую семью и род нельзя просто распустить или ликвидировать. Все молодые африканские государства ищут пути, как использовать этот вековой институт и как его освободить от подобного наследия. Это станет возможным, когда между отдельными членами и родом установятся равноправные отношения, основанные на естественных чувствах, а не на обязанностях и принуждении. Простым декретом ничего не решить, никаким приказом сверху нельзя отменить даже полигамию. Это требует времени, терпеливой работы, создания промышленности и современного сельского хозяйства. Только тогда примитивное разделение труда в семье, основанной на полигамии, уже не будет отвечать требованиям времени. Женщина перестанет искать в таком супружестве защиту, и вот тогда-то можно будет издать закон, по которому мужчина обязан материально заботиться о детях. Пока же это не получается. Если бы мы и отменили родовой строй и полигамию — что вместо них мы можем предложить?

Правители и старейшины

В Того, как и в других странах Западной Африки, рядом с государственным управлением сохраняется традиционная родовая организация. Самое высокопоставленное лицо в племенной иерархии — это вождь.

Правительство поддерживает такую организацию потому, что оно хорошо понимает: государственный аппарат пока не способен взять на себя ее функции. Упразднение института старейшин пока нереально, поскольку внутренняя организация народов тесно связана с религией и любое насильственное вмешательство в такую структуру повлечет за собой серьезные изменения как в религиозной, так и в социальной областях. Поэтому правительство внимательно следит, чтобы между государством с одной стороны, родами и народами — с другой, дело не доходило до конфликтов. Старейшины и вожди обычно информируются обо всем, что правительство намерено осуществить на их территории, оно испрашивает согласия; они заседают во всех высших государственных органах, участвуют в государственных торжествах и всегда занимают почетное место рядом с главою государства. Они — представители феодальной аристократии, потому что в их власти решать судьбу членов рода и народа. Вождям и старейшинам отдается значительная часть заработка и доходов, если у членов рода есть постоянная работа, они делят землю рода между его членами, имеют право вершить суд и выносить наказания. Важнейшие вопросы решаются на советах рода, на областных собраниях или собраниях старейшин, на совете вождей.

Нам удалось познакомиться лишь со старейшиной из Вогана, в Приморской области. Мы приехали сюда в сопровождении офицера — представителя государственной администрации. Старейшина жил в древней военной крепости. О своем прибытии мы сообщили его секретарю, молодому человеку в джинсах и белоснежной рубашке. Молодой человек был любезен, держался с достоинством. Не произнес ни одного лишнего слова. Провел нас в кабинет старейшины, где стоял письменный стол с большим слоном из майолики и вазой с искусственными цветами, здесь же было несколько кресел и журнальных столиков, а на них пепельницы с рекламой кока-колы. На стенах, по которым расползлись пятна плесени замысловатой формы, висели пожелтевшие и покоробившиеся фотографии. На большинстве из них был запечатлен сам хозяин, увековеченный на различных торжествах и встречах с солдатами и политическими деятелями всех рангов. Некоторые фотографии давние, сделанные до провозглашения независимости Того. Старейшина тем самым, по-видимому, с гордостью сообщал о своих контактах с высшими чинами и представителями бывшей французской колониальной администрации. Здесь же был цветной портрет папы римского в богатой раме, на котором тоже сказалась влажность.

Мы ждали ровно полчаса. Так, видимо, требовал этикет. Степенно в кабинет вошел пожилой господин в красочной африканской тоге, но мусульманской шапочке. Его одежда и кабинет с портретом папы представляли собой удивительную смесь из традиционных верований, мусульманства и христианства. Видимо, он хотел подчеркнуть, что не отвергает ни одну из этих религий. Он направился к своему столу, не удостоив нас взглядом. Короткая аудиенция с нами шла только через секретаря. Это выглядело довольно комично, поскольку и с ним старейшина говорил по-французски. Секретарь спросил у нас, что мы будем пить, и, получив ответ, покинул кабинет, старейшина достал из стола транзисторный приемник и стал его слушать. Он вел себя так, как будто нас здесь не было. Разговор во время нашего визита, естественно, касался волейбола. Старейшина попросил молодого человека объяснить ему, что это за игра, задал несколько вопросов, выслушал, наклонив голову, и потом долго молчал. Наконец медленно и тихо произнес: «Это хорошо для Того». Секретарь повторил нам эти слова. Затем старейшина встал и извинился, что не мог нас угостить лучше, поскольку не был готов к нашему визиту. Поднялись и мы, молча ожидая, пока он пройдет по кабинету и за ним закроются двери. Во всей этой сцене было что-то театральное. Нас повели по темным коридорам, пахнувшим сыростью. Мы держались так же важно, как и наш сопровождающий, который, видимо, привык к таким представлениям.

Я долго думала о том, почему старейшина в Вогане говорил с нами через секретаря. Мне объяснил это один наш знакомый.

— Здесь принято считать, что старейшина, дабы не уронить свой авторитет, должен говорить умно и грамотно. Та форма беседы, свидетелями которой вы были, освобождает его от ответственности. Никто не возьмется утверждать, что ту или иную неудачную мысль он слышал непосредственно от старейшины. Здесь еще присутствует «оратор» (так их называют официально), который мог вопрос или ответ исказить. Это неплохо придумано.

После визита в Воган я уже и представить себе не могла, как будет выглядеть прием у самого вождя.

Его многочисленный род живет на окраине Лама-Кары. Это городок в городе, отделенный от окружающего мира стеной. В нем своя небольшая площадь и свои улочки между домиками и хижинами из кирпичей, покрытых жестью или соломой, Над крышами поднимаются всклокоченные кроны пальм, стены строений увиты растениями. Перед хижинами группы женщин: одни плетут циновки, другие готовят сласти из арахиса. Вокруг них копошатся дети. Везде крик и смех. У вождя Батаско 18 жен, его род насчитывает около 200 человек.

Наш шофер был дома. Он со всеми здоровался, шутил и смеялся. На всем пути в Лама-Кару жили его родственники. Я и не пыталась понять, как он ориентируется в такой многочисленной родне.

По улочке между хижинами мы вышли к месту, где стояли, сидели, лежали группы сельских жителей в странном молчании и напряжении, которое так контрастировало с суетой и шумом вокруг. Их взгляд был устремлен на одну хижину. Туда направился и наш шофер, Батаско-младший.

В темном помещении без окон несколько мужчин лежали на полу. Я приостановилась, но в этот момент услышала, как кто-то сказал: «Прошу, мадам!» Только тогда я увидела прямо напротив дверей мужчину на полосатой кушетке. Наш шофер уже обнимался с ним. Мы осторожно перешагнули через мужчину, лежавшего на полу, и направились к говорившему.

— Мой шеф, его жена, — сказал Батаско-младший. С этой минуты он перестал быть шофером в гаражах Эйадемы и занял почетное место среди сыновей вождя.

— Приветствую вас в Лама-Каре! Как доехали? — произнес мужчина на кушетке, не меняя своей небрежной позы. Это был вождь кабре. Затем он встал, что-то сказал мужчинам, сидевшим вдоль стен комнаты, которых мы не заметили в полутьме, и вышел с ними из дома, сопровождаемый почтительными и немного боязливыми взглядами ожидавших его сельских жителей.

Вождь был крупный и рослый мужчина, на голове — вышитая круглая шапочка. При ходьбе он одной рукой придерживал широкую, яркую африканскую тогу. Но в целом выглядел довольно просто и не походил на монарха, на его живом, энергичном лице не было и следа чопорности.

Он провел нас во дворик, затененный развесистой кроной манго, где стоял столик, покрытый тонкой циновкой, и несколько стульев.

— Могу предложить коньяк, виски.

Муж отказался, потому что не исключал возможности, что ему самому придется сесть за руль. Сын вождя принял предложение с благодарной улыбкой.

— Но вы ведь не водите машину и выпьете коньяку, — обратился он ко мне и тут же добавил: — Европейские женщины предпочитают коньяк.

Мы выпили, и Батаско-руа, как его здесь называют, извинился: он должен нас покинуть, чтобы завершить судебное разбирательство. В темной хижине без окон, где произошло наше знакомство, проходил суд, и я поняла, что мужчины все еще лежат на земле и ждут приговора.

Когда вождь ушел, Батаско-сын кивнул мне, приглашая последовать за ним. Он провел меня в соседний дом, который отличался от остальных жилищ тем, что был построен из бетона и покрыт жестяной крышей. В доме на циновке, разостланной на полу, сидела старая женщина и перебирала просо, вокруг нее сновали куры, которым она время от времени кидала горсть зерна. Она не обратила на нас внимания. Да и мой спутник не удостоил ее взглядом и прошел прямо к фотографии на стене, снял ее, сдул пыль и смахнул паутину.

— Узнаете? — спросил он.

— Конечно, ведь это де Голль… а тот?

— Мой отец, когда он был в Париже, — сказал он, и его категорический ответ не мог вызвать ни малейшего сомнения в том, кто на фотографии главная фигура.

— О! — воскликнула я, как это здесь принято, и думаю, что именно такой реакции он и ждал.

Когда мы уходили, я спросила его, что это за женщина.

— Первая жена отца.

— То есть ваша мать? — удивилась я.

— Нет, я сын шестой жены отца, — сказал он.

Нашей всей группе предстояло отправиться в гости. Батаоко-сын позвал двух мальчиков, приказал им взять два стула и идти с нами. Сам он взял третий. Со стульями мы ходили по домам, прилегавшим ко двору вождя. Батаско знал, что в некоторых домах есть только циновки, два стула были для нас, третий — для него. Остальных двух членов нашей свиты он не принимал во внимание. Они могли спокойно и постоять. Батаско давал ясно понять, что здесь они ничего не значат.

Мы познакомились с другими сыновьями вождя и могли лично убедиться, что и между ними существуют большие социальные различия и многое зависит от того, в каком порядке они появлялись на свет. Лучше всего были дома у сыновей от первых жен. Это уже были не хижины, а настоящие европейские дома, с мебелью и внушительным баром. Владелец одного такого дома, одетый в темные брюки и белую рубашку, работал служащим в местном банке и проводил здесь полуденную сиесту. Свой дом был и у другого сына вождя от первой жены, который, по всей вероятности, считался гордостью рода. Он получил образование в Париже и в правительстве Эйадемы занимал пост министра благоустройства сельских районов. Это ему брат от шестой жены отца был обязан местом шофера. Но к данной работе относились с должным почтением, потому что шофер принадлежал к элите и хорошо зарабатывал.

Визиты были непродолжительными. Как правило, африканцы ограничиваются обменом короткими фразами, слушают, улыбаются, но сами ни о чем не спрашивают. Лишь те, кто находились на высшей ступени общественной лестницы, интересовались целью нашей поездки.

Только теперь мы обратили внимание, что у Батаско с собой был магнитофон. По дороге он записал некоторые разговоры, выступления по радио и теперь «угощал» всем этим, особенно своих знатных братьев, как бы желая показать, что он также кое-что значит и с ним следует считаться.

Наконец мы вернулись туда, откуда начали свои визиты. Вождь уже ждал нас. Он согласился сфотографироваться с нами, извинившись, что не одет должным образом для такого случая. На нем не было парадной белой шапочки, которую я видела на фотографии с де Голлем.

Он живо интересовался волейболом и просил совета, как популяризировать эту игру. Потом сказал:

— Я знаю, что в Европе этот спорт очень распространен. У вас также, не правда ли? Поэтому мы и пригласили тренера из Чехословакии. Один из моих сыновей поедет в Братиславу в институт физкультуры. Он немного побаивается, потому что не умеет плавать, а там, говорят, это необходимо. Я думаю, что он этому научится?

Мы заверили его, что это несложно.

— Он показал мне некоторые проспекты и книги. Если судить по ним, ваша страна на высоком уровне. И там красиво. Вот о чем я хотел бы вас спросить. Где находится Аустерлиц? Тот, где состоялось сражение трех императоров. Это в вашей стране или в Австрии?

— Это у нас, на Мораве, — сказал мой муж, — это чешский город Славков.

— Славков? Я этого никогда не слышал, — произнес он и задумался. — Знаете, Наполеон сделал большую ошибку, что пошел на Россию. Ему надо было поостеречься: там еще никто не побеждал.

Потом он сказал:

— Но французы не очень хорошо играют в волейбол, правда? Как вы это объясните, мсье Киндр?

Мсье Киндр пожал плечами и улыбнулся:

— Трудно сказать. У каждого народа свой спорт.

— Возможно, вы правы, — кивнул вождь.

Он был очень образованным человеком, прекрасно знал французскую историю и культуру. Его французский язык был блестящим. Я бы не удивилась, если и он учился в Париже.

Прежде чем мы попрощались, он спросил о сыне, как спрашивают учителей родители. Муж сказал, что вполне удовлетворен его работой. Тут Батаско-старший обнял своего сына за плечи и сказал:

— Я доволен, он хороший мальчик.

Вечером Батаско-сын попросил отпустить его, чтобы навестить своих жен. Мсье Киндр не возражал, но представитель федерации, маленький, кругленький мина Удаху, сказал неприязненно:

— Вы здесь в частной поездке или на работе?

— На работе, — ответил Батаско, — но я бываю здесь раз в год, а как у меня появятся новые дети, если я не смогу навестить своих жен?

Встреча с соотечественниками

Лама-Кара небольшой город, число его жителей достигло 23 тыс. Через город протекает р. Кара с берегами, поросшими травой, островками и массивным бетонным. мостом. В сезон дождей русло реки быстро заполняется мутной водой, которая также быстро спадает, Паводок длится два, три часа, и река спокойно продолжает свой путь, как будто ничего и не происходило.

На юге два сезона дождей. Первый, так называемый большой, с конца мая до конца июля, второй — в сентябре — октябре. На севере, в Области саванн, сезон дождей только один, в августе — сентябре.

Сезон дождей — это вовсе не значит, что с неба низвергаются нескончаемые потоки воды. В это время бриз приносит на континент тучи, которые заволакивают все небо и создают мутный светонепроницаемый фильтр. Конец загару — влажность воздуха достигает на юге 100 %. Дождь начинается почти регулярно около четырех часов, иногда чуть позже, и длится почти два часа. Небо затянуто грозовыми черными тучами, ползущими низко над землей, похожими на куски разорванной материи. Неожиданно может подняться сильный ветер, который гнет деревья к земле, срывает листья с кустарников, несет клубы пыли, а иногда сносит и крыши с хижин. Темное небо внезапно прорежет первая молния, и сразу же начинается нечто невообразимое: ослепительные голубоватые молнии по всему небу сверкают одна за другой, земля вздрагивает от грохота грома, ветер спадает и на землю обрушивается вертикальной стеной такая лавина воды, что ничего не видно на расстоянии шага. В несколько мгновений все оказывается под водой. Улицы превращаются в реки, площади — в озера. Но даже в эти минуты, когда кажется, что наступает конец света, жизнь не останавливается. Дети бегают в радостном возбуждении под дождем, женщины закрывают свои палатки на базарах, спасают жилища от потоков воды, мотыгами прорывая обводные канавы. Вокруг хижин они расставляют сосуды, в которые собирают воду. От автомашин во все стороны летит водяной веер. И вдруг все прекращается. Как будто там наверху кто-то закрыл кран. Вода быстро испаряется, воздух насыщается теплым паром, и на успокоившемся небосводе появляется радуга — символ примирения и жизни.

Впервые мы попали в такую бурю на побережье, и красóты разбушевавшейся стихии быстро побороли в нас первоначальный страх. Мощная буря застигла нас в Лама-Каре. Она пришла с опозданием, и мы не были к ней готовы. Крыша машины превратилась в тамтам. Щетки напрасно пытались справиться с потоками воды. Не оставалось ничего, как зажечь фары и ждать, пока стихия успокоится, чтобы тогда продолжить свой путь в гостиницу. Этой гостиницей было общежитие наших соотечественников.

Не зря говорится, что чеха встретишь везде. Здесь их было целых семеро. Четверо бурильщиков, механик, геолог и заготовитель. Мы знали о них. С геологом д-ром Яном Грубым мы познакомились еще в Ломе, где жила его жена с двумя дочерьми. Здесь они работали по договору с западногерманской фирмой «Уранерц-бергбау», вели геологическую разведку.

Гостиница представляла собой одноэтажный домик над городом, откуда они ездили к месту своей работы. Работали и днем и ночью сменами по девять часов. Встречались за завтраком и ужином, а потом одна группа шла отдыхать, другая — на смену. Выходные были только в воскресенье. Они ходили в кино или развлекались по-чешски: пели чешские песни и вспоминали родину. В уютных комнатах висели открытки с видами Чехословакии, фотографии жен, детей и внуков. Чешские геологи постарались создать здесь привычные для себя условия, научили местных поваров готовить чешские блюда.

— Сначала было плохо, — рассказывали они, — можете себе представить — одна баранина и приправа, которую бросали лопатой! Надо иметь луженый желудок, чтобы это переваривать. Мы написали домой с просьбой прислать рецепты и начали готовить кнедлики, картофельные оладьи, суп. Теперь жить можно. Разве наш брат проживет без кнедликов и супа!

— Наш механик — заядлый рыболов, он тут же сделал удочку из бамбука и по воскресеньям начал часами просиживать на берегу Кары. Но эти проказницы как сговорились: ни одна не клюет. Терпения его хватило ненадолго, и он быстро бросил это занятие. Местные жители, говорят, берут их руками. Должно быть, знают секрет.

Вначале договор был заключен на девять месяцев, но работа растянулась на год, немецкая фирма была ими довольна. Они могли бы остаться и на следующий год, поскольку местные фирмы тоже проявляли к ним интерес; в общем, недостатка в работе не было.

Их дом на холме на несколько дней стал и нашим домом, а это позволило увидеть их жизнь и работу. Однажды они взяли нас с собой на работу. Самым главным здесь был д-р Грубый, которому подчинялась и группа западногерманских геологов. Он определял место бурения.

— А как вы это делаете? — опросили мы, очутившись в буше.

— Очень просто, — сказал он с улыбкой. — Беру шапку, бросаю ее в чащу, куда она упадет, там и бурим.

Это была, конечно, шутка. Мы хорошо знали, что он исползал на коленях с кайлом весь участок, несколько дней изучая состав почвы.

После определения места бурения к нему прокладывается дорога и перевозится буровое оборудование — затем уже начинается работа бурильщиков. Трехметровые образцы породы, поднятые с глубины 200–250 м, укладываются в ящики в порядке их подъема. Образцы все пронумерованы. Только когда глубина скважины достигает 250 м, собранные образцы увозятся и передаются фирме. Бурильщики по договору должны были пробурить 4 тыс. м породы. Главное условие — поднимать целые образцы породы. Это требовало немалого опыта и, конечно, сноровки, тем более что буры преодолевали такую твердую породу, как гнейс[27]. Это предъявляло значительные требования и к самим бурам. Бурильщики пользовались советскими установками СБА-500, которые привезли с собой. Западногерманские геологи иронически поглядывали на установки, которые были внушительных размеров и выглядели довольно громоздкими. Но наши бурильщики не обращали на это внимания. У них был опыт работы с этими машинами, и они верили в них. Через девять месяцев работы в невероятно трудных условиях они еще раз удостоверились, что на советские машины можно положиться. У чехословацких бурильщиков были самые лучшие результаты и ни одной аварии. А авария на 200-х м бурения означала потерю 40 тыс. западногерманских марок. Только один раз случилась неприятность на глубине 150 м, но механику через два дня удалось освободить прихваченный бур. Этот механик вообще был из числа самых замечательных людей, на его работу приходили смотреть и местные механики. Чешские бурильщики заслужили уважение всех, кто здесь работал. Они умело организовывали работу, точно соблюдали сроки даже в тяжелых условиях. То, что чехи пользовались расположением своих помощников-африканцев, которые с ними переезжали с места на место и гордились тем, что могли работать именно с ними, нельзя было считать случайностью. Через несколько месяцев они уже знали много чешских слов, а некоторые даже получили чешские имена. В чешской бригаде царила дружеская атмосфера. Местные рабочие так гордились своей работой, что не снимали белые каски даже в воскресенье, даже в самую страшную жару — и с достоинством вышагивали в них по улицам Лама-Кары.

Метрах в двух от буровой вышки, цистерны с водой и двигателя был натянут навес из брезента. Два колышка наклонно вбиты в землю. Он защищал от солнца. Но когда случался ливень, работу приходилось прекращать и прятаться в джипе. У каждого бурильщика было два помощника-африканца.

— А вам не страшно здесь ночью? — спрашивала я бурильщика из города Чески-Крумлов.

— Страшно или нестрашно, что от этого изменится, — смеялся он. — А впрочем, кого нам бояться?

— Например, змей или зверей.

— Зверей здесь нет, змей тоже немного. Видел нескольких, но на человека они не бросаются. Здесь только насекомые и скорпионы. Этих хватает. Летят на свет. Но должен сказать, что наши африканские друзья боятся оставаться здесь на ночь. Однажды произошел такой случай. Ночью прибегает один из моих помощников с безумными глазами и кричит, что его укусил скорпион. Я останавливаю двигатель, сажаю Бивоя, так его зовут, в джип и везу в город. В Лама-Каре вполне приличная больница, но сторож нас не пустил. Все равно там ночью нет врача. В конце концов позвал нам дежурную сестру. Она сразу поняла, в чем дело, но нужной сыворотки в больнице не оказалось. Написала ее название на листке бумаги и велела съездить за ней в аптеку. Разбудили аптекаря, купили сыворотку и скорее назад. Я его оставил в больнице, а сам вернулся к буру. Бивой приехал на другой день, как будто ничего не произошло. «Ты уже здоров?» — спросил я его. А он в ответ только блестит зубами. «Черт бы тебя побрал, укусил тебя скорпион или нет?» А он еще пуще заливается. «Ну, подожди, ты у меня получишь в следующий раз скорпиона!» Я так и не узнал, укусил его скорпион или нет. Только, думаю, если бы это произошло, он бы так легко не отделался. Но кто знает, эти люди очень выносливы.

Рассказывали и другой случай, который подтверждал, что работа в буше постоянно сопряжена с опасностью.

Геолог западногерманской фирмы поехал исследовать местность. Машина перевернулась, он остался жив, но ему раздробило руку. Он был один в буше, и ему грозила смерть от потери крови. Геолог сам обмотал руку и направился к главному шоссе. Он прошел целых 12 км. На шоссе его подобрал какой-то парень на мотоцикле и отвез в больницу, где руку пришлось ампутировать.

— Это, правда, может случиться где угодно, — закончил свой рассказ чешский геолог, — но самое скверное здесь то, что человек в буше один. Опасность подстерегает на каждом шагу, и об этом нельзя забывать. Однако сознание того, что мы помогаем молодым африканским государствам использовать свое богатство, приносит нам чувство удовлетворения. Мы горды тем, что в Того нас действительно уважают…

В воскресенье мы собрались все вместе. Вспоминали родину, шутили, пели песни. И неожиданно один из бурильщиков сказал:

— Расскажите нам о Того. Мы о нем ничего не знаем. Ездим только из Лама-Кары в буш и обратно. А дома думают: они увидели кусок мира…

Ну, что ж, мы рассказали им о Того.